Страница:
— Не так плохо, дитя мое, — выходившая девушку сестра Тилита отхлебнула глоточек травяного чая и откинулась на спинку стула. — Но с танцами придется подождать. Срок траура еще не истек.
— Если я буду носить траур по всем правилам, то моя портниха испортит себе зрение неизбывно черным цветом, а лавка, поставляющая траурные ткани, безбожно обогатится на моих заказах, — Амариллис резко встала, отошла к окошку и остановилась спиной к собеседнице. — Я знаю, что моей семье вряд ли понравится, если я стану изображать из себя похоронную лошадь: вся в черном, а остатки волос сойдут за белый плюмажик… Фрон и Трай терпеть не могут, когда я плачу… и папа с мамой всегда говорили, что я родилась им на радость. Разве могу я их разочаровать?! Вот она я, живая… а смерть пусть подавится… — плечи ее предательски задрожали, и она замолчала.
— Знаешь, на прошлой неделе у нас в странноприимном доме остановился один мой оч-ч-чень дальний родственник. Он советник магистрата Маноры, — снова заговорила через несколько минут сестра Тилита, — и скоро выдает замуж свою единственную дочушку. Поэтому ей срочно понадобилась своя, личная горничная, умеющая хорошо шить — чтобы побыстрее управиться с приданым, и согласная ехать вместе с хозяйкой в Арзахель — она идет за какого-то тамошнего барончика, там этого добра — как грязи в распутицу. Все расходы на гардероб и дорожные издержки он берет на себя; плата тоже неплохая — пять золотых в месяц. Если подобные условия тебя устраивают, он будет ждать завтра, сразу после первой утренней трапезы… Да погоди ты обниматься, может, он тебе и не глянется…
— Если он глянулся вам — а иначе вы бы мне ни словечком о нем не обмолвились — то уж мне грех нос воротить! Спасибо вам, спасибо!… за все.
— Не за что, дитя мое. Признаться, я привязалась к тебе… может, даже больше, чем позволяет наше Правило Беспристрастия. Я буду молиться за тебя… ну, будет, будет тебе…
Советник магистрата Маноры оказался пожилым, благопристойным господином; с Амариллис он обращался вежливо, с расспросами о прошлой жизни не лез, с неприличными предложениями — тоже. Чего же еще? Его дочь, Литана — пышный, роскошный цветок, обласканный солнцем Юга — приняла новую горничную очень даже приветливо, а когда узнала о ее незаурядном даре вышивальщицы, так и вовсе отдала в ее руки весь свой гардероб, и почти каждый вечер угощала пирожными и чувствительными разговорами. Чего же еще? Манора, похожая на пестрого и крикливого попугая, сумела согреть сердце Амариллис в своих смуглых, прокаленных солнцем ладонях, безалаберные песни под бренчание гитар вытеснили из ее памяти утробные звуки булькающей под сиденьем стула воды, и море здесь было такое теплое, отрадно-зеленое… Чего же еще?
На третий день плавания по морю Покоя их корабль был с поразительной легкостью взят на абордаж муспельскими пиратами (возможно, легкость была обусловлена тем, что накануне ночью помощник капитана, соблазненный звонким золотом, вышвырнул все содержимое крюйс-камеры за борт). Амариллис вместе с вцепившейся в ее руку мертвой хваткой Литаной, потерявшей от вполне понятного страха всякую способность к рассуждению, отправилась в душное брюхо трюма. Потом была Пойола — самое отвратительное место во всем Обитаемом мире, разве только за Краем Света, в Незнаемых Землях, найдется что-нибудь похлеще — несколько огромных бараков для живого товара, ждущего отправки в Нильгау или в Шаммах, кучи гниющего мусора, а в качестве украшения — пара заблеванных трактиров возле паромной пристани. Потом — предварительный торг в Мисре, где Амариллис купил краснобородый Коатль. Сказать по правде, это была незапланированная покупка, поскольку девушка даже наполовину не соответствовала его идеалу красивой рабыни (маленькая грудь, короткие волосы, насмешливый взгляд — безнадежное сочетание…); вот только купленная в жарком торге пышногрудая, длинноволосая и волоокая Литана никак не желала отпускать руку своей горничной. Коатль очень быстро понял, что придется либо оторвать эту руку, либо купить уж еще одну девицу… в качестве довеска. Немного поразмыслив и кое-что сообразив («А в знак нашего безграничного почтения к достойнейшему покупателю мы бесплатно отдаем ему любимую служанку красавицы!»), торговец снова запустил руку в кошель. И каково же было его удивление, когда действительно достойнейший (Коатль такие вещи просекал очень четко) покупатель остановил свой выбор именно на этой белке с облезлым хвостом…
— Ты знаешь, а ведь я даже не очень удивилась тому, что ты решил меня вызволить. Как будто только так и должно было произойти. Нет, я довольно честно настраивала себя на роль служанки-вышивальщицы при какой-нибудь толстой шаммахитке — и это было самым лучшим из рассматриваемых мною вариантов! О худших вспоминать не хочу. И все равно будто ждала чего-то… да бабулю вспоминала.
— Да уж, предки у тебя занятные. Будь добра, подкинь мне персик и ходи уже, сколько можно думать!
— Лови… и не торопи меня, не люблю.
Арколь и Амариллис сидели в одном из покоев дома аш-Шудаха и играли в махшит — игру, заключавшуюся в передвижении трехцветных агатовых фигурок по довольно сложному узору, нарисованному на деревянной доске, целью игроков было достижение той точки, из которой начинал виться узор. Амариллис научилась этой игре сравнительно недавно, но это не мешало ей раз за разом обыгрывать своего более опытного партнера. Прошло уже более трех месяцев с того дня, когда аш-Шудах, отсчитав не слишком большое количество золотых монет в бездонный кошель Коатля краснобородого, стал хозяином «облезлой белки». Сразу же по прибытии в Ирем — а надо сказать, что во время этого путешествия Амариллис и Арколь болтали столько, что переплюнули всех манорских попугаев, вместе взятых: она впервые за много месяцев называла имена родителей и братьев, и взахлеб рассказывала о своем доме, он — впервые не стесняясь и почти без злости — описывал ей свое сиротское детство и, только что не лопаясь от важности, повествовал о своих успехах в магии («А Учитель и говорит мне: „Немедленно верни статую на место! она хоть и сомнительное, но все ж таки единственное украшение храмового фронтона!“»); а потом они начинали спорить, до хрипоты и до взаимных оскорблений — и все из-за смиренных Дочерей Добродетели, тогда в беседу (вернее, в ругань) вступал аш-Шудах и переводил ее в более безопасное русло, кстати сказать, его предсказание сбылось — Арколь и Амариллис подружились… но и только — да, так вот по прибытии в Ирем маг дал девушке вольную и оставил в своем доме.
Амариллис снова пришлось привыкать к новому городу, вернее, к новой стране. Шаммахитский язык она освоила с магической помощью Арколя за пару недель, и говорила с милым северным акцентом, превращяя все гортанные звуки в твердые согласные и иногда проглатывая сдвоенные гласные. Опять же с помощью — но уже не магической — Арколя она освоилась в Иреме Многодивном; поглазела на все достопримечательности Харута Высокого и, несмотря на неодобрение аш-Шудаха, сделала несколько вылазок в Марут Скверный (эти два квартала столицы Шаммаха, разделенные неторопливой Лаолой, единоводной сестрой Лиала, вот уже несколько столетий подряд замечательно сосуществовали рядом друг с другом — вероятно, благодаря разводным мостам, неизменно размыкавшимся с наступлением темноты…). Она загорела, посвежела, научилась с изяществом носить джеллабу и головную накидку, и почти перестала плакать по ночам.
— Арколь, я, пожалуй, спасу тебя от неминуемого поражения. Пожалуйста, пойди присмотри за приготовлением стотравного эликсира, не перегрелся бы, как в прошлый раз, — аш-Шудах выразительно посмотрел на ученика и тот, отвесив наипочтительнейший поклон, удалился.
— Угодно партию в махшит? — осведомилась Амариллис, ставя фигурки в первоначальный порядок.
— Угодно поговорить с тобой, дева. Не красней, о твоем ночном визите я не скажу более ни слова. Речь пойдет о твоей дальнейшей судьбе.
— Вот как, ни больше, ни меньше?
— Именно так. И за что только Вседержитель ниспослал тебя на мою голову…
— За грехи, наверное…
— Я столько не грешил. С Арколем было понятно сразу — он маг, маг по рождению и призванию. А что мне делать с тобою — ума не приложу. Замуж тебе еще рано, к магии нет ни малейших способностей…
— Зато я хорошо вышиваю… а танцую еще лучше.
— Что ж… давай проверим. Сегодня вечером нас ждут в школе танцев при храме Нимы. Не струсишь?
— Еще чего… — и Амариллис задрала подбородок вверх. На самом же деле она не на шутку испугалась. При храме Нимы Сладкогрудой, одной из наиболее почитаемых в Иреме второстепенных богинь, была знаменитая школа танцовщиц, попасть в которую было едва ли не сложнее, чем в сокровищницу властителей Шаммаха.
Глава третья. «Стойка и пауза» — и еще пять правил школы Нимы
— Если я буду носить траур по всем правилам, то моя портниха испортит себе зрение неизбывно черным цветом, а лавка, поставляющая траурные ткани, безбожно обогатится на моих заказах, — Амариллис резко встала, отошла к окошку и остановилась спиной к собеседнице. — Я знаю, что моей семье вряд ли понравится, если я стану изображать из себя похоронную лошадь: вся в черном, а остатки волос сойдут за белый плюмажик… Фрон и Трай терпеть не могут, когда я плачу… и папа с мамой всегда говорили, что я родилась им на радость. Разве могу я их разочаровать?! Вот она я, живая… а смерть пусть подавится… — плечи ее предательски задрожали, и она замолчала.
— Знаешь, на прошлой неделе у нас в странноприимном доме остановился один мой оч-ч-чень дальний родственник. Он советник магистрата Маноры, — снова заговорила через несколько минут сестра Тилита, — и скоро выдает замуж свою единственную дочушку. Поэтому ей срочно понадобилась своя, личная горничная, умеющая хорошо шить — чтобы побыстрее управиться с приданым, и согласная ехать вместе с хозяйкой в Арзахель — она идет за какого-то тамошнего барончика, там этого добра — как грязи в распутицу. Все расходы на гардероб и дорожные издержки он берет на себя; плата тоже неплохая — пять золотых в месяц. Если подобные условия тебя устраивают, он будет ждать завтра, сразу после первой утренней трапезы… Да погоди ты обниматься, может, он тебе и не глянется…
— Если он глянулся вам — а иначе вы бы мне ни словечком о нем не обмолвились — то уж мне грех нос воротить! Спасибо вам, спасибо!… за все.
— Не за что, дитя мое. Признаться, я привязалась к тебе… может, даже больше, чем позволяет наше Правило Беспристрастия. Я буду молиться за тебя… ну, будет, будет тебе…
Советник магистрата Маноры оказался пожилым, благопристойным господином; с Амариллис он обращался вежливо, с расспросами о прошлой жизни не лез, с неприличными предложениями — тоже. Чего же еще? Его дочь, Литана — пышный, роскошный цветок, обласканный солнцем Юга — приняла новую горничную очень даже приветливо, а когда узнала о ее незаурядном даре вышивальщицы, так и вовсе отдала в ее руки весь свой гардероб, и почти каждый вечер угощала пирожными и чувствительными разговорами. Чего же еще? Манора, похожая на пестрого и крикливого попугая, сумела согреть сердце Амариллис в своих смуглых, прокаленных солнцем ладонях, безалаберные песни под бренчание гитар вытеснили из ее памяти утробные звуки булькающей под сиденьем стула воды, и море здесь было такое теплое, отрадно-зеленое… Чего же еще?
На третий день плавания по морю Покоя их корабль был с поразительной легкостью взят на абордаж муспельскими пиратами (возможно, легкость была обусловлена тем, что накануне ночью помощник капитана, соблазненный звонким золотом, вышвырнул все содержимое крюйс-камеры за борт). Амариллис вместе с вцепившейся в ее руку мертвой хваткой Литаной, потерявшей от вполне понятного страха всякую способность к рассуждению, отправилась в душное брюхо трюма. Потом была Пойола — самое отвратительное место во всем Обитаемом мире, разве только за Краем Света, в Незнаемых Землях, найдется что-нибудь похлеще — несколько огромных бараков для живого товара, ждущего отправки в Нильгау или в Шаммах, кучи гниющего мусора, а в качестве украшения — пара заблеванных трактиров возле паромной пристани. Потом — предварительный торг в Мисре, где Амариллис купил краснобородый Коатль. Сказать по правде, это была незапланированная покупка, поскольку девушка даже наполовину не соответствовала его идеалу красивой рабыни (маленькая грудь, короткие волосы, насмешливый взгляд — безнадежное сочетание…); вот только купленная в жарком торге пышногрудая, длинноволосая и волоокая Литана никак не желала отпускать руку своей горничной. Коатль очень быстро понял, что придется либо оторвать эту руку, либо купить уж еще одну девицу… в качестве довеска. Немного поразмыслив и кое-что сообразив («А в знак нашего безграничного почтения к достойнейшему покупателю мы бесплатно отдаем ему любимую служанку красавицы!»), торговец снова запустил руку в кошель. И каково же было его удивление, когда действительно достойнейший (Коатль такие вещи просекал очень четко) покупатель остановил свой выбор именно на этой белке с облезлым хвостом…
— Ты знаешь, а ведь я даже не очень удивилась тому, что ты решил меня вызволить. Как будто только так и должно было произойти. Нет, я довольно честно настраивала себя на роль служанки-вышивальщицы при какой-нибудь толстой шаммахитке — и это было самым лучшим из рассматриваемых мною вариантов! О худших вспоминать не хочу. И все равно будто ждала чего-то… да бабулю вспоминала.
— Да уж, предки у тебя занятные. Будь добра, подкинь мне персик и ходи уже, сколько можно думать!
— Лови… и не торопи меня, не люблю.
Арколь и Амариллис сидели в одном из покоев дома аш-Шудаха и играли в махшит — игру, заключавшуюся в передвижении трехцветных агатовых фигурок по довольно сложному узору, нарисованному на деревянной доске, целью игроков было достижение той точки, из которой начинал виться узор. Амариллис научилась этой игре сравнительно недавно, но это не мешало ей раз за разом обыгрывать своего более опытного партнера. Прошло уже более трех месяцев с того дня, когда аш-Шудах, отсчитав не слишком большое количество золотых монет в бездонный кошель Коатля краснобородого, стал хозяином «облезлой белки». Сразу же по прибытии в Ирем — а надо сказать, что во время этого путешествия Амариллис и Арколь болтали столько, что переплюнули всех манорских попугаев, вместе взятых: она впервые за много месяцев называла имена родителей и братьев, и взахлеб рассказывала о своем доме, он — впервые не стесняясь и почти без злости — описывал ей свое сиротское детство и, только что не лопаясь от важности, повествовал о своих успехах в магии («А Учитель и говорит мне: „Немедленно верни статую на место! она хоть и сомнительное, но все ж таки единственное украшение храмового фронтона!“»); а потом они начинали спорить, до хрипоты и до взаимных оскорблений — и все из-за смиренных Дочерей Добродетели, тогда в беседу (вернее, в ругань) вступал аш-Шудах и переводил ее в более безопасное русло, кстати сказать, его предсказание сбылось — Арколь и Амариллис подружились… но и только — да, так вот по прибытии в Ирем маг дал девушке вольную и оставил в своем доме.
Амариллис снова пришлось привыкать к новому городу, вернее, к новой стране. Шаммахитский язык она освоила с магической помощью Арколя за пару недель, и говорила с милым северным акцентом, превращяя все гортанные звуки в твердые согласные и иногда проглатывая сдвоенные гласные. Опять же с помощью — но уже не магической — Арколя она освоилась в Иреме Многодивном; поглазела на все достопримечательности Харута Высокого и, несмотря на неодобрение аш-Шудаха, сделала несколько вылазок в Марут Скверный (эти два квартала столицы Шаммаха, разделенные неторопливой Лаолой, единоводной сестрой Лиала, вот уже несколько столетий подряд замечательно сосуществовали рядом друг с другом — вероятно, благодаря разводным мостам, неизменно размыкавшимся с наступлением темноты…). Она загорела, посвежела, научилась с изяществом носить джеллабу и головную накидку, и почти перестала плакать по ночам.
— Арколь, я, пожалуй, спасу тебя от неминуемого поражения. Пожалуйста, пойди присмотри за приготовлением стотравного эликсира, не перегрелся бы, как в прошлый раз, — аш-Шудах выразительно посмотрел на ученика и тот, отвесив наипочтительнейший поклон, удалился.
— Угодно партию в махшит? — осведомилась Амариллис, ставя фигурки в первоначальный порядок.
— Угодно поговорить с тобой, дева. Не красней, о твоем ночном визите я не скажу более ни слова. Речь пойдет о твоей дальнейшей судьбе.
— Вот как, ни больше, ни меньше?
— Именно так. И за что только Вседержитель ниспослал тебя на мою голову…
— За грехи, наверное…
— Я столько не грешил. С Арколем было понятно сразу — он маг, маг по рождению и призванию. А что мне делать с тобою — ума не приложу. Замуж тебе еще рано, к магии нет ни малейших способностей…
— Зато я хорошо вышиваю… а танцую еще лучше.
— Что ж… давай проверим. Сегодня вечером нас ждут в школе танцев при храме Нимы. Не струсишь?
— Еще чего… — и Амариллис задрала подбородок вверх. На самом же деле она не на шутку испугалась. При храме Нимы Сладкогрудой, одной из наиболее почитаемых в Иреме второстепенных богинь, была знаменитая школа танцовщиц, попасть в которую было едва ли не сложнее, чем в сокровищницу властителей Шаммаха.
Глава третья. «Стойка и пауза» — и еще пять правил школы Нимы
Храм Нимы находился на одном из многочисленных холмов Харута; изящное, невесомое здание бело-розового мрамора окружал тщательно ухоженный сад. Амариллис шла по дорожке, посыпанной золотистым песком, рассматривала затейливый узор на плаще идущего впереди аш-Шудаха и тщетно старалась побороть дрожь в коленках. Наконец они оказались перед фронтоном храма, украшенном скульптурными изображениями нежнорукой Нимы и ее весьма многочисленных возлюбленных в самых замысловатых позах… некоторые из них были вполне пристойными, а некоторые входили в прямое противоречие с законом земного тяготения. Они поднялись по гладким каменным ступеням и оказались в прохладной зале, где их уже ждала госпожа Эниджа, хозяйка школы танцев. Эниджа — немолодая, сухопарая, прямая как спица шаммахитка — почтительно поздоровалась с аш-Шудахом, не обратив ни малейшего внимания на замершую у входа девушку. Обменявшись с магом несколькими фразами, она ненадолго вышла и тут же вернулась, неся в ладони прозрачный кристалл размером с каштан. С поклоном передав его аш-Шудаху, танцмейстерша подошла к Амариллис и приветливо обратилась к ней:
— Добро пожаловать, дитя мое. Твой господин сказал мне, что ты никогда не училась танцу специально, и это даже хорошо — не придется устранять ненужные навыки…Пожалуйста, просто покажи мне, как танцуют у тебя на родине… но сначала напой мелодию, под которую ты хочешь танцевать.
— Здравствуйте, госпожа Эниджа… а кому напеть, вам?
— Нет, не мне, а вот этому камешку, — и Эниджа указала на кристалл, который рассматривал маг.
Амариллис подошла к аш-Шудаху, приняла от него сверкающий камень и ободряющую улыбку, смущенно улыбнулась в ответ и, подумав немного, пропела припев одной песенки, которую слышала еще от бабушки.
— Ми-а-мо… ла-ла-лей… ми-а-мо-ла…
Кристалл неожиданно задрожал в ладони Амариллис и мгновенно взлетел в воздух, застыв на уровне глаз девушки. От неожиданности она ойкнула и отпрянула в сторону.
— Не бойся… — это говорил аш-Шудах, — Хранитель Мелодий принял тебя, это очень хороший знак. Теперь надо лишь вспомнить и почувствовать ту музыку, которая тебе нужна… и танцевать.
Амариллис собралась с духом, вышла на середину залы; кристалл же следовал за нею, слегка покачиваясь в воздухе. Девушка вздохнула, расправила плечи, повела перед собой руками, словно раздвигая невидимый занавес — и в этот момент зазвучала напетая ею мелодия, и она, не в силах сопротивляться ее нежной силе, начала двигаться. Сначала несмело, потом все легче и быстрее; ее руки действительно становились похожи на ивовые ветви, о которых пелось в песне, — гибкие, манящие, тонкие, а тело словно клонилось под порывами весеннего ветра… Совершенно забыв о двух своих зрителях (да и о цели визита тоже), Амариллис порой начинала подпевать кристаллу и самозабвенно кружилась по зале, как когда-то кружилась по зеленым лугам Свияра. Она действительно очень любила танцевать… еще в той, прошлой, жизни ее не раз выбирали королевой хоровода и любой парень мечтал встать с нею рядом под задорные звуки музыки, чтобы крепко, обеими руками взяв за талию, поднимать ее высоко-высоко, и принимать затем в свои объятия… а потом, под финальные переливы колокольчиков, всласть накружить на руках… Музыка затихла, и девушка остановилась, растерянно опустив руки.
— Вы были совершенно правы, о многославный. Я принимаю вашу воспитанницу в школу, — госпожа Эниджа улыбалась и выглядела очень довольной. — Прошу вас, пройдем во внутренние покои.
Втроем они прошли через незаметную боковую дверь, миновали тенистый дворик и оказались перед небольшим двухэтажным домом, с белоснежными стенами, увитыми темно-зеленым плющом с крупными пурпурными цветками. Из распахнутого окна нижнего этажа доносилась тягучая музыка Шаммаха.
— Вечерние занятия закончатся через несколько минут, — обратилась к своим спутникам Эниджа, — и я смогу познакомить тебя с твоими будущими подругами, — и она ласково дотронулась до плеча Амариллис.
— Ты можешь не бояться, в школе Нимы никто и никого не обижает, за агрессию и нетерпимость наказание одно — исключение. Так что наши девушки предпочитают дружить.
— Я останусь здесь насовсем? — и Амариллис посмотрела на аш-Шудаха чуть ли не жалостно, — Отсылаете, да?
— Не совсем, — усмехнулся в ответ маг, — ты будешь жить здесь, поскольку занятия в школе проводятся каждый день по два раза и из дому ты просто не набегаешься. Но раз или два в неделю ты сможешь приходить домой, и уж так и быть, на это время я буду отпускать Арколя, дабы вы не умерли в разлуке. Но на ночь будешь возвращаться сюда. Мне так будет спокойнее.
— Учитель… — и Амариллис мучительно покраснела.
- Итак, решено. Благодарю вас за оказанное доверие, о достойнейший, — и госпожа Эниджа раскланялась с аш-Шудахом, — Проходи, Амариллис. Школа Нимы ждет тебя. — И она жестом пригласила Амариллис войти.
Уже после того, как девушка прошла в дверь, шаммахитка обернулась к магу и укоризненно сказала:
— Ты мог бы быть с нею поласковей. И уж тем более обойтись без намеков при посторонних. Ладно уж, не извиняйся… я прослежу за девочкой, — и она вошла в дом.
Амариллис стояла на пороге довольно большой залы, занимавшей почти весь первый этаж школы. Одна стена была сплошь зеркальная, и в ней отражалась зелень кустов, заглядывавших в окна на противоположной стене, пол был деревянный, отполированный до блеска, и на нем, на маленьких шелковых подушечках сидело несколько девушек, одетых в одинаковые светло-желтые туники до середины бедра и легкие неширокие шаровары. При появлении госпожи Эниджи они встали.
— Девочки, урок закончен. Присядьте и отдохните, — и она легонько подтолкнула Амариллис вперед.
— Принимайте новую подругу. Назовитесь, как того требуют наши правила, и ступайте все вместе в купальню. Лалик, присмотри за новенькой на первых порах.
Эниджа уселась на одну из подушек, подтолкнув к Амариллис такую же.
— Меня зовут Гинивара, я из северного Нильгау, — у этой девушки была ярко-бронзовая кожа, резкие и красивые черты лица, длинные черные волосы забраны в два хвоста высоко над ушами, глаза смотрели приветливо и проницательно, — я будущая жрица Калима, и обучаюсь священному искусству танца, дабы достойно исполнять свои обязанности. Добро пожаловать, сестра.
— А я — Лалик, — улыбнулась Амариллис изящная смугленькая шаммахитка с волосами, заплетенными в десять кос (каждая до пояса) и симпатичным веселым личиком, — дочь Ирема Многодивного. Я здесь, чтобы суметь порадовать своего господина, первого советника Властителя Шаммаха, да продлит Вседержитель его век и да сохранит его расположение к моему ан-Нуману!
— Я — Муна, родом из Краглы, — говорившая была высокой, статной северянкой с прозрачно-зелеными глазами и светлыми, почти белыми косами, закинутыми на грудь, — сюда меня привела судьба и не скажу, что я ей поначалу не сопротивлялась. Мое предназначение пока не ясно, но скорее всего я буду выступать на сцене, и невероятно прославлюсь, и мой неблагодарный жених от досады сожрет свои вонючие сапоги! — она улыбнулась и подмигнула Амариллис, отчего ее лицо необыкновенно похорошело.
— Привет тебе, сестра. Меня зовут Ксилла, я из Суртона, из великого города Иссы, — это была похожая на фарфоровую статуэтку, черноглазая девушка, самая молоденькая из присутствующих, — я очень хочу выступать в Императорском Саду, в Жасминовой Беседке — как моя мама… и надеюсь достичь желаемого под руководством госпожи Эниджи.
Настала очередь Амариллис.
— Мир вам, сестры. Я — Амариллис, родом из Свияра, что на Кадже Бесноватой. Вся моя семья погибла в наводнении год назад, а мне судьба, видно, еще не отмеряна. Сюда меня привел мой… господин, великий маг аш-Шудах, потому что я объела все зимние персики в его саду и он решил сохранить для себя хотя бы летние.
— Ну что ж… а я, как ты уже знаешь от своего всеведущего господина, Эниджа — хозяйка школы танца и жрица Нимы Мягковласой. Меня не надо бояться, но прислушиваться ко мне необходимо. Ступайте, девочки, поплавайте… и расскажите Амариллис о здешней жизни.
Здешняя жизнь оказалась нескучной, когда напряженной, а когда и расслабленной. Жили девушки в одной общей комнате, большой и светлой, обставленной почти роскошно. Кровати застелены вышитыми покрывалами, повсюду зеркала в резных позолоченных рамах, туалетные столики просто завалены всевозможными благовониями, декоративными красками, безделушками… В углу комнаты столик, а на нем — принадлежности для письма, рядом невысокий шкафчик с книгами на разных языках Обитаемого Мира. Шкаф для хранения одежды был невелик, поскольку все девушки носили либо простую пару для занятий, либо легкие светлые джеллабы; время пышных нарядов для них еще не наступило… Позади школы был большой бассейн голубоватого мрамора, где ученицы могли плескаться в любое время сколько душе угодно, опустошать фруктовые деревья тоже не возбранялось. Сами занятия проходили в зеркальном зале и, изредка, на травяной лужайке возле бассейна.
Девушки поднимались довольно рано, быстренько совершали утренний туалет (несмотря на обилие косметики, ею почти не пользовались — все равно от пота размажется) и бегом спускались в купальню, поплавать и размяться в воде. Потом был завтрак; в основном учениц кормили коричневым рисом, овощами с острыми приправами, всевозможными фруктовыми муссами и запеканками, а в обеденный час — нежным птичьим мясом или рыбой. Затем следовал книжный час, когда приглашенная учительница рассказывала о городах и государствах Обитаемого Мира, об их истории и обычаях, читала вместе с девушками книги и учила их писать стихи. (Все ученицы знали — кроме всеобщего — еще хотя бы один язык, и, постоянно общаясь, узнавали наречия друг друга). Ну а потом, смеясь и охая, они шли в зеркальный зал.
— … Лалик, выпрями спину. Амариллис, прекрати стискивать зубы, расслабь лицо. Ксилла, не жмись. Итак, мы начинаем.
И они начинали. В первой половине урока девушки разучивали начерно какие-нибудь совсем несложные па, осваивали красивые жесты и позы. Потом начиналось мучение — растяжка мышц и сухожилий. В общем хоре постанываний, мычания, охов и вскриков не было слышно только Ксиллы, от природы гибкой, как ивовая веточка. Все остальные терпели и страдали.
— Где твое милосердие, Муна? Может, ты оставила его под подушкой? Сбегай, глянь, а? А-а-а… — и Гинивара, сидящая на полу с раскинутыми ногами, которым не давали сдвинуться ступни Муны, которая еще и наклоняла ее вперед и вниз, давя на плечи руками, застучала по полу кулаками.
— Не стони… лучше подумай о том, как ты сделаешь то же самое со мной. Что, уже лучше?
— Лалик, душенька, может хватит? — Амариллис умоляюще глядела на подругу, несущую очередную гирьку. Девушка сидела выпрямив спину, сжимая сложенные подошва к подошве ступни руками, а на ее разведенных коленках лежали плоские гирьки, под тяжестью которых колени опускались все ниже и ниже.
— Ну вот еще две штучки, и все… Потерпи, а?………………?! Амариллис! И где ты только понабралась таких слов!
— В Пойоле слышала……………..!!!!
После небольшого отдыха, во время которого они лежали на полу, расслабленные, как тряпочки, снова приходил черед осваивать танцевальные па и линии, на этот раз — тщательно и безупречно.
— Девочки, перенесите вес на левую ногу, — Эниджа оглядывала их, словно полководец свою личную гвардию. — Правой полшага вперед, так, стоп… А теперь смотрите: бедро идет вверх и вперед, как-будо вы отталкиваете мячик, и назад… попы подожмите, ступня на носке и выгнута, голень не крутить! Еще раз! Еще! Еще! Плохо. Ксилла, не дергайся так резко, плавнее, мягче надо… понимаешь? Амариллис! Не вихляй так бедрами, завяжи их в один узел соблазна… ясно? Лалик… танцевать — это не значит крутить задом напропалую, как жаждущая кота кошка. Запомните все — когда танцевала великолепная Яшма, то даже у евнухов загорались глаза… глаза! а не шаровары пучились, как в скабрезных историях, над которыми вы хихикаете! Какое наше первое правило? Танцовщица школы Нимы славит Любовь, а не предлагает себя на ночь!
И движение повторялось еще и еще, становясь поначалу ненавистным, затем — привычным, а в какой-то прекрасный момент — естественным; и ученицы начинали понимать, что в это движение они могут вложить любой нужный им смысл…
После утреннего урока снова был бассейн, смывавший боль и усталость, и обед. Откушав, девушки принимались вовсю отдыхать — кто прятался в тени сада и дремал, кто устраивался поудобнее с книгой, а кто предпочитал поболтать. Амариллис легко нашла общий язык со всеми ученицами Нимы, но более всего ей было приятно общество Лалик и Муны. Ксилла была чересчур молчалива и утонченна, и Амариллис не могла отделаться от ощущения, что ее не всегда пристойные выражения и вольный юмор шокируют или даже пугают маленькую суртонку. Гинивара же оказалась весьма целеустремленной особой, все свое сознательное (то есть проведенное не во сне) время она отдавала подготовке к будущему жречеству: если не танцевала или не упражнялась, то читала, медитировала, учила наизусть огромный священный календарь Калима… словом, она всегда была занята. А вот с Лалик можно было славно поболтать — о шаммахитских нравах, о придворных обычаях (Амариллис хохотала не меньше получаса, когда узнала, что приветствующий властителя Шаммаха должен опуститься на колени, голову уткнуть в пол, и задрать зад выше макушки своего тюрбана… она долго не могла угомониться и все выкрикивала сквозь слезы: «Моя задница приветствует тебя, о Светлейший!.. Мой… ой… пук прославляет тебя, о Величайший!..»), и о мужчинах. Лалик рассказывала подружке о своем ан-Нумане, которого любила легко и весело, хвасталась его ласками и подарками, а Амариллис в один особенно жаркий полдень наконец смогла облегчить свое сердце и поделилась с нею нежной тайной…
— Если бы ты только увидела его, то поняла бы меня. В него невозможно не влюбиться… Глаза, как черные алмазы, на сердце вырезают слово страсти, и пальцев легкое прикосновенье рассудок повергает ниц…
— Это ты сама сочинила?
— Нет… это один поэт с Белого Острова.
— Неплохо для северянина. И что же было дальше? Ты стала вздыхать и грустить, ему это надоело, и он отправил тебя сюда?
— Нет… Я, видно, совсем спятила от этой любви и решила сама сделать первый шаг.
— Да ты что?!
— Именно. Взяла и заявилась к нему в покои на ночь глядя, вся такая решительная и дрожащая… если буду часто вспоминать об этом, умру со стыда. О Нима Сладкоязыкая, и кем я себя тогда возомнила?!
— А он?
— Он?.. Он взял меня за руку, отвел в сад и велел попробовать еще незрелый персик. Откусила я — фу, кислятина-то какая! Жую, морщусь, а плюнуть боюсь… проглотила кое-как и молчу, глазами хлопаю, как дура… А он спрашивает — понравилось, мол? Какое там, отвечаю, кому ж такое понравится?! Вот именно, отвечает он, мне это тоже не по вкусу. Я, когда поняла, хотела заплакать, а он взял мое лицо в ладони, в глаза посмотрел и сказал что-то… не знаю, на каком языке. Я потом Арколю попыталась повторить, он, кажется, понял, но переводить не стал, сколько я не просила. Вместо этого завел высокоученую скучищу о чувствах истинных и мнимых, и… как это он сказал?.. ах, да — о нетерпении сердца. Хорошо ему рассуждать — сбегает к марутским прелестницам, и готово дело.
— А потом аш-Шудах отослал тебя в школу?
— Ну что сразу «отослал»! Если бы аш-Шудах захотел, так хоть в Арр-Мурра отправил бы, чтобы я его «черные алмазы» не мозолила. Он желает мне добра…
— А ты желаешь его самого…
— Ох, Лалик, я и сама иногда не знаю, чего же я желаю… Ого, кажется в колокол брякнули. Ну что, встаем? пойдем дальше руки-ноги выкручивать во имя искусства…
Второй урок начинался сразу с мучений: опять растяжка, бесконечные приседания на цыпочках, вытягивающий жилы «закат-рассвет» (это упражнение было придумано легендарной Яшмой и заключалось в медленном — очень медленном! — приседании при расставленных ногах, вывернутых наружу носках, прямой спине и красиво раскинутых руках, а потом таком же медленном вставании), тренировка гибкости спины в нырках под палку, высоту которой регулировала госпожа Эниджа, и множество других способов причинить сладкую боль телам будущих танцовщиц.
— Медленнее, Лалик, ты не под куст присаживаешься! Так… а куда это ты глаза опустила? А ну-ка, подбородок вверх… глаза на меня… и взгляд соколицы, а не курицы-несушки! Хорошо… Девочки, вспомним наше правило:
— Добро пожаловать, дитя мое. Твой господин сказал мне, что ты никогда не училась танцу специально, и это даже хорошо — не придется устранять ненужные навыки…Пожалуйста, просто покажи мне, как танцуют у тебя на родине… но сначала напой мелодию, под которую ты хочешь танцевать.
— Здравствуйте, госпожа Эниджа… а кому напеть, вам?
— Нет, не мне, а вот этому камешку, — и Эниджа указала на кристалл, который рассматривал маг.
Амариллис подошла к аш-Шудаху, приняла от него сверкающий камень и ободряющую улыбку, смущенно улыбнулась в ответ и, подумав немного, пропела припев одной песенки, которую слышала еще от бабушки.
— Ми-а-мо… ла-ла-лей… ми-а-мо-ла…
Кристалл неожиданно задрожал в ладони Амариллис и мгновенно взлетел в воздух, застыв на уровне глаз девушки. От неожиданности она ойкнула и отпрянула в сторону.
— Не бойся… — это говорил аш-Шудах, — Хранитель Мелодий принял тебя, это очень хороший знак. Теперь надо лишь вспомнить и почувствовать ту музыку, которая тебе нужна… и танцевать.
Амариллис собралась с духом, вышла на середину залы; кристалл же следовал за нею, слегка покачиваясь в воздухе. Девушка вздохнула, расправила плечи, повела перед собой руками, словно раздвигая невидимый занавес — и в этот момент зазвучала напетая ею мелодия, и она, не в силах сопротивляться ее нежной силе, начала двигаться. Сначала несмело, потом все легче и быстрее; ее руки действительно становились похожи на ивовые ветви, о которых пелось в песне, — гибкие, манящие, тонкие, а тело словно клонилось под порывами весеннего ветра… Совершенно забыв о двух своих зрителях (да и о цели визита тоже), Амариллис порой начинала подпевать кристаллу и самозабвенно кружилась по зале, как когда-то кружилась по зеленым лугам Свияра. Она действительно очень любила танцевать… еще в той, прошлой, жизни ее не раз выбирали королевой хоровода и любой парень мечтал встать с нею рядом под задорные звуки музыки, чтобы крепко, обеими руками взяв за талию, поднимать ее высоко-высоко, и принимать затем в свои объятия… а потом, под финальные переливы колокольчиков, всласть накружить на руках… Музыка затихла, и девушка остановилась, растерянно опустив руки.
— Вы были совершенно правы, о многославный. Я принимаю вашу воспитанницу в школу, — госпожа Эниджа улыбалась и выглядела очень довольной. — Прошу вас, пройдем во внутренние покои.
Втроем они прошли через незаметную боковую дверь, миновали тенистый дворик и оказались перед небольшим двухэтажным домом, с белоснежными стенами, увитыми темно-зеленым плющом с крупными пурпурными цветками. Из распахнутого окна нижнего этажа доносилась тягучая музыка Шаммаха.
— Вечерние занятия закончатся через несколько минут, — обратилась к своим спутникам Эниджа, — и я смогу познакомить тебя с твоими будущими подругами, — и она ласково дотронулась до плеча Амариллис.
— Ты можешь не бояться, в школе Нимы никто и никого не обижает, за агрессию и нетерпимость наказание одно — исключение. Так что наши девушки предпочитают дружить.
— Я останусь здесь насовсем? — и Амариллис посмотрела на аш-Шудаха чуть ли не жалостно, — Отсылаете, да?
— Не совсем, — усмехнулся в ответ маг, — ты будешь жить здесь, поскольку занятия в школе проводятся каждый день по два раза и из дому ты просто не набегаешься. Но раз или два в неделю ты сможешь приходить домой, и уж так и быть, на это время я буду отпускать Арколя, дабы вы не умерли в разлуке. Но на ночь будешь возвращаться сюда. Мне так будет спокойнее.
— Учитель… — и Амариллис мучительно покраснела.
- Итак, решено. Благодарю вас за оказанное доверие, о достойнейший, — и госпожа Эниджа раскланялась с аш-Шудахом, — Проходи, Амариллис. Школа Нимы ждет тебя. — И она жестом пригласила Амариллис войти.
Уже после того, как девушка прошла в дверь, шаммахитка обернулась к магу и укоризненно сказала:
— Ты мог бы быть с нею поласковей. И уж тем более обойтись без намеков при посторонних. Ладно уж, не извиняйся… я прослежу за девочкой, — и она вошла в дом.
Амариллис стояла на пороге довольно большой залы, занимавшей почти весь первый этаж школы. Одна стена была сплошь зеркальная, и в ней отражалась зелень кустов, заглядывавших в окна на противоположной стене, пол был деревянный, отполированный до блеска, и на нем, на маленьких шелковых подушечках сидело несколько девушек, одетых в одинаковые светло-желтые туники до середины бедра и легкие неширокие шаровары. При появлении госпожи Эниджи они встали.
— Девочки, урок закончен. Присядьте и отдохните, — и она легонько подтолкнула Амариллис вперед.
— Принимайте новую подругу. Назовитесь, как того требуют наши правила, и ступайте все вместе в купальню. Лалик, присмотри за новенькой на первых порах.
Эниджа уселась на одну из подушек, подтолкнув к Амариллис такую же.
— Меня зовут Гинивара, я из северного Нильгау, — у этой девушки была ярко-бронзовая кожа, резкие и красивые черты лица, длинные черные волосы забраны в два хвоста высоко над ушами, глаза смотрели приветливо и проницательно, — я будущая жрица Калима, и обучаюсь священному искусству танца, дабы достойно исполнять свои обязанности. Добро пожаловать, сестра.
— А я — Лалик, — улыбнулась Амариллис изящная смугленькая шаммахитка с волосами, заплетенными в десять кос (каждая до пояса) и симпатичным веселым личиком, — дочь Ирема Многодивного. Я здесь, чтобы суметь порадовать своего господина, первого советника Властителя Шаммаха, да продлит Вседержитель его век и да сохранит его расположение к моему ан-Нуману!
— Я — Муна, родом из Краглы, — говорившая была высокой, статной северянкой с прозрачно-зелеными глазами и светлыми, почти белыми косами, закинутыми на грудь, — сюда меня привела судьба и не скажу, что я ей поначалу не сопротивлялась. Мое предназначение пока не ясно, но скорее всего я буду выступать на сцене, и невероятно прославлюсь, и мой неблагодарный жених от досады сожрет свои вонючие сапоги! — она улыбнулась и подмигнула Амариллис, отчего ее лицо необыкновенно похорошело.
— Привет тебе, сестра. Меня зовут Ксилла, я из Суртона, из великого города Иссы, — это была похожая на фарфоровую статуэтку, черноглазая девушка, самая молоденькая из присутствующих, — я очень хочу выступать в Императорском Саду, в Жасминовой Беседке — как моя мама… и надеюсь достичь желаемого под руководством госпожи Эниджи.
Настала очередь Амариллис.
— Мир вам, сестры. Я — Амариллис, родом из Свияра, что на Кадже Бесноватой. Вся моя семья погибла в наводнении год назад, а мне судьба, видно, еще не отмеряна. Сюда меня привел мой… господин, великий маг аш-Шудах, потому что я объела все зимние персики в его саду и он решил сохранить для себя хотя бы летние.
— Ну что ж… а я, как ты уже знаешь от своего всеведущего господина, Эниджа — хозяйка школы танца и жрица Нимы Мягковласой. Меня не надо бояться, но прислушиваться ко мне необходимо. Ступайте, девочки, поплавайте… и расскажите Амариллис о здешней жизни.
Здешняя жизнь оказалась нескучной, когда напряженной, а когда и расслабленной. Жили девушки в одной общей комнате, большой и светлой, обставленной почти роскошно. Кровати застелены вышитыми покрывалами, повсюду зеркала в резных позолоченных рамах, туалетные столики просто завалены всевозможными благовониями, декоративными красками, безделушками… В углу комнаты столик, а на нем — принадлежности для письма, рядом невысокий шкафчик с книгами на разных языках Обитаемого Мира. Шкаф для хранения одежды был невелик, поскольку все девушки носили либо простую пару для занятий, либо легкие светлые джеллабы; время пышных нарядов для них еще не наступило… Позади школы был большой бассейн голубоватого мрамора, где ученицы могли плескаться в любое время сколько душе угодно, опустошать фруктовые деревья тоже не возбранялось. Сами занятия проходили в зеркальном зале и, изредка, на травяной лужайке возле бассейна.
Девушки поднимались довольно рано, быстренько совершали утренний туалет (несмотря на обилие косметики, ею почти не пользовались — все равно от пота размажется) и бегом спускались в купальню, поплавать и размяться в воде. Потом был завтрак; в основном учениц кормили коричневым рисом, овощами с острыми приправами, всевозможными фруктовыми муссами и запеканками, а в обеденный час — нежным птичьим мясом или рыбой. Затем следовал книжный час, когда приглашенная учительница рассказывала о городах и государствах Обитаемого Мира, об их истории и обычаях, читала вместе с девушками книги и учила их писать стихи. (Все ученицы знали — кроме всеобщего — еще хотя бы один язык, и, постоянно общаясь, узнавали наречия друг друга). Ну а потом, смеясь и охая, они шли в зеркальный зал.
— … Лалик, выпрями спину. Амариллис, прекрати стискивать зубы, расслабь лицо. Ксилла, не жмись. Итак, мы начинаем.
И они начинали. В первой половине урока девушки разучивали начерно какие-нибудь совсем несложные па, осваивали красивые жесты и позы. Потом начиналось мучение — растяжка мышц и сухожилий. В общем хоре постанываний, мычания, охов и вскриков не было слышно только Ксиллы, от природы гибкой, как ивовая веточка. Все остальные терпели и страдали.
— Где твое милосердие, Муна? Может, ты оставила его под подушкой? Сбегай, глянь, а? А-а-а… — и Гинивара, сидящая на полу с раскинутыми ногами, которым не давали сдвинуться ступни Муны, которая еще и наклоняла ее вперед и вниз, давя на плечи руками, застучала по полу кулаками.
— Не стони… лучше подумай о том, как ты сделаешь то же самое со мной. Что, уже лучше?
— Лалик, душенька, может хватит? — Амариллис умоляюще глядела на подругу, несущую очередную гирьку. Девушка сидела выпрямив спину, сжимая сложенные подошва к подошве ступни руками, а на ее разведенных коленках лежали плоские гирьки, под тяжестью которых колени опускались все ниже и ниже.
— Ну вот еще две штучки, и все… Потерпи, а?………………?! Амариллис! И где ты только понабралась таких слов!
— В Пойоле слышала……………..!!!!
После небольшого отдыха, во время которого они лежали на полу, расслабленные, как тряпочки, снова приходил черед осваивать танцевальные па и линии, на этот раз — тщательно и безупречно.
— Девочки, перенесите вес на левую ногу, — Эниджа оглядывала их, словно полководец свою личную гвардию. — Правой полшага вперед, так, стоп… А теперь смотрите: бедро идет вверх и вперед, как-будо вы отталкиваете мячик, и назад… попы подожмите, ступня на носке и выгнута, голень не крутить! Еще раз! Еще! Еще! Плохо. Ксилла, не дергайся так резко, плавнее, мягче надо… понимаешь? Амариллис! Не вихляй так бедрами, завяжи их в один узел соблазна… ясно? Лалик… танцевать — это не значит крутить задом напропалую, как жаждущая кота кошка. Запомните все — когда танцевала великолепная Яшма, то даже у евнухов загорались глаза… глаза! а не шаровары пучились, как в скабрезных историях, над которыми вы хихикаете! Какое наше первое правило? Танцовщица школы Нимы славит Любовь, а не предлагает себя на ночь!
И движение повторялось еще и еще, становясь поначалу ненавистным, затем — привычным, а в какой-то прекрасный момент — естественным; и ученицы начинали понимать, что в это движение они могут вложить любой нужный им смысл…
После утреннего урока снова был бассейн, смывавший боль и усталость, и обед. Откушав, девушки принимались вовсю отдыхать — кто прятался в тени сада и дремал, кто устраивался поудобнее с книгой, а кто предпочитал поболтать. Амариллис легко нашла общий язык со всеми ученицами Нимы, но более всего ей было приятно общество Лалик и Муны. Ксилла была чересчур молчалива и утонченна, и Амариллис не могла отделаться от ощущения, что ее не всегда пристойные выражения и вольный юмор шокируют или даже пугают маленькую суртонку. Гинивара же оказалась весьма целеустремленной особой, все свое сознательное (то есть проведенное не во сне) время она отдавала подготовке к будущему жречеству: если не танцевала или не упражнялась, то читала, медитировала, учила наизусть огромный священный календарь Калима… словом, она всегда была занята. А вот с Лалик можно было славно поболтать — о шаммахитских нравах, о придворных обычаях (Амариллис хохотала не меньше получаса, когда узнала, что приветствующий властителя Шаммаха должен опуститься на колени, голову уткнуть в пол, и задрать зад выше макушки своего тюрбана… она долго не могла угомониться и все выкрикивала сквозь слезы: «Моя задница приветствует тебя, о Светлейший!.. Мой… ой… пук прославляет тебя, о Величайший!..»), и о мужчинах. Лалик рассказывала подружке о своем ан-Нумане, которого любила легко и весело, хвасталась его ласками и подарками, а Амариллис в один особенно жаркий полдень наконец смогла облегчить свое сердце и поделилась с нею нежной тайной…
— Если бы ты только увидела его, то поняла бы меня. В него невозможно не влюбиться… Глаза, как черные алмазы, на сердце вырезают слово страсти, и пальцев легкое прикосновенье рассудок повергает ниц…
— Это ты сама сочинила?
— Нет… это один поэт с Белого Острова.
— Неплохо для северянина. И что же было дальше? Ты стала вздыхать и грустить, ему это надоело, и он отправил тебя сюда?
— Нет… Я, видно, совсем спятила от этой любви и решила сама сделать первый шаг.
— Да ты что?!
— Именно. Взяла и заявилась к нему в покои на ночь глядя, вся такая решительная и дрожащая… если буду часто вспоминать об этом, умру со стыда. О Нима Сладкоязыкая, и кем я себя тогда возомнила?!
— А он?
— Он?.. Он взял меня за руку, отвел в сад и велел попробовать еще незрелый персик. Откусила я — фу, кислятина-то какая! Жую, морщусь, а плюнуть боюсь… проглотила кое-как и молчу, глазами хлопаю, как дура… А он спрашивает — понравилось, мол? Какое там, отвечаю, кому ж такое понравится?! Вот именно, отвечает он, мне это тоже не по вкусу. Я, когда поняла, хотела заплакать, а он взял мое лицо в ладони, в глаза посмотрел и сказал что-то… не знаю, на каком языке. Я потом Арколю попыталась повторить, он, кажется, понял, но переводить не стал, сколько я не просила. Вместо этого завел высокоученую скучищу о чувствах истинных и мнимых, и… как это он сказал?.. ах, да — о нетерпении сердца. Хорошо ему рассуждать — сбегает к марутским прелестницам, и готово дело.
— А потом аш-Шудах отослал тебя в школу?
— Ну что сразу «отослал»! Если бы аш-Шудах захотел, так хоть в Арр-Мурра отправил бы, чтобы я его «черные алмазы» не мозолила. Он желает мне добра…
— А ты желаешь его самого…
— Ох, Лалик, я и сама иногда не знаю, чего же я желаю… Ого, кажется в колокол брякнули. Ну что, встаем? пойдем дальше руки-ноги выкручивать во имя искусства…
Второй урок начинался сразу с мучений: опять растяжка, бесконечные приседания на цыпочках, вытягивающий жилы «закат-рассвет» (это упражнение было придумано легендарной Яшмой и заключалось в медленном — очень медленном! — приседании при расставленных ногах, вывернутых наружу носках, прямой спине и красиво раскинутых руках, а потом таком же медленном вставании), тренировка гибкости спины в нырках под палку, высоту которой регулировала госпожа Эниджа, и множество других способов причинить сладкую боль телам будущих танцовщиц.
— Медленнее, Лалик, ты не под куст присаживаешься! Так… а куда это ты глаза опустила? А ну-ка, подбородок вверх… глаза на меня… и взгляд соколицы, а не курицы-несушки! Хорошо… Девочки, вспомним наше правило: