Анисимов Андрей. Спаситель мира

   — Твой сын заканчивает книгу, но ему нечего есть. В Кремле нашлись люди, которые считают эту книгу очень серьезной работой. Они хотят поддержать Святослава материально и посылают меня в Финляндию. Ты, брат, должен написать мне к нему рекомендательное письмо.
   Стерн прикрыл глаза и вытянул над столом руки. Так он просидел несколько минут. Горбун не мешал.
   Наконец Альфред Федорович заговорил. Голос его изменился и звучал отстранение:
   — Я проник в твои мысли. Ты говоришь не всю правду. Золото, которое ты повезешь сыну, пахнет кровью. Он не примет вашей помощи и не пойдет с вами.
   — Оставь это решать Святославу, — возразил Шульц.
   — Письмо я писать не стану. Святослав благородный мальчик. Я знаю, как он поступит. Как знаю и то, что лежит в ящике стола, за которым ты сидишь.
   — Да, там лежит твой меч, — оскалился Шульц и, выдвинув ящик, выложил меч на стол. — Можешь ничего не писать. Эта штука скажет Стерну-младшему больше, чем любое послание.
   — Я не позволю… — Альфред Федорович приподнялся и попытался дотянуться до меча, но не успел.
   Шульц молниеносно схватил сверкающий клинок и вонзил его прямо в сердце старика.
   — Что ты можешь не позволить? — устало поинтересовался горбун у умирающего.
   Но тот уже не слышал. Стерн так и остался сидеть, только голова его с громким стуком опустилась на канцелярский стол Шульца.
   — Отнесите его в подвал, а вещи как обычно, — приказал Серафим Маркович вошедшему красноармейцу и, аккуратно вытерев носовым платком кровь старика с лезвия, вышел. Красноармеец принялся деловито раздевать покойника. Вещи Альфреда Федоровича присоединились к одежде и обуви, сваленным в углу каморки.

* * *

   Слава взглянул на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Он зачитался и позвонил режиссеру в одиннадцать, как они договаривались. Но служители муз пунктуальностью не отличаются, оказалось Эраст Митрофанович только что вошел в свой кабинет.
   — Извините, что опоздал со звонком, — начал Слава.
   — С кем я говорю? — не понял режиссер.
   — Это я, следователь по делу Каребина, — напомнил Синицын.
   — Разве мы с вами договаривались? — удивился Переверцев.
   — Да, вы обещали выяснить у вашего бухгалтера, какая организация снимала здание театра в день прихода писателя, и просили меня сегодня в одиннадцать позвонить…
   — Наверное, молодой человек, все так и было. Простите, ремонт мозги расплавил. К сожалению, наша бухгалтерша слегла с простудой. Болезнь Гали для меня катастрофа. Ремонтные работы требует постоянных расходов, а без нее я не могу рассчитываться с людьми, — пожаловался Переверцев. — Позвоните через пару дней.
   Синицын положил трубку и посмотрел на открывшуюся дверь, в которой возникла конопатая физиономия сержанта Сани Рушало.
   — Товарищ старший лейтенант, там до вас крутая дивчина домогается, — сообщил он с порога.
   — Сильно?
   — Что — сильно? — не понял конопатый хохол.
   — Домогается сильно, спрашиваю? — растолковал Синицын.
   — Настойчиво. Гутарит, что с радио.
   — Зачем же я ей понадобился, пускай к начальству идет. Михаил Прохорович голос имеет бархатный, для радиослушателя приятный, — усмехнулся старший лейтенант.
   — Она до вас домогается, — стоял на своем Рушало.
   — Откуда же ей про меня известно? Я вроде подвигов не совершал, ранения от бандитской руки тоже не принял… — с недоумением произнес Синицын. —Ладно, зови свою радиодиву.
   — Есть звать, — обрадовался концу беседы сержант. Он мыслил простыми, понятными категориями, и речь Синицына с его иронией и подвохами его утомила.
   Слава оценил свое отражение в стеклянной дверце шкафа для бумаг, быстро причесал чуб и, создав на лице безразличное выражение, уставился в телефонный справочник. Он предполагал увидеть серьезную девицу в очках и при портфеле, а в дверь впорхнуло нечто белобрысое в непристойно короткой юбке и с ярко намалеванным лицом. Слава подумал, что ей лет семнадцать.
   — Елизавета Тихонева, — представилась радиожурналистка, произнеся первую букву своего имени как "Э" и протянула Славе руку с фиолетовым маникюром.
   — Старший лейтенант Синицын, Вячеслав Валерьевич, очень приятно, — протараторил Слава, хотя ничего приятного пока не ощутил.
   — Я так рада, так рада. Впервые вижу настоящего следователя, — заворковала Тихонева, при этом с любопытством оглядывая помещение. — Вот здесь вы допрашиваете преступников и проводите очные ставки?
   — Вы не назвали вашего отчества, — напомнил старший лейтенант, с трудом проникая в речевой поток посетительницы.
   — Мне еще нет и сорока. Можете называть меня просто Элиз. Так меня все знакомые называют, — разрешила она.
   — Вам нет сорока? —: опешил Синицын.
   — Да, мне всего тридцать восемь и три месяца. А вы думали, мне за сорок?
   Неужели я так скверно выгляжу?!
   — Я. думал вам лет восемнадцать, — признался Слава.
   — Какой вы милый мальчик! Давайте дружить, — расплылась в улыбке Елизавета.
   — В каком смысле? — Слава покраснел, потому что понял, что сморозил глупость.
   — Это зависит от вашего желания. Я умею дружить в общечеловеческом смысле, но как женщина я очень темпераментна, и даже монахи становятся со мной первоклассными любовниками, — томно сообщила радиожурналистка.
   Слава смутился и замолчал. С подобными красавицами он опыта общения не имел. Пауза становилась неловкой. Выручил Тема Лапин. Стажер открыл дверь и замер у порога.
   — Заходи, Лапин. У нас в гостях журналист с радио, — пригласил юношу Синицын и тут же представил его Тихоневой:
   — Перед вами стажер. Заканчивает школу милиции и в нашем отделе проходит практику.
   — Тоже прелестный молодой человек. И такой высокий! Как вас зовут, Лапин?
   — Темой, — и стажер густо покраснел. Журналистка сделала вид, что этого не заметила:
   — Вот что, мальчики, тут у вас замечательно… — Елизавета вновь обвела взглядом унылый милицейский кабинет. — Но давайте поговорим в каком-нибудь не столь официальном месте. У вас я от страха деревенею.
   — Хорошо, если не очень долго, — согласился Синицын, — а где бы вы хотели?
   — Найдем. Моя машина у подъезда. Шагом марш за мной! — весело скомандовала бойкая женщина и, звонко отстукивая высокими каблуками, повела молодых людей за собой.
   Возле входа они сразу заметили розовый «Мерседес». У скромного парадного райотдела машина казалась рождественской игрушкой. Спортивная модель имела только две двери, и Тихонева посадила стажера назад, а Синицына рядом. Лапин согнулся в три погибели и задышал Славе в ухо. Правила женщина лихо. Слава смотрел в окно и гадал, куда они едут. «Знакомое место», — подумал он, когда води-тельница крутанула в переулок за универмагом «Детский мир». Ведь совсем недавно у следователя была встреча на Кузнецком мосту. Но до того места метров двести они не доехали. Елизавета завернула во двор Центрального дома работников искусств.
   Ресторан в клубе давно не работал, а в бар на пятый этаж пускали по пропускам. Тихонева показала свое удостоверение и провела Синицына с Темой мимо вахтера. Тощий и высокий стажер вышагивал за раскрашенной дамочкой, как журавль за лисицей, и не знал, куда деть свои длинные руки. Слава замыкал шествие и с трудом сдерживался, чтобы не прыснуть. В бар посетителей поднимал старый скрипящий лифт. Небольшой зал был заполнен, но Тихонева пококетничала с барменом, и столик для них нашелся. В помещении было накурено, к тому же тут же крутили видеофильм. Синицын подумал, что для интервью журналистка выбрала не лучшее место.
   — Вы сможете тут работать? — удивился он.
   — Не волнуйтесь, живой шум наложится естественным фоном. Так гораздо легче воспринимать беседу нашему слушателю, — успокоила его Тихонева и подозвала официанта. — Пить будете?
   — Мы на работе, а я вообще алкоголя не употребляю, — отказался Слава.
   — Тогда я закажу вам кофе с пирожными, а себе немного белого вермута со льдом. Моей работе это не мешает.
   Синицын решил не спорить. Через минуту они с Темой получили по капучино в бокалах и по бисквитному пирожному, а журналистке подали вермут в высоком стакане с прицепленным к стеклу кусочком лимона.
   — Итак, мальчики, давайте немного поговорим о вас, — поставив на стол портативный магнитофончик, начала интервью Елизавета.
   — А что говорить? — пожал плечами Слава. — Ни одного громкого дела я самостоятельно не провел. Вооруженных преступников не задерживал и вообще я не очень понимаю, почему вы выбрали лейтенанта и стажера?
   — Я вам отвечу. — Тихонева враз перестала улыбаться, и голос ее резко изменился, приняв специфический оттенок голосов радиодам:
   — Вам, Слава — можно я буду вас так называть? — поручили вести дело об убийстве известного писателя.
   Такое дело каждому не доверят. Вот об этом я и хотела бы поговорить. А Тема немного разбавит серьезность нашей беседы. Молодым радиослушателям очень интересно узнать о практике студента школы милиции.
   — Откуда вы взяли, что мне поручено дело писателя? Это служебная тайна, — нахмурился Синицын.
   — А уж это моя служебная тайна, — игривым тоном заявила Елизавета.
   — Пускай тайна остается тайной, но я говорить о деле до его завершения не имею права. Поэтому о чем угодно, только не о текущем расследовании.
   — Наша радиокомпания может заплатить за интервью. Думаю, долларов триста на двоих я выбить сумею, — вкрадчиво сообщила Тихонева.
   — Плату за интервью в данном случае можно расценивать как взятку должностному лицу. Нам за решетку не хочется, а вам? — поинтересовался Синицын.
   — Ну хорошо. Тогда я обращаюсь к вам двоим как к рядовым читателям, продолжая держать тон, специфическим голосом продолжала Тихонева. — Вам знакомо творчество погибшего? — обратилась она к стажеру.
   — Нет, я не читал его книг. А вот Вячеслав Валерьевич мне говорит, что читает последний роман Каребина, — неожиданно выпалил Тема.
   Синицын зло зыркнул в его строну, но промолчал. Лапин восторженно смотрел в рот журналистке и взгляда начальника не заметил. «Мерседес» Тихоневой, ее короткая юбка и удивительная моложавость юношу восхищали.
   — Вы читаете одну из последних вещей писателя? Попробую угадать какую.
   «Гусар его величества»? — Журналистка изобразила восторженный интерес.
   Слава промолчал.
   — По глазам вижу — не угадала. Тогда «Наместник Востока» о Скобелеве?
   — Не надо гадать. Вячеслав Валерьевич читает еще не изданную вещь, — пришел на помощь Тема. Тут уж старший лейтенант не сдержался:
   — Тебе язык подвесили, чтобы пользоваться им как метлой? Тогда тебе не в милиции работать, а в собесе.
   — А я что? Я ничего, — растерялся юноша и снова сделался красный, как помидор.
   — Ой как интересно! У вас есть экземпляр незаконченного романа? — словно не заметив перепалки между молодыми милиционерами, воскликнула журналистка.
   — Не важно, — пробурчал Слава.
   — Вы не имеете права скрывать это от почитателей таланта покойного. Это же гуманитарное преступление, — закричала в микрофон Тихонева. — Покажите нам этот роман. Радиослушатели его не увидят, но я донесу до них мое впечатление.
   — Впечатление от чего? — усмехнулся Слава. Белобрысая дамочка начинала его раздражать.
   — От того, что держу в руках последнюю рукопись известного писателя, никем еще не прочитанный роман «Спаситель Мира», — выпалила Елизавета.
   — Откуда вам известно его название? — насторожился старший лейтенант.
   — Из интервью писателя. Он же говорил об этом романе, — выкрутилась журналистка, но Синицын был уверен, что она врет.
   «Больно наигрывает. Что-то мне в ней не нравится», — подумал он и резко ответил:
   — У меня этого текста больше нет. Я его отдал.
   — Кому? — завопила Елизавета.
   — Обратитесь к Светлане Рачевской. Ее издательство имеет договор на последний роман писателя и обладает правами на его электронный вариант, — ушел от ответа старший лейтенант.
   Тихонева выключила магнитофон и посмотрела на часы. Голос ее теперь звучал сухо и безразлично:
   — Мальчики, у меня через двадцать пять минут прямой эфир. Могу подбросить, если успею…
   — Сами доберемся, — отказался Синицын. — Мы проводим вас до машины.
   — Не стоит. Допивайте кофе, доедайте пирожные. За все уплачено, — поговорила журналистка и быстро зашагала к выходу.
   — Ты чего варежку развязал? — проследив за тем, как Тихонева, повиливая бедрами, исчезла за дверью, набросился на Тему Синицын.
   — А что я такого сказал? — попытался оправдываться Тема.
   — Зачем трепаться о тексте незаконченного романа? Я читаю его в интересах следствия и очень не хочу, чтобы об этом знали посторонние. А эта Елизавета Тихонева — штучка та еще.
   — Какая Тихонева? — удивился стажер.
   — Ты что, сбрендил? Или от капучино крыша поплыла? Такая, которая сейчас встала с этого стула.
   — Странно, — задумался Тема.
   — Что тебе странно, студент прохладной жизни? — поморщился Синицын. Больше всего на свете его бесило тупоумие.
   — Я, когда мы проходили вахтера, заглянул в ее пропуск. Там точно было написано — Луиза Чихоненко. А вовсе не Елизавета Тихонева, — припомнил Лапин.
   — Ничего себе виражи! Ты точно это видел? Чего же тогда не удивился, что я ее называю по-другому?
   — А вы ее при мне никак не называли.
   — Может, и не называл. — Синицын не хотел пользоваться фамильярным Элиз, а выговаривать Елизавета ему было противно. —Не путаешь, стажер?
   — С моим ростом заглянуть к ней в руки труда не составило. Посмотрел я машинально, а зрительная память у меня есть. Точно говорю, в документе значилось «Луиза Чихоненко», и карточка была ее. А вы сами у нее удостоверение не спрашивали?
   Тут уже смутился Синицын:
   — Эту бабу Саня Рушало привел. Я подумал, что они на проходной ее докуметы просветили.
   — Рушало, Чихоненко… Она с ним пару слов на мове сгутарила, и он обо всем забыл, — предположил стажер.
   — Может быть… — задумчиво согласился Слава. — Выходит, мы оба мудаки. — Сделав такое заключение, Синицын торжественно пожал стажеру руку.
   Они допили под остывший кофе, аккуратно ложечками расправились с пирожными и покинули прокуренный зал бара Центрального дома работников искусств.
   Оказавшись на «свежем воздухе» Пушечной улицы, Слава ткнул Тему пальцем в живот, как поступал с ним Лебедев, и взял его за пуговицу:
   — Вот что, студент. Езжай на Суворовский бульвар в Союз журналистов и выуди все об этой дамочке. Понял?
   — Так точно, старший лейтенант, — улыбнулся Лапин и зашагал к метро.
   Синицын добрался до райотдела на троллейбусе. Рабочий день заканчивался.
   Молодой следователь заперся в кабинете и открыл роман Каребина.

* * *

   С моря дул легкий бриз, и в открытом море «Альму» изрядно мотало. Но в фиорде бухту прикрывал гранит скалистого берега, и волна тут гасла. Небольшая, видавшая виды паровая посудина шла из Риги в Стокгольм с грузом латышского бекона и завернула к финским берегам, чтобы оставить здесь двух пассажиров.
   Капитан Янес Таркулис обычно посторонних на борт не брал, но горбун Шульц и сухопарый субъект, назвавший себя мистером Тоуном, заплатили столь щедро, что старый морской волк изменил привычке. Двести пятьдесят франков горбуна и сто пятьдесят фунтов Тоуна составляли чуть ли не половину суммы, полученной капитаном за фрахт.
   Шульц плыл налегке и, кроме чемодана из потертой кожи, багажа не имел.
   Мистер Тоун тоже держал при себе лишь один маленький саквояжик, который не выпускал из рук ни на минуту. Тоуна звали Вилли. И это была единственная информация, полученная Шульцем от попутчика, хотя горбун проявил завидную изобретательность, чтобы завязать беседу с англичанином. Что Тоун уроженец туманного Альбиона, Шульц понял по ужасающему акценту, с которым Вилли произнес по-русски несколько слов благодарности и свое имя. Благодарил Тоун горбуна за предложение воспользоваться лодкой.
   Горбун знал от капитана, что англичанин, как и он сам, оплатил путешествие до местечка Пахти. Этот факт в основном и насторожил Шульца, который заподозрил в попутчике конкурента. «Альма» подходить к рыбацкой пристани не могла из-за своей низкой осадки. Капитан перегрузил трюмы свининой и боялся сесть на мель.
   Маленький рыбацкий причал предназначался лишь для легких парусников и на торговые суда рассчитан не был. Шульца должны были встретить на лодке, вот он и предложил Тоуну воспользоваться этой лодкой вместе с ним.
   Чем ближе судно подходило к берегу, тем гуще становилось молоко тумана. На большой воде ветер разогнал белую муть, а тут, в укрытой бухте, плотная завеса затрудняла работу. Капитан Янес сам стоял у руля и пристально всматривался в окутанные туманом очертания берега. Заметив в смутной дали свет пахтинского маяка, он с облегчением вздохнул, затем, отдав приказ бросить якорь и выдать сигнал, удалился в свою каюту. Издав три протяжных гудка, «Альма» прекратила движение. Затихла паровая машина, с грохотом скатилась в воду якорная цепь, судно погрузилось в туман и тишину.
   Пассажиры поднялись наверх. Высокий и сухопарый Тоун в шляпе и при зонтике рядом с горбатым Шульцем выглядел великаном. И тот и другой топтались на палубе уже три четверти часа и нетерпеливо поглядывали в сторону суши. Шульц кутался в черный плащ и мерз. Англичанин в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, чувствовал себя превосходно. Видимо, туманы родины приучили его к сырости, и джентльмен не обращал на погоду внимания.
   Лодка с гребцом возникла из белой пелены внезапно, словно мираж. Огромный рыжий финн размеренно, как хорошо отлаженный механизм, опускал весла и производил мощный толчок. Через две минуты его ялик пришвартовался к «Альме».
   Матрос зацепил за борт небольшую лесенку, и Шульц с удивительной для калеки ловкостью скатился по ней в лодку. Тоун, прижимая к груди саквояж, опускал свое прямое сухопарое тело чрезвычайно торжественно. Наконец оба пассажира уселись, и финн оттолкнулся от борта шхуны. Через минуту они услышали, как сзади запыхтели ее двигатели. Само судно разглядеть в густом тумане не удавалось.
   Лишь по удаляющемуся шуму винтов нетрудно было сообразить, что «Альма» двинула в открытое море.
   Туман плыл над водой рваными клочьями. В его разрывах на несколько мгновений возникали скалы фиорда и притулившийся к ним маленький городок, но потом все снова исчезало. Шульц устроился сзади англичанина и, продолжая мерзнуть, пытался закутаться в плащ как можно плотнее. Его постоянная возня раздражала Тоуна, но джентльмен молчал. Берег медленно приближался. В очередном просвете уже отчетливо различались черепичные крыши домиков, когда они снова погрузились в плотное облако тумана. Даже нос лодки растворился в этом густом молоке. Шульц снова принялся возиться со своим плащом. Англичанин головы не повернул и не увидел, как тот вынул из глубин своей одежды сверкающий белой сталью меч ордена розенкрейцеров и всадил его Тоуну в бок. Англичанин не успел вскрикнуть, а лишь замычал и тихо повалился с лавки. Шульц сразу перестал мерзнуть, скинул плащ и тщательно обшарил карманы Тоуна. Гребец поднял весла и, придерживаясь за скамью, молча потянулся вперед. Посопев немного от усердия, извлек из-под лавки веревку и тяжелую железную шестерню, служившую якорем.
   Затем также молча привязал веревку к ногам Тоуна и скинул англичанина в воду.
   Шульц опустил руку с носовым платком за борт, стер намокшей тряпицей капли крови со скамейки и выбросил платок в море.
   Когда лодка выбралась из белой завесы, на ней восседал один горбатый пассажир, бесстрастно взирающий на мерную работу весел в руках опытного гребца.
   Сделав возле причала последний взмах, огромный финн ловко выпрыгнул на дощатые мостки и, придержав корму, помог Шульцу выбраться. Теперь в руках горбуна, кроме портфеля из потертой кожи, имелся еще и саквояж. Англичанину, нашедшему свой последний приют на дне фиорда, багаж был больше не нужен.
   Они быстро миновали единственную улочку городка и зашагали вверх к маяку.
   Рыжий финн работал там смотрителем, и его звали Пекко Саунен. Его домик притулился к скале и имел со стороны фиорда два этажа, а с тыльной, прислоненной к горе, всего один. Дверца ограды открывала путь к выбитым в скале ступеням. По ступеням финн каждый день поднимался на работу в маяк. И домик, и башню строили одновременно, немногим менее сотни лет назад. Черепичная крыша поросла мхом, но небольшой, аккуратно выстриженный газончик и ухоженный сад не допускали мыслей о запустении. Шульц покосился на цепного пса, злобный лай которого хозяин остановил движением здоровенной руки, и поднялся на каменное крыльцо. В камине гостиной уютно потрескивали дрова и пахло пивом.
   — Ты хорошо поработал, Пекко. В Москве тобой довольны, — сообщил Шульц, усаживаясь в кресло и вытягивая длинные худые ноги в черных штиблетах к огню.
   Пекко скривил полные губы в улыбку и принялся охотничьим ножом стругать тушку вяленой камбалы. Делал он это ловко, и ломтики получались тонкие, прозрачные, как янтарь. Пока хозяин готовил закуску к пиву, Шульц открыл саквояж своего бывшего попутчика и стал внимательно изучать его содержимое, затем перевернул пустой саквояж вверх дном и потряс. Удостоверившись, что внутри больше ничего нет, выхватил из рук финна нож и подрезал дно. На пол посыпались паспорта и конверты.
   — Как я и предполагал, мы скормили треске не простого гражданина Великобритании, — проговорил он, раскладывая на столе трофеи.
   — Не хотелось бы в нашем тихом местечке начать международный скандал, — мрачно изрек Пекко, отбирая у Шульца свой нож.
   — Не думаю, что мистер Тоун, он же Галлори, он же Каллеган, сообщил кому-либо о маршруте этого путешествия, разумеется, кроме «Сикрет Интеллидженс сервис». Но разведка ее величества огласки не любит, — усмехнулся горбун, разглядывая фальшивые паспорта англичанина.
   — Гляди-ка, а тут и фото девицы. Красавицей ее не назовешь, но недурна. И надпись имеется: «От Бобо любимому брату».
   — Сестрица… А я думал, вдова, — мельком взглянув на карточку, изрек финн.
   — Сестрица, — подтвердил Шульц. — Живет в Америке, спит с моим агентом и не подозревает, что Вилли пошел на корм треске.
   — Скоро здесь появятся их люди, — предположил Пекко и, покончив с рыбой, старательно вытер ножик и руки салфеткой.
   — Не сомневаюсь. Но Стерн уже будет далеко, а ты парень не промах, и тебя они не раскусят, — успокоил его Шульц и, распечатав один из потайных конвертов английского разведчика, извлек из него пачку валюты:
   — Вот тебе и вознаграждение за сегодняшний экспромт. Только не вздумай менять фунты в здешнем банке. — Горбун протянул финну конверт с деньгами и продолжил изучать багаж англичанина. — Вот и письмецо к нашему подопечному, — обрадовался он. — Какая удача, из старика письмеца выжать не удалось, а тут такой подарок.
   Рябинин пишет по-английски и не указывает имени Тоуна. Придется товарища Рябинина на всякий случай отправить в камеру.
   — Выходит, мы не прозевали, — подмигнул финн.
   — Прямо в яблочко, — закивал Шульц. — Уверен, эти фунты английский агент вез Святославу Альфредовичу. Если бы они успели его завербовать, мы бы остались с носом. Его превосходительство наверняка предпочел бы фунты мировой буржуазии нашим пролетарским рубликам. Удивляюсь, как тебе удалось приручить этого барина…
   — Не может привыкнуть к еде бедняков. А я кормлю его настоящими бифштексами, — усмехнулся Пекко, подкладывая в камин сухие березовые чурки.
   — Молодец, — похвалил Серафим Маркович своего резидента. — Ты не заметил, чтобы им, кроме нас и бедного англичанина, еще кто-либо интересовался?
   — Кому здесь дело до русского эмигранта? — ответил смотритель маяка, подвигая к креслам столик с пивом и соленой рыбой.
   Ломтики камбалушки таяли во рту. Мужчины молча тянули из кружек янтарую жидкость и смотрели на огонь. Пламя лизало вновь подложенные чурки, медленно охватывая их своими трепетными язычками.
   — Во сколько он появится? — прервал наконец молчание Шульц.
   — В шесть вечера. Как обычно, — спокойно изрек хозяин.
   — Стерн закончил свою библию? — Горбун допил пиво и подтянул под себя ноги. Пламя сделалось слишком жарким, и подметки его штиблет накалились.
   — Пока нет. На пустое брюхо трудно думать о благе человечества. — Пекко тоже разделался с пивом и открыл очередную бутылку.
   — Ты говоришь по-русски, как истый петербуржец, — похвалил произношение финна горбун.
   — За двадцать лет службы на императорском флоте и обезьяна научится трепаться, — безразличным тоном отреагировал финн, но Шульц почувствовал, что похвала пришлась ему по вкусу.
   — Как ты думаешь, Пекко, Стерн созрел?
   — Нищета — хороший помощник.
   Шульц понимающе хмыкнул.
   — Москва торопит с Гуру. Там вообразили, что Стерн сможет создать, пользуясь своими мистическими связями, тайное общество с колоссальными возможностями. Представляете, сколько стоит такой агент?!
   — Меня больше волнуют цены на пиво. Здесь все дорожает, — проворчал финн.
   Шульц отомкнул свой портфель и, покопавшись в нем, извлек пачку ассигнаций.
   — Прими компенсацию за местную дороговизну, но уже не из Лондона, а из сейфов ОГПУ, — пошутил он, вручая пачку финских марок смотрителю маяка.
   — Это самый приятный момент в моей работе, — удовлетворенно хмыкнул Пекко, старательно пересчитывая вознаграждение.