Страница:
Бэндо и его сынишки побежали вокруг пруда. Джем помотал головой. Его воспоминания, столь болезненно кольнувшие его сердце, словно бы всколыхнули какое-то эхо, пробудили в душе Джема след, оставленный некогда таинственным даром Каты.
ГЛАВА 62
ГЛАВА 63
ГЛАВА 62
РИТУАЛ
— Он спит.
— Думаешь?
— У него глаза закрыты. Он храпит.
— Вот и Мухоед так валялся.
— Кто-кто?
— Мухоед. Наш кот. У нас дома, в Варле.
Морвен сделал круглые глаза.
— Как «так»? Что значит «он так валялся»?
— Как будто спит. А потом подкрадывался Джарди, Рыжий Джарди, и тогда Мухоед ка-ак прыгнет! И еще ка-ак прыгнет. Да только Джарди всегда успевал улизнуть!
Связанный по рукам и ногам Морвен поерзал, попытался освободить руки. Без толку. Он вздохнул.
— Этот Джарди... Другой кот, да?
— Да нет же! — Крам, похоже, оскорбился. — Какой кот? Крыса! Я ее поймал в амбаре у Райля. Шерсть рыжая вся! В смысле — у крысы, не у Райля, — на всякий случай уточнил Крам и расхохотался. — Знаешь, я так и не понял, откуда он взялся.
— Откуда взялась крыса?
Крама этот вопрос не удивил. В конце концов, крысу не каждый день встретишь.
— Бедняга Джарди! Он был такой игручий, Морви! — У Крама сдавило горло. — А потом он повстречался с Большим Бальбом.
Пауза.
— Так бассета звали, который жил у Райля.
Морвен не выдержал.
— Заткнись, Крам!
— Тс-с-с! Чего разорался? Ты же не хочешь его разбудить?
Морвен изобразил беззвучный вопль. Связаны они были спиной к спине, и все время, пока продолжалась беседа, Морвен являл собой театр одного актера и давал представление, в котором изображал разные степени отчаяния. Пожалуй, если монах, как и кот Мухоед, только притворялся и наблюдал за пленными из-под полуприкрытых век, то он наверняка веселился от души.
Но это навряд ли. Положив голову на поваленное дерево, монах прилежно храпел. Похоже, ему не было никакого дела до пленных синемундирников. По траве вокруг него были разбросаны тщательно обглоданные куриные косточки. Как же презирали пленников разбойники, если оставили их с таким часовым!
— Крам? — со вздохом проговорил Морвен немного погодя.
— Морви?
— Твой кот. Почему его звали Мухоедом?
Крам рассмеялся.
— Ой, Морви, разве я тебе не рассказывал? Он муху съел. Вот потому и назвали. А этого, небось, Каплуном кличут, потому что он курочек кушает.
— Я так не думаю, Крам.
Муха зажужжала над самым ухом Морвена. Вот бы ему уметь шевелить ушами так, как это получалось у Вигглера! Морвен снова рванулся, пытаясь освободиться от пут.
— Морви, ну ты чего? Чего ты так дергаешься-то? Не вздумал же ты бежать?
— Пробую веревки ослабить, — хрипло прошептал Морвен. — Крам, быть может, ты поможешь мне. Или твои смертельные раны так болят, что ты не можешь пошевелиться?
Морвену хотелось думать, что своим сарказмом он уничтожил Крама, убил наповал. Но Крам только поблагодарил друга за участие и заботу и заверил его в том, что беспокоиться совершенно не о чем.
— Не бойся, я не беспокоюсь!
Морвен от стыда покраснел. Надо же было так унижаться, и ради чего! Рана-то у Крама оказалась пустяковой. А он кричал: «Я умираю, Морви, умираю! Дай мне руку!» Пантомимическое представление продолжилось. Если бы монах сейчас увидел Морви, то перед ним предстал бы шедевр мимической выразительности.
Крам расхохотался.
— А знаешь, Джарди так выкручивался, бывало! У меня в руке, когда я кормил его. Я для него всегда приберегал кусочек сыру. Да что там — кусочек! Почти все ему оставлял. Но сначала нужно было сыр под подушкой держать, чтобы он позаплесневел как следует. И знаешь, ему так больше нравилось, честное слово! Морви, вот ты умный. Скажи, почему ему так больше нравилось, как ты думаешь?
Морвен замер.
— Крам! — с волнением прошептал он. — Я одну руку высвободил!
— Чего?
— Одну руку высвободил! Веревка сползла! Понимаешь, что это значит, Крам? Теперь нужно еще совсем немножко поработать, и все.
— Понимаю.
— Что?
— Да у меня-то руки давным-давно свободные, Морви. Дома-то, в Варле, мы сколько раз с Зони Райлем играли в «путаницу». У меня здорово получалось, но у Зони — еще лучше. Бедняга Зони... Я тебе не говорил, что с ним сталось?
Морвен промолчал.
— Хэл, — попросил Джем, — расскажи мне о моем дяде. Они возвращались в лагерь по узкой тропке между кустов.
Бэндо замыкал шествие. Рэггл и Тэггл мчались впереди.
— О Торе? Знаешь, для нас он был, пожалуй, такой же загадкой, как для тебя. Он часто говорил о тебе, о той судьбе, что тебя ожидает.
— Он все знал? Еще тогда, когда я был маленький?
— Он был великим мятежником, но ему было дано очень многое. Что-то он знал, чему-то научился. — Голос Хэла приобрел торжественность. — Он с самого начала был необычайно талантлив. Он не мог пережить измены отца во время Осады Ириона. Это стало для него раной, от которой он не мог оправиться. После того, как это случилось, он решил отречься от отца и от наследства. «Что мне проку, — говаривал он, — быть наследником продажного герцога?» Он отвернулся от своего прошлого и стал скитальцем. Как вышло, что он попал в ваганскую труппу, — этого я не знаю. Знаю только, что некоторое время он был учеником могущественного мага.
— Арлекина из «Серебряных масок»? — спросил Джем.
— Ты с ним знаком?
— Я его видел пару раз. Раджал тоже какое-то время прослужил в «Масках». Арлекин уже стар. Стар и болен. Даже не знаю, добрый он или злой. Сначала мне показалось... нет, не знаю.
— Джем?
— Хэл... А арлекин... ты видел его с тех пор? С тех пор, как казнили моего дядю?
Хэл смутился.
— Я «Масок» вообще ни разу не видел.
— Нет, я не о них...
Джем не договорил. Ну конечно. Он должен был догадаться сам. Хэл не мог видеть арлекина. Мог ли его видеть кто-либо, кроме Джема? Таинственный арлекин являлся Джему только в самые решающие моменты его жизни, только тогда, когда дело касалось его великой миссии. Кем же был арлекин? Призраком Тора? Или какой-то иной таинственной проекцией Тора, живущей, невзирая на смерть тела? Мог бы, интересно, старый арлекин, учитель Тора, объяснить эту загадку?
Джем нахмурился.
— Думаю, мой дядя обладал магическим даром, — сказал он. — И научился он магии у арлекина.
— Думаешь, это была черная магия?
— Хэл?
Хэл объяснять не стал. Как раз в это мгновение они услышали высокий голос среди деревьев. Голос был полон страдания и боли. Джем встревожился, бросил вопросительный взгляд на своих спутников. Хэл улыбнулся. Бэндо, усмехаясь, догнал их и приложил палец к губам.
— Она трудится, — прошептал он. — Ну а мы можем подглядеть, верно я говорю?
Перед ними простирались густые заросли. Осторожно, почти бесшумно Бэндо раздвинул ветки, все трое присели на корточки и увидели крошечную полянку посреди деревьев. Даже Рэггл и Тэггл притихли и прижались к отцу. Однако странный голос больше не звучал.
Кто же там был? Джем никого не видел. Слышалось только дыхание спутников и собственное дыхание, жужжание насекомых да постукивание капелек, падавших на опавшую листву с мокрой одежды Бэндо.
— Не понимаю, — прошептал Джем.
И тут же увидел... На земле, почти невидимая в своем зеленом платье посреди папоротников и трав, лежала, вытянувшись во весь рост, жрица Аджль. Ее длинные волосы разметались по траве, подобно медным лианам. Их пряди переплетались с корнями деревьев. Над головой жрицы распластались ветви могучего дуба.
Тир-лир-лир-ли!
Джем вздрогнул. Этот голосок, эту птичью трель Джем уже слышал раньше. Но на этот раз трель сорвалась с губ жрицы. Словно некое странное создание — получеловек-полуптица, — она подняла голову и устремила взгляд на кору дуба. Пальцы ее цепко сжались, вцепились в корни дерева. Затем она медленно поднялась с земли, провела длинными пальцами по коре дуба. Запрокинула голову, пристально посмотрела на ветки. Стала раскачиваться из стороны в сторону и начала говорить. Еле слышный шепот постепенно перерос в страстный речитатив.
— Дочь Орока, услышь ту, что молится тебе. Сестра Короса, услышь ее мольбу. Священная Виана, нежная, как листва, посети твою никчемную, грешную дочь. Виана, явись мне здесь, посреди леса, явись той, что живет в дивной гармонии с тобой и дала обет не приносить вреда твоей земной стихии. Оберни меня мантией зелени, укрой меня, защити меня. Но молю тебя, богиня, лиши твоей благодати тех, кто готов обидеть тебя, оскорбить и унизить. Пусть эти земли станут для них непроходимыми колючими зарослями!
Священная Виана, в безмерном милосердии твоем не забывай о том зле, которое приносят тебе те, что пытают и мучают тебя, о тех людях в синих одеждах, которые явились сюда с сердцами, полными ненависти! Как прокляла ты мужчин-жрецов, воздвигших в твою честь храмы и ставших пить в твою честь из золотых кубков, так прокляни же теперь мужчин в синих одеждах, которые затрепали имя Агониса, но у которых нет в сердце милости и жалости. А есть только злоба и насилие! Дочь Орока, услышь молящуюся тебе. Сестра Короса, внемли моей мольбе.
Жрица умолкла и, заливаясь слезами, обняла ствол дуба, прижалась к нему. Простояла так какое-то время, потом отстранилась, успокоилась, осенила себя крестным знамением, поклонилась и проговорила:
— Да не прозвучит звук топора в Рэкских холмах! Это было начало ритуального богослужения.
Джем взглянул на своих спутников. Мальчишки изменились до неузнаваемости. Один молчаливо сосал большой палец. Второй стыдливо потупился и разглядывал опавшую листву, словно ему было неловко смотреть на жрицу. Даже Бэндо, отбросив привычную насмешливость, застыл в почтительном молчании. Глаза его наполнились слезами, руки он прижал к сердцу. Казалось, зов веры предков пробудился в его душе.
— Истинная вера зензанцев, — прошептал Хэл.
— Истинная вера? — шепотом же отозвался Джем. — Но я слыхал о храмах, об иконах, об алтарях, украшенных золотыми лозами.
— Ты говоришь об идолопоклонничестве мужчин-жрецов. В древности существовали только женщины-жрицы. Их называли Дочерями Вианы. И только женщинам дозволялось присутствовать на ритуалах. Потом в Зензане появились малые и большие города, и мужчины стали завидовать Дочерям. Они перетянули народ на свою сторону, выстроив храмы в честь Вианы. В эти храмы стали ходить и мужчины, и женщины. А Дочери Вианы стали жрицами культа, стали скитаться по рэкским лесам и холмам.
— Их что же, изгнали?
— Их осмеяли. Опорочили. Но люди чистые, простодушные до сих пор готовы прийти к ним. Такие по сей день верят, что только вера Дочерей Вианы истинная. А в городах всем заправляли жрецы-мужчины. Золото, серебро, драгоценные камни рекой текли в их сокровищницы, и тем, кто приносил им все это, жрецы дарили благословение. Какое-то время Рэкс процветал, королевство укрепилось. Но точно так же, как жрецы-мужчины завидовали Дочерям Вианы, так и западные соседи позавидовали богатству Зензана.
Джем бросил любопытный взгляд на полянку, где все еще стояла жрица и произносила свою одинокую молитву.
— А что стало с Дочерями Вианы?
Хэл печально посмотрел на него.
— Джем, подумай о словах этих молитв. Вспомним о том, что Виана — сестра и супруга Короса. Она — это плодородная почва и пышная листва, укрывающая и охраняющая его бессмертный мрак. Он — смерть, а она — жизнь. Потому Дочери Вианы — это тоже жизнь.
Но в этом заключена опасность. Эджландцы почти целиком истребили детей Короса, ваганов. Тем, кто поклоняется Виане, также нечего ждать милости от синемундирников. Некогда Аджль была окружена множеством жриц. Теперь, если бы она осталась без нас, ей было бы суждено одиночество.
— У нее нет преемниц?
Хэл улыбнулся.
— О нет. Одна есть.
Джем нахмурился. Он думал, что ритуал близок к концу, а оказалось, что он только начался.
— Но, Морви, зачем?
— Зачем?
— Да. Зачем?
Пауза.
— Крам, ты еще спрашиваешь, зачем?
За те луны, что Плез Морвен провел в обществе Крама, он мог бы и привыкнуть к тем глупостям, которые столь часто говорил варланин. Морвену сразу стало ясно, что у Крама нет никаких, ровным счетом никаких склонностей к абстрактному мышлению. Точно так же сразу стало Морвену понятно и то, почему его, человека интеллектуального и утонченного, назначили напарником к такому непроходимому кретину. Это было сделано для смирения. Поступив на службу в войско его императорского величества, любой должен был смириться с унижением, побороть гордыню, стать существом без собственных мыслей, существом, не задающим вопросов. Следовало признать, что сержант Банч был весьма коварен. Ведь он мог заставить Морвена драить сортиры. А он придумал нечто такое, что унижало Морвена куда сильнее. Это «нечто» и был Крам.
Бедолага Морвен! Неужели до прошлого сезона Короса он жил совсем другой жизнью? Неужели это его эссе под названием «О просодии в „Джеландросе“ с уделением особого внимания Великой Цезуре» получило приз имени короля Джегенема? Неужели еще совсем недавно он сиживал в кофейне «У Вебстера», забыв о чашке кофе, что стыла на столике перед ним, и взахлеб спорил с тем или иным ученым мужем о недостатках сатирических стихов Коппергейта, о ценности трудов Витония? Неужели так мало времени прошло с тех пор, как он слушал и мысленно подвергал жесточайшей критике речи какого-нибудь студента Школы Храмовников на тему о Коросовом Творении, о конечности или бесконечности Эпохи Искупления? Теперь даже скучнейшие лекции профессора Мерколя казались Морвену потерянным раем. Порой ему казалось, что его мозг начал загнивать. Порой ему казалось, что о жизни крестьян в Варле он уже знает чуть ли не больше, чем о Великой Цезуре. Ничто не могло заставить Крама помалкивать, а хуже всего было то, что сам Крам о своей глупости даже не догадывался. Неужели ему никогда в голову не приходило, что на свете есть нечто более высокое и утонченное, чем жизнь на варльской ферме? Нет, не приходило ему в голову ничего подобного! Крама приводило в восторг любое воспоминание о его вульгарном детстве. А Морвен от этого приходил в отчаяние. И как только любое разумное существо, поднявшееся выше уровня животного (даже варланин), могло страдать таким чудовищным недостатком творческого воображения — это лежало за пределами понимания Морвена.
Но, но, но... В конце концов, Морвен ко всему этому привык. И когда речь шла о Краме, Морвен ничему не удивлялся.
А теперь удивился. Нет, это слабо сказано. Изумился до глубины души.
— Крам, я не в силах тебе поверить! Знаешь, как сказано у Витония? «Нет выше преступления, чем попытка лишить человека свободы, и нет порыва благороднее, чем желание вернуть свободу». Мышления ты лишен, это понятно, но разве ты также лишен и инстинктов? Ты задумайся: нас взяли в плен злобные и жестокие разбойники. Нас оскорбили, нас путали, нас связали. Кто их знает, что еще они задумали. И вот теперь, когда мы освободились от пут и когда часовой крепко спит, а я победно кричу тебе: «Крам, мы свободны! Крам, пойдем!» — ты что делаешь? Ты плюхаешься на ближайший пень, вгрызаешься в обглоданную куриную кость и спрашиваешь у меня: «Зачем?»
— Морви, тс-с-с! Монах!
Монах храпел еще громче. Свинячье хрюканье приобрело басовые обертоны. Крам сплюнул и с завистью обозрел могучие формы монаха. Похоже, эти разбойники совсем неплохо питались. Крам огляделся по сторонам. Мешки, седельные сумки, корзинки — все это было разбросано по поляне. Крам принялся ходить и заглядывать во все мешки и корзины.
— Крам, что ты делаешь?
Это был совсем простой вопрос. План у Морвена был грандиозным и неопределенным. Уйти в лес навстречу чему-то высокому и чистому под названием «свобода». До какой свободы можно было дойти в синих мундирах, об этом Морвен даже не задумывался.
У Крама рассуждения были попроще: быстренько обежать лагерь, пока никого не было, а часовой спал, налопаться объедками, а потом вернуться на место, сунуть руки в путы и сидеть, как ни в чем не бывало.
Варланину вовсе не хотелось никуда убегать.
— Думаешь?
— У него глаза закрыты. Он храпит.
— Вот и Мухоед так валялся.
— Кто-кто?
— Мухоед. Наш кот. У нас дома, в Варле.
Морвен сделал круглые глаза.
— Как «так»? Что значит «он так валялся»?
— Как будто спит. А потом подкрадывался Джарди, Рыжий Джарди, и тогда Мухоед ка-ак прыгнет! И еще ка-ак прыгнет. Да только Джарди всегда успевал улизнуть!
Связанный по рукам и ногам Морвен поерзал, попытался освободить руки. Без толку. Он вздохнул.
— Этот Джарди... Другой кот, да?
— Да нет же! — Крам, похоже, оскорбился. — Какой кот? Крыса! Я ее поймал в амбаре у Райля. Шерсть рыжая вся! В смысле — у крысы, не у Райля, — на всякий случай уточнил Крам и расхохотался. — Знаешь, я так и не понял, откуда он взялся.
— Откуда взялась крыса?
Крама этот вопрос не удивил. В конце концов, крысу не каждый день встретишь.
— Бедняга Джарди! Он был такой игручий, Морви! — У Крама сдавило горло. — А потом он повстречался с Большим Бальбом.
Пауза.
— Так бассета звали, который жил у Райля.
Морвен не выдержал.
— Заткнись, Крам!
— Тс-с-с! Чего разорался? Ты же не хочешь его разбудить?
Морвен изобразил беззвучный вопль. Связаны они были спиной к спине, и все время, пока продолжалась беседа, Морвен являл собой театр одного актера и давал представление, в котором изображал разные степени отчаяния. Пожалуй, если монах, как и кот Мухоед, только притворялся и наблюдал за пленными из-под полуприкрытых век, то он наверняка веселился от души.
Но это навряд ли. Положив голову на поваленное дерево, монах прилежно храпел. Похоже, ему не было никакого дела до пленных синемундирников. По траве вокруг него были разбросаны тщательно обглоданные куриные косточки. Как же презирали пленников разбойники, если оставили их с таким часовым!
— Крам? — со вздохом проговорил Морвен немного погодя.
— Морви?
— Твой кот. Почему его звали Мухоедом?
Крам рассмеялся.
— Ой, Морви, разве я тебе не рассказывал? Он муху съел. Вот потому и назвали. А этого, небось, Каплуном кличут, потому что он курочек кушает.
— Я так не думаю, Крам.
Муха зажужжала над самым ухом Морвена. Вот бы ему уметь шевелить ушами так, как это получалось у Вигглера! Морвен снова рванулся, пытаясь освободиться от пут.
— Морви, ну ты чего? Чего ты так дергаешься-то? Не вздумал же ты бежать?
— Пробую веревки ослабить, — хрипло прошептал Морвен. — Крам, быть может, ты поможешь мне. Или твои смертельные раны так болят, что ты не можешь пошевелиться?
Морвену хотелось думать, что своим сарказмом он уничтожил Крама, убил наповал. Но Крам только поблагодарил друга за участие и заботу и заверил его в том, что беспокоиться совершенно не о чем.
— Не бойся, я не беспокоюсь!
Морвен от стыда покраснел. Надо же было так унижаться, и ради чего! Рана-то у Крама оказалась пустяковой. А он кричал: «Я умираю, Морви, умираю! Дай мне руку!» Пантомимическое представление продолжилось. Если бы монах сейчас увидел Морви, то перед ним предстал бы шедевр мимической выразительности.
Крам расхохотался.
— А знаешь, Джарди так выкручивался, бывало! У меня в руке, когда я кормил его. Я для него всегда приберегал кусочек сыру. Да что там — кусочек! Почти все ему оставлял. Но сначала нужно было сыр под подушкой держать, чтобы он позаплесневел как следует. И знаешь, ему так больше нравилось, честное слово! Морви, вот ты умный. Скажи, почему ему так больше нравилось, как ты думаешь?
Морвен замер.
— Крам! — с волнением прошептал он. — Я одну руку высвободил!
— Чего?
— Одну руку высвободил! Веревка сползла! Понимаешь, что это значит, Крам? Теперь нужно еще совсем немножко поработать, и все.
— Понимаю.
— Что?
— Да у меня-то руки давным-давно свободные, Морви. Дома-то, в Варле, мы сколько раз с Зони Райлем играли в «путаницу». У меня здорово получалось, но у Зони — еще лучше. Бедняга Зони... Я тебе не говорил, что с ним сталось?
Морвен промолчал.
— Хэл, — попросил Джем, — расскажи мне о моем дяде. Они возвращались в лагерь по узкой тропке между кустов.
Бэндо замыкал шествие. Рэггл и Тэггл мчались впереди.
— О Торе? Знаешь, для нас он был, пожалуй, такой же загадкой, как для тебя. Он часто говорил о тебе, о той судьбе, что тебя ожидает.
— Он все знал? Еще тогда, когда я был маленький?
— Он был великим мятежником, но ему было дано очень многое. Что-то он знал, чему-то научился. — Голос Хэла приобрел торжественность. — Он с самого начала был необычайно талантлив. Он не мог пережить измены отца во время Осады Ириона. Это стало для него раной, от которой он не мог оправиться. После того, как это случилось, он решил отречься от отца и от наследства. «Что мне проку, — говаривал он, — быть наследником продажного герцога?» Он отвернулся от своего прошлого и стал скитальцем. Как вышло, что он попал в ваганскую труппу, — этого я не знаю. Знаю только, что некоторое время он был учеником могущественного мага.
— Арлекина из «Серебряных масок»? — спросил Джем.
— Ты с ним знаком?
— Я его видел пару раз. Раджал тоже какое-то время прослужил в «Масках». Арлекин уже стар. Стар и болен. Даже не знаю, добрый он или злой. Сначала мне показалось... нет, не знаю.
— Джем?
— Хэл... А арлекин... ты видел его с тех пор? С тех пор, как казнили моего дядю?
Хэл смутился.
— Я «Масок» вообще ни разу не видел.
— Нет, я не о них...
Джем не договорил. Ну конечно. Он должен был догадаться сам. Хэл не мог видеть арлекина. Мог ли его видеть кто-либо, кроме Джема? Таинственный арлекин являлся Джему только в самые решающие моменты его жизни, только тогда, когда дело касалось его великой миссии. Кем же был арлекин? Призраком Тора? Или какой-то иной таинственной проекцией Тора, живущей, невзирая на смерть тела? Мог бы, интересно, старый арлекин, учитель Тора, объяснить эту загадку?
Джем нахмурился.
— Думаю, мой дядя обладал магическим даром, — сказал он. — И научился он магии у арлекина.
— Думаешь, это была черная магия?
— Хэл?
Хэл объяснять не стал. Как раз в это мгновение они услышали высокий голос среди деревьев. Голос был полон страдания и боли. Джем встревожился, бросил вопросительный взгляд на своих спутников. Хэл улыбнулся. Бэндо, усмехаясь, догнал их и приложил палец к губам.
— Она трудится, — прошептал он. — Ну а мы можем подглядеть, верно я говорю?
Перед ними простирались густые заросли. Осторожно, почти бесшумно Бэндо раздвинул ветки, все трое присели на корточки и увидели крошечную полянку посреди деревьев. Даже Рэггл и Тэггл притихли и прижались к отцу. Однако странный голос больше не звучал.
Кто же там был? Джем никого не видел. Слышалось только дыхание спутников и собственное дыхание, жужжание насекомых да постукивание капелек, падавших на опавшую листву с мокрой одежды Бэндо.
— Не понимаю, — прошептал Джем.
И тут же увидел... На земле, почти невидимая в своем зеленом платье посреди папоротников и трав, лежала, вытянувшись во весь рост, жрица Аджль. Ее длинные волосы разметались по траве, подобно медным лианам. Их пряди переплетались с корнями деревьев. Над головой жрицы распластались ветви могучего дуба.
Тир-лир-лир-ли!
Джем вздрогнул. Этот голосок, эту птичью трель Джем уже слышал раньше. Но на этот раз трель сорвалась с губ жрицы. Словно некое странное создание — получеловек-полуптица, — она подняла голову и устремила взгляд на кору дуба. Пальцы ее цепко сжались, вцепились в корни дерева. Затем она медленно поднялась с земли, провела длинными пальцами по коре дуба. Запрокинула голову, пристально посмотрела на ветки. Стала раскачиваться из стороны в сторону и начала говорить. Еле слышный шепот постепенно перерос в страстный речитатив.
— Дочь Орока, услышь ту, что молится тебе. Сестра Короса, услышь ее мольбу. Священная Виана, нежная, как листва, посети твою никчемную, грешную дочь. Виана, явись мне здесь, посреди леса, явись той, что живет в дивной гармонии с тобой и дала обет не приносить вреда твоей земной стихии. Оберни меня мантией зелени, укрой меня, защити меня. Но молю тебя, богиня, лиши твоей благодати тех, кто готов обидеть тебя, оскорбить и унизить. Пусть эти земли станут для них непроходимыми колючими зарослями!
Священная Виана, в безмерном милосердии твоем не забывай о том зле, которое приносят тебе те, что пытают и мучают тебя, о тех людях в синих одеждах, которые явились сюда с сердцами, полными ненависти! Как прокляла ты мужчин-жрецов, воздвигших в твою честь храмы и ставших пить в твою честь из золотых кубков, так прокляни же теперь мужчин в синих одеждах, которые затрепали имя Агониса, но у которых нет в сердце милости и жалости. А есть только злоба и насилие! Дочь Орока, услышь молящуюся тебе. Сестра Короса, внемли моей мольбе.
Жрица умолкла и, заливаясь слезами, обняла ствол дуба, прижалась к нему. Простояла так какое-то время, потом отстранилась, успокоилась, осенила себя крестным знамением, поклонилась и проговорила:
— Да не прозвучит звук топора в Рэкских холмах! Это было начало ритуального богослужения.
Джем взглянул на своих спутников. Мальчишки изменились до неузнаваемости. Один молчаливо сосал большой палец. Второй стыдливо потупился и разглядывал опавшую листву, словно ему было неловко смотреть на жрицу. Даже Бэндо, отбросив привычную насмешливость, застыл в почтительном молчании. Глаза его наполнились слезами, руки он прижал к сердцу. Казалось, зов веры предков пробудился в его душе.
— Истинная вера зензанцев, — прошептал Хэл.
— Истинная вера? — шепотом же отозвался Джем. — Но я слыхал о храмах, об иконах, об алтарях, украшенных золотыми лозами.
— Ты говоришь об идолопоклонничестве мужчин-жрецов. В древности существовали только женщины-жрицы. Их называли Дочерями Вианы. И только женщинам дозволялось присутствовать на ритуалах. Потом в Зензане появились малые и большие города, и мужчины стали завидовать Дочерям. Они перетянули народ на свою сторону, выстроив храмы в честь Вианы. В эти храмы стали ходить и мужчины, и женщины. А Дочери Вианы стали жрицами культа, стали скитаться по рэкским лесам и холмам.
— Их что же, изгнали?
— Их осмеяли. Опорочили. Но люди чистые, простодушные до сих пор готовы прийти к ним. Такие по сей день верят, что только вера Дочерей Вианы истинная. А в городах всем заправляли жрецы-мужчины. Золото, серебро, драгоценные камни рекой текли в их сокровищницы, и тем, кто приносил им все это, жрецы дарили благословение. Какое-то время Рэкс процветал, королевство укрепилось. Но точно так же, как жрецы-мужчины завидовали Дочерям Вианы, так и западные соседи позавидовали богатству Зензана.
Джем бросил любопытный взгляд на полянку, где все еще стояла жрица и произносила свою одинокую молитву.
— А что стало с Дочерями Вианы?
Хэл печально посмотрел на него.
— Джем, подумай о словах этих молитв. Вспомним о том, что Виана — сестра и супруга Короса. Она — это плодородная почва и пышная листва, укрывающая и охраняющая его бессмертный мрак. Он — смерть, а она — жизнь. Потому Дочери Вианы — это тоже жизнь.
Но в этом заключена опасность. Эджландцы почти целиком истребили детей Короса, ваганов. Тем, кто поклоняется Виане, также нечего ждать милости от синемундирников. Некогда Аджль была окружена множеством жриц. Теперь, если бы она осталась без нас, ей было бы суждено одиночество.
— У нее нет преемниц?
Хэл улыбнулся.
— О нет. Одна есть.
Джем нахмурился. Он думал, что ритуал близок к концу, а оказалось, что он только начался.
— Но, Морви, зачем?
— Зачем?
— Да. Зачем?
Пауза.
— Крам, ты еще спрашиваешь, зачем?
За те луны, что Плез Морвен провел в обществе Крама, он мог бы и привыкнуть к тем глупостям, которые столь часто говорил варланин. Морвену сразу стало ясно, что у Крама нет никаких, ровным счетом никаких склонностей к абстрактному мышлению. Точно так же сразу стало Морвену понятно и то, почему его, человека интеллектуального и утонченного, назначили напарником к такому непроходимому кретину. Это было сделано для смирения. Поступив на службу в войско его императорского величества, любой должен был смириться с унижением, побороть гордыню, стать существом без собственных мыслей, существом, не задающим вопросов. Следовало признать, что сержант Банч был весьма коварен. Ведь он мог заставить Морвена драить сортиры. А он придумал нечто такое, что унижало Морвена куда сильнее. Это «нечто» и был Крам.
Бедолага Морвен! Неужели до прошлого сезона Короса он жил совсем другой жизнью? Неужели это его эссе под названием «О просодии в „Джеландросе“ с уделением особого внимания Великой Цезуре» получило приз имени короля Джегенема? Неужели еще совсем недавно он сиживал в кофейне «У Вебстера», забыв о чашке кофе, что стыла на столике перед ним, и взахлеб спорил с тем или иным ученым мужем о недостатках сатирических стихов Коппергейта, о ценности трудов Витония? Неужели так мало времени прошло с тех пор, как он слушал и мысленно подвергал жесточайшей критике речи какого-нибудь студента Школы Храмовников на тему о Коросовом Творении, о конечности или бесконечности Эпохи Искупления? Теперь даже скучнейшие лекции профессора Мерколя казались Морвену потерянным раем. Порой ему казалось, что его мозг начал загнивать. Порой ему казалось, что о жизни крестьян в Варле он уже знает чуть ли не больше, чем о Великой Цезуре. Ничто не могло заставить Крама помалкивать, а хуже всего было то, что сам Крам о своей глупости даже не догадывался. Неужели ему никогда в голову не приходило, что на свете есть нечто более высокое и утонченное, чем жизнь на варльской ферме? Нет, не приходило ему в голову ничего подобного! Крама приводило в восторг любое воспоминание о его вульгарном детстве. А Морвен от этого приходил в отчаяние. И как только любое разумное существо, поднявшееся выше уровня животного (даже варланин), могло страдать таким чудовищным недостатком творческого воображения — это лежало за пределами понимания Морвена.
Но, но, но... В конце концов, Морвен ко всему этому привык. И когда речь шла о Краме, Морвен ничему не удивлялся.
А теперь удивился. Нет, это слабо сказано. Изумился до глубины души.
— Крам, я не в силах тебе поверить! Знаешь, как сказано у Витония? «Нет выше преступления, чем попытка лишить человека свободы, и нет порыва благороднее, чем желание вернуть свободу». Мышления ты лишен, это понятно, но разве ты также лишен и инстинктов? Ты задумайся: нас взяли в плен злобные и жестокие разбойники. Нас оскорбили, нас путали, нас связали. Кто их знает, что еще они задумали. И вот теперь, когда мы освободились от пут и когда часовой крепко спит, а я победно кричу тебе: «Крам, мы свободны! Крам, пойдем!» — ты что делаешь? Ты плюхаешься на ближайший пень, вгрызаешься в обглоданную куриную кость и спрашиваешь у меня: «Зачем?»
— Морви, тс-с-с! Монах!
Монах храпел еще громче. Свинячье хрюканье приобрело басовые обертоны. Крам сплюнул и с завистью обозрел могучие формы монаха. Похоже, эти разбойники совсем неплохо питались. Крам огляделся по сторонам. Мешки, седельные сумки, корзинки — все это было разбросано по поляне. Крам принялся ходить и заглядывать во все мешки и корзины.
— Крам, что ты делаешь?
Это был совсем простой вопрос. План у Морвена был грандиозным и неопределенным. Уйти в лес навстречу чему-то высокому и чистому под названием «свобода». До какой свободы можно было дойти в синих мундирах, об этом Морвен даже не задумывался.
У Крама рассуждения были попроще: быстренько обежать лагерь, пока никого не было, а часовой спал, налопаться объедками, а потом вернуться на место, сунуть руки в путы и сидеть, как ни в чем не бывало.
Варланину вовсе не хотелось никуда убегать.
ГЛАВА 63
МАЛЬЧИК-МУЖЧИНА
Тир-лир-лир-ли!
Снова прозвучала птичья трель, и из травы поднялась и встала рядом со жрицей доселе невидимая... Ланда. На ней было такое же зеленое платье, как на жрице, но движения и грация совсем иные. Было видно, что она совсем новичок. Жрица отступила и воздела руки. Ланда, пытаясь подражать ей, подняла и опустила руки несколько раз. Можно было не сомневаться, что вскоре Ланда упадет на колени возле дуба и произнесет собственную молитву Виане.
— А я видел, — прошептал Джем, — как она поклонялась другому божеству...
— Принцу в зеленом мундире? Но, Джем, разве одно противоречит другому? Я вполне понимаю, почему Ланда решила посвятить себя богине. Она боится, что Орвика больше никогда не увидит.
Джем озадаченно возразил:
— Но Орвик существует только на портрете. Хэл улыбнулся.
— Джем, бывают вещи, о которых лучше соврать, когда разговариваешь с синемундирником. На портрете действительно изображен его предок, но Орвик — его точная копия. Ты — наследник престола Эджландии, а он — наследник престола Зензана. Родители Орвика были убиты давным-давно. Дольм вывез его из Рэкса и приютил в разрушенном замке, выдавая за собственного сына. Орвик и Ланда выросли вместе и обручились еще в детстве. Теперь они бы уже могли пожениться, но Орвик ушел с мятежниками и будет участвовать в грядущем большом сражении. С новой, особенной нежностью Джем смотрел на девушку. С новым стыдом вспомнил о чувствах, охвативших его прошедшей ночью в башне.
— Мне стыдно... — проговорил он, — за те страдания, которым подвергла этих людей мой держава.
— У тебя доброе сердце, Джем, — сказал Хэл. — Но есть такие (с среди них — жрица), кто винит во всех бедах Зензана не только «мужчин в синих одеждах». Для них синемундирники — всего лишь проявление общей картины. Чего еще ожидать в стране, которая отреклась от истинной веры?
Джем задумался. Он вспомнил о религии своего детства, о тетке Умбекке, о капеллане Фивале. Вспомнил о бедняге Пеллеме Пеллигрю, который набожно распевал гимны в Главном храме, а потом отправлялся развратничать к «Чоки».
— Хэл, я ходил в храм в дни Канунов, слушал восхваления в честь Леди Имагенты. Во время песнопений я открывал и закрывал рот, произносил Большую молитву. Эджландцы — раса победителей, раса завоевателей. Но разве мы можем верить в то, что наша вера — истинная?
Хэл печально усмехнулся.
— Помнишь каноника из дилижанса? Джем, нет более пагубного предмета, чем религия. В юности я учился в Школе Храмовников. Я был полон реформаторского пыла. В келье, при свете свечки, я штудировал «Эль-Орокон» и страстно мечтал о том грандиозном трактате, который я напишу и в котором сумею объединить все пять религией Эль-Орока. Какое это было тщеславие!
— Но неужели так должно быть всегда?
— При том, что даже внутри одной религии существуют разногласия? — вздохнул Хэл. — В борьбе с синемундирниками мы объединились с зензанцами. Но разве мятежники едины? В богатых храмах Зензана давно служат агонистские службы. Некоторые мечтают только о том, чтобы там снова служили, как некогда, жрецы Вианы. Другие говорят, что истинную веру исповедуют только Дочери Вианы. Но внутри стен Рэкса у такой точки зрения поддержки не найдется.
— А за пределами этих стен?
Хэл улыбнулся.
— Бэндо, а ты, похоже, сегодня в ладу со жрицей?
Но Бэндо не слушал Хэла. Он неотрывно смотрел на Ланду. Девушка прижималась к стволу дерева. Она то гладила его, то обнимала, запрокинув голову, разметав длинные косы. Она взывала к богине, умоляя услышать ее. Робость ее пропала, она молилась со страстью, которая заставила трепетать даже жрицу.
Джем был напуган. Куда подевалась робкая девушка, которую он видел прошедшей ночью? Одержимая молитвенным экстазом, она просила богиню защитить ее возлюбленного Орвика, придать ему отвагу в бою, помочь ему сокрушить всех его врагов.
Но вот, наконец, жрица наклонилась, обняла девушку за плечи, отвела от дерева. Ланда всхлипывала, но отерла слезы, и лицо ее приобрело выражение железной решимости. Ритуал должен был продолжаться, она должна была беречь силы. Все то время, покуда Ланда молилась, жрица Аджль продолжала произносить фразу: «Да не прозвучит вовек стук топора в Рэкских холмах».
Теперь по знаку жрицы Ланда запела новую мантру:
И тут произошло нечто необычайное. Только потом Джем поймет, что лишь ему, ему одному было суждено тогда увидеть видение, вызванное к жизни молитвой. Откуда оно взялось, сказать было трудно — то ли спустилось с неба, то ли поднялось от земли, но в воздухе вокруг женщин возникло зеленоватое свечение. Поначалу, так же как и их пение, свечение было беспорядочным, рассеянным, мерцало то тут, то там среди листвы. Очень может быть, то была иллюзия, игра света. Но довольно скоро Джем увидел нечто большее. Свечение преобразилось в мерцающее изумрудное облако, а в то мгновение, когда пение женщин достигло апогея, свечение приобрело форму. Сначала проступил огромный лик, затем очертания женщины, одетой в зеленые листья.
— Богиня... — прошептал Джем.
Он не отрывал глаз от чудесного видения. От сияния слепило глаза, но красота Вианы была так притягательна, что отвести глаза было невозможно. Она медленно и плавно вращалась в воздухе, ее лиственное одеяние шуршало и переливалось всеми цветами радуги. Длинные пышные волосы богини были лозами и лианами. Они развевались по воздуху. Поляна, над которой кружилась богиня, получила дар новой жизни. Повсюду появлялись новые травы, побеги, цветы и лианы. Звучала и звучала мистическая мантра, но богине, похоже, не было до нее дела. Поначалу взгляд ее был устремлен вниз, как бы в недра земли, а потом она подняла глаза, и оказалось, что взгляд ее полон печали. Сверкающие, как изумруды, ее глаза посмотрели в ту сторону, где прятались мужчины. Ее взгляд встретился со взглядом Джема. Джем рванулся вперед, ломая кусты.
— Джем!
Хэл и Бэндо попытались удержать его, но не смогли. Джем прорвался сквозь заросли, выбежал на полянку, поросшую свежей, волшебной растительностью. Женщины в испуге закричали, расступились. Джем опустился на колени между ними и произнес имя богини. Но когда он поднял глаза, видение исчезло, как будто его и не было. А вместе с видением исчезло и все то, что выросло во время появления Вианы.
Иллюзия. Это была иллюзия. Обман зрения.
Джем посмотрел на женщин. Ланда смотрела на него с изумлением. Жрица — сначала с испугом, потом — с тревогой. С огромной тревогой. На полянку вышли пристыженные спутники Джема.
— Джем! Джем! Что ты такое себе позволяешь! — сердито обрушился на Джема Бэндо.
Хэл сказал:
— Жрица, прости. Честное слово, мы не хотели...
Из-за деревьев вышел Боб Багряный.
— Не бойся, Хэл. Ты — не единственный мужчина, который подсматривал за ритуалом. — Он насмешливо крутанул на пальце пистоль. Начало смеркаться, зелень листвы приобрела более темный оттенок, а от ярко-красного цвета мундира атамана разбойников просто резало глаза. Глаза его под маской задорно сверкали. — Жрица недовольна тобой, Хэл, но гораздо сильнее ее огорчил бы отряд синемундирников. Верно я говорю, жрица?
Но жрица только тяжело дышала и не спускала глаз с распростертого на земле Джема.
— Мальчик-мужчина, — прошептала она, — видел богиню!
— Виана... — шептал Джем. — Виана, Виана...
Жрица скрестила руки на груди.
— Было такое предсказание, что явится мальчик-мужчина, которому будет явлено самое священное видение. А далее в предсказании сказано о том, что вскоре после этого наступит конец Эпохи Искупления. О Виана, что же станет с нами?
Джем поднялся на ноги, низко поклонился. Когда он заговорил, голос его зазвучал как-то странно, необыденно.
— Жрица, — сказал он, — я стою перед тобой, являя собой сбывшееся пророчество. Конец Эпохи Искупления близок. Должно свершиться то, о чем сказано в Пылающих Стихах, иначе мы исчезнем без следа. — Он сжал в руке мешочек с камнем, который висел у него на груди. — У меня — кристалл Короса. Я пришел за кристаллом Вианы.
— Нет. Нет!
— То, что я разыскиваю, находится внутри дерева, называемого «деревом смеха». Это дерево стерегут Король и Королева Мечей. Но что это за дерево — это мне неизвестно. Где этот король? Где эта королева? Жрица, помоги мне. Дай мне знак, которого я так долго жду!
Снова прозвучала птичья трель, и из травы поднялась и встала рядом со жрицей доселе невидимая... Ланда. На ней было такое же зеленое платье, как на жрице, но движения и грация совсем иные. Было видно, что она совсем новичок. Жрица отступила и воздела руки. Ланда, пытаясь подражать ей, подняла и опустила руки несколько раз. Можно было не сомневаться, что вскоре Ланда упадет на колени возле дуба и произнесет собственную молитву Виане.
— А я видел, — прошептал Джем, — как она поклонялась другому божеству...
— Принцу в зеленом мундире? Но, Джем, разве одно противоречит другому? Я вполне понимаю, почему Ланда решила посвятить себя богине. Она боится, что Орвика больше никогда не увидит.
Джем озадаченно возразил:
— Но Орвик существует только на портрете. Хэл улыбнулся.
— Джем, бывают вещи, о которых лучше соврать, когда разговариваешь с синемундирником. На портрете действительно изображен его предок, но Орвик — его точная копия. Ты — наследник престола Эджландии, а он — наследник престола Зензана. Родители Орвика были убиты давным-давно. Дольм вывез его из Рэкса и приютил в разрушенном замке, выдавая за собственного сына. Орвик и Ланда выросли вместе и обручились еще в детстве. Теперь они бы уже могли пожениться, но Орвик ушел с мятежниками и будет участвовать в грядущем большом сражении. С новой, особенной нежностью Джем смотрел на девушку. С новым стыдом вспомнил о чувствах, охвативших его прошедшей ночью в башне.
— Мне стыдно... — проговорил он, — за те страдания, которым подвергла этих людей мой держава.
— У тебя доброе сердце, Джем, — сказал Хэл. — Но есть такие (с среди них — жрица), кто винит во всех бедах Зензана не только «мужчин в синих одеждах». Для них синемундирники — всего лишь проявление общей картины. Чего еще ожидать в стране, которая отреклась от истинной веры?
Джем задумался. Он вспомнил о религии своего детства, о тетке Умбекке, о капеллане Фивале. Вспомнил о бедняге Пеллеме Пеллигрю, который набожно распевал гимны в Главном храме, а потом отправлялся развратничать к «Чоки».
— Хэл, я ходил в храм в дни Канунов, слушал восхваления в честь Леди Имагенты. Во время песнопений я открывал и закрывал рот, произносил Большую молитву. Эджландцы — раса победителей, раса завоевателей. Но разве мы можем верить в то, что наша вера — истинная?
Хэл печально усмехнулся.
— Помнишь каноника из дилижанса? Джем, нет более пагубного предмета, чем религия. В юности я учился в Школе Храмовников. Я был полон реформаторского пыла. В келье, при свете свечки, я штудировал «Эль-Орокон» и страстно мечтал о том грандиозном трактате, который я напишу и в котором сумею объединить все пять религией Эль-Орока. Какое это было тщеславие!
— Но неужели так должно быть всегда?
— При том, что даже внутри одной религии существуют разногласия? — вздохнул Хэл. — В борьбе с синемундирниками мы объединились с зензанцами. Но разве мятежники едины? В богатых храмах Зензана давно служат агонистские службы. Некоторые мечтают только о том, чтобы там снова служили, как некогда, жрецы Вианы. Другие говорят, что истинную веру исповедуют только Дочери Вианы. Но внутри стен Рэкса у такой точки зрения поддержки не найдется.
— А за пределами этих стен?
Хэл улыбнулся.
— Бэндо, а ты, похоже, сегодня в ладу со жрицей?
Но Бэндо не слушал Хэла. Он неотрывно смотрел на Ланду. Девушка прижималась к стволу дерева. Она то гладила его, то обнимала, запрокинув голову, разметав длинные косы. Она взывала к богине, умоляя услышать ее. Робость ее пропала, она молилась со страстью, которая заставила трепетать даже жрицу.
Джем был напуган. Куда подевалась робкая девушка, которую он видел прошедшей ночью? Одержимая молитвенным экстазом, она просила богиню защитить ее возлюбленного Орвика, придать ему отвагу в бою, помочь ему сокрушить всех его врагов.
Но вот, наконец, жрица наклонилась, обняла девушку за плечи, отвела от дерева. Ланда всхлипывала, но отерла слезы, и лицо ее приобрело выражение железной решимости. Ритуал должен был продолжаться, она должна была беречь силы. Все то время, покуда Ланда молилась, жрица Аджль продолжала произносить фразу: «Да не прозвучит вовек стук топора в Рэкских холмах».
Теперь по знаку жрицы Ланда запела новую мантру:
Жрица пела свою мантру, Ланда — свою. Голоса их расходились, ритмический рисунок не совпадал, но ни та, ни другая не сбивались. Порой казалось, что слова безнадежно спутались, порой громче звучал голос жрицы, потом, наоборот, громче звучал голос Ланды. На Джема это производило одновременно трогательное и нелепое впечатление. Трогательное — как многие молитвенные ритуалы действуют даже на тех, кто в них ничего не понимает. Нелепое — потому что он понимал смысл слов. Разве мало звучали топоры в этих холмах? Разве Орвик, если ему суждена победа, стал бы жить со своей возлюбленной в лесу, а не в королевском дворце? Однако довольно скоро смысл слов перестал что-либо значить для Джема, его околдовала магия звуков. Женщины взялись за руки и закружились. Быстрее, еще быстрее. Их пение звучало все громче, все более страстно. Они кружились, кружились, кружились...
Только в лесу буду счастлива я,
Здесь моя жизнь, здесь смерть моя!
И тут произошло нечто необычайное. Только потом Джем поймет, что лишь ему, ему одному было суждено тогда увидеть видение, вызванное к жизни молитвой. Откуда оно взялось, сказать было трудно — то ли спустилось с неба, то ли поднялось от земли, но в воздухе вокруг женщин возникло зеленоватое свечение. Поначалу, так же как и их пение, свечение было беспорядочным, рассеянным, мерцало то тут, то там среди листвы. Очень может быть, то была иллюзия, игра света. Но довольно скоро Джем увидел нечто большее. Свечение преобразилось в мерцающее изумрудное облако, а в то мгновение, когда пение женщин достигло апогея, свечение приобрело форму. Сначала проступил огромный лик, затем очертания женщины, одетой в зеленые листья.
— Богиня... — прошептал Джем.
Он не отрывал глаз от чудесного видения. От сияния слепило глаза, но красота Вианы была так притягательна, что отвести глаза было невозможно. Она медленно и плавно вращалась в воздухе, ее лиственное одеяние шуршало и переливалось всеми цветами радуги. Длинные пышные волосы богини были лозами и лианами. Они развевались по воздуху. Поляна, над которой кружилась богиня, получила дар новой жизни. Повсюду появлялись новые травы, побеги, цветы и лианы. Звучала и звучала мистическая мантра, но богине, похоже, не было до нее дела. Поначалу взгляд ее был устремлен вниз, как бы в недра земли, а потом она подняла глаза, и оказалось, что взгляд ее полон печали. Сверкающие, как изумруды, ее глаза посмотрели в ту сторону, где прятались мужчины. Ее взгляд встретился со взглядом Джема. Джем рванулся вперед, ломая кусты.
— Джем!
Хэл и Бэндо попытались удержать его, но не смогли. Джем прорвался сквозь заросли, выбежал на полянку, поросшую свежей, волшебной растительностью. Женщины в испуге закричали, расступились. Джем опустился на колени между ними и произнес имя богини. Но когда он поднял глаза, видение исчезло, как будто его и не было. А вместе с видением исчезло и все то, что выросло во время появления Вианы.
Иллюзия. Это была иллюзия. Обман зрения.
Джем посмотрел на женщин. Ланда смотрела на него с изумлением. Жрица — сначала с испугом, потом — с тревогой. С огромной тревогой. На полянку вышли пристыженные спутники Джема.
— Джем! Джем! Что ты такое себе позволяешь! — сердито обрушился на Джема Бэндо.
Хэл сказал:
— Жрица, прости. Честное слово, мы не хотели...
Из-за деревьев вышел Боб Багряный.
— Не бойся, Хэл. Ты — не единственный мужчина, который подсматривал за ритуалом. — Он насмешливо крутанул на пальце пистоль. Начало смеркаться, зелень листвы приобрела более темный оттенок, а от ярко-красного цвета мундира атамана разбойников просто резало глаза. Глаза его под маской задорно сверкали. — Жрица недовольна тобой, Хэл, но гораздо сильнее ее огорчил бы отряд синемундирников. Верно я говорю, жрица?
Но жрица только тяжело дышала и не спускала глаз с распростертого на земле Джема.
— Мальчик-мужчина, — прошептала она, — видел богиню!
— Виана... — шептал Джем. — Виана, Виана...
Жрица скрестила руки на груди.
— Было такое предсказание, что явится мальчик-мужчина, которому будет явлено самое священное видение. А далее в предсказании сказано о том, что вскоре после этого наступит конец Эпохи Искупления. О Виана, что же станет с нами?
Джем поднялся на ноги, низко поклонился. Когда он заговорил, голос его зазвучал как-то странно, необыденно.
— Жрица, — сказал он, — я стою перед тобой, являя собой сбывшееся пророчество. Конец Эпохи Искупления близок. Должно свершиться то, о чем сказано в Пылающих Стихах, иначе мы исчезнем без следа. — Он сжал в руке мешочек с камнем, который висел у него на груди. — У меня — кристалл Короса. Я пришел за кристаллом Вианы.
— Нет. Нет!
— То, что я разыскиваю, находится внутри дерева, называемого «деревом смеха». Это дерево стерегут Король и Королева Мечей. Но что это за дерево — это мне неизвестно. Где этот король? Где эта королева? Жрица, помоги мне. Дай мне знак, которого я так долго жду!