Страница:
– Не симулируйте нежные чувства, баронесса.
– Я и не симулирую. Я действительно умею искренне ценить то, что, возможно, никогда не любила.
– Поступайте, как знаете.
– Ответьте мне на один вопрос. Вы пытаетесь убедить себя в том, что можно совершить сеппуку и не испытать при этом боли?
– Нет, я уверен, что боль будет жестокой. Но я должен убедить себя в том, что ее можно перенести с радостным чувством.
– Обманув себя?
– Это художественный обман. Я ведь привык ко всему, что трудно себе представить.
– Отвратительная идея.
– Разве? Чем же она отличается от того, что обычно происходит в жизни? Мы не думаем о смерти и тем самым обманываем себя, чтобы продолжать жить. Но постепенно понимаем, что попали в ловушку, что от смерти нет спасения, что мы не можем продолжать обманывать себя. Самоубийство – сознательный обман, направленный на то, чтобы больше не откладывать смерть.
Я лежал с закрытыми глазами и слышал, как Кейко открыла свою косметичку и начала делать макияж. Я погрузился в сон, но тут же проснулся от острой боли, пронзившей мой живот. Опершись на локти, я приподнялся на кровати и увидел Кейко. Она стояла на коленях, склонившись надо мной с видом опытного хирурга. В правой руке она держала пинцет с зажатым в нем лезвием, которое уже на миллиметр вошло в мою плоть. Я наблюдал, как бритва все глубже погружается в мой живот и на коже проступают капельки крови. Рука Кейко слегка дрогнула, когда она вдруг весело засмеялась. Мы увидели, как мой пенис, словно змея, околдованная волшебной музыкой, начал напрягаться и вставать.
Я снова посмотрел на свой живот, его мышцы походили на крепкие булыжники. Когда-то я писал, что мускулы дают человеку возможность добровольно принять боль. Хорошо развитые мышцы – своего рода подготовка к другому, высшему испытанию, к самурайскому приятию смерти. Я назвал это явление «внутренним самообладанием истинной культуры». Глядя на то, как мой прекрасный живот режет бритвой женщина (этим лезвием Кейко, наверное, брила свои ноги или подмышки), я думал о том, что был не прав. Мои прежние взгляды казались мне теперь самообманом, претензией на героизм, художественным вымыслом.
Удовольствие, которое я получал от боли, было связано с тем, что я недостаточно хорошо знал свое тело. Его внешние очертания были мне хорошо знакомы. Но что находилось внутри? Многие ли из нас хорошо знают свои внутренние органы и способны мысленно представить их? Известны ли нам размеры и вес нашей печени? Порой мы даже не знаем точно, где она находится! Мы существуем в блаженном неведении относительно всего, что касается наших внутренних органов.
Ощущая острую боль, я наконец осознал свои истинные желания. Я понял, что всегда стремился жить внутри, во внутреннем пейзаже, затопленном кровью, где все находится в постоянном движении, словно меняющие свою форму песчаные дюны. Там все расцвечено экзотическими красками. Раздвоенные легкие под овальным небом ребер, темно-красное сердце, трубопроводы брюшной полости, бронхи и трахеи и самый жуткий из всех органов – запутанный лабиринт мозга, заполненный звучными голосами, ароматами, вспышками света, в которых забытые мной вещи прячут свои имена. Вот где я мечтал оказаться! Я хотел знать все эти органы, как лесоруб знает все лесные тропинки, как егерь знает всех животных на своей территории. Но почему я хотел жить там, среди своих внутренностей? На этот вопрос у меня имелся очень странный ответ. Я хотел жить там для того, чтобы иметь возможность защищать свои органы от вредных воздействий окружающей среды, которые были способны отравить и погубить мой райский уголок.
Я хотел жить честно, без всякого притворства, которое обычно ведет к болезни, распаду и гибели.
Моя «сострадательная вдова» склонилась надо мной (ее волосы щекотали мне грудь), слизала языком выступившие на коже капли крови, а потом оседлала меня и, вставив мой пенис в свое влагалище, прижалась белоснежным мягким животом к моей ране. Сквозь занавес черных, упавших ей на лицо волос я разглядел алые губы, которые что-то шептали.
– Не пора ли ввести в ваш рассказ новый персонаж – повитуху? – услышал я.
– Повитуху?
– Да, человека, который помог бы вашему герою разрешиться от бремени.
– И этой повитухой должен, наверное, стать граф Ито Кацусиге?
Кейко уткнулась лбом в мое плечо, и ее бедра ритмично задвигались.
ГЛАВА 9
– Я и не симулирую. Я действительно умею искренне ценить то, что, возможно, никогда не любила.
– Поступайте, как знаете.
– Ответьте мне на один вопрос. Вы пытаетесь убедить себя в том, что можно совершить сеппуку и не испытать при этом боли?
– Нет, я уверен, что боль будет жестокой. Но я должен убедить себя в том, что ее можно перенести с радостным чувством.
– Обманув себя?
– Это художественный обман. Я ведь привык ко всему, что трудно себе представить.
– Отвратительная идея.
– Разве? Чем же она отличается от того, что обычно происходит в жизни? Мы не думаем о смерти и тем самым обманываем себя, чтобы продолжать жить. Но постепенно понимаем, что попали в ловушку, что от смерти нет спасения, что мы не можем продолжать обманывать себя. Самоубийство – сознательный обман, направленный на то, чтобы больше не откладывать смерть.
Я лежал с закрытыми глазами и слышал, как Кейко открыла свою косметичку и начала делать макияж. Я погрузился в сон, но тут же проснулся от острой боли, пронзившей мой живот. Опершись на локти, я приподнялся на кровати и увидел Кейко. Она стояла на коленях, склонившись надо мной с видом опытного хирурга. В правой руке она держала пинцет с зажатым в нем лезвием, которое уже на миллиметр вошло в мою плоть. Я наблюдал, как бритва все глубже погружается в мой живот и на коже проступают капельки крови. Рука Кейко слегка дрогнула, когда она вдруг весело засмеялась. Мы увидели, как мой пенис, словно змея, околдованная волшебной музыкой, начал напрягаться и вставать.
Я снова посмотрел на свой живот, его мышцы походили на крепкие булыжники. Когда-то я писал, что мускулы дают человеку возможность добровольно принять боль. Хорошо развитые мышцы – своего рода подготовка к другому, высшему испытанию, к самурайскому приятию смерти. Я назвал это явление «внутренним самообладанием истинной культуры». Глядя на то, как мой прекрасный живот режет бритвой женщина (этим лезвием Кейко, наверное, брила свои ноги или подмышки), я думал о том, что был не прав. Мои прежние взгляды казались мне теперь самообманом, претензией на героизм, художественным вымыслом.
Удовольствие, которое я получал от боли, было связано с тем, что я недостаточно хорошо знал свое тело. Его внешние очертания были мне хорошо знакомы. Но что находилось внутри? Многие ли из нас хорошо знают свои внутренние органы и способны мысленно представить их? Известны ли нам размеры и вес нашей печени? Порой мы даже не знаем точно, где она находится! Мы существуем в блаженном неведении относительно всего, что касается наших внутренних органов.
Ощущая острую боль, я наконец осознал свои истинные желания. Я понял, что всегда стремился жить внутри, во внутреннем пейзаже, затопленном кровью, где все находится в постоянном движении, словно меняющие свою форму песчаные дюны. Там все расцвечено экзотическими красками. Раздвоенные легкие под овальным небом ребер, темно-красное сердце, трубопроводы брюшной полости, бронхи и трахеи и самый жуткий из всех органов – запутанный лабиринт мозга, заполненный звучными голосами, ароматами, вспышками света, в которых забытые мной вещи прячут свои имена. Вот где я мечтал оказаться! Я хотел знать все эти органы, как лесоруб знает все лесные тропинки, как егерь знает всех животных на своей территории. Но почему я хотел жить там, среди своих внутренностей? На этот вопрос у меня имелся очень странный ответ. Я хотел жить там для того, чтобы иметь возможность защищать свои органы от вредных воздействий окружающей среды, которые были способны отравить и погубить мой райский уголок.
Я хотел жить честно, без всякого притворства, которое обычно ведет к болезни, распаду и гибели.
Моя «сострадательная вдова» склонилась надо мной (ее волосы щекотали мне грудь), слизала языком выступившие на коже капли крови, а потом оседлала меня и, вставив мой пенис в свое влагалище, прижалась белоснежным мягким животом к моей ране. Сквозь занавес черных, упавших ей на лицо волос я разглядел алые губы, которые что-то шептали.
– Не пора ли ввести в ваш рассказ новый персонаж – повитуху? – услышал я.
– Повитуху?
– Да, человека, который помог бы вашему герою разрешиться от бремени.
– И этой повитухой должен, наверное, стать граф Ито Кацусиге?
Кейко уткнулась лбом в мое плечо, и ее бедра ритмично задвигались.
ГЛАВА 9
ЧАЕПИТИЕ УБИЙЦ
Такси, шурша шинами по гравию, въехало на подъездную дорожку, ведущую к дому сенатора Ито в Азабу. На рододендронах и кедрах поблескивали капли прошедшего недавно осеннего дождя. За поворотом я увидел белоствольные березы, напоминавшие русский сказочный пейзаж. Их пожелтевшие листья отливали золотом в лучах полуденного солнца.
У парадного крыльца уже стоял черный лимузин. Из него вышли бывший премьер-министр Киси Нобосукэ и его младший брат Сато Эисаку, которые были частыми гостями в доме сенатора Ито. Я предупредил графа Ито о том, что приеду сегодня, передав ему рукопись написанного мной недавно рассказа «Патриотизм» через баронессу Омиёке Кейко. В течение четырех месяцев я откладывал этот визит, пока одно обстоятельство не заставило меня наконец воспользоваться давним приглашением графа.
На пороге дома гостей встречал молодой слуга в темно-синей ливрее. Его ухмылка насторожила меня, я понял, что меня ждет здесь необычный прием. Я наклонился, чтобы снять ботинки, но вдруг вспомнил, что гости в обставленном в западном духе доме Ито не разуваются. В этот момент из тускло освещенного вестибюля показался похожий на гориллу охранник и начал бесцеремонно обыскивать меня, проверяя, нет ли у меня оружия. Я увидел на его запястьях под манжетами рубашки татуировки и понял, что попал в руки головореза из якудзы.
– Хидеки, позаботься, пожалуйста, о том, чтобы Мисиму-сан не беспокоили излишним досмотром, – раздался низкий голос откуда-то из глубины дома.
Через несколько мгновений ко мне вышел граф Ито. Он прихрамывал и опирался на трость. На нем была коричневая спортивная куртка и замшевые брюки. Я вдруг вспомнил слова отца о том, что «собака со временем становится карикатурным портретом своего хозяина». Это замечание в полной мере относилось к графу Ито, который превратился в точную копию своего шефа, принца Коноэ. Единственной уступкой графа послевоенной демократической эре раскаяния был отказ от гитлеровских усиков, которые принц Коноэ носил до самой смерти в 1945 году. У графа была узкая голова, заостренный, как птичий клюв, нос, лошадиная челюсть, усталые полуопущенные веки и высоко поднятые брови.
– Простите, пожалуйста, за оказанный вам неучтивый прием, Мисима-сан, – проговорил он скорее ироничным, чем извиняющимся тоном. – Но, к сожалению, бывший премьер-министр настаивает на подобных мерах безопасности после прискорбного инцидента, произошедшего на прошлой неделе.
Граф Ито имел в виду недавнее убийство Асанумы Инедзиро, председателя Социалистической партии. Четыре дня назад его заколол кинжалом молодой человек ультраправых взглядов. Это событие, произошедшее 12 октября, и побудило меня приехать сегодня сюда.
– По сравнению с событиями 1930-х годов этот инцидент можно счесть незначительным, – заметил я. – В довоенные годы крупным политическим деятелям постоянно угрожала смерть. Я вспоминаю интересный анекдот того времени, который свидетельствует о едком юморе Его величества. Его величество рекомендовал своим сановникам носить терапевтический пояс как средство улучшить фигуру и подобрать дряблые животы, но в действительности он предполагал, что эти пояса смогут защитить их от кинжалов убийц.
Граф Ито провел меня по застекленной галерее в восточное крыло дома.
– Как ни странно, но в тот момент, когда Его величество советовал своим сановникам надеть терапевтический пояс, я как раз присутствовал во дворце вместе с принцем Коноэ.
– Так, значит, вы все слышали собственными ушами? В таком случае вы знаете, что предосторожность Его величества не была случайной, он предчувствовал мятеж, который действительно начался в феврале 1936 года.
– Вы правы.
Когда граф Ито улыбался, он чем-то походил на Чаплина. Правда, ему не хватало чаплинских усиков.
– Я хотел бы поговорить с вами о восстании нинироку.
– Зачем? – удивленно спросил граф и ввел меня в комнату, где уже собрались гости на традиционное чаепитие.
– Мне кажется, вы уже достаточно много писали об этом мятеже. Вы прислали мне два рассказа на эту тему, – продолжал граф Ито.
Большие двустворчатые окна гостиной, в которую мы вошли, выходили в сад. Комната обставлена изящной мебелью в стиле модерн, на стенах картины Буше и несколько литографий Хиросиге. Светло-зеленые обои с изображенными на них побегами жимолости перекликались с живописным видом из окон на ландшафтный парк. Несмотря на то что гостиная была залита солнечным светом, я ощущал странный холодок, который обычно чувствуется в подземных архивах. Гости графа Ито казались мне хорошо знакомыми людьми, персонажами когда-то написанной мной пьесы.
Заметив меня, бывший премьер-министр Киси и его брат, депутат Сато, тревожно переглянулись. Киси сидел, удобно устроившись в шезлонге, его чашка стояла на подлокотнике. Он с надменным видом улыбнулся мне, обнажив лошадиные зубы и десны, и тут же отвернулся. У Киси и его младшего брата были удлиненные, как у Будды, уши. Однако Сато по сравнению с Киси обладал обаятельной внешностью. Сато был известен как крупный взяточник. Его должностные преступления привели к падению правительства Йосиды в 1954 году. Тогда Сато чуть не арестовали. Строгое красивое лицо этого политика выдавало полное отсутствие воображения и чувства юмора. Братья носили разные фамилии, потому что старшего из них усыновила семья Киси, а младший взял фамилию отца – Сато. Их отец, в свою очередь, был урожденным Киси, но его в детстве усыновила семья Сато. Усыновление, как и брак, играет в Японии большую роль в создании финансовых союзов и продвижении по социальной лестнице.
Прежде чем граф Ито успел представить меня своим гостям, ко мне подошел полковник Цудзи Масанобу и энергично пожал руку.
– Наш таинственный гость! – воскликнул он. – Вы очень изменились, Мисима-сан. Позвольте сделать вам комплимент. Вы прекрасно выглядите.
– Мисима-сан сильно рискует, – вмешался в разговор граф Ито. – После сегодняшнего посещения нашего кружка его репутация человека, сохраняющего политический нейтралитет, может пострадать.
Киси презрительно фыркнул. Цудзи отчаянно покраснел и отошел к окну.
Граф Ито представил меня бывшему премьер-министру. Поддержка Киси японо-американского Договора о безопасности вопреки протестам либеральной оппозиции привела к массовым волнениям нынешним летом, в результате чего Киси вынужден был подать в отставку. Киси окинул меня изучающим взглядом.
– Так, значит, это тот автор, который называет меня нигилистом в своих статьях в «Асахи»? – спросил он.
– Ничтожным нигилистом, – добавил Сато.
– Да, именно ничтожным, – повторил Киси и обиженно надул губы.
– Перестаньте, мой дорогой Киси, – примирительным тоном промолвил Ито. – В стенах парламента вас еще не так обзывают.
– Я могу стерпеть грубые нападки коллег по парламенту, – заявил Киси. – Но не потерплю, чтобы какой-то писака наносил мне удар в спину своим пером.
Жена Сато расхохоталась, услышав эту едкую шутку Киси.
– Мисима-сан приглашен сюда вовсе не для того, чтобы держать перед вами ответ за свои статьи, дорогой деверь, – сказала она.
Киси пожал плечами.
Граф Ито представил меня дамам, которые сидели на диване в стиле модерн. Такое поведение противоречило японским традициям, в соответствии с которыми женщин в обществе игнорировали. Я еще мог понять, почему здесь присутствует Кейко. Она выполняла функции хозяйки дома. Но даже неофициальный характер этого чаепития не оправдывал в моих глазах присутствие других женщин.
Мадам Сато сидела посередине, между Кейко и вьетнамкой, которую мне представили как мадам Нху. Я понял, что передо мной легендарная Леди Дракон Сайгона, невестка Нго Динь Зьема, президента Южного Вьетнама. Красивое лицо мадам Нху портило выражение наглой самоуверенности. На мой поклон она ответила надменным полупоклоном. Подавая мне чай, Кейко саркастически усмехнулась. В ее взгляде читался немой вопрос: «Почему же вы, несмотря на пристрастие к западным манерам, не привезли с собой жену?»
– Вы пьете чай с сахаром, Мисима-сан? – вежливо спросила Кейко.
– Нет, баронесса, – ответил я, борясь с желанием отомстить ей за ее насмешливый взгляд.
Я с удовлетворением заметил на лице мадам Сато недоумение, вызванное моим обращением к Кейко.
Плетеный диван был предназначен для европейцев, которые превосходят по росту азиатов. Высокой Кейко было удобно сидеть на нем, но для мадам Сато и Нху с их короткими, как у Румпельштильцхена, ногами, диван был слишком глубоким. Довольно заурядное лицо мадам Сато было озарено умом, блеск ее глаз за стеклами очков свидетельствовал о том, что ей присущи чувство юмора и живое воображение, которых лишен ее муж. На ее коленях лежала раскрытая книга, «Саломея» Оскара Уайльда с иллюстрациями Обри Бердсли. Когда я вошел в комнату, мадам Сато показывала их мадам Нху, пытаясь заинтересовать ее.
– Киси-сан высказал вам свои претензии с присущей ему прямотой, – промолвила Кейко. – Это соответствует духу Ойсо, который мы здесь все почитаем.
– Ойсо? Вы имеете в виду то местечко, куда удалился наш послевоенный лидер Йосида Сигеру?
– Да, – ответила мадам Сато. – Мадам Омиёке, наверное, забыла вам сказать, что здесь, на наших ежемесячных чаепитиях, мы придерживаемся духа Ойсо, или, другими словами, духа Йосиды-сан. Вы, вероятно, знаете, что Йосида-сан служил послом в Англии с 1936 по 1939 год. Живя в Лондоне, он перенял у англичан многие манеры и привычки, в особенности обычай устраивать чаепития и привычку выражаться прямо и открыто. Эти чаепития мы устраиваем с 1954 года, когда Йосида-сан ушел в отставку, и посвящаем его памяти.
– Считайте это чайной церемонией, – добавил граф Ито. – Мы поощряем всех говорить искренне и прямо на самые щекотливые темы. Япония стала в наши дни столь уродливой и неприглядной, что мы чувствуем необходимость культивировать простоту речи.
– Я постараюсь это запомнить, – сказал я.
«Дух Ойсо», как я заметил, выражался в манерах и одежде гостей, хотя никто из них не мог соперничать в элегантности с графом Ито. Дамы были одеты в костюмы-двойки и соломенные шляпки, которые в том году вошли в моду. Я восхищался прекрасным чайным сервизом, изящными чайными ложечками и щипцами для сахара. Я смотрел на эти предметы с тоской и ностальгией, потому что они напоминали мне об эпохе 1930-х годов, когда дипломат Йосида искусно проводил политику фракции «Удара по Югу», целью которой была война против западных колониальных держав в Юго-Восточной Азии.
Йосида, зять хранителя Малой государственной печати Макино, позже стал выполнять другие дипломатические функции, войдя в так называемую Мирную фракцию, которую возглавлял принц Коноэ и неофициально санкционировал сам император. Эта фракция разрабатывала все детали стратегии капитуляции. В 1945 году Йосиду арестовала тайная полиция как «активиста движения за мир». Это был всего лишь хитрый маневр, который обманул американцев, убедив их в том, что Йосида является демократом и на него можно положиться.
Я представил себе, какие откровения и тайны можно было услышать здесь во время традиционного чаепития. Граф Ито тем временем заговорил по-французски с мадам Нху. Она отвечала на вопросы хозяина дома, недовольно поглядывая на депутата Цудзи, который, по-видимому, до моего прихода сказал что-то такое, что очень не понравилось ей. Леди Дракон с готовностью рассказала о своем пребывании этим летом в доме Джона Ф. Кеннеди в США и похвасталась тем, что ее родственник Зьем дружит с кандидатом в президенты США.
Кейко предложила гостям выпить еще по чашечке чая.
– Без молока, пожалуйста, – сказал Цудзи. – Я, как китаец, ненавижу его. Вы знаете, что у китайцев в организме отсутствует фермент, который помогает переваривать молоко?
– Вам виднее, у вас было время хорошо узнать Китай, – с насмешливой улыбкой заметил Киси.
– Да, во всех подробностях, и, наверное, он вам изрядно надоел, – добавил Сато.
Цудзи проигнорировал эти пренебрежительные замечания.
– Китайский вопрос надо решать, – сказал Цудзи. – Он может надоесть только таким политикам, как родственник мадам Нху.
Взгляды мадам Нху и Цудзи встретились. Раздраженно тряхнув головой, мадам Нху заговорила на беглом японском:
– Ваше замечание, как и похвальные отзывы о Мао, которые мы услышали от вас недавно, недопустимы. Если бы Китаем правил Чан Кайши, мы только выиграли бы.
– Почему? Потому что он тоже христианин, как вы, ваш президент Зьем и правящая элита? – спросил Цудзи, не отрывая глаз от ломтика лимона, лежавшего в его стакане с чаем. – У Чана серые глаза, он унаследовал их от одного из своих предков – португальца, заезжего торговца вином.
– При чем тут серые глаза Чана? – раздраженно спросила мадам Нху.
– Простите, – промолвил Цудзи. – Но по большому счету вам должно быть все равно, кто правит Китаем – Чан или Мао. Китай всегда будет врагом Вьетнама.
– И нашим, – добавил Киси.
– Нашим соперником, но не обязательно врагом, – возразил Цудзи. – Я рассчитываю лучше познакомиться с ситуацией в следующем году, когда поеду в Ханой как корреспондент «Асахи».
Мадам Нху надула губы. Теперь я понял причину ее досады. Ей не нравилось, что депутат Цудзи собирается посетить Хо Ши Мина, заклятого врага президента Зьема.
Мадам Сато заметила, что я был удивлен, когда мадам Нху заговорила на японском языке.
– Во время войны я и мадам Нху вместе учились в токийской школе Святого Сердца, – объяснила она. – Япония оказала гостеприимство членам императорской семьи Вьетнама, дочерям императора Бао Дая и принца Кыонга Дэ.
– Можно сказать, что они стали заложниками учрежденной нами Сферы Совместного Процветания, – заметил я.
– Какой цинизм, Мисима-сан! – с улыбкой, свидетельствующей о ее уме и проницательности, воскликнула мадам Сато.
Эта женщина чем-то напоминала мою сестру Мицуко, живую энергичную девчонку-сорванца.
– Вы знали мою сестру Мицуко? – спросил я. – Она тоже училась в школе Святого Сердца.
– Нет, в конце войны я уже окончила школу. Но от своей кузины я узнала, что ваша сестра умерла от тифа в 1945 году. Как печально!
Кейко тем временем беседовала с мадам Нху, пытаясь сгладить неловкость и вернуть ей хорошее расположение духа. Леди Дракон с видимой неохотой снова принялась рассматривать пикантные рисунки Бердсли в книге Оскара Уайльда. Граф Ито, по-видимому, поручил Кейко и мадам Сато следить за тем, чтобы отношения между мадам Нху и Цудзи не накалялись. Мадам Сато вскоре пришла на помощь Кейко и постаралась отвлечь Леди Дракон от спора с Цудзи.
– Я полгода ждала встречи с Мисимой-сан, мечтая расспросить его о поставленной им на театральной сцене «Саломее», – сказала мадам Сато, обращаясь к мадам Нху.
– Я предупреждала вас об этом, – промолвила Кейко, лукаво подмигнув мне.
– Мадам Омиёке говорила мне, что вы собирались сыграть роль Иоанна Крестителя, – обратившись ко мне, продолжала мадам Сато. Она старалась заинтересовать этим разговором мадам Нху. – Мне кажется, в этой роли атлет смотрелся бы довольно странно.
– «Порой человеку хочется быть атлетом, а порой – женщиной», – начал я цитату, и граф Ито тут же подхватил мои слова и продолжил:
– «В первом случае ощущаешь трепет мускулов, во втором – томление плоти».
– Флобер, «Дневники», – назвала мадам Сато источник цитирования.
Кейко зааплодировала всем троим. Мадам Нху с недовольным видом назвала Флобера и Уайльда мерзкими распущенными декадентами. Услышав это, Киси усмехнулся, обнажив крупные лошадиные зубы, а на лицах Сато и Цудзи появилось снисходительное выражение.
Мне захотелось расхохотаться им в лицо, нарушить правила поведения, принятые в этом обществе, где придерживались «духа Ойсо». Но чтобы отважиться на нелепую выходку, мне необходимо было подавить свою патологическую робость. Если бы я справился со своей врожденной застенчивостью, я мог бы взять верх над этими людьми, которые явно не испытывали ко мне никакого уважения.
– Я вижу, что вы читаете «Саломею» по-французски, – обратился я к мадам Сато. – Именно на этом языке и написал когда-то это произведение Оскар Уайльд.
– Да, я захватила эту книгу, чтобы немного развлечь мадам Нху. Она пожаловалась, что у нее начнется мигрень, если она будет вынуждена без перерыва говорить по-японски.
– Давайте вместе разыграем сцену из этой пьесы, – предложил я и опустился на пол у пухлых колен мадам Сато.
Мадам Сато и Нху инстинктивно одернули юбки. Я уселся на пятки.
– Прочитайте, пожалуйста, вслух ту сцену, где Иоанн Креститель выходит из темницы, чтобы предстать перед Саломеей, которая намеревается обезглавить его. А я буду изображать действия Иоанна Крестителя. Прошу вас, не стесняйтесь.
Мадам Сато засмеялась, однако я не заметил в ней и тени смущения. В отличие от нее мадам Нху была ошеломлена моим предложением, а изумленное выражение лиц высокопоставленных гостей графа Ито доставило мне истинное удовольствие.
– Я не гожусь для роли юной девушки, почти девочки, – промолвила мадам Сато.
– А я для роли святого, которому отрубает голову юная девственница, – сказал я.
– Вы не должны терять голову, Мисима-сан, – с упреком промолвил граф Ито, однако в его тоне не чувствовалось недовольства. – Это противоречит «духу Ойсо».
Мадам Сато пришла мне на помощь и согласилась участвовать в безрассудном предприятии. Робко, словно школьница, она произнесла по-французски слова Саломеи, обращавшейся к Иоанну Крестителю, которого Уайльд в своей пьесе называл Иоканааном.
Саломея: Говори, я прошу тебя, говори! Говори, Иоканаан, и скажи мне снова, что я должна сделать.
Иоканаан: Дочь Содома, не приближайся ко мне! Закрой лицо свое покрывалом, посыпь голову пеплом и ступай в пустыню. Там ты найдешь Сына Человеческого.
Саломея: А кто он, этот Сын Человеческий? Он так же красив, как и ты, Иоканаан?
Иоканаан: Спрячься! Я слышу, как во дворце бьет крылами ангел смерти.
Трое политиков, членов парламента, не владели французским языком и поэтому не могли оценить красоту и напряжение этой сцены. Мадам Нху, которая говорила по-французски, выглядела встревоженной. Кейко пыталась сдержать смех, а граф Ито слушал с беспечным видом, слегка приоткрыв рот.
Саломея: Я хочу целовать твои губы, Иоканаан. Я хочу целовать твои губы!
Когда эротический диалог Саломеи и Иоанна Крестители достиг своей кульминации, я приподнялся. Не знаю, какой бес в меня вселился, но я вдруг схватил мадам Сато за ноги повыше лодыжек. Мадам Сато вздрогнула, и у нее с ноги упала туфля. Я наклонился и, словно услужливый продавец в обувном магазине, снова надел ей туфлю. У мадам Нху задергалась щека от нервного тика, ее прошиб пот. Она надменно поглядывала на меня сверху вниз, пытаясь скрыть испуг.
Кейко подняла с пола упавшую с колен мадам Сато книгу и продолжила читать пьесу вместо нее. Она выбрала заключительную сцену, в которой исполняется желание Саломеи и палач вручает ей на блюде отрубленную голову Иоанна Крестителя. В этом месте Кейко обхватила руками мою голову и воскликнула:
– Ах! Ты не позволил мне поцеловать твои губы, Иоканаан. Ну хорошо же! Теперь я поцелую их. Я вопьюсь в них зубами, как в спелый плод…
И Кейко, изображая торжество Саломеи, припала в страстном поцелуе к моим губам.
В гостиной воцарилась мертвая тишина. Депутат Сато побледнел от гнева. Глаза Киси стали круглыми, а его нижняя челюсть отвисла от изумления. Цудзи несколько раз нервно дернул головой, словно отгонял осу. Первой из оцепенения вышла мадам Нху. Она вскочила на ноги, кипя от возмущения. Ее религиозные чувства ярой христианки были оскорблены.
– Я не могу слушать подобные богохульства! – в негодовании воскликнула она. – Уайльд был извращенцем и попал в тюрьму за непристойное поведение!
Мадам Сато, чтобы скрыть свое замешательство, набросилась на мадам Нху.
– Мадам Нху слывет настоящей пуританкой, – заявила она. – Но забывает наши шалости в годы учебы в школе Святого Сердца. Она и брат президента Зьема, епископ Нго Динь Тук, объявили вне закона все любимые развлечения жителей Сайгона – развод, танцы, конкурсы красоты, азартные игры, гадания, петушиные бои, проституцию. А теперь в этот список будут включены еще и произведения Оскара Уайльда.
– Как вы можете так непочтительно отзываться о наших реформах! – воскликнула мадам Нху.
Ее самолюбие было явно задето высказыванием мадам Сато.
– Простите, но я не могу считать вас авторитетным судьей в области морали, – смеясь, промолвила мадам Сато.
Этого мадам Нху не могла стерпеть. Она растерянно посмотрела в окно, как будто собиралась выбежать в сад.
У парадного крыльца уже стоял черный лимузин. Из него вышли бывший премьер-министр Киси Нобосукэ и его младший брат Сато Эисаку, которые были частыми гостями в доме сенатора Ито. Я предупредил графа Ито о том, что приеду сегодня, передав ему рукопись написанного мной недавно рассказа «Патриотизм» через баронессу Омиёке Кейко. В течение четырех месяцев я откладывал этот визит, пока одно обстоятельство не заставило меня наконец воспользоваться давним приглашением графа.
На пороге дома гостей встречал молодой слуга в темно-синей ливрее. Его ухмылка насторожила меня, я понял, что меня ждет здесь необычный прием. Я наклонился, чтобы снять ботинки, но вдруг вспомнил, что гости в обставленном в западном духе доме Ито не разуваются. В этот момент из тускло освещенного вестибюля показался похожий на гориллу охранник и начал бесцеремонно обыскивать меня, проверяя, нет ли у меня оружия. Я увидел на его запястьях под манжетами рубашки татуировки и понял, что попал в руки головореза из якудзы.
– Хидеки, позаботься, пожалуйста, о том, чтобы Мисиму-сан не беспокоили излишним досмотром, – раздался низкий голос откуда-то из глубины дома.
Через несколько мгновений ко мне вышел граф Ито. Он прихрамывал и опирался на трость. На нем была коричневая спортивная куртка и замшевые брюки. Я вдруг вспомнил слова отца о том, что «собака со временем становится карикатурным портретом своего хозяина». Это замечание в полной мере относилось к графу Ито, который превратился в точную копию своего шефа, принца Коноэ. Единственной уступкой графа послевоенной демократической эре раскаяния был отказ от гитлеровских усиков, которые принц Коноэ носил до самой смерти в 1945 году. У графа была узкая голова, заостренный, как птичий клюв, нос, лошадиная челюсть, усталые полуопущенные веки и высоко поднятые брови.
– Простите, пожалуйста, за оказанный вам неучтивый прием, Мисима-сан, – проговорил он скорее ироничным, чем извиняющимся тоном. – Но, к сожалению, бывший премьер-министр настаивает на подобных мерах безопасности после прискорбного инцидента, произошедшего на прошлой неделе.
Граф Ито имел в виду недавнее убийство Асанумы Инедзиро, председателя Социалистической партии. Четыре дня назад его заколол кинжалом молодой человек ультраправых взглядов. Это событие, произошедшее 12 октября, и побудило меня приехать сегодня сюда.
– По сравнению с событиями 1930-х годов этот инцидент можно счесть незначительным, – заметил я. – В довоенные годы крупным политическим деятелям постоянно угрожала смерть. Я вспоминаю интересный анекдот того времени, который свидетельствует о едком юморе Его величества. Его величество рекомендовал своим сановникам носить терапевтический пояс как средство улучшить фигуру и подобрать дряблые животы, но в действительности он предполагал, что эти пояса смогут защитить их от кинжалов убийц.
Граф Ито провел меня по застекленной галерее в восточное крыло дома.
– Как ни странно, но в тот момент, когда Его величество советовал своим сановникам надеть терапевтический пояс, я как раз присутствовал во дворце вместе с принцем Коноэ.
– Так, значит, вы все слышали собственными ушами? В таком случае вы знаете, что предосторожность Его величества не была случайной, он предчувствовал мятеж, который действительно начался в феврале 1936 года.
– Вы правы.
Когда граф Ито улыбался, он чем-то походил на Чаплина. Правда, ему не хватало чаплинских усиков.
– Я хотел бы поговорить с вами о восстании нинироку.
– Зачем? – удивленно спросил граф и ввел меня в комнату, где уже собрались гости на традиционное чаепитие.
– Мне кажется, вы уже достаточно много писали об этом мятеже. Вы прислали мне два рассказа на эту тему, – продолжал граф Ито.
Большие двустворчатые окна гостиной, в которую мы вошли, выходили в сад. Комната обставлена изящной мебелью в стиле модерн, на стенах картины Буше и несколько литографий Хиросиге. Светло-зеленые обои с изображенными на них побегами жимолости перекликались с живописным видом из окон на ландшафтный парк. Несмотря на то что гостиная была залита солнечным светом, я ощущал странный холодок, который обычно чувствуется в подземных архивах. Гости графа Ито казались мне хорошо знакомыми людьми, персонажами когда-то написанной мной пьесы.
Заметив меня, бывший премьер-министр Киси и его брат, депутат Сато, тревожно переглянулись. Киси сидел, удобно устроившись в шезлонге, его чашка стояла на подлокотнике. Он с надменным видом улыбнулся мне, обнажив лошадиные зубы и десны, и тут же отвернулся. У Киси и его младшего брата были удлиненные, как у Будды, уши. Однако Сато по сравнению с Киси обладал обаятельной внешностью. Сато был известен как крупный взяточник. Его должностные преступления привели к падению правительства Йосиды в 1954 году. Тогда Сато чуть не арестовали. Строгое красивое лицо этого политика выдавало полное отсутствие воображения и чувства юмора. Братья носили разные фамилии, потому что старшего из них усыновила семья Киси, а младший взял фамилию отца – Сато. Их отец, в свою очередь, был урожденным Киси, но его в детстве усыновила семья Сато. Усыновление, как и брак, играет в Японии большую роль в создании финансовых союзов и продвижении по социальной лестнице.
Прежде чем граф Ито успел представить меня своим гостям, ко мне подошел полковник Цудзи Масанобу и энергично пожал руку.
– Наш таинственный гость! – воскликнул он. – Вы очень изменились, Мисима-сан. Позвольте сделать вам комплимент. Вы прекрасно выглядите.
– Мисима-сан сильно рискует, – вмешался в разговор граф Ито. – После сегодняшнего посещения нашего кружка его репутация человека, сохраняющего политический нейтралитет, может пострадать.
Киси презрительно фыркнул. Цудзи отчаянно покраснел и отошел к окну.
Граф Ито представил меня бывшему премьер-министру. Поддержка Киси японо-американского Договора о безопасности вопреки протестам либеральной оппозиции привела к массовым волнениям нынешним летом, в результате чего Киси вынужден был подать в отставку. Киси окинул меня изучающим взглядом.
– Так, значит, это тот автор, который называет меня нигилистом в своих статьях в «Асахи»? – спросил он.
– Ничтожным нигилистом, – добавил Сато.
– Да, именно ничтожным, – повторил Киси и обиженно надул губы.
– Перестаньте, мой дорогой Киси, – примирительным тоном промолвил Ито. – В стенах парламента вас еще не так обзывают.
– Я могу стерпеть грубые нападки коллег по парламенту, – заявил Киси. – Но не потерплю, чтобы какой-то писака наносил мне удар в спину своим пером.
Жена Сато расхохоталась, услышав эту едкую шутку Киси.
– Мисима-сан приглашен сюда вовсе не для того, чтобы держать перед вами ответ за свои статьи, дорогой деверь, – сказала она.
Киси пожал плечами.
Граф Ито представил меня дамам, которые сидели на диване в стиле модерн. Такое поведение противоречило японским традициям, в соответствии с которыми женщин в обществе игнорировали. Я еще мог понять, почему здесь присутствует Кейко. Она выполняла функции хозяйки дома. Но даже неофициальный характер этого чаепития не оправдывал в моих глазах присутствие других женщин.
Мадам Сато сидела посередине, между Кейко и вьетнамкой, которую мне представили как мадам Нху. Я понял, что передо мной легендарная Леди Дракон Сайгона, невестка Нго Динь Зьема, президента Южного Вьетнама. Красивое лицо мадам Нху портило выражение наглой самоуверенности. На мой поклон она ответила надменным полупоклоном. Подавая мне чай, Кейко саркастически усмехнулась. В ее взгляде читался немой вопрос: «Почему же вы, несмотря на пристрастие к западным манерам, не привезли с собой жену?»
– Вы пьете чай с сахаром, Мисима-сан? – вежливо спросила Кейко.
– Нет, баронесса, – ответил я, борясь с желанием отомстить ей за ее насмешливый взгляд.
Я с удовлетворением заметил на лице мадам Сато недоумение, вызванное моим обращением к Кейко.
Плетеный диван был предназначен для европейцев, которые превосходят по росту азиатов. Высокой Кейко было удобно сидеть на нем, но для мадам Сато и Нху с их короткими, как у Румпельштильцхена, ногами, диван был слишком глубоким. Довольно заурядное лицо мадам Сато было озарено умом, блеск ее глаз за стеклами очков свидетельствовал о том, что ей присущи чувство юмора и живое воображение, которых лишен ее муж. На ее коленях лежала раскрытая книга, «Саломея» Оскара Уайльда с иллюстрациями Обри Бердсли. Когда я вошел в комнату, мадам Сато показывала их мадам Нху, пытаясь заинтересовать ее.
– Киси-сан высказал вам свои претензии с присущей ему прямотой, – промолвила Кейко. – Это соответствует духу Ойсо, который мы здесь все почитаем.
– Ойсо? Вы имеете в виду то местечко, куда удалился наш послевоенный лидер Йосида Сигеру?
– Да, – ответила мадам Сато. – Мадам Омиёке, наверное, забыла вам сказать, что здесь, на наших ежемесячных чаепитиях, мы придерживаемся духа Ойсо, или, другими словами, духа Йосиды-сан. Вы, вероятно, знаете, что Йосида-сан служил послом в Англии с 1936 по 1939 год. Живя в Лондоне, он перенял у англичан многие манеры и привычки, в особенности обычай устраивать чаепития и привычку выражаться прямо и открыто. Эти чаепития мы устраиваем с 1954 года, когда Йосида-сан ушел в отставку, и посвящаем его памяти.
– Считайте это чайной церемонией, – добавил граф Ито. – Мы поощряем всех говорить искренне и прямо на самые щекотливые темы. Япония стала в наши дни столь уродливой и неприглядной, что мы чувствуем необходимость культивировать простоту речи.
– Я постараюсь это запомнить, – сказал я.
«Дух Ойсо», как я заметил, выражался в манерах и одежде гостей, хотя никто из них не мог соперничать в элегантности с графом Ито. Дамы были одеты в костюмы-двойки и соломенные шляпки, которые в том году вошли в моду. Я восхищался прекрасным чайным сервизом, изящными чайными ложечками и щипцами для сахара. Я смотрел на эти предметы с тоской и ностальгией, потому что они напоминали мне об эпохе 1930-х годов, когда дипломат Йосида искусно проводил политику фракции «Удара по Югу», целью которой была война против западных колониальных держав в Юго-Восточной Азии.
Йосида, зять хранителя Малой государственной печати Макино, позже стал выполнять другие дипломатические функции, войдя в так называемую Мирную фракцию, которую возглавлял принц Коноэ и неофициально санкционировал сам император. Эта фракция разрабатывала все детали стратегии капитуляции. В 1945 году Йосиду арестовала тайная полиция как «активиста движения за мир». Это был всего лишь хитрый маневр, который обманул американцев, убедив их в том, что Йосида является демократом и на него можно положиться.
Я представил себе, какие откровения и тайны можно было услышать здесь во время традиционного чаепития. Граф Ито тем временем заговорил по-французски с мадам Нху. Она отвечала на вопросы хозяина дома, недовольно поглядывая на депутата Цудзи, который, по-видимому, до моего прихода сказал что-то такое, что очень не понравилось ей. Леди Дракон с готовностью рассказала о своем пребывании этим летом в доме Джона Ф. Кеннеди в США и похвасталась тем, что ее родственник Зьем дружит с кандидатом в президенты США.
Кейко предложила гостям выпить еще по чашечке чая.
– Без молока, пожалуйста, – сказал Цудзи. – Я, как китаец, ненавижу его. Вы знаете, что у китайцев в организме отсутствует фермент, который помогает переваривать молоко?
– Вам виднее, у вас было время хорошо узнать Китай, – с насмешливой улыбкой заметил Киси.
– Да, во всех подробностях, и, наверное, он вам изрядно надоел, – добавил Сато.
Цудзи проигнорировал эти пренебрежительные замечания.
– Китайский вопрос надо решать, – сказал Цудзи. – Он может надоесть только таким политикам, как родственник мадам Нху.
Взгляды мадам Нху и Цудзи встретились. Раздраженно тряхнув головой, мадам Нху заговорила на беглом японском:
– Ваше замечание, как и похвальные отзывы о Мао, которые мы услышали от вас недавно, недопустимы. Если бы Китаем правил Чан Кайши, мы только выиграли бы.
– Почему? Потому что он тоже христианин, как вы, ваш президент Зьем и правящая элита? – спросил Цудзи, не отрывая глаз от ломтика лимона, лежавшего в его стакане с чаем. – У Чана серые глаза, он унаследовал их от одного из своих предков – португальца, заезжего торговца вином.
– При чем тут серые глаза Чана? – раздраженно спросила мадам Нху.
– Простите, – промолвил Цудзи. – Но по большому счету вам должно быть все равно, кто правит Китаем – Чан или Мао. Китай всегда будет врагом Вьетнама.
– И нашим, – добавил Киси.
– Нашим соперником, но не обязательно врагом, – возразил Цудзи. – Я рассчитываю лучше познакомиться с ситуацией в следующем году, когда поеду в Ханой как корреспондент «Асахи».
Мадам Нху надула губы. Теперь я понял причину ее досады. Ей не нравилось, что депутат Цудзи собирается посетить Хо Ши Мина, заклятого врага президента Зьема.
Мадам Сато заметила, что я был удивлен, когда мадам Нху заговорила на японском языке.
– Во время войны я и мадам Нху вместе учились в токийской школе Святого Сердца, – объяснила она. – Япония оказала гостеприимство членам императорской семьи Вьетнама, дочерям императора Бао Дая и принца Кыонга Дэ.
– Можно сказать, что они стали заложниками учрежденной нами Сферы Совместного Процветания, – заметил я.
– Какой цинизм, Мисима-сан! – с улыбкой, свидетельствующей о ее уме и проницательности, воскликнула мадам Сато.
Эта женщина чем-то напоминала мою сестру Мицуко, живую энергичную девчонку-сорванца.
– Вы знали мою сестру Мицуко? – спросил я. – Она тоже училась в школе Святого Сердца.
– Нет, в конце войны я уже окончила школу. Но от своей кузины я узнала, что ваша сестра умерла от тифа в 1945 году. Как печально!
Кейко тем временем беседовала с мадам Нху, пытаясь сгладить неловкость и вернуть ей хорошее расположение духа. Леди Дракон с видимой неохотой снова принялась рассматривать пикантные рисунки Бердсли в книге Оскара Уайльда. Граф Ито, по-видимому, поручил Кейко и мадам Сато следить за тем, чтобы отношения между мадам Нху и Цудзи не накалялись. Мадам Сато вскоре пришла на помощь Кейко и постаралась отвлечь Леди Дракон от спора с Цудзи.
– Я полгода ждала встречи с Мисимой-сан, мечтая расспросить его о поставленной им на театральной сцене «Саломее», – сказала мадам Сато, обращаясь к мадам Нху.
– Я предупреждала вас об этом, – промолвила Кейко, лукаво подмигнув мне.
– Мадам Омиёке говорила мне, что вы собирались сыграть роль Иоанна Крестителя, – обратившись ко мне, продолжала мадам Сато. Она старалась заинтересовать этим разговором мадам Нху. – Мне кажется, в этой роли атлет смотрелся бы довольно странно.
– «Порой человеку хочется быть атлетом, а порой – женщиной», – начал я цитату, и граф Ито тут же подхватил мои слова и продолжил:
– «В первом случае ощущаешь трепет мускулов, во втором – томление плоти».
– Флобер, «Дневники», – назвала мадам Сато источник цитирования.
Кейко зааплодировала всем троим. Мадам Нху с недовольным видом назвала Флобера и Уайльда мерзкими распущенными декадентами. Услышав это, Киси усмехнулся, обнажив крупные лошадиные зубы, а на лицах Сато и Цудзи появилось снисходительное выражение.
Мне захотелось расхохотаться им в лицо, нарушить правила поведения, принятые в этом обществе, где придерживались «духа Ойсо». Но чтобы отважиться на нелепую выходку, мне необходимо было подавить свою патологическую робость. Если бы я справился со своей врожденной застенчивостью, я мог бы взять верх над этими людьми, которые явно не испытывали ко мне никакого уважения.
– Я вижу, что вы читаете «Саломею» по-французски, – обратился я к мадам Сато. – Именно на этом языке и написал когда-то это произведение Оскар Уайльд.
– Да, я захватила эту книгу, чтобы немного развлечь мадам Нху. Она пожаловалась, что у нее начнется мигрень, если она будет вынуждена без перерыва говорить по-японски.
– Давайте вместе разыграем сцену из этой пьесы, – предложил я и опустился на пол у пухлых колен мадам Сато.
Мадам Сато и Нху инстинктивно одернули юбки. Я уселся на пятки.
– Прочитайте, пожалуйста, вслух ту сцену, где Иоанн Креститель выходит из темницы, чтобы предстать перед Саломеей, которая намеревается обезглавить его. А я буду изображать действия Иоанна Крестителя. Прошу вас, не стесняйтесь.
Мадам Сато засмеялась, однако я не заметил в ней и тени смущения. В отличие от нее мадам Нху была ошеломлена моим предложением, а изумленное выражение лиц высокопоставленных гостей графа Ито доставило мне истинное удовольствие.
– Я не гожусь для роли юной девушки, почти девочки, – промолвила мадам Сато.
– А я для роли святого, которому отрубает голову юная девственница, – сказал я.
– Вы не должны терять голову, Мисима-сан, – с упреком промолвил граф Ито, однако в его тоне не чувствовалось недовольства. – Это противоречит «духу Ойсо».
Мадам Сато пришла мне на помощь и согласилась участвовать в безрассудном предприятии. Робко, словно школьница, она произнесла по-французски слова Саломеи, обращавшейся к Иоанну Крестителю, которого Уайльд в своей пьесе называл Иоканааном.
Саломея: Говори, я прошу тебя, говори! Говори, Иоканаан, и скажи мне снова, что я должна сделать.
Иоканаан: Дочь Содома, не приближайся ко мне! Закрой лицо свое покрывалом, посыпь голову пеплом и ступай в пустыню. Там ты найдешь Сына Человеческого.
Саломея: А кто он, этот Сын Человеческий? Он так же красив, как и ты, Иоканаан?
Иоканаан: Спрячься! Я слышу, как во дворце бьет крылами ангел смерти.
Трое политиков, членов парламента, не владели французским языком и поэтому не могли оценить красоту и напряжение этой сцены. Мадам Нху, которая говорила по-французски, выглядела встревоженной. Кейко пыталась сдержать смех, а граф Ито слушал с беспечным видом, слегка приоткрыв рот.
Саломея: Я хочу целовать твои губы, Иоканаан. Я хочу целовать твои губы!
Когда эротический диалог Саломеи и Иоанна Крестители достиг своей кульминации, я приподнялся. Не знаю, какой бес в меня вселился, но я вдруг схватил мадам Сато за ноги повыше лодыжек. Мадам Сато вздрогнула, и у нее с ноги упала туфля. Я наклонился и, словно услужливый продавец в обувном магазине, снова надел ей туфлю. У мадам Нху задергалась щека от нервного тика, ее прошиб пот. Она надменно поглядывала на меня сверху вниз, пытаясь скрыть испуг.
Кейко подняла с пола упавшую с колен мадам Сато книгу и продолжила читать пьесу вместо нее. Она выбрала заключительную сцену, в которой исполняется желание Саломеи и палач вручает ей на блюде отрубленную голову Иоанна Крестителя. В этом месте Кейко обхватила руками мою голову и воскликнула:
– Ах! Ты не позволил мне поцеловать твои губы, Иоканаан. Ну хорошо же! Теперь я поцелую их. Я вопьюсь в них зубами, как в спелый плод…
И Кейко, изображая торжество Саломеи, припала в страстном поцелуе к моим губам.
В гостиной воцарилась мертвая тишина. Депутат Сато побледнел от гнева. Глаза Киси стали круглыми, а его нижняя челюсть отвисла от изумления. Цудзи несколько раз нервно дернул головой, словно отгонял осу. Первой из оцепенения вышла мадам Нху. Она вскочила на ноги, кипя от возмущения. Ее религиозные чувства ярой христианки были оскорблены.
– Я не могу слушать подобные богохульства! – в негодовании воскликнула она. – Уайльд был извращенцем и попал в тюрьму за непристойное поведение!
Мадам Сато, чтобы скрыть свое замешательство, набросилась на мадам Нху.
– Мадам Нху слывет настоящей пуританкой, – заявила она. – Но забывает наши шалости в годы учебы в школе Святого Сердца. Она и брат президента Зьема, епископ Нго Динь Тук, объявили вне закона все любимые развлечения жителей Сайгона – развод, танцы, конкурсы красоты, азартные игры, гадания, петушиные бои, проституцию. А теперь в этот список будут включены еще и произведения Оскара Уайльда.
– Как вы можете так непочтительно отзываться о наших реформах! – воскликнула мадам Нху.
Ее самолюбие было явно задето высказыванием мадам Сато.
– Простите, но я не могу считать вас авторитетным судьей в области морали, – смеясь, промолвила мадам Сато.
Этого мадам Нху не могла стерпеть. Она растерянно посмотрела в окно, как будто собиралась выбежать в сад.