Антоновская Анна Арнольдовна. Город мелодичных колокольчиков

   — Моурави, взволновали меня возвышенные речи твои. Не вспоминай мою глупость, как не вспоминают пену. Твои отеческие наставления не пропадут. Магдана много говорила о благородстве Кайхосро Мухран-батони. С ним искать дружбу станем, а не с Джавахишвили. Искать вражду с Зурабом Эристави будем, а не с Липаритом. Но одно тревожит: как сейчас выехать? А оставаться еще опаснее. Сам видел, даже на детей злодеи покушались. О святая дева, защитница, прими под свою руку моих сыновей!.. — Голос Заза дрогнул. — Могут на дороге схватить. Елена совсем больна, Магдана тоже ослабела, за детей страшатся… Мать зубами скрежещет, проклиная злодейку… Ахилл на Египетском базаре продал все наши ценности, хватит до Картли доехать. Но каким путем?
   — Об этом, князья, не беспокойтесь. По морю до Батуми поплывете с охраной Фомы Кантакузина. Если судьба изъявит милость, вернусь в Картли; там многое обсудим. Хоть Хосро царевич и ставленник Аббаса, но его не устрашаюсь, ибо он жаждет царствовать, а не разрушать… Купец Вардан отвезет мое письмо в Марабду. О вас подробно сообщаю князю Шадиману. И Хорешани отдельно пишет. Не волнуйтесь, встретит с почетом.
   — Кто, наконец, скажет мне, — внезапно прервал друга Папуна, — сколько человек может без скрипа говорить, не смачивая язык вином?
   Невольно все рассмеялись. И князья с тем радостным возбуждением, которое создается уверенностью в лучшем будущем, последовали за Папуна в зал, где их ждали обильные яства и материнская ласка Русудан.

 
   Легче всего удалось расстаться с Иоанном и его женою. Они пугливо бродили возле полуразрушенного Белого дворца, ожидая нападения из-за каждого камня. И когда Эракле предложил им покинуть злополучное место, они тут же стали собираться. Но скрыться надо было тайно, иначе везир или де Сези могут их пленить и потребовать выдачи Арсаны. О предвечная дева, не допусти беды!
   Поразмыслив, Ростом и Элизбар отправились к Халилу за четками. Но выбирали их лишь тогда, когда в лавку входил покупатель.
   Ага Халил и «барсы» сразу согласились с планом Ибрагима, как с самым разумным в смысле безопасности.
   И вот однажды ночью к домику Ибрагима подъехали на двух верблюдах родственники-арабы из дальнего поселения. Об этом хвастал на базаре Ибрагим, покупая баранину и лаваш.
   Расположившись в чистой и уютной комнате, Иоанн с женой решили, что, как только получат сундук, немедля тайно покинут Константинополь. И пока де Сези будет искать беглецов, они очутятся в Афинах.
   Сложнее было с князьями и Еленой. Они настаивали, чтобы Эракле переехал с ними в квартал Фанар. Разумеется, конечный пункт их странствования — Марабда.
   Эракле обещал подумать, но напомнил, что безопаснее дожидаться его решения в квартале Фанар под покровительством греческой церкви, а потому поселиться в доме патриаршего храма. Елена тотчас согласилась, ибо после той ужасной ночи страх за сыновей не покидал ее.
   Всего труднее пришлось с Магданой, она решительно заявила, что без Эракле не покинет, хоть и разоренного, но все же дома Афендули. Пришлось приехать Хорешани и почти насильно увезти Магдану в дом Саакадзе и то после того, как Хорешани шепнула ей: «Ты мешаешь Эракле выбраться невредимым из лап волков, которые неотступно следят за благородным».
   Оставшись с верными слугами, Эракле стал по ночам грузить на фелюги, укрытые в бухточке, примыкающей к владению, сокровища, которые хранились в тайнике под мраморной скамьей.
   Сначала все было зашито в кожаные мешки, потом их опустили в мешки из грубой рогожи, затем — в рваные, пропахшие испорченной рыбой.
   Все дни и ночи «барсы» по очереди сторожили у ворот и стен, не подпуская близко даже бедняков, за вознаграждение бодрствовавших на дальних постах. Кто знает, может, какой-либо лазутчик все же затесался среди них и теперь громче всех кричит о своей преданности господину Афендули.
   Но после выезда семьи ничто не нарушало тишину: не ржали кони князей, не бряцало их оружие, не слышно было смеха женщин и звонкого крика детей. Один Эракле раза два в день появлялся у развалин и тут же исчезал. Так посоветовали ему «барсы»: пусть за оградой видят, что он живет в своем владении. Кто знает, может, грабители подсылают лазутчиков следить за ним. «Барсы» не ошиблись, и лазутчики старались, как могли, каждый день донося своим господам — де Сези, Хозрев-паше и Клоду Жермену о том, что Эракле ежедневно бродит часами по саду, сокрушенно качает головой и вдруг, как бесноватый, рвет на себе одежду.
   Хозрев-паша приказал было своему соглядатаю пустить стрелу в спину грека, никому сейчас не нужного, но сторожившие бедняки, захватив слугу везира, избили его до полусмерти и наверно бы убили, ибо гибель Эракле означала конец их благополучия. Осторожный Ростом с трудом вырвал соглядатая паши из рук посла, везира и иезуита, никто не осмеливался метнуть стрелу, да это было и бесполезно: Эракле оказался недосягаем для стрел.
   Сундук Иоанна и некоторые ценности Арсаны, посланные де Сези под охраной Боно, были доставлены ранним утром. Пануш и Матарс отвели Боно в свою комнату и угощали, пока посланный на вебрблюде слуга не привез купца Афендули, переодетого турецким кораблевладельцем. Лихорадочно вскрыв сундук, Иоанн, пересмотрев содержимое, радостно вскрикнул: «Все цело!» Дато вежливо провожал Боно. И тут Боно, как бы вспомнив, коверкая турецкую речь и жестикулируя, сказал, что ожерелье граф доставит лично в Белый дворец Афендули через восемь дней. Высокая госпожа Фатима желает красоваться в нем в день своего рождения.
   Не успели закрыться за Боно двери, как купец, силясь приподнять сундук, хотел тут же погрузить его на верблюда и увезти в домик Ибрагима.
   «Барсы» звучно хохотали:
   — Хорошо, Дмитрий и Ростом сейчас дом Эракле стерегут, иначе обладатель большого носа посоветовал бы тебе свечу в полтора аршина Христу поставить за то, что на нас наскочил, не то бы запрыгал голым, как Адам. В Турции это занятие не безопасное.
   — Почему? — Купец удивленно уставился на Элизбара. — Разве сундук не моя собственность?
   — Твоя, дорогой, и раньше была твоей, только не успеешь ты выехать за ворота, как около твоего верблюда какие-то пустоголовые затеют драку, сбежится толпа, ты будешь кричать, они ругаться, — а когда разбегутся, вместо сундука на твоем верблюде будет хвост шайтана, такой… гладкий с кисточкой.
   «Барсы» потешались, купец испуганно моргал глазами:
   — А… а где же сундук будет?
   — У шайтана на месте хвоста!
   — Или у посла, или у иезуита, смотря кто оплатил устроителю шутовства.
   Купец беспомощно опустился на узкий диван и стал похож на гребца, обронившего весло.
   — Запомни: как только стащат сундук, не унывай, — сползи с верблюда и вопи: «Аман! Заман!» Переодетый Отар ответит: «Не мед! Саман!» Слуги тебя окружат и скроют от погони и слежки.
   Незамеченный домой вернешься, как Александр Македонский. А верблюда потом приведут.
   — О Иисусе! Как вырваться живым?!
   — Дорогой, Христос поможет!
   Дато кликнул слугу и велел притащить мешок с землей.
   — Как так с землей?! — запротестовал Гиви. — Земля хлеб дает, вино!.. Тащи навоз! Постой, куда бежишь?! Тащи коровий — лошадиный для разбойников слишком благороден!
   — А может, смешать с…
   Иоанн уныло смотрел на веселящихся «барсов» и даже задрожал, когда из его сундука пересыпали золото в залатанный мешок; когда мешок, туго обтянув веревкой, подсунули под узкий диванчик, он облегченно вздохнул, но тут же забеспокоился:
   — А сундук?
   Давясь смехом, слуги оттащили его куда-то за дом. Дато вновь успокоил купца: мешок Ахилл принесет на рассвете в домик Ибрагима.

 
   Все случилось так, как предсказали «барсы». Не успел Иоанн проехать две улицы, якобы направляясь в Белый дворец, как трое неизвестных затеяли драку, а из-за угла вырвалась с криком и бранью толпа, притворно силясь разнять дерущихся.
   Де Сези так желал один овладеть сундуком, что не старался на этот раз быть оригинальным.
   Через час королевский посол, от удовольствия потирая руки, велел вскрыть сундук. Боно брезгливо поморщился. Наконец крышка отскочила. Какое-то время де Сези бессмысленно лицезрел содержимое.
   — Проклятие! — зарычал он, спеша облить себя крепкими духами. — Этот иезуит хотел перехитрить купца! К дьяволу!.. Боно, скорей выбросьте этот сувенир! Боже мой, весь дом пропах мерзостью иезуита!
   — Ваша светлость, иезуит не обязан благоухать розами.

 
   Утро лениво возлежало на куполах Стамбула, прикрываясь, как шалью, розовым маревом.
   Сгибаясь под тяжестью, Ахилл в рубище турецкого носильщика медленно шел по улицам, еще сонным, поэтому тихим… Но, не доверяя даже тишине, Ахилл незаметно поглядывал по сторонам, в любой миг готовый к обороне. Его точно подталкивали в спину, так ему хотелось бежать, именно поэтому он замедлял шаги.
   Вспомнился ему вчерашний разговор с Иоанном и его женой. Странный, почти дикий разговор. Да, благородный Георгий Саакадзе возвращает им сундук, но требует немедля покинуть Константинополь, захватив… свою дочь Арсану…
   Афендули так обрадовало известие о спасении дочери, что они в один голос закричали:
   — Где? Где проклятая богом? Покажи, чтобы мы могли растерзать губительницу всей семьи!
   Долго бушевали родители Арсаны, пока Ахиллу не удалось запугать их:
   — Если везир проведает, что Арсана жива, то подвергнет вас утонченным пыткам, дабы вы выдали ему опасную свидетельницу грабежа.
   Тут Ахилл подробно рассказал, как высокопоставленные злодеи заманили в сети их дочь, жаждавшую власти и богатства. В конце концов удрученные родители согласились исчезнуть с дочерью тайно: Ахилл и еще двое верных слуг выведут их на спасительную дорогу. Уже все подготовлено к бегству, прощаться с Эракле не следует, опасно.
   Несмотря на ранний час, они были уже на ногах и радостные встретили Ахилла, благополучно дотащившего их богатство. Вскоре молодой слуга Эракле, переодетый погонщиком, подвел к дому еще двух верблюдов.
   Пустились в путь. Выехав за черту города, Иоанн, сопровождаемый молодым слугой, свернул направо — в рощицу, где предстояло ждать остальных.
   Впоследствии, рассказывая о случившемся, Ахилл уверял «барсов», что и во сне не приснится подобное. Заполучив Арсану, мать уподобилась тигрице, раздирающей козулю. Золотые кудри, окрашенные кровью, густо устлали пол. Арсана от непомерной боли искусала губы, тщетно пытаясь вырваться из объятий обезумевшей матери. И только когда он, Ахилл, крикнул: «Довольно, госпожа, иначе даже бедный лавочник не возьмет ее замуж», мать опомнилась, накинула на истерзанную, полуживую Арсану старую чадру, поволокла на двор и впихнула, как тюк, в дешевый паланкин, приготовленный заблаговременно Ахиллом.
   Лишь к вечеру, миновав окраины, они добрались до условленного места.
   — Увы! — усмехнулся Ахилл. — Так тщеславная Арсана, вместо блестящего въезда в столицу франков, рабой потащилась за родителями в Афины…
   Как раз в этот час де Сези и Хозрев-паша изыскивали способ, как уничтожить опасных свидетелей и присвоить второе поместье Афендули, находящееся в пределах Турции. Наконец Хозрев-паша решил донести султану, что Эракле, подкупив стражу, похитил из арсенала два раза по сто и еще пятьдесят мушкетов и пушки. Для достоверности Хозрев повесит двух стражей.
   — О мой бог! Нельзя желать лучшего, тогда султан велит повесить еще капудан-пашу.
   — Аллах свидетель, посол, а тебе не все равно?
   — Нет, везир, ибо капудан-паша не захочет висеть один и откроет султану всю правду.
   — Шайтан свидетель, ты прав! Но так оставить тоже опасно.
   — В том случае, если не применить стеклянный колпак. Скажите, ваши лазутчики не напали на след Арсаны?
   — Ай-яй, ты бы знал об этом первый, — ведь тебе, послу, она может сильно повредить.
   — Не заблуждайтесь, везир, вам гораздо больше. Сейчас, как ни прискорбно, необходимо вернуть ожерелье.
   — Ханым Фатима не согласится.
   — Дивная роза в садах флоры не может напоминать куриную слепоту. Ведь вашей мадам также вреден гнев султана… И потом, вернуть можно раньше туда, потом сюда. Бильбоке!
   — Туда, сюда, как скорлупа на волне. Оттянем на два раза по четыре дня и, если уничтожим Эракле за этот срок, тогда только сюда!.. Святой Осман подсказывает осторожность, потом избавимся от шайтана, подобного Моурав-беку.
   — Мой совет — начать с грузина.
   — Видит аллах, и мне это каждую ночь снится, но султан за него пол-Стамбула вырежет.
   — Бог свидетель, везир, а вам не все равно?
   — Машаллах! Почему посол сегодня так недогадлив? Или, думаешь, мне и всему Дивану хочется быть зарезанными, да еще вместе с половиной Стамбула? Время Моурав-бека настанет. Он мешает мне больше, чем тебе. На какой срок Моурав просил ожерелье?
   — Мой бог! Просил? Он дурно воспитан, — он грозил рассечь меня пополам вместе с конем. Вы удивлены? Напрасно. Дикарь уверяет, что не раз прибегал к такого рода дуэли. Поэтому мой совет, везир: укройте вашего любимого коня.
   Хозрев-паша сузил глаза, блеснувшие желтым огоньком:
   — Тебе аллах подсказал одну, ай-яй, богатую мысль — отказаться. До Стамбула дошло, что не иначе как Моурав-бек отделил у Карчи-хана правую сторону от левой. Из одного громкого получилось два тихих.
   — Небо, как можешь ты терпеть подобное на земле?! — граф улыбался потому, что ему стало не по себе. — Хозрев-паша, придумайте способ выудить Эракле из развалин. И надо бы узнать, не грызут ли там камни его брат и невестка? Их в греческом квартале не оказалось!.. Нападать второй раз банально. Да и голодная рвань уподобилась псам ада и стережет грека.
   — Кто он, как не кол? Торчит и не падает! Ай-яй, обеднел! На что кормит обжор? Бессовестный! Слева от луны звезда раскололась. Везир все знает. Князья распродали на базаре драгоценности, что болтались на них в ночь твоего пира. Я повелел следить за ними в Фанаре и за фелюгами на море. Раз ценности были в Стамбуле, вырученное за них должно остаться здесь…
   — Вы полагаете, Эракле намерен переправить ценности в Батуми?
   — Вместе с собой.
   — Подтверди, святая Клара, что я знаю больше. Грек скроется в своем поместье и… зная ваш нрав, попросит Фому Кантакузина выделить ему охрану.
   — Билляхи! Пророк не допустит того, что не угодно первому везиру. Поместье…
   — Достанется мне! Не правда ли? Ведь вы, паша, уже присвоили одно.
   — Зачем делить сладкое, когда мешает горькое? Раньше возьмем Эракле.
   — Отлично! Подкупите двух негодяев из греческой шайки. Пусть в богатых нарядах несколько дней прославляют щедрость Эракле. Потом начнут хвастать: «Так разбогатели, что уезжаем в страну…» Мой бог, какая страна нуждается в остолопах? Допустим… в Эфиопию торговать…
   — Разъясни мне, о посол, зачем мне беднеть?
   — О, я тоже раскрою кошель. Есть дела, где лучше лишиться украшения в виде кармана, чем украшения в виде шеи. Итак, мой везир, дадим им возможность обрадовать крокодилов, — кажется, там водятся; затем обрадуете султана известием, что фанариот Эракле Афендули подкупил двух плутов, и они, обманув многих османов, доставили греку двести пятьдесят мушкетов, пушки и ядра.
   — Пуф! Пуф! Как легко! Эракле пожалуется Фоме Кантакузину.
   — Не успеет. Капудан-паше тоже выгодно взять янычар, окружить развалины и, разогнав обжор, бросить Эракле Афендули в яму.
   — Аллах свидетель, где не надо медлить, надо спешить. Скоро войско султана выступит на Габсбургов.
   — Уплата за это — второе владение Эракле Афендули.
   — Раньше уберем горькое.
   Хозрев хихикнул. Де Сези, не выдержав, залился серебристым смехом. Еще долго, хоть и были одни, шептались везир султана и посол короля. Наконец де Сези откинулся в кресле:
   — Согласен и… концы в воду.
   — Если их два, то один туда и другой туда. Шайтан подскажет Моурав-беку отказаться от войны с Габсбургами. Яма примет того одного и этого одного.
   — Наши старания предвещают успех. Ба! Спокойно любоваться приобретенным — вот награда за энергию ума. Итак, второе поместье пополам.
   — Пусть будет так, а не иначе. Ожерелье я сам тебе привезу.
   — Великолепно! И я сам вручу его Эракле… Не могу отказать себе в удовольствии видеть этого Креза обнищалым…
   — Машаллах! Если есть одно желание, не надо другого. Прими хороший совет, посол: будь осторожен. Нападай только тогда, если узнаешь, что втрое сильней его стражи.

 
   Ночь напролет пировали в доме Саакадзе. Эракле, в большой тайне доставленный «барсами» в Мозаичный дворец, сидел, как всегда, во главе скатерти, окруженный любовью и вниманием.
   Единодушно определили: как только наступит подходящий час, Эракле со слугами отплывет в Венецию и там станет ждать гонца от Георгия Саакадзе. Возможно, пройдет год, два, отбушуют грозы и две фамилии встретятся в дорогой Картли, чтобы навек не расставаться.
   Подарки, привезенные Русудан, Хорешани, Дареджан и Магдане, говорили о вкусе Эракле, ибо подходили не только к лицам женщин, но и к их характеру. Получили подарки Папуна и остальные «барсы», и Эрасти, и Бежан, и Иорам. Слугам Эракле роздал турецкие деньги.
   — Мой брат и господин Георгий, хотел тебе мое кольцо преподнести, но, увы, у нас разные пальцы.
   И под одобрительные возгласы «барсов» Эракле пристегнул к куладже Моурави застежку цвета морской воды. Автандил любовался кольцом, предназначенным отцу, но засверкавшим на его пальце.
   Близился рассвет. На востоке ширилась оранжево-алая полоса, будто кто-то расправлял истамбольский пояс. Уже начинали петь птицы. Прощальный пир подходил к концу. Все молча встали, выпитое вино никого не опьянило, съеденные яства не вызвали удовольствия. Было тяжело расставаться с другом, встреченным на пути тяжелого странствия, с неповторимым Эракле.
   Не желая смущать витязей, которые несомненно проявят слабость при прощании, женщины тепло простились с Эракле, выразив надежду на скорое свидание, и удалились раньше.
   Хорешани искоса взглянула на Русудан; «Неужели, правда, ее сердце в камень замуровано?» Никогда не изменяя установленному порядку, Русудан и сейчас позвала слугу и спокойно приказала наполнить в комнате Моурави кувшин свежей холодной водой и получше взбить мутаки. Хорешани отбросила четки:
   — Непонятно, дорогая Русудан, почему четки липкими кажутся? Ага Халил уверял, что агат тверд, как гранит, а Дареджан оспаривает: мягче воска. Следят за мыслями, говорит, потому и форму меняют…
   Никто ей не ответил. Дареджан тихо плакала. «Счастливая, — подумала Русудан, — ей незачем сдерживать ни радость, ни горе».
   Где-то раздались едва слышные шаги Георгия. Их всегда улавливала Русудан: «Значит, „барсы“ проводили Эракле до его развалин. Конечно так. Вот еще открылась дверь… Дато спешит укрыться. Вот осторожный скрип… Ростом боится потревожить кого-нибудь. Еще стук… Элизбар. Нет, он не один… Пануш, Матарс… В другую дверь Папуна вталкивает стонущего Гиви… А-а, Димитрий. Зачем вызывающе хлопнул дверью?.. Разве я поверю твоему спокойствию?.. А ты, Автандил, мой мальчик, напрасно едва дыша приоткрыл дверь, все равно услышала…»
   Тишина! Трагическая тишина окутывала Мозаичный дворец! Ни сна, ни бодрствования. Так бывает при затмении солнца, когда мертвенно-бледный мрак поражает воображение людей, наполняя их души еще не осознанными предчувствиями. Как неживые, стояли на площадках слуги-ностевцы, облокотясь на копья. И возле ложа Саакадзе странно отсвечивало знамя: «Барс, потрясающий копьем».

 
   Стамбул — город неожиданностей. Де Сези прислал Боно с известием, что в пятницу он сам отвезет Эракле ожерелье. По этой ясной причине он имеет честь просить монсеньёра Моурави присутствовать на церемонии передачи ожерелья и получения письма и медальона, так неосторожно врученных недостойной…
   Едва за откланявшимся Боно закрылась дверь, Дато высказал мысль, что день пятницы выбран не случайно: больше половины стражей, охраняющих Эракле, турки, — значит пойдут в мечеть…
   — Выходит, и тут предательство готовит посол?
   — Э-э, Матарс, почему Хозрева, верховного везира, упомянуть забыл?
   «Барсы» расселись в круг. Начался совет…
   К воротам Белого дворца де Сези подъехал с охраной: пятьдесят янычар и пять оруженосцев в монашеских плащах. К приятному удивлению графа, их беспрепятственно пропустили. И тотчас янычары, по заранее установленному знаку, разбежались по всему двору, явно оцепляя уцелевшую часть здания. Пять монахов остались при графе.
   — Высокочтимый, если ты пожаловал с ожерельем, то следуй за мной.
   Де Сези, приложив к глазам лорнет, оглядел дряхлого грека с повязкой на одном глазу и направился было к мраморной лестнице. Но старик повел его в другую сторону и учтиво попросил войти в крытое помещение, напоминающее конюшню. На недоуменный вопрос старик сокрушенно заметил:
   — Что делать, раньше господин Эракле принимал гостей во дворце, а их коней — в конюшне, но благодаря грабителям теперь гостей принимаем в уцелевшей конюшне, а их коней — в разрушенном дворце.
   — Моурав-бек здесь? — резко спросил де Сези. — И почему меня не встретил Афендули?
   — Господин посол, что делать на развалинах доблестному Саакадзе?
   — Я не ищу здесь развлечений! Моурав-бек обещал присутствовать при передаче мною ожерелья!
   — Некому передавать, высокочтимый. Мой благородный господин Афендули вчера покинул Стамбул.
   — Как?! Ты бредишь, безумный старик!
   — Видит бог, не порочу истину.
   — А… ожерелье?
   — Ожерелье просит тебя оставить себе на память. Оно ему не нужно.
   — Дьявол! Куда бежал твой обманщик Эракле и кто…
   — Почему, господин посол, обманщик? Разве непременно должен был ждать, пока янычары ворвутся сюда и схватят его?
   — Молчи, негодяй! — Де Сези потряс шпагой. — Не то сейчас приколю тебя, как мотылька! Итак, куда бежал Эракле?
   — В единоверную Русию, отплыл с попутным ветром. Оттуда решил просить у султана справедливого суда над…
   — А письмо? Медальон? Ну, где сувениры, черт побери? Где? С собой увез?
   Де Сези ужасало спокойствие старика, и вдруг он отпрянул: старик протягивал ему кожаный пояс.
   — Это не змея, высокий франк, возьми! Раз витязь гор обещал вернуть тебе письмо и медальон, то мой господин Эракле изрек: «Быть этому!» Проверь, посол, твои ли это вещи?
   С ловкостью пажа де Сези выхватил письмо и медальон, укрытые за подкладкой пояса, осмотрел со всех сторон и проворно сунул в карман.
   — А теперь, старик, следуй за мной.
   — Спасибо.
   — Ты вежлив, это похвально. Будь так же исполнительным. Подробно и правдиво доложи о своем господине.
   — Спасибо. Мой ангел, что сидит на моем левом плече, шепчет: «Твое „спасибо“ франк принимает за глупость. Не следуй за ним — избегнешь пыток, уготованных тебе иезуитами, или…» Я вежлив, не могу обидеть ангела, буду стеречь…
   — Обломки?! Эй, стража, связать его — и в яму!
   — В яму! Связать! — раздались крики извне.
   Дверь распахнулась настежь, и раньше, чем де Сези успел что-либо сообразить, ворвались янычары, сбили его с ног и ринулись на пятерых «монахов». Забив им всем им рот кляпами и связав, янычары, не скупясь на пинки, обыскали их. Вот извлечены обратно ожерелье, письмо, медальон, в придачу пять стилетов в железных ножнах…
   — Гюльдюр-гюльдюр! Осторожно, не обнажать ножи! Наверно, разбойники ядом смазали! — хрипло выкрикнул по-турецки рыжебородый янычар. — Оттащите их в угол! Делибаши, приоткройте дверь! Дверь приоткройте! Пусть дышат свежим воздухом!
   Выбравшись из сарая, «янычары» — вернее, переодетые «барсы» — и среди них старик, не замедливший содрать парик и вновь стать Матарсом, уже спокойно вышли из ворот и направились в баню.
   От фонтана отходили большие мраморные вогнутые уступы вроде чаш с бороздчатыми краями. Вода вытекала из самой верхней чаши и падала водопадом с одного уступа на другой, окатывая «барсов» вспененными струями. На бронзовых мускулах блестели тысячи алмазных капель, словно друзья резвились под освежающим ливнем, смывая походную пыль.
   Они сошлись на одном: ничего не может быть приятнее, чем одурачить врагов, да еще после долгого ожидания войны. Пять мнимых монахов, конечно, не много, но ярости, полыхавшей в их глазах, хватило б с излишком для братии целого монастыря иезуитов. Что касается графа, то не хватило лишь ярких синих и зеленых перьев для хвоста, чтоб он превратился в разъяренного петуха.
   Пустынным берегом «барсы» пришли к морю и бросили подальше в воду туго связанные узлы с янычарским одеянием. Теперь, когда они навели де Сези на ложный след, ибо Эракле как бы вернул ему ожерелье, письмо и медальон, а «башибузуки янычары» вновь овладели ими, — они могли перейти к выполнению других поручений своего предводителя.