Страница:
Симонид взглянул на висевшую в небе за окном луну. Теперь, когда были задуты лампы, в покоях принца царила тишина. Только сад еле слышно шелестел. Весь мир был объят сном. Все спали, кроме него — глупого любящего старика. Симонид снова смежил веки.
Вдох. Выдох.
Биение сердца.
Но забытье не приходило. Мысли старика вернулись к юному принцу, к той тревожной судьбе, что ожидала Деа. Что же станется с мальчиком? Сможет ли он сыграть отведенную ему роль? Что станется с империей, которой ему суждено править? Со страхом Симонид вспомнил о своих братьях, с которыми так давно расстался, о даровании, от которого отказался. За долгие годы служения при дворе султана Симониду случалось испытывать жгучую жажду, тоску по мистическому знанию, которое некогда текло в его жилах подобно сильнейшему наркотику, питало разум и сердце. Он всегда подавлял эту тоску. Всегда. А теперь ему казалось, что гранитные стены трезвости, выстраиваемые и упрочиваемые им всю жизнь, начали трескаться и качаться. Он всегда твердил: дар прорицателя способен привести его обладателя к беде, и только к беде. Но теперь он думал о мальчике. О своем страхе за него. О своей любви к нему.
Вдох. Выдох. Биение сердца.
Надо думать только об этом, только об этом.
Издав глубокий горестный вздох, Симонид повернул голову, посмотрел на ложе принца. Луна освещала пустую смятую постель.
Боб сидел, скрестив под собой ноги, уткнувшись лицом в ладонь согнутой руки. Волосы у него растрепались, перед глазами все плыло. Он был пьян и к тому же расстроен. Отведя взгляд от горящего костра, он уставился во мрак простирающейся во все стороны пустыни. Ему стало страшно. Какие опасности скрывались там, в мягких, плавных линиях песчаных холмов? Попади туда человек, останься этот человек один, он бы скоро сошел с ума — так казалось Бобу. Ну и что с того? Он-то мог запросто сойти с ума здесь и сейчас, сидя у костра. Боб кисло усмехнулся, вспомнив недавние, полные бравады, разглагольствования Полти, мерзкий смех Эли Оли Али.
Боб вздохнул. Как же он был счастлив в ту ночь, когда Полти спас его! Конечно, смерть Бергроува его ужаснула, но на самом деле Боб отдавал себе отчет в том, что по большому счету это ему было все равно. Конечно, все равно. Нет Бергроува, нет Эли, и Тота тоже нет... Все будет, как в старые добрые времена! В ту ночь, обнимая Полти за шею, Боб даже умереть был готов. Умереть в объятиях Полти! Он снова вздохнул и, недовольно прищурившись, посмотрел на сальную физиономию нежданного гостя. Как легко сводник снова втерся в доверие к Полти. О, Полти был наивен, слишком наивен!
— Перескажи-ка мне все еще разок, с самого начала, Ойли, — пьяно пробормотал Полти и по-приятельски обнял сводника.
— Пф-ф-ф! Неужто пламя прожгло дырку в твоей голове?
— Ничего подобного! Но что-то я не пойму, как же это все получится? Думаешь, мы вправду сможем выкрасть этого ублюдка... принца Деа?
«Буль-буль».
— Майор-господин, да ты сам подумай. За малым приглядывает сестрица матери-Маданы, так? Ну, вот... Как только мы доберемся до Священного Города, куда первым делом потопает наша матушка? Само собой, навестить дорогую сестренку, которую она не видела с тех пор, как...
«Буль-буль».
— С Эпохи Расцвета, да?
— Вроде того. Ну, теперь-то они обе выглядят одинаково, точно? Сестры ведь, как-никак. Одинаково, смекаешь, майор-господин?
«Буль-буль».
— Смекаю, Ойли. Нужно только уговорить ее поменяться местами с сестрицей, и сосунок у нее в руках — ну, то бишь у нас.
Сводник осклабился и чокнулся с Полти.
— Думаете, получится? — кисло поинтересовался Боб.
— Что получится? — непонимающе вопросил Полти.
— Сестру ее подменить! Как это будет? Она одеждой с ней поменяется? Или по башке ее стукнет, а та вырубится? Отравит ее, прикончит — что? Она так поступит с собственной сестрой?
— Это все мелочи, мелочи! — Сводник небрежно махнул рукой. — Это я все придумаю. Вы только представьте: мы захватываем принца и берем его в заложники. Ежели нам не отдадут принцессу, мы его убьем. Ну а султан-то, вестимо, больше пожелает сыночка обратно заполучить, чем принцессу, так ведь? Сыночка-наследничка? Само собой, по-моему.
Боб ворчливо заявил, что, на его взгляд, план совершенно несуразный. Теперь он все понял: сводник решил охмурить Полти и завести его в беду. До Священного Города оставалось всего несколько дней пути. Этого времени не хватило бы на то, чтобы отговорить Полти от дурацкого замысла. Помимо всего прочего, Боб ни капельки не доверял своднику. Разве он поверил бы в то, что этот жирный метис ничегошеньки не ведал про то, что мать-Мадана держала двоих эджландцев в плену в сыром грязном подвале? И теперь судьба Полти и Боба должна будет зависеть от этой самой матери-Маданы?
Боб презрительно воззрился на сводника.
— А я думал, девчонка нужна тебе самому. Разве ты к ней в женихи не набивался?
— Пф-ф-ф! Так то ж для того, чтобы потом ее продать! О, найдутся такие, кто кучу денег отвалит за настоящую принцессу! Ну, вот я и подумал: почему бы не попробовать? — Сводник с усмешкой глянул на Полти. — А между прочим, она ведь теперь, пожалуй, где-нибудь поблизости.
«Буль-буль».
— Вряд ли. Мы ведь уже недалеко от Каль-Терона, верно? — проговорил Полти.
— Пф-ф-ф! Каль-Терон? Кто говорит про Каль-Терон? Я про караван говорю.
— Ойли, как это?
«Буль-буль, буль-буль».
— Я нынче подслушал разговор один. Торговцы болтали. Ходят такие слухи... Ну да ладно, слухи-то всегда ходят. Но ты сам, майор-господин, подумай хорошенько: принцессу должны доставить в Священный Город, так? Неужто ее повезут по пустыне со всеми почестями, когда тут разгуливают уабины? Да мало ли еще кто пожелает позариться на такую ценную добычу? Подумай, майор-господин, пораскинь мозгами! Говорят, она едет в простой кибитке, а стражники, что при ней, наряжены простыми паломниками.
«Буль-буль, буль-буль, буль-буль».
Глаза Полти засверкали.
— Ойли, это же здорово! Если так, то нам, пожалуй, этого сосунка и выкрадывать не придется!
— Да? Ты что же, готов сразиться со стражниками султана, которых там неведомо сколько? — встрял Боб. — Ни одному слову не верю!
Полти вздохнул.
— Боб, кому какое дело до того, во что ты веришь и что ты думаешь? Ты гений, Ойли. Я отправлю на разведку «поддеров». Мы во что бы то ни стало разыщем принцессу!
— Интересно, а где эти негодяи, а? — повертел головой Полти.
Ответ на этот вопрос последовал буквально через мгновение. Пятеро мальчишек, сопровождавших Полти и Боба во время странствия по пустыне, возвратились с добычей с ночной «охоты». Устало, но довольно пересмеиваясь, они вышли из-за повозки, готовые поведать о своих приключениях.
Фаха Эджо замер на месте, как вкопанный.
Эли Оли Али мигом вскочил на ноги.
— Ах вы, подлые ворюги! — вскричал он. Полти и Боб, вытаращив глаза, ничего не понимая, наблюдали за тем, как сводник бросился к своему двоюродному братцу и был уже готов стукнуть того, но оступился и шлепнулся физиономией в уголья догоравшего костра. Эли взвизгнул, вскочил и принялся ожесточенно обмахивать руками обожженные усы.
Стоянка огласилась заливистым хохотом.
— Мне очень жаль, госпожа, но ваш друг умирает.
Девушка, охваченная горем, только смотрела в добрые глаза лекаря. Это происходило у другого костра, далеко от того места, где мы только что побывали. На мягком песке, укрытый простым одеялом, лежал, сотрясаясь в лихорадочном ознобе, юноша, почти мальчик. Рядом с ним сидел мальчик помладше, в обносках некогда роскошных одежд, а также коротышка-толстячок, намного старше больного. Неподалеку лежала грязная косматая собака. Девушка прятала лицо под чадрой, но ее глаза были видны, и в них выражалось отчаяние. Она посмотрела на своих спутников, перевела взгляд на лекаря. Заламывая руки, она спросила:
— Неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать?
— Госпожа, ты говоришь, что на вас напали уабины?
— Это верно, добрый лекарь. Только мы и уцелели.
— Ты говоришь, что вы долго шли по пустыне?
— Да, все так. Уж и не упомню, сколько дней мы брели по жарким пескам. Как нам повезло, что мы встретились с тобой и твоим гостеприимным семейством!
Лекарь почтительно кивнул.
— Госпожа, ты очень добра, но мы всего лишь исполнили свой долг. Но ведь ты говоришь, что если бы не этот несчастный юноша, вы бы не остались в живых и не встретились с нами?
— Верно, так и было. Раньше мы думали, что он другой, но когда мы заблудились посреди пустыни, он повел себя на редкость благородно. Он храбро вел нас за собой, пока в конце концов мы не нашли вас и пока вы милостиво не оказали нам помощь. Как это жестоко, что теперь он так тяжко захворал!
— Правда, госпожа, правда. Но милая госпожа, как бы то ни было, чем бы вы ни были обязаны этому несчастному юноше, он все равно был обречен. Вы смотрите на него теперь, и я вижу вину в ваших очах, но он болен очень давно и безнадежно. Мы не должны дивиться тому, что он скоро умрет. Дивиться надо другому: тому, что он прожил так долго.
На прекрасные глаза девушки навернулись слезы. Она только покачала головой, думая о том, как непредсказуема порой судьба. В ту ночь, когда юноша погрузился в свой последний сон, она была готова обнять умирающего и шептать:
— Милый Джорвел. Дорогой, милый Джорвел.
— Деа?
На террасе луна светила ярче. Симонид дрожал. Страх сковал его сердце. Он крадучись пошел вперед, словно ревнивый любовник. Он шел и шепотом произносил имя принца. Куда он мог деваться? Пропал? Нет, это было невозможно! И прошлой ночью он тоже бродил, охваченный тоской. Куда он мог уйти, как только не в сад? Старик поднялся по белесой лестнице.
— Деа? Деа?
Может, принц спрятался, затаился где-то в густых зарослях? Симониду стало не по себе. Он вновь произнес имя принца и сам удивился — почему разговаривает шепотом? И тут же понял: предчувствие, словно эхо давно отвергнутого дара, прозвучало в сознании старика. Да-да, он все понял, но долгие мгновения миновали, пока старик увидел то, чего так боялся. Предчувствие стало явью.
Симонид притаился за пышными папоротниками. Повсюду царили пряные, густые ароматы: благоухали кусты жасмина и ночные нарциссы. Перья папоротников были такими мягкими, нежными... совсем как ласковые руки женщины, от прикосновений которых Симонид отказывался всю свою жизнь. Это было слишком, это было так невыносимо, но хуже всего было зрелище, представшее перед глазами старика. Отливая то серебром, то золотом, в неземной тишине, принц Деа играл со своим призрачным спутником. Они резвились и играли, прыгали и смеялись.
Симонид ахнул, но не произнес ни слова. Медленно, страдая от боли в изношенных суставах, он спустился вниз. Войдя в покои принца, он постоял около своей жесткой кушетки, подумал и опустился на мягкий, выложенный подушками диван. Слезы застлали глаза старика, когда он ощутил запах тела юноши. Дрожа, сжав в руках подушку, Симонид стал дожидаться возвращения принца.
Этого не должно было случиться. Все то время, покуда Боб странствовал вместе с Полти, он думал, что этого никогда не случится. Может быть, его защищало какое-то особое колдовство, а может быть, просто-напросто его тайные деяния привиделись ему во сне. Но сам-то он понимал, что это не так.
Потом он гадал: а хотел ли он, чтобы это произошло? Когда Боб томился в «холодной», он мечтал только о том, чтобы обрести свободу. Но что такое была его свобода, как не всего-навсего другой плен? Наверное, ему хотелось пробиться через невидимую стену, которая окружала его, а там... будь, что будет! А может быть, он просто был очень пьян.
Боб лежал и смотрел на жестокие немигающие звезды. Рядом с ним, спокойно и ровно дыша, спал Полти. Эли ушел. «Поддеры» улеглись под другую сторону от костра. Жуткое одиночество охватило Боба. Ему вдруг пришла мысль о том, что так было всю жизнь: он отчаянно желал любви и ревниво следил за всеми, кто оказывался рядом с Полти. Боб с отвращением перебирал в памяти события прошедшего вечера. Бедный Боб! Он думал, что Полти принадлежит ему, а Полти его предал. Другому бы на месте Боба стал противен Полти, а Бобу был противен только жирный сводник. Бобу было немыслимо жаль Полти. Сострадание переполняло его сердце. Он придвинулся ближе к спящему другу.
Бедный, бедный Полти! Дрожащими пальцами Боб провел по курчавым волосам, казавшимся при свете луны тускло-лиловыми. О, Полти! Боб коснулся кончиками пальцев скуластого лица друга. Каким оно было когда-то! Совсем другим! Боб любовно вспомнил тот день в конюшне позади «Ленивого тигра», когда это лицо впервые возникло перед ним... Тогда оно было круглое, пухлое, все в веснушках. Наверное, в тот миг Полти произнес заклинание, которым привязал к себе Боба на всю жизнь. Пальцы Боба передвинулись на крепкую грудь Полти, ровно вздымавшуюся во сне.
Пьяные слезы хлынули из глаз Боба. Конечно, конечно, он с самого начала понимал, что Полти — злодей, чудовище в человеческом обличье. Понимал ли? Разве он мог в такое поверить, разве он мог так думать о своем чудесном, волшебном друге? Да и потом: что такое зло, а что такое добро? Нет-нет, Полти не мог сделать ничего дурного. Он просто запутался, и ему нужно было помочь.
Боб стал более настойчив в своих ласках. Полти пошевелился, застонал. На миг Бобу вдруг почудилось, что друг произнес его имя. Арон. Арон. Сердце Боба забилось чаще. Но нет. Глупо было бы верить в это. Полти произнес имя Каты. Полти запрокинул голову, выгнул спину. Знакомые признаки. Боб знал, что другу снится сон. Он знал, что это за сон. Да. О да!
Боб смутно помнил о том, когда впервые позволил себе такие вольности. Некоторое время после возвращения Полти с зензанской войны его адъютант вел себя осторожно. Только в последние дни, во время долгого странствия по пустыне, он снова осмелел. Порой Боб гадал: неужто Полти и вправду забывает о ночных ласках, которыми они друг друга одаривали? Порой, хотя Полти ничего не говорил, Бобу казалось, что он ловит на себе взгляды друга, и по определенным признакам догадывался, что его друг знает об их тайных отношениях. О, если бы это вправду было так!
Спящий Полти снова прошептал имя возлюбленной. Ката. Ката. Ну и что? Это не имело значения. Руки Полти потянулись к Бобу, стали гладить его волосы. Боб был вне себя от счастья. Он был объят бесконечным теплом, он куда-то падал, падал и хотел, чтобы это падение не кончалось... В этом была полнота. В этом было исполнение всех желаний.
— О, Ката, Ката... Боб?!
Полти вдруг проснулся и, откатившись от Боба, резко вскочил.
Дальнейшее произошло быстро. Полти жутко раскричался. Боб неуклюже поднялся и вдруг отчаянно разрыдался. Разбуженные «поддеры» обескураженно лупали глазами. Боб, не разбирая дороги, побрел прочь. Полти бросился следом за ним и стащил с него спущенные штаны. Боб развернулся. Он был в полном отчаянии, он был готов умолять друга о пощаде, но получил несколько сокрушительных ударов крепким, как камень, кулаком — по ребрам, в челюсть, в глаз.
— Грязный ублюдок! Грязный, мерзкий ублюдок! Скотина!
Они отошли далеко от стоянки и теперь были посреди темных барханов. Боб упал на песок. Он даже кричать не мог, а Полти пинал и пинал его ногами и плевал на него, а потом ушел прочь, ругаясь на чем свет стоит. На мгновение Бобу показалось, что где-то рядом и «поддеры». Он вроде бы слышал, как они охают и вскрикивают. А потом Полти злобно рявкнул на них и велел им бросить «грязного ублюдка».
— Пусть подохнет посреди пустыни!
Глава 64
Вдох. Выдох.
Биение сердца.
Но забытье не приходило. Мысли старика вернулись к юному принцу, к той тревожной судьбе, что ожидала Деа. Что же станется с мальчиком? Сможет ли он сыграть отведенную ему роль? Что станется с империей, которой ему суждено править? Со страхом Симонид вспомнил о своих братьях, с которыми так давно расстался, о даровании, от которого отказался. За долгие годы служения при дворе султана Симониду случалось испытывать жгучую жажду, тоску по мистическому знанию, которое некогда текло в его жилах подобно сильнейшему наркотику, питало разум и сердце. Он всегда подавлял эту тоску. Всегда. А теперь ему казалось, что гранитные стены трезвости, выстраиваемые и упрочиваемые им всю жизнь, начали трескаться и качаться. Он всегда твердил: дар прорицателя способен привести его обладателя к беде, и только к беде. Но теперь он думал о мальчике. О своем страхе за него. О своей любви к нему.
Вдох. Выдох. Биение сердца.
Надо думать только об этом, только об этом.
Издав глубокий горестный вздох, Симонид повернул голову, посмотрел на ложе принца. Луна освещала пустую смятую постель.
Боб сидел, скрестив под собой ноги, уткнувшись лицом в ладонь согнутой руки. Волосы у него растрепались, перед глазами все плыло. Он был пьян и к тому же расстроен. Отведя взгляд от горящего костра, он уставился во мрак простирающейся во все стороны пустыни. Ему стало страшно. Какие опасности скрывались там, в мягких, плавных линиях песчаных холмов? Попади туда человек, останься этот человек один, он бы скоро сошел с ума — так казалось Бобу. Ну и что с того? Он-то мог запросто сойти с ума здесь и сейчас, сидя у костра. Боб кисло усмехнулся, вспомнив недавние, полные бравады, разглагольствования Полти, мерзкий смех Эли Оли Али.
Боб вздохнул. Как же он был счастлив в ту ночь, когда Полти спас его! Конечно, смерть Бергроува его ужаснула, но на самом деле Боб отдавал себе отчет в том, что по большому счету это ему было все равно. Конечно, все равно. Нет Бергроува, нет Эли, и Тота тоже нет... Все будет, как в старые добрые времена! В ту ночь, обнимая Полти за шею, Боб даже умереть был готов. Умереть в объятиях Полти! Он снова вздохнул и, недовольно прищурившись, посмотрел на сальную физиономию нежданного гостя. Как легко сводник снова втерся в доверие к Полти. О, Полти был наивен, слишком наивен!
— Перескажи-ка мне все еще разок, с самого начала, Ойли, — пьяно пробормотал Полти и по-приятельски обнял сводника.
— Пф-ф-ф! Неужто пламя прожгло дырку в твоей голове?
— Ничего подобного! Но что-то я не пойму, как же это все получится? Думаешь, мы вправду сможем выкрасть этого ублюдка... принца Деа?
«Буль-буль».
— Майор-господин, да ты сам подумай. За малым приглядывает сестрица матери-Маданы, так? Ну, вот... Как только мы доберемся до Священного Города, куда первым делом потопает наша матушка? Само собой, навестить дорогую сестренку, которую она не видела с тех пор, как...
«Буль-буль».
— С Эпохи Расцвета, да?
— Вроде того. Ну, теперь-то они обе выглядят одинаково, точно? Сестры ведь, как-никак. Одинаково, смекаешь, майор-господин?
«Буль-буль».
— Смекаю, Ойли. Нужно только уговорить ее поменяться местами с сестрицей, и сосунок у нее в руках — ну, то бишь у нас.
Сводник осклабился и чокнулся с Полти.
— Думаете, получится? — кисло поинтересовался Боб.
— Что получится? — непонимающе вопросил Полти.
— Сестру ее подменить! Как это будет? Она одеждой с ней поменяется? Или по башке ее стукнет, а та вырубится? Отравит ее, прикончит — что? Она так поступит с собственной сестрой?
— Это все мелочи, мелочи! — Сводник небрежно махнул рукой. — Это я все придумаю. Вы только представьте: мы захватываем принца и берем его в заложники. Ежели нам не отдадут принцессу, мы его убьем. Ну а султан-то, вестимо, больше пожелает сыночка обратно заполучить, чем принцессу, так ведь? Сыночка-наследничка? Само собой, по-моему.
Боб ворчливо заявил, что, на его взгляд, план совершенно несуразный. Теперь он все понял: сводник решил охмурить Полти и завести его в беду. До Священного Города оставалось всего несколько дней пути. Этого времени не хватило бы на то, чтобы отговорить Полти от дурацкого замысла. Помимо всего прочего, Боб ни капельки не доверял своднику. Разве он поверил бы в то, что этот жирный метис ничегошеньки не ведал про то, что мать-Мадана держала двоих эджландцев в плену в сыром грязном подвале? И теперь судьба Полти и Боба должна будет зависеть от этой самой матери-Маданы?
Боб презрительно воззрился на сводника.
— А я думал, девчонка нужна тебе самому. Разве ты к ней в женихи не набивался?
— Пф-ф-ф! Так то ж для того, чтобы потом ее продать! О, найдутся такие, кто кучу денег отвалит за настоящую принцессу! Ну, вот я и подумал: почему бы не попробовать? — Сводник с усмешкой глянул на Полти. — А между прочим, она ведь теперь, пожалуй, где-нибудь поблизости.
«Буль-буль».
— Вряд ли. Мы ведь уже недалеко от Каль-Терона, верно? — проговорил Полти.
— Пф-ф-ф! Каль-Терон? Кто говорит про Каль-Терон? Я про караван говорю.
— Ойли, как это?
«Буль-буль, буль-буль».
— Я нынче подслушал разговор один. Торговцы болтали. Ходят такие слухи... Ну да ладно, слухи-то всегда ходят. Но ты сам, майор-господин, подумай хорошенько: принцессу должны доставить в Священный Город, так? Неужто ее повезут по пустыне со всеми почестями, когда тут разгуливают уабины? Да мало ли еще кто пожелает позариться на такую ценную добычу? Подумай, майор-господин, пораскинь мозгами! Говорят, она едет в простой кибитке, а стражники, что при ней, наряжены простыми паломниками.
«Буль-буль, буль-буль, буль-буль».
Глаза Полти засверкали.
— Ойли, это же здорово! Если так, то нам, пожалуй, этого сосунка и выкрадывать не придется!
— Да? Ты что же, готов сразиться со стражниками султана, которых там неведомо сколько? — встрял Боб. — Ни одному слову не верю!
Полти вздохнул.
— Боб, кому какое дело до того, во что ты веришь и что ты думаешь? Ты гений, Ойли. Я отправлю на разведку «поддеров». Мы во что бы то ни стало разыщем принцессу!
— Интересно, а где эти негодяи, а? — повертел головой Полти.
Ответ на этот вопрос последовал буквально через мгновение. Пятеро мальчишек, сопровождавших Полти и Боба во время странствия по пустыне, возвратились с добычей с ночной «охоты». Устало, но довольно пересмеиваясь, они вышли из-за повозки, готовые поведать о своих приключениях.
Фаха Эджо замер на месте, как вкопанный.
Эли Оли Али мигом вскочил на ноги.
— Ах вы, подлые ворюги! — вскричал он. Полти и Боб, вытаращив глаза, ничего не понимая, наблюдали за тем, как сводник бросился к своему двоюродному братцу и был уже готов стукнуть того, но оступился и шлепнулся физиономией в уголья догоравшего костра. Эли взвизгнул, вскочил и принялся ожесточенно обмахивать руками обожженные усы.
Стоянка огласилась заливистым хохотом.
— Мне очень жаль, госпожа, но ваш друг умирает.
Девушка, охваченная горем, только смотрела в добрые глаза лекаря. Это происходило у другого костра, далеко от того места, где мы только что побывали. На мягком песке, укрытый простым одеялом, лежал, сотрясаясь в лихорадочном ознобе, юноша, почти мальчик. Рядом с ним сидел мальчик помладше, в обносках некогда роскошных одежд, а также коротышка-толстячок, намного старше больного. Неподалеку лежала грязная косматая собака. Девушка прятала лицо под чадрой, но ее глаза были видны, и в них выражалось отчаяние. Она посмотрела на своих спутников, перевела взгляд на лекаря. Заламывая руки, она спросила:
— Неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать?
— Госпожа, ты говоришь, что на вас напали уабины?
— Это верно, добрый лекарь. Только мы и уцелели.
— Ты говоришь, что вы долго шли по пустыне?
— Да, все так. Уж и не упомню, сколько дней мы брели по жарким пескам. Как нам повезло, что мы встретились с тобой и твоим гостеприимным семейством!
Лекарь почтительно кивнул.
— Госпожа, ты очень добра, но мы всего лишь исполнили свой долг. Но ведь ты говоришь, что если бы не этот несчастный юноша, вы бы не остались в живых и не встретились с нами?
— Верно, так и было. Раньше мы думали, что он другой, но когда мы заблудились посреди пустыни, он повел себя на редкость благородно. Он храбро вел нас за собой, пока в конце концов мы не нашли вас и пока вы милостиво не оказали нам помощь. Как это жестоко, что теперь он так тяжко захворал!
— Правда, госпожа, правда. Но милая госпожа, как бы то ни было, чем бы вы ни были обязаны этому несчастному юноше, он все равно был обречен. Вы смотрите на него теперь, и я вижу вину в ваших очах, но он болен очень давно и безнадежно. Мы не должны дивиться тому, что он скоро умрет. Дивиться надо другому: тому, что он прожил так долго.
На прекрасные глаза девушки навернулись слезы. Она только покачала головой, думая о том, как непредсказуема порой судьба. В ту ночь, когда юноша погрузился в свой последний сон, она была готова обнять умирающего и шептать:
— Милый Джорвел. Дорогой, милый Джорвел.
— Деа?
На террасе луна светила ярче. Симонид дрожал. Страх сковал его сердце. Он крадучись пошел вперед, словно ревнивый любовник. Он шел и шепотом произносил имя принца. Куда он мог деваться? Пропал? Нет, это было невозможно! И прошлой ночью он тоже бродил, охваченный тоской. Куда он мог уйти, как только не в сад? Старик поднялся по белесой лестнице.
— Деа? Деа?
Может, принц спрятался, затаился где-то в густых зарослях? Симониду стало не по себе. Он вновь произнес имя принца и сам удивился — почему разговаривает шепотом? И тут же понял: предчувствие, словно эхо давно отвергнутого дара, прозвучало в сознании старика. Да-да, он все понял, но долгие мгновения миновали, пока старик увидел то, чего так боялся. Предчувствие стало явью.
Симонид притаился за пышными папоротниками. Повсюду царили пряные, густые ароматы: благоухали кусты жасмина и ночные нарциссы. Перья папоротников были такими мягкими, нежными... совсем как ласковые руки женщины, от прикосновений которых Симонид отказывался всю свою жизнь. Это было слишком, это было так невыносимо, но хуже всего было зрелище, представшее перед глазами старика. Отливая то серебром, то золотом, в неземной тишине, принц Деа играл со своим призрачным спутником. Они резвились и играли, прыгали и смеялись.
Симонид ахнул, но не произнес ни слова. Медленно, страдая от боли в изношенных суставах, он спустился вниз. Войдя в покои принца, он постоял около своей жесткой кушетки, подумал и опустился на мягкий, выложенный подушками диван. Слезы застлали глаза старика, когда он ощутил запах тела юноши. Дрожа, сжав в руках подушку, Симонид стал дожидаться возвращения принца.
Этого не должно было случиться. Все то время, покуда Боб странствовал вместе с Полти, он думал, что этого никогда не случится. Может быть, его защищало какое-то особое колдовство, а может быть, просто-напросто его тайные деяния привиделись ему во сне. Но сам-то он понимал, что это не так.
Потом он гадал: а хотел ли он, чтобы это произошло? Когда Боб томился в «холодной», он мечтал только о том, чтобы обрести свободу. Но что такое была его свобода, как не всего-навсего другой плен? Наверное, ему хотелось пробиться через невидимую стену, которая окружала его, а там... будь, что будет! А может быть, он просто был очень пьян.
Боб лежал и смотрел на жестокие немигающие звезды. Рядом с ним, спокойно и ровно дыша, спал Полти. Эли ушел. «Поддеры» улеглись под другую сторону от костра. Жуткое одиночество охватило Боба. Ему вдруг пришла мысль о том, что так было всю жизнь: он отчаянно желал любви и ревниво следил за всеми, кто оказывался рядом с Полти. Боб с отвращением перебирал в памяти события прошедшего вечера. Бедный Боб! Он думал, что Полти принадлежит ему, а Полти его предал. Другому бы на месте Боба стал противен Полти, а Бобу был противен только жирный сводник. Бобу было немыслимо жаль Полти. Сострадание переполняло его сердце. Он придвинулся ближе к спящему другу.
Бедный, бедный Полти! Дрожащими пальцами Боб провел по курчавым волосам, казавшимся при свете луны тускло-лиловыми. О, Полти! Боб коснулся кончиками пальцев скуластого лица друга. Каким оно было когда-то! Совсем другим! Боб любовно вспомнил тот день в конюшне позади «Ленивого тигра», когда это лицо впервые возникло перед ним... Тогда оно было круглое, пухлое, все в веснушках. Наверное, в тот миг Полти произнес заклинание, которым привязал к себе Боба на всю жизнь. Пальцы Боба передвинулись на крепкую грудь Полти, ровно вздымавшуюся во сне.
Пьяные слезы хлынули из глаз Боба. Конечно, конечно, он с самого начала понимал, что Полти — злодей, чудовище в человеческом обличье. Понимал ли? Разве он мог в такое поверить, разве он мог так думать о своем чудесном, волшебном друге? Да и потом: что такое зло, а что такое добро? Нет-нет, Полти не мог сделать ничего дурного. Он просто запутался, и ему нужно было помочь.
Боб стал более настойчив в своих ласках. Полти пошевелился, застонал. На миг Бобу вдруг почудилось, что друг произнес его имя. Арон. Арон. Сердце Боба забилось чаще. Но нет. Глупо было бы верить в это. Полти произнес имя Каты. Полти запрокинул голову, выгнул спину. Знакомые признаки. Боб знал, что другу снится сон. Он знал, что это за сон. Да. О да!
Боб смутно помнил о том, когда впервые позволил себе такие вольности. Некоторое время после возвращения Полти с зензанской войны его адъютант вел себя осторожно. Только в последние дни, во время долгого странствия по пустыне, он снова осмелел. Порой Боб гадал: неужто Полти и вправду забывает о ночных ласках, которыми они друг друга одаривали? Порой, хотя Полти ничего не говорил, Бобу казалось, что он ловит на себе взгляды друга, и по определенным признакам догадывался, что его друг знает об их тайных отношениях. О, если бы это вправду было так!
Спящий Полти снова прошептал имя возлюбленной. Ката. Ката. Ну и что? Это не имело значения. Руки Полти потянулись к Бобу, стали гладить его волосы. Боб был вне себя от счастья. Он был объят бесконечным теплом, он куда-то падал, падал и хотел, чтобы это падение не кончалось... В этом была полнота. В этом было исполнение всех желаний.
— О, Ката, Ката... Боб?!
Полти вдруг проснулся и, откатившись от Боба, резко вскочил.
Дальнейшее произошло быстро. Полти жутко раскричался. Боб неуклюже поднялся и вдруг отчаянно разрыдался. Разбуженные «поддеры» обескураженно лупали глазами. Боб, не разбирая дороги, побрел прочь. Полти бросился следом за ним и стащил с него спущенные штаны. Боб развернулся. Он был в полном отчаянии, он был готов умолять друга о пощаде, но получил несколько сокрушительных ударов крепким, как камень, кулаком — по ребрам, в челюсть, в глаз.
— Грязный ублюдок! Грязный, мерзкий ублюдок! Скотина!
Они отошли далеко от стоянки и теперь были посреди темных барханов. Боб упал на песок. Он даже кричать не мог, а Полти пинал и пинал его ногами и плевал на него, а потом ушел прочь, ругаясь на чем свет стоит. На мгновение Бобу показалось, что где-то рядом и «поддеры». Он вроде бы слышал, как они охают и вскрикивают. А потом Полти злобно рявкнул на них и велел им бросить «грязного ублюдка».
— Пусть подохнет посреди пустыни!
Глава 64
ПЯТОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Сколько времени прошло?
Казалось, вечность миновала с того мгновения, как он получил последний мучительный удар и плевок. Вязкая слюна расползлась по коже. Но это было не главное. Для Боба ненависть Полти, его жестокость теперь тоже казались вечными. Теперь по лицу Боба текли слезы, и только страшная боль в ребрах удерживала его от отчаянных рыданий. Его зубы стучали. Песок кололся, как битое стекло. О, как глупо он поступил! Как непростительно глупо! Боб пока соображал не слишком четко, но у него мелькнула мысль: уж не сделала ли «холодная» свое дело, не подхватил ли он там какую-то гадкую хворь? А потом он подумал о том, что всю жизнь болен, что вся его жизнь — сплошная болезнь.
Разум отступил перед волной боли. Боб лежал и думал о звездах, о барханах, о темноте. Казалось, темное полотнище ночи, вращаясь под разбухшей луной, обволакивает его.
Створки крыши кибитки были открыты. Раджал пошевелился и проснулся. Он увидел над собой черное ночное небо.
Глядя на звезды и луну, он на какой-то миг представил себе, что лежит на песке, а не в тесной кибитке. Ему очень хотелось, чтобы это так и было, однако иллюзия быстро развеялась и Раджал снова ощутил, что лежит на подушках. Поблескивали украшения на стенках фургона, пахло благовониями, бархатом и шелком. Внутри кибитка была обустроена с роскошью, но как же Раджал ненавидел эту роскошь! Он услышал ровное дыхание. Потом — шелест и вздох.
— Ката? — прошептал Раджал.
— Никак не могу уснуть.
— Я тоже.
— Будь она проклята, эта кибитка!
— Да, когда едем, все-таки полегче.
— Наверное, скоро утро. Точно.
— Хм.
Последовала пауза. Раджал и Ката лежали и смотрели друг на друга в звездном полумраке.
— Наверное, теперь уже недалеко, да?
— До Священного Города? Откуда мне знать?
— Ну... Ты могла бы у отца спросить.
— Радж, пожалуйста. Не называй этого типа моим отцом — даже в шутку. Думаешь, для меня большая радость ходить к нему в гости, да?
— Ну, ты хотя бы вечерами отсюда выбираешься.
— Лучше бы, наоборот, я никуда не выбиралась! Что угодно, лишь бы только не слышать без конца: «Мерцалочка то, Мерцалочка се...» Не говоря уже о его противных ласках. Уж казалось, мог бы привыкнуть к мысли о том, что теперь я — из плоти и крови. Говорю тебе: всякий раз одно и то же, стоит только прийти в его фургон. Свадьба, свадьба, свадьба — больше он ни о чем разговаривать не желает. Сначала выражает восторги, потом начинает говорить о своих страхах. Потом принимается сокрушаться о прошлом. Ой, сколько я уже наслушалась про этого злосчастного джинна! А потом он заливается слезами и бросается ко мне на грудь. — Ката вздохнула. — Поначалу мне это было противно. А сейчас просто невероятно скучно.
— Ну ладно, считай, ты меня убедила. Здесь тебе лучше.
— И потом, не забывай: там еще визирь есть. Этот не скучный. Он страшный.
— Ви... визирь? — вымолвил Раджал.
— Хм. Знаешь, может быть, все дело во мне, но мне кажется, что он с меня буквально глаз не сводит и смотрит так... странно. Будто видит меня насквозь, честное слово. Калиф меня обнимет, а я отведу глаза и вижу: визирь на меня таращится.
Снова последовала пауза. Затем Раджал негромко проговорил:
— Я и сам стараюсь его сторониться. Визиря, в смысле. Это ведь он приказал, чтобы меня... ну, ты знаешь, о чем я говорю. Если ты не хочешь, чтобы он разгадал твой маскарад, я этого тоже не хочу. А у меня он не такой надежный, как у тебя.
— Что сказать? Порой я гадаю, насколько надежно мое теперешнее обличье.
— Ката, это глупо. Несколько раз что-то такое было заметно, но... волшебство никогда не бывает совершенно, правда?
— О? И кто же тебе так сказал?
— Великая Мать вроде бы. А может быть, Мила.
Раджал шмыгнул носом и умолк.
Ката повернула голову, посмотрела на Амеду, которая сладко спала, свернувшись на полу, словно собака.
— Не понимаю, как она может так крепко спать.
— Она счастлива. Разве ты не замечаешь, что рядом с тобой она счастлива?
— Не начинай! Прошу тебя, не надо! Как я хочу снова стать прежней!
— Если на то пошло, — заметил Раджал, — то я тоже.
— Не знаю... По-моему, тебе твой наряд к лицу.
— И ты говоришь «не начинай»? Это ты не начинай!
Они с трудом сдерживали смех. Ката посмотрела вверх и прошептала:
— Нет сил здесь торчать. Скоро рассвет. Давай прогуляемся.
Раджал проворчал:
— Ты же помнишь, что вышло в прошлый раз. Крышу на три дня на засов заперли. Я думал, что употею до смерти!
— Неплохо было тебе и попотеть, между прочим. А то ты начал толстеть.
— Толстеть? — с притворным возмущением переспросил Раджал. — Может, Амеду разбудить?
— О нет, только не это! Уж лучше я хоть немного отдохну от ее влюбленных взглядов!
— Она ничего не может с собой поделать, — сказал Раджал. — Ну, ты представь: если бы я выглядел, как Джем. Ты, поди, тоже смотрела бы на меня влюбленными глазами, а?
— Понимаю. Но только будить ее все-таки не надо, ладно?
Поддельная принцесса осторожно взобралась на резной столик, стоявший посередине кибитки. С ловкостью тигрицы она подтянулась и выбралась на крышу. Снизу, из-под днища кибитки доносился негромкий храп спящего часового. Пожалуй, не стоило устраивать переодевание стражников. Их строгая дисциплина уже порядком хромала. С улыбкой Ката протянула руку и помогла Раджалу выбраться наверх.
— Если нас в этот раз поймают, — прошипел Раджал, — нам больше не поверят.
— Ну и что? Мы ведь уже почти у цели, верно?
— Ты про Священный Город? Ты же говорила, что не знаешь, далеко ли до него!
Ката прижала палец к губам. Низко пригнувшись, она прошла по крыше кибитки, ловко, бесшумно перепрыгнула на соседнюю. Раджал боязливо и неохотно последовал за девушкой. Царила ночная прохлада, которая с рассветом должна была быстро пойти на убыль.
Они спрыгнули на песок и устремились к барханам.
Сколько же времени прошло?
Боб вздрогнул и очнулся. Казалось, было позже, намного позже, хотя, вполне возможно, после того, как он впал в забытье, прошли считанные мгновения. Его замутило. Сердце билось медленно и громко. Боб уставился на луну, поежился, свернулся клубком.
А потом он услышал голоса.
— Так ты ощущаешь, что она где-то здесь?
— Она близко, близко. Верь мне, уабин, и не сомневайся во мне. Ночь еще не закончится, когда ты получишь свою невесту. У меня нет кристалла, который заключает в себе мое могущество, и без него я не так силен в этом мире смертных. Но найти девушку, которая источает волшебство, — разве это мне не под силу?
— Хо! А я слыхал, что ты давно разыскиваешь как раз такую девушку!
— Глупец! Как ты смеешь говорить о том, в чем ничего не понимаешь!
— Я? Я не понимаю в том, как мужчина желает женщину? А я так думаю, что в этом даже очень хорошо понимаю.
— Молчи, говорят тебе! Разве ты не знаешь, что я — не человек, что я лишь являюсь в обличье человека? Так пойми же, что и та, которую я разыскиваю, — не просто женщина в том грубом и чувственном смысле, который ты вкладываешь в это слово.
— Хо! Ну, так и та, что должна стать моей невестой, тоже не просто женщина.
— Это верно, уабин. Так может быть, тогда ты чувствуешь испытываемую мною боль?
— Воистину, о Золотой. Разве я посмел бы обидеть бога?
Двое переговаривались негромко, почти шепотом, но шли по пустыне не таясь. Поначалу Боб не обратил на них особого внимания, а они, не заметив его, прошли мимо. Но затем пылкость их разговора заставила его насторожиться. Он лежал и слушал медленное биение собственного сердца. Потом, повернув голову, увидел, как над черными барханами занимается таинственное сияние. Боб, морщась от боли, перевернулся на живот и пополз по песку.
Выглянув из-за бархана, Боб увидел двоих незнакомцев. Один из них все еще был в тех, обагренных кровью, золоченых одеждах, которые надел в день церемонии обручения. Второй же сверкал золотом и светился сам по себе.
— О, Золотой, — проговорил уабин. — Ты еще не видишь ее?
— Говорю тебе: она близко. Могущество мое ограничено, но если сосредоточусь на ней, только на ней... да! О да! Она, похоже, переодета, но глаза бога видят ее.
Сверкнуло лезвие сабли.
— Скорее! Пойдем и заберем ее!
Послышался глухой смех.
— Не спеши, уабин. Ее надежно охраняют. Тут нельзя пускать в ход примитивное оружие. Наш удар будет направлен на ее разум, на ее сердце. Только так мы притянем к себе ту, которую разыскиваем. Ведь ты хочешь, чтобы она досталась тебе целая и невредимая, верно? Подождем до рассвета, когда я почувствую, что ее сопротивление станет самым слабым.
Уабин неохотно убрал кривую саблю в ножны.
— Подумать только! Чтобы я был так унижен! Я, человек, который покорял города, должен прятаться за барханами, как вор!
— Ты готов отказаться от моей помощи? Уабин, у меня много сил ушло на то, чтобы спасти тебе жизнь. Я уже не тот, что был прежде, но вомни: ты потерял свое племя, свое войско, свою славу. Без меня ты бы сейчас был изгоем, преступником, лишенным друзей, у тебя не осталось бы никакой надежды достичь того, чего так жаждет твое сердце. Но я не желаю унижать тебя, уабин. — Улыбка озарила золотой лик. — Я вновь повторю то, что говорил прежде: тебе — земля, а мне — луна и звезды. Говорил ли я тебе о том, что твои испытания — это мои испытания? Где бы мы были без этой девушки? И теперь более не думай об этом. Думай только о победе, которую скоро одержишь. Как только ты сожмешь в объятиях свою невесту, я волшебным образом перенесу вас к Пламени, и там поддельное сокровище сгорит, а истинное обнажится.
Казалось, вечность миновала с того мгновения, как он получил последний мучительный удар и плевок. Вязкая слюна расползлась по коже. Но это было не главное. Для Боба ненависть Полти, его жестокость теперь тоже казались вечными. Теперь по лицу Боба текли слезы, и только страшная боль в ребрах удерживала его от отчаянных рыданий. Его зубы стучали. Песок кололся, как битое стекло. О, как глупо он поступил! Как непростительно глупо! Боб пока соображал не слишком четко, но у него мелькнула мысль: уж не сделала ли «холодная» свое дело, не подхватил ли он там какую-то гадкую хворь? А потом он подумал о том, что всю жизнь болен, что вся его жизнь — сплошная болезнь.
Разум отступил перед волной боли. Боб лежал и думал о звездах, о барханах, о темноте. Казалось, темное полотнище ночи, вращаясь под разбухшей луной, обволакивает его.
Створки крыши кибитки были открыты. Раджал пошевелился и проснулся. Он увидел над собой черное ночное небо.
Глядя на звезды и луну, он на какой-то миг представил себе, что лежит на песке, а не в тесной кибитке. Ему очень хотелось, чтобы это так и было, однако иллюзия быстро развеялась и Раджал снова ощутил, что лежит на подушках. Поблескивали украшения на стенках фургона, пахло благовониями, бархатом и шелком. Внутри кибитка была обустроена с роскошью, но как же Раджал ненавидел эту роскошь! Он услышал ровное дыхание. Потом — шелест и вздох.
— Ката? — прошептал Раджал.
— Никак не могу уснуть.
— Я тоже.
— Будь она проклята, эта кибитка!
— Да, когда едем, все-таки полегче.
— Наверное, скоро утро. Точно.
— Хм.
Последовала пауза. Раджал и Ката лежали и смотрели друг на друга в звездном полумраке.
— Наверное, теперь уже недалеко, да?
— До Священного Города? Откуда мне знать?
— Ну... Ты могла бы у отца спросить.
— Радж, пожалуйста. Не называй этого типа моим отцом — даже в шутку. Думаешь, для меня большая радость ходить к нему в гости, да?
— Ну, ты хотя бы вечерами отсюда выбираешься.
— Лучше бы, наоборот, я никуда не выбиралась! Что угодно, лишь бы только не слышать без конца: «Мерцалочка то, Мерцалочка се...» Не говоря уже о его противных ласках. Уж казалось, мог бы привыкнуть к мысли о том, что теперь я — из плоти и крови. Говорю тебе: всякий раз одно и то же, стоит только прийти в его фургон. Свадьба, свадьба, свадьба — больше он ни о чем разговаривать не желает. Сначала выражает восторги, потом начинает говорить о своих страхах. Потом принимается сокрушаться о прошлом. Ой, сколько я уже наслушалась про этого злосчастного джинна! А потом он заливается слезами и бросается ко мне на грудь. — Ката вздохнула. — Поначалу мне это было противно. А сейчас просто невероятно скучно.
— Ну ладно, считай, ты меня убедила. Здесь тебе лучше.
— И потом, не забывай: там еще визирь есть. Этот не скучный. Он страшный.
— Ви... визирь? — вымолвил Раджал.
— Хм. Знаешь, может быть, все дело во мне, но мне кажется, что он с меня буквально глаз не сводит и смотрит так... странно. Будто видит меня насквозь, честное слово. Калиф меня обнимет, а я отведу глаза и вижу: визирь на меня таращится.
Снова последовала пауза. Затем Раджал негромко проговорил:
— Я и сам стараюсь его сторониться. Визиря, в смысле. Это ведь он приказал, чтобы меня... ну, ты знаешь, о чем я говорю. Если ты не хочешь, чтобы он разгадал твой маскарад, я этого тоже не хочу. А у меня он не такой надежный, как у тебя.
— Что сказать? Порой я гадаю, насколько надежно мое теперешнее обличье.
— Ката, это глупо. Несколько раз что-то такое было заметно, но... волшебство никогда не бывает совершенно, правда?
— О? И кто же тебе так сказал?
— Великая Мать вроде бы. А может быть, Мила.
Раджал шмыгнул носом и умолк.
Ката повернула голову, посмотрела на Амеду, которая сладко спала, свернувшись на полу, словно собака.
— Не понимаю, как она может так крепко спать.
— Она счастлива. Разве ты не замечаешь, что рядом с тобой она счастлива?
— Не начинай! Прошу тебя, не надо! Как я хочу снова стать прежней!
— Если на то пошло, — заметил Раджал, — то я тоже.
— Не знаю... По-моему, тебе твой наряд к лицу.
— И ты говоришь «не начинай»? Это ты не начинай!
Они с трудом сдерживали смех. Ката посмотрела вверх и прошептала:
— Нет сил здесь торчать. Скоро рассвет. Давай прогуляемся.
Раджал проворчал:
— Ты же помнишь, что вышло в прошлый раз. Крышу на три дня на засов заперли. Я думал, что употею до смерти!
— Неплохо было тебе и попотеть, между прочим. А то ты начал толстеть.
— Толстеть? — с притворным возмущением переспросил Раджал. — Может, Амеду разбудить?
— О нет, только не это! Уж лучше я хоть немного отдохну от ее влюбленных взглядов!
— Она ничего не может с собой поделать, — сказал Раджал. — Ну, ты представь: если бы я выглядел, как Джем. Ты, поди, тоже смотрела бы на меня влюбленными глазами, а?
— Понимаю. Но только будить ее все-таки не надо, ладно?
Поддельная принцесса осторожно взобралась на резной столик, стоявший посередине кибитки. С ловкостью тигрицы она подтянулась и выбралась на крышу. Снизу, из-под днища кибитки доносился негромкий храп спящего часового. Пожалуй, не стоило устраивать переодевание стражников. Их строгая дисциплина уже порядком хромала. С улыбкой Ката протянула руку и помогла Раджалу выбраться наверх.
— Если нас в этот раз поймают, — прошипел Раджал, — нам больше не поверят.
— Ну и что? Мы ведь уже почти у цели, верно?
— Ты про Священный Город? Ты же говорила, что не знаешь, далеко ли до него!
Ката прижала палец к губам. Низко пригнувшись, она прошла по крыше кибитки, ловко, бесшумно перепрыгнула на соседнюю. Раджал боязливо и неохотно последовал за девушкой. Царила ночная прохлада, которая с рассветом должна была быстро пойти на убыль.
Они спрыгнули на песок и устремились к барханам.
Сколько же времени прошло?
Боб вздрогнул и очнулся. Казалось, было позже, намного позже, хотя, вполне возможно, после того, как он впал в забытье, прошли считанные мгновения. Его замутило. Сердце билось медленно и громко. Боб уставился на луну, поежился, свернулся клубком.
А потом он услышал голоса.
— Так ты ощущаешь, что она где-то здесь?
— Она близко, близко. Верь мне, уабин, и не сомневайся во мне. Ночь еще не закончится, когда ты получишь свою невесту. У меня нет кристалла, который заключает в себе мое могущество, и без него я не так силен в этом мире смертных. Но найти девушку, которая источает волшебство, — разве это мне не под силу?
— Хо! А я слыхал, что ты давно разыскиваешь как раз такую девушку!
— Глупец! Как ты смеешь говорить о том, в чем ничего не понимаешь!
— Я? Я не понимаю в том, как мужчина желает женщину? А я так думаю, что в этом даже очень хорошо понимаю.
— Молчи, говорят тебе! Разве ты не знаешь, что я — не человек, что я лишь являюсь в обличье человека? Так пойми же, что и та, которую я разыскиваю, — не просто женщина в том грубом и чувственном смысле, который ты вкладываешь в это слово.
— Хо! Ну, так и та, что должна стать моей невестой, тоже не просто женщина.
— Это верно, уабин. Так может быть, тогда ты чувствуешь испытываемую мною боль?
— Воистину, о Золотой. Разве я посмел бы обидеть бога?
Двое переговаривались негромко, почти шепотом, но шли по пустыне не таясь. Поначалу Боб не обратил на них особого внимания, а они, не заметив его, прошли мимо. Но затем пылкость их разговора заставила его насторожиться. Он лежал и слушал медленное биение собственного сердца. Потом, повернув голову, увидел, как над черными барханами занимается таинственное сияние. Боб, морщась от боли, перевернулся на живот и пополз по песку.
Выглянув из-за бархана, Боб увидел двоих незнакомцев. Один из них все еще был в тех, обагренных кровью, золоченых одеждах, которые надел в день церемонии обручения. Второй же сверкал золотом и светился сам по себе.
— О, Золотой, — проговорил уабин. — Ты еще не видишь ее?
— Говорю тебе: она близко. Могущество мое ограничено, но если сосредоточусь на ней, только на ней... да! О да! Она, похоже, переодета, но глаза бога видят ее.
Сверкнуло лезвие сабли.
— Скорее! Пойдем и заберем ее!
Послышался глухой смех.
— Не спеши, уабин. Ее надежно охраняют. Тут нельзя пускать в ход примитивное оружие. Наш удар будет направлен на ее разум, на ее сердце. Только так мы притянем к себе ту, которую разыскиваем. Ведь ты хочешь, чтобы она досталась тебе целая и невредимая, верно? Подождем до рассвета, когда я почувствую, что ее сопротивление станет самым слабым.
Уабин неохотно убрал кривую саблю в ножны.
— Подумать только! Чтобы я был так унижен! Я, человек, который покорял города, должен прятаться за барханами, как вор!
— Ты готов отказаться от моей помощи? Уабин, у меня много сил ушло на то, чтобы спасти тебе жизнь. Я уже не тот, что был прежде, но вомни: ты потерял свое племя, свое войско, свою славу. Без меня ты бы сейчас был изгоем, преступником, лишенным друзей, у тебя не осталось бы никакой надежды достичь того, чего так жаждет твое сердце. Но я не желаю унижать тебя, уабин. — Улыбка озарила золотой лик. — Я вновь повторю то, что говорил прежде: тебе — земля, а мне — луна и звезды. Говорил ли я тебе о том, что твои испытания — это мои испытания? Где бы мы были без этой девушки? И теперь более не думай об этом. Думай только о победе, которую скоро одержишь. Как только ты сожмешь в объятиях свою невесту, я волшебным образом перенесу вас к Пламени, и там поддельное сокровище сгорит, а истинное обнажится.