Арден Том. Султан Луны и Звезд

   — Не более, вот уж воистину! Не забывай, сын мой: со времени жизни Пророка миновало много эпициклов, но уабины для нас остаются столь же ужасной угрозой.
   — Но почему, государь?
   — Из-за их непокорности! Из-за хитрости и предательства, заложенного в их сердцах! Некоторые говорят, будто бы в жилах уабинов течет поганая ваганская кровь, но мои имамы уверены в том, что они — подлинные порождения Зла, что они несравнимо хуже ваганов, что они — создания, которым было позволено жить благодаря попустительству отвратительного ваганского бога. — Голос султана обрел силу. — Это так, Симонид, а? О, если бы только мы могли безжалостно истребить уабинов, как некогда истребили детей Короса!
   Деа смотрел в глаза отца, полные неподдельной ненависти.
   А султан распалялся все сильнее.
   — По всему материку множество племен смиренно поклоняются Священному Городу — одними из них движет истинная вера, другие обращены в эту веру силой. Только уабины уклоняются от нашей власти, пребывая в подчинении у сил Зла. В далекие времена это мерзкое племя являлось лишь помехой для нас — пусть и очень неприятной помехой. Но теперь фанатик Рашид Амр Рукр собрал своих злобных соплеменников в могущественное войско.
   — Но, государь, твоему войску не может противостоять никто в целом свете! — воскликнул Деа.
   Султан горделиво запрокинул голову.
   — Никто на свете? О да, если бы даже луна и звезды спустились с небесной тверди, они не смогли бы сиять ярче, чем слава нашей империи! Разве не в этом смысл того титула, который ношу я и который говорит о моем союзе с божеством огня? В стародавние времена мы отражали набеги уабинов. Но только теперь, когда их возглавил Рашид Амр Рукр, они, эти злобные твари, грозят нам истинной, великой опасностью. Подобно заразной хвори, они таились на задворках нашего царства, но теперь эта зараза созрела и распространяется по телу Унанга!
   — Государь, что означают твои слова?
   — Никогда прежде у уабинов не было сторонников из числа наших подданных. Даже самая мысль о таком была недопустима! Кем были кочевники и кто они теперь, как не отвратительные, мерзкие убийцы? Повсюду в нашем царстве их проклинали и боялись, и только так можно относиться к подобным злодеям — но так было до появления Рашида Амр Рукра!
   — Наверное, этот Рашид — могущественный злой чародей!
   — В злом чародействе нет могущества, Деа. Называй Рашида чудовищем в человеческом обличье — так будет вернее. Кем еще может быть это отвратительное создание, когда оно не только пробирается все глубже и глубже в наши владения, не только заражает наши города своими лазутчиками и наемными убийцами, но еще и уводит наших подданных с пути истинной веры?
   — Но как, государь, как он делает это? — вырвалось у изумленного принца.
   — Сын мой, ты вступил в пору зрелости по годам своим, но во всем прочем ты пока несмышленое дитя. Горько мне оттого, что я вынужден рассказывать тебе о том, что мятежные происки Рашида Амр Рукра распространяются все дальше, ибо для этого злодея нестерпимо видеть, как те, кто верен Терону, продолжают поклоняться ему. Злодей и его прихвостни думают, что наша вера — сплошные заблуждения.
   Деа устремил взгляд на простертого на полу старого учителя, возносившего почти не слышные молитвы.
   Глаза султана сверкнули.
   — Конечно, истина в другом! Ошибаются приспешники Рашида — злом и обманами их увели с пути подлинной веры! Кто может определить, каково могущество злого обмана? Та ложь, которую произносят мерзкие уста Рашида, слишком противна, чтобы ее пересказывать, но для тех глупцов, что поверили этому злодею, истина состоит в том, что под Святилищем нет никакого кристалла и что в трепетании языков огня нам не является наш бог!
   — Государь, но такие люди воистину должны быть глупы!
   — Деа, эти люди — богохульствующие злобные псы! Много раз, очень много раз мои имамы молили Терона о том, чтобы на этих зловонных тварей обрушилась его ярость ударами грома и вспышками молний и чтобы эти молнии разорвали небеса над пустыней и спалили дотла зловредного Рашида Амр Рукра! Его изворотливость не ведает пределов, ибо вся история нашего царства со времени явления Пророка — не что иное, как собрание лживых измышлений. Тьфу! — воскликнул султан и в сердцах ударил себя по лбу. — Но спроси меня, сын мой, как это может быть, чтобы кто-то стал верить такому злодею, и я поведаю тебе о величайшей лжи, какую когда-либо слыхали на земле Унанга!
   То, что случилось потом, не на шутку напугало Деа. Султан извлек из-под складок мантии золотую шкатулку и торжественно протянул ее сыну. Юноша смотрел на шкатулку с восхищением — и надо сказать, это восхищение было почти искренним. Ему и прежде случалось видеть много красивых вещиц, но эта была настоящим произведением искусства, высокого искусства. Даже на фоне великолепного витража маленькая шкатулка сверкала, будто осколок самого солнца, обработанный умелыми, тонкими руками. Крышка шкатулки была испещрена таинственными письменами.
   — Открой ее, сын мой.
   — Ты позволяешь мне сделать это, государь?
   — А, даже принц не смеет прикоснуться к такой прекрасной шкатулке? Ты робеешь, сын мой? Должен признать, это воистину повод для робости. Эта шкатулка работы мастера из гильдии Марака, реликвия легендарного Первого Процветания времен правления Меши, сына Меши. — Султан любовно повернул шкатулку, она еще ярче засверкала. — Не думаешь же ты, сын мой, что это просто коробочка, о которой можно забыть после того, как из нее вынули содержимое?
   Деа покачал головой.
   — Но открой же крышку, сын мой, открой.
   Придворные затаили дыхание, а султан улыбнулся. Пару мгновений Деа не спускал глаз со смуглого лица отца. Затем взволнованно протянул руку и осторожно прикоснулся к шкатулке, словно ожидал, что сейчас она его ужалит. Но ничего подобного не произошло, а потрясение он испытал тогда, когда приподнял крышку: шкатулка действительно была всего лишь коробкой, скорлупой...
   На подкладке из бархата лежал крупный драгоценный камень, излучавший алое сияние. С неожиданной жадностью Деа взял его в руку. Бесценная шкатулка упала на пол. Забыв о ней, юноша не сводил глаз с камня, подобного пламени.
   — Знаешь ли ты, что это такое, Деа?
   — Государь, я...
   — Кристалл Терона!
   Деа ахнул.
   — Но ты же сказал, что...
   — Ложь! Все ложь! Неужели ты и вправду поверил в россказни о кристалле, который лежит глубоко под землей и распространяет пламя через камни? Сказочка для легковерных детишек!
   Султан презрительно указал на распростершегося на полу учителя и жарко, взволнованно зашептал:
   — Позволь, я расскажу тебе всю правду о кристалле. Разве можно было доверить нечто столь драгоценное, столь могущественное глупым и вечно ссорящимся между собой имамам? Самая мысль о таком была бы нестерпима богам! О нет! Подлинными хранителями кристалла были люди устрашающей силы и высочайшей чести. Эти люди были отличны от простолюдинов из племени Терона — отличны даже от нас с тобой, Деа. Шло время, и впоследствии немногие решились бы утверждать, что эти люди — одной крови с ними, но сами они никогда не забывали о том, что они — хранители святыни своего народа. И как могли они забыть об этом, если оберегали драгоценный кристалл?
   Но они знали о том, что нельзя позволить, чтобы к кристаллу прикоснулись грубые руки богохульников. Нелегкий это был труд, когда дети Терона сначала затеяли войну, а потом были наказаны изгнанием и уходили все дальше и дальше от Долины Орока. Разделяя все тяготы изгнания с простыми смертными, хранители кристалла унесли свою драгоценную ношу в суровые края Запада и дали клятву сберечь ее в неприкосновенности — и в тайне — до самого окончания Эпохи Искупления.
   Глядя на кристалл, Деа чуть было не впал в забытье. Он медленно проговорил:
   — Государь, но ведь тогда получается, что... что хранители кристалла — это... это уабины!
 
   Впереди Деа ждали новые неожиданности. Султан решительно шагнул к сыну и отнял у него кристалл. Принц вздрогнул, лишившись удивительной драгоценности.
   — Уабины! — разгневанно вскричал его отец. — Глупый мальчишка! Ты так же легковерен, как самый грязный крестьянин из тех, что обитают на песчаных пустошах Запада, как бедняк с постоялого двора, в волосах у которого кишат вши! Ты мой сын! Ты мой наследник! Неужели даже в тебе есть эта рабская тупость, эта вялость ума, из-за которой зараза неверия некогда напала на рыбаков на острове Вакос? Ведь эти люди в один день забыли о вере отцов, когда море выбросило на их берег лодку какого-то уабина, и он, захлебываясь блевотиной, наболтал им с три короба лжи! Глупец! Ложь — это то, о чем я тебе только что рассказывал. Разве уабины могут принадлежать к нашему роду, да еще и быть выше нас! Разве у Рашида Амр Рукра кровь может быть чище моей? Разве грязные лапы этого зловонного пса смеют прикоснуться к священному Кристаллу Терона?!
   Разглагольствуя таким образом, султан нервно покачивался, переступая с носка на пятку. Сердце Деа тревожно билось, он качал головой в такт с движениями отца и не отводил глаз от кристалла, зажатого в руке султана. Потом, по прошествии времени, мальчику будет казаться, что все происходящее было странной шуткой, затеянной на потеху придворным. Как могли уабины быть хранителями кристалла, когда кристалл сейчас находился здесь, в руке отца? Но с другой стороны — как кристалл мог сейчас находиться здесь? Это было очень, очень странно, но у Деа уже не осталось сил мучаться сомнениями. Он только дико вскрикнул, когда отец неожиданно размахнулся и бросил кристалл на пол.
   Камень разбился вдребезги.
   — Подделка!
   — Государь? — весь дрожа, вымолвил Деа.
   — Никчемная, ничего не стоящая подделка, изготовленная руками какого-то хитрого уабина! На протяжении многих эпициклов это изворотливое племя упражнялось в искусстве хитрости и шарлатанства и распространяло по нашему царству свои фальшивые драгоценности. Дитя мое, видишь ли ты теперь, что уабинское Зло поистине не ведает преград?
   Султан поддел мыском туфли рассыпавшиеся по ковру осколки.
   — Это — только один из поддельных кристаллов, который мои лазутчики раздобыли в горах Кардоса. Да, он был прекрасен, и, без сомнения, еще более прекрасен тот камень, который уабины теперь богохульно называют Кристаллом Терона. Стоит ли дивиться тому, что сторонники уабинов множатся, что их влияние распространяется и растет? Чего они не могут добиться силой — того добиваются ложью и шарлатанством.
   Султан схватил сына за плечи.
   — Теперь видишь, в какой страшной опасности наше царство? Теперь понимаешь, как важно для меня, чтобы мой наследник занял подобающее ему место? Наемные убийцы, асассины Рашида Амр Рукра могут уже теперь находиться в стенах этого дворца. Слишком многие из моих друзей уже предательски отвернулись от меня! Деа, ты должен стать мужчиной, и ты станешь им! — Он развернулся к придворным. — Благородные вельможи Унанга, взгляните на свое будущее! Разве этот юноша не доказал, что он — достойный наследник престола? Через считанные луны он вступит в брак, как было договорено заранее, и навсегда соединится с Родом Пророка! Мой Черный Всадник уже скачет в Куатани, чтобы затем привезти оттуда в Священный Город нареченную моего сына, чья красота, слава о которой гремит по всему моему царству, сверкает подобно солнцу. Разве я не исполнил свой долг, как подобает, обеспечив вас своим преемником? Только он один сумеет добиться того, чтобы земли Унанга ожидала счастливая судьба! Разве я не Султан Луны и Звезд? Да здравствует моя власть, да здравствует мой народ. Восславьте все, все, все Бесспорного Наследника!
   — Славься, Султан Луны и Звезд!
   — Славься, Бесспорный Наследник!
   Деа побледнел и попятился. Но потрясли его не только восторженные слова отца, не только оглушительный хор придворных.
   — Государь, смотри!
   Султан обернулся. Взгляд его на миг задержался на осколках фальшивого кристалла и скользнул к неподвижной фигуре, распростершейся на ковре.
   Симонид более не молился.

Глава 16
ТРЕТЬЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

   — Отец! Отец!
   Прорицатель лишь время от времени приоткрывал глаза. Взгляд его блуждал или останавливался, тогда он глядел в потолок, словно видел там что-то. Удержавшись от желания встряхнуть отца, привести в чувство, Амеда только беспомощно смотрела на морщинистое лицо старика, на его длинную бороду. Отец дрожал, как в лихорадочном ознобе. Девочка не решилась снять со старика обгоревший плащ и накрыла его одеялом.
   Они остались совсем одни в темной трапезной. Какой-то нищий фокусник и один из разносчиков предложили девочке свою помощь и вызвались отнести старика наверх, но Амеда только, покачала головой. Что толку было сейчас беспокоить отца? Девочка осторожно коснулась его руки. Наступил час Пыли, но все забыли об этом. За дверью слышался шум, беготня — постояльцы спешно покидали караван-сарай. Доносились и отчаянные вопли и ругань матери-Маданы. Она то и дело хватала за рукав того или иного постояльца и принималась причитать. Начинала она с того, что ничего страшного не случилось, совсем ничего, потом принималась умолять гостя остаться, а потом, забыв о приличиях, разражалась ругательствами и требовала с уходящих деньги, которые те ей якобы задолжали.
   Амеда склонилась ближе к умирающему отцу. Старик зашевелил губами. Голос его дрожал и срывался, он тяжело, хрипло дышал.
   — Дочь моя... теперь... теперь ты должна взять мой плащ...
   — Отец?
   — Ты ведь все понимаешь... правда? О, ты должна... понять! Я ничему не обучал тебя... и твой дар столь же слаб... как теперь мой взор, и все же понимание должно жить... в твоем сердце. Так или иначе, семя твоего дара прорастет и даст плоды.
   Осознание того, о чем говорил отец, медленно снизошло к Амеде. Она вытаращила глаза и с неведомым прежде изумлением уставилась на звезду на лбу отца, потом перевела взгляд на рубцы шрамов между прядями бороды.
   — Отец, неужто и мне суждено обрести такие шрамы? Скажи мне, отец, и я буду видеть все?
   — Не желание ли я слышу в твоем голосе? — Губы старика тронула улыбка. — Доченька, не мечтай о силе богов! Тот, кто увидел бы все, познал бы только печаль. У меня такого дарования не было, и то на мой век хватило печали. Нет, лишь когда пою... вернее... когда я пел «Мольбу о даровании ясновидения», мне являлись ясные образы — такие ясные, какими я их желал увидеть. Но чаще, почти всегда были только вспышки, мимолетные видения... Вот как сегодня, перед тем как меня ударил всадник. Ты ведь знала, что так случится... знала, дочь моя?
   — Отец, страх сковал меня! Но теперь меня мучает другой страх, и он хуже, намного хуже!
   Из глаз девочки брызнули слезы, но ее отец снова вымученно улыбнулся и сказал:
   — О, дочь моя. Для того чтобы сказать, что теперь случится с твоим отцом, не надо быть прорицателем. Но каким я был глупцом, каким ужасным глупцом! Какая тоска, что ты сохранишь обо мне такие жалкие воспоминания!
   — Отец, нет!
   Старик сдавленно вздохнул и поморщился от боли. Огонь не пощадил не только его плащ, но и кожу. По его лбу бежали струйки пота, а он все дрожал и дрожал в предсмертном ознобе.
   — Амеда, — с трудом выговорил он, — не надо меня жалеть. Мне не нужно милосердия и жалости, я их не заслужил. Я был охвачен чувством вины и гордыней и отвернулся от собственного дара... но что того хуже, я отвернулся от тебя. Доченька, твое лицо никогда не изуродуют такие шрамы и ты не будешь ходить в таких одеждах, ибо меня обучили в гильдии в далеком городе, где вся жизнь текла по древним законам, но те строгие правила касались мальчиков — только мальчиков. И все же я точно знаю, что в один прекрасный день дар расцветет в тебе, если... о, если ты сумеешь исправить сделанные мною ошибки. Если этого не случится, доченька... боюсь, и тебя настигнет ужасная судьба! Теперь нет времени рассказывать тебе о моей судьбе, но во время предстоящих тебе испытаний ты непременно узнаешь о ней.
   — Испытаний? Отец, я не понимаю...
   — То, что случилось сегодня, стало для меня заслуженной карой, но какая жалость, что это произошло до того, как я успел исправить свою самую жестокую ошибку! Теперь исправить ее придется тебе, доченька. Склонись ближе ко мне... еще ближе... ибо Царство Бытия тает вокруг меня с каждым дыханием, которое срывается с моих губ. Слушай меня внимательно, ибо ничто из сказанного мною тебе прежде не было так важно.
   Доченька, этой стране предстоят великие беды. Появление Черного Всадника было лишь предвестием зла, которое вскоре падет, подобно жестокому ливню. Мои силы покидают меня, но даже если бы дар мой был в расцвете, я не смог бы описать тебе ужасного грядущего... Только...
   — Отец?
   Старик закрыл глаза, и на миг Амеда испугалась — уж не настигла ли его смерть. Но и тогда, когда отец открыл глаза и крепче сжал ее руку, страх не отступил. Старик снова тяжело вздохнул и проговорил:
   — Доченька, ты знаешь о сундуке, что стоит в моей комнате наверху?
   Амеда кивнула.
   — На самом дне сундука лежит старинная вещица, с виду похожая на лампу. В этой вещице скрыты великие и тайные силы. Сам я только раз воспользовался ими, но воспользовался для совершения жестокого и неправого дела. Эта лампа такова, что тот, кто получит от нее желаемое, сразу забывает о том, что она волшебная, и почитает ее самой обычной старой помятой лампой. Жаль, что и я об этом не забыл. Но я уже говорил тебе, что дар мой стал для меня проклятием, как и та жестокая ошибка, которую я совершил. Дитя моя, эту ошибку теперь надо исправить... иначе... иначе горе этой земле!
   Амеда испуганно ахнула, услышав эти слова, но тут отец резко приподнялся, и девочка вскрикнула. Старик судорожно вцепился в руку дочери. На миг в глазах умирающего вспыхнул огонь, дрожащий голос преобразился в вопль.
   — Дочка, возьми лампу! Отнеси... отнеси ее в Куатани... принеси калифу... и моли его о том, моли... чтобы он простил твоего глупого... злого...
   — Отец!!!
   Если старик и хотел сказать что-то еще, но времени для этого не осталось. Огонь в его глазах сразу угас, руки обмякли. Он рухнул на пол. Амеде бы обнять его, полить слезами ставшее неподвижным тело, но она только сидела и смотрела на отца, не мигая. Ее лицо стало землисто-серым, кровь бешено стучала в висках.
   Лампа! Лампа! Но где теперь было искать Фаха Эджо?
   Мать-Мадана вбежала в трапезную. Все ее постояльцы покинули караван-сарай и бежали в горы. Беснуясь, старуха прокричала:
   — Амеда! Ты что там прячешься, мерзавка? А старик почему, спрашивается, тут разлегся?
   — Он умер, — прошептала девочка, но хозяйка ее словно бы не услышала. Она была готова пнуть ногой распростертое на полу тело.
   — Эвитам! Ах ты, неблагодарная тварь! Подумать только — столько лет я держала тебя здесь, давала тебе кров, кормила тебя, и вот теперь ты уничтожил мое дело! И из-за чего, спрашивается? Из-за какой-то правды, подумать только! Так я тебе тоже сейчас правду скажу! Убирайся вон с моего чистого пола, убирайся немедленно! Помоги, Терон! Куда задевалась моя метла?
   Амеда вскрикнула:
   — Он мертв, глупая ты старая сука! Он умер!
   — Как ты сказала, девчонка? Как ты меня назвала?!
   — Я сказала, что мой отец мертв, а виновата в этом ты!
   — М-мертв? — в отчаянии переспросила старуха. — Что же, мне его теперь еще и хоронить придется, да?
   — Заткнись! Заткнись сейчас же, старая злыдня!
   Амеда шагнула к хозяйке, размахивая кулаками. Но мать-Мадана была крепкой старухой. Она схватила девочку за плечи, вцепилась в ее волосы, попыталась другой рукой выцарапать глаза.
   — Мерзкая девчонка! Поколотить меня вздумала? Я тебя сама поколочу, да так, что ты не сможешь ни встать, ни сесть!
   Амеда еле-еле сумела вырваться. Хранимое не один год недовольство придало ей сил. Она ударила мать-Мадану ногой, и та, охая, отступила. Амеда, обуреваемая злостью, пошла по кругу, сжав кулаки.
   — Убью тебя! Убью!
   — На помощь! — завопила мать-Мадана. — Помогите! Убивают!
   Но до этого не дошло. Амеда нанесла хозяйке еще несколько ударов. Та не удержалась на ногах и, рухнув, упала поперек лежавшего на полу трупа Эвитама. А в следующее мгновение Амеда развернулась и, не слушая жалобные вопли старухи, помчалась к двери, прочь из проклятого караван-сарая.
 
   Солнце безжалостно освещало белые стены и пыльный песок. Амеда, тяжело дыша, привалилась к стене. Она должна была разыскать Фаху Эджо и отобрать у него лампу. Шмыгнув носом, девочка обвела взглядом площадь, сердито утерла заплаканные глаза.
   Никого. Нигде ни души.
   — Неверный! — крикнула Амеда.
   Только эхо ответило ей.
   Взгляд девочки метнулся влево, потом вправо. Она выбежала со двора и опрометью бросилась к поселку метисов, но проулки были пусты, и площадь тоже. Повсюду были видны следы поспешного бегства. Над непогашенным очагом висел котелок с булькающим варевом, валялась в грязи оборвавшаяся бельевая веревка вместе с развешанным на ней тряпьем, по которому не раз прошлись чьи-то сапоги. Громко жужжали мухи, а вонь стояла еще более жуткая, чем прежде.
   — Неверный?! — прошептала Амеда в страшной тишине. Она, еле дыша, прижала ладонь к губам. Ее друг не мог уйти, ведь не мог же! Она с опаской пошла дальше. Теперь, когда с ней не было Фахи Эджо, девочке было боязно здесь. Пройдя несколько шагов, она задела ногой ночной горшок. Горшок, звякнув, перевернулся. Потом Амеда наступила на что-то мягкое, податливое. Девочка поежилась — это была мертвая птица. Занудные мухи жужжали и жужжали. Но девочке казалось, что в голове у нее звучит какой-то особый звон. Она думала о Всадниках. О Черном и о Красных и Желтых, которые прискачут за Черным. Неужели они правда спалят деревню дотла? Но если все верили в это, наверное, так и должно было случиться. Но Амеда осознавала и что-то другое. Сначала эта мысль звенела в ее сознании подобно жужжанию мух, а потом вдруг преобразилась в боль.
   Девушка! Дона Бела!
   Амеда обшаривала взглядом проулки. Поселок метисов напоминал лабиринт, но обшарпанную ваганскую кибитку она бы узнала сразу. Девочка пошла тем путем, которым шла утром с Фахой Эджо. Миновала кособокую хижину, выстроенную из плавника, с занавеской из водорослей на месте двери. К столбику возле входа было приколочено гвоздем некое изображение, сплетенное из водорослей и призванное отгонять злых духов. Закон халифата Куатани возбранял метисам пользоваться дарами моря, но они дерзко нарушали закон и собирали водоросли, а потом открыто развешивали их вот так — словно хотели всем показать, что они ничего не боятся.
   — Кроме всадников! — проговорила Амеда вслух и чуть было не расхохоталась, но смех ее сразу же утих, как только она свернула за угол. Кибитки Эли Оли Али на месте не было.
   Амеда стукнула себя кулаком по лбу. Какая же она дура! Ну, конечно, кибитки и не могло быть здесь! Двоюродный братец Фахи Эджо был не какой-нибудь глупый крестьянин, готовый бросить все нажитое и бежать в горы. Наверняка сейчас он уже был далеко отсюда и вез свою драгоценную поклажу на рынок в Куатани.
   Амеда застонала. Перед ее мысленным взором снова предстал образ прекрасной пленницы, но теперь не время было думать о Доне Беле.
   Миновав то место, где раньше стояла кибитка, девочка оказалась на вершине утеса — на том самом месте, где Эли Оли Али отказался от лампы, назвав ее дрянной, никому не нужной вещью. Амеда чуть было снова не рассмеялась. Теплый ветер раздувал ее домотканую рубаху. Глядя на сверкающее под лучами солнца море, девочка зажмурилась. Наверное, Фаха Эджо уехал вместе с братом? Но нет, ведь пастух был рядом с ней в трапезной и исчез только после того, как оттуда выбежал Всадник.
   Амеда представила, как ее дружок бежит по дороге и пытается догнать кибитку братца.
   Она прищурилась и посмотрела вдаль — туда, куда уводила прибрежная дорога. Дорога шла на подъем, затем пересекала деревню, но больший ее отрезок находился рядом со скалами, примерно на середине откоса. По другую сторону от деревни стоял высокий холм. Амеда побежала туда, зная, что оттуда лучше всего будет видна дорога на Куатани. Сколько раз они с Фахой Эджо сидели на вершине этого холма и смотрели на идущую вдоль побережья дорогу, на блистающий вдали Куатани, Жемчужину Побережья. Фаха Эджо не раз посмеивался над Амедой и говорил, что она дурочка, если не готова в любое мгновение сорваться, бросить все и устремиться к этому городу. «Хочешь уйти, так уходи сейчас», — подзуживал он подружку. Иногда Амеде казалось, что так и надо поступить. Порой она была готова тронуться в путь, если бы только Фаха Эджо согласился пойти с ней.
   Глупые мысли! На этого хитрого пастушонка нельзя было полагаться. Он только раззадоривал Амеду, хотел испытать ее храбрость. А Амеда частенько задумывалась: а есть ли у нее хоть толика храбрости? Может быть, храбрость у нее и была, вот только она этого никогда не проверяла.
   Скоро ей представится возможность это проверить.
 
   Солнце немилосердно палило. Зной струился вниз, ниспадал на острые скалы и песок. Сначала Амеда разглядела отпечатки следов на осыпи, потом вгляделась в жаркое марево и выкрикнула:
   — Неверный!
   На самой вершине холма, где они, бывало, сидели и оглядывали окрестности, стоял ее дружок. На миг он обернулся, но только на миг, и Амеда увидела, как сверкнула дужка лампы, высунувшаяся из кармана оборванной куртки Фахи Эджо. Но не из-за этого сердце девочки забилось чаще. Фаха Эджо сжимал в руке большой тяжелый камень. Он занес руку для броска.