Анисимов Андрей. Спаситель мира

   — Тебе со сливками, или ну их? — поинтересовался он у Славы.
   — Со сливками, — не отреагировав на фразу из анекдота, попросил этот.
   — Что-то ты больно серьезен, — покачал головой Лебедев. — Видно, тебя возле Лубянки трахнули по полной программе.
   Слава подробно рассказал капитану о своей встрече. Саша посерьезнел.
   — Не люблю я пересекаться с этой конторой. Ой как не люблю. Он так и сказал — «влип»?
   — Так и сказал. Мне кажется, он догадывается, кто застрелил Каребина.
   — Слава машинально взял нож, намазал хлеб маслом и отрезал сыра. — Ты в магазин ходил?
   — Зачем? Нам разрешили пользоваться холодильником, а там жратвы навалом, —, усмехнулся Лебедев. — Не смущайся, это нам за охрану в качестве слабой платы. Все равно продукты вечно не лежат…
   — Саша, у меня к тебе просьба. — Синицын полез во внутренний карман и достал дискету. — Спрячь ее у себя понадежнее. Это роман Каребина. Роман Тоня распечатала, и я его сейчас штудирую. Но если текст случайно пропадет, останется только эта дискета. Компьютер они успели изуродовать.
   Лебедев взял дискету, засунул ее себе в нагрудный карман и застегнул на молнию:
   — Что, острая вещь?
   — Пока не дочитал, сказать не могу. Но там фигурирует один известный деятель — Святослав Стерн. О нем писатель и наводил справки в ФСБ.
   — «Жизнь с доброй улыбкой»… Читал я эту «библию», когда увлекался сектантством, — вспомнил капитан. — Разных обществ Стерна по всей стране, дальнему и ближнему зарубежью еще и сейчас полно. Закончишь роман, дай мне. С удовольствием полистаю.
   — Это что, религиозные секты? — Слава обрадовался, что старший друг имеет представление о теме.
   — Не совсем. Что-то между Сенрике и обществами культуры. Но почитатели Стерна держат его за Бога.
   — Скажи, а когда этот Стерн умер? Ведь все это нафталин?
   Лебедев задумался.
   — Точно не помню, но старик был крепкий и жил долго. По-моему, дожил до конца войны и еще жил лет десять…
   — Очень любопытно, — буркнул себе под нос Слава и набрал телефон режиссера.
   — Эраст Митрофанович, здравствуйте. Вас беспокоит следователь Синицын из районного отдела внутренних дел. Я расследую гибель писателя Каребина и хотел бы с вами встретиться. Можно сегодня? Спасибо. — Он положил трубку и встал.
   — Что, покидаешь друга? — проворчал Лебедев. — Я тут целый день сидеть не могу. Ты потом навести Электрика, пусть выделит нам помощь по дежурству в квартире и даст наружку. Кстати, я одну дискетку все же нашел. Будешь в отделе, погляди, что на ней. А этот компьютер можно отнести на помойку.

* * *

   Эраст Митрофанович Переверцев принял старшего лейтенанта в своем кабинете.
   В театре полным ходом шел ремонт, и в кабинете режиссера тоже работали маляры.
   Слава поморщился от сильного запаха краски, покосился на рабочих и, пожав руку Переверцева, сел в кресло.
   — Совершенно некстати Олег Иванович это сделал, — обыденным тоном пожаловался режиссер.
   — Скорее это с ним сделали, — поправил старший лейтенант.
   — Детали важны для ваших дел, а для моих значения не имеют, — возразил его собеседник. — Человека нет, и пьесы, за которую мы заплатили, тоже нет. Теперь денежки театру даются кровушкой. Вот закончу ремонт — и ни копейки на постановку. Дай Бог актерам немного выплатить. Они и так два месяца без зарплаты. Строители все средства слизывают, как корова языком. Зал до последнего не давал рушить. Мы в нем не только сами играем, но и в аренду сдаем. Без зала одни убытки.
   Слава не перебивал служителя муз. Он терпеливо дождался конца монолога, из которого никакой дельной информации не получил, и попросил режиссера рассказать подробнее о накладке с пьесой.
   — Ну что тут рассказывать? Я имел один экземпляр. Второй лежал в бухгалтерии, приколотый к договору. По нему и деньги выплатили. Свой экземпляр я вернул автору для небольших доработок. Мы подробно оговорили каждый эпизод, и ему надо было дописать немного диалогов. Не потому, что они были слабы, а просто мне для режиссерской работы их кое-где не хватало. Олег унес пьесу, и мы договорились, что он через два-три дня вернет ее с доработками. Сейчас точно не помню, ну, кажется, пятого или шестого июня. У меня совсем из головы вылетело, что именно на эти числа мы театр полностью отдаем в аренду. Олег пришел, а в здании чужие люди. Но он человек непрактического склада, взял и оставил пьесу, чтобы мне ее передали. И все — пьеса с концами. Пока мы перезванивались, с ним это и случилось. Я бросился в бухгалтерию, и там пьесы тоже нет. Договор на месте, а пьеса улетучилась. Ремонт… Тут столько всего пропало. Я к вдове!
   Должен же у него экземпляр остаться. Она мямлит что-то и молчит. Прости меня, Господи, но как такой умный человек с такой идиоткой жил?!
   Слава пропустил последнее замечание мимо ушей:
   — Да, Эраст Митрофанович, положение и впрямь неприятное. Я вас попрошу в трех словах пересказать содержание пьесы. Ведь вы ее читали?
   — Смеетесь, молодой человек! Я выложил за нее полторы тысячи долларов. Не выложил — с мясом оторвал от театра… А вы спрашиваете, читал ли я пьесу. Я ее всю помню, но не дословно, конечно. Поэтому не хочу записывать по памяти. Могу наврать. А портить автора грех. Очень уж язык у Олега силен.
   — Пожалуйста, перескажите коротко содержание, — напомнил о своей просьбе следователь.
   — Пьесу эту, как я понимаю, Каребин писал параллельно с новым романом.
   Называется она «ГУРУ». Занимательная история о том, как один деятель превратил себя в Бога. О сектантстве пьеса. Представляете, как это сейчас актуально?!
   — И ее герой Святослав Стерн? — предположил Синицын.
   — Да, Стерн, — подтвердил режиссер. — Это как взрыв бомбы. С ним до сих пор носятся, словно с писаной торбой, а он на поверку оказался платный агент ОГПУ.
   — Спасибо, Михаил Митрофанович, вы мне очень помогли. — Синицын пожал руку режиссеру и поднялся. — Только у меня к вам еще одна просьба.
   — Если смогу… Да не красьте вы потолок этой блестящей дрянью! — неожиданно крикнул Переверцев малярам. — Потолок матовым должен быть. Что у вас, совсем вкус в заднице?! — И, обернувшись к следователю, извинился:
   — Глаз да глаз за ними. На минуту отвернешься — уже нагадят. Так о чем мы говорили?
   — У меня к вам последняя просьба. Припомните число, когда Каребин принес пьесу, и название организации, арендовавшей театр в тот день, — попросил следователь.
   — Приблизительно пятого или шестого июня, но точно без нашего бухгалтера не скажу, а Галя будет только завтра. Позвоните мне часиков в одиннадцать и напомните. Иначе забуду. Столько в голове всякого мусора!
   Синицын поблагодарил режиссера и поехал на службу. Грушина Слава застал на месте и, как ни странно, в добрейшем расположении духа. Подполковник, используя обеденное время, тянул пиво и посасывал воблу. Даже появление старшего лейтенанта не могло испортить ему настроение.
   — С чем пожаловал, баламут? — благодушно поинтересовался он у подчиненного.
   Слава доложил о беседе на Кузнецком мосту, попросил разрешения на засаду в квартире вдовы Каребина плюс людей для дежурства и наружного наблюдения. Грушин без всяких споров и комментариев кивнул головой и, вызвав Тому Самойлову, продиктовал ей приказ.
   — Все? Ты удовлетворен? — переспросил он Синицына и жестом отпустил секретаршу.
   — Так точно, товарищ подполковник.
   — Зачем так официально? — поморщился Грушин и откупорил очередную бутылку.
   — Ладно, иди.
   Слава вышел в приемную и, чмокнув Тому в щечку, выдал ей новую дискету для распечатки.
   — Хоть бы шоколадку когда купил, — вздохнула девушка и всунула дискету в гнездо. — Ой, это что-то сложное. Я файл открыть не могу.
   — Как не можешь? Ты же у нас компьютерная мастерица, — выдал комплимент Слава.
   — Какая я мастерица? Я только в «Ворде» плаваю, а тут что-то другое.
   Погоди, давай Антюкова попросим. Наш криминалист — компьютерный гений.
   Антюков оказался на месте и быстро разобрался с дискетой.
   Синицын взглянул на экран:
   — Что это?
   — Немного текста и какой-то документ. — Ответил криминалист. — Тебе его распечатать?
   Слава кивнул и через несколько минут получил несколько листков, но сейчас ему не хотелось изучать их содержание. Он сложил листки вчетверо и убрал в карман, затем сдал табельное оружие и, проследив отъезд группы на Гороховский переулок, поспешил домой. Следователю не терпелось сесть за роман. Сюжет книги все больше захватывал молодого человека.
   Но читать дома ему не пришлось. Дверь открыла не Вера Сергеевна, а Лена.
   — Ты теперь и дома не ночуешь… Сдается мне, не такая уж рыба эта вдова твоего писателя, — с порога заявила Лена.
   Синицын от неожиданности покраснел. Он не понял, откуда девушка знает про ночевку в квартире Маши Барановой.
   — Попался? Не зря портрет на помидор смахивает. Стыдно? — продолжала наступать Лена.
   — Да я на дежурстве, в засаде ночью торчал, — слабо попытался оправдаться кавалер.
   — Знаем мы ваши засады… На девок они у вас. Ладно, заходи. Вера Сергеевна тебя покормить наказала.
   — А где мама? — обрадовался молодой человек возможности сменить тему.
   — Вера Сергеевна будет завтра. Мои предки суточную путевку в Кратово взяли и твою маму вывезли. Это я придумала. Так что до завтра от меня не отвяжешься.
   Хочу с тобой всю ночь спать. Надоело одной. Есть, в конце концов, у меня парень или нет?!
   — Класс! — выпалил Синицын и пошел в душ.
   Лена повязала фартук, быстро и по-деловому накрыла на стол. В этом доме она бывала не раз и прекрасно ориентировалась. Слава вышел из ванной комнаты, обмотанный полотенцем.
   — Хочешь, чтобы я оделся?
   — Зачем? — удивилась Лена. — Лучше я сама разденусь. Мы же одни. — И она скинула с себя блузку, юбку, затем трусики и снова облачилась в фартук. — Как тебе официантка?
   — Класс! — повторил Синицын и уселся за стол. Но быстро понял, что суп может подождать, резво встал, сбросил с себя полотенце и, обняв Лену, повалил ее на кресло.
   — Чего спешишь? Никакого воображения у тебя не…
   Но договорить не смогла.
   Губы Лены Слава запечатал поцелуем, и вся она оказалась в его железных объятиях.
   Суп немного остыл, но подогревать молодая хозяйка его не стала. Покончив с первым, она взяла тарелки и понесла их на кухню.
   — Подожди, сейчас получишь котлету, крикнула она на ходу. Но до кухни не дошла.
   Слава вынул из ее рук посуду, поставил на стол, поднял девушку и понес на тахту.
   — Ты же только что все сделал, — прошептала Лена.
   — Это была закуска, а теперь десерт, — пояснил он свои действия.
   Они любили друг друга, наслаждаясь тем, что оба молодые, красивые и сильные. Лена покалывала ноготками лопатки своего парня и млела от игры его мышц под ее пальцами. Устав от близости, они вскочили, бросились в ванную и там долго дурачились под душем.
   — Ты рассчитывал именно так провести сегодняшний вечер? — лукаво спросила девушка, поливая его ледяной водой.
   — Холодно, Ленка! — закричал Слава. — Нет, сегодня я думал дочитать роман Каребина.
   — Ой, давай почитаем вместе. Меня так заинтриговала его вдова! — воскликнула Лена.
   Через пять минут оба уже лежали в постели. Слава отдал подружке прочитанные листки и, положив голову ей на живот, принялся за новую главу.

* * *

   Несмотря на позднее время, в спальне кремлевской квартиры вождя мирового пролетариата горел свет. На полу и на креслах стояли нераспакованные ящики и чемоданы. Вождь недавно перебрался в Кремль из Петрограда и еще не обжился.
   Надежда Константиновна, лежа в постели, редактировала статью Демьяна Бедного о низости нравов буржуазии в столь тяжелое для мировой революции время. Сам Владимир Ильич лишь на минуту заглянул в спальню и, глянув на дряблую шею и выпученные близорукие глаза своей подруги, вернулся в кабинет.
   Ленин был сильно раздражен, и мысль «Как с такой жабой я сумел прожить годы?» лишь на минуту задержалась в его сознании. Председателю правительства было не до сна. Он ждал соратников. Только на сутки вырвался с фронта Троцкий и должен был прибыть с минуты на минуту. Председатель ОГПУ Дзержинский с наркомом иностранных дел Чичериным были уже в пути.
   Ленин вернулся в кабинет и, утопив усталое тело в кожу кресела, прикрыл глаза рукой.
   «Сейчас главное власть, власть и опять власть, а власть — это сила и деньги. Может быть, в первую очередь — деньги», — размышлял он. Деньги у него были. Из подвалов Лубянки в Кремль один за другим шли грузовики с конфискованным золотом.
   Но тогда как объяснить гнусный провал в Берлине?! Такой момент упущен!
   Тупоголовые немцы, которые, казалось, так легко поддаются на удочку с ерундовой наживкой, вдруг все испортили.
   Троцкий появился первым. Небритые щеки наркома обороны и землистого цвета лицо выдавали его хроническую усталость. Пожимая руку Льву Давидовичу, Ленин про себя решил, что Троцкого на плаву только и держит наркотик власти. Не кокаин или кофеин, а сладкое чувство власти и славы. Троцкий обожает свою популярность и, как артист, купается в ней.
   — Пока мы одни, скажите, Лева, что на фронтах? Устоим? — спросил Владимир Ильич, снова погружая себя в кресло.
   — Устоим, — сбрасывая кожанку, ответил нарком обороны.
   — Никто же не поможет… — вздохнул Владимир Ильич.
   — Почему никто? Голод поможет, — возразил Троцкий.
   — Бегут с голодухи из деревень в Красную армию? — прищурился вождь.
   — Больше некуда, — подмигнул Лев Давидович. Чичерин и Дзержинский вошли вместе.
   — Поужинаем, товарищи? Или сразу к делу? — поинтересовался хозяин кремлевского кабинета.
   — Недурно бы совместить, Владимир Ильич, — улыбнулся Георгий Васильевич.
   Ленин позвонил и попросил вошедшего красноармейца подать ужин.
   — Ну, пока несут, объясните мне, господа хорошие, как мы проспали посольство в Берлине? — Голос вождя стал жестким и злым.
   — Поспешили, — виновато созналсй Чичерин.
   — Поспешили, говорите? Это вам не мятеж в Твери, это Германия, ее прокакать — непозволительная роскошь! — с еще большим раздражением выпалил председатель Совнаркома.
   — И я очень огорчен, товарищи, — заговорил Троцкий. — Вы знаете мою точку зрения. Революция должна вползать в Европу. Упустим время — погубим дело. Через год, минимум два Европа и Азия должны покраснеть, иначе нам не видать мировой революции! — Он любил говорить с пафосом, не важно, беседуя с соратниками в кабинете или ораторствуя перед толпой.
   — Оставьте ваш тон, Лев Давидович! — поморщился Дзержинский. — Не вы один воюете. Тут все свои, и вы не на площади.
   Троцкий побагровел: — Мои победы позволяют вам тут дипломатничать. Я с лапотниками воюю против профессионально обученных офицеров, а вы изволите меня затыкать.
   — Успокойтесь, Лев, все тут знают вам цену, — примирительно заметил Владимир Ильич и подумал: «А ведь он уверен, что скоро займет кремлевский кабинет вождя».
   Соратники молчали. Троцкий обиженно сопел. Выручил красноармеец, поставивший поднос с закусками на письменный стол. Завидев икорку, розоватые ломтики семги и желтое крестьянское масло, пастыри пролетарских масс смягчились. Ленин не так давно отужинал с Надеждой Константиновной, и, пока его гости насыщались, приступил к делу:
   — Наше посольство в Берлине разгромили, потому что мы зазнались и вообразили: можем одной левой вооружить немецких товарищей. Посылать бомбы и пулеметы дипломатической почтой долго нельзя.
   — Плюс ценности и партийную литературу, — прожевывая бутерброд, дополнил Чичерин.
   — Какая разница! Если в посольство идет конвейер ящиков, надо быть совсем дураками, чтобы не заподозрить неладное. Немец тугодум, но не тупица. А вы, Георгий Васильевич, приняли его за туземца. Вот немец вас и раскусил. Что будем делать?
   Вожди прекратили жевать. В кабинете установилась тишина. Не дождавшись реакции, Ленин ответил сам:
   — Будем пробовать через нейтральные страны. Кто у нас в Швейцарии?
   Вдалеке, в темных московских улицах, послышалась ружейная пальба.
   — Ваши работают? — кивнул он Дзержинскому.
   — Работают. Работы хватает, — ответил председатель ВЧК.
   — Это хорошо, — согласился Ленин.
   — В Швейцарии у нас Боровский, — покончив с бутербродом, вспомнил Чичерин.
   Ленин задумался. Правое веко его нервно подернулось.
   — Деятелен, но без полета. Воровским надо руководить. Не напорол бы там всяческой чепухи.
   — Вацлав опытный подпольщик, — заступился Чичерин.
   — Сейчас там нужен не опыт-талант,:
   — покачал головой Владимир Ильич.
   — С талантом Воровского я не знаком, — согласился наркоминдел. — И должен признаться, что один промах он уже совершил. Предложил Стерну организовать выставку в Берлине, а тот испугался…
   — Стерн, Стерн, Стерн… — задумчиво проговорил Ленин. — На черта нам его выставка?
   — Хотели в ящики с картинами напихать бриллиантов для немецких товарищей, но художник отказался, — пояснил дипломат.
   — Стерн капризничает? Он что, уехал богачом? Кто он? Художник, чиновник или рантье? — привычно сощурился вождь пролетариата.
   — Помещик и чиновник. Большого капитала никогда не имел. Родовую усадьбу в Ижорах в чемодане не увезешь. Жил на зарплату председателя «Общества поощрения искусств и изящной словесности». Зарплата приличная, но накоплений у него не осталось, — со знанием дела сообщил Чичерин.
   — Так завербуйте его, Феликс Эдмундович! Пусть поработает нашим агентом.
   Заплатите золотом, камнями. Этого-то добра у нас хватает, — оживился Владимир Ильич.
   — Интеллигент, боится испачкаться и потерять лицо в эмигрантских кругах, — усмехнулся Дзержинский.
   — А родные в Петрограде у него случайно не остались? — продолжал напирать Ленин.
   Дзержинский наморщил лоб. Память первый чекист имел отменную.
   — Остался отец. Раньше держал юридическую контору. Сейчас притих.
   — Возьмите старика в заложники, припугните сына его расстрелом, — предложил Владимир Ильич.
   — Думаю, жизнь папочки нашего друга не слишком волнует, — оценив смекалку вождя, улыбнулся Чичерин.
   — Хорошо, если ему на отца наплевать, посулите сытую жизнь. Стерн сбежал без капитала, жрать захочет — сам к нам напросится, — заверил Ленин соратников.
   — Среди белой эмиграции у него есть имя и некоторый авторитет. Пописывая статейки в их газетенки, он поносит нас изрядно. Для него работать с нами — значит стать изменником, — засомневался Феликс Эдмундович.
   — Да, карьеру в Петрограде он делал ловко. Скорее всего надеется теперь сделать ее на Западе, — согласился Чичерин.
   — Художник и карьерист? Не понимаю, — удивился Владимир Ильич.
   — Это особый случай. До статского советника дослужился, а как мистик, спиритист, член масонской ложи верит, что ему предсказано свыше стать мессией, — ответил Георгий Васильевич.
   — Так вот где собака зарыта?! Тщеславен! — обрадовался Ленин. — Завербуйте его на этом. Пусть станет Богом, только красным Богом. Мы оплатим его Олимп.
   Богам обычно на цвет плевать. Важно, чтобы молились у их ног.
   — Надо подумать, — согласился Дзержинский.
   — Что-то в этом есть, — поддержал его Чичерин. — Если подобрать ему профессионала с ключом, может сработать. Надо распалить его амбиции.
   — За этим, думаю, дело не станет, — заверил председатель ВЧК.
   — Вот и прекрасно, а теперь о Берлине. Ваши предложения, товарищи. — Соратники молчали. Ленин тоже задумался, но, неожиданно подмигнув, предложил:
   — А не выпить ли нам по рюмочке, как в дни подполья? Для «конспирации»… Мы же русские люди.
   Дзержинский обвел присутствующих взглядом стальных глаз и медленно произнес:
   — Ну, раз мы люди русские, тогда, пожалуй…

* * *

   У чекиста Бокия, еще с времен подпольной работы, имелось досье на каждого из присутствующих. Дзержинский копию этих досье хранил на Лубянке в специальном сейфе. Из этих документов следовало, что немного русской крови пульсирует лишь в самом председателе Совнаркома, вожде мирового пролетариата Владимире Ульянове-Ленине.
   Батюшка Владимира Ильича происходил из астраханских мещан. Илья Николасвич мог, очевидно, не без основания считать себя типичным русаком. Да и прожил он век в русских провинциальных городах от Астрахани до Симбирска, где медленно и верно делал карьеру на ниве образования. Пиком ее стала должность губернского масштаба — заведующий областным отделом. Это был немалый чин, требующий генеральского звания. А вот матушка вождя… Тут Феликс Эдмундович решил остановить свою быструю мысль. Водки в кремлевской квартире председателя ВЦИК найти не удалось, ее заменили рябиновой настойкой, полученной в корзине даров от благодарных представителей бедняцкого крестьянства вместе с салом, яйцами и кругом сливочного масла. Любителей и знатоков спиртного среди революционных вождей не наблюдалось. Пожалуй, лишь один Георгий Васильевич Чичерин мог считать себя в этом отношении гурманом. Он в винах толк знал и потому, опрокинув стопку «рябиновки», с трудом удержался, чтобы не поморщиться. Троцкий к еде и напиткам имел революционное пренебрежение. Питался он с удовольствием только собственной славой.
   Прощаясь с товарищами, Владимир Ильич на минуту задумался, затем характерным движением наклонил круглую лысую голову и с лукавым прищуром спросил Чичерина:
   — Так вы учились с господином Стерном?
   — Да, Владимир Ильич, и даже некоторое время будто бы приятельствовали.
   — Вот как? Тогда помогите Феликсу Эдмундовичу с портретом этого деятеля, чтобы товарищ Дзержинский подобрал кандидатуру для вербовки нашего мистика.
   Стерн, как член тайных обществ, может, использовав опыт конспиратора, стать прекрасным агентом ОГПУ.

* * *

   Слава открыл глаза, когда в квартире еще было темно. Лена спала рядом, продолжая держать в руке листок романа. Синицын вынул листок, накрыл девушку одеялом и отправился на кухню. Он выспался и валяться больше не мог. Вскипятив чайник, налил себе в чашку одной заварки и, не зажигая света, прошествовал в гостиную, где и уселся в кресло. Потягивая чай, следователь задумался.
   Вчерашний день дал ему для размышлений богатую почву. Одно свидание на Кузнецком мосту чего стоило! Он отодрал за ухо водителя ФСБ! Но тот тоже хорош гусь. Вместо того чтобы показать в ответ свой документ и объяснить в чем дело, начал материться… А встреча с таинственным Иван Ивановичем? Квадратный мужчина наверняка скрыл свое настоящее имя. Иван Иванович — это что-то вроде прозрачной маски. Какую информацию получил молодой следователь от этой встречи?
   На первый взгляд, никакой. Но Слава был парень неглупый и понимал, что ему кое-что все-таки сказали. Во-первых, назвали имя Стерна. Во-вторых, дали понять, что Олег Иванович Каребин, вероятно, погиб именно потому, что получил информацию ФСБ об истинном лице знаменитого деятеля. Более того, самого Сини-цына предупредили, чтобы он был поосторожнее. Что это? Предупреждение или угроза? Слава часто слышал сплетни, что ФСБ, пользуясь руками завербованных уголовников, убирает неугодных. Огромное количество громких нераскрытых убийств наводило на мысль, что эти слухи не совсем абсурдны. Недаром Лебедев не удержался и воскликнул: «Ох, не люблю пересекаться с этой конторой!» «Конторой» в МВД называли службы Лубянки. А как испугался Электрик, когда узнал, до кого дозвонился его сотрудник! На подполковнике лица не было, хотя напугать шефа не так-то просто, он не зря получил свою кличку. В смелости подполковнику Грушину не откажешь. К проблемам службы и своей жизни он относился с одинаковым безразличием. Вошел же он как-то в квартиру с вооруженным идиотом, который грозился подорвать дом. А вот от звонка с Лубянки побледнел, как гимназистка…
   Если предположить, что ФСБ само чьими-то руками убрало писателя, то выходит неувязка. Зачем тогда давать человеку такую информацию, за которую его затем приходится убирать?
   Синицын решил оставить до времени проработку встречи на Кузнецком мосту и принялся анализировать поход в театр. Сам режиссер подозрений у следователя не вызывал. Его беспокойство искренне и понятно. Он отдал деньги, а пьесы нет.
   Конечно, Пе-реверцев черствая сволочь, и ему писателя жалко лишь потому, что появились проблемы. А ведь он называл его Олегом, из чего следует, что они были неплохо знакомы. Но в остальном там все понятно. Надо на всякий случай выяснить, что за публика находилась в здании в день прихода Каребина. И на театре можно будет поставить точку.
   Итак, что имеет следователь Синицын на сегодняшний день? Он знает, или почти знает, что Каребина застрелили в связи с его профессиональной деятельностью. Скорее всего, за факты, изложенные в последней пьесе или романе, который Слава сейчас читает. Какие имеются основания для того, чтобы подобное утверждать? Вчерашний налет на квартиру писателя, поиск дискет и изуродованный процессор, плюс сухопарый сутулый тип, которого он засек через дверной глазок.
   — Славка, ты куда подевался? — обиженно позвала друга Шмелева.
   — Я здесь, Леночка, сейчас приду. — Синицын залпом допил остывший чай и вернулся в свою комнату.