Страница:
— Не меньше двух часов. До верфи Штокмана около сорока миль, а дорога после вчерашнего снега скользкая и гнать опасно, — ответил Шамиль и включил зажигание.
Мощный двигатель заработал ровно и едва слышно. Лимузин тронулся с места, за окном замелькали домики с черепичными крышами, здание почты, единственный магазин.
«Господи, и в этой дыре я проторчал больше года!» — подумал Святослав Альфредович и перекрестился. — Но теперь все изменится. Пора явить себя миру".
Он был уверен: мечты, возникавшие у него за письменным столом, скоро начнут сбываться.
Через минуту они выехали из Пахти и покатили над морем. Стерн пожалел, что не воспользовался советом Пекко и не взял фляжки спиртного. Пил крепкие напитки Святослав Альфредович крайне редко, но сейчас ему захотелось почувствовать обжигающее тепло крепкого матросского джина. И словно его желание услышали сверху. Безо всякого алкоголя на груди вдруг потеплело. Пассажир просунул руку под кашне и ощутил необычайный жар. Он потрогал бархатный футляр с магическим хрусталем и чуть не обжег пальцы. Последний раз камень проявил свое удивительное свойство в Петербурге, еще при здравствующем императоре Николас П.
Молодой Стерн сидел в приемной отца, а под окнами остановилась странная пара — седой мужчина и юноша с прекрасными темными глазами. Отец тогда еще сказал, что у одного из них, скорее всего, имеется двойник магического камня. Альфред Федорович еще раньше поведал Святославу, что два магических хрусталя вместе дают владельцу право претендовать на трон Тибета. А в тот день открыл ему таинственную особенность хрустальных близнецов. Стоит их приблизить друг к другу, как камни начинают накаляться. И чем ближе они находятся, тем сильнее жар. Случись положить их рядом, они начнут пылать, как горящие угольки, и светиться.
«Раз магический хрусталь нагрелся, значит, второй близко», эта мысль взволновала Святослава Альфредовича. Он с необычайным любопытством вновь взглянул на водителя. Тот, полностью поглощенный дорогой, напряженно крутил баранку. Пассажир и не догадывался, что за рулем вчерашний ученик.
Стерн пересел на другую сторону дивана и еще раз взглянул на Шамиля.
Ветровые очки не могли скрыть скуластого профиля сына степей, но на прекрасного юношу, которого запомнил Стерн по Петербургу, этот человек не походил. Правда, если учесть, что с тех пор прошло более десяти лет, он мог сильно измениться.
Тогда это был красивый юноша, а теперь мужчина. Святослав Альфредович решил при первой же возможности повнимательнее разглядеть своего нового работника. Он снова потрогал бархат футляра и понял, что жар не ушел.
Навстречу им катила пролетка на резиновом ходу, запряженная парой резвых лошадок. Брызги из-под ее колес запачкали грязной водой стекла. На шоссе снег растаял и превратился в мокрое месиво, а на каменистых сопках продолжал лежать белоснежным покрывалом. В низких тучах образовался разрыв, и выглянуло солнце.
Снежок в его лучах заиграл и заискрился. Стерн прикрыл глаза. Сверкающий снег его слепил.
Они пересекли маленький городок, как две капли воды смахивающий на Пахти.
Те же черепичные крыши, тот же единственный магазинчик и почта. За городком потянулся сосновый бор. Стерн вспомнил родовую усадьбу под Ижорами и вздохнул, но осознав, что вновь стал состоятельным человеком, от воспоминаний не расстроился. Он даже подумал, что Шульц в своем портфеле привез ему обыкновенную компенсацию большевиков за отнятое имение. Мысль, почему пролетарские диктаторы столь благородно поступили именно с ним, философа не посетила.
Они снова катили над морем. Солнце спряталось, и свинцовое небо отражалось в свинцовой воде. На серую воду смотреть было холодно и неуютно. Святослав Альфредович поежился и натянул на себя меховое одеяло. «Скорее бы уже приехать», — подумал он. И после очередного поворота увидел строения верфи.
Автомобиль спустился в поселок из нескольких домиков, примостившихся рядом, и остановился у закрытых ворот. Шамиль погудел, и белобрысый одноногий инвалид поспешил впустить приехавших. Он был еще молод и потому особенно вызывал жалость. Водитель вырулил прямо к причалу, остановился, вышел из автомобиля и распахнул перед Стерном дверцу.
— Приехали, хозяин, — сообщил он и указал пассажиру на стоящее перед ними судно.
Святослав Альфредович застыл пораженный. Он увидел целый корабль с высокой трубой и мачтами.
Мачты были приспособлены нести паруса, но ходить под ними надо было, очевидно, для развлечения. Судно строили, чтобы совершать долгие путешествия, и предполагалось использовать для этой цели паровую машину. Но не только размеры ошеломили новоявленного судовладельца. Он не мог отвезти взгляда от надписи на борту. Яхта называлась «Спаситель мира Стерн». Причем слова «Спаситель мира» были написаны огромными буквами, а его фамилия значительно мельче. Какое-то смутное чувство овладело Стерном. Мистику почудилось, что он уже когда-то был на борту этой яхты и даже плавал на ней. И через мгновение Стерн вспомнил — яхта явилась к нему из сновидения. Во сне он приплыл в Москву. На пристани его встречал усатый кавказец в белом кителе, а красноармейцы целились ему в грудь.
Святослав Альфредович так поразился совпадением, что не заметил круглого господина в цилиндре. Тот появился из конторы и тактично остановился поблизости. Господин надеялся дождаться, когда Стерн наглядится на яхту и обратит внимание на него, но не дождался и, кашлянув, представился:
— Меня зовут Толсенсен. Я бывший владелец этой красавицы и имею честь показать вам ее от палубы до трюма.
Святослав Альфредович от неожиданности немного растерялся, но он был человек светский, поэтому быстро взял себя в руки.
— Стерн. Очень рад познакомиться и с удовольствием воспользуюсь вашей любезностью, — улыбнулся он и протянул Толсенсену руку.
Они поднялись по трапу и были встречены командой. Пятнадцать матросов во главе с капитаном выстроились на палубе, приветствуя нового хозяина.
— Это Ильмар Грог, — указав на капитана, сообщил Толсенсен. — Я с ним доплывал до Австралии. Несмотря на звучную фамилию, в чрезмерном пристрастии к спиртному не замечен. Вообще хороший мужик и прекрасный шахматист. А это пять его основных помощников — боцман Тыну, кок Ян, моторист Петер, кочегар Саша и рулевой Жан. Все они, как и десять других, бывалые морские волки. Вы их полюбите. Я расстаюсь с моей командой, как с близкими родственниками. Можете на них полностью положиться.
— Постараюсь стать им другом, — ответил Стерн и поздоровался со всеми за руку, даже с теми, кого бывший хозяин не представил.
— Еще с одним членом экипажа Шамилем, я надеюсь, вы уже познакомились в дороге, — продолжил Толсенсен. — Водитель автомобиля служит у меня недавно, но ничего, кроме хорошего, сказать о нем не могу. Первоклассный шофер, умелый механик. А еще страстный любитель моря.
Стерн глянул вниз. Водитель тщательно протирал ветровое стекло лимузина.
Другие окна он уже успел очистить от налипшей грязи. Спиной почувствовав взгляд хозяина, шофер оглянулся. Святослав Альфредович кивнул ему и отправился вместе с капитаном и прежним владельцем осматривать судно.
Все помещения после ремонта пахли свежей краской. Внутри яхта «Спаситель мира Стерн» производила не меньшее впечатление, чем с пристани. Роскошная отделка, красное дерево, кожа, сияющие медные ручки и светильники несли печать старомодного комфорта, что Стерну импонировало. Все выглядело богато и солидно.
Кроме кают на яхте был большой зал, прекрасно меблированный, способный принять человек пятьдесят, кабинет для владельца с огромным письменным столом и книжными шкафами.
— Извините, но свою библиотеку я забрал. Библиотека — это как жена, у каждого своя, — виноватым тоном признался Толсенсен, заметив брошенный Стерном взгляд на пустые полки. — Уверен, что у вас свои книжные пристрастия. Книжка в плавании — штука весьма пользительная.
— Напрасно извиняетесь, полностью с вами согласен. Я вообще никогда не давал моих книг на вынос. Хотите читать — садитесь и читайте, а брать уж извольте, — поддержал Стерн прежнего хозяина.
Они осмотрели паровую машину, вотчину русского кочегара Саши, заглянули в трюм, где находился гараж лимузина. Стерну показали сложное подъемное устройство, доставляющее автомобиль к специальному трапу, и закончили знакомство великолепным обедом в кают-компании.
— Я несколько лет жил на этой яхте, — поднимая бокал, обратился Толсенсен к Стерну. — Хочу выпить за то, чтобы она стала и вам родным домом. Слыхал, что вам предстоят великие дела. Вы несете в мир новое Учение. Большому кораблю — большое плавание.
Стерн поблагодарил и уже на пристани возле машины, пожимая прежнему хозяину руку, тихо спросил:
— Какое имя носила моя яхта раньше?
— «Матильда», в честь моей любимой женушки, которая покинула этот мир десять лет назад. Тогда-то я с горя и пустился в путешествие. А первый владелец слыл большим оригиналом и окрестил яхту «Флегетон». Маляры долго не могли закрасить на борту это страшное слово. Алые буквы кровью проступали вновь. Да и сейчас, если присмотреться, старое название можно обнаружить.
— Мрачный, видно, был субъект, — отозвался Святослав Альфредович и уселся в автомобиль. Приподнятый тон, возникший у него после осмотра своего нового приобретения, улетучился. Имя судна, взятое странным первым владельцем из дантовского ада, испортило ему настроение. Он хорошо знал «Божественную комедию». Флегетоном поэт называл кровавый ручей, впадающий в реку смерти Стикс.
«На кой черт мне эта яхта?» — подумал он и, вспомнив о письме Шульца, запустил руку во внутренний карман. На конверте значилось лишь одно слово «Гуру». Стерн распечатал конверт и достал листок, на четверть исписанный аккуратным прямым почерком:
"Как только яхта «Спаситель Мира Стерн» будет отремонтирована, вам надлежит перевезти на нее свои вещи и перебраться туда вместе с семейством.
Маршрут вашего дальнейшего следования получите позже".
Ни обращения, ни подписи корреспондент поставить не удосужился. Святослав Альфредович перечитал текст и поначалу пришел в ярость. Раньше ему никто никогда не приказывал. Но проявлять эмоции в одиночестве глупо. Даже водителю пожаловаться трудно — он за толстым стеклом. Тяжело вздохнув, он убрал листок в конверт, спрятал конверт в карман и стал глядеть в окно.
Дорога подсохла, назад Шамиль ехал быстрее. Под впечатлением от последних событий Стерн вовсе забыл о магическом хрустале. На яхте жар от камня его не беспокоил. А вот сейчас на груди вновь потеплело. Святослав Алфредович потрогал бархатный футляр под жилетом и снова обжег пальцы.
«Если второй камень рядом, я его добуду», — твердо решил он. Возле дома, когда Шамиль распахнул перед пассажиром дверцу, Святослав Альфредович изучающе оглядел своего водителя и, поблагодарив его за дорогу, произнес на прощание:
— Мне кажется, нас с вами, молодой человек, связывает не только служба-Водитель ничего не ответил. Стерн собрал всю свою энергию и повторил вопрос мысленно.
«Поступки человека, как и его судьба, предначертаны в книге жизни», — услышал он ответную мысль Шамиля. Молодой человек без труда принимал его сигналы и с такой же легкостью посылал их назад.
«Отдай мне камень», — продолжая смотреть в глаза водителю, без слов приказал Святослав Альфредович.
«Я не могу отдать то, что мне не принадлежит. Камень сам найдет своего хозяина».
«Я могу купить его за любые деньги».
«Золото в руках мудреца — булыжник с мостовой». Со стороны водитель и пассажир выглядели весьма странно: они стояли друг напротив друга и молчали.
«Ты пришел, чтобы убить меня?»
«Я пришел охранять вас от злых людей и поступков».
«Хорошо, будем делать вид, что ты простой водитель, а я простой хозяин». — Стерн повернулся и направился к своему дому. Слишком много сил потребовал от него этот день, и телепатический сеанс в финале добил мистика окончательно.
В прихожей он скинул с себя пальто, буркнул супруге, что ужинать не станет, и, не снимая костюма и башмаков с калошами, повалился на диван в своем кабинете. Как Алиса Николасвна расшнуровывала ему шнурки и стягивала ботинки, Стерн уже не слышал. Он крепко спал.
— Садитесь, гражданин Крестовский. Предупреждаю, что наша беседа записывается на кассету.
Блондин уселся на стул и вместо ответа растянул свои тонкие губы в идиотскую улыбку.
— Вам, я вижу, весело? Я бы на вашем месте не улыбался. Вы проходите по делу как соучастник покушения на должностное лицо. Единственно, что вас должно радовать, это моя персона. Да, именно моя персона, — отвечая на немой вопрос парня, пояснил Синицын. — Если бы я не выжил, вы имели бы совсем другую статью.
— И Синицын включил магнитофон. —Ваше имя, фамилия, год и место рождения? Да перестаньте вы, наконец, лыбиться!
— Меня зовут Борисом Аркадьевичем Крестовским, родился я двадцать девятого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Москве. А улыбка при первом знакомстве с незнакомым человеком, простите за невольный каламбур, необходима, как показатель доброжелательности и открытости собеседника. Так пишет во второй главе своей Книги великий Стерн.
— Вы и ножичек в бок мне втыкали с улыбкой?
— А ножичка я вам никуда не втыкал.
— Не важно, держали ли вы клинок в своих руках или помогали преступнику иначе. У вас найдены вещи потерпевшего, что является неоспоримым доказательством вашей вины.
— Ну зачем вы так говорите, гражданин следователь? Тетрадку и пасквиль на нашего Учителя я нашел в метро, по дороге домой, случайно. Прочитал на листках святое для меня имя Святослава Альфредовича и взял, чтобы эта скверна не попала к людям.
— И следили за мной тоже случайно?
— Я за вами никогда не следил. Это вам показалось.
— И с Павлом Соболевым вы тоже, конечно, не знакомы?
— С Пашей мы учимся в одной гимназии, мы с ним братья по великой цели. Но вне стен альма матер не встречаемся.
Синицын поставил в тетрадке галочку. В деле имелась запись беседы Лебедева с родителями парня. Те не скрывали, что их сын дружил с Соболевым и тот часто бывал у них дома.
— Вот вы, Борис, тут высказались, что с Павлом Соболевым вы братья по так называемой великой цели. Вас не смущает, что Павел ради этой «великой цели» пошел на преступление? Его подозревают не только в нападении на следователя, но и в убийствах писателя Каребина и издательницы Рачевской.
— Я ничего не знаю об этом, гражданин начальник. Но эти люди хотели опорочить великого Стерна, и мне их не жаль.
— А откуда вам, подозреваемый, известно об этом?
— О чем — об этом?
— О том, что Каребин и Рачевская хотели, по вашим словам, опорочить «великого» Стерна? Может быть, из уст вашего директора, господина Абакина?
— Не трогайте нашего Отца! Это святой человек. Он несет в мир свет Стерна!
— Как приятно видеть вас без улыбочки. Вам, Крестовский, улыбка не идет.
Без нее вы куда привлекательнее. А насчет Абакина у меня мнение другое. Разве вы не знаете, что ваш «отец» два раза сидел за мошенничество? Он не святой человек, а обыкновенный рецидивист.
— Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка — это вестник будущего света из космоса.
— Ну, вестник так вестник. Вернемся к нашим баранам. Откуда вам известно, что писатель Каребин и генеральный директор «Издательского дома» Рачевская хотели опорочить Стерна?
— Я этого не говорил.
Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное место. «Эти люди хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль», — повторила машина.
— Я же нашел в метро листки гадкой книги…
— Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые вы якобы нашли, только вторая часть романа, и фамилии писателя там нет. Первую, где автор указан, вы сперли у меня в электричке. Но вы же за мной не следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?
— Мне сказал Паша.
— Вот это другой разговор. Будете отвечать честно, заработаете очки для суда.
— Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?
— Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?
— Это нервы.
— А вы улыбайтесь. Так написано во второй главе книги «великого Стерна».
Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?
— Да, Василий Николасвич. Он не мог допустить выхода этой гадкой книги. Мы взялись добыть дискету и текст.
— И прирезать меня тоже он поручил?
— Нет. Паша решил добыть роман любой ценой. Он вас ненавидит. Мне много дадут?
— Срок определяет суд. Если удастся доказать ваше участие в обоих убийствах, мало не покажется.
— Мы никого не убивали. И Паша тоже.
— Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?
— Не знаю. У Отца в директорском столе лежит пьеса Каребина. На титуле написано, что пьеса — инсценировка романа. Больше мне ничего не известно.
Слава выключил магнитофон.
— Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба родителя живы. Наш сотрудник встречался с твоим родным отцом, и Аркадий Владимирович произвел на него очень приятное впечатление.
— Его так все гимназисты зовут.
Крестовского увели.
— Вводить второго? — заглянул в дверь сержант Рушало.
— Дай чаю выпить. Заведешь через пятнадцать минут, — распорядился следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно и уставился на карту района.
Карта Синицына не интересовала, он ее не видел. Старший лейтенант думал о Лене. Слава не знал, как поступить. В его положении даже объясняться с девушкой было смешно. Что ей скажешь? «Да, мы спали с Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот», — резюмировал свои переживания Синицын.
— Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло. — Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.
— Заводи, — разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с улицы мешал вести допрос.
— Садитесь, Соболев. Прикончить меня вам не удалось, поэтому теперь отвечайте на вопросы. Моя жизнь не на вашей совести. А вот писателя Каребина и генерального директора «Издательского дома» Рачевскую уже не воскресить. Что вы на меня так смотрите, Соболев? Я всего лишь следователь райотдела, и моя обязанность довести до суда дело об убийстве. Ничего против вас лично, даже несмотря на дырку в боку, я не имею. Говорю это вполне искренне. Выбрав работу, где встречи с уголовниками и убийцами — ситуация весьма обыденная, я не имею права на жалость к своей персоне и слюни.
— Я не уголовник и не убийца! Я никого не убивал!
На крик Соболева в двери тут же возникла конопатая физиономия сержанта Рушало.
— Все нормально, Саня, — кивнул Синицын, и Рушало исчез.
— Говорите, что вы не убийца и не уголовник? А между тем отпечатки ваших пальцев обнаружены на месте убийства Рачевской и в квартире Каребина. Писателя и издательницу застрелили из пистолета, а у вас разряд по стрельбе из этого оружия. Все это факты, Павел, и они подшиты к делу. Да и меня вы могли отправить на тот свет. Я выжил не вашими молитвами, а умением хирурга Петра Гордеевича, за что я ему буду благодарен до конца дней. Ну что вы молчите? Вы хоть понимаете, что в лучшем случае вам грозит пожизненное заключение? А в худшем — сами знаете. Смертную казнь у нас пока не отменили. Правители насчет нее еще спорят и совещаются.
— Я не убивал.
— Поймите, что в вашем положении невиновность надо доказывать фактами.
Фактов о вашей виновности выше крыши. А других, говорящих о том, что вы не убивали, нет. Постарайтесь их найти или признавайтесь в убийствах. Признание смягчает вину. Такая возможность у правосудия имеется.
— Я не убивал.
— Хорошо. Давайте по порядку. Зачем вы залезли в квартиру Каребина и попортили ему процессор?
— Я не уголовник. Я ученик гуманиста и мудреца Святослава Альфредовича Стерна. Каребин решил измарать его имя, и я должен был это этому помешать. Имя Учителя свято, никто не имеет права его пачкать.
— Выходит, вы застрелили писателя в затылок, чтобы остановить неугодный вам роман? Кстати, вы прочли ту часть романа, которую сперли у меня в электричке?
— Я не открывал эту мерзость.
— А писателя, не зная, о чем он пишет, застрелили?
— Я не стрелял в писателя. И вообще, я в спины и затылки врагам не стреляю. Враг должен знать, кто и за что его казнит. Я не убивал писателя и эту тетку. А компьютер его я размолотил и не жалею.
— В особняке «Издательского дома» найдены отпечатки ваших пальцев.
— Я там был. Тоже хотел испортить ей компьютер, но мне помешали.
— Кто помешал?
— Помешали, и все.
— Давайте еще раз. Я спрашивал, что вы делали в издательстве. Так?
— Так.
— Вы ответили, что и там хотели испортить процессор.
— Да, ответил.
— И вам помешали?
— Да.
— Кто помешал? Мужчина, женщина? Как он или она выглядели?
— Я не помню.
— Вы получите вышку, Павел. Только я начинаю нащупывать хоть какую-то зацепку, подтверждающую, что вы не врете, и пожалуйста, опять пустота. Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни?!
— Это была невероятно толстая баба.
— Керн тебя видела?
— Какая Керн?
— Не важно… Эту толстую бабу, как вы изволили выразиться, зовут Софьей Леонардовной Керн. Так она вас видела?
— Конечно, видела. Встала и пялится. Я еле ее обошел. Весь коридор своей тушей прикрыла.
— Вы проникли в помещение. Давайте все подробно.
— Ну чего подробно? Была суббота. Я думал, что в издательстве никого нет.
Люк я уже знал, потому что накануне забирался на крышу. Влез, зашел в один кабинетик — пусто. Только сумка на столе лежит.
— И шоколадка. Чего краснеете?
— Я не вор. Там в сумке деньги были, я же не тронул, а плитку взял.
— Зачем же вы с таким хорошим воспитанием заглядывали в чужую сумку? Ведь это дурной тон, Соболев.
— Я посмотрел, нет ли там дискеты романа. — Значит, только шоколадку?
— Я машинально ее прихватил. Очень люблю «Аленушку» и вообще шоколад. Мне теперь за этот поступок стыдно. Никогда не воровал. Учитель Стерн завещал, что улыбаться может человек только с чистой совестью. Я виноват перед его памятью.
Но я уже повинился Василию Николасвичу, и он меня простил.
— Это по его приказу ты испортил процессор писателя, залез на чердак издательства и воткнул мне в бок кинжальчик?
— Нет! Нет! Вы подлый тип. Я с вами стал говорить как с человеком, а вы…
— Твой друг уже раскололся. Хочешь послушать его голос?
— Я больше не скажу вам ни слова.
И не сказал. Синицын выключил магнитофон, открыл свой кейс и достал распечатку романа:
— Ты не глупый парень, Соболев. Каребин написал свой роман по документам, которые ему разрешили посмотреть в архиве ФСБ. Этот роман исторический, и любой эпизод в нем не случаен и не выдуман. Прочти его, и после поговорим. Если ты и дальше останешься поклонником этого человека, твое дело. Но с зашоренным глупцом разговаривать трудно.
Парень взглянул Синицыну в глаза и брезгливо, словно гада, взял в руки распечатку.
Оставшись в одиночестве, Синицын прокрутил пленку. Как он и предполагал, долговязый блондин оказался хлюпиком, быстро сдал товарища и своего «отца».
Соболев — совсем другая личность. Не попадись на его пути Абакин, мог бы стать классным парнем. А теперь — тюрьма. Похоже, бывший мошенник сумел круто запудрить мозги своим гимназистам, и они действительно держали его за отца родного. Стерн на небе, а Абакин на земле. Ясно, что Соболев директора не сдаст. Хотя уже и так прокололся, ляпнув, что просил у Абакина прощения. Не стал бы он виниться в своем проступке с шоколадкой, если бы директор не знал, зачем его гимназист попал в издательство. Абакина можно брать по показаниям Крестовского. Обыск у него сделать и тетрадочку с пьесой Каребина прихватить в вещдоки. А Соболев выглядел убедительно. И вполне искренне смутился, уличенный в воровстве сладости. Деньги в сумке Керн видел, но не взял. А если действительно не он убийца? Тогда кто? Хотя слишком многое сходится. Отпечатки, разряд по стрельбе, ножичек…
Озадачило Славу и поведение главной редакторши. Понять, почему она скрыла от следствия встречу с подростком, он не мог. Весьма странно выглядело в новом свете и заявление Керн, что Рачевскую убил ее собственный муж. Размышления молодого следователя прервало начальство.
— Герой, вступил в строй? — настежь распахнув дверь комнаты и наливаясь торжественностью, срифмовал Грушин. Подполковник в кабинеты своих сотрудников заглядывал в исключительных случаях. Видимо, возвращение на службу раненого подчиненного он так и расценил.
— Здравствуйте, Михаил Прохорович, — вскочил со стула Слава.
— Можешь не вставать. Я переживу. Вижу, болит, — разрешил подполковник, заметив, что Слава схватился за бок.
— Ничего, пройдет, — отозвался Синицын.
— Обрадовать тебя пришел. К внеочередному званию дело движется. Ты, Славка, без пяти минут капитан. Бумаги твои на столе министра. А генерал 4 подмахнет. Он молодежь выдвигать любит. — Грушин продолжал пыжиться, ожидая реакции.
Мощный двигатель заработал ровно и едва слышно. Лимузин тронулся с места, за окном замелькали домики с черепичными крышами, здание почты, единственный магазин.
«Господи, и в этой дыре я проторчал больше года!» — подумал Святослав Альфредович и перекрестился. — Но теперь все изменится. Пора явить себя миру".
Он был уверен: мечты, возникавшие у него за письменным столом, скоро начнут сбываться.
Через минуту они выехали из Пахти и покатили над морем. Стерн пожалел, что не воспользовался советом Пекко и не взял фляжки спиртного. Пил крепкие напитки Святослав Альфредович крайне редко, но сейчас ему захотелось почувствовать обжигающее тепло крепкого матросского джина. И словно его желание услышали сверху. Безо всякого алкоголя на груди вдруг потеплело. Пассажир просунул руку под кашне и ощутил необычайный жар. Он потрогал бархатный футляр с магическим хрусталем и чуть не обжег пальцы. Последний раз камень проявил свое удивительное свойство в Петербурге, еще при здравствующем императоре Николас П.
Молодой Стерн сидел в приемной отца, а под окнами остановилась странная пара — седой мужчина и юноша с прекрасными темными глазами. Отец тогда еще сказал, что у одного из них, скорее всего, имеется двойник магического камня. Альфред Федорович еще раньше поведал Святославу, что два магических хрусталя вместе дают владельцу право претендовать на трон Тибета. А в тот день открыл ему таинственную особенность хрустальных близнецов. Стоит их приблизить друг к другу, как камни начинают накаляться. И чем ближе они находятся, тем сильнее жар. Случись положить их рядом, они начнут пылать, как горящие угольки, и светиться.
«Раз магический хрусталь нагрелся, значит, второй близко», эта мысль взволновала Святослава Альфредовича. Он с необычайным любопытством вновь взглянул на водителя. Тот, полностью поглощенный дорогой, напряженно крутил баранку. Пассажир и не догадывался, что за рулем вчерашний ученик.
Стерн пересел на другую сторону дивана и еще раз взглянул на Шамиля.
Ветровые очки не могли скрыть скуластого профиля сына степей, но на прекрасного юношу, которого запомнил Стерн по Петербургу, этот человек не походил. Правда, если учесть, что с тех пор прошло более десяти лет, он мог сильно измениться.
Тогда это был красивый юноша, а теперь мужчина. Святослав Альфредович решил при первой же возможности повнимательнее разглядеть своего нового работника. Он снова потрогал бархат футляра и понял, что жар не ушел.
Навстречу им катила пролетка на резиновом ходу, запряженная парой резвых лошадок. Брызги из-под ее колес запачкали грязной водой стекла. На шоссе снег растаял и превратился в мокрое месиво, а на каменистых сопках продолжал лежать белоснежным покрывалом. В низких тучах образовался разрыв, и выглянуло солнце.
Снежок в его лучах заиграл и заискрился. Стерн прикрыл глаза. Сверкающий снег его слепил.
Они пересекли маленький городок, как две капли воды смахивающий на Пахти.
Те же черепичные крыши, тот же единственный магазинчик и почта. За городком потянулся сосновый бор. Стерн вспомнил родовую усадьбу под Ижорами и вздохнул, но осознав, что вновь стал состоятельным человеком, от воспоминаний не расстроился. Он даже подумал, что Шульц в своем портфеле привез ему обыкновенную компенсацию большевиков за отнятое имение. Мысль, почему пролетарские диктаторы столь благородно поступили именно с ним, философа не посетила.
Они снова катили над морем. Солнце спряталось, и свинцовое небо отражалось в свинцовой воде. На серую воду смотреть было холодно и неуютно. Святослав Альфредович поежился и натянул на себя меховое одеяло. «Скорее бы уже приехать», — подумал он. И после очередного поворота увидел строения верфи.
Автомобиль спустился в поселок из нескольких домиков, примостившихся рядом, и остановился у закрытых ворот. Шамиль погудел, и белобрысый одноногий инвалид поспешил впустить приехавших. Он был еще молод и потому особенно вызывал жалость. Водитель вырулил прямо к причалу, остановился, вышел из автомобиля и распахнул перед Стерном дверцу.
— Приехали, хозяин, — сообщил он и указал пассажиру на стоящее перед ними судно.
Святослав Альфредович застыл пораженный. Он увидел целый корабль с высокой трубой и мачтами.
Мачты были приспособлены нести паруса, но ходить под ними надо было, очевидно, для развлечения. Судно строили, чтобы совершать долгие путешествия, и предполагалось использовать для этой цели паровую машину. Но не только размеры ошеломили новоявленного судовладельца. Он не мог отвезти взгляда от надписи на борту. Яхта называлась «Спаситель мира Стерн». Причем слова «Спаситель мира» были написаны огромными буквами, а его фамилия значительно мельче. Какое-то смутное чувство овладело Стерном. Мистику почудилось, что он уже когда-то был на борту этой яхты и даже плавал на ней. И через мгновение Стерн вспомнил — яхта явилась к нему из сновидения. Во сне он приплыл в Москву. На пристани его встречал усатый кавказец в белом кителе, а красноармейцы целились ему в грудь.
Святослав Альфредович так поразился совпадением, что не заметил круглого господина в цилиндре. Тот появился из конторы и тактично остановился поблизости. Господин надеялся дождаться, когда Стерн наглядится на яхту и обратит внимание на него, но не дождался и, кашлянув, представился:
— Меня зовут Толсенсен. Я бывший владелец этой красавицы и имею честь показать вам ее от палубы до трюма.
Святослав Альфредович от неожиданности немного растерялся, но он был человек светский, поэтому быстро взял себя в руки.
— Стерн. Очень рад познакомиться и с удовольствием воспользуюсь вашей любезностью, — улыбнулся он и протянул Толсенсену руку.
Они поднялись по трапу и были встречены командой. Пятнадцать матросов во главе с капитаном выстроились на палубе, приветствуя нового хозяина.
— Это Ильмар Грог, — указав на капитана, сообщил Толсенсен. — Я с ним доплывал до Австралии. Несмотря на звучную фамилию, в чрезмерном пристрастии к спиртному не замечен. Вообще хороший мужик и прекрасный шахматист. А это пять его основных помощников — боцман Тыну, кок Ян, моторист Петер, кочегар Саша и рулевой Жан. Все они, как и десять других, бывалые морские волки. Вы их полюбите. Я расстаюсь с моей командой, как с близкими родственниками. Можете на них полностью положиться.
— Постараюсь стать им другом, — ответил Стерн и поздоровался со всеми за руку, даже с теми, кого бывший хозяин не представил.
— Еще с одним членом экипажа Шамилем, я надеюсь, вы уже познакомились в дороге, — продолжил Толсенсен. — Водитель автомобиля служит у меня недавно, но ничего, кроме хорошего, сказать о нем не могу. Первоклассный шофер, умелый механик. А еще страстный любитель моря.
Стерн глянул вниз. Водитель тщательно протирал ветровое стекло лимузина.
Другие окна он уже успел очистить от налипшей грязи. Спиной почувствовав взгляд хозяина, шофер оглянулся. Святослав Альфредович кивнул ему и отправился вместе с капитаном и прежним владельцем осматривать судно.
Все помещения после ремонта пахли свежей краской. Внутри яхта «Спаситель мира Стерн» производила не меньшее впечатление, чем с пристани. Роскошная отделка, красное дерево, кожа, сияющие медные ручки и светильники несли печать старомодного комфорта, что Стерну импонировало. Все выглядело богато и солидно.
Кроме кают на яхте был большой зал, прекрасно меблированный, способный принять человек пятьдесят, кабинет для владельца с огромным письменным столом и книжными шкафами.
— Извините, но свою библиотеку я забрал. Библиотека — это как жена, у каждого своя, — виноватым тоном признался Толсенсен, заметив брошенный Стерном взгляд на пустые полки. — Уверен, что у вас свои книжные пристрастия. Книжка в плавании — штука весьма пользительная.
— Напрасно извиняетесь, полностью с вами согласен. Я вообще никогда не давал моих книг на вынос. Хотите читать — садитесь и читайте, а брать уж извольте, — поддержал Стерн прежнего хозяина.
Они осмотрели паровую машину, вотчину русского кочегара Саши, заглянули в трюм, где находился гараж лимузина. Стерну показали сложное подъемное устройство, доставляющее автомобиль к специальному трапу, и закончили знакомство великолепным обедом в кают-компании.
— Я несколько лет жил на этой яхте, — поднимая бокал, обратился Толсенсен к Стерну. — Хочу выпить за то, чтобы она стала и вам родным домом. Слыхал, что вам предстоят великие дела. Вы несете в мир новое Учение. Большому кораблю — большое плавание.
Стерн поблагодарил и уже на пристани возле машины, пожимая прежнему хозяину руку, тихо спросил:
— Какое имя носила моя яхта раньше?
— «Матильда», в честь моей любимой женушки, которая покинула этот мир десять лет назад. Тогда-то я с горя и пустился в путешествие. А первый владелец слыл большим оригиналом и окрестил яхту «Флегетон». Маляры долго не могли закрасить на борту это страшное слово. Алые буквы кровью проступали вновь. Да и сейчас, если присмотреться, старое название можно обнаружить.
— Мрачный, видно, был субъект, — отозвался Святослав Альфредович и уселся в автомобиль. Приподнятый тон, возникший у него после осмотра своего нового приобретения, улетучился. Имя судна, взятое странным первым владельцем из дантовского ада, испортило ему настроение. Он хорошо знал «Божественную комедию». Флегетоном поэт называл кровавый ручей, впадающий в реку смерти Стикс.
«На кой черт мне эта яхта?» — подумал он и, вспомнив о письме Шульца, запустил руку во внутренний карман. На конверте значилось лишь одно слово «Гуру». Стерн распечатал конверт и достал листок, на четверть исписанный аккуратным прямым почерком:
"Как только яхта «Спаситель Мира Стерн» будет отремонтирована, вам надлежит перевезти на нее свои вещи и перебраться туда вместе с семейством.
Маршрут вашего дальнейшего следования получите позже".
Ни обращения, ни подписи корреспондент поставить не удосужился. Святослав Альфредович перечитал текст и поначалу пришел в ярость. Раньше ему никто никогда не приказывал. Но проявлять эмоции в одиночестве глупо. Даже водителю пожаловаться трудно — он за толстым стеклом. Тяжело вздохнув, он убрал листок в конверт, спрятал конверт в карман и стал глядеть в окно.
Дорога подсохла, назад Шамиль ехал быстрее. Под впечатлением от последних событий Стерн вовсе забыл о магическом хрустале. На яхте жар от камня его не беспокоил. А вот сейчас на груди вновь потеплело. Святослав Алфредович потрогал бархатный футляр под жилетом и снова обжег пальцы.
«Если второй камень рядом, я его добуду», — твердо решил он. Возле дома, когда Шамиль распахнул перед пассажиром дверцу, Святослав Альфредович изучающе оглядел своего водителя и, поблагодарив его за дорогу, произнес на прощание:
— Мне кажется, нас с вами, молодой человек, связывает не только служба-Водитель ничего не ответил. Стерн собрал всю свою энергию и повторил вопрос мысленно.
«Поступки человека, как и его судьба, предначертаны в книге жизни», — услышал он ответную мысль Шамиля. Молодой человек без труда принимал его сигналы и с такой же легкостью посылал их назад.
«Отдай мне камень», — продолжая смотреть в глаза водителю, без слов приказал Святослав Альфредович.
«Я не могу отдать то, что мне не принадлежит. Камень сам найдет своего хозяина».
«Я могу купить его за любые деньги».
«Золото в руках мудреца — булыжник с мостовой». Со стороны водитель и пассажир выглядели весьма странно: они стояли друг напротив друга и молчали.
«Ты пришел, чтобы убить меня?»
«Я пришел охранять вас от злых людей и поступков».
«Хорошо, будем делать вид, что ты простой водитель, а я простой хозяин». — Стерн повернулся и направился к своему дому. Слишком много сил потребовал от него этот день, и телепатический сеанс в финале добил мистика окончательно.
В прихожей он скинул с себя пальто, буркнул супруге, что ужинать не станет, и, не снимая костюма и башмаков с калошами, повалился на диван в своем кабинете. Как Алиса Николасвна расшнуровывала ему шнурки и стягивала ботинки, Стерн уже не слышал. Он крепко спал.
* * *
Соболева и Крестовского привезли на допрос после обеда. Первым Синицын решил допросить долговязого блондина, надеясь распотрошить его быстро. В переулке он его хорошо разглядел, и тот показался ему слабаком.— Садитесь, гражданин Крестовский. Предупреждаю, что наша беседа записывается на кассету.
Блондин уселся на стул и вместо ответа растянул свои тонкие губы в идиотскую улыбку.
— Вам, я вижу, весело? Я бы на вашем месте не улыбался. Вы проходите по делу как соучастник покушения на должностное лицо. Единственно, что вас должно радовать, это моя персона. Да, именно моя персона, — отвечая на немой вопрос парня, пояснил Синицын. — Если бы я не выжил, вы имели бы совсем другую статью.
— И Синицын включил магнитофон. —Ваше имя, фамилия, год и место рождения? Да перестаньте вы, наконец, лыбиться!
— Меня зовут Борисом Аркадьевичем Крестовским, родился я двадцать девятого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Москве. А улыбка при первом знакомстве с незнакомым человеком, простите за невольный каламбур, необходима, как показатель доброжелательности и открытости собеседника. Так пишет во второй главе своей Книги великий Стерн.
— Вы и ножичек в бок мне втыкали с улыбкой?
— А ножичка я вам никуда не втыкал.
— Не важно, держали ли вы клинок в своих руках или помогали преступнику иначе. У вас найдены вещи потерпевшего, что является неоспоримым доказательством вашей вины.
— Ну зачем вы так говорите, гражданин следователь? Тетрадку и пасквиль на нашего Учителя я нашел в метро, по дороге домой, случайно. Прочитал на листках святое для меня имя Святослава Альфредовича и взял, чтобы эта скверна не попала к людям.
— И следили за мной тоже случайно?
— Я за вами никогда не следил. Это вам показалось.
— И с Павлом Соболевым вы тоже, конечно, не знакомы?
— С Пашей мы учимся в одной гимназии, мы с ним братья по великой цели. Но вне стен альма матер не встречаемся.
Синицын поставил в тетрадке галочку. В деле имелась запись беседы Лебедева с родителями парня. Те не скрывали, что их сын дружил с Соболевым и тот часто бывал у них дома.
— Вот вы, Борис, тут высказались, что с Павлом Соболевым вы братья по так называемой великой цели. Вас не смущает, что Павел ради этой «великой цели» пошел на преступление? Его подозревают не только в нападении на следователя, но и в убийствах писателя Каребина и издательницы Рачевской.
— Я ничего не знаю об этом, гражданин начальник. Но эти люди хотели опорочить великого Стерна, и мне их не жаль.
— А откуда вам, подозреваемый, известно об этом?
— О чем — об этом?
— О том, что Каребин и Рачевская хотели, по вашим словам, опорочить «великого» Стерна? Может быть, из уст вашего директора, господина Абакина?
— Не трогайте нашего Отца! Это святой человек. Он несет в мир свет Стерна!
— Как приятно видеть вас без улыбочки. Вам, Крестовский, улыбка не идет.
Без нее вы куда привлекательнее. А насчет Абакина у меня мнение другое. Разве вы не знаете, что ваш «отец» два раза сидел за мошенничество? Он не святой человек, а обыкновенный рецидивист.
— Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка — это вестник будущего света из космоса.
— Ну, вестник так вестник. Вернемся к нашим баранам. Откуда вам известно, что писатель Каребин и генеральный директор «Издательского дома» Рачевская хотели опорочить Стерна?
— Я этого не говорил.
Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное место. «Эти люди хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль», — повторила машина.
— Я же нашел в метро листки гадкой книги…
— Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые вы якобы нашли, только вторая часть романа, и фамилии писателя там нет. Первую, где автор указан, вы сперли у меня в электричке. Но вы же за мной не следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?
— Мне сказал Паша.
— Вот это другой разговор. Будете отвечать честно, заработаете очки для суда.
— Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?
— Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?
— Это нервы.
— А вы улыбайтесь. Так написано во второй главе книги «великого Стерна».
Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?
— Да, Василий Николасвич. Он не мог допустить выхода этой гадкой книги. Мы взялись добыть дискету и текст.
— И прирезать меня тоже он поручил?
— Нет. Паша решил добыть роман любой ценой. Он вас ненавидит. Мне много дадут?
— Срок определяет суд. Если удастся доказать ваше участие в обоих убийствах, мало не покажется.
— Мы никого не убивали. И Паша тоже.
— Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?
— Не знаю. У Отца в директорском столе лежит пьеса Каребина. На титуле написано, что пьеса — инсценировка романа. Больше мне ничего не известно.
Слава выключил магнитофон.
— Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба родителя живы. Наш сотрудник встречался с твоим родным отцом, и Аркадий Владимирович произвел на него очень приятное впечатление.
— Его так все гимназисты зовут.
Крестовского увели.
— Вводить второго? — заглянул в дверь сержант Рушало.
— Дай чаю выпить. Заведешь через пятнадцать минут, — распорядился следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно и уставился на карту района.
Карта Синицына не интересовала, он ее не видел. Старший лейтенант думал о Лене. Слава не знал, как поступить. В его положении даже объясняться с девушкой было смешно. Что ей скажешь? «Да, мы спали с Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот», — резюмировал свои переживания Синицын.
— Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло. — Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.
— Заводи, — разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с улицы мешал вести допрос.
— Садитесь, Соболев. Прикончить меня вам не удалось, поэтому теперь отвечайте на вопросы. Моя жизнь не на вашей совести. А вот писателя Каребина и генерального директора «Издательского дома» Рачевскую уже не воскресить. Что вы на меня так смотрите, Соболев? Я всего лишь следователь райотдела, и моя обязанность довести до суда дело об убийстве. Ничего против вас лично, даже несмотря на дырку в боку, я не имею. Говорю это вполне искренне. Выбрав работу, где встречи с уголовниками и убийцами — ситуация весьма обыденная, я не имею права на жалость к своей персоне и слюни.
— Я не уголовник и не убийца! Я никого не убивал!
На крик Соболева в двери тут же возникла конопатая физиономия сержанта Рушало.
— Все нормально, Саня, — кивнул Синицын, и Рушало исчез.
— Говорите, что вы не убийца и не уголовник? А между тем отпечатки ваших пальцев обнаружены на месте убийства Рачевской и в квартире Каребина. Писателя и издательницу застрелили из пистолета, а у вас разряд по стрельбе из этого оружия. Все это факты, Павел, и они подшиты к делу. Да и меня вы могли отправить на тот свет. Я выжил не вашими молитвами, а умением хирурга Петра Гордеевича, за что я ему буду благодарен до конца дней. Ну что вы молчите? Вы хоть понимаете, что в лучшем случае вам грозит пожизненное заключение? А в худшем — сами знаете. Смертную казнь у нас пока не отменили. Правители насчет нее еще спорят и совещаются.
— Я не убивал.
— Поймите, что в вашем положении невиновность надо доказывать фактами.
Фактов о вашей виновности выше крыши. А других, говорящих о том, что вы не убивали, нет. Постарайтесь их найти или признавайтесь в убийствах. Признание смягчает вину. Такая возможность у правосудия имеется.
— Я не убивал.
— Хорошо. Давайте по порядку. Зачем вы залезли в квартиру Каребина и попортили ему процессор?
— Я не уголовник. Я ученик гуманиста и мудреца Святослава Альфредовича Стерна. Каребин решил измарать его имя, и я должен был это этому помешать. Имя Учителя свято, никто не имеет права его пачкать.
— Выходит, вы застрелили писателя в затылок, чтобы остановить неугодный вам роман? Кстати, вы прочли ту часть романа, которую сперли у меня в электричке?
— Я не открывал эту мерзость.
— А писателя, не зная, о чем он пишет, застрелили?
— Я не стрелял в писателя. И вообще, я в спины и затылки врагам не стреляю. Враг должен знать, кто и за что его казнит. Я не убивал писателя и эту тетку. А компьютер его я размолотил и не жалею.
— В особняке «Издательского дома» найдены отпечатки ваших пальцев.
— Я там был. Тоже хотел испортить ей компьютер, но мне помешали.
— Кто помешал?
— Помешали, и все.
— Давайте еще раз. Я спрашивал, что вы делали в издательстве. Так?
— Так.
— Вы ответили, что и там хотели испортить процессор.
— Да, ответил.
— И вам помешали?
— Да.
— Кто помешал? Мужчина, женщина? Как он или она выглядели?
— Я не помню.
— Вы получите вышку, Павел. Только я начинаю нащупывать хоть какую-то зацепку, подтверждающую, что вы не врете, и пожалуйста, опять пустота. Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни?!
— Это была невероятно толстая баба.
— Керн тебя видела?
— Какая Керн?
— Не важно… Эту толстую бабу, как вы изволили выразиться, зовут Софьей Леонардовной Керн. Так она вас видела?
— Конечно, видела. Встала и пялится. Я еле ее обошел. Весь коридор своей тушей прикрыла.
— Вы проникли в помещение. Давайте все подробно.
— Ну чего подробно? Была суббота. Я думал, что в издательстве никого нет.
Люк я уже знал, потому что накануне забирался на крышу. Влез, зашел в один кабинетик — пусто. Только сумка на столе лежит.
— И шоколадка. Чего краснеете?
— Я не вор. Там в сумке деньги были, я же не тронул, а плитку взял.
— Зачем же вы с таким хорошим воспитанием заглядывали в чужую сумку? Ведь это дурной тон, Соболев.
— Я посмотрел, нет ли там дискеты романа. — Значит, только шоколадку?
— Я машинально ее прихватил. Очень люблю «Аленушку» и вообще шоколад. Мне теперь за этот поступок стыдно. Никогда не воровал. Учитель Стерн завещал, что улыбаться может человек только с чистой совестью. Я виноват перед его памятью.
Но я уже повинился Василию Николасвичу, и он меня простил.
— Это по его приказу ты испортил процессор писателя, залез на чердак издательства и воткнул мне в бок кинжальчик?
— Нет! Нет! Вы подлый тип. Я с вами стал говорить как с человеком, а вы…
— Твой друг уже раскололся. Хочешь послушать его голос?
— Я больше не скажу вам ни слова.
И не сказал. Синицын выключил магнитофон, открыл свой кейс и достал распечатку романа:
— Ты не глупый парень, Соболев. Каребин написал свой роман по документам, которые ему разрешили посмотреть в архиве ФСБ. Этот роман исторический, и любой эпизод в нем не случаен и не выдуман. Прочти его, и после поговорим. Если ты и дальше останешься поклонником этого человека, твое дело. Но с зашоренным глупцом разговаривать трудно.
Парень взглянул Синицыну в глаза и брезгливо, словно гада, взял в руки распечатку.
Оставшись в одиночестве, Синицын прокрутил пленку. Как он и предполагал, долговязый блондин оказался хлюпиком, быстро сдал товарища и своего «отца».
Соболев — совсем другая личность. Не попадись на его пути Абакин, мог бы стать классным парнем. А теперь — тюрьма. Похоже, бывший мошенник сумел круто запудрить мозги своим гимназистам, и они действительно держали его за отца родного. Стерн на небе, а Абакин на земле. Ясно, что Соболев директора не сдаст. Хотя уже и так прокололся, ляпнув, что просил у Абакина прощения. Не стал бы он виниться в своем проступке с шоколадкой, если бы директор не знал, зачем его гимназист попал в издательство. Абакина можно брать по показаниям Крестовского. Обыск у него сделать и тетрадочку с пьесой Каребина прихватить в вещдоки. А Соболев выглядел убедительно. И вполне искренне смутился, уличенный в воровстве сладости. Деньги в сумке Керн видел, но не взял. А если действительно не он убийца? Тогда кто? Хотя слишком многое сходится. Отпечатки, разряд по стрельбе, ножичек…
Озадачило Славу и поведение главной редакторши. Понять, почему она скрыла от следствия встречу с подростком, он не мог. Весьма странно выглядело в новом свете и заявление Керн, что Рачевскую убил ее собственный муж. Размышления молодого следователя прервало начальство.
— Герой, вступил в строй? — настежь распахнув дверь комнаты и наливаясь торжественностью, срифмовал Грушин. Подполковник в кабинеты своих сотрудников заглядывал в исключительных случаях. Видимо, возвращение на службу раненого подчиненного он так и расценил.
— Здравствуйте, Михаил Прохорович, — вскочил со стула Слава.
— Можешь не вставать. Я переживу. Вижу, болит, — разрешил подполковник, заметив, что Слава схватился за бок.
— Ничего, пройдет, — отозвался Синицын.
— Обрадовать тебя пришел. К внеочередному званию дело движется. Ты, Славка, без пяти минут капитан. Бумаги твои на столе министра. А генерал 4 подмахнет. Он молодежь выдвигать любит. — Грушин продолжал пыжиться, ожидая реакции.