Арден Том. Король и Королева Мечей

 
   На груди его солнцем сквозь занавес туч
   Ты сверкаешь, кристалл, неделим и могуч.
   Дай же сил ему в битве с врагом устоять
   И кристаллы другие по свету собрать.
 
   Чтоб зеленый и алый, потом — голубой,
   И последний, как солнца лучи, золотой
   Разыскал на земле, под землею ли, в воздухе он
   И собрал из кристаллов из тех Орокон!
 
   Ходя по кругу, Ксал пела все громче. Ясно было, что она отчаянно старается передать Джему оберегающие силы. Было видно, что старухе больно. Она морщила лоб, из глаз ее текли слезы. Она и сама не знала, хватит ли ей сил. Она сжимала руку Милы — крепко, еще крепче, и в нее перетекали волны силы, источаемой девочкой.
   Да, да!
 
   Орокон защитит нас от тех, кто грядет,
   Чтобы миром стал править злокозненный Тот!
   Наш спаситель, прими наш покорный поклон
   И, о страхе забыв, разыщи Орокон!
 
   От камня на тюрбане Ксал заструились лиловые лучи, упали на кристалл. Послышалось негромкое потрескивание — словно вспыхивали крошечные молнии. Мила дрожала, глаза ее были выпучены, она неуклюже переставляла ноги. Все быстрее кружила над людьми растревоженная Эо.
   А камень Ксал все светился и испускал лучи.
   Ключ к Орокону! Избранник всего Бытия! Пей этот свет, что смиренно дарю тебе я! Пусть же хранят тебя боги, щадя и любя! Ключ к Орокону! Погибель минует тебя!
   Мила не выдержала. Это оказалось ей не по силам. Она вырвалась и ушла из круга.
   Эо, беспомощно размахивая уставшими крылышками, упала на землю.
   — Мила! — Это кричал Раджал. Он в тревоге мчался к сестре, огибая деревья. — Что вы тут удумали? Опять какие-то глупости?
   Великая Мать согнулась чуть ли не до земли. Тяжело дыша, она отозвалась:
   — Детка, не говори о том, в чем ничего не понимаешь.
   — Не понимаю? На нас напали эджландцы, а ты тут заклинания бормочешь? Что толку хоть когда-то было от твоих заклинаний, старуха?
   Это было жестоко, но Раджал был в ярости и не владел собой. А может быть, он злился и из-за того, что здесь совершили какой-то ритуал без него.
   Он бросился к рыдающей и напуганной сестренке. Мила держала Эо в сложенных ковшиком ладонях. Неужели птица умерла? Бедная Эо! Бедняжка Мила! Раджал был готов утешить ее, но она устремила на него злобный взгляд, стала кричать, обзываться, прогонять.
   Раджал с полными слез глазами побрел прочь.
   Джем в тревоге глянул на опустившуюся на землю у дерева Великую Мать, проводил взглядом друга. Он бросился было к Ксал, но та отмахнулась.
   — Догони его, — выдохнула она еле слышно, — догони, а не то он... еще чего-нибудь натворит. Догони, пожалуйста.
   Джем растерялся только на миг и бросился догонять Раджала.
   — Прощай, принц Джемэни. Прощай, Раджал, мой мальчик.
   Ксал шептала эти слова, едва шевеля губами. На самом деле она не прощалась с мальчиками, но она точно знала, что оба они в эту ночь в лагерь не вернутся.
   Быть может, им вообще не суждено увидеться вновь.
   Ксал согнулась, прижала руку к сердцу. Как же она была стара, как слаба! Сила покидала ее, умирала вместе с нею. Она вдруг поняла, что очень скоро уйдет из жизни. Старуха запрокинула голову. Скоро, очень скоро тяжкое бремя ее дара будет передано Миле. Ксал протянула руку, ища ручонку девочки.
   — Мила! Мила, детка!
   Но на том месте, где только что сидела Мила, лежало только гаснущее, остывающее тельце Эо.

ГЛАВА 18
ДРАМА

   — Милочка, вы выглядите сногсшибательно! Так оно и было.
   Ката повернулась в одну сторону, в другую. Улыбка не сходили с ее губ. Горели свечи, их свет смешивался со светом заката и из-за этого становился волшебным, чарующим. Ката любовалась своим отражением в зеркале.
   — Но все же это еще не совсем...
   Да чего же еще можно было ожидать? Всего-то одну пятнадцатую назад в зеркале отражалась стеснительная воспитанница пансиона благородных девиц, закованная в черное платье примерной агонистки. А теперь перед Катой красовалась женщина, красивая женщина в роскошном золотистом платье со шлейфом.
   Это было платье Пелли.
   — Тетя Влада, как вы думаете, Пелли вернется?
   — Быть может, лишь для того, чтобы жить в позоре, как падшая женщина. Стой смирно. Вот так...
   Тетка Пелли стояла рядом с Катой. Она ловко орудовала шпильками и заколками и укладывала густые волосы Каты в изящную прическу. Ката закрыла глаза. Порой ей было больно, но это была такая приятная боль.
   Умбекка и вдова все еще крепко спали.
   Тетя Влада отступила.
   — Но вот рубины... Противная девчонка, она их забрала. — Она проворно расстегнула изумрудное ожерелье. — Должно подойти... Верно, вот так хорошо. Ну, что? Твой возлюбленный встретит тебя возле храма?
   Ката кивнула. Тетя Влада рассмеялась.
   — Вряд ли бы так себя повел респектабельный мужчина. Думаешь, речь идет о законном браке? Пф-ф-ф! Поверь мне на слово, детка: он просто хочет тебя соблазнить.
   — Но лорд Фоксбейн...
   — Ох уж этот мне противный старикашка...
   В окно забарабанил дождь. Шторы не были закрыты. Небо стало темно-лиловым, как зловещий кровоподтек.
   — Ну почему опять дождь?
   — Небо отяжелело. Оно пытается освободиться от бремени...
   — Но бал...
   Тетя Влада снова рассмеялась — тепло, любовно.
   — Милая моя, со временем ты поймешь, что этот мир сотворен не только для того, чтобы радовать нас.
   — Но для чего же тогда сотворен этот мир? Тетя Влада не ответила на этот вопрос.
   — Посмотри в зеркало. Теперь ты — женщина, дитя мое. Ты видишь свою красоту. Но разве ты не видишь в этой самой красоте ростки трагедии, которая только и ждет, чтобы обрушиться на тебя? Какое мужчинам дело до того, сколько красивых тряпок мы напяливаем на себя, сколько побрякушек?
   Кончики холодных сухих пальцев прикоснулись к губам Каты, скользнули по ее шее, пробежались по груди. Ката вздрогнула, поежилась.
   — Женщина украшает себя, милочка, для себя самой. Ну, еще для других женщин. А мужчинам нужно только сорвать с нас одежду и насладиться нами. В этом они подобны диким зверям. Сегодня ночью, моя дорогая, тебе предстоит испытание. Выдержишь его — значит, тебя ждет великое будущее. Не выдержишь — станешь самой последней из шлюх, сколько бы шикарных тряпок ты на себя ни натягивала.
   Взгляни на этих двух старух, что храпят у огня, словно две дряхлые, никому не нужные суки. Если бы они сейчас проснулись, как бы они принялись тявкать и выть на нас! Они глупы. Они не понимают, что своими запретами они только подогревают страсти.
   Но, моя милая, есть на свете и другие радости. Они тоньше, прекраснее. Что может знать о глубочайших тайнах сердца какая-то жирная старушенция? Со мной, дитя — только пройди назначенное мною испытание, — ты войдешь во все самые дальние потайные комнаты.
   Тетя Влада склонилась к девушке. Ката снова поежилась, а Влада проворковала:
   — Выдержишь испытание — и ты моя. Провалишься — и я умою руки. Тогда ты превратишься в грязь под ногами.
   Грянул раскат грома. Нет, то был фейерверк. Ката нетерпеливо бросилась к окну. Тетя Влада поймала ее за руку и развернула к двери.
   — Нет, милочка! Ступай! Ступай, встреться со своим возлюбленным.
   Они порывисто обнялись, после чего тетя Влада почти насильно вытолкала Кату из комнаты. В следующее мгновение Умбекка, разбуженная грохотом фейерверка, вдруг забормотала:
   — Что? Что такое? — и попыталась подняться.
   Увидев Владу Флей, она дико завопила.
 
   — Радж, постой! — крикнул Джем. — Не нужно! Ты устал, я устал, утром в дорогу...
   — Так возвращайся! Возвращайся в лагерь. В то, что от него осталось...
   — Радж, не дури! Я без тебя не пойду.
   — Да ну? С чего это ты вдруг стал такой заботливый?
   — Я всегда за тебя тревожился...
   — Не настолько, чтобы честно сказать мне, кто ты такой...
   Снова пошел дождь. Мальчики шли по размытому склону холма в сторону города.
   — Забудь про то, кто я такой! Радж, одумайся!
   — Сегодня бал по случаю окончания сезона. Все соберутся в Ассамблее, верно же? Ну, вот и посмотрим, как им понравится дождик, который я им устрою.
   — О чем ты?
   Очень скоро стало ясно, о чем говорил Радж. Он стал наклоняться и подбирать камни. Некоторые он рассовывал по карманам, некоторые с силой швырял в разные стороны.
   Он был жутко зол, и это пугало Джема.
   — Ну, чего встал, принц?
   — Не называй меня так!
   — А что — не хочешь полюбоваться на то, как разлетятся вдребезги стекла, как осколки и камни полетят в расфуфыренных танцоров?
   — Ну... нет, не хочу.
   — Ну конечно, не хочешь. Ты ведь такой же, как они, а я все время забываю, принц! Тебе, небось, охота туда, чтобы поплясать вместе с ними!
   — Это неправда! Послушай, Радж, ты ведь не в «Серебряных масках» служишь. Как ты вообще намерен пробраться в город?
   Раджал бросил через плечо:
   — Какая у тебя, оказывается, плохая память!
   — Что?
   — Сегодня в Варби такой переполох... Какой-нибудь мальчишка-чистильщик сапог может запросто проскользнуть через грузовые ворота, а? Ну, ты сам посмотри! Там ведь нету никого, все глазеют на фейерверки...
   — Радж, не стоит. Если тебя изловят... Ну что же ты за осел такой? Глупый и упрямый осел!
   Раджал взвесил в руке камень. Джем пригнулся.
   — Не хочешь думать о себе, так подумай о Миле!
   — Мила тут ни при чем!
   — Нет, при чем! Мы все при чем, и ты, и я! Радж, неужели ты не понимаешь, что должно случиться? И очень скоро! Разве ты не понял, что случилось в пещере? Это все не важно — то, что ты задумал, это глупости, это...
   Раджал оказался прав. Никто не задержал их у грузовых ворот. На улицах было темно. Со всех сторон доносилось поскрипывание пустых телег.
   Неожиданно грянул взрыв.
   Мальчики вздрогнули, чуть не вскрикнули от испуга. В темном небе вспыхнули миллионы звездочек.
   — Ой, Радж, фейерверк! Давай посмотрим, ну давай посмотрим!
   Джем догнал друга, схватил за руку. Раджал понурился. Куда девалась его злость! Он вдруг громко, по-детски разрыдался.
   Друзья прижались к одной из телег. В небе бушевал фейерверк. Темноту разрывали снопы светящихся брызг — лиловые, зеленые, алые, синие, золотые. Вертелись шутихи Элабет, спирали Элдрика, выстреливали ракеты Созеники.
   В промежутках между залпами мальчики переговаривались.
   — А ты знаешь, — вырвалось у Раджала, — что я видел, как повесили моего отца?
   — Как? — прошептал Джем, и сердце у него болезненно сжалось.
   — Сказали, что он украл какого-то мальчишку, мальчишку-калеку, который жил в Ирионе.
   — Калеку?
   — Говорили, что он чокнутый — наверное, так и было. Но я его хорошо запомнил! Я стоял далеко, но этого мальчишку вывели на эшафот в тот день, и он там стоял, пока людям рассказывали ложь про моего отца...
   — Радж, это было... Это был... Но я...
   Снова залп, еще один...
   — Нова, я видел, как этот мальчишка стоял там и смотрел! Он смотрел даже тогда, когда у отца из-под ног выбили табуретку. И тогда я подумал, что все эджландцы одинаковые, что вы все похожи на этого чокнутого калеку. У вас на глазах происходят страшные, ужасные события, а вам хоть бы хны!
   — Не надо, Радж, не все мы такие...
   Больше он ничего не успел сказать. Как раз в это самое время в сторону ворот устремилась изящная карета, из которой доносились истеричные крики. Кричала женщина:
   — Отпустите меня! Убирайтесь! Кучер, кучер, остановите карету!
 
   — О моя милая!
   — Капитан...
   — Пойдемте...
   В грозовом небе играли разноцветные огни, и от них струи дождя становились разноцветными, светящимися. Карета легко мчалась по улицам. Капитан набросился на Кату.
   — Но как же... бал? — беспомощно проговорила она. — Мы... не туда едем...
   Капитан покрывал ее губы горячими поцелуями.
   — Бал? Игрушки для заскучавших детишек! Позволь, милая, я еще поцелую тебя...
   Но нет, поцелуев капитану было мало. Дрожа от нетерпения, он тискал колени Каты, пытался задрать юбку... О, но он был так хорош собой...
   — Куда вы меня везете?
   — Куда же еще, моя милая, как не в любовное гнездышко?
   — Вы делаете мне больно...
   — Никогда! О святая невинность! У тебя еще никогда не было любовника? Если тебе и будет больно, то совсем немножко. Прольется чуть-чуть крови... но зато потом ты ощутишь божественный экстаз!
   «Значит, все правда — правда все, что говорила тетя Влада!»
   «Это испытание. Провалишься — и станешь шлюхой».
   Ката стала отбиваться. Она царапалась, кусалась, брыкалась, кричала. Она уже была готова выпрыгнуть из кареты, оставив в ней окровавленного капитана.
   Но тут послышался звон разбитого стекла.
   — Вот проклятие! Фонарь кто-то разбил! — выругался кучер. Завязалась драка — кто-то напал на кучера. Карета съехала с мостовой.
   Кто-то другой схватил вожжи.
   — Тпру!
   — Что там такое?!
   Капитан вдруг отпустил Кату, сорвал с окна занавеску...
   И получил кулаком в нос.
   Он откинулся на сиденье, Ката вскрикнула от страха: в окошко просунулась голова мальчишки-вагана — темнокожего, словно вымазанного ваксой. Мальчишка схватил ее за руку и потянул к себе.
   Да что же это такое? Ката стала вырываться.
   — Вот дурочка! Я же тебя спасаю!
   Юноша-ваган пытался успокоить девушку, но заставить ее замолчать ему никак не удавалось. В итоге он крепко обнял ее и поцеловал в губы.
   Ката была настолько ошеломлена, что прекратила сопротивление, поддалась мгновению, и мгновение получилось долгим.
   Как сладок был этот поцелуй!
   Как непохож на грубые ласки капитана!
   Но как она могла? Одно дело, если бы ее соблазнил аристократ, и совсем другое — целоваться с каким-то первым попавшимся уличным мальчишкой!
   Ката оттолкнула его и влепила ему пощечину.
   — Да как ты смеешь! Грязный бродяга!
   — Ката, неужели ты не узнаешь меня? Неужели ты и вправду меня не узнаешь?
   Но мальчишке-вагану не удалось дождаться ответа. На крики девушки прибежал патруль. Синемундирники были пьяны, но очень сердиты и держали наготове заряженные мушкеты.
   — Ваганы! Хватай их!
   Юноша успел чмокнуть Кату на прощание и умчался в темноту — исчез, словно привидение.
   Очень скоро Ката, промокшая и едва державшаяся на ногах, была укутана в теплый солдатский плащ, а стражник с жесткой соломенной бороденкой расспрашивал ее о том, что случилось.
   А Ката не могла придумать, что ей отвечать.
   «Ката, неужели ты не узнаешь меня?»
   Но что она могла ответить?
   Из кареты послышался стон, из окошка высунулась физиономия с окровавленным, красным, как у куклы, носом.
   — Напали ваганы... — хрипло проговорил капитан. — Мы с этой дамой... с этой добропорядочной девицей... стали жертвами нападения ваганов.
 
   Джем упал на мостовую. Он тяжело дышал. Дождь лил как из ведра.
   Что он наделал? А что он мог поделать?
   Когда он увидел Кату на площади, он уже тогда понял, что все кончено, что все кончено навсегда. Ее изменили, ее превратили в совсем другую девушку. О, все было безнадежно! Он всегда будет любить ее, но что он мог поделать, если она даже не узнала его? Что он мог поделать, когда его ожидали такие страшные испытания?
   Горела щека, по которой ударила Ката.
   — Ох, Радж, — простонал Джем. Но Раджа рядом не было.
   Надо было отправляться на поиски друга. Но тут Джем услышал неподалеку крики приближавшихся синемундирников. Неподалеку стояло несколько телег.
   Джем стремглав бросился к ближайшей из них.

ГЛАВА 19
ТРИ НОСА

   — Ну, знаете ли, молодой человек...
   — Ну, что?!
   Утренний свет струился в окна гостиничного номера, в котором царил ужасный беспорядок. По ковру тут и там валялись игральные карты, бумажки, грязные носовые платки, полный ночной горшок. На столе стояли захватанные жирными пальцами стаканы, обивка на диване была вся заляпана, а на неприбранной кровати валялся молодой человек со спущенными штанами, голый до пояса. От его подмышек распространялся стойкий запах пота, мятые простыни на кровати были перепачканы подливкой, вином... да мало ли чем еще!
   Аптекарь с отвращением смотрел на своего пациента. Насколько приятнее было лечить дам! Аптекарь никак не мог понять, почему молодой человек знатного рода мог жить в такой грязи. Именно этого молодого человека он видел впервые, но такой тип молодых людей был ему хорошо знаком. Этот пациент был хорош собой — то есть хорош вообще, но не сейчас, с распухшим до чудовищных размеров носом. На голове у молодого человека красовался черный парик, черные усы были напомажены до лакового блеска (между прочим, одного уса недоставало, а парик съехал набок, и стали видны рыжие кудряшки). Вообще-то профессионал такого уровня, как наш аптекарь, мог бы счесть оскорбительным для себя вызов в такую неряшливую обстановку. И притом — в такое время! Ведь он собирался лечь спать! Только-только закончился бал, где у аптекаря было немало работы: ему пришлось выхаживать дам, у которых от духоты случились обмороки.
   Он снова обратился к пациенту:
   — Молодой человек, я сказал вам о том, что вам нечего надеяться на скорое выздоровление, если вы намерены позавтракать этим!
   — Проклятие! Да что тут такого-то, не пойму! — проворчал молодой человек, со стоном откинулся на подушки, снова приподнялся и хорошенько отпил из пивной кружки.
   Но и это у него толком не получилось. Он захлебнулся, закашлялся, залил пеной рубаху, отшвырнул кружку, и та, ударившись о стену, разбилась.
   Парик сполз окончательно. Полыхнули огнем рыжие кудри Полти.
   Скорчив гримасу, он отклеил второй ус.
   — Проклятие, что за... — послышался чей-то голос, и из-за спинки дивана показалась голова второго молодого человека. Ну, этого-то аптекарь знал преотлично. Это был господин Жак Бергроув. Этот тоже явно был не в форме.
   — Аптекарь! — крикнул капитан. — От тебя никакого толку! Где мой холодный компресс? Боб! Боб!
   Аптекарь брезгливо поджал губы. К счастью, из-за ширмы в дальнем углу номера вышел долговязый молодой человек в форме адъютанта — тот самый, которого капитан называл Бобом. За ширмой он занимался тем, что пытался отстирать от крови носовые платки капитана.
   Аптекарь едва удержался от улыбки. Забавно. У всех троих молодых людей — одинаковые травмы. Но судя по всему, заботиться здесь следовало исключительно о капитане...
   Видимо, он пользовался влиянием в этой компании.
   — Иду, Полти...
   — Фоксбейн! — прикрикнул на него капитан. Фоксбейн? Аптекарь нахмурился.
   — Проклятие! — выругался долговязый, уронив мокрый платок на пол. — Любезный аптекарь, скажите, он поправится? — спросил он, наложив на переносицу Фоксбейна-Полти компресс.
   Аптекарь взял себя в руки и поскреб подбородок.
   — Ваш друг... — Он указал на кровать. — Ваш, так сказать, капитан...
   — Фоксбейн, — с готовностью подсказал Боб.
   Аптекарь вздрогнул.
   Кто же он? Сынок или племянник того мерзопакостного старикашки? Ну да, он ведь сразу заметил что-то такое знакомое... Но только теперь он увидел в углу вешалку для париков, а на ней — высоченный парик...
   А из дверцы открытого буфета торчали какие-то яркие тряпки. Не такого ли цвета камзол был на мерзопакостном старикашке?
   Аптекарю бы стоило вспомнить о чувстве собственного достоинства и удалиться, но он этого не сделал. Отвращение боролось в нем с алчностью, и алчность легко победила. Он с улыбкой открыл медицинский саквояж и стал раскладывать сверкающие инструменты.
   Полти стонал, а порой даже рычал. Он был зол, ужасно зол. Что за ночка выпала на его долю! Треклятый ваган! Надо же — с такой силой заехал ему по носу своим грязным кулаком! Если бы нос не болел так дико, Полти бы сам отправился в ваганский лагерь и выместил там свою злобу. Он скрипел зубами и, закрывая глаза, представлял, как мстит ненавистным ваганам. Теперь он только страдал от боли. Ваганы? Подумаешь! Не стоило тратить чувства и время на этих недолюдей. Ведь он обо всем доложил. Он знал, что его донесение произвело впечатление орудийного залпа. Бараль, главнокомандующий варбийским и голлухским гарнизонами, отдал приказ о новых налетах на ваганские лагеря. Вчерашний налет был только прелюдией, и сейчас лагерь уже превращен в дымящиеся руины. Те ваганы, которым чудом удалось уцелеть, разбежались.
   Нет, сейчас Полти тревожили не ваганы.
   — Безусловно, — приговаривал аптекарь, — мы вправе ожидать некоторого выздоровления, даже при том, что не произойдет никакого постороннего вмешательства. Однако резонно предположить, что выздоровление пойдет быстрее, если мы постараемся восстановить гуморальное равновесие... а именно: проведем курс лечения пиявками, дабы понизить уровень радикального тепла, а также поставим несколько клизм для приведения в порядок уровня радикальной жидкости, наложим несколько примочек с венайским бальзамом, а также назначим пациенту прием особых пилюль...
   Полти снял с носа компресс и с интересом воззрился на аптекаря. Могло показаться, что он готов вскочить с кровати, и, вышвырнув аптекаря из комнаты, спустить с лестницы. Вместо этого он сухо улыбнулся и тихо проговорил:
   — Аптекарь, вы мне нравитесь.
   Аптекарь нервно улыбнулся.
   — Ваши друзья, — выдавил он, — страдают точно так же, как и вы, капитан. Быть может, мы обойдемся, — сказал он громче, адресуясь к дивану, над спинкой которого снова появилась физиономия господина Бергроува, — меньшим количеством пилюль и только одной пиявкой...
   — Аптекарь, вы мне нравитесь! — рявкнул Полти. — О да, вы мне очень нравитесь! Боб, давай-ка тяпнем за здоровье нашего нового друга! Видел ли ты хоть раз такую тонкость, такой ум, такое предвидение?
   Аптекарь пригладил свой надушенный парик.
   — В нашем роду все были лекарями.
   — Можно было догадаться. А как вас зовут, дружище?
   — Воксвелл. Франц Воксвелл.
   — Не может быть! — Полти собрался было что-то сказать, но передумал и встал с постели. — А скажите-ка мне, любезный аптекарь, что бы вы мне посоветовали принимать от сердечной болезни?
   — У вас побаливает сердце?
   — Ой, так ноет...
   — Что именно вас тревожит? Частое сердцебиение? Трепетание? Что?
   Полти подошел к аптекарю вплотную.
   — Я, любезный аптекарь, говорю о трещинке в моем бедном сердце. Знаете, так бывает, когда трескается фарфор. Трещинка все шире... и это так больно. Я говорю о мечте, о видении, которое появилось передо мной и которое так жестоко отняли. И вот теперь вы видите меня обезображенным и униженным, и кто поверит, что лишь вчера вечером мне были обещаны райские восторги? Вы понимаете меня, любезный аптекарь. Я говорю... о дамах.
   — А-а-а...
   — Не сомневаюсь, вас также интересуют дамы?
   — У меня чисто профессиональный интерес.
   — Ну конечно! Боб! Тащи бутылку! Аптекарь, у меня к вам маленькое предложение.
   Полти дружески обнял аптекаря за плечо и завел с ним долгий, напряженный разговор. Говорил Полти тихо, время от времени аптекарь кивал, а Полти улыбался. Боб сновал к буфету и обратно, подливая им вина.
   Боб был в отчаянии. Что же Полти задумал на этот раз? Опять что-то коварное, можно было не сомневаться. И как всегда, Боб ничего не узнает до тех пор, пока снова не стрясется беда.
   Лейтенант Арон Трош (он же Боб), многое повидал, пока служил адъютантом у капитана. В тарнских долинах они сражались плечом к плечу. Вспомнить хотя бы такие их подвиги, как случай с кошкой под фургоном (тогда они еще пешком под стол ходили). Да мало ли еще было приключений? Катаэйн... Сборища на сеновале... Скала-убийца... Не говоря уже о дебошах в «Ленивом тигре». Героем всех этих сражений был, конечно, Полти. Боб всегда добровольно принимал на себя роль слуги, но как он гордился даже тем, что принимал участие в этих победных сражениях!
 
   Адъютант отвернулся к окну. Утро выдалось пасмурное. Варби после бала. Город уже казался вымершим. Боб с удовольствием глотнул бы из горлышка, но тут из-за дивана снова высунулся господин Бергроув и потребовал бутылку. Адъютанту вдруг стало так жалко себя. Ему было одиноко, Полти совсем перестал им интересоваться, а ведь порой, когда у него не получалось с женщинами, он уделял внимание другу...
   После перевода во Внутриземье Полти и его адъютант были назначены в разведку и поступили под командование некоего лорда Э.. Бобу казалось, что это просто здорово, а Полти относился к заданиям чуть ли не с отвращением. Их отправили в Варби, чтобы они разобрались с «варбийскими исчезновениями». И далеко ли они продвинулись? То и дело меняя обличье, они внедрялись в разные круги варбийского общества. Полти говорил, что все это делается ради сбора улик. Но на самом деле кончалось все пьяными дебошами.
   Боб кисло глянул на Бергроува. Хоть бы уже они с Полти были сами по себе, а еще этот навязался на их голову.
   Бергроув выронил бутылку.
   — Боб, помоги, меня сейчас стошнит...
   Боб огляделся в поисках тазика, но на глаза ему попался только ночной горшок, который Полти наполнил за ночь. С губ Бергроува сорвалась струя оранжево-коричневой жидкости.
   — Капитан... занят, что ли? — промямлил Бергроув, когда отер губы галстуком, перепачканным запекшейся кровью.
   Боб вздохнул:
   — Говорит, сердце у него разбито.
   — Да ты что... Нос у него разбит, а не сердце. А вот мое сердце... Ведь только вчера... Ох, Боб, я был на грани блаженства...
   — На грани?
   — Не повезло. Девица удрала.
   — Понятно.
   — Ну а ты? Тебе-то кто нос расколошматил? Ты за кем приударил?
   — Ни за кем. Это все из-за Полти. Из-за капитана то есть.