Страница:
— Где Варька? Цыгане где?
Музыканты словно ждали, когда о них вспомнят. Кто со скрипкой, кто с гитарой, они ворвались в зал, цыганки с ходу затянули хоровую. Но Сытов прервал песню:
— Варьку мне!
Из грота не вышла, а выплыла молодая цыганка и, махнув платочком Сытову, тихо сказала:
— Тут я, соколик мой. Больно ты сегодня грозен.
И хоть говорила она почти шепотом, Сабсан не только услышал, но и почувствовал каждое произнесенное ею слово. Гур мгновенно узнал ее. Девушка с миниатюры и цыганка Варя имели одно лицо.
Варя запела. Сперва без музыкантов. Потом вступила скрипка, за скрипкой гитары и бубен. Хор поддержал припев. Молодые цыганки затеяли вокруг Вари танец. Юные гибкие тела двигались в ритме, веками отшлифованном этим древним народом. Цыганки были хороши, но Сабсан не сводил глаз с Вари. Не сводил глаз с Вари и Сытов. Девушка пела, и ее бархатный голос обволакивал и ласкал. Каждому казалось, что она обращается именно к нему.
А еще казалось, что в ней соединены необычайная доступность кокетки и ледяной холод королевы. И это сочетание сводило мужчин с ума. Допев, Варя огляделась и увидела Сабсана. Сначала бархат ее глаз выразил изумление. Затем она сделала несколько шагов к его столику.
— Ты кто?
Гур встал и поклонился. Варя рассмеялась. Она смеялась так озорно и так заразительно, что Сабсан, вместо того чтобы обидеться, тоже улыбнулся. Тут его заметил Сытов. Лицо купца налилось кровью.
— Кто пустил? Убрать!
Лакеи подлетели к Сабсану, но от его взгляда попятились назад. Тогда встал Сытов и, грозно сжав кулаки, двинулся к столику Сабсана. Но сделав несколько шагов, поскользнулся и упал. Варя снова залилась смехом. Сытова подняли. Он отряхнулся, проворчал что-то и, не глядя в сторону предмета своего гнева, подошел к Варе.
— Сейчас тут гуляем, а потом ко мне, — после чего достал сотенную и вложил Варе за лиф. — Всю ночь мне петь будешь, озолочу…
— Хозяин — барин, — улыбнулась Варя и кивнула музыкантам. Те заиграли танец.
Сабсан подозвал полового, расплатился и вышел. Обида жгла ему грудь. Он шел домой и ничего, кроме лица Вари, не видел. Отомкнув свой флигель, словно заведенная кукла, затопил печь, уселся на ковер, поставил перед собой портрет Вари и уставился на него. На груди вновь потеплело. Гур вспомнил про покупку.
Достал фигурку и, разворачивая шелк платка, ощутил под пальцами горячий металл.
Тогда он выставил свои фигурки, создав из них треугольник, а новую поставил в центр. Запалив свечу, поджег на ней маленькую веточку. Красноватый дым начал заполнять комнату. Из него возник малыш, который протянул ручонки к Сабсану и произнес три слова: «Папа, спаси маму». Повторив просьбу три раза, опустил руки и добавил: «Папа, я найду твой камень». И тут видение исчезло.
Гур резко поднялся и, не надевая шубы, бросился на улицу. Он бежал туда, где оставил Варю. Бежал, не обращая внимания на снег, по которому скользил мех его обуви, на ветер, что пронизывал и трепал его волосы, на мороз, который к ночи стал крепким.
Кавалькада коней с гогочущими седоками пронеслась мимо. В последних санях Сабсан заметил Сытова и Варю. Заметил и замер, но только на секунду. Варя и Сытов не видали его.
— Погадай мне, Варенька, — попросил в этот момент купец.
— Что ты хочешь услышать? — рассмеялась Варя.
— Расскажи мне, какой я есть. Опиши мою душу, — бахвалился Сытов.
Варя поглядела на него. Улыбка сошла с ее губ. Глаза девушки стали суровыми и пронизывающими.
— Ты вправду этого хочешь? — протянула она с сомнением.
— Конечно, хочу. Иначе не стал бы просить, — ухмыльнулся Сытов.
— Я ведь скажу правду. А она тебе не понравится…
— Мне правда о себе не понравится?! — изумился купец.
Варя снова расхохоталась, затем обволокла гуляку своим волшебным взглядом и тихо сказала:
— Ты жаден и жесток. Сегодня потратишься, потом три дня спать не будешь.
— Я жаден? — взревел Сытов.
— Родной брат будет тонуть, ты его без платы не вытащишь. Хотел про себя послушать, соколик мой, так слушай… — Варя замолчала и укрылась платком.
— Дрянь! Шлюха! — закричал Сытов и, подхватив Варю, выбросил ее из саней.
Девушка покатилась по снегу. Сытов, не оглядываясь, поскакал дальше.
Сабсан бежал сзади. Он подхватил Варю и, подняв ее, проводил тяжелым взглядом санки с купцом.
Тройка вынесла Сытова на набережную. На резком повороте сани наклонились, и огромную тушу купца выбросило на лед. Несколько секунд он скользил, пока страшный удар о фонарный столб не прекратил это скольжение. Шапка Сытова отлетела, и из виска на белый снег брызнула темная тягучая кровь.
Сабсан шел по городу, прижимая к себе Варю. Девушка не приходила в сознание. Иногда она стонала от боли. Рука цыганки странно свисала, и Сабсан старался ее руку поддержать.
— Потерпи, милая, скоро не будет больно. Руку мы вправим, а лучи башни Ригден Джапо вылечат тебя. Жар царского камня вернет тебе силы, а отвары Тибета помогут забыться.
Дрова в печи флигеля не успели догореть, в комнатке сохранилось тепло.
Сабсан уложил цыганку на постель. Острым кривым ножом срезал рукав ее платья, взял девушку за кисть и, нажав коленкой в плечо, сильно дернул. Рука встала на место. Варя вскрикнула и снова потеряла сознание. Уложив девушку и накрыв ее своей шубой, Сабсан приготовил отвар из тибетских трав в большой фарфоровой пиале и, приподняв цыганке голову, влил ей несколько капель. Варя закашлялась и открыла глаза.
— Где я?
— Под доброй крышей…
— Кто ты? — Варя оглядела Сабсана, изучая его лицо.
— Я Сабсан, сын гор. Спи. Мое лекарство уже лечит тебя.
Цыганка улыбнулась и закрыла глаза. Гур уселся у ее ног и задул свечку. От пламени в печи плясали тени бронзовых фигурок Таши-Лам. Сабсан протянул над ними руку, повернул ладони вниз и спросил:
— Я исполнил просьбу мальчика?
— Ты исполнил просьбу Царя. Отправляйся в мир снов. Мы придем в твой сон и научим будущему, — услышал он.
Дрова в печи медленно догорели, и комната погрузилась во тьму.
Утром Сабсан зашел в прачечную. Ван Си Кин сидел в своем кабинете. Гур учтиво ему поклонился.
— Я пришел поговорить с тобой, хозяин.
— Я чувствовал, ты не простой работник и скоро покинешь меня, — грустно проговорил Ван Си Кин. — Ведь ты пришел, чтобы сообщить мне это?
— Хозяин, твое имя Си Кин, такое имя дается лишь тем, кто ищет свет. Я оставлю тебе на память фигурку Таши-Ламы. Вчера мне Боги подарили другую. Эта фигурка принесет покой и счастье в твой дом.
— Я поступил с тобой подло, а ты награждаешь меня.
— О какой подлости ты говоришь? — не понял Сабсан.
— Я пожадничал и предложил тебе меньше, чем ты стоишь. — Ван Си Кин встал и поклонился Сабсану.
— Ты раскаялся, а это самая большая награда для меня. Помни, на свете нет зла, а есть только незнание добра. Сегодня ты совершил маленький шаг к этому знанию.
— Что я могу сделать для тебя?
— Ты и так многое сделал. Дал мне кров и работу…
— Мне стыдно за мою жадность. Чем мне искупить ее?
— Разреши мне и моей невесте день или два побыть в твоем флигеле, пока мы не найдем другого жилья.
— У тебя есть невеста? — удивился Ван Си Кин.
— Вчера Ламы Тибета вручили мне ее. Они ждут от нас сына.
— Ты и впрямь не простой гур. Сан Хи это поняла сразу.
— Твоя Сан Хи умная и красивая. Береги ее, — улыбнулся Сабсан. — Я только наполовину гур. Моя мать была калмычкой.
— Ты можешь жить в моем флигеле сколько захочешь, — позволил Ван Си Кин и добавил:
— Мне не жалко.
Когда Сабсан вернулся, Варя уже проснулась. Она оглядела его и рассмеялась:
— Я тебя помню.
— Как ты можешь меня помнить, если была без памяти? — вздохнул он.
— Я вижу не только глазами, но и душой. Я тебя помню. Ты сидел в ресторане. Потом спас меня. А теперь я, спасенная, очень хочу есть.
— Это значит, что ты поправилась, — пояснил Сабсан и пошел к двери.
— Ты куда? — нахмурилась Варя.
— Надо открыть дверь. Женщина хозяина прачечной несет нам еду.
— Откуда ты знаешь?
— Я вижу не только глазами…
Он открыл дверь, и вместе с морозным паром в комнату вошла АН Сан Хи с подносом. На нем в больших фарфоровых мисках дымились бобы вперемешку с мясом.
Сабсан поблагодарил женщину. Та чинно поклонилась и ушла. Он взял палочки и начал есть.
— Присоединяйся, что смотришь?
— Я никогда не ела палочками.
— Это просто. Смотри: зажимаешь палочки двумя пальцами, а третий — между.
Вот так.
Сабсан легко управлялся со своим блюдом. Варя тоже попробовала. Сначала у нее получалось неважно, но вскоре она освоилась.
— А я знаю, что было и что будет.
— Я тоже знаю, что будет, — улыбнулся Сабсан.
— И что же будет?
— Ты родишь мне сына.
Он сказал это совершенно серьезно, и Варя покраснела.
— Прямо сейчас?
— Не смейся. Это не я придумал. Это воля богов.
— Твои боги велели тебе найти меня? — Варя удивленно поглядела на Сабсана.
— Да, они подарили мне твой портрет. И сказали, где тебя найти. А наш сын просил спасти тебя.
— Подожди, я сейчас погадаю. Варя закрыла ладонями глаза и затихла. Потом вдруг рассмеялась.
— Чему ты смеешься?
— Я увидела моего мужа. Но он был одет как щеголь, и я сперва не признала в нем тебя. Но это был ты. Если тебя нормально одеть, ты красивый… — Варя вдруг замолчала, и глаза ее стали печальными.
— Что с тобой? Тебе не нравится еда АН Сан Хи? — забеспокоился Сабсан, заметив перемену в настроении девушки.
— Нет, я почувствовала смерть. Где-то рядом была смерть. Ты знаешь где? — Варя ждала ответа.
— Твой купец умер, — сообщил гур.
— Это ты убил его?
— Я возненавидел его, и он умер, — признался Сабсан.
— Мне с тобой страшно. Я не могу убить. Я могу напустить на человека тоску, но убить не могу.
— Сытов не хотел познать великий Свет. Его убил не я, а сила Ригден Джапо.
Я только подумал, что ненавижу его, а Ригден Джапо лишил его жизни. И я знаю, почему он это сделал.
— Ты знаешь, почему твой бог убил человека? — удивилась Варя.
— Да, знаю.
— Скажи мне.
— Потому что он обидел мать Царя.
— Но я еще ничья мать.
— Сейчас ты ею станешь.
Сабсан обнял Варю и понес ее на свое ложе. Свеча, стоявшая в подсвечнике на ковре, внезапно вспыхнула, и комнату стали заполнять красноватые клубы пара.
Из них возникли цветы лотоса и перемешали реальность близости мужчины и женщины с миром сказок и мифов.
Прошлый день Синицын по привычке начал с Гороховского переулка. Однако на этот раз пришел к Маше Барановой не с пустыми руками. В кармане следователя лежала чистая дискета, и он, попросив у хозяйки разрешения воспользоваться компьютером-покойного, переписал на нее роман. На работе секретарша начальника Управления Тоня Самойлова за день распечатала его на своем допотопном принтере.
Теперь следователь Синицын имел возможность изучать «рукопись», не беспокоя вдову. Он собирался заняться этим вечером перед сном. Но вчера Вера Сергеевна уехала к подруге на дачу, и Слава позвонил Шмелевой. Неудачное предыдущее свидание требовало нормального завершения, и он доказал, что не зря носит погоны.
Лена, чтобы не волновать родителей, всегда ночевала дома. Посадив удовлетворенную подругу на такси, Синицын вернулся, лег в теплую после их бурного свидания постель и взял в руки текст. Он решил одолеть труд писателя, чтобы исключить литературную деятельность убитого из возможных мотивов преступления. Но глаза молодого человека в начале первой же страницы дали муть, а в конце ее крепко закрылись. Однако в мозгу старшего лейтенанта зафиксировалось незавершенность дела, и в шесть утра он проснулся. Сначала события из далекого прошлого никак не вписывались в его интересы, но скоро Слава романом заинтересовался, вовсе забыл свою серьезную профессиональную задачу и увлекся чтением, как ребенок. Необходимость прервать процесс его даже огорчила. Завтракать без матери Славе не хотелось, и хоть его раздражала ее постоянная забота — «Пусик, съешь котлетку, Пусик, выпей молочка», — без нее оказалось тоскливо. Синицын проглотил стакан холодного кефира и вышел из дома.
В кабинете подполковника Грушина старший лейтенант произнес несколько общих слов, изобразив отчет за вчерашний день и, получив безразличное поощрение заученной фразой «Работай, Слава, работай», вернулся к своему столу.
Михаил Прохорович Грушин по прозвищу Электрик, поскольку считалось, что ему «все до лампочки» , в дела своих подчиненных старался вникать поменьше. Он даже на белый свет глядел, прищурившись, словно на прожектор. Все, что он видел, ему доставляло неудовольствие. Подчиненные знали, что в последнее время шеф был особенно не в духе. Подполковник недавно купил новую квартиру, в которой имелись лишь одни стены, и мучился проблемами ее отделки. Квартира Грушина вовсе не вдохновляла, и занимался он ею лишь ради супруги — огромной, с мощными формами бабы, служившей начальником средней руки в налоговой инспекции.
Оживлялся начальник райотдела только при виде пива и воблы. Все остальные блага земного бытия он принимал безрадостно и фатально. Но несмотря на брезгливое безразличие подполковника к делам служебным, после посещения его кабинета Синицын чувствовал вину. Со дня убийства шла третья неделя, а он ничего путного пока не нашел.
Комната сотрудников отдела убийств была невелика, но три стола вмещала.
Слава вошел и никого из коллег не обнаружил. Опер Гена Конюхов, который занимал стол по соседству с его, используя законный трудовой отпуск, жарился у двоюродной сестры в Ялте, хотя формально уже числился в группе Синицына.
Непосредственный начальник Славы, Саша Лебедев, чей стол стоял у окна, большую часть времени носился по городу и появлялся лишь в начале и в конце трудового дня. Лебедев был старше Славы на шесть лет и трогательно опекал молодого коллегу. Слава делился с капитаном своими мыслями и прислушивался к его советам. Поэтому он огорчился, что сегодня Лебедева не застал. Стажер Лапин своего стола пока не завел, да и сидеть ему было некогда. Стажеру Слава поручил обход соседних дворов и квартир, из окон которых виден подъезд писателя, и тот добросовестно топтался там уже неделю.
В комнате было душновато. Синицын распахнул окно, уселся на свое место и вспомнил Лену. От этих воспоминаний покраснел и, чтобы вернуть себя к тРУДОвым реалиям, выдвинул ящик, извлек записную книжку Олега Ивановича Каребина и в десятый раз углубился в ее изучение. Книжка выглядела очень потрепанной и трудно давалась непосвященному. Но Синицын довольно быстро установил деловые номера издательств и редакторов, с которыми работал убитый в последнее время.
Большую часть остальных телефонов давно заменили новыми номерами. Молодой следователь скрупулезно выяснил каждый из них, хотя оказалось, что почти все они принадлежали людям, которые вспоминали Олега Ивановича с трудом. Писатель имел с ними случайные контакты, когда искал возможность хоть где-нибудь подработать. Лишь три номера из прежней жизни беллетриста относились к его хорошим знакомым. Это были его школьный товарищ Виктор Суржиков, сосед по прежней квартире Вадим Кочковский и дама-редактор литературного журнала Ирина Старовцева. Со всеми, кроме Старовцевой, отбывшей в командировку, Слава встретился, но никакой полезной информации это ему не принесло. Последний раз Каребин виделся с этими людьми очень давно, потому и не имел новых номеров их телефонов. И лишь один телефон, нацарапанный на внутренней стороне обложки, остался Синицыным неотработанным. Цифры его едва заметно проступали, но ни имени, ни фамилии их владельца обнаружить рядом не удалось. Слава позвонил на телефонную станцию в службу, которая сотрудничала с управлением внутренних дел, попросил выяснить, кому принадлежит безымянный номер, но результат оказался странным. Девушка сообщила, что у них такого номера нет и информацию о нем она дать не может. Слава прошелся по кабинету, размышляя, что бы это могло означать, затем вернулся за стол и набрал таинственный номер.
— Вас слушают, — ответил официальный мужской голос.
— Простите, с кем я говорю? — не слишком уверенно поинтересовался старший лейтенант.
— Если вы не знаете, куда звоните, разговаривать нам не о чем, — сухо заметили на другом конце провода.
— Извините меня, я следователь отдела убийств райотдела ГУВД. Этот телефон я обнаружил в записной книжке убитого, поэтому решил его набрать.
— Ваша фамилия, звание и должность? — поинтересовался мужчина. Синицын назвал себя.
— Вам, старший лейтенант, перезвонят, — сообщили в трубке, и связь отключилась.
Через десять минут в кабинет влетела Тома Самойлова и взволнованно выпалила:
— Он тебя срочно хочет видеть. Сидит весь белый.
— Электрик? — переспросил на всякий случай Синицын.
— Подполковник Грушин, Михаил Прохорович, — строго поправила Тома. Синицын застегнул пиджак на все пуговицы и зашагал к начальству. Застать подполковника таким возбужденным и бледным мало кому из подчиненных удавалось. Грушин ждал его стоя в центре кабинета.
— Ты что, молокосос, себе позволяешь?! — закричал он, как только Синицын ступил на порог.
— А что случилось, Михаил Прохорович? — Слава не знал, пугаться ему или нет. Никакой вины за собой он не чувствовал.
— И этот сопляк еще спрашивает?! все больше расходился начальник. — Ты побеспокоил такого человека, к которому я и сам побоялся бы подойти за версту.
— Никого я не беспокоил, — начиная смутно догадываться, откуда дует ветер, запротестовал Синицын.
— Никого не беспокоил, говоришь? — Грушин бегом ринулся к своему столу, налил в стакан из графина воды и залпом его выпил. — Слушай и запоминай. Завтра явишься ко мне в восемь утра на ковер. Получишь мою машину вместе с Гошей. Вы прибудете на Кузнецкий мост ровно в девять тридцать. Поставите машину бампером к Выставочному залу и будете ждать.
— Чего ждать? — не понял Синицын. — Не твое дело — чего и кого ждать. Ждать будете хоть до ночи. С места не двигайтесь. К вам подойдут. Когда подойдут, ты выйдешь из машины и задашь все свои дурацкие вопросы. Понял, сопляк?
— Не очень, — искренне ответил Слава.
— Ты, молокосос, слишком шустрый. Генералов ФСБ тебе подавай. Куда названивал? — устало заметил Грушин, внезапно сменив гнев на полное равнодушие.
— Я звонил по номеру, который нашел в книжке писателя, — наконец сообразив, что происходит, попробовал оправдаться старший лейтенант.
— Все, иди отсюда. И чтобы в Управлении я тебя сегодня не видел, — тихо приказал Грушин и повалился в кресло.
— Есть, товарищ подполковник, — козырнул Слава и быстро ретировался.
— Что ты натворил? — глядя круглыми глазами на него, поинтересовалась Тома.
— Позвонил по одному номеру, и все, — развел руками начинающий следователь и поехал домой.
Вера Сергеевна уже вернулась с дачи и, с тревогой вглядываясь в лицо сына, воскликнула:
— Пусик, почему ты не ел сырники на завтрак? Ты не ранен?
— Я их, мам, не видел, а бандитская пуля пролетела мимо… — отмахнулся Слава и поспешил в свою комнату. — Мама, я немного посплю, не доставай меня, если можешь, и к телефону, кроме Саши Лебедева и Лены, я ни к кому не подойду, — бросил он с порога, закрыл за собой дверь, взял текст романа Каребина и плюхнулся на тахту.
— Я пойду до конца, — торжественно заявил Юсупов и медленно опустил руки на клинок.
— Иди, брат, — промолвил Святослав Альфредович, также опуская руки и пристраивая левую ладонь на сталь меча.
— Пусть рыцарю в эту ночь Господь дарует львиное сердце, — добавил Рябинин и тоже опустил левую ладонь на меч.
— Да будет так, — почти шепотом проговорил Юсупов, накрывая левой ладонью руки Стерна и Рябинина.
После этого мужчины произнесли клятву ордена.
Тихо открылась дверь, и Алиса Николасвна, вся в белом, с кроваво-красной розой в волосах, внесла на серебряном подносе три бокала. Цвет вина в хрустале и цвет розы в волосах женщины не отличались. Женщина подошла к столу. Мужчины взяли по бокалу и подняли их.
— За наше братство! — произнес Стерн.
— Роза и крест, — ответили Рябинин и Юсупов.
И тут произошло невероятное. Мужчины опустили руки, а бокалы так и остались парить в воздухе. Сперва они застыли без движения, затем медленно поплыли друг к другу. Когда сосуды соединились, послышался звон хрусталя и бокал Юсупова разлетелся на мелкие осколки. Вино кровавым ручейком потекло по мечу. Бокалы Стерна и Рябинина вернулись на свои места. Стерн и Константин Николасвич Рябинин взяли их, висящие в пространстве, и медленно выпили до дна.
— Ты сегодня совершишь подвиг, — с тайным значением произнесла супруга Стерна и перекрестила князя.
Юсупов поклонился, сбросил плащ ордена и направился к двери. Проходя мимо Алисы Николасвны, он шепнул:
— В Петрограде вам оставаться опасно. Если меня возьмут, у вашей семьи могут возникнуть неприятности.
— Стерн уже купил билеты. В одиннадцать мы отбываем в Карелию, — тоже шепотом ответила женщина.
— Хорошо, — кивнул Юсупов и быстро вышел.
Хозяин хотел вдогонку что-то ему сказать, но закашлялся и махнул рукой. Он еще не оправился от длительной болезни легких и страдал приступами сухого лающего кашля.
— Мой друг, ты еще очень болен, — покачала головой Алиса Николасвна и повернулась к доктору Рябинину:
— Константин Николасвич, я очень боюсь за мужа.
Не вредна ли эта поездка для его здоровья?
— Петропавловская крепость для его здоровья может оказаться и вовсе погибельной. В Пахти свежий воздух и спокойная жизнь вернут ему здоровье.
— Тебе тоже не стоит оставаться в Петрограде, — предупредил Стерн Рябинина.
— Если я внезапно брошу практику, это покажется еще более подозрительным.
Свои отношения с князем я легко объясню: он мой пациент. У меня в Петрограде их столько, что я не в. силах уследить, кто чего творит…
Простившись с Рябининым, по-христиански расцеловавшись и обнявшись, супруги Стерны принялись за сборы. Первым делом они убрали атрибуты ордена, и помещение скоро превратилось в обыкновенный кабинет петроградского вельможи.
Покончив с декорацией, занялись подготовкой к отъезду. Чемоданы они упаковали раньше, теперь оставалось собрать мелочи. Святослав Альфредович снял с груди берилловую звезду, убрал ее в полотняный мешочек. Туда же пристроил трубочкой свернутые ассигнации и всыпал горсть золотых червонцев. Мешочек Алиса Николасвна зашила в подкладку его пальто. Стерн хотел отправить туда же золотой гравированный карманный брегет отца, но передумал и сунул его в карман. С Альфредом Федоровичем он простился вчера. Отец, не подозревая, какая опасность грозит сыну, ехать его отговаривал. Ему, несмотря на то что Альфред Федорович также состоял членом ордена розенкрейцеров, причем значительно дольше сына, решили не сообщать о готовящемся покушении на Григория Ефимовича Распутина.
Зачем старику знать о том, что через полчаса после отхода поезда в Карелию Юсупов в компании с Пуришкевичем и великим князем Димитрием прихлопнут великого придворного святошу?
— Пора будить мальчиков, — сказал Стерн жене и надел пальто.
В дверь постучали. Святослав Альфредович вздрогнул — он задумался и совсем забыл, что заранее заказал извозчика.
Заспанные сыновья Юлик и Ваня растерянно топтались в прихожей, безропотно давая себя облачить в стеганые пальтишки и закутать в теплые шарфы. На улице шел снег, редкие фонари тянули за пролеткой фантастические тени, и гулкое цоканье копыт эхом отдавалось в каменных колодцах петербургских дворов.
В вагоне не топили. Несколько лет войны разорили страну, и она как бы затаилась, экономя все, что могло продлить жизнь, — хлеб, дрова, соль.
Почему-то в военное лихолетье именно эти три незатейливые вещи мгновенно исчезают из обихода.
В полупустом вагоне пассажиры йахохлились, как воробьи, сберегая собственное тепло. Только молодой инвалид в форме корнета затеял карточную игру с дамами и временами неестественно громко смеялся. Этот смех в сонной тишине вагона напоминал бред душевнобольного. Наконец редкие фонари пригорода остались позади. Поезд окутала тьма, в которую паровозная труба зловеще выбрасывала искры из топки. Алиса Николасвна обняла сыновей, пытаясь их согреть мехом своей шиншилловой шубы, и задремала. Дети, так и не проснувшиеся за время поездки на извозчике, крепко спали. Святослав Альфредович откинул голову назад и укрылся пальто. Казалось, что он спит. Но Стерн думал.
Музыканты словно ждали, когда о них вспомнят. Кто со скрипкой, кто с гитарой, они ворвались в зал, цыганки с ходу затянули хоровую. Но Сытов прервал песню:
— Варьку мне!
Из грота не вышла, а выплыла молодая цыганка и, махнув платочком Сытову, тихо сказала:
— Тут я, соколик мой. Больно ты сегодня грозен.
И хоть говорила она почти шепотом, Сабсан не только услышал, но и почувствовал каждое произнесенное ею слово. Гур мгновенно узнал ее. Девушка с миниатюры и цыганка Варя имели одно лицо.
Варя запела. Сперва без музыкантов. Потом вступила скрипка, за скрипкой гитары и бубен. Хор поддержал припев. Молодые цыганки затеяли вокруг Вари танец. Юные гибкие тела двигались в ритме, веками отшлифованном этим древним народом. Цыганки были хороши, но Сабсан не сводил глаз с Вари. Не сводил глаз с Вари и Сытов. Девушка пела, и ее бархатный голос обволакивал и ласкал. Каждому казалось, что она обращается именно к нему.
А еще казалось, что в ней соединены необычайная доступность кокетки и ледяной холод королевы. И это сочетание сводило мужчин с ума. Допев, Варя огляделась и увидела Сабсана. Сначала бархат ее глаз выразил изумление. Затем она сделала несколько шагов к его столику.
— Ты кто?
Гур встал и поклонился. Варя рассмеялась. Она смеялась так озорно и так заразительно, что Сабсан, вместо того чтобы обидеться, тоже улыбнулся. Тут его заметил Сытов. Лицо купца налилось кровью.
— Кто пустил? Убрать!
Лакеи подлетели к Сабсану, но от его взгляда попятились назад. Тогда встал Сытов и, грозно сжав кулаки, двинулся к столику Сабсана. Но сделав несколько шагов, поскользнулся и упал. Варя снова залилась смехом. Сытова подняли. Он отряхнулся, проворчал что-то и, не глядя в сторону предмета своего гнева, подошел к Варе.
— Сейчас тут гуляем, а потом ко мне, — после чего достал сотенную и вложил Варе за лиф. — Всю ночь мне петь будешь, озолочу…
— Хозяин — барин, — улыбнулась Варя и кивнула музыкантам. Те заиграли танец.
Сабсан подозвал полового, расплатился и вышел. Обида жгла ему грудь. Он шел домой и ничего, кроме лица Вари, не видел. Отомкнув свой флигель, словно заведенная кукла, затопил печь, уселся на ковер, поставил перед собой портрет Вари и уставился на него. На груди вновь потеплело. Гур вспомнил про покупку.
Достал фигурку и, разворачивая шелк платка, ощутил под пальцами горячий металл.
Тогда он выставил свои фигурки, создав из них треугольник, а новую поставил в центр. Запалив свечу, поджег на ней маленькую веточку. Красноватый дым начал заполнять комнату. Из него возник малыш, который протянул ручонки к Сабсану и произнес три слова: «Папа, спаси маму». Повторив просьбу три раза, опустил руки и добавил: «Папа, я найду твой камень». И тут видение исчезло.
Гур резко поднялся и, не надевая шубы, бросился на улицу. Он бежал туда, где оставил Варю. Бежал, не обращая внимания на снег, по которому скользил мех его обуви, на ветер, что пронизывал и трепал его волосы, на мороз, который к ночи стал крепким.
Кавалькада коней с гогочущими седоками пронеслась мимо. В последних санях Сабсан заметил Сытова и Варю. Заметил и замер, но только на секунду. Варя и Сытов не видали его.
— Погадай мне, Варенька, — попросил в этот момент купец.
— Что ты хочешь услышать? — рассмеялась Варя.
— Расскажи мне, какой я есть. Опиши мою душу, — бахвалился Сытов.
Варя поглядела на него. Улыбка сошла с ее губ. Глаза девушки стали суровыми и пронизывающими.
— Ты вправду этого хочешь? — протянула она с сомнением.
— Конечно, хочу. Иначе не стал бы просить, — ухмыльнулся Сытов.
— Я ведь скажу правду. А она тебе не понравится…
— Мне правда о себе не понравится?! — изумился купец.
Варя снова расхохоталась, затем обволокла гуляку своим волшебным взглядом и тихо сказала:
— Ты жаден и жесток. Сегодня потратишься, потом три дня спать не будешь.
— Я жаден? — взревел Сытов.
— Родной брат будет тонуть, ты его без платы не вытащишь. Хотел про себя послушать, соколик мой, так слушай… — Варя замолчала и укрылась платком.
— Дрянь! Шлюха! — закричал Сытов и, подхватив Варю, выбросил ее из саней.
Девушка покатилась по снегу. Сытов, не оглядываясь, поскакал дальше.
Сабсан бежал сзади. Он подхватил Варю и, подняв ее, проводил тяжелым взглядом санки с купцом.
Тройка вынесла Сытова на набережную. На резком повороте сани наклонились, и огромную тушу купца выбросило на лед. Несколько секунд он скользил, пока страшный удар о фонарный столб не прекратил это скольжение. Шапка Сытова отлетела, и из виска на белый снег брызнула темная тягучая кровь.
Сабсан шел по городу, прижимая к себе Варю. Девушка не приходила в сознание. Иногда она стонала от боли. Рука цыганки странно свисала, и Сабсан старался ее руку поддержать.
— Потерпи, милая, скоро не будет больно. Руку мы вправим, а лучи башни Ригден Джапо вылечат тебя. Жар царского камня вернет тебе силы, а отвары Тибета помогут забыться.
Дрова в печи флигеля не успели догореть, в комнатке сохранилось тепло.
Сабсан уложил цыганку на постель. Острым кривым ножом срезал рукав ее платья, взял девушку за кисть и, нажав коленкой в плечо, сильно дернул. Рука встала на место. Варя вскрикнула и снова потеряла сознание. Уложив девушку и накрыв ее своей шубой, Сабсан приготовил отвар из тибетских трав в большой фарфоровой пиале и, приподняв цыганке голову, влил ей несколько капель. Варя закашлялась и открыла глаза.
— Где я?
— Под доброй крышей…
— Кто ты? — Варя оглядела Сабсана, изучая его лицо.
— Я Сабсан, сын гор. Спи. Мое лекарство уже лечит тебя.
Цыганка улыбнулась и закрыла глаза. Гур уселся у ее ног и задул свечку. От пламени в печи плясали тени бронзовых фигурок Таши-Лам. Сабсан протянул над ними руку, повернул ладони вниз и спросил:
— Я исполнил просьбу мальчика?
— Ты исполнил просьбу Царя. Отправляйся в мир снов. Мы придем в твой сон и научим будущему, — услышал он.
Дрова в печи медленно догорели, и комната погрузилась во тьму.
Утром Сабсан зашел в прачечную. Ван Си Кин сидел в своем кабинете. Гур учтиво ему поклонился.
— Я пришел поговорить с тобой, хозяин.
— Я чувствовал, ты не простой работник и скоро покинешь меня, — грустно проговорил Ван Си Кин. — Ведь ты пришел, чтобы сообщить мне это?
— Хозяин, твое имя Си Кин, такое имя дается лишь тем, кто ищет свет. Я оставлю тебе на память фигурку Таши-Ламы. Вчера мне Боги подарили другую. Эта фигурка принесет покой и счастье в твой дом.
— Я поступил с тобой подло, а ты награждаешь меня.
— О какой подлости ты говоришь? — не понял Сабсан.
— Я пожадничал и предложил тебе меньше, чем ты стоишь. — Ван Си Кин встал и поклонился Сабсану.
— Ты раскаялся, а это самая большая награда для меня. Помни, на свете нет зла, а есть только незнание добра. Сегодня ты совершил маленький шаг к этому знанию.
— Что я могу сделать для тебя?
— Ты и так многое сделал. Дал мне кров и работу…
— Мне стыдно за мою жадность. Чем мне искупить ее?
— Разреши мне и моей невесте день или два побыть в твоем флигеле, пока мы не найдем другого жилья.
— У тебя есть невеста? — удивился Ван Си Кин.
— Вчера Ламы Тибета вручили мне ее. Они ждут от нас сына.
— Ты и впрямь не простой гур. Сан Хи это поняла сразу.
— Твоя Сан Хи умная и красивая. Береги ее, — улыбнулся Сабсан. — Я только наполовину гур. Моя мать была калмычкой.
— Ты можешь жить в моем флигеле сколько захочешь, — позволил Ван Си Кин и добавил:
— Мне не жалко.
Когда Сабсан вернулся, Варя уже проснулась. Она оглядела его и рассмеялась:
— Я тебя помню.
— Как ты можешь меня помнить, если была без памяти? — вздохнул он.
— Я вижу не только глазами, но и душой. Я тебя помню. Ты сидел в ресторане. Потом спас меня. А теперь я, спасенная, очень хочу есть.
— Это значит, что ты поправилась, — пояснил Сабсан и пошел к двери.
— Ты куда? — нахмурилась Варя.
— Надо открыть дверь. Женщина хозяина прачечной несет нам еду.
— Откуда ты знаешь?
— Я вижу не только глазами…
Он открыл дверь, и вместе с морозным паром в комнату вошла АН Сан Хи с подносом. На нем в больших фарфоровых мисках дымились бобы вперемешку с мясом.
Сабсан поблагодарил женщину. Та чинно поклонилась и ушла. Он взял палочки и начал есть.
— Присоединяйся, что смотришь?
— Я никогда не ела палочками.
— Это просто. Смотри: зажимаешь палочки двумя пальцами, а третий — между.
Вот так.
Сабсан легко управлялся со своим блюдом. Варя тоже попробовала. Сначала у нее получалось неважно, но вскоре она освоилась.
— А я знаю, что было и что будет.
— Я тоже знаю, что будет, — улыбнулся Сабсан.
— И что же будет?
— Ты родишь мне сына.
Он сказал это совершенно серьезно, и Варя покраснела.
— Прямо сейчас?
— Не смейся. Это не я придумал. Это воля богов.
— Твои боги велели тебе найти меня? — Варя удивленно поглядела на Сабсана.
— Да, они подарили мне твой портрет. И сказали, где тебя найти. А наш сын просил спасти тебя.
— Подожди, я сейчас погадаю. Варя закрыла ладонями глаза и затихла. Потом вдруг рассмеялась.
— Чему ты смеешься?
— Я увидела моего мужа. Но он был одет как щеголь, и я сперва не признала в нем тебя. Но это был ты. Если тебя нормально одеть, ты красивый… — Варя вдруг замолчала, и глаза ее стали печальными.
— Что с тобой? Тебе не нравится еда АН Сан Хи? — забеспокоился Сабсан, заметив перемену в настроении девушки.
— Нет, я почувствовала смерть. Где-то рядом была смерть. Ты знаешь где? — Варя ждала ответа.
— Твой купец умер, — сообщил гур.
— Это ты убил его?
— Я возненавидел его, и он умер, — признался Сабсан.
— Мне с тобой страшно. Я не могу убить. Я могу напустить на человека тоску, но убить не могу.
— Сытов не хотел познать великий Свет. Его убил не я, а сила Ригден Джапо.
Я только подумал, что ненавижу его, а Ригден Джапо лишил его жизни. И я знаю, почему он это сделал.
— Ты знаешь, почему твой бог убил человека? — удивилась Варя.
— Да, знаю.
— Скажи мне.
— Потому что он обидел мать Царя.
— Но я еще ничья мать.
— Сейчас ты ею станешь.
Сабсан обнял Варю и понес ее на свое ложе. Свеча, стоявшая в подсвечнике на ковре, внезапно вспыхнула, и комнату стали заполнять красноватые клубы пара.
Из них возникли цветы лотоса и перемешали реальность близости мужчины и женщины с миром сказок и мифов.
* * *
Слава заложил листок фотографией Лены и поглядел на часы. Часы показывали восемь десять. Он читал компьютерный набор романа Каребина уже два часа, но больше на чтение у старшего лейтенанта времени не было. Пора собираться на службу.Прошлый день Синицын по привычке начал с Гороховского переулка. Однако на этот раз пришел к Маше Барановой не с пустыми руками. В кармане следователя лежала чистая дискета, и он, попросив у хозяйки разрешения воспользоваться компьютером-покойного, переписал на нее роман. На работе секретарша начальника Управления Тоня Самойлова за день распечатала его на своем допотопном принтере.
Теперь следователь Синицын имел возможность изучать «рукопись», не беспокоя вдову. Он собирался заняться этим вечером перед сном. Но вчера Вера Сергеевна уехала к подруге на дачу, и Слава позвонил Шмелевой. Неудачное предыдущее свидание требовало нормального завершения, и он доказал, что не зря носит погоны.
Лена, чтобы не волновать родителей, всегда ночевала дома. Посадив удовлетворенную подругу на такси, Синицын вернулся, лег в теплую после их бурного свидания постель и взял в руки текст. Он решил одолеть труд писателя, чтобы исключить литературную деятельность убитого из возможных мотивов преступления. Но глаза молодого человека в начале первой же страницы дали муть, а в конце ее крепко закрылись. Однако в мозгу старшего лейтенанта зафиксировалось незавершенность дела, и в шесть утра он проснулся. Сначала события из далекого прошлого никак не вписывались в его интересы, но скоро Слава романом заинтересовался, вовсе забыл свою серьезную профессиональную задачу и увлекся чтением, как ребенок. Необходимость прервать процесс его даже огорчила. Завтракать без матери Славе не хотелось, и хоть его раздражала ее постоянная забота — «Пусик, съешь котлетку, Пусик, выпей молочка», — без нее оказалось тоскливо. Синицын проглотил стакан холодного кефира и вышел из дома.
В кабинете подполковника Грушина старший лейтенант произнес несколько общих слов, изобразив отчет за вчерашний день и, получив безразличное поощрение заученной фразой «Работай, Слава, работай», вернулся к своему столу.
Михаил Прохорович Грушин по прозвищу Электрик, поскольку считалось, что ему «все до лампочки» , в дела своих подчиненных старался вникать поменьше. Он даже на белый свет глядел, прищурившись, словно на прожектор. Все, что он видел, ему доставляло неудовольствие. Подчиненные знали, что в последнее время шеф был особенно не в духе. Подполковник недавно купил новую квартиру, в которой имелись лишь одни стены, и мучился проблемами ее отделки. Квартира Грушина вовсе не вдохновляла, и занимался он ею лишь ради супруги — огромной, с мощными формами бабы, служившей начальником средней руки в налоговой инспекции.
Оживлялся начальник райотдела только при виде пива и воблы. Все остальные блага земного бытия он принимал безрадостно и фатально. Но несмотря на брезгливое безразличие подполковника к делам служебным, после посещения его кабинета Синицын чувствовал вину. Со дня убийства шла третья неделя, а он ничего путного пока не нашел.
Комната сотрудников отдела убийств была невелика, но три стола вмещала.
Слава вошел и никого из коллег не обнаружил. Опер Гена Конюхов, который занимал стол по соседству с его, используя законный трудовой отпуск, жарился у двоюродной сестры в Ялте, хотя формально уже числился в группе Синицына.
Непосредственный начальник Славы, Саша Лебедев, чей стол стоял у окна, большую часть времени носился по городу и появлялся лишь в начале и в конце трудового дня. Лебедев был старше Славы на шесть лет и трогательно опекал молодого коллегу. Слава делился с капитаном своими мыслями и прислушивался к его советам. Поэтому он огорчился, что сегодня Лебедева не застал. Стажер Лапин своего стола пока не завел, да и сидеть ему было некогда. Стажеру Слава поручил обход соседних дворов и квартир, из окон которых виден подъезд писателя, и тот добросовестно топтался там уже неделю.
В комнате было душновато. Синицын распахнул окно, уселся на свое место и вспомнил Лену. От этих воспоминаний покраснел и, чтобы вернуть себя к тРУДОвым реалиям, выдвинул ящик, извлек записную книжку Олега Ивановича Каребина и в десятый раз углубился в ее изучение. Книжка выглядела очень потрепанной и трудно давалась непосвященному. Но Синицын довольно быстро установил деловые номера издательств и редакторов, с которыми работал убитый в последнее время.
Большую часть остальных телефонов давно заменили новыми номерами. Молодой следователь скрупулезно выяснил каждый из них, хотя оказалось, что почти все они принадлежали людям, которые вспоминали Олега Ивановича с трудом. Писатель имел с ними случайные контакты, когда искал возможность хоть где-нибудь подработать. Лишь три номера из прежней жизни беллетриста относились к его хорошим знакомым. Это были его школьный товарищ Виктор Суржиков, сосед по прежней квартире Вадим Кочковский и дама-редактор литературного журнала Ирина Старовцева. Со всеми, кроме Старовцевой, отбывшей в командировку, Слава встретился, но никакой полезной информации это ему не принесло. Последний раз Каребин виделся с этими людьми очень давно, потому и не имел новых номеров их телефонов. И лишь один телефон, нацарапанный на внутренней стороне обложки, остался Синицыным неотработанным. Цифры его едва заметно проступали, но ни имени, ни фамилии их владельца обнаружить рядом не удалось. Слава позвонил на телефонную станцию в службу, которая сотрудничала с управлением внутренних дел, попросил выяснить, кому принадлежит безымянный номер, но результат оказался странным. Девушка сообщила, что у них такого номера нет и информацию о нем она дать не может. Слава прошелся по кабинету, размышляя, что бы это могло означать, затем вернулся за стол и набрал таинственный номер.
— Вас слушают, — ответил официальный мужской голос.
— Простите, с кем я говорю? — не слишком уверенно поинтересовался старший лейтенант.
— Если вы не знаете, куда звоните, разговаривать нам не о чем, — сухо заметили на другом конце провода.
— Извините меня, я следователь отдела убийств райотдела ГУВД. Этот телефон я обнаружил в записной книжке убитого, поэтому решил его набрать.
— Ваша фамилия, звание и должность? — поинтересовался мужчина. Синицын назвал себя.
— Вам, старший лейтенант, перезвонят, — сообщили в трубке, и связь отключилась.
Через десять минут в кабинет влетела Тома Самойлова и взволнованно выпалила:
— Он тебя срочно хочет видеть. Сидит весь белый.
— Электрик? — переспросил на всякий случай Синицын.
— Подполковник Грушин, Михаил Прохорович, — строго поправила Тома. Синицын застегнул пиджак на все пуговицы и зашагал к начальству. Застать подполковника таким возбужденным и бледным мало кому из подчиненных удавалось. Грушин ждал его стоя в центре кабинета.
— Ты что, молокосос, себе позволяешь?! — закричал он, как только Синицын ступил на порог.
— А что случилось, Михаил Прохорович? — Слава не знал, пугаться ему или нет. Никакой вины за собой он не чувствовал.
— И этот сопляк еще спрашивает?! все больше расходился начальник. — Ты побеспокоил такого человека, к которому я и сам побоялся бы подойти за версту.
— Никого я не беспокоил, — начиная смутно догадываться, откуда дует ветер, запротестовал Синицын.
— Никого не беспокоил, говоришь? — Грушин бегом ринулся к своему столу, налил в стакан из графина воды и залпом его выпил. — Слушай и запоминай. Завтра явишься ко мне в восемь утра на ковер. Получишь мою машину вместе с Гошей. Вы прибудете на Кузнецкий мост ровно в девять тридцать. Поставите машину бампером к Выставочному залу и будете ждать.
— Чего ждать? — не понял Синицын. — Не твое дело — чего и кого ждать. Ждать будете хоть до ночи. С места не двигайтесь. К вам подойдут. Когда подойдут, ты выйдешь из машины и задашь все свои дурацкие вопросы. Понял, сопляк?
— Не очень, — искренне ответил Слава.
— Ты, молокосос, слишком шустрый. Генералов ФСБ тебе подавай. Куда названивал? — устало заметил Грушин, внезапно сменив гнев на полное равнодушие.
— Я звонил по номеру, который нашел в книжке писателя, — наконец сообразив, что происходит, попробовал оправдаться старший лейтенант.
— Все, иди отсюда. И чтобы в Управлении я тебя сегодня не видел, — тихо приказал Грушин и повалился в кресло.
— Есть, товарищ подполковник, — козырнул Слава и быстро ретировался.
— Что ты натворил? — глядя круглыми глазами на него, поинтересовалась Тома.
— Позвонил по одному номеру, и все, — развел руками начинающий следователь и поехал домой.
Вера Сергеевна уже вернулась с дачи и, с тревогой вглядываясь в лицо сына, воскликнула:
— Пусик, почему ты не ел сырники на завтрак? Ты не ранен?
— Я их, мам, не видел, а бандитская пуля пролетела мимо… — отмахнулся Слава и поспешил в свою комнату. — Мама, я немного посплю, не доставай меня, если можешь, и к телефону, кроме Саши Лебедева и Лены, я ни к кому не подойду, — бросил он с порога, закрыл за собой дверь, взял текст романа Каребина и плюхнулся на тахту.
* * *
Вечером шестнадцатого декабря 1916 года кабинет известного деятеля Петрограда, секретаря «Общества поощрения искусств и изящной словесности», действительного статского советника его превосходительства Святослава Альфредовича Стерна трудно было узнать. В мерцающем свете канделябра на стенах колыхались знамена ордена розенкрейцеров, испещренные тайными знаками. На овальном столе карельской березы, также покрытого знаменем с изображением Розы и Креста, покоился магический меч. Его сталь зловеще поблескивала, отражая огоньки свечей. Возле стола, скрестив руки на груди, стояли хозяин кабинета Стерн, князь Феликс Юсупов и известный петроградский врач-психиатр Константин Рябинин. Все трое в белых плащах до пят.— Я пойду до конца, — торжественно заявил Юсупов и медленно опустил руки на клинок.
— Иди, брат, — промолвил Святослав Альфредович, также опуская руки и пристраивая левую ладонь на сталь меча.
— Пусть рыцарю в эту ночь Господь дарует львиное сердце, — добавил Рябинин и тоже опустил левую ладонь на меч.
— Да будет так, — почти шепотом проговорил Юсупов, накрывая левой ладонью руки Стерна и Рябинина.
После этого мужчины произнесли клятву ордена.
Тихо открылась дверь, и Алиса Николасвна, вся в белом, с кроваво-красной розой в волосах, внесла на серебряном подносе три бокала. Цвет вина в хрустале и цвет розы в волосах женщины не отличались. Женщина подошла к столу. Мужчины взяли по бокалу и подняли их.
— За наше братство! — произнес Стерн.
— Роза и крест, — ответили Рябинин и Юсупов.
И тут произошло невероятное. Мужчины опустили руки, а бокалы так и остались парить в воздухе. Сперва они застыли без движения, затем медленно поплыли друг к другу. Когда сосуды соединились, послышался звон хрусталя и бокал Юсупова разлетелся на мелкие осколки. Вино кровавым ручейком потекло по мечу. Бокалы Стерна и Рябинина вернулись на свои места. Стерн и Константин Николасвич Рябинин взяли их, висящие в пространстве, и медленно выпили до дна.
— Ты сегодня совершишь подвиг, — с тайным значением произнесла супруга Стерна и перекрестила князя.
Юсупов поклонился, сбросил плащ ордена и направился к двери. Проходя мимо Алисы Николасвны, он шепнул:
— В Петрограде вам оставаться опасно. Если меня возьмут, у вашей семьи могут возникнуть неприятности.
— Стерн уже купил билеты. В одиннадцать мы отбываем в Карелию, — тоже шепотом ответила женщина.
— Хорошо, — кивнул Юсупов и быстро вышел.
Хозяин хотел вдогонку что-то ему сказать, но закашлялся и махнул рукой. Он еще не оправился от длительной болезни легких и страдал приступами сухого лающего кашля.
— Мой друг, ты еще очень болен, — покачала головой Алиса Николасвна и повернулась к доктору Рябинину:
— Константин Николасвич, я очень боюсь за мужа.
Не вредна ли эта поездка для его здоровья?
— Петропавловская крепость для его здоровья может оказаться и вовсе погибельной. В Пахти свежий воздух и спокойная жизнь вернут ему здоровье.
— Тебе тоже не стоит оставаться в Петрограде, — предупредил Стерн Рябинина.
— Если я внезапно брошу практику, это покажется еще более подозрительным.
Свои отношения с князем я легко объясню: он мой пациент. У меня в Петрограде их столько, что я не в. силах уследить, кто чего творит…
Простившись с Рябининым, по-христиански расцеловавшись и обнявшись, супруги Стерны принялись за сборы. Первым делом они убрали атрибуты ордена, и помещение скоро превратилось в обыкновенный кабинет петроградского вельможи.
Покончив с декорацией, занялись подготовкой к отъезду. Чемоданы они упаковали раньше, теперь оставалось собрать мелочи. Святослав Альфредович снял с груди берилловую звезду, убрал ее в полотняный мешочек. Туда же пристроил трубочкой свернутые ассигнации и всыпал горсть золотых червонцев. Мешочек Алиса Николасвна зашила в подкладку его пальто. Стерн хотел отправить туда же золотой гравированный карманный брегет отца, но передумал и сунул его в карман. С Альфредом Федоровичем он простился вчера. Отец, не подозревая, какая опасность грозит сыну, ехать его отговаривал. Ему, несмотря на то что Альфред Федорович также состоял членом ордена розенкрейцеров, причем значительно дольше сына, решили не сообщать о готовящемся покушении на Григория Ефимовича Распутина.
Зачем старику знать о том, что через полчаса после отхода поезда в Карелию Юсупов в компании с Пуришкевичем и великим князем Димитрием прихлопнут великого придворного святошу?
— Пора будить мальчиков, — сказал Стерн жене и надел пальто.
В дверь постучали. Святослав Альфредович вздрогнул — он задумался и совсем забыл, что заранее заказал извозчика.
Заспанные сыновья Юлик и Ваня растерянно топтались в прихожей, безропотно давая себя облачить в стеганые пальтишки и закутать в теплые шарфы. На улице шел снег, редкие фонари тянули за пролеткой фантастические тени, и гулкое цоканье копыт эхом отдавалось в каменных колодцах петербургских дворов.
В вагоне не топили. Несколько лет войны разорили страну, и она как бы затаилась, экономя все, что могло продлить жизнь, — хлеб, дрова, соль.
Почему-то в военное лихолетье именно эти три незатейливые вещи мгновенно исчезают из обихода.
В полупустом вагоне пассажиры йахохлились, как воробьи, сберегая собственное тепло. Только молодой инвалид в форме корнета затеял карточную игру с дамами и временами неестественно громко смеялся. Этот смех в сонной тишине вагона напоминал бред душевнобольного. Наконец редкие фонари пригорода остались позади. Поезд окутала тьма, в которую паровозная труба зловеще выбрасывала искры из топки. Алиса Николасвна обняла сыновей, пытаясь их согреть мехом своей шиншилловой шубы, и задремала. Дети, так и не проснувшиеся за время поездки на извозчике, крепко спали. Святослав Альфредович откинул голову назад и укрылся пальто. Казалось, что он спит. Но Стерн думал.