Страница:
— Что ты сделала с этой несчастной девчонкой?
— Нет, это не я! клянусь вам, я не делала этого, я не успела! Она расплескала все питье, отпила всего глоток! Потом… — снова заторопилась вдова — потом мы переправили ребенка в Эригон, туда как раз должны были привезти госпожу Мореллу. А девицу ваш сын велел…
— Знаю. — оборвал ее старик. — Знаю.
Помолчав с минуту, он бросил:
— Убирайтесь.
Вдова, вскочив, принялась было слезливо благодарить его, сама не зная, за что, но, увидев выражение лица старика, почла за лучшее удалиться как можно быстрее. Через час из поместья выехала карета, правил которой вдовицын сын; Арчеш запретил слугами сопровождать бывших домочадцев. А еще до наступления сумерек хозяин Серебряных Ключей и сам выехал из ворот, направив спокойную гнедую кобылу прямиком в сторону Поганого болота.
Он доехал до границы болота, спешился и присел на древнем, поросшем зеленым мхом пне, запахнул плотнее полы плаща. По всему было видно, что эти места знакомы ему и он не испытывает ни малейшего страха перед трясиной.
… Арчеш встретил ее в те далекие времена, когда молодые девушки звали его не «ядовитый стручок», а «красавчик Арчеш», а еще — «златоуст Арчеш», и было это чистейшей правдой, потому как он тогда мог уговорить, улестить самую неприступную красотку. Звали ее Осока (в их семействе всем давали такие имена — сестру ее звали Вьюной, мать — Крапивой, бабку — Таволгой… а отцов в тамошнем хозяйстве не водилось), жила она на другом конце болота и могла, при необходимости, перейти его играючи. Арчеш застал ее однажды в господском лесу, куда она явилась без приглашения и без разрешения, нимало тем не смущаясь. У нее были темно-рыжие, с отливом в зелень волосы, и он принял ее поначалу за лесного духа, принявшего телесное обличие. Заговорив с ней, Арчеш с изумлением понял, что Осока ничуть не боится его и не смущается его господским величием. Более того, она с презрением отвегла его притязания, а предложенный золотой небрежно повертела в пальцах, испачканных травяным соком, и уронила ему же под ноги. А когда Арчеш — молодой тогда и горячий — попытался схватить ее, то девушка попросту исчезла, отступив за дерево, она как сквозь землю провалилась. Порасспрашивав в Озерках, Арчеш узнал, что семейство Осоки исстари промышляло знахарством, пользовало окрестных жителей от всяких болезней, а поскольку эти женщины открыто не признавали над собой мужской власти, жили наособицу, и много знали — слава о них шла весьма дурная. Ведьмы, одно слово.
Он стал каждый день ходить в тот самый лес, в надежде снова увидеть Осоку. И увидел. И не один раз. Он влюбился в нее со всем пылом молодости; в ней было что-то… настоящее, подлинное, что несказанно трогало и заставляло трепетать его сердце. Они были счастливы совсем недолго… Арчеша призвал отец. Попеняв сыну за бесцельное прозябание в глуши, он сообщил ему, что пора браться за ум и начинать служить не только своим прихотям — на что тебе, сын мой, было дано немало времени, — но и благу линьяжа. Ты ведь закончил арзахельский университет, сын… и это недешево обошлось нам. Тебя ожидает судейская мантия… с твоей природной пытливостью и недоверчивостью это занятие как раз по тебе. А чтобы твой новый дом не показался тебе таким уж холодным и неприветливым, женись. Да поскорее. Благо невеста уже есть.
Арчеш выслушал отца, не перебивая и не споря; он знал, что рано или поздно ему придется подчиниться его воле. Но последние слова застали его врасплох. Он не был против послужить линьяжу, расплатившись за все удовольствия разгульной жизни, был готов отдать свое время и знания… но не свободу.
Ты удивляешь меня, сынок, сказал отец. Он не сердился, не упрекал, говорил спокойно и размеренно. Мантия городского судьи на дороге не валяется, мэтр судья сам выберет себе преемника. А ты взамен женишься на его дочери. Девушка славная, милая и добрая. Свадьба назначена на первый день осени, как раз через неделю. Успеешь приготовиться.
Арчеш испросил позволения уехать на пару дней, чтобы уладить оставшиеся дела. Отец не отказал, даже предложил денег, чтобы дела были улажены поосновательнее.
… Я должен уехать, сказал он Осоке. Я не принадлежу себе. Но я тебя не брошу… не бойся. Подожди, все еще уладится, я буду часто приезжать… ведь я с ума без тебя сойду!
Она слушала Арчеша, прижимая его голову к груди, гладя каштановые тогда волосы; это она успокаивала его и утешала. Ну конечно, я буду ждать тебя, я всегда буду ждать тебя, говорила она. Потому что люблю.
Проведя последнюю, сумасшедшую ночь в ее хижине на краю болота, Арчеш уехал. Страное чувство не покидало его, будто он предает самого себя, отказывается не от безвестной травницы, а от чего-то такого, что есть средоточие его души. Смехотворно банальная история: молодой повеса и деревенская красавица… да только Арчешу казалось, что он первым в Обитаемом Мире переживает ее. Потом началась полная забот жизнь городского судьи, Арчеш вошел во вкус новой роли, всецело погрузившись в судейские обязанности. Об Осоке он вспомнил только через месяц; и, улучив случай, отправился в поместье. Слуги рассказали ему, что последний раз знахарку видели, когда она отправилась, на ночь глядя, собирать на болоте сумеречные травы, те, что раскрывают свои соцветия только после того, как зайдет солнце. Она делала это не раз, зная все тропки в трясине и не боясь ее ловушек. Но в этот раз болото не отпустило Осоку.
И спустя многие годы, Арчеш так и не узнал, что же случилось с его возлюбленной. То ли подвели ее всегда такие зоркие глаза и она ступила не на ту тропку, то ли сознательно выбрала она болото как последнее свое пристанище… Так ли уж важны причины? Его единственная ушла, оставив по себе пустоту и запоздалое раскаяние. Арчеш не был счастлив с женой. И не ее в том была вина; она прилагала все старания, чтобы понравиться ему. И еще она старалась, чтобы он не заметил, не почувствовал, не заподозрил…
Иногда, размышляя о характере своего сына, Сириана Мираваля, о его успехе и тех средствах, которые он использовал при его достижении, Арчеш оправдывал сына, обвиняя себя. Ибо каким еще может быть, спрашивал старик сам себя, ребенок, зачатый во лжи и принуждении? Ни отец его, ни мать не любили друг друга, оба лгали — лгали самим себе, вот что страшно…. Они поступили так, как того требовали традиция и приличия. Предпочли Жизни — мертвую букву закона. Такая вот история…
— Такая вот история… — сам себе сказал старик, сидящий на бархатно-зеленом пне у самой кромки болота. Вскоре он встал и сделал несколько шагов навстречу трясине.
— Ну что, опять пришлось свидеться? — никто не ответил на его вопрос, только где-то в глубине болота жалобно засвистала птица. Старик стоял, словно прислушиваясь к еле ощутимым вздохам тишины.
— Экое же ты ненасытное, — Арчеш усмехнулся, — ты и старость мою решило обездолить? Забрало мой цветочек… — он неторопливо пошел вдоль обманно-зеленого дерна.
— Да чтоб тебе лопнуть!.. — пожелал Арчеш в сердцах, пнув подвернувшуюся под ногу палку. Остановившись, он пригляделся к следам, которые, благодаря сухой и холодной погоде оставались вполне четкими. Вот колея от телеги братьев Брейс, вот следы копыт их клячи. Старик сделал несколько шагов в сторону и заметил еще одни отпечатки подков… но явно не лошади Брейсов. И подкова совсем другая, да и не могла же лошадь сама выпрячься и отойти от болота подальше, а телегу, мол, сами хозяева пусть везут. Арчеш опустился на колени. Его глаза, ничуть не потерявшие остроты, осматривали примятые былинки, отмечали форму подков стоявшего здесь коня, и странный характер следов. Наконец, старик встал и, вопреки всем доводам рассудка, направился прямо к болоту, сделал несколько шагов вглубь. Постоял, глядя под ноги и что-то обдумывая, повернулся и пошел к ожидавшей его гнедой.
Вернувшись в поместье, Арчеш — видно, чтобы успокоиться — отправился в сад. Старик бесцельно бродил по тропкам, без нужды поправляя соломенные шалашики на розовых кустах, прибежавшую было экономку он прогнал, нетерпеливо замахав на нее руками. Здесь, в саду, его и застал Риго.
Арчеш смотрел на торопливо подходящего к нему внука безо всякого выражения, чуть ли не тупо, молча пожевывая губами.
— Как она? — задыхаясь, выговорил Риго. — Как моя жена? она уже…
— Уже. — Выплюнул слово старик, — уже. Он смерил внука яростным взглядом и, не в силах более сдерживаться, заорал:
— Да как ты посмел здесь появиться? Ты… ты… недоумок!!! Вон отсюда!!! Чтобы ноги твоей здесь не было!
Риго попятился было от столь неожиданного натиска, но все же остановился и нашел в себе мужество спросить:
— Что случилось, дед? Я, признаться, плохо соображаю… три дня не спал, все ночи в седле провел… — он покачнулся. — Что с моей женой?
На лице Арчеша Мираваля застыла горько-насмешливая гримаса. Он двинулся на Риго, словно намереваясь силой выгнать из сада.
— Твоя жена… — старик намеренно подчеркнул это слово, — жена в Эригоне, где ей и полагается быть. Поздравляю тебя, внучек, — подойдя вплотную к Риго, дед с силой ткнул его в грудь своими длинными, сильными пальцами, — у тебя родился сын!
Снова удар. Риго отступил, не сводя с деда изумленных глаз.
— Прекрасный сын, достойный наследник славы линьяжа Миравалей!!!
Еще один удар, такой силы, что Риго отшатнулся.
— Жена твоя жива и здорова, и, надо полагать, несказанно счастлива! Еще бы — родил репейник яблочко, это ж надо, какое чудо!!!
Старик наступал, обличая и язвя, сам не замечая того, что по морщинистым щекам его текут слезы.
— Так что марш отсюда!!! — Арчеш кричал во весь голос.
— Что с моей женой? — тихо спросил Риго, словно не слыша деда.
— Да ты никак оглох?! Я ж сказал тебе — в Эригоне она, сына новорожденного нянчит!
— Амариллис увезли в Эригон? — в голосе Риго было изумление… и испуг.
Арчеш вытаращил на внука глаза и рассвирипел окончательно. В воздухе раздался сухой треск пощечины.
— Это чтобы тебе уши прочистить! Жена твоя — слышишь ли?! Ж е н а! — В Эригоне, будь он проклят! А Амариллис…
— Что с ней?! — Риго подался навстречу старику, схватил его за плечи, — Где моя Амариллис?
Арчеш, глядя прямо в глаза внука, процедил сквозь зубы:
— В Поганом болоте… — ухмыльнулся он, — твоя Амариллис.
Он оттолкнул Риго и, ссутулившись, направился к дому. Риго догнал его, пошел рядом.
— Ты сердишься на меня, дед? — примирительно заговорил он. — Я впрямь виноват перед ней. Нельзя было ее одну оставлять… Ты знаешь, я и до границы-то не доехал, тоска меня забрала. А неделю назад совсем невмоготу стало… и я вернулся. Знаю, отец меня со свету попреками сживет… ну и пусть. Ты уж не пугай меня так. Что она? Здорова ли? — Риго шагал рядом с дедом, заглядывая ему в лицо.
— Я сказал тебе, — тихо повторил Арчеш, не поворачивая головы, — Амариллис в Поганом болоте. Она, — старик остановился и размеренно заговорил, — упокоилась с миром… и линьяж Миравалей помог ей в этом. А потом ее — как и полагается жене будущего ратмана — достойно погребли, вышвырнув, как дохлую кошку, в болото. Но ты не печалься, внучек. Поезжай-ка домой, в Эригон, скажешь, мол, предчувствовал такую для себя радость, потому и поездку прервал. Порадуйся с женой, с отцом — да про подарки не забудь! А коли поиздержался в дороге, так ты повнимательнее посмотри, может, что и осталось от нее — истрепать вещички она не успела… — Арчеш сглотнул… — Будь ты проклят, Риго Мираваль! Что толку от твоего возвращения, убирайся, не береди мне душу! Ты опоздал… навсегда.
Риго застыл, не веря услышанному. Вся его дипломатическая выдержка испарилась в мгновение ока, он сильно побледнел и был не в силах сказать хоть слово. Арчешу вид внука почему-то напомнил о самой неприглядной стороне его судебной практики: иногда, в особых случаях, он был вынужден присутствовать на допросах с пристрастием. И теперь лицо Риго живо напомнило ему лица приговоренных к пытке — та же мертвенная бледность, та же недоверчивость и полыхающий в глазах ужас. Старик отвернулся и направился к дому.
Экономка, накрывая стол в покоях хозяина, сказала Арчешу, что Риго закрылся в бывшей его и Амариллис спальне и никого туда не пускает. Старик отмахнулся было, но, отужинав и собираясь уже ложиться спать, он помедлил и, выругавшись вполголоса, отправился на половину недавних счастливых супругов. Но, прежде чем пойти туда, взял небольшой сверток из прикроватного сундука. Пройдя по коридору и остановившись перед запертой дверью, он постучал и крикнул:
— А ну, открывай! Не хватало только, чтобы в моем доме кто-нибудь повесился! Открывай, кому говорю! Или я дверь в щепки разнесу… — он не успел докончить.
— Входи… — открывший дверь Риго казался постаревшим лет на десять. Он вернулся в свое кресло у окна, дед сел рядом.
— Холодно здесь… — поежился Арчеш.
Риго кивнул; было видно, что ему совершенно все равно, покроются ли резные ручки кресла инеем, или вспыхнут от невыносимого жара. Он так и не переоделся с дороги, и изрядно запыленный плащ пачкал теперь дорогую обивку. Рядом, на подоконнике, стояла почти пустая бутылка вина. Арчеш помолчал с минуту, затем развернул принесенный сверток и протянул его внуку.
— Возьми… она приготовила это к твоему дню рождения, — в руках Риго оказался воротник густо-вишневого бархата, вышитый золотым шелком, и такие же манжеты. Он держал их осторожно, словно они были живыми.
— Я купил поместье, подальше отсюда, за Одайном. Хотел увезти, когда… когда отец получит долгожданного наследника и оставит ее в покое. И меня тоже. Думал, смогу ездить туда… к ней… — Риго рассматривал узоры на бархате и говорил совсем спокойно, только пальцы его вздрагивали… а глаз он не поднимал.
— Понятно. Получается, и ты свою игру вел… только неудачно. Обошел тебя отец. — Арчеш констатировал сей факт без малейшего злорадства, но и без сочувствия. — А о девочке ты подумал? Плохо же ты учился, малыш, если так и не понял, что, коли уж включаешь в игру Миравалей дорогого тебе человека, то надо сперва позаботиться о его безопасности! Поместье он купил… Ты оставил ее тут совсем одну, на растерзание линьяжу… дурак ты, внучек. А не дипломат.
— Но… — Риго впервые взглянул в глаза деду. — Но с ней оставался ты. Я думал…
— Что? Что я смогу защитить ее? — старик горестно усмехнулся. — Я, внучек, давно уж от этих забав отошел. Ну какой из меня игрок?! Старый, выживший из ума земляной червь, ковыряющийся на грядках… А если бы я и попытался что-то сделать, так эту возможность твой отец тоже предусмотрел… и позаботился, чтобы меня убрали со сцены.
— Как?! — изумился Риго.
— А вот так. Ну, это уже мое дело… а ты? Что надумал?
— Ничего, — покачал головой Риго, — ничего. Поеду обратно в Шаммах. Дел там много, глядишь, задержусь на пару лет. Потом… еще куда-нибудь. Не знаю.
— Понятно. — кивнул Арчеш. — Удираешь, значит.
Старик встал, направился к выходу. И у самой двери спросил:
— А как же сын? Ее… и твой? Так и отдашь его… линьяжу?
Риго смотрел на деда черными, тусклыми глазами; потом он что-то вспомнил, на лице его появилась тень улыбки.
— Сын… — он судорожно сглотнул, — Амариллис просила меня, чтобы его назвали твоим именем. Ты не против? Еще один Арчеш Мираваль…
— Не против. — Глаза старика заблестели. — Тем более, что я собираюсь забрать его к себе. Ты… не против?
— Нет. — Риго отвернулся к окну. — Если можешь, возьми с ним вместе Мореллу… она поможет.
— Знаю. А ты все-таки не уезжай в Шаммах. Отдохни здесь неделю-другую, и отправляйся в Эригон. Ничего, стыд не дым, глаза не выест. Справишься.
Спустя четыре дня Арчеш Мираваль ранним утром въехал в ворота Эригона Баснословного; вместо того, чтобы поехать к дому на Фонтанной площади и отдохнуть с дороги, он направился в квартал ювелиров, затем к банкиру Миравалей, почтенному седобородому гному, с которым имел продолжительный разговор. Потом старик направился к дому городского судьи (эту должность занял старший сын прежнего судьи, умершего на исходе тихого ветра), где также пробыл более часа и вышел преобразившимся — на Арчеше была парадная судейская мантия, та, которую одевают во время вынесения приговоров по особо важным делам. Он снова сел в свою карету и поехал в дом Сириана.
Когда Сириан Мираваль, задержавшийся в ратуше, вернулся домой, то был изрядно удивлен известием о приезде отца. Он прошел в свой кабинет, открыл дверь и остолбенел. Вместо маленького старичка, одетого в полотняный садовницкий фартук и озабоченного только своими саженцами, в его, Сириана, кресле сидел облаченный в судейскую мантию величественный старец. Холодно глянув на вошедшего сына, Арчеш бросил прислуге, суетившейся возле него:
— Пошли вон… А если под дверью застану — язык вырву.
После этого он обратился к Сириану.
— Садись.
Сириан, все еще недоумевая и явно не зная, как себя вести, послушно сел на указанное отцом седалище, коим оказался скромный высокий табурет.
— Отец, я очень рад…
— Помолчи. — брезгливо оборвал его Арчеш. — Ты будешь говорить, когда я разрешу. Итак, я вижу, ты весьма доволен собой. Хотел бы я тебе сказать: хвалю, мол, сынок, славную партию разыграл… да не могу. Потому как хреновый из тебя игрок, Сириан.
Арчеш выпрямился в кресле, казалось, он даже вырос и раздался в плечах. Перед ратманом сидел истинный судья, судья по воле богов, видящий в душе подсудимого и читающий его мысли.
— Ты пренебрег главным правилом, сын мой: нельзя, чтобы в игре одного Мираваля пострадал другой. Ты чуть не убил меня…
— У меня и в мыслях не было… — попробовал было запротестовать Сириан.
— У тебя, быть может, и нет… хотя я и не уверен. А вот у вдовицы, может, и было. Мне нет дела до твоих орудий, сын, ты волен как угодно использовать людей во благо линьяжа. Но ты осмелился поднять руку на меня. — Старик смерил ратмана холодно-презрительным взглядом. — Да как ты посмел, сын мой?
Последние слова прозвучали как проклятие. Сириан поежился; он не знал, что ответить отцу.
— Добро бы ты отнесся ко мне как ко старому, но все же уважаемому игроку, сказавшему не последнее слово в истории линьяжа. Ты должен был рассказать мне о своем замысле, а не превращать меня в няньку для этой девицы.
Сириан глянул на отца; тот смотрел по-прежнему холодно и невозмутимо.
— Вместо этого ты опаиваешь меня какой-то дрянью, после которой я мог и не проснуться… Ты посмел поднять руку на отца, Сириан. По законам Эригона отцеубийцу заживо закапывают в могилу убитого. А кто чтит закон более ревностно, чем ратман?!
Судья замолчал, глядя на подсудимого, как на мелкое, кусачее насекомое.
— Теперь ты мой должник, сын. Навсегда. Даже не до конца моих дней, и не надейся. Навсегда. Я тебя и из гроба достану, ибо такие долги не прощаются и не выплачиваются. Это первое.
Сириан поднял глаза на отца — какую еще напасть приготовил ему старик? Арчеш встал, прошел к окну, волоча за собой мантию, обернулся.
— Да и нельзя мне помирать, сынок, — сказал он издевательски-заботливым тоном. — Никак нельзя. Сам посуди, кто тогда убережет линьяж от дурости моего сына?
Отец подошел к Сириану и тихо спросил:
— Ты когда подводу золота за придорожный камень отдавал, фамильный склеп замуровал, что ли? Иначе стоны предков весь Эригон бы услышал. Что вытаращился? Нет, Сириан, нельзя мне умирать… получается, тебя любой рыночный воришка вокруг пальца обвести может? Получается, за тобой присматривать надо? — и старик издевательски захохотал.
Сириана словно иголкой кольнули; он вскочил, метнулся было к двери.
— Это ты куда? За крысами вдогонку? Поздновато… Они тебе фальшивку впарили, да и давай бог ноги. Или камень проверить? Надеть колечко малышу… уже надевал, сынок. Хе-хе-хе… — Арчеш не скрывал своего злорадства. — Морелла еще подивилась — эдакий невзрачный камнишка.
Сириан остановился и вернулся на прежнее место; тяжело плюхнулся на табурет и уставился прямо перед собой невидящим взглядом.
— Мало того, что ты опозорил линьяж, подняв руку на отца. Ты еще и ограбил его… это ж надо, треть казны крысам отвалил! Экий ты, сынок, щедрый! А только придется тебе за это расплатиться. Твои последние приобретения я одобрить не могу, зато вот прежние были весьма неплохи.
Арчеш вновь уселся в кресло на возвышении и тоном, не предполагающим возражений, отчеканил:
— Все доходы с серебряных рудников, а также с суртонских шелкопрядилен с сегодняшнего дня будут поступать в казну линьяжа. Тебе достанет и процентов с личного счета, а коли мало покажется — не обессудь, сам виноват. Возместишь утрату — тогда посмотрим.
Сириан не удержался и волком посмотрел на старика; Арчеш перехватил этот взгляд и зловеще улыбнулся одними губами.
— Что, не нравится, когда тебя как пешку двигают? Ты поосторожнее, сынок… не больно глазами-то сверкай. Глава линьяжа пока что я. И завещание я могу переписать.
Сириан молчал.
— Распоряжение наш банкир уже получил. Мне здесь делать больше нечего, так что после обеда я уезжаю. И, пожалуй, заберу с собой правнука. Уж очень нехороший у вас тут воздух, прямо дуреют с него люди. В Серебряных Ключах не в пример здоровее будет. Так что ты распорядись насчет младенца.
— Что я скажу Морелле? — только и спросил ратман.
— Да что хочешь. Я ее не неволю, захочет — пусть со мной едет, нет — пусть здесь остается. Мне все равно. Ступай, Сириан, разговор закончен. И считай, что дешево отделался. Узнай кто со стороны — позору не оберешься, и кто тогда с нами дела вести будет?
После отъезда отца, забравшего с собой Мореллу с малышом, ратман закрылся у себя в кабинете и открыл самый надежный тайник в доме, давным-давно показанный ему отцом. Так и есть — в простой шкатулке лежит кольцо с камешком-замухрышкой, а рядом копия с отцовского распоряжения, непререкаемая сила которого лишала ратмана львиной доли его личных денег.
Глава восемнадцатая. Обретение
— Нет, это не я! клянусь вам, я не делала этого, я не успела! Она расплескала все питье, отпила всего глоток! Потом… — снова заторопилась вдова — потом мы переправили ребенка в Эригон, туда как раз должны были привезти госпожу Мореллу. А девицу ваш сын велел…
— Знаю. — оборвал ее старик. — Знаю.
Помолчав с минуту, он бросил:
— Убирайтесь.
Вдова, вскочив, принялась было слезливо благодарить его, сама не зная, за что, но, увидев выражение лица старика, почла за лучшее удалиться как можно быстрее. Через час из поместья выехала карета, правил которой вдовицын сын; Арчеш запретил слугами сопровождать бывших домочадцев. А еще до наступления сумерек хозяин Серебряных Ключей и сам выехал из ворот, направив спокойную гнедую кобылу прямиком в сторону Поганого болота.
Он доехал до границы болота, спешился и присел на древнем, поросшем зеленым мхом пне, запахнул плотнее полы плаща. По всему было видно, что эти места знакомы ему и он не испытывает ни малейшего страха перед трясиной.
… Арчеш встретил ее в те далекие времена, когда молодые девушки звали его не «ядовитый стручок», а «красавчик Арчеш», а еще — «златоуст Арчеш», и было это чистейшей правдой, потому как он тогда мог уговорить, улестить самую неприступную красотку. Звали ее Осока (в их семействе всем давали такие имена — сестру ее звали Вьюной, мать — Крапивой, бабку — Таволгой… а отцов в тамошнем хозяйстве не водилось), жила она на другом конце болота и могла, при необходимости, перейти его играючи. Арчеш застал ее однажды в господском лесу, куда она явилась без приглашения и без разрешения, нимало тем не смущаясь. У нее были темно-рыжие, с отливом в зелень волосы, и он принял ее поначалу за лесного духа, принявшего телесное обличие. Заговорив с ней, Арчеш с изумлением понял, что Осока ничуть не боится его и не смущается его господским величием. Более того, она с презрением отвегла его притязания, а предложенный золотой небрежно повертела в пальцах, испачканных травяным соком, и уронила ему же под ноги. А когда Арчеш — молодой тогда и горячий — попытался схватить ее, то девушка попросту исчезла, отступив за дерево, она как сквозь землю провалилась. Порасспрашивав в Озерках, Арчеш узнал, что семейство Осоки исстари промышляло знахарством, пользовало окрестных жителей от всяких болезней, а поскольку эти женщины открыто не признавали над собой мужской власти, жили наособицу, и много знали — слава о них шла весьма дурная. Ведьмы, одно слово.
Он стал каждый день ходить в тот самый лес, в надежде снова увидеть Осоку. И увидел. И не один раз. Он влюбился в нее со всем пылом молодости; в ней было что-то… настоящее, подлинное, что несказанно трогало и заставляло трепетать его сердце. Они были счастливы совсем недолго… Арчеша призвал отец. Попеняв сыну за бесцельное прозябание в глуши, он сообщил ему, что пора браться за ум и начинать служить не только своим прихотям — на что тебе, сын мой, было дано немало времени, — но и благу линьяжа. Ты ведь закончил арзахельский университет, сын… и это недешево обошлось нам. Тебя ожидает судейская мантия… с твоей природной пытливостью и недоверчивостью это занятие как раз по тебе. А чтобы твой новый дом не показался тебе таким уж холодным и неприветливым, женись. Да поскорее. Благо невеста уже есть.
Арчеш выслушал отца, не перебивая и не споря; он знал, что рано или поздно ему придется подчиниться его воле. Но последние слова застали его врасплох. Он не был против послужить линьяжу, расплатившись за все удовольствия разгульной жизни, был готов отдать свое время и знания… но не свободу.
Ты удивляешь меня, сынок, сказал отец. Он не сердился, не упрекал, говорил спокойно и размеренно. Мантия городского судьи на дороге не валяется, мэтр судья сам выберет себе преемника. А ты взамен женишься на его дочери. Девушка славная, милая и добрая. Свадьба назначена на первый день осени, как раз через неделю. Успеешь приготовиться.
Арчеш испросил позволения уехать на пару дней, чтобы уладить оставшиеся дела. Отец не отказал, даже предложил денег, чтобы дела были улажены поосновательнее.
… Я должен уехать, сказал он Осоке. Я не принадлежу себе. Но я тебя не брошу… не бойся. Подожди, все еще уладится, я буду часто приезжать… ведь я с ума без тебя сойду!
Она слушала Арчеша, прижимая его голову к груди, гладя каштановые тогда волосы; это она успокаивала его и утешала. Ну конечно, я буду ждать тебя, я всегда буду ждать тебя, говорила она. Потому что люблю.
Проведя последнюю, сумасшедшую ночь в ее хижине на краю болота, Арчеш уехал. Страное чувство не покидало его, будто он предает самого себя, отказывается не от безвестной травницы, а от чего-то такого, что есть средоточие его души. Смехотворно банальная история: молодой повеса и деревенская красавица… да только Арчешу казалось, что он первым в Обитаемом Мире переживает ее. Потом началась полная забот жизнь городского судьи, Арчеш вошел во вкус новой роли, всецело погрузившись в судейские обязанности. Об Осоке он вспомнил только через месяц; и, улучив случай, отправился в поместье. Слуги рассказали ему, что последний раз знахарку видели, когда она отправилась, на ночь глядя, собирать на болоте сумеречные травы, те, что раскрывают свои соцветия только после того, как зайдет солнце. Она делала это не раз, зная все тропки в трясине и не боясь ее ловушек. Но в этот раз болото не отпустило Осоку.
И спустя многие годы, Арчеш так и не узнал, что же случилось с его возлюбленной. То ли подвели ее всегда такие зоркие глаза и она ступила не на ту тропку, то ли сознательно выбрала она болото как последнее свое пристанище… Так ли уж важны причины? Его единственная ушла, оставив по себе пустоту и запоздалое раскаяние. Арчеш не был счастлив с женой. И не ее в том была вина; она прилагала все старания, чтобы понравиться ему. И еще она старалась, чтобы он не заметил, не почувствовал, не заподозрил…
Иногда, размышляя о характере своего сына, Сириана Мираваля, о его успехе и тех средствах, которые он использовал при его достижении, Арчеш оправдывал сына, обвиняя себя. Ибо каким еще может быть, спрашивал старик сам себя, ребенок, зачатый во лжи и принуждении? Ни отец его, ни мать не любили друг друга, оба лгали — лгали самим себе, вот что страшно…. Они поступили так, как того требовали традиция и приличия. Предпочли Жизни — мертвую букву закона. Такая вот история…
— Такая вот история… — сам себе сказал старик, сидящий на бархатно-зеленом пне у самой кромки болота. Вскоре он встал и сделал несколько шагов навстречу трясине.
— Ну что, опять пришлось свидеться? — никто не ответил на его вопрос, только где-то в глубине болота жалобно засвистала птица. Старик стоял, словно прислушиваясь к еле ощутимым вздохам тишины.
— Экое же ты ненасытное, — Арчеш усмехнулся, — ты и старость мою решило обездолить? Забрало мой цветочек… — он неторопливо пошел вдоль обманно-зеленого дерна.
— Да чтоб тебе лопнуть!.. — пожелал Арчеш в сердцах, пнув подвернувшуюся под ногу палку. Остановившись, он пригляделся к следам, которые, благодаря сухой и холодной погоде оставались вполне четкими. Вот колея от телеги братьев Брейс, вот следы копыт их клячи. Старик сделал несколько шагов в сторону и заметил еще одни отпечатки подков… но явно не лошади Брейсов. И подкова совсем другая, да и не могла же лошадь сама выпрячься и отойти от болота подальше, а телегу, мол, сами хозяева пусть везут. Арчеш опустился на колени. Его глаза, ничуть не потерявшие остроты, осматривали примятые былинки, отмечали форму подков стоявшего здесь коня, и странный характер следов. Наконец, старик встал и, вопреки всем доводам рассудка, направился прямо к болоту, сделал несколько шагов вглубь. Постоял, глядя под ноги и что-то обдумывая, повернулся и пошел к ожидавшей его гнедой.
Вернувшись в поместье, Арчеш — видно, чтобы успокоиться — отправился в сад. Старик бесцельно бродил по тропкам, без нужды поправляя соломенные шалашики на розовых кустах, прибежавшую было экономку он прогнал, нетерпеливо замахав на нее руками. Здесь, в саду, его и застал Риго.
Арчеш смотрел на торопливо подходящего к нему внука безо всякого выражения, чуть ли не тупо, молча пожевывая губами.
— Как она? — задыхаясь, выговорил Риго. — Как моя жена? она уже…
— Уже. — Выплюнул слово старик, — уже. Он смерил внука яростным взглядом и, не в силах более сдерживаться, заорал:
— Да как ты посмел здесь появиться? Ты… ты… недоумок!!! Вон отсюда!!! Чтобы ноги твоей здесь не было!
Риго попятился было от столь неожиданного натиска, но все же остановился и нашел в себе мужество спросить:
— Что случилось, дед? Я, признаться, плохо соображаю… три дня не спал, все ночи в седле провел… — он покачнулся. — Что с моей женой?
На лице Арчеша Мираваля застыла горько-насмешливая гримаса. Он двинулся на Риго, словно намереваясь силой выгнать из сада.
— Твоя жена… — старик намеренно подчеркнул это слово, — жена в Эригоне, где ей и полагается быть. Поздравляю тебя, внучек, — подойдя вплотную к Риго, дед с силой ткнул его в грудь своими длинными, сильными пальцами, — у тебя родился сын!
Снова удар. Риго отступил, не сводя с деда изумленных глаз.
— Прекрасный сын, достойный наследник славы линьяжа Миравалей!!!
Еще один удар, такой силы, что Риго отшатнулся.
— Жена твоя жива и здорова, и, надо полагать, несказанно счастлива! Еще бы — родил репейник яблочко, это ж надо, какое чудо!!!
Старик наступал, обличая и язвя, сам не замечая того, что по морщинистым щекам его текут слезы.
— Так что марш отсюда!!! — Арчеш кричал во весь голос.
— Что с моей женой? — тихо спросил Риго, словно не слыша деда.
— Да ты никак оглох?! Я ж сказал тебе — в Эригоне она, сына новорожденного нянчит!
— Амариллис увезли в Эригон? — в голосе Риго было изумление… и испуг.
Арчеш вытаращил на внука глаза и рассвирипел окончательно. В воздухе раздался сухой треск пощечины.
— Это чтобы тебе уши прочистить! Жена твоя — слышишь ли?! Ж е н а! — В Эригоне, будь он проклят! А Амариллис…
— Что с ней?! — Риго подался навстречу старику, схватил его за плечи, — Где моя Амариллис?
Арчеш, глядя прямо в глаза внука, процедил сквозь зубы:
— В Поганом болоте… — ухмыльнулся он, — твоя Амариллис.
Он оттолкнул Риго и, ссутулившись, направился к дому. Риго догнал его, пошел рядом.
— Ты сердишься на меня, дед? — примирительно заговорил он. — Я впрямь виноват перед ней. Нельзя было ее одну оставлять… Ты знаешь, я и до границы-то не доехал, тоска меня забрала. А неделю назад совсем невмоготу стало… и я вернулся. Знаю, отец меня со свету попреками сживет… ну и пусть. Ты уж не пугай меня так. Что она? Здорова ли? — Риго шагал рядом с дедом, заглядывая ему в лицо.
— Я сказал тебе, — тихо повторил Арчеш, не поворачивая головы, — Амариллис в Поганом болоте. Она, — старик остановился и размеренно заговорил, — упокоилась с миром… и линьяж Миравалей помог ей в этом. А потом ее — как и полагается жене будущего ратмана — достойно погребли, вышвырнув, как дохлую кошку, в болото. Но ты не печалься, внучек. Поезжай-ка домой, в Эригон, скажешь, мол, предчувствовал такую для себя радость, потому и поездку прервал. Порадуйся с женой, с отцом — да про подарки не забудь! А коли поиздержался в дороге, так ты повнимательнее посмотри, может, что и осталось от нее — истрепать вещички она не успела… — Арчеш сглотнул… — Будь ты проклят, Риго Мираваль! Что толку от твоего возвращения, убирайся, не береди мне душу! Ты опоздал… навсегда.
Риго застыл, не веря услышанному. Вся его дипломатическая выдержка испарилась в мгновение ока, он сильно побледнел и был не в силах сказать хоть слово. Арчешу вид внука почему-то напомнил о самой неприглядной стороне его судебной практики: иногда, в особых случаях, он был вынужден присутствовать на допросах с пристрастием. И теперь лицо Риго живо напомнило ему лица приговоренных к пытке — та же мертвенная бледность, та же недоверчивость и полыхающий в глазах ужас. Старик отвернулся и направился к дому.
Экономка, накрывая стол в покоях хозяина, сказала Арчешу, что Риго закрылся в бывшей его и Амариллис спальне и никого туда не пускает. Старик отмахнулся было, но, отужинав и собираясь уже ложиться спать, он помедлил и, выругавшись вполголоса, отправился на половину недавних счастливых супругов. Но, прежде чем пойти туда, взял небольшой сверток из прикроватного сундука. Пройдя по коридору и остановившись перед запертой дверью, он постучал и крикнул:
— А ну, открывай! Не хватало только, чтобы в моем доме кто-нибудь повесился! Открывай, кому говорю! Или я дверь в щепки разнесу… — он не успел докончить.
— Входи… — открывший дверь Риго казался постаревшим лет на десять. Он вернулся в свое кресло у окна, дед сел рядом.
— Холодно здесь… — поежился Арчеш.
Риго кивнул; было видно, что ему совершенно все равно, покроются ли резные ручки кресла инеем, или вспыхнут от невыносимого жара. Он так и не переоделся с дороги, и изрядно запыленный плащ пачкал теперь дорогую обивку. Рядом, на подоконнике, стояла почти пустая бутылка вина. Арчеш помолчал с минуту, затем развернул принесенный сверток и протянул его внуку.
— Возьми… она приготовила это к твоему дню рождения, — в руках Риго оказался воротник густо-вишневого бархата, вышитый золотым шелком, и такие же манжеты. Он держал их осторожно, словно они были живыми.
— Я купил поместье, подальше отсюда, за Одайном. Хотел увезти, когда… когда отец получит долгожданного наследника и оставит ее в покое. И меня тоже. Думал, смогу ездить туда… к ней… — Риго рассматривал узоры на бархате и говорил совсем спокойно, только пальцы его вздрагивали… а глаз он не поднимал.
— Понятно. Получается, и ты свою игру вел… только неудачно. Обошел тебя отец. — Арчеш констатировал сей факт без малейшего злорадства, но и без сочувствия. — А о девочке ты подумал? Плохо же ты учился, малыш, если так и не понял, что, коли уж включаешь в игру Миравалей дорогого тебе человека, то надо сперва позаботиться о его безопасности! Поместье он купил… Ты оставил ее тут совсем одну, на растерзание линьяжу… дурак ты, внучек. А не дипломат.
— Но… — Риго впервые взглянул в глаза деду. — Но с ней оставался ты. Я думал…
— Что? Что я смогу защитить ее? — старик горестно усмехнулся. — Я, внучек, давно уж от этих забав отошел. Ну какой из меня игрок?! Старый, выживший из ума земляной червь, ковыряющийся на грядках… А если бы я и попытался что-то сделать, так эту возможность твой отец тоже предусмотрел… и позаботился, чтобы меня убрали со сцены.
— Как?! — изумился Риго.
— А вот так. Ну, это уже мое дело… а ты? Что надумал?
— Ничего, — покачал головой Риго, — ничего. Поеду обратно в Шаммах. Дел там много, глядишь, задержусь на пару лет. Потом… еще куда-нибудь. Не знаю.
— Понятно. — кивнул Арчеш. — Удираешь, значит.
Старик встал, направился к выходу. И у самой двери спросил:
— А как же сын? Ее… и твой? Так и отдашь его… линьяжу?
Риго смотрел на деда черными, тусклыми глазами; потом он что-то вспомнил, на лице его появилась тень улыбки.
— Сын… — он судорожно сглотнул, — Амариллис просила меня, чтобы его назвали твоим именем. Ты не против? Еще один Арчеш Мираваль…
— Не против. — Глаза старика заблестели. — Тем более, что я собираюсь забрать его к себе. Ты… не против?
— Нет. — Риго отвернулся к окну. — Если можешь, возьми с ним вместе Мореллу… она поможет.
— Знаю. А ты все-таки не уезжай в Шаммах. Отдохни здесь неделю-другую, и отправляйся в Эригон. Ничего, стыд не дым, глаза не выест. Справишься.
Спустя четыре дня Арчеш Мираваль ранним утром въехал в ворота Эригона Баснословного; вместо того, чтобы поехать к дому на Фонтанной площади и отдохнуть с дороги, он направился в квартал ювелиров, затем к банкиру Миравалей, почтенному седобородому гному, с которым имел продолжительный разговор. Потом старик направился к дому городского судьи (эту должность занял старший сын прежнего судьи, умершего на исходе тихого ветра), где также пробыл более часа и вышел преобразившимся — на Арчеше была парадная судейская мантия, та, которую одевают во время вынесения приговоров по особо важным делам. Он снова сел в свою карету и поехал в дом Сириана.
Когда Сириан Мираваль, задержавшийся в ратуше, вернулся домой, то был изрядно удивлен известием о приезде отца. Он прошел в свой кабинет, открыл дверь и остолбенел. Вместо маленького старичка, одетого в полотняный садовницкий фартук и озабоченного только своими саженцами, в его, Сириана, кресле сидел облаченный в судейскую мантию величественный старец. Холодно глянув на вошедшего сына, Арчеш бросил прислуге, суетившейся возле него:
— Пошли вон… А если под дверью застану — язык вырву.
После этого он обратился к Сириану.
— Садись.
Сириан, все еще недоумевая и явно не зная, как себя вести, послушно сел на указанное отцом седалище, коим оказался скромный высокий табурет.
— Отец, я очень рад…
— Помолчи. — брезгливо оборвал его Арчеш. — Ты будешь говорить, когда я разрешу. Итак, я вижу, ты весьма доволен собой. Хотел бы я тебе сказать: хвалю, мол, сынок, славную партию разыграл… да не могу. Потому как хреновый из тебя игрок, Сириан.
Арчеш выпрямился в кресле, казалось, он даже вырос и раздался в плечах. Перед ратманом сидел истинный судья, судья по воле богов, видящий в душе подсудимого и читающий его мысли.
— Ты пренебрег главным правилом, сын мой: нельзя, чтобы в игре одного Мираваля пострадал другой. Ты чуть не убил меня…
— У меня и в мыслях не было… — попробовал было запротестовать Сириан.
— У тебя, быть может, и нет… хотя я и не уверен. А вот у вдовицы, может, и было. Мне нет дела до твоих орудий, сын, ты волен как угодно использовать людей во благо линьяжа. Но ты осмелился поднять руку на меня. — Старик смерил ратмана холодно-презрительным взглядом. — Да как ты посмел, сын мой?
Последние слова прозвучали как проклятие. Сириан поежился; он не знал, что ответить отцу.
— Добро бы ты отнесся ко мне как ко старому, но все же уважаемому игроку, сказавшему не последнее слово в истории линьяжа. Ты должен был рассказать мне о своем замысле, а не превращать меня в няньку для этой девицы.
Сириан глянул на отца; тот смотрел по-прежнему холодно и невозмутимо.
— Вместо этого ты опаиваешь меня какой-то дрянью, после которой я мог и не проснуться… Ты посмел поднять руку на отца, Сириан. По законам Эригона отцеубийцу заживо закапывают в могилу убитого. А кто чтит закон более ревностно, чем ратман?!
Судья замолчал, глядя на подсудимого, как на мелкое, кусачее насекомое.
— Теперь ты мой должник, сын. Навсегда. Даже не до конца моих дней, и не надейся. Навсегда. Я тебя и из гроба достану, ибо такие долги не прощаются и не выплачиваются. Это первое.
Сириан поднял глаза на отца — какую еще напасть приготовил ему старик? Арчеш встал, прошел к окну, волоча за собой мантию, обернулся.
— Да и нельзя мне помирать, сынок, — сказал он издевательски-заботливым тоном. — Никак нельзя. Сам посуди, кто тогда убережет линьяж от дурости моего сына?
Отец подошел к Сириану и тихо спросил:
— Ты когда подводу золота за придорожный камень отдавал, фамильный склеп замуровал, что ли? Иначе стоны предков весь Эригон бы услышал. Что вытаращился? Нет, Сириан, нельзя мне умирать… получается, тебя любой рыночный воришка вокруг пальца обвести может? Получается, за тобой присматривать надо? — и старик издевательски захохотал.
Сириана словно иголкой кольнули; он вскочил, метнулся было к двери.
— Это ты куда? За крысами вдогонку? Поздновато… Они тебе фальшивку впарили, да и давай бог ноги. Или камень проверить? Надеть колечко малышу… уже надевал, сынок. Хе-хе-хе… — Арчеш не скрывал своего злорадства. — Морелла еще подивилась — эдакий невзрачный камнишка.
Сириан остановился и вернулся на прежнее место; тяжело плюхнулся на табурет и уставился прямо перед собой невидящим взглядом.
— Мало того, что ты опозорил линьяж, подняв руку на отца. Ты еще и ограбил его… это ж надо, треть казны крысам отвалил! Экий ты, сынок, щедрый! А только придется тебе за это расплатиться. Твои последние приобретения я одобрить не могу, зато вот прежние были весьма неплохи.
Арчеш вновь уселся в кресло на возвышении и тоном, не предполагающим возражений, отчеканил:
— Все доходы с серебряных рудников, а также с суртонских шелкопрядилен с сегодняшнего дня будут поступать в казну линьяжа. Тебе достанет и процентов с личного счета, а коли мало покажется — не обессудь, сам виноват. Возместишь утрату — тогда посмотрим.
Сириан не удержался и волком посмотрел на старика; Арчеш перехватил этот взгляд и зловеще улыбнулся одними губами.
— Что, не нравится, когда тебя как пешку двигают? Ты поосторожнее, сынок… не больно глазами-то сверкай. Глава линьяжа пока что я. И завещание я могу переписать.
Сириан молчал.
— Распоряжение наш банкир уже получил. Мне здесь делать больше нечего, так что после обеда я уезжаю. И, пожалуй, заберу с собой правнука. Уж очень нехороший у вас тут воздух, прямо дуреют с него люди. В Серебряных Ключах не в пример здоровее будет. Так что ты распорядись насчет младенца.
— Что я скажу Морелле? — только и спросил ратман.
— Да что хочешь. Я ее не неволю, захочет — пусть со мной едет, нет — пусть здесь остается. Мне все равно. Ступай, Сириан, разговор закончен. И считай, что дешево отделался. Узнай кто со стороны — позору не оберешься, и кто тогда с нами дела вести будет?
После отъезда отца, забравшего с собой Мореллу с малышом, ратман закрылся у себя в кабинете и открыл самый надежный тайник в доме, давным-давно показанный ему отцом. Так и есть — в простой шкатулке лежит кольцо с камешком-замухрышкой, а рядом копия с отцовского распоряжения, непререкаемая сила которого лишала ратмана львиной доли его личных денег.
Глава восемнадцатая. Обретение
В нескончаемых трудах и хлопотах июль и не заметил, как на смену ему пришел август; с радостью принялся он заканчивать начатое братом. Поливал, мотыжил, собирал, выкапывал… Амариллис уже давно свободно расхаживала по всем угодьям Сыча, даже побывала вместе с ним в бору, в гостях у пчел — с благодарностью за мед и чудесное молочко; она помогала всем — и Сове, и чете брауни; правда, ей не позволяли не то что утомиться, но даже и войти во вкус работы — сразу гнали отдыхать. Она больше ни разу не заговорила о том, что было прежде ее появления в доме орка, словно здесь она и родилась и ничего более в жизни не видела. Хозяйство, погода, урожай — ни о чем другом она не упоминала, а однажды прямо спросила у Совы, не нужна ли ей служанка.
— Нет, моя радость, служанка мне не нужна, — улыбаясь, покачала головой хозяйка сычова дома, — но вот от дочушки я бы не отказалась. Знаешь, мой младшенький с самого начала характерный был, шел спинкой — ух… Хорошо, что Сыч меня как раз к родам перевез к отцу с матерью, одна я бы не выжила. Но — с мечтой о дочке пришлось расстаться. И хотя я считаю, что такая жизнь не по тебе… ну, по крайней мере, пока, — если хочешь, оставайся. Как дочь.
— Я останусь. Не знаю, как я смогу отблагодарить вас… я никто. Ни родных, ни друзей, ни денег… девица с мутным прошлым и невесть каким будущим.
— Постой-ка, — и Сова отложила в сторону длинную деревянную шпильку, которой выдавливала ядрышки из темно-красных, почти черных вишен: сегодня вечером они будут варить варенье, а пока им предстояло очистить пару здоровенных корзин вишни, — постой. Это что же такого ты натворила, что стыдишься прожитых дней? Своего искусства? Друзей? Или того, что не сбежала из Эригона в дни тихого ветра? Ах вот оно что… немного неопрятный брак с ратманским сыном.
— Если бы немного… — Амариллис с ожесточением ткнула шпилькой в ягоду, так, что багряный сок брызнул ей на лицо, — если бы…
— Что ж. Я так понимаю, ты пошла за Мираваля-младшего потому, что это была неплохая возможность устроить свои дела. Так?
— Ага. И дела устроить, и поблестеть всласть, и нос кое-кому утереть. Вот, мол, побрезговал танцовщицей — так полюбуйся теперь на госпожу ратманшу… да только издалека, эдакое лакомство не про тебя. Дура!!!… Дела устроить… да что там, это я себе давно простила, есть-пить всякому надо, жизнь особо рассусоливать не станет, когда я постарею. Но идти замуж за одного, чтобы кольнуть в сердце другого… — и девушка закусила губу, криво, нехорошо усмехаясь.
— И именно из-за этого ты оттолкнула Хэлдара? — тихо спросила Сова.
— Не знаю. Я ничего не понимаю, Сова. Когда я просто вспоминаю его, даже мельком — у меня словно земля из-под ног выходит. Но когда он был тут, я чувствовала себя какой-то мелкой, нечистой тварькой, мне казалось, что я вымазалась в грязи с ног до головы. И он видит эту грязь. Зря он меня вытащил. Ехало бы его лордство мимо… всем было бы лучше.
— Ну вот что. — Сова протянула руку, взяла Амариллис за плечо, пачкая платье соком вишни, и резко тряхнула ее, как будто приводя в чувство. — Прекрати сейчас же. Его лордство… не забывайся, Амариллис. Хэлдар — эльф, не человек. Чего ты не можешь ему простить? Что не побрезговал тобой, из болота вытащил? Земля из-под ног уходит… А ты и не привыкла! Тебе привычнее, когда от твоего вида шалеют, всякое разумение теряют!
Сова встала и принялась шагать по траве, время от времени потрясая перед носом Амариллис указательным пальцем.
— Нет, моя радость, служанка мне не нужна, — улыбаясь, покачала головой хозяйка сычова дома, — но вот от дочушки я бы не отказалась. Знаешь, мой младшенький с самого начала характерный был, шел спинкой — ух… Хорошо, что Сыч меня как раз к родам перевез к отцу с матерью, одна я бы не выжила. Но — с мечтой о дочке пришлось расстаться. И хотя я считаю, что такая жизнь не по тебе… ну, по крайней мере, пока, — если хочешь, оставайся. Как дочь.
— Я останусь. Не знаю, как я смогу отблагодарить вас… я никто. Ни родных, ни друзей, ни денег… девица с мутным прошлым и невесть каким будущим.
— Постой-ка, — и Сова отложила в сторону длинную деревянную шпильку, которой выдавливала ядрышки из темно-красных, почти черных вишен: сегодня вечером они будут варить варенье, а пока им предстояло очистить пару здоровенных корзин вишни, — постой. Это что же такого ты натворила, что стыдишься прожитых дней? Своего искусства? Друзей? Или того, что не сбежала из Эригона в дни тихого ветра? Ах вот оно что… немного неопрятный брак с ратманским сыном.
— Если бы немного… — Амариллис с ожесточением ткнула шпилькой в ягоду, так, что багряный сок брызнул ей на лицо, — если бы…
— Что ж. Я так понимаю, ты пошла за Мираваля-младшего потому, что это была неплохая возможность устроить свои дела. Так?
— Ага. И дела устроить, и поблестеть всласть, и нос кое-кому утереть. Вот, мол, побрезговал танцовщицей — так полюбуйся теперь на госпожу ратманшу… да только издалека, эдакое лакомство не про тебя. Дура!!!… Дела устроить… да что там, это я себе давно простила, есть-пить всякому надо, жизнь особо рассусоливать не станет, когда я постарею. Но идти замуж за одного, чтобы кольнуть в сердце другого… — и девушка закусила губу, криво, нехорошо усмехаясь.
— И именно из-за этого ты оттолкнула Хэлдара? — тихо спросила Сова.
— Не знаю. Я ничего не понимаю, Сова. Когда я просто вспоминаю его, даже мельком — у меня словно земля из-под ног выходит. Но когда он был тут, я чувствовала себя какой-то мелкой, нечистой тварькой, мне казалось, что я вымазалась в грязи с ног до головы. И он видит эту грязь. Зря он меня вытащил. Ехало бы его лордство мимо… всем было бы лучше.
— Ну вот что. — Сова протянула руку, взяла Амариллис за плечо, пачкая платье соком вишни, и резко тряхнула ее, как будто приводя в чувство. — Прекрати сейчас же. Его лордство… не забывайся, Амариллис. Хэлдар — эльф, не человек. Чего ты не можешь ему простить? Что не побрезговал тобой, из болота вытащил? Земля из-под ног уходит… А ты и не привыкла! Тебе привычнее, когда от твоего вида шалеют, всякое разумение теряют!
Сова встала и принялась шагать по траве, время от времени потрясая перед носом Амариллис указательным пальцем.