Страница:
— Тебе еще рано испытывать силы, — эльф старался говорить спокойно, но получалось сухо и надменно.
— Как скажешь… — Сыч бросил на спутника недоверчивый, но не обиженный взгляд. — Слушаюсь и повинуюсь, светлый господин.
Эльф смутился.
— Ты мне ничем не обязан, так что не стоит меня так называть.
— Так уж и ничем… ах да, разве моя ничтожная персона может представлять хоть какую-то ценность! видимо, вы спасли меня, так сказать, заодно… мимоходом.
Хэлдар вспыхнул и хотел было высказать орку все, что… но посмотрев на него, увидел не врага, не чудовище — необидную ухмылку на зеленоватом, исхудалом лице, совсем мальчишескую подначку в горящих глазах — и в растерянности отвернулся.
— Спасибо тебе, господин эльф, — на этот раз Сыч говорил вполне серьезно, — уж не обессудь, не умею сказать больше и пышнее…
Орк и эльф покидали Суртон вдвоем. Шакка сделал все, чтобы они ни в чем не нуждались; с умопомрачительными суртонскими церемониями и бесконечными сетованиями на то, что не обладает он, Шакка Шой Де, достойными гостей вещами, щедрый хозяин снарядил их в далекий путь. Лошади, одежда, оружие, деньги — и охранная грамота, позволявшая беспрепятственно путешествовать по суртонским землям. Не торопясь, но и не задерживаясь, миновали они границу империи, неподалеку от водопадов дивной красоты, именуемых Бородой Небесного Старца, оставили за плечами земли Шаммаха и каждый вечер с нетерпением ждали, когда же луна из бронзового гонга превратится в серебряную монету, и в воздухе повеет ароматом сосен.
Они мало разговаривали во время пути. Обсудить место ночлега, перекинуться соображениями насчет погоды, — вот и все, на что они тратили слова. Молчание вдвоем не тяготило их, тишина не угнетала. Но чем ближе спутники подъезжали к границе ничейных земель, за которой — и эльфийский леса, и предгорья Безымянного хребта, и орочьи поселения в лесах у Края Света, — тем сильнее становилось желание не отмалчиваться друг от друга, а сказать уже наконец все, что должно было сказать.
Для осеннего вечер был даже чересчур теплым; подбитые мехом плащи так и оставались увязанными в дорожные тюки. По левую сторону от дороги мелькали огоньки, ветер доносил вечерний лай собак — начинались приграничные деревни. Сыч повернулся к Хэлдару, словно собираясь что-то спросить. Ответ у эльфа уже был готов: нет, заночуем лучше в лесу, меньше будет беспокойства.
— Сложу-ка песню наугад… — совершенно неожиданно проговорил орк. Усмехнулся немного неловко и продолжил:
Сыч решил для начала вернуться в отчий дом, принять вполне заслуженную трепку и оглядеться, что к чему. Хэлдар должен был вернуть слиток солнца в родовой замок и рассказать леди Миоре, своей матери, о случившемся в лесах Нильгау. Оба понимали, что такую дружбу им придется держать в глубоком секрете и договорились оставлять друг другу весточки на одном из постоялых дворов, что между орчатскими лесными поселениями и эльфьим Заброшенным Лесом.
— … Судьба у тебя такая, брат, — вирд, как говорят наши шаманы, — доставлять владыке драгоценности, а взамен получать шиш.
— А еще в моем вирде, видно, прописано, что суждено мне выслушивать грубости от всех темнокровок, с которыми я сталкиваюсь.
Сыч и Хэлдар сидели за круглым столом, покрытым полотняной вышитой скатертью. Перед ними стояли деревянные миски с июльской земляникой, кувшин с густыми, засметанившимися поверху сливками, на плоском блюде — пирог с ягодами, несколько глиняных горшочков с медом, копченое мясо на прохладных листьях салата, тминный хлеб. Торопливо собрав всю эту благодать на стол, жена Сыча выразила надежду, что с ней они как-нибудь протянут до ужина и отправилась хлопотать на кухню.
— Ты славно устроился, брат, — эльф с удовольствием огляделся. Дом Сыча стоял между небольшой речушкой и опушкой леса, был приземист и обширен, а внутри — ухожен и уютен. И, судя по прибавившимся не домоделанным предметам обстановки (вроде ковра или изящных кованых подсвечников), спрос на мед диких пчел не исчезал и дел у Сыча не уменьшалось. Неизвестно как, но он умел договариваться с маленькими черными убийцами, испокон века обитавшими в борах близ Одайна и творившими исключительно целебный мед (одна ложка темного, прозрачного меда, разведенная в горячем молоке, — выпивая это три раза в день, можно было избыть самую жестокую простуду за неделю, а кровяной кашель — за месяц). Сыч то ли владел каким-то секретом, то ли попросту понравился пчелиной королеве, и, пользуясь этим, мог не только ухаживать за гнездами, например, переносить их в более удобные, сухие дупла сосен, но и брать соты — сколько вздумается.
— Ты говоришь это всякий раз, как приезжаешь сюда. Из этого я делаю вывод, что ты либо льстишь мне, либо тебе чего-то не хватает… даже в Лесной Страже.
— Помилуй, Сыч… и ты о том же…
— У вас с ней, в общем, разный вкус?! — хохотнул орк, подавая гостю хлеб.
— Да нет… просто я утонул в других глазах. — и, весьма довольный выражением лица сотрапезника, эльф с удовольствием принялся за еду. В Эригоне не хотелось не то что есть, дышать было неохота, земли к западу от Каджи, между герцогством Арзахельским и Одайном всегда были пустынными, так что гостеприимство сычовой хозяйки оказалось как нельзя кстати.
Видя непритворный голод друга и все еще не очень веря его словам, Сыч проглотил свои вопросы вместе с изрядным куском мяса и решил дождаться более спокойного момента. И только когда они вышли на открытое крыльцо, уселись на чистые деревянные ступени, вытянув ноги, орк сказал всего одно слово:
— Рассказывай.
И эльф послушался его. Уже солнце спряталось за верхушки сосен, удлинились и залиловели тени, и первые цикады пробовали голос, а он все рассказывал. О том, как встретил Амариллис первый раз (Сыч попробовал было закончить второй глумливый куплетец, срифмовав в непристойном четверостишии «тину» с «периной», а «лягушку» с «подружкой», но, заглянув в глаза друга, передумал); о празднике в замке Черного Лиса… и, незаметно для себя самого перейдя на шепот, о сумасшедшем счастье, подаренном девчонкой-танцовщицей; о королевской просьбе и больном городе. Но вот он замолчал и Сыч решился подать голос.
— Вот что. Она вовсе не хотела обидеть тебя недоверием, сбегая из замка. Девочка попросту испугалась… струсила. Если все было именно так, как ты говоришь… она — такая, какая есть — эдаких чувств не потянет. Нет ничего хуже скороспелой любви, брат мой, дай ей время. Если сочтешь нужным, конечно.
— Знаешь, что? — Хэлдар криво усмехнулся, — по-моему, так нет ничего хуже, когда донельзя довольный и счастливый муж, угретый женой по самое темечко, пытается разглагольствовать о сердечных делах своего менее удачливого брата.
— Как скажешь. А королевское поручение мне не нравится. Будто и забыло его величество, во сколько родовой-то ваш камушек тебе обошелся… небось, и по сей день не вернул?
— Если король решил, что слитку солнца лучше пребывать у ее величества Огня и попросил меня об этом — так тому и быть. Довольно об этом.
— Довольно об этом… — передразнил орк. — Полсотни лет уж прошло, а мне до сих пор до кончиков клыков обидно! А теперь ему вынь, да положь алмаз темной крови! А луну с неба не надобно?!
— Не ему, Сыч. Не в перстень же камень вставлять собираются.
— А хоть в… — Сыч выругался и сплюнул. — Послушай меня, брат, возьми хоть вон тот камушек — и орк указал на мелкий гравий, которым была усыпана дорожка к дому, — отдай его своему королю и успокойся. Толку от него будет примерно столько же.
— Почему?
— А потому. С этим камнем далеко не всякий орчатский шаман справится, а уж вашим чистоплюям он и подавно не подчинится. Говоришь, его цверг украл? ну-ну… и что же это за цверг такой, что из-за камня так взволновался? Постой… моя Совушка должна знать об этом, шаманова дочь, все-таки.
Сыч позвал жену. На крыльцо вышла красивая, статная женщина лет пятидесяти, темная кровь в ней выдавала себя зеленоватым оттенком кожи и изящными, вызывающе привлекательными клыками; свое прозвище она заслужила ярко-желтым цветом больших глаз. Выслушав рассказ Хэлдара о алмазе темной крови и его бывшей хозяйке, Сова поправила эльфа:
— Не бывшей. Судя по всему, эта девушка и есть единственная хозяйка камня. Конечно, можно попытаться… но я думаю, он будет слушаться только ее. Сила у него, действительно, есть… это первый скол с огромного самородка, именно он, отмеченный руной первозданного огня, способен вызвать его к жизни. С такой мощью ваш янтарный реликт не справится, уж не серчайте. И не обуздает, и не направит… — она покачала головой, — все равно, что вязанкой хвороста реку перегораживать. Это первое. А второе вот что. Ты видел этого цверга? Нет? жаль. Что? гномов выученик? сиротка? Сыч, — обратилась Сова к мужу, заметно волнуясь, — а не отцов ли это последыш?
— А кто его знает. Повидать бы мне его… — и орк очень нехорошо улыбнулся.
— А почему нет? сейчас брат Амариллис, маг-подмастерье, обшаривает все контадо, куда этого воришку вынесло заклятием; он — эльф-полукровка, зовут его Арколь. Я думаю, что твою помощь он примет с радостью. Совушка, твой отец вроде как ушел на покой?..
— Ты редко бываешь у нас, — без укора сказала Сова, — а все сразу не расскажешь. Моего отца на покой не затащить и упряжкой драконов. Конечно, силы у него теперь уже не те, все-таки за сотню лет перевалило, но он в этом ни за что не признается. Год с небольшим назад у отца попросило помощи одно людское семейство — крестьяне среднего достатка, вольные землепашцы… и всей воли-то — хошь ешь лук с лепешкой, а хошь — лепешку с луком. У них крысы утащили двух меньших дочек, близняшек; в общем, надрывались они пять лет, все жили из себя повытянули, но заработали — золота, чистого и полновесного. Принесли его отцу, да в ножки поклонились — сделай, мол, крысоловку, мастер-шаман. Не мог им отец отказать, сделал, да так хорошо, что сам чуть к праотцам не отправился, мать его еле выходила. Крысы оказались старые, матерые, но им все же не поздоровилось: одна, судя по цвету крови, уползла издыхать, а вторая осталась в крысоловке, с перебитым хребтом, но живая. Отец еле успел забрать ее, крестьяне хотели ее живьем поджарить.
— А ему-то она на что сдалась? — поднял бровь эльф.
— Как на что? Крыс так давно не было слышно, и вдруг нате вам! Оказалось, эти двое были последними чистокровными тварями, они дурили головы одному весьма почтенному гномову семейству, выдавая себя за их родичей, и растили себе замену, многообещающего сыночка, купив по случаю младенца-цверга. Так вот, с родителями крысоловка разобралась, а отпрыска мы так и не нашли.
— Постой, Совушка, — перебил ее Хэлдар, — откуда твой отец узнал обо всем?
— Как откуда? от самой крысы и узнал. И не смотри так недоверчиво. Самый распоследний червяк скорее сдохнет, чем предаст своего ребенка. Но это же крыса… Мой старший брат сам спускался в гномовы пещеры, все проверял. И точно, в одном доме как раз наследство делили, приемного сына послав, куда подальше. Сам знаешь, намекать этим бородатым — мол, не все у вас благопристойно, и покойничек какой-то не такой, и вообще, их вроде как двое должно быть… — бесполезно, они в жизни не признаются, даже если их носом ткнуть. Спасибо, допустили брата в пещеру этих последышей; так вот, судя по тому, что мальчишка с собой унес — пыточный инструмент, яды, травки их мерзкие — он многому успел научиться. Одним словом, не нашли мы его. Как сквозь землю провалился.
— Да-а-а… — протянул Сыч. — Отпустишь? — и он искательно посмотрел на жену.
— Помнится мне, однажды некий орк, воспевая темную кровь, закончил песню словами «и нет надо мной господина…» — не без лукавства заметил эльф, глядя в сторону.
— Тогда я еще не был женат, — совершенно серьезно ответил Сыч.
Со времени возвращения побратимов из Нильгау прошло пятьдесят лет. Хэлдар, после того как понял, что не в силах оставаться в осиротевшем замке и особенно после того, как по королевской просьбе передал возвращенную реликвию ее величеству Огня, внял совету своего старого друга Герана и, сложив с себя полномочия официального главы клана, стал одним из Вольных Лесных Стражей. На новом месте ему никому не приходилось подчиняться, глава Вольных мог его попросить — и только; Хэлдар нигде особо не задерживался и почти никогда не отказывался от дальних поездок. Не засиживаясь на одном месте, он не успевал затосковать… и достаточно часто мог навещать Сыча.
Что касается орка, то он, отогревшись у домашнего очага, решил поискать своего места в Обитаемом Мире. Таковое нашлось спустя десять лет в сосновых борах близ Одайна, а еще через шесть лет Сыч отправился на какое-то семейное торжество — и вернулся не один. Сова подарила ему двух сыновей: Скирнира — спустя год после свадьбы, и Глитнира — еще через пять лет; старший охотился на пиратские галеры, решив перебить славу Фрагга-освободителя, а младший верой и правдой служил королю Краглы, охраняя монаршью особу, так что вот уже десять лет супруги жили вдвоем, изредка получая весточки от взрослых мальчиков. Управляться с хозяйством Сове помогала довольно покладистая чета брауни, обосновавшаяся на сеновале еще со времени постройки дома; хозяйка никогда не забывала почтить их крынкой жирного молока да свежим хлебом, оставленными на крыльце, за это бородатый карлик присматривал за скотиной, а его жена помогала со стиркой и ухаживала за овощными грядками (удивительно, но она ни разу не копнула землю цветника, считая его, наверное, пустой тратой времени и баловством).
— И куда ты теперь? К королю? чтобы и он включился в спор за орчатскую диковинку? — только и спросил Сыч, застав эльфа утром следующего дня на конюшне, седлающего легконогого Искреня.
— Не сердись, брат, я и так сделал изрядный крюк, чтобы повидаться с тобой… хотя и должен был сделать это уже после всех обязательств. Что-то подсказывает мне, что мы скоро увидимся… Передать весточку Арколю?
— Не стоит. Пусть мой визит будет неожиданным и для него тоже. Да, вот еще что хотел спросить: ты сказал, было одно предложение продать наш камень — неизвестно от кого, но мы-то знаем… — спустя три дня после его кражи. Больше его не повторяли? нет? Странно… как это он передумал? Подчинить не мог, это ясно. Помощнички, что ли, появились? и кто же согласился помогать крысе?..
— Пока не знаю. Знаешь, Сыч, ты уж поторопись: Арколь там совсем один, не ровен час, ты прав окажешься…
— А зачем я, по-твоему, в эдакую рань на конюшню заявился? Хвосты лошадям расчесывать?! На это тут брауни имеются. И не надейся, что моя хозяйка отпустит нас без завтрака. Ни слова, умоляю: тебе лишних полчаса за столом, а мне, если не уговорю, попреков на полгода вперед. Отправимся вместе… — орк усмехнулся, — хотя бы до тракта.
Глава двенадцатая. Милость господина ратмана
— Как скажешь… — Сыч бросил на спутника недоверчивый, но не обиженный взгляд. — Слушаюсь и повинуюсь, светлый господин.
Эльф смутился.
— Ты мне ничем не обязан, так что не стоит меня так называть.
— Так уж и ничем… ах да, разве моя ничтожная персона может представлять хоть какую-то ценность! видимо, вы спасли меня, так сказать, заодно… мимоходом.
Хэлдар вспыхнул и хотел было высказать орку все, что… но посмотрев на него, увидел не врага, не чудовище — необидную ухмылку на зеленоватом, исхудалом лице, совсем мальчишескую подначку в горящих глазах — и в растерянности отвернулся.
— Спасибо тебе, господин эльф, — на этот раз Сыч говорил вполне серьезно, — уж не обессудь, не умею сказать больше и пышнее…
Орк и эльф покидали Суртон вдвоем. Шакка сделал все, чтобы они ни в чем не нуждались; с умопомрачительными суртонскими церемониями и бесконечными сетованиями на то, что не обладает он, Шакка Шой Де, достойными гостей вещами, щедрый хозяин снарядил их в далекий путь. Лошади, одежда, оружие, деньги — и охранная грамота, позволявшая беспрепятственно путешествовать по суртонским землям. Не торопясь, но и не задерживаясь, миновали они границу империи, неподалеку от водопадов дивной красоты, именуемых Бородой Небесного Старца, оставили за плечами земли Шаммаха и каждый вечер с нетерпением ждали, когда же луна из бронзового гонга превратится в серебряную монету, и в воздухе повеет ароматом сосен.
Они мало разговаривали во время пути. Обсудить место ночлега, перекинуться соображениями насчет погоды, — вот и все, на что они тратили слова. Молчание вдвоем не тяготило их, тишина не угнетала. Но чем ближе спутники подъезжали к границе ничейных земель, за которой — и эльфийский леса, и предгорья Безымянного хребта, и орочьи поселения в лесах у Края Света, — тем сильнее становилось желание не отмалчиваться друг от друга, а сказать уже наконец все, что должно было сказать.
Для осеннего вечер был даже чересчур теплым; подбитые мехом плащи так и оставались увязанными в дорожные тюки. По левую сторону от дороги мелькали огоньки, ветер доносил вечерний лай собак — начинались приграничные деревни. Сыч повернулся к Хэлдару, словно собираясь что-то спросить. Ответ у эльфа уже был готов: нет, заночуем лучше в лесу, меньше будет беспокойства.
— Сложу-ка песню наугад… — совершенно неожиданно проговорил орк. Усмехнулся немного неловко и продолжил:
— Сыч покачал головой -
— Сложу-ка песню наугад
Забавы ради.
Пускай звучит ни в склад, ни в лад
В ночной прохладе.
Начну не торопясь, сквозь сон
Т а к о е предложение разговора эльф не мог отвергнуть. Помолчав с минуту, он подхватил:
Лягушки, дайте верный тон!
— и впервые за последние месяцы Хэлдар улыбнулся легко и ясно -
— И кто же я теперь такой?!
Не фаворит и не изгой,
А под какой рожден звездой —
И сам не помню…
— и орк, словно извиняясь, развел руками, -
Я феей одарен ночной
В лощине темной.
Я не тонул в ее глазах
— немного помедлив, эльф оглянулся с нарочитой осторожностью и как-будто украдкой шепнул Сычу:
Наверно, струсил.
Но слез — клянусь! — не вызывал
Хрустальных бусин.
Она прекрасна и умна,
Но словно льдина холодна.
У нас с подругой разный вкус,
Я не в обиде, но боюсь
Счастливым сделать наш союз
Я не сумею…
Поглядев друг на друга, они с облегчением рассмеялись. И уже потом, расседлав и напоив и лесном ручье коней, они уселись у костра, на серебристых моховых подушках и не могли наговориться. Лед, растопленной немудреной песенкой, оказался совсем тонким, а под ним накопилось столько взаимного интереса, столько признаний, которые кому-то другому и в страшном сне не сделаешь, столько радостного узнавания в попутчике — истинного друга…
Сбегу-ка — пусть я буду трус! —
Да поживее!!!
Сыч решил для начала вернуться в отчий дом, принять вполне заслуженную трепку и оглядеться, что к чему. Хэлдар должен был вернуть слиток солнца в родовой замок и рассказать леди Миоре, своей матери, о случившемся в лесах Нильгау. Оба понимали, что такую дружбу им придется держать в глубоком секрете и договорились оставлять друг другу весточки на одном из постоялых дворов, что между орчатскими лесными поселениями и эльфьим Заброшенным Лесом.
— … Судьба у тебя такая, брат, — вирд, как говорят наши шаманы, — доставлять владыке драгоценности, а взамен получать шиш.
— А еще в моем вирде, видно, прописано, что суждено мне выслушивать грубости от всех темнокровок, с которыми я сталкиваюсь.
Сыч и Хэлдар сидели за круглым столом, покрытым полотняной вышитой скатертью. Перед ними стояли деревянные миски с июльской земляникой, кувшин с густыми, засметанившимися поверху сливками, на плоском блюде — пирог с ягодами, несколько глиняных горшочков с медом, копченое мясо на прохладных листьях салата, тминный хлеб. Торопливо собрав всю эту благодать на стол, жена Сыча выразила надежду, что с ней они как-нибудь протянут до ужина и отправилась хлопотать на кухню.
— Ты славно устроился, брат, — эльф с удовольствием огляделся. Дом Сыча стоял между небольшой речушкой и опушкой леса, был приземист и обширен, а внутри — ухожен и уютен. И, судя по прибавившимся не домоделанным предметам обстановки (вроде ковра или изящных кованых подсвечников), спрос на мед диких пчел не исчезал и дел у Сыча не уменьшалось. Неизвестно как, но он умел договариваться с маленькими черными убийцами, испокон века обитавшими в борах близ Одайна и творившими исключительно целебный мед (одна ложка темного, прозрачного меда, разведенная в горячем молоке, — выпивая это три раза в день, можно было избыть самую жестокую простуду за неделю, а кровяной кашель — за месяц). Сыч то ли владел каким-то секретом, то ли попросту понравился пчелиной королеве, и, пользуясь этим, мог не только ухаживать за гнездами, например, переносить их в более удобные, сухие дупла сосен, но и брать соты — сколько вздумается.
— Ты говоришь это всякий раз, как приезжаешь сюда. Из этого я делаю вывод, что ты либо льстишь мне, либо тебе чего-то не хватает… даже в Лесной Страже.
— Помилуй, Сыч… и ты о том же…
— У вас с ней, в общем, разный вкус?! — хохотнул орк, подавая гостю хлеб.
— Да нет… просто я утонул в других глазах. — и, весьма довольный выражением лица сотрапезника, эльф с удовольствием принялся за еду. В Эригоне не хотелось не то что есть, дышать было неохота, земли к западу от Каджи, между герцогством Арзахельским и Одайном всегда были пустынными, так что гостеприимство сычовой хозяйки оказалось как нельзя кстати.
Видя непритворный голод друга и все еще не очень веря его словам, Сыч проглотил свои вопросы вместе с изрядным куском мяса и решил дождаться более спокойного момента. И только когда они вышли на открытое крыльцо, уселись на чистые деревянные ступени, вытянув ноги, орк сказал всего одно слово:
— Рассказывай.
И эльф послушался его. Уже солнце спряталось за верхушки сосен, удлинились и залиловели тени, и первые цикады пробовали голос, а он все рассказывал. О том, как встретил Амариллис первый раз (Сыч попробовал было закончить второй глумливый куплетец, срифмовав в непристойном четверостишии «тину» с «периной», а «лягушку» с «подружкой», но, заглянув в глаза друга, передумал); о празднике в замке Черного Лиса… и, незаметно для себя самого перейдя на шепот, о сумасшедшем счастье, подаренном девчонкой-танцовщицей; о королевской просьбе и больном городе. Но вот он замолчал и Сыч решился подать голос.
— Вот что. Она вовсе не хотела обидеть тебя недоверием, сбегая из замка. Девочка попросту испугалась… струсила. Если все было именно так, как ты говоришь… она — такая, какая есть — эдаких чувств не потянет. Нет ничего хуже скороспелой любви, брат мой, дай ей время. Если сочтешь нужным, конечно.
— Знаешь, что? — Хэлдар криво усмехнулся, — по-моему, так нет ничего хуже, когда донельзя довольный и счастливый муж, угретый женой по самое темечко, пытается разглагольствовать о сердечных делах своего менее удачливого брата.
— Как скажешь. А королевское поручение мне не нравится. Будто и забыло его величество, во сколько родовой-то ваш камушек тебе обошелся… небось, и по сей день не вернул?
— Если король решил, что слитку солнца лучше пребывать у ее величества Огня и попросил меня об этом — так тому и быть. Довольно об этом.
— Довольно об этом… — передразнил орк. — Полсотни лет уж прошло, а мне до сих пор до кончиков клыков обидно! А теперь ему вынь, да положь алмаз темной крови! А луну с неба не надобно?!
— Не ему, Сыч. Не в перстень же камень вставлять собираются.
— А хоть в… — Сыч выругался и сплюнул. — Послушай меня, брат, возьми хоть вон тот камушек — и орк указал на мелкий гравий, которым была усыпана дорожка к дому, — отдай его своему королю и успокойся. Толку от него будет примерно столько же.
— Почему?
— А потому. С этим камнем далеко не всякий орчатский шаман справится, а уж вашим чистоплюям он и подавно не подчинится. Говоришь, его цверг украл? ну-ну… и что же это за цверг такой, что из-за камня так взволновался? Постой… моя Совушка должна знать об этом, шаманова дочь, все-таки.
Сыч позвал жену. На крыльцо вышла красивая, статная женщина лет пятидесяти, темная кровь в ней выдавала себя зеленоватым оттенком кожи и изящными, вызывающе привлекательными клыками; свое прозвище она заслужила ярко-желтым цветом больших глаз. Выслушав рассказ Хэлдара о алмазе темной крови и его бывшей хозяйке, Сова поправила эльфа:
— Не бывшей. Судя по всему, эта девушка и есть единственная хозяйка камня. Конечно, можно попытаться… но я думаю, он будет слушаться только ее. Сила у него, действительно, есть… это первый скол с огромного самородка, именно он, отмеченный руной первозданного огня, способен вызвать его к жизни. С такой мощью ваш янтарный реликт не справится, уж не серчайте. И не обуздает, и не направит… — она покачала головой, — все равно, что вязанкой хвороста реку перегораживать. Это первое. А второе вот что. Ты видел этого цверга? Нет? жаль. Что? гномов выученик? сиротка? Сыч, — обратилась Сова к мужу, заметно волнуясь, — а не отцов ли это последыш?
— А кто его знает. Повидать бы мне его… — и орк очень нехорошо улыбнулся.
— А почему нет? сейчас брат Амариллис, маг-подмастерье, обшаривает все контадо, куда этого воришку вынесло заклятием; он — эльф-полукровка, зовут его Арколь. Я думаю, что твою помощь он примет с радостью. Совушка, твой отец вроде как ушел на покой?..
— Ты редко бываешь у нас, — без укора сказала Сова, — а все сразу не расскажешь. Моего отца на покой не затащить и упряжкой драконов. Конечно, силы у него теперь уже не те, все-таки за сотню лет перевалило, но он в этом ни за что не признается. Год с небольшим назад у отца попросило помощи одно людское семейство — крестьяне среднего достатка, вольные землепашцы… и всей воли-то — хошь ешь лук с лепешкой, а хошь — лепешку с луком. У них крысы утащили двух меньших дочек, близняшек; в общем, надрывались они пять лет, все жили из себя повытянули, но заработали — золота, чистого и полновесного. Принесли его отцу, да в ножки поклонились — сделай, мол, крысоловку, мастер-шаман. Не мог им отец отказать, сделал, да так хорошо, что сам чуть к праотцам не отправился, мать его еле выходила. Крысы оказались старые, матерые, но им все же не поздоровилось: одна, судя по цвету крови, уползла издыхать, а вторая осталась в крысоловке, с перебитым хребтом, но живая. Отец еле успел забрать ее, крестьяне хотели ее живьем поджарить.
— А ему-то она на что сдалась? — поднял бровь эльф.
— Как на что? Крыс так давно не было слышно, и вдруг нате вам! Оказалось, эти двое были последними чистокровными тварями, они дурили головы одному весьма почтенному гномову семейству, выдавая себя за их родичей, и растили себе замену, многообещающего сыночка, купив по случаю младенца-цверга. Так вот, с родителями крысоловка разобралась, а отпрыска мы так и не нашли.
— Постой, Совушка, — перебил ее Хэлдар, — откуда твой отец узнал обо всем?
— Как откуда? от самой крысы и узнал. И не смотри так недоверчиво. Самый распоследний червяк скорее сдохнет, чем предаст своего ребенка. Но это же крыса… Мой старший брат сам спускался в гномовы пещеры, все проверял. И точно, в одном доме как раз наследство делили, приемного сына послав, куда подальше. Сам знаешь, намекать этим бородатым — мол, не все у вас благопристойно, и покойничек какой-то не такой, и вообще, их вроде как двое должно быть… — бесполезно, они в жизни не признаются, даже если их носом ткнуть. Спасибо, допустили брата в пещеру этих последышей; так вот, судя по тому, что мальчишка с собой унес — пыточный инструмент, яды, травки их мерзкие — он многому успел научиться. Одним словом, не нашли мы его. Как сквозь землю провалился.
— Да-а-а… — протянул Сыч. — Отпустишь? — и он искательно посмотрел на жену.
— Помнится мне, однажды некий орк, воспевая темную кровь, закончил песню словами «и нет надо мной господина…» — не без лукавства заметил эльф, глядя в сторону.
— Тогда я еще не был женат, — совершенно серьезно ответил Сыч.
Со времени возвращения побратимов из Нильгау прошло пятьдесят лет. Хэлдар, после того как понял, что не в силах оставаться в осиротевшем замке и особенно после того, как по королевской просьбе передал возвращенную реликвию ее величеству Огня, внял совету своего старого друга Герана и, сложив с себя полномочия официального главы клана, стал одним из Вольных Лесных Стражей. На новом месте ему никому не приходилось подчиняться, глава Вольных мог его попросить — и только; Хэлдар нигде особо не задерживался и почти никогда не отказывался от дальних поездок. Не засиживаясь на одном месте, он не успевал затосковать… и достаточно часто мог навещать Сыча.
Что касается орка, то он, отогревшись у домашнего очага, решил поискать своего места в Обитаемом Мире. Таковое нашлось спустя десять лет в сосновых борах близ Одайна, а еще через шесть лет Сыч отправился на какое-то семейное торжество — и вернулся не один. Сова подарила ему двух сыновей: Скирнира — спустя год после свадьбы, и Глитнира — еще через пять лет; старший охотился на пиратские галеры, решив перебить славу Фрагга-освободителя, а младший верой и правдой служил королю Краглы, охраняя монаршью особу, так что вот уже десять лет супруги жили вдвоем, изредка получая весточки от взрослых мальчиков. Управляться с хозяйством Сове помогала довольно покладистая чета брауни, обосновавшаяся на сеновале еще со времени постройки дома; хозяйка никогда не забывала почтить их крынкой жирного молока да свежим хлебом, оставленными на крыльце, за это бородатый карлик присматривал за скотиной, а его жена помогала со стиркой и ухаживала за овощными грядками (удивительно, но она ни разу не копнула землю цветника, считая его, наверное, пустой тратой времени и баловством).
— И куда ты теперь? К королю? чтобы и он включился в спор за орчатскую диковинку? — только и спросил Сыч, застав эльфа утром следующего дня на конюшне, седлающего легконогого Искреня.
— Не сердись, брат, я и так сделал изрядный крюк, чтобы повидаться с тобой… хотя и должен был сделать это уже после всех обязательств. Что-то подсказывает мне, что мы скоро увидимся… Передать весточку Арколю?
— Не стоит. Пусть мой визит будет неожиданным и для него тоже. Да, вот еще что хотел спросить: ты сказал, было одно предложение продать наш камень — неизвестно от кого, но мы-то знаем… — спустя три дня после его кражи. Больше его не повторяли? нет? Странно… как это он передумал? Подчинить не мог, это ясно. Помощнички, что ли, появились? и кто же согласился помогать крысе?..
— Пока не знаю. Знаешь, Сыч, ты уж поторопись: Арколь там совсем один, не ровен час, ты прав окажешься…
— А зачем я, по-твоему, в эдакую рань на конюшню заявился? Хвосты лошадям расчесывать?! На это тут брауни имеются. И не надейся, что моя хозяйка отпустит нас без завтрака. Ни слова, умоляю: тебе лишних полчаса за столом, а мне, если не уговорю, попреков на полгода вперед. Отправимся вместе… — орк усмехнулся, — хотя бы до тракта.
Глава двенадцатая. Милость господина ратмана
Амариллис с трудом, чуть ли не помогая себе пальцами, разлепила веки: опухшие, воспаленные от постоянного недосыпа и едких лекарственных паров, они казались ей похожими на две переваренные клецки. С недавнего времени Венона, по нижайшей просьбе Окки, ушла во вторую эригонскую больницу, заменить сдавшего главного врача; Амариллис осталась одна. Ее практически освободили от ухода за больными, поскольку она одна готовила все лекарства, но если раньше она просто уставала, то теперь и вовсе выбивалась из сил. О купаниях она теперь не то что не мечтала, даже и не вспоминала; так, раз в день, умываясь, обливала голову водой — вот и вся роскошь. Пара принесенных в госпиталь платьев давно уже запачкались, измялись, передники были сплошь покрыты пятнами… и даже серебряные колокольчики в ухе словно утратили голос и уже не позванивали в такт шагам Амариллис. Конечно, можно было дать себе поблажку, передохнуть лишний раз — ведь никто не следил, не подгонял — но Амариллис слишком хорошо знала, что недоделанные настои не смогут облегчить боли и чьи-то последние часы станут настоящим кошмаром. Она никого не просила о помощи: постоянное нахождение в омуте страданий, в который превратился некогда образцовый госпиталь, пошатнуло врожденную устойчивость к тихому ветру сиделок-темнокровок, что же касается врачей, то многие из них стали пациентами, другие держались сами, но помогать еще кому-то уже не могли. К счастью, почти выздоровевший Лорка избавил и Амариллис, и Венону от забот об остальных артистах: сам опаивал Лиусса и Рецину снотворным и болеутоляющим, менял им белье, ухаживал за близнецами и Орсоном — благо, что те держались вполне сносно. От Арколя вестей по прежнему не было.
Целыми днями танцовщица смешивала, перетирала, заваривала, разливала, изо всех сил стараясь ничего не напутать; не один и не два раза она благословила уроки Веноны и тяжеловесную мудрость «Великого флорария». Вот и сегодня она, приведя себя в чувство горстью зажеванных насухую кофейных зерен, проделала уже привычную работу и, ощущая еще какой-то остаток сил, решила хоть чуточку облегчить жизнь тем, кто оказался в серых стенах больницы. Амариллис достала объемистую бутыль винного спирта, быстренько развела в ней розмариновую эссенцию, отчего в комнатушке повеяло бодрящим смолистым ароматом, и решила отнести эту смесь в больничные залы, обрызгать полы и стены. Плотно обхватив скользкую бутыль, девушка направилась в госпиталь, не потрудившись даже поаккуратнее повязать платок.
Миновав узкий темный коридор, Амариллис шагнула в густой, непригодный для дыхания воздух больничной залы; если не считать нескольких случаев неожиданных исцелений — игры природы, как сказал мэтр Аурело — больных за последние дни не уменьшилось, но и не прибыло. На это боялись надеяться, даже вслух об этом не говорили… но ведь ветер не может дуть вечно, не так ли?.. Амариллис решила пройти вглубь залы, обрызгать сначала стены по периметру, а потом, если что останется, то и пол. Перешагивая через высокий порог, она подняла глаза и замерла от удивления: у окна рядом с мэтром Аурело стоял высокий, богато одетый горожанин; разговаривая, он повернул голову, и Амариллис узнала в нем Сириана Мираваля, ратмана Эригона. До полудня было еще далеко, да и больные — все как на подбор — были незаразны, и тем не менее его появление здесь удивило бы кого угодно. То ли удивление Амариллис оказалось чересчур сильным, то ли выучка храмовой школы спасовала перед полуторамесячной усталостью, но, перешагивая порог, она неудачно зацепилась ногой, пошатнулась и выронила тяжелую бутыль ароматического настоя. Во все стороны брызнуло темным стеклом и резким звоном; у ног оцепеневшей девушки темнело настоящее розмариновое озеро.
— Это зачем? тебе что, дел не хватает?! — недовольный окрик Аурело отрезвил Амариллис и, не дожидаясь указаний, она мигом принесла щетку, совок и принялась убирать следы своей несостоявшейся заботы. И когда она уже все смела в аккуратную (даже мама бы не придралась) влажно блестящую горку, то увидела, как совсем рядом остановились черные сафьяновые сапоги, с украшенными золотом зубчатыми отворотами. Девушка почти минуту завороженно рассматривала эти сапоги… потом, сообразив, на чьи ноги они одеты, встала и поклонилась, по-прежнему не поднимая лица.
…Вздрогнув от неожиданности, Сириан обернулся посмотреть, что же это так оглушительно грохнуло. Он увидел девушку, не похожую на прочих сиделок, худенькую, миловидную, ее стремление поскорее убрать разбитое стекло позабавило, почти умилило его: ну ни дать, ни взять примерная девочка разбила чашку… не сердись, мама, я уже все убрала… Он прервал разговор с врачом и подошел поближе к ней, а когда она, не поднимая глаз, изящно поклонилась, взял ее за подбородок, приподнял лицо — и узнал великолепную танцовщицу, гордость труппы Лимпэнг-Танга… сейчас, впрочем, далекую от той чародейки, что порхала по сцене в праздники Третьего Лета.
Амариллис почувствовала, как пальцы ратмана приподнимают ее лицо и, приготовясь выслушать проповедь или что похуже, посмотрела ему в глаза. Сириан Мираваль не сердился… напротив, он чуть ли не по-отечески улыбался. И глазами тоже.
— Не стоит так пугаться, милая, ибо ничего дурного ты не сделала. Такой работы не выдержала бы ни одна из моих здоровенных дочерей… и как с ней справляется такой цветочек — уму непостижимо. Оставь все и пойди отдохни. Мэтр Аурело сказал, ты одна готовишь лекарства… это чересчур, я пришлю в помощь кого-нибудь из своих слуг. Ступай, ступай… и не нужно благодарностей.
Когда девушка покинула больничный зал, ратман повернулся к мэтру Аурело и спросил:
— Кто она?
— Танцовщица.
— Пойдемте на воздух, Аурело, и расскажите, кем она была до этого.
Они быстро шагали вдоль больничных стен — оставалось всего час до полудня — Аурело говорил, Сириан слушал.
— … ювелир, причем из лучших. Его эгреты, свитые из серебряных нитей, похожие на эфемерные морозные узоры на окнах, покупали даже эльфийки. Он был настоящий художник, и весьма состоятельный притом. Девочку ждала безбедная, уютная жизнь: вышла бы замуж за кого-нибудь помоложе из магистрата… а то и за одайнского князя, из тех, что поскромнее, муженек бы с нее пылинки сдувал, уж братцы бы его проконтролировали…
— … аш-Шудах?
— Ах да, вам он вряд ли известен, вы ведь не особо жалуете шаммахитов…
— …….???
— Помилуйте, мэтр Мираваль, да разве же в школе Нимы готовят шлюх?! Ими, как известно, рождаются… В храмовой школе обучают танцовщиц… школа удивительная, единственная в своем роде. Вы видели, как она танцует?.. вот именно. А вы говорите… Что? а, это… прадед со стороны отца. Нет, спасибо, сегодня я отобедаю в госпитале. К ужину? пожалуй, буду.
Едва Сириан перешагнул порог дома, экономка сообщила ему о приезде сына. Как всегда, Риго ждал отца в кабинете.
— Здравствуйте, отец. Как ваше драгоценное?..
— Как никогда отменно. А вот ты, похоже, стал сдавать. И не стыдно тебе? старик-отец держится, а ты…
— До старика вам еще далеко. Простите, что задержался… — тут Риго поморщился и потер виски.
— Морелла?.. — в этом вопросе ратмана было более утверждения, чем сомнения. — Как она?
— Плохо. Вчера лихорадка усилилась, она впала в беспамятство… может, и выживет, но матерью не станет уже никогда. Ребенок прожил ровно день, — Риго вытащил из рукава платок, прижал его к носу и невнятно, из-под материи, добавил: Если бы не этот треклятый ветер, у меня был бы сын…
— Сожалею. Ну-ну, присядь, не стой… И выпей-ка это. — И ратман протянул Риго бокал с обычной мелиссовой водой, налитой им из небольшого кувшина, стоявшего на каминной полке. Он дождался, пока сын выпьет все до дна, пока уймется кровь, капавшая на платок крупными, как ягоды смородины, каплями и сказал:
— Выслушай меня, сын. Времени у нас очень мало, тихий ветер вот-вот закончится. Ты знаешь, когда я принимаю решение, то промедлений не терплю. Тем более, когда времени в обрез. Так вот. Я не допущу, чтобы род Миравалей угас из-за неспособности Мореллы произвести на свет на свет жизнеспособного наследника. Мне нужен внук, Риго. Это первое. Далее. Благодаря счастливой случайности мэтр Аурело нашел лекарство против тихого ветра… тебе уже лучше?… это темная кровь, очень малая доза, растворенная в воде. И он подтвердил, что темная кровь дает почти абсолютную устойчивость к дыханию Арр-Мурра и некоторым другим болезням. Мне нужен здоровый и выносливый внук. Но и Морелла мне тоже нужна; ее влияние на отца беспредельно, а он держит в руках весь манорский магистрат. А теперь докажи, что не напрасно учился в университете и сделай выводы сам.
Риго молчал не более минуты.
— Кто она?.. надеюсь, не наша новая экономка…
— Размечтался. Ей девятнадцать лет, она родом из Свияра, сирота, из очень хорошей семьи, образованна, здорова и вынослива. Ты на ней женишься.
Целыми днями танцовщица смешивала, перетирала, заваривала, разливала, изо всех сил стараясь ничего не напутать; не один и не два раза она благословила уроки Веноны и тяжеловесную мудрость «Великого флорария». Вот и сегодня она, приведя себя в чувство горстью зажеванных насухую кофейных зерен, проделала уже привычную работу и, ощущая еще какой-то остаток сил, решила хоть чуточку облегчить жизнь тем, кто оказался в серых стенах больницы. Амариллис достала объемистую бутыль винного спирта, быстренько развела в ней розмариновую эссенцию, отчего в комнатушке повеяло бодрящим смолистым ароматом, и решила отнести эту смесь в больничные залы, обрызгать полы и стены. Плотно обхватив скользкую бутыль, девушка направилась в госпиталь, не потрудившись даже поаккуратнее повязать платок.
Миновав узкий темный коридор, Амариллис шагнула в густой, непригодный для дыхания воздух больничной залы; если не считать нескольких случаев неожиданных исцелений — игры природы, как сказал мэтр Аурело — больных за последние дни не уменьшилось, но и не прибыло. На это боялись надеяться, даже вслух об этом не говорили… но ведь ветер не может дуть вечно, не так ли?.. Амариллис решила пройти вглубь залы, обрызгать сначала стены по периметру, а потом, если что останется, то и пол. Перешагивая через высокий порог, она подняла глаза и замерла от удивления: у окна рядом с мэтром Аурело стоял высокий, богато одетый горожанин; разговаривая, он повернул голову, и Амариллис узнала в нем Сириана Мираваля, ратмана Эригона. До полудня было еще далеко, да и больные — все как на подбор — были незаразны, и тем не менее его появление здесь удивило бы кого угодно. То ли удивление Амариллис оказалось чересчур сильным, то ли выучка храмовой школы спасовала перед полуторамесячной усталостью, но, перешагивая порог, она неудачно зацепилась ногой, пошатнулась и выронила тяжелую бутыль ароматического настоя. Во все стороны брызнуло темным стеклом и резким звоном; у ног оцепеневшей девушки темнело настоящее розмариновое озеро.
— Это зачем? тебе что, дел не хватает?! — недовольный окрик Аурело отрезвил Амариллис и, не дожидаясь указаний, она мигом принесла щетку, совок и принялась убирать следы своей несостоявшейся заботы. И когда она уже все смела в аккуратную (даже мама бы не придралась) влажно блестящую горку, то увидела, как совсем рядом остановились черные сафьяновые сапоги, с украшенными золотом зубчатыми отворотами. Девушка почти минуту завороженно рассматривала эти сапоги… потом, сообразив, на чьи ноги они одеты, встала и поклонилась, по-прежнему не поднимая лица.
…Вздрогнув от неожиданности, Сириан обернулся посмотреть, что же это так оглушительно грохнуло. Он увидел девушку, не похожую на прочих сиделок, худенькую, миловидную, ее стремление поскорее убрать разбитое стекло позабавило, почти умилило его: ну ни дать, ни взять примерная девочка разбила чашку… не сердись, мама, я уже все убрала… Он прервал разговор с врачом и подошел поближе к ней, а когда она, не поднимая глаз, изящно поклонилась, взял ее за подбородок, приподнял лицо — и узнал великолепную танцовщицу, гордость труппы Лимпэнг-Танга… сейчас, впрочем, далекую от той чародейки, что порхала по сцене в праздники Третьего Лета.
Амариллис почувствовала, как пальцы ратмана приподнимают ее лицо и, приготовясь выслушать проповедь или что похуже, посмотрела ему в глаза. Сириан Мираваль не сердился… напротив, он чуть ли не по-отечески улыбался. И глазами тоже.
— Не стоит так пугаться, милая, ибо ничего дурного ты не сделала. Такой работы не выдержала бы ни одна из моих здоровенных дочерей… и как с ней справляется такой цветочек — уму непостижимо. Оставь все и пойди отдохни. Мэтр Аурело сказал, ты одна готовишь лекарства… это чересчур, я пришлю в помощь кого-нибудь из своих слуг. Ступай, ступай… и не нужно благодарностей.
Когда девушка покинула больничный зал, ратман повернулся к мэтру Аурело и спросил:
— Кто она?
— Танцовщица.
— Пойдемте на воздух, Аурело, и расскажите, кем она была до этого.
Они быстро шагали вдоль больничных стен — оставалось всего час до полудня — Аурело говорил, Сириан слушал.
— … ювелир, причем из лучших. Его эгреты, свитые из серебряных нитей, похожие на эфемерные морозные узоры на окнах, покупали даже эльфийки. Он был настоящий художник, и весьма состоятельный притом. Девочку ждала безбедная, уютная жизнь: вышла бы замуж за кого-нибудь помоложе из магистрата… а то и за одайнского князя, из тех, что поскромнее, муженек бы с нее пылинки сдувал, уж братцы бы его проконтролировали…
— … аш-Шудах?
— Ах да, вам он вряд ли известен, вы ведь не особо жалуете шаммахитов…
— …….???
— Помилуйте, мэтр Мираваль, да разве же в школе Нимы готовят шлюх?! Ими, как известно, рождаются… В храмовой школе обучают танцовщиц… школа удивительная, единственная в своем роде. Вы видели, как она танцует?.. вот именно. А вы говорите… Что? а, это… прадед со стороны отца. Нет, спасибо, сегодня я отобедаю в госпитале. К ужину? пожалуй, буду.
Едва Сириан перешагнул порог дома, экономка сообщила ему о приезде сына. Как всегда, Риго ждал отца в кабинете.
— Здравствуйте, отец. Как ваше драгоценное?..
— Как никогда отменно. А вот ты, похоже, стал сдавать. И не стыдно тебе? старик-отец держится, а ты…
— До старика вам еще далеко. Простите, что задержался… — тут Риго поморщился и потер виски.
— Морелла?.. — в этом вопросе ратмана было более утверждения, чем сомнения. — Как она?
— Плохо. Вчера лихорадка усилилась, она впала в беспамятство… может, и выживет, но матерью не станет уже никогда. Ребенок прожил ровно день, — Риго вытащил из рукава платок, прижал его к носу и невнятно, из-под материи, добавил: Если бы не этот треклятый ветер, у меня был бы сын…
— Сожалею. Ну-ну, присядь, не стой… И выпей-ка это. — И ратман протянул Риго бокал с обычной мелиссовой водой, налитой им из небольшого кувшина, стоявшего на каминной полке. Он дождался, пока сын выпьет все до дна, пока уймется кровь, капавшая на платок крупными, как ягоды смородины, каплями и сказал:
— Выслушай меня, сын. Времени у нас очень мало, тихий ветер вот-вот закончится. Ты знаешь, когда я принимаю решение, то промедлений не терплю. Тем более, когда времени в обрез. Так вот. Я не допущу, чтобы род Миравалей угас из-за неспособности Мореллы произвести на свет на свет жизнеспособного наследника. Мне нужен внук, Риго. Это первое. Далее. Благодаря счастливой случайности мэтр Аурело нашел лекарство против тихого ветра… тебе уже лучше?… это темная кровь, очень малая доза, растворенная в воде. И он подтвердил, что темная кровь дает почти абсолютную устойчивость к дыханию Арр-Мурра и некоторым другим болезням. Мне нужен здоровый и выносливый внук. Но и Морелла мне тоже нужна; ее влияние на отца беспредельно, а он держит в руках весь манорский магистрат. А теперь докажи, что не напрасно учился в университете и сделай выводы сам.
Риго молчал не более минуты.
— Кто она?.. надеюсь, не наша новая экономка…
— Размечтался. Ей девятнадцать лет, она родом из Свияра, сирота, из очень хорошей семьи, образованна, здорова и вынослива. Ты на ней женишься.