Страница:
— Безглазый Сайлас! Безглазый Сайлас!
— Попал в точку. Ваганское колдовство. Вот этот-то треклятый ваган и обучил бастарда всему, что сам умел. Ну, ты только подумай своей башкой: трудно ли калеке, который вдруг выучился ходить ножками, как мы с тобой, Боб, ходим, взять да и преобразиться до неузнаваемости? Сбить нас со следа трудно ему, что ли? Ему это, Боб, пара пустяков! Ты что, забыл, как раз его молнией ударило, а он жив остался?
— Но... но как же тогда его смогут казнить? — ошарашенно вопросил Боб.
Полти не совсем понял вопрос друга.
— Но ведь калиф нам во время пиршества все доподлинно сказал или нет? Очень надеюсь, они все-таки не откажутся от кастрации — жду не дождусь, когда увижу это своими глазами.
Сигара Полти догорела, и он швырнул окурок на пол. Затем он улегся на бок и стал любоваться своим отражением в высоком вертящемся зеркале, что красовалось в резной раме рядом с диваном. Полти рассеянно потеребил Пенге — так он именовал свои внушительные гениталии.
— У него был дружок, — заметил Боб через несколько мгновений.
— Чего-чего?
— Дружок был у бастарда. Мальчишка-ваган. Вот этот точно был смуглый. И ростом он был поменьше чуток — ваган этот.
— Хочешь сказать — как тот малый, что сидел напротив нас во время пиршества у калифа?
Боб кивнул.
— Боб, не пори чепухи. На кой ляд лорду Эмпстеру сдался какой-то вшивый ваган? Он все время говорил про этого малого, что он — его подопечный, а мы-то отлично знаем, что его подопечный — бастард.
Валявшийся на полу господин Бергроув застонал, приподнялся на локтях, но встать ему не удалось — он сумел лишь перевернуться на спину, да и то неловко. Полы его халата распахнулись, и оказалось, что под халатом на нем — эджландская одежда. Полти презрительно смотрел на Бергроува. Еще несколько сезонов назад костюм Жака был из числа наимоднейших, какие только шил придворный портной Квисто — хозяин лучшей в Агондоне мастерской. Теперь же этот шедевр портновского ремесла пребывал в самом что ни на есть затрапезном состоянии.
— Тоже мне агент по особым поручениям! — расхохотался Полти. — Тоже мне молодой человек из высшего общества! Представить только — дамы складывали о нем сказания, а в Варби он считался самым красивым холостяком!
— Он так и не сумел оправиться после этого... происшествия с барышней Пеллигрю, — осторожно заметил Боб.
Господин Бергроув перевернулся на бок. Его вытошнило.
— Иноземное... дерьмо! — выругался он.
— Похоже, он не договорился с едой, — философски изрек Боб, глядя на Бергроува.
Полти закурил новую сигару.
— Ну, поднимайся, Жак! — окликнул он Бергроува не слишком ласково. — Ты хоть бы на диван лег, что ли. Что же мне, перешагивать через твое треклятое тело, когда я ночью встану помочиться?
— Похоже, Полти, он опять отрубился, — хихикнул Боб.
— Ох и надоел же он мне! Дай-ка ему пинка хорошего, Боб.
Боб растерялся.
— Пни его, я сказал!
Боб на этот раз послушался и наградил Бергроува увесистым пинком.
Будь у Бергроува силы, он бы, пожалуй, возмутился и дал бы Бобу сдачи. Но он только охнул, закашлялся и в конце концов пополз к своему дивану. Путь его не получился самым коротким и прямым: по дороге Бергроув наткнулся на зеркало и прекрасная резная рама закачалась. Зеркало треснуло.
Боб вздохнул. Полти презрительно указал на Бергроува пальцем.
— Вот ведь потеха — он как пьяный, даже когда не пьяный. Откуда ему пьяным-то быть, верно я говорю?
— Он джарвела перебрал.
— Джарвела? Да нет, он пьяный. Вдребезину!
— Наверное, у него спиртное по жилам течет все время, Полти. Как у моего папаши-покойничка.
— У старины Эбенезера? — Полти на пару мгновений сдвинул брови, припоминая горького пьяницу из «Ленивого тигра», и вздохнул. — Эх, Боб, и давно же, кажется, это было — наши золотые денечки в Ирионе!
— Ну, не так чтобы уж очень давно, — просияв, робко возразил Боб.
— Но ты заметь, как далеко мы пошли.
— Это ты далеко пошел, Полти. Майор Вильдроп! Подумать только! За такой короткий срок!
Боб успел поднатореть в искусстве лести.
— Что верно, то верно, — довольно осклабился Полти, вальяжно похлопал ладонью по дивану, и Боб радостно поспешил усесться рядом с любимым другом. Полти обнял его за плечи. — А знаешь, дружище, ты вполне можешь тоже гордиться собой.
— Да что ты, Полти?
— Ну, ты сам рассуди: ты сейчас где находишься? Ты сейчас находишься не где-нибудь, а в Унанг-Лиа, и играешь отведенную тебе роль в исполнении очень важного задания! И ведь это совсем неплохо для сынка какого-то пьяницы-оборванца и старой потаскухи с физиономией, изрытой оспинами, — совсем неплохо, если кто спросит меня!
Полти сегодня был в наилучшем расположении духа — в этом можно было не сомневаться. Раньше вечером Боб, сидя за пиршественным столом, даже жалел изменников-красномундирников и все ждал и боялся того мгновения, когда они угодят в заранее расставленный капкан, а теперь уже радовался тому, что тех вскоре ожидают всяческие беды и мучения. Если бы что-то пошло не так, Полти бы сейчас бушевал, был бы вне себя от злости и швырялся бы чем попало, что бы ни подвернулось под руку.
Боб застенчиво проговорил:
— Я же просто твой слуга, Полти.
— Ну, это ты зря, приятель. Ты по званию лейтенант и мой адъютант в придачу — это тебе не слуга какой-нибудь.
— Нет?
— Однако я очень тронут той верностью, которую ты ко мне проявляешь. Будь ты моим слугой, я бы не пожелал более преданного слуги.
На глаза Боба набежали слезы.
— Можно, я сниму с тебя сапоги, Полти?
Синий дымок сигары заклубился, окутал рыжие кудряшки Полти, когда он откинулся на подушки. Он с готовностью позволил Бобу поухаживать за ним. «Порой, — думал Полти, — жизнь совсем недурна, просто-таки совсем недурна». Быть героем сражений — тоже неплохо, но куда как лучше быть агентом по особым поручениям. Представить только — какая слава ожидала его в самом недалеком будущем, теперь, когда в расставленную им западню попался не кто-нибудь, а сам Джем-бастард!
Полти любовно лелеял надежду на то, что благодарная нация в один прекрасный день вознаградит его по заслугам. Он изредка задумывался о мучениях и несчастьях, в конце концов постигших его отца. Судьба командора Вильдропа, чем не подтверждение того, что слава, добытая на полях сражений, — вещь ненадежная. Полти, впрочем, не слишком надеялся на то, что успешное выполнение возложенной на него тайной миссии принесет ему желанную славу. Кем, если на то пошло, он был в глазах света? Правительственным чиновником, посланным в Унанг для отбора рабов, которых должны были затем доставить в эджландские колонии. Рабы приобретались в обмен на поставляемое в Куатани вооружение. Работа эта была не слишком заметная и к тому же нудная. Разве торговля к лицу светскому молодому человеку? Правда, рабыни время от времени утешали Полти, развеивали его скуку.
О, если бы только он смог разыскать свою сводную сестрицу, будь она трижды неладна! Полти заглянул в Агондон совсем ненадолго перед тем, как отправиться с новым заданием. У него не было времени заниматься розысками Каты, не было также времени и на то, чтобы позировать художникам и скульпторам, получать щедрые подарки и посещать устраиваемые в его честь обеды. Полти, однако, не сомневался в том, что все это непременно будет в его жизни. Он заслужил это, но насколько же быстрее все эти радости распахнули бы двери перед ним, если бы он был богат и титулован!
Блаженную истому словно рукой сняло. Полти ощутил знакомую тупую злобу.
Он вскочил и грубо оттолкнул Боба.
— Будь она проклята, эта сука, будь она проклята!
— Какая... сука? Полти, да что с тобой?
Но Боб все понимал, а Полти и не подумал ответить. Он подошел к окну и угрюмо встал перед ставнями, глядя сквозь узорчатые прорези. Подумать только: богатство и дворянский титул могли бы уже принадлежать ему — но, согласно завещанию отца, он мог заполучить все это только в том случае, если бы женился на своей сводной сестре, а та куда-то бесследно пропала!
В соседней комнате ударили в гонг.
Полти глубоко, страстно втянул ноздрями воздух. Да, он разозлился не на шутку, но все же не мог остаться бесчувственным к возможности как следует развлечься. Он обернулся и широко улыбнулся, приветствуя толстяка в длинных шлепанцах с загнутыми кверху мысками. Толстяк вперевалочку шел навстречу Полти, раскинув руки.
— Майор-господин!
— Ойли! Дружище!
Полти радушно обнял гостя, предложил ему сесть. Толстяк устроился на диване, поджал под себя ноги. Полти поинтересовался, чего бы гость пожелал. Джарвела? Вина? Поесть?
— Майор-господин, ты меня балуешь! Разве это ты должен угождать мне, когда угождение тебе — моя первейшая обязанность? Пф-ф-ф! — Толстяк заговорил потише: — Ну, разве что, может быть, одну эджландскую сигарку, а?
Полти открыл портсигар.
— Боб, подай огниво! И лучшего вина! Мы выпьем за Ойли и споем застольную песню!
Толстяк просиял.
Полти ответил ему улыбкой.
— У тебя, как я погляжу, новый тюрбан, Ойли?
— Тебе нравится, господин? П-ф-ф! Да это так... жалкое тряпье.
— Ну нет! Наверняка ты за него отвалил пару-тройку корзонов, готов поспорить. — Походив по покоям из угла в угол, Полти вдруг уселся рядом с гостем. — А ты немного припозднился, Ойли.
— Эли.
— Что-что?
— Эли. Меня так зовут.
— А я тебя буду называть Ойли.
— Ох уж этот ваш эджландский выговор! Никак не привыкну. На мой слух странно звучит, странно!
— А для меня ваш говор тоже не слишком привычен, Ойли. Ну а как насчет девчонки? — В соседней комнате, словно бы в ответ на вопрос Полти, послышался звон цепей. — Ну, конечно, ты ее привел, и зачем я спрашиваю! Боб, вина! Налей-ка его в золотые кубки, пожалуй, а не в кувшине подавай.
— А-а-а... вина нет, Полти.
— Что?
Боб продемонстрировал другу пустой бурдюк.
— Жак, ах ты, мерзкая свинья! — Полти вскочил, размашистым шагом подошел к Бобу, схватил бурдюк. Эли Оли Али последовал примеру майора-господина и тоже вскочил с дивана. Полти размахнулся и принялся охаживать пустым бурдюком по ягодицам вдребезги пьяного эджландца, развалившегося на диване.
Господин Бергроув закашлялся, брызгая слюной. Полти отвернулся от него и ухмыльнулся.
— Ах, майор-господин, твой гнев не ведает границ!
— Как же он может ведать какие-то границы, Ойли, когда я вынужден отказать в гостеприимстве такому дорогому гостю? Неужто этот тупица не знает, как тяжело раздобыть вино в Унанге? О, он думает только о том, как бы себя ублажить, а на других ему наплевать!
Масленые глазки метиса засверкали.
— Майор-господин, а я для вас прихватил бочоночек.
— Прихватил? Ну, надо же, а я думал, что ты мне только девочку привезешь! Ну, давай-ка, Ойли, кати сюда этот бочонок, поскорее, не томи!
Метис хлопнул в ладоши, и в покоях появились двое мальчишек — уличных оборванцев. Они проворно вкатили в комнату небольшой изукрашенный резьбой бочонок и поставили его в угол. Боб наблюдал за оборванцами неприязненным взглядом. Он уже не испытывал никаких сомнений в том, что во Дворце с Благоуханными Ступенями продается и покупается положительно все. Ясное дело: стражникам можно было сунуть взятку. Но все же Полти мог бы вести себя поосторожнее! Ведь так можно было запросто навлечь на себя гнев калифа! Правда, Полти все время уверял Боба в том, что способен вертеть визирем Хасемом, как ему вздумается. Может быть, так оно и было. Ясное дело: для визиря крайне важно было поддерживать хорошие отношения с правительством Эджландии, и не только ради того, чтобы получать оружие в обмен на рабов. Нет, визирь был человеком дальновидным и потому надеялся на поддержку эджландцев на всякий случай — вдруг бы его положение при дворе калифа в один прекрасный день пошатнулось бы? Вот такие аргументы приводил Полти, когда Боб начинал проявлять беспокойство, и все же Боб тревожился. Ему казалось, что они, эджландские посланцы, исчерпали весь кредит доверия, нарушили все правила, осквернили все священные установления унангской веры.
Боб бросил недовольный взгляд на Эли Оли Али, подошел к бочонку и задумался — как же наполнить вином бурдюк?
Как он открывался, этот бочонок?
Полти тем временем продолжил беседу с гостем.
— Ойли?
— Майор-господин?
— Давно ли мы с тобой знакомы?
— Ну... Одну луну или чуть побольше.
— Ну, так, значит, мы с тобой, можно считать, старые приятели, верно я говорю?
— Конечно, майор-господин, конечно! — воскликнул толстяк-метис и восхищенно уставился на горящий кончик своей сигары. — До чего же у вас все хитро затеяно, у эджландцев! А ведь к табачку-то можно было бы и джарвела подмешать.
— Эта мысль нам приходила в голову. Ойли?
— Майор-господин?
— Скажи, почему у меня такое предчувствие, будто бы ты что-то скрываешь от меня?
— Пф-ф-ф! Ну, разве я не говорил, что в прозорливости эджландцам не откажешь? — Выражение физиономии метиса стало тоскливым. Он поднял руку и снял с макушки небрежно намотанный тюрбан. Оказалось, что голова у него перевязана.
— Ойли! Что случилось?
— Ах, майор-господин! На меня напали!
Боб, возившийся в углу с бочонком, перевернул его на бок. Орудуя боевым кинжалом Полти, он неуверенно тыкал его острием между клепками то тут, то там. Этот бочонок совсем не походил на те, самые обычные, что Бобу когда-то приходилось откупоривать в «Ленивом тигре»...
— Ах, майор-господин! Разбойников было несколько сотен! Я ничего не мог поделать, ничего!
Эли Оли Али смахнул слезы с глаз, выпятил дрожащую нижнюю губу и пустился в объяснения. Он, дескать, ехал домой, вез свою драгоценную поклажу, и вдруг из-за барханов выехала шайка злобных разбойников-уабинов. И откуда те проведали, что он там будет проезжать и что у него будет за груз, — этого он и знать не знал, и ведать не ведал... но готов был побиться об заклад: его подставил кто-то из Куатани. Да, один человек из Куатани... злодей с черным сердцем... Если и был у уабинов лазутчик в Жемчужине Побережья, так это он, треклятый Каска Далла, кто же еще!
Полти почти не слушал гостя. Он тихо проговорил:
— Так, значит, прекраснейшая из прекрасных...
— О да, великолепнейшая из великолепнейших, заветная мечта любого мужчины...
— Несравненный бриллиант...
— Моя сестрица... Коварно похищена!
У господина Бергроува вдруг хлынула кровь из носа. Промокая кровь парчовым шейным платком, он в отчаянии глазел по сторонам. При виде бочонка его взгляд мгновенно прояснился.
— Не умер ли я и не оказался ли в царстве Вечности? Полный бочонок!
Он не без труда приподнялся и сел, затем, пошатываясь, поднялся на ноги.
Полти укоризненно глянул на Эли Оли Али, протянул руку и осторожно отнял у гостя недокуренную сигару. Сводник с тоской проводил взглядом ее горящий кончик.
Полти бросил окурок на пол и вздохнул.
Боб продолжал атаки на бочонок. Теперь он пытался вскрыть его шпагой Полти, но как ни старался — ничего не получалось. Он уже и рукояткой колотил по клепкам, из которых был скроен бочонок, и лезвием шпаги пытался подцепить тут и там — бочонок упорно не поддавался. Господин Бергроув добрел до бочонка, навис над Бобом и стал давать ему советы, изнывая от желания поскорее выпить вина.
— О, храбрый воин! О, несравненный храбрец! — вдруг начал рассыпаться в похвалах толстяк-метис и наклонился поближе к Полти. — Майор-господин, а доводилось ли тебе слыхать хоть раз о девушках из племени ба-ба?
Изо рта у Эли Оли Али препротивно несло какой-то тухлятиной. Полти брезгливо наморщил нос и не слишком охотно поинтересовался:
— И что это за племя такое?
— Племя с побережья Ба-ба. Черненькие, ну прямо как таракашки. А шейки-то у них длинные и тоненькие, как стебелечки...
— Что ты замыслил, Ойли?
Метис хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты вновь послышался звон цепей, и на этот раз мальчишки-оборванцы ввели в покои эджландцев трех экзотических красавиц, наготу которых прикрывали только цепи. Губы девушек были закованы в железные намордники, чтобы они и пикнуть не могли.
У Полти от этого зрелища отвисла челюсть.
— Ойли, ты мне снова очень нравишься!
Метис ответил ему приветственным жестом.
— Ах, майор-господин, ты так добр, уж так добр!
— Это я и сам знаю, Ойли, — ухмыльнулся Полти, откинул полу халата и, порывшись в карманах, извлек мешочек с золотыми монетками. Задумчиво взвесил мешочек на ладони. — Они чисты, надеюсь?
— Чисты, как день, майор-господин! К ним никто не прикасался, ни один мужчина! Я самолично проверяю всех девчонок.
— Не сомневаюсь, — осклабился Полти и ухватил за пухлую грудь ту девушку, что стояла ближе других. Девушка вздрогнула и отшатнулась.
Полти ухмыльнулся. Она противится его ласкам — ну что ж, это совсем недурная приправа к любовным усладам. Но что-то все же тревожило его.
— Ойли?
— Майор-господин?
— Твоя сестрица. Скажи-ка мне снова, какая она?
Метис сокрушенно вздохнул.
— Майор-господин, на свете сыщется только одна красавица, которая может сравниться с моей сестрицей. Майор-господин, это я говорю о самой прекрасной женщине на свете, о принцессе Бела Доне. О, ведь мою сестрицу назвали Дона Белой — словно хотели сказать, что она — как бы отражение принцессы, сверкающее в глубинах волшебного зерцала. Вот уж воистину — Мерцающая Принцесса!
Метис снова горестно вздохнул. Полти одарил его сочувственным взглядом.
А потом произошло сразу два события, которые нарушили эту трогательную сцену.
Сначала Полти резко отвернулся и его рука соскользнула с груди девушки из племени ба-ба.
— Уведи их прочь отсюда!
— Майор-господин?!
— Уведи их прочь, я кому сказал?
А потом из угла покоев послышался громкий треск.
— Нет! — вскричал Боб. — О нет!
Господин Бергроув с размаху, во весь рост, шлепнулся в разлившуюся по полу лужу вина.
Глава 26
Сегодня, тайком пробираясь к месту тайной встречи, Рашид Амр Рукр ощущает нетерпение, граничащее со злостью. С тех пор как стемнело, он страдал и мучился ожиданием, но только теперь, посреди ночи, он уверился в том, что тот, кого он ищет, будет здесь. Разве не время поторопиться к тому, кто ждет так трепетно, так благоговейно? Как же именно сейчас, когда события близятся к развязке, Золотой может заставлять его ждать? У шейха чуть было не мелькнула мысль: «Как Золотой смеет!..»
Но, вспомнив обо всех вожделенных наградах, которые его ожидают, обуреваемый гордыней человек пытается прогнать эти опасные мысли, и тут наконец перед ним возникает долгожданное видение. Мужчина неуклюже валится ничком на песок.
— Глупец, — слышится голос, в котором звучит почти добродушное подшучивание. — Что это ты так взбесился? Это я тебя разозлил?
— О нет, Золотой, нет! — Шейх в страхе приподнимает голову. — Что, кроме вожделения, я могу ощущать, когда наша цель так близка?
Золотые глаза разгораются ярче. По телу шейха распространяется резкая, острая боль. Он охает, сгибается в поясе, но боль быстро проходит.
Это намек — не более. А может быть — обещание.
— Даже не вздумай лгать мне, уабин! Пусть ты всемогущ для своих грязных кочевников, но что такое твоя земная власть по сравнению с моей, божественной?
Золотистая фигура начинает медленно поворачиваться. Она сверкает в свете луны и медленно кружит над песком. Шейх дрожит и тут же мысленно ругает себя — ведь никогда прежде он не ведал страха и не опускал головы ни перед кем из людей... Да — из людей... На миг он задумывается: уж не сглупил ли он, поверив в обещания этого таинственного искусителя, поставив свою судьбу в зависимость от этой сделки, от этого союза? Но тут он вновь вспоминает об обещанных ему прелестях власти и богатства, и его сомнения превращаются в мельчайшие песчинки, которых такое великое множество в пустыне.
А потом он думает о том, что зачем-то нужен Золотому — точно так же, как Золотой нужен ему. Взгляд его становится дерзким, и когда странное видение поворачивается к нему, он встречает его этим прямым и смелым взором. Подобная дерзость может привести к новой пытке, но когда Золотой снова начинает говорить, его голос звучит совсем иначе.
— Это верно, уабин, мы нужны друг другу, если хотим достичь той власти, к которой стремимся. Целый мир для тебя — а для меня луна и звезды! Мы ведь так с тобой договорились, верно? Наша судьба близка — но, уабин, теперь мы не должны подвести друг друга. Даже за тот краткий срок, что истек со времени нашего последнего разговора, твоя роль стала еще более важной и насущной. Ты гадаешь, почему я опоздал на встречу сегодня? Я опоздал потому, что мое земное воплощение захвачено в плен.
— В плен, о Золотой? — Шейхом овладевает гнев. — Как же это так? Неужели куатанийцы уже явили свою трусость, коварство и предательство? Ярость, с которой я обрушусь на них теперь, будет страшнее вдвойне!
— Пусть это будет так, что бы ни случилось. Но нет, они еще не показали себя во всей красе — в отличие от меня. — Золотая фигура медлит — вероятно, что-то обдумывает. — Я не стал пытаться бежать из плена, потому что пленили меня ненадолго, а я пока не должен — и не желаю — появляться перед смертными в своем истинном обличье. Все, что случилось этой ночью, было игрой — так они думают. Игрой, развлечением для калифа. Но разве я глупец? Лазутчики, приспешники Тота уже добрались до этого маленького царька — вернее, до его визиря, который управляет калифом, как марионеткой. Случившееся было не игрой, а предупреждением. Один из моих спутников томится в подземелье дворца, а другой пропал без вести, и тут тоже дело в какой-то злобной игре, ибо мое сознание, способное свободно перемещаться по просторам этих пустынных земель, нигде не может разыскать его! Положение почти отчаянное. Тебе нужно поторопиться, уабин. Быстрота и натиск — вот что сейчас важнее всего.
Речи Золотого шейху малопонятны, но зато последние слова он понял прекрасно.
— Золотой, все будет, как мы задумали! Утром я освобожу город...
— Освободишь? — Золотой впервые в таком настроении — он едва удерживается от смеха.
— О, Золотой, я освобожу Куатани для нас с тобой! А остальные пусть называют это как хотят! Какое мне дело до того, что думают люди? Лишь бы они трепетали под пятой уабинов! Разве племя под моим предводительством не сотрясло всю империю? Разве не треснули уже ее стены? Разве они скоро не падут? Вспомни о сотнях бесстрашных набегов, которые я совершил в прошлом, вспомни...
— Не надо вспоминать прошлое! Что такое какие-то ничтожные маленькие победы по сравнению с той славой, которая ожидает тебя завтра? Что такое власть, которую ты знал до сих пор, в сравнении с той истинной славой, которой мы жаждем? Девушка, уабин, подумай хотя бы о девушке! Приблизься! Скрепим наш союз в преддверии предстоящего триумфа!
После этих слов двое странных союзников берутся за руки и между ними вспыхивает ослепительный свет. А когда Рашид Амр Рукр снова падает на песок и остается один, у него еще несколько мгновений остается такое ощущение, будто он уже наделен той властью, к которой так стремится, будто эта власть переполняет его, владеет им, сжигает его, как огонь. Нынче ночью это ощущение растает, но разве совсем скоро, через несколько лун, эта власть не станет принадлежать ему навсегда?
Только он успел разлечься на удобной кушетке, как послышался стук в дверь и вошел визирь Хасем. Калиф и визирь крепко обнялись. Их объятие было долгим — такой ритуал они всегда совершали перед тем, как расстаться на ночь. Ходили слухи о том, что их отношения несколько более близки, нежели положено владыке и его советнику, но на самом деле, хотя в обязанности визиря и входило обеспечение своего господина и повелителя определенными радостями жизни, самолично он калифу эти радости не дарил. На самом деле, он бы и не мог их подарить калифу при всем своем желании — относительно этих радостей у калифа имелись совершенно особенные пристрастия, речь о которых пойдет в свой черед. Пока же достаточно будет сказать следующее: для удовлетворения этих потребностей калифа визирь напрочь не годился и искренне тому радовался. Тем не менее он всей душой пекся о том, чтобы господину и повелителю было хорошо, и потому, естественно, поинтересовался, не нуждается ли калиф в маленьком... утешении.
— Попал в точку. Ваганское колдовство. Вот этот-то треклятый ваган и обучил бастарда всему, что сам умел. Ну, ты только подумай своей башкой: трудно ли калеке, который вдруг выучился ходить ножками, как мы с тобой, Боб, ходим, взять да и преобразиться до неузнаваемости? Сбить нас со следа трудно ему, что ли? Ему это, Боб, пара пустяков! Ты что, забыл, как раз его молнией ударило, а он жив остался?
— Но... но как же тогда его смогут казнить? — ошарашенно вопросил Боб.
Полти не совсем понял вопрос друга.
— Но ведь калиф нам во время пиршества все доподлинно сказал или нет? Очень надеюсь, они все-таки не откажутся от кастрации — жду не дождусь, когда увижу это своими глазами.
Сигара Полти догорела, и он швырнул окурок на пол. Затем он улегся на бок и стал любоваться своим отражением в высоком вертящемся зеркале, что красовалось в резной раме рядом с диваном. Полти рассеянно потеребил Пенге — так он именовал свои внушительные гениталии.
— У него был дружок, — заметил Боб через несколько мгновений.
— Чего-чего?
— Дружок был у бастарда. Мальчишка-ваган. Вот этот точно был смуглый. И ростом он был поменьше чуток — ваган этот.
— Хочешь сказать — как тот малый, что сидел напротив нас во время пиршества у калифа?
Боб кивнул.
— Боб, не пори чепухи. На кой ляд лорду Эмпстеру сдался какой-то вшивый ваган? Он все время говорил про этого малого, что он — его подопечный, а мы-то отлично знаем, что его подопечный — бастард.
Валявшийся на полу господин Бергроув застонал, приподнялся на локтях, но встать ему не удалось — он сумел лишь перевернуться на спину, да и то неловко. Полы его халата распахнулись, и оказалось, что под халатом на нем — эджландская одежда. Полти презрительно смотрел на Бергроува. Еще несколько сезонов назад костюм Жака был из числа наимоднейших, какие только шил придворный портной Квисто — хозяин лучшей в Агондоне мастерской. Теперь же этот шедевр портновского ремесла пребывал в самом что ни на есть затрапезном состоянии.
— Тоже мне агент по особым поручениям! — расхохотался Полти. — Тоже мне молодой человек из высшего общества! Представить только — дамы складывали о нем сказания, а в Варби он считался самым красивым холостяком!
— Он так и не сумел оправиться после этого... происшествия с барышней Пеллигрю, — осторожно заметил Боб.
Господин Бергроув перевернулся на бок. Его вытошнило.
— Иноземное... дерьмо! — выругался он.
— Похоже, он не договорился с едой, — философски изрек Боб, глядя на Бергроува.
Полти закурил новую сигару.
— Ну, поднимайся, Жак! — окликнул он Бергроува не слишком ласково. — Ты хоть бы на диван лег, что ли. Что же мне, перешагивать через твое треклятое тело, когда я ночью встану помочиться?
— Похоже, Полти, он опять отрубился, — хихикнул Боб.
— Ох и надоел же он мне! Дай-ка ему пинка хорошего, Боб.
Боб растерялся.
— Пни его, я сказал!
Боб на этот раз послушался и наградил Бергроува увесистым пинком.
Будь у Бергроува силы, он бы, пожалуй, возмутился и дал бы Бобу сдачи. Но он только охнул, закашлялся и в конце концов пополз к своему дивану. Путь его не получился самым коротким и прямым: по дороге Бергроув наткнулся на зеркало и прекрасная резная рама закачалась. Зеркало треснуло.
Боб вздохнул. Полти презрительно указал на Бергроува пальцем.
— Вот ведь потеха — он как пьяный, даже когда не пьяный. Откуда ему пьяным-то быть, верно я говорю?
— Он джарвела перебрал.
— Джарвела? Да нет, он пьяный. Вдребезину!
— Наверное, у него спиртное по жилам течет все время, Полти. Как у моего папаши-покойничка.
— У старины Эбенезера? — Полти на пару мгновений сдвинул брови, припоминая горького пьяницу из «Ленивого тигра», и вздохнул. — Эх, Боб, и давно же, кажется, это было — наши золотые денечки в Ирионе!
— Ну, не так чтобы уж очень давно, — просияв, робко возразил Боб.
— Но ты заметь, как далеко мы пошли.
— Это ты далеко пошел, Полти. Майор Вильдроп! Подумать только! За такой короткий срок!
Боб успел поднатореть в искусстве лести.
— Что верно, то верно, — довольно осклабился Полти, вальяжно похлопал ладонью по дивану, и Боб радостно поспешил усесться рядом с любимым другом. Полти обнял его за плечи. — А знаешь, дружище, ты вполне можешь тоже гордиться собой.
— Да что ты, Полти?
— Ну, ты сам рассуди: ты сейчас где находишься? Ты сейчас находишься не где-нибудь, а в Унанг-Лиа, и играешь отведенную тебе роль в исполнении очень важного задания! И ведь это совсем неплохо для сынка какого-то пьяницы-оборванца и старой потаскухи с физиономией, изрытой оспинами, — совсем неплохо, если кто спросит меня!
Полти сегодня был в наилучшем расположении духа — в этом можно было не сомневаться. Раньше вечером Боб, сидя за пиршественным столом, даже жалел изменников-красномундирников и все ждал и боялся того мгновения, когда они угодят в заранее расставленный капкан, а теперь уже радовался тому, что тех вскоре ожидают всяческие беды и мучения. Если бы что-то пошло не так, Полти бы сейчас бушевал, был бы вне себя от злости и швырялся бы чем попало, что бы ни подвернулось под руку.
Боб застенчиво проговорил:
— Я же просто твой слуга, Полти.
— Ну, это ты зря, приятель. Ты по званию лейтенант и мой адъютант в придачу — это тебе не слуга какой-нибудь.
— Нет?
— Однако я очень тронут той верностью, которую ты ко мне проявляешь. Будь ты моим слугой, я бы не пожелал более преданного слуги.
На глаза Боба набежали слезы.
— Можно, я сниму с тебя сапоги, Полти?
Синий дымок сигары заклубился, окутал рыжие кудряшки Полти, когда он откинулся на подушки. Он с готовностью позволил Бобу поухаживать за ним. «Порой, — думал Полти, — жизнь совсем недурна, просто-таки совсем недурна». Быть героем сражений — тоже неплохо, но куда как лучше быть агентом по особым поручениям. Представить только — какая слава ожидала его в самом недалеком будущем, теперь, когда в расставленную им западню попался не кто-нибудь, а сам Джем-бастард!
Полти любовно лелеял надежду на то, что благодарная нация в один прекрасный день вознаградит его по заслугам. Он изредка задумывался о мучениях и несчастьях, в конце концов постигших его отца. Судьба командора Вильдропа, чем не подтверждение того, что слава, добытая на полях сражений, — вещь ненадежная. Полти, впрочем, не слишком надеялся на то, что успешное выполнение возложенной на него тайной миссии принесет ему желанную славу. Кем, если на то пошло, он был в глазах света? Правительственным чиновником, посланным в Унанг для отбора рабов, которых должны были затем доставить в эджландские колонии. Рабы приобретались в обмен на поставляемое в Куатани вооружение. Работа эта была не слишком заметная и к тому же нудная. Разве торговля к лицу светскому молодому человеку? Правда, рабыни время от времени утешали Полти, развеивали его скуку.
О, если бы только он смог разыскать свою сводную сестрицу, будь она трижды неладна! Полти заглянул в Агондон совсем ненадолго перед тем, как отправиться с новым заданием. У него не было времени заниматься розысками Каты, не было также времени и на то, чтобы позировать художникам и скульпторам, получать щедрые подарки и посещать устраиваемые в его честь обеды. Полти, однако, не сомневался в том, что все это непременно будет в его жизни. Он заслужил это, но насколько же быстрее все эти радости распахнули бы двери перед ним, если бы он был богат и титулован!
Блаженную истому словно рукой сняло. Полти ощутил знакомую тупую злобу.
Он вскочил и грубо оттолкнул Боба.
— Будь она проклята, эта сука, будь она проклята!
— Какая... сука? Полти, да что с тобой?
Но Боб все понимал, а Полти и не подумал ответить. Он подошел к окну и угрюмо встал перед ставнями, глядя сквозь узорчатые прорези. Подумать только: богатство и дворянский титул могли бы уже принадлежать ему — но, согласно завещанию отца, он мог заполучить все это только в том случае, если бы женился на своей сводной сестре, а та куда-то бесследно пропала!
В соседней комнате ударили в гонг.
Полти глубоко, страстно втянул ноздрями воздух. Да, он разозлился не на шутку, но все же не мог остаться бесчувственным к возможности как следует развлечься. Он обернулся и широко улыбнулся, приветствуя толстяка в длинных шлепанцах с загнутыми кверху мысками. Толстяк вперевалочку шел навстречу Полти, раскинув руки.
— Майор-господин!
— Ойли! Дружище!
Полти радушно обнял гостя, предложил ему сесть. Толстяк устроился на диване, поджал под себя ноги. Полти поинтересовался, чего бы гость пожелал. Джарвела? Вина? Поесть?
— Майор-господин, ты меня балуешь! Разве это ты должен угождать мне, когда угождение тебе — моя первейшая обязанность? Пф-ф-ф! — Толстяк заговорил потише: — Ну, разве что, может быть, одну эджландскую сигарку, а?
Полти открыл портсигар.
— Боб, подай огниво! И лучшего вина! Мы выпьем за Ойли и споем застольную песню!
Толстяк просиял.
Полти ответил ему улыбкой.
— У тебя, как я погляжу, новый тюрбан, Ойли?
— Тебе нравится, господин? П-ф-ф! Да это так... жалкое тряпье.
— Ну нет! Наверняка ты за него отвалил пару-тройку корзонов, готов поспорить. — Походив по покоям из угла в угол, Полти вдруг уселся рядом с гостем. — А ты немного припозднился, Ойли.
— Эли.
— Что-что?
— Эли. Меня так зовут.
— А я тебя буду называть Ойли.
— Ох уж этот ваш эджландский выговор! Никак не привыкну. На мой слух странно звучит, странно!
— А для меня ваш говор тоже не слишком привычен, Ойли. Ну а как насчет девчонки? — В соседней комнате, словно бы в ответ на вопрос Полти, послышался звон цепей. — Ну, конечно, ты ее привел, и зачем я спрашиваю! Боб, вина! Налей-ка его в золотые кубки, пожалуй, а не в кувшине подавай.
— А-а-а... вина нет, Полти.
— Что?
Боб продемонстрировал другу пустой бурдюк.
— Жак, ах ты, мерзкая свинья! — Полти вскочил, размашистым шагом подошел к Бобу, схватил бурдюк. Эли Оли Али последовал примеру майора-господина и тоже вскочил с дивана. Полти размахнулся и принялся охаживать пустым бурдюком по ягодицам вдребезги пьяного эджландца, развалившегося на диване.
Господин Бергроув закашлялся, брызгая слюной. Полти отвернулся от него и ухмыльнулся.
— Ах, майор-господин, твой гнев не ведает границ!
— Как же он может ведать какие-то границы, Ойли, когда я вынужден отказать в гостеприимстве такому дорогому гостю? Неужто этот тупица не знает, как тяжело раздобыть вино в Унанге? О, он думает только о том, как бы себя ублажить, а на других ему наплевать!
Масленые глазки метиса засверкали.
— Майор-господин, а я для вас прихватил бочоночек.
— Прихватил? Ну, надо же, а я думал, что ты мне только девочку привезешь! Ну, давай-ка, Ойли, кати сюда этот бочонок, поскорее, не томи!
Метис хлопнул в ладоши, и в покоях появились двое мальчишек — уличных оборванцев. Они проворно вкатили в комнату небольшой изукрашенный резьбой бочонок и поставили его в угол. Боб наблюдал за оборванцами неприязненным взглядом. Он уже не испытывал никаких сомнений в том, что во Дворце с Благоуханными Ступенями продается и покупается положительно все. Ясное дело: стражникам можно было сунуть взятку. Но все же Полти мог бы вести себя поосторожнее! Ведь так можно было запросто навлечь на себя гнев калифа! Правда, Полти все время уверял Боба в том, что способен вертеть визирем Хасемом, как ему вздумается. Может быть, так оно и было. Ясное дело: для визиря крайне важно было поддерживать хорошие отношения с правительством Эджландии, и не только ради того, чтобы получать оружие в обмен на рабов. Нет, визирь был человеком дальновидным и потому надеялся на поддержку эджландцев на всякий случай — вдруг бы его положение при дворе калифа в один прекрасный день пошатнулось бы? Вот такие аргументы приводил Полти, когда Боб начинал проявлять беспокойство, и все же Боб тревожился. Ему казалось, что они, эджландские посланцы, исчерпали весь кредит доверия, нарушили все правила, осквернили все священные установления унангской веры.
Боб бросил недовольный взгляд на Эли Оли Али, подошел к бочонку и задумался — как же наполнить вином бурдюк?
Как он открывался, этот бочонок?
Полти тем временем продолжил беседу с гостем.
— Ойли?
— Майор-господин?
— Давно ли мы с тобой знакомы?
— Ну... Одну луну или чуть побольше.
— Ну, так, значит, мы с тобой, можно считать, старые приятели, верно я говорю?
— Конечно, майор-господин, конечно! — воскликнул толстяк-метис и восхищенно уставился на горящий кончик своей сигары. — До чего же у вас все хитро затеяно, у эджландцев! А ведь к табачку-то можно было бы и джарвела подмешать.
— Эта мысль нам приходила в голову. Ойли?
— Майор-господин?
— Скажи, почему у меня такое предчувствие, будто бы ты что-то скрываешь от меня?
— Пф-ф-ф! Ну, разве я не говорил, что в прозорливости эджландцам не откажешь? — Выражение физиономии метиса стало тоскливым. Он поднял руку и снял с макушки небрежно намотанный тюрбан. Оказалось, что голова у него перевязана.
— Ойли! Что случилось?
— Ах, майор-господин! На меня напали!
Боб, возившийся в углу с бочонком, перевернул его на бок. Орудуя боевым кинжалом Полти, он неуверенно тыкал его острием между клепками то тут, то там. Этот бочонок совсем не походил на те, самые обычные, что Бобу когда-то приходилось откупоривать в «Ленивом тигре»...
— Ах, майор-господин! Разбойников было несколько сотен! Я ничего не мог поделать, ничего!
Эли Оли Али смахнул слезы с глаз, выпятил дрожащую нижнюю губу и пустился в объяснения. Он, дескать, ехал домой, вез свою драгоценную поклажу, и вдруг из-за барханов выехала шайка злобных разбойников-уабинов. И откуда те проведали, что он там будет проезжать и что у него будет за груз, — этого он и знать не знал, и ведать не ведал... но готов был побиться об заклад: его подставил кто-то из Куатани. Да, один человек из Куатани... злодей с черным сердцем... Если и был у уабинов лазутчик в Жемчужине Побережья, так это он, треклятый Каска Далла, кто же еще!
Полти почти не слушал гостя. Он тихо проговорил:
— Так, значит, прекраснейшая из прекрасных...
— О да, великолепнейшая из великолепнейших, заветная мечта любого мужчины...
— Несравненный бриллиант...
— Моя сестрица... Коварно похищена!
У господина Бергроува вдруг хлынула кровь из носа. Промокая кровь парчовым шейным платком, он в отчаянии глазел по сторонам. При виде бочонка его взгляд мгновенно прояснился.
— Не умер ли я и не оказался ли в царстве Вечности? Полный бочонок!
Он не без труда приподнялся и сел, затем, пошатываясь, поднялся на ноги.
Полти укоризненно глянул на Эли Оли Али, протянул руку и осторожно отнял у гостя недокуренную сигару. Сводник с тоской проводил взглядом ее горящий кончик.
Полти бросил окурок на пол и вздохнул.
Боб продолжал атаки на бочонок. Теперь он пытался вскрыть его шпагой Полти, но как ни старался — ничего не получалось. Он уже и рукояткой колотил по клепкам, из которых был скроен бочонок, и лезвием шпаги пытался подцепить тут и там — бочонок упорно не поддавался. Господин Бергроув добрел до бочонка, навис над Бобом и стал давать ему советы, изнывая от желания поскорее выпить вина.
— О, храбрый воин! О, несравненный храбрец! — вдруг начал рассыпаться в похвалах толстяк-метис и наклонился поближе к Полти. — Майор-господин, а доводилось ли тебе слыхать хоть раз о девушках из племени ба-ба?
Изо рта у Эли Оли Али препротивно несло какой-то тухлятиной. Полти брезгливо наморщил нос и не слишком охотно поинтересовался:
— И что это за племя такое?
— Племя с побережья Ба-ба. Черненькие, ну прямо как таракашки. А шейки-то у них длинные и тоненькие, как стебелечки...
— Что ты замыслил, Ойли?
Метис хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты вновь послышался звон цепей, и на этот раз мальчишки-оборванцы ввели в покои эджландцев трех экзотических красавиц, наготу которых прикрывали только цепи. Губы девушек были закованы в железные намордники, чтобы они и пикнуть не могли.
У Полти от этого зрелища отвисла челюсть.
— Ойли, ты мне снова очень нравишься!
Метис ответил ему приветственным жестом.
— Ах, майор-господин, ты так добр, уж так добр!
— Это я и сам знаю, Ойли, — ухмыльнулся Полти, откинул полу халата и, порывшись в карманах, извлек мешочек с золотыми монетками. Задумчиво взвесил мешочек на ладони. — Они чисты, надеюсь?
— Чисты, как день, майор-господин! К ним никто не прикасался, ни один мужчина! Я самолично проверяю всех девчонок.
— Не сомневаюсь, — осклабился Полти и ухватил за пухлую грудь ту девушку, что стояла ближе других. Девушка вздрогнула и отшатнулась.
Полти ухмыльнулся. Она противится его ласкам — ну что ж, это совсем недурная приправа к любовным усладам. Но что-то все же тревожило его.
— Ойли?
— Майор-господин?
— Твоя сестрица. Скажи-ка мне снова, какая она?
Метис сокрушенно вздохнул.
— Майор-господин, на свете сыщется только одна красавица, которая может сравниться с моей сестрицей. Майор-господин, это я говорю о самой прекрасной женщине на свете, о принцессе Бела Доне. О, ведь мою сестрицу назвали Дона Белой — словно хотели сказать, что она — как бы отражение принцессы, сверкающее в глубинах волшебного зерцала. Вот уж воистину — Мерцающая Принцесса!
Метис снова горестно вздохнул. Полти одарил его сочувственным взглядом.
А потом произошло сразу два события, которые нарушили эту трогательную сцену.
Сначала Полти резко отвернулся и его рука соскользнула с груди девушки из племени ба-ба.
— Уведи их прочь отсюда!
— Майор-господин?!
— Уведи их прочь, я кому сказал?
А потом из угла покоев послышался громкий треск.
— Нет! — вскричал Боб. — О нет!
Господин Бергроув с размаху, во весь рост, шлепнулся в разлившуюся по полу лужу вина.
Глава 26
СВЕТ ВО ТЬМЕ
Походные костры. Верблюды. Длинные белые балахоны. Песня, звенящая над барханами. Мы уже бывали тут раньше, или, по крайней мере, нам так кажется. На самом деле теперь уабины намного ближе к Куатани. Куда как ближе.
Так гори же, гори, пламеней, полыхай!
И в горнило любви больше угля бросай!
Счастлив тот, кто женат на любимой своей.
Ты женился — гори, полыхай, пламеней!
Сегодня, тайком пробираясь к месту тайной встречи, Рашид Амр Рукр ощущает нетерпение, граничащее со злостью. С тех пор как стемнело, он страдал и мучился ожиданием, но только теперь, посреди ночи, он уверился в том, что тот, кого он ищет, будет здесь. Разве не время поторопиться к тому, кто ждет так трепетно, так благоговейно? Как же именно сейчас, когда события близятся к развязке, Золотой может заставлять его ждать? У шейха чуть было не мелькнула мысль: «Как Золотой смеет!..»
Но, вспомнив обо всех вожделенных наградах, которые его ожидают, обуреваемый гордыней человек пытается прогнать эти опасные мысли, и тут наконец перед ним возникает долгожданное видение. Мужчина неуклюже валится ничком на песок.
— Глупец, — слышится голос, в котором звучит почти добродушное подшучивание. — Что это ты так взбесился? Это я тебя разозлил?
— О нет, Золотой, нет! — Шейх в страхе приподнимает голову. — Что, кроме вожделения, я могу ощущать, когда наша цель так близка?
Золотые глаза разгораются ярче. По телу шейха распространяется резкая, острая боль. Он охает, сгибается в поясе, но боль быстро проходит.
Это намек — не более. А может быть — обещание.
— Даже не вздумай лгать мне, уабин! Пусть ты всемогущ для своих грязных кочевников, но что такое твоя земная власть по сравнению с моей, божественной?
Золотистая фигура начинает медленно поворачиваться. Она сверкает в свете луны и медленно кружит над песком. Шейх дрожит и тут же мысленно ругает себя — ведь никогда прежде он не ведал страха и не опускал головы ни перед кем из людей... Да — из людей... На миг он задумывается: уж не сглупил ли он, поверив в обещания этого таинственного искусителя, поставив свою судьбу в зависимость от этой сделки, от этого союза? Но тут он вновь вспоминает об обещанных ему прелестях власти и богатства, и его сомнения превращаются в мельчайшие песчинки, которых такое великое множество в пустыне.
А потом он думает о том, что зачем-то нужен Золотому — точно так же, как Золотой нужен ему. Взгляд его становится дерзким, и когда странное видение поворачивается к нему, он встречает его этим прямым и смелым взором. Подобная дерзость может привести к новой пытке, но когда Золотой снова начинает говорить, его голос звучит совсем иначе.
— Это верно, уабин, мы нужны друг другу, если хотим достичь той власти, к которой стремимся. Целый мир для тебя — а для меня луна и звезды! Мы ведь так с тобой договорились, верно? Наша судьба близка — но, уабин, теперь мы не должны подвести друг друга. Даже за тот краткий срок, что истек со времени нашего последнего разговора, твоя роль стала еще более важной и насущной. Ты гадаешь, почему я опоздал на встречу сегодня? Я опоздал потому, что мое земное воплощение захвачено в плен.
— В плен, о Золотой? — Шейхом овладевает гнев. — Как же это так? Неужели куатанийцы уже явили свою трусость, коварство и предательство? Ярость, с которой я обрушусь на них теперь, будет страшнее вдвойне!
— Пусть это будет так, что бы ни случилось. Но нет, они еще не показали себя во всей красе — в отличие от меня. — Золотая фигура медлит — вероятно, что-то обдумывает. — Я не стал пытаться бежать из плена, потому что пленили меня ненадолго, а я пока не должен — и не желаю — появляться перед смертными в своем истинном обличье. Все, что случилось этой ночью, было игрой — так они думают. Игрой, развлечением для калифа. Но разве я глупец? Лазутчики, приспешники Тота уже добрались до этого маленького царька — вернее, до его визиря, который управляет калифом, как марионеткой. Случившееся было не игрой, а предупреждением. Один из моих спутников томится в подземелье дворца, а другой пропал без вести, и тут тоже дело в какой-то злобной игре, ибо мое сознание, способное свободно перемещаться по просторам этих пустынных земель, нигде не может разыскать его! Положение почти отчаянное. Тебе нужно поторопиться, уабин. Быстрота и натиск — вот что сейчас важнее всего.
Речи Золотого шейху малопонятны, но зато последние слова он понял прекрасно.
— Золотой, все будет, как мы задумали! Утром я освобожу город...
— Освободишь? — Золотой впервые в таком настроении — он едва удерживается от смеха.
— О, Золотой, я освобожу Куатани для нас с тобой! А остальные пусть называют это как хотят! Какое мне дело до того, что думают люди? Лишь бы они трепетали под пятой уабинов! Разве племя под моим предводительством не сотрясло всю империю? Разве не треснули уже ее стены? Разве они скоро не падут? Вспомни о сотнях бесстрашных набегов, которые я совершил в прошлом, вспомни...
— Не надо вспоминать прошлое! Что такое какие-то ничтожные маленькие победы по сравнению с той славой, которая ожидает тебя завтра? Что такое власть, которую ты знал до сих пор, в сравнении с той истинной славой, которой мы жаждем? Девушка, уабин, подумай хотя бы о девушке! Приблизься! Скрепим наш союз в преддверии предстоящего триумфа!
После этих слов двое странных союзников берутся за руки и между ними вспыхивает ослепительный свет. А когда Рашид Амр Рукр снова падает на песок и остается один, у него еще несколько мгновений остается такое ощущение, будто он уже наделен той властью, к которой так стремится, будто эта власть переполняет его, владеет им, сжигает его, как огонь. Нынче ночью это ощущение растает, но разве совсем скоро, через несколько лун, эта власть не станет принадлежать ему навсегда?
В ту ночь, вернувшись в свою опочивальню, калиф Оман Эльмани чувствовал себя менее довольным, чем мог бы и должен был бы чувствовать по завершении столь удачного вечера. Захвачены в плен эджландцы — о да, это был забавный спектакль, что верно, то верно, но бед у калифа хватало, и, чтобы развеять его тоску, нужны были развлечения более яркие. Калиф размышлял о завтрашних казнях и о том, что его дочь должна вновь появиться перед толпами народа. Какая ужасная тайна скрывалась за ее прославленной красотой! Калиф горестно вздохнул, на его глаза навернулись слезы. Он сердито заморгал. Что толку плакать?
А женился — гори, пламеней, полыхай!
Все в огне свой страсти без меры сжигай!
Уабины одни править миром должны,
А милей Бела Доны не сыщешь жены!
Только он успел разлечься на удобной кушетке, как послышался стук в дверь и вошел визирь Хасем. Калиф и визирь крепко обнялись. Их объятие было долгим — такой ритуал они всегда совершали перед тем, как расстаться на ночь. Ходили слухи о том, что их отношения несколько более близки, нежели положено владыке и его советнику, но на самом деле, хотя в обязанности визиря и входило обеспечение своего господина и повелителя определенными радостями жизни, самолично он калифу эти радости не дарил. На самом деле, он бы и не мог их подарить калифу при всем своем желании — относительно этих радостей у калифа имелись совершенно особенные пристрастия, речь о которых пойдет в свой черед. Пока же достаточно будет сказать следующее: для удовлетворения этих потребностей калифа визирь напрочь не годился и искренне тому радовался. Тем не менее он всей душой пекся о том, чтобы господину и повелителю было хорошо, и потому, естественно, поинтересовался, не нуждается ли калиф в маленьком... утешении.