Страница:
— Что?! Они исчезли? Они мертвы? — Сводник в сердцах влепил своей наемнице оплеуху. — Глупая старая карга! Каска Далла хвастается тем, что у него самая лучшая «холодная» в городе, а ты мне теперь говоришь, что у меня там ни одного узника не осталось? Тупая, тупая старуха!
Боб тем временем спрятался под стол. Табурет под ним немилосердно трещал. Ну вот, теперь можно... Только бы никто не увидел. Мочевой пузырь Боба был готов лопнуть в любое мгновение...
Новая оплеуха.
— Не смей бить меня, ах ты, свинья, жирная свинья, грязный метис!
— Пф-ф-ф! Да мы гордые, да? Старая карга, ты больше не принадлежишь себе самой! Не забывай, кто тебе платит! И неплохо платит, между прочим! Ступай к Каске Далле — посмотришь, что ты от него получишь! А теперь ступай в подпол да приведи кого-нибудь из оборванцев — глядишь, и они сгодятся.
— И кого же? Уж не твоего ли братца? А может, предпочтешь собственного сыночка?
— Не пори чепухи! Я про других говорю! Пф-ф-ф! За кого ты меня принимаешь?
Боб возился с завязками штанов. Все его тело сводило спазмами. Еще немного развернуться, еще капельку...
Боб рухнул на пол — табурет под ним с треском развалился.
— Грязные неверные! — вспылила мать-Мадана. — Прочь отсюда!
— Постой-ка, а ведь я знаю эту парочку! — воскликнул Эли Оли Али. Пригладив усы, он воззрился на двоих эджландцев, один из которых спал пьяным сном, а другой валялся под столом. По полу, вокруг туфель сводника расплывалась горячая лужица мочи. Жирные губы Эли тронула довольная ухмылка. Мало кого он так презирал и ненавидел, как эджландцев, а из всех знакомых ему эджландцев больше всего он презирал майора Полтисса Вильдропа. И вот теперь Эли представилась возможность хотя бы немножко отомстить ненавистному майору.
— Скорее, старуха, помоги-ка мне. Меня ждут во дворце, но я еще успею поселить этих мерзавцев в новом жилище! Пусть охладятся маленько!
— Ты коварный змей, метис, самый коварный на свете!
Глава 37
Глава 38
Боб тем временем спрятался под стол. Табурет под ним немилосердно трещал. Ну вот, теперь можно... Только бы никто не увидел. Мочевой пузырь Боба был готов лопнуть в любое мгновение...
Новая оплеуха.
— Не смей бить меня, ах ты, свинья, жирная свинья, грязный метис!
— Пф-ф-ф! Да мы гордые, да? Старая карга, ты больше не принадлежишь себе самой! Не забывай, кто тебе платит! И неплохо платит, между прочим! Ступай к Каске Далле — посмотришь, что ты от него получишь! А теперь ступай в подпол да приведи кого-нибудь из оборванцев — глядишь, и они сгодятся.
— И кого же? Уж не твоего ли братца? А может, предпочтешь собственного сыночка?
— Не пори чепухи! Я про других говорю! Пф-ф-ф! За кого ты меня принимаешь?
Боб возился с завязками штанов. Все его тело сводило спазмами. Еще немного развернуться, еще капельку...
Боб рухнул на пол — табурет под ним с треском развалился.
— Грязные неверные! — вспылила мать-Мадана. — Прочь отсюда!
— Постой-ка, а ведь я знаю эту парочку! — воскликнул Эли Оли Али. Пригладив усы, он воззрился на двоих эджландцев, один из которых спал пьяным сном, а другой валялся под столом. По полу, вокруг туфель сводника расплывалась горячая лужица мочи. Жирные губы Эли тронула довольная ухмылка. Мало кого он так презирал и ненавидел, как эджландцев, а из всех знакомых ему эджландцев больше всего он презирал майора Полтисса Вильдропа. И вот теперь Эли представилась возможность хотя бы немножко отомстить ненавистному майору.
— Скорее, старуха, помоги-ка мне. Меня ждут во дворце, но я еще успею поселить этих мерзавцев в новом жилище! Пусть охладятся маленько!
— Ты коварный змей, метис, самый коварный на свете!
Глава 37
НОВАЯ УДАЧА ЭЛИ ОЛИ АЛИ
Эли Оли Али по дороге к Дворцу с Благоуханными Ступенями продолжал смеяться про себя. Эджландцы, туда же! Думают, что они лучше всех, да? Переступая с ноги на ногу от нетерпения, жирный сводник показал стражникам свой перстень с печатью калифа, после чего устремился к покоям владыки.
Конечно же, Эли Али Оли не считал эджландцев выше себя. Он всегда полагал, что выше него вообще никого нет. На взгляд Эли, даже калиф и визирь существовали исключительно ради того, чтобы приумножать его славу. Ведь если на то пошло, для того, чтобы кто-то мог стать Придворным Сводником, должен был иметься этот самый двор. Ну и пусть Эли Оли Али служил Придворным Сводником у никчемного правителя Куатани, которого презирали его подданные, который не без труда удерживал престол благодаря помощи иноземцев! Разве Эли мог сомневаться в том, что ему завидовали все в Куатани — а уж особенно, само собой, Каска Далла! На несколько блаженных мгновений Эли даже забыл об угрозе, которую для него представлял собой его заклятый соперник. О, сегодня Эли радовался жизни, еще как радовался!
И если была у него маленькая досада, так только из-за того, что один «майор-господин» не попал туда, где бы ему самое место — туда, где сейчас томились двое его дружков. А ведь Пламенноволосый погряз в дебоширстве, да еще и сильно рисковал — слишком сильно рисковал для человека в его положении! Ну, да ничего — в конце концов он обязательно получит по заслугам. В этом у Эли не было никаких сомнений. Пожалуй, нынче же ночью можно было обронить пару-тройку намеков — ну, скажем, на богохульные речи эджландца, к примеру — в беседе с калифом и визирем.
Размышляя подобным образом, Эли вдруг обнаружил, что где-то, посреди бесконечного лабиринта коридоров, не там повернул за угол. Где же он оказался? Разве к этому времени он уже не должен был добраться до покоев калифа? Своднику стало даже немного страшновато. Не опоздал ли он? Ему пришлось потратить драгоценное время на то, чтобы водворить пьяных эджландцев в «холодную», хотя он и испытал при этом ни с чем не сравнимое удовольствие. Правда, спиртное доставили раньше — об этом Эли позаботился, но все же нужно было удостовериться в том, что все в порядке, до того как калиф и визирь вернулись бы с трапезы. Проклятие, как же отсюда выбраться?
Впереди в коридоре царил полумрак. Коротенькие фитили светильников горели тускло, да и висели светильники на большом расстоянии один от другого. Стражников поблизости не было видно. Эли повернул назад и сделал несколько шагов... А стоило ли возвращаться? Какой же путь быстрее вывел бы его к покоям калифа? При том, как хитро разветвлялись коридоры, трудно было решить, куда лучше свернуть.
Вдоль одной стены коридора тянулись закрытые ставнями окна. Сводник поспешил к одному из окон, распахнул ставни, высунулся в оконный проем. За окном оказалась небольшая квадратная площадка, обрамленная цветущими кустами и деревьями. Это был один из многочисленных внутренних двориков, озаренный бледной луной. Эли решил, что сюда ему выбираться незачем, и уже собрался было вернуться, как вдруг заметил внизу, среди деревьев, странное золотое свечение. Что бы это могло быть такое?
А потом он расслышал голоса, парящие в жарком, неподвижном воздухе.
— О, Золотой, ты уверен, что нас никто не видит?
— Ты сомневаешься в моем могуществе, уабин?
— О, Золотой, я никогда не сомневался в твоем могуществе! Как я мог сомневаться?
Эли опасливо прикрыл ставни, но оставил щелочку — самую узкую щелочку, чтобы можно было подслушивать. Первый голос он распознал сразу — то был вождь уабинов, Рашид Амр Рукр! Но кто же говорил с ним, что за загадочный незнакомец, и почему уабин встречался с ним тайно, посреди этих темных зарослей?
— Уабин, я помог тебе без труда завоевать город. Но готов ли ты теперь к новому, более великому завоеванию?
— О, Золотой, все исполняется согласно твоему приказу! Разве не делаются необходимые приготовления? Все должно произойти согласно древним обычаям — так я распорядился. И все же... стоит ли медлить, когда впереди такое несказанное блаженство? Разве я не имею права забыть об обычаях моих ненавистных врагов и поскорее заключить в объятия прекрасную девушку?
— Глупец! Неужто похоть лишила тебя разума? Ты не знаешь, что это за девушка!
— Она девушка, и этого мне достаточно.
— Уабин, ты ничего не знаешь! Только в том случае, если все приготовления пройдут как полагается, она попадет нам в руки.
— Только так, о Золотой? Ты говоришь так, будто бы все эти древние обычаи, эти дурацкие законы — какое-то колдовство. Разве это возможно?
— А разве может быть иначе? Ты глупец, уабин!
Эти двое еще довольно долго препирались в таком духе, и большая часть их разговоров для сводника осталась непонятной. Нет, конечно, болтовня насчет завоеваний, насчет женщин, похоти и прибыли была ему вполне знакома, но тут было что-то еще — наверняка было что-то еще! Уж не о доченьке ли калифа разговаривали эти люди? А еще они говорили про колдовство. Уж не колдовским ли образом собеседник Рашида ухитрился окружить себя золотым сиянием? А зачем ему это понадобилось, интересно знать? И не было ли чего-то знакомого — ну, хотя бы в его голосе? Пока Али понял одно: тут кроется какая-то тайна, и теперь он гадал: нельзя ли как-то взять да и использовать эту самую тайну с выгодой для себя? Эли всегда и везде искал выгоду и старался не упускать ни единого удобного случая ее заполучить. А как же иначе: ну, один случай окажется неудачным, зато в следующий раз непременно повезет. Под лежачий камень, как известно, вода не течет!
Охваченный любопытством, Эли уже был готов приоткрыть ставни пошире, но тут послышалось бряцание стали, звуки шагов и оклики: из-за угла вышли стражники.
— Кто такой?
— Что тут делаешь?
Какое неуважение! Сводник приосанился, запрокинул голову и показал стражникам свой драгоценный перстень с печатью калифа, после чего попросил, чтобы они указали ему кратчайший путь к покоям владыки.
Очень скоро он почти забыл о золотом человеке — на время, конечно. Пока его ждали более неотложные дела.
— Это конец!
— Оман, нет!
— Моя прекрасная дочь станет жертвой...
— Оман, никогда!
— Мое славное царство будет развеяно по ветру!
— Какие ты глупости говоришь, Оман!
Калиф Оман Эльмани утер слезы и с тоской воззрился на своего визиря.
— Честное слово, Хасем, мне кажется, что ты будешь как попугай повторять: «нет», «никогда» и «глупости», когда мы с тобой будем вертеться на пыточном колесе! Разве тебе нет никакого дела до того, что по дворцу разгуливают уабины?
Визирь округлил глаза.
— Как же мне может не быть до этого дела, Оман, если мы с тобой весь вечер ублажали досточтимого шейха Рашида? Знаешь, если бы эта мерзость продлилась еще хоть мгновение, если бы я стал свидетелем того, как еще одна из лучших красавиц твоего гарема виляет бедрами перед физиономией этого злодея, меня бы стошнило! Подумать только — и он утверждает, что должен быть чист перед церемонией бракосочетания. Чист!
Несколько мгновений калиф и визирь мрачно молчали.
— Давай-ка, Эли, налей нам еще своего хмельного зелья! — приказал визирь. — Оман, испей этого напитка забытья и вспомни строки мудрого Имраля: «Сколько бы прелестниц ни пытались утешить мужчину, ничто не приносит такого утешения, как забытье».
— Прелестницы? О чем ты говоришь, Хасем?
Эли Оли Али снова наполнил опустевшие кубки визиря и калифа. Подобное времяпровождение для Омана и Хасема было непривычным, но не то чтобы совсем неведомым. Если время от времени они отдавали приказы поколотить того или иного торговца брагой палками, а то и вырвать у кого-то из этих мерзавцев язык, все это делалось исключительно в угоду толпе, а вовсе не из-за того, что калиф и визирь были так уж набожны. Порой, как, бывало, говаривал калиф, только ненабожность и спасает, и уж если какая ночь и годилась для пьянства, так это нынешняя. Возможно, до желания предаться возлияниям Хасема и Омана довело лицемерное святошество Рашида Амр Рукра, а быть может, им попросту хотелось достичь такой степени забытья, которой не дали бы обычные забавы. И вот теперь, бражничая тайком, эти двое первых лиц государства забывались чем дальше, тем больше, и языки у них после каждой очередной порции спиртного развязывались все вольнее, а Эли Оли Али весь обратился в слух, дабы ничего не упустить. На его круглой физиономии застыла раболепная улыбочка.
— Позволь, я процитирую другое изречение, — предложил визирь Хасем. — «Когда ночь темнее темного, нет причин впадать в отчаяние, ибо темнота всегда предваряет свет».
— Хасем, — взвизгнул калиф, — шейх хочет забрать мою Мерцалочку!
— Это так, Оман, но я уверен в том, что когда он ее получит, то сразу же уберется. Уабины — племя кочевников, они не привычны к оседлой жизни. Они принесут нам немало огорчений, но это недолго протянется. Шейх требует драгоценный трофей — невесту, предназначенную для сына твоего брата, но когда он заполучит ее, он оставит нас с миром — повторяю, я в этом твердо уверен.
— Хасем?
— Оман?
— Ты готов отдать этому чудовищу мою маленькую дочурку?
— Оман, но мы всегда знали о том, что рано или поздно ее придется отдать!
Калиф покачал свой кубок с остатками браги.
— Хасем?
— Оман?
— Ты готов отдать ее... уабину?!
— У нас нет выбора, Оман!
Струя жидкости, выплеснутой из кубка, пролетела на безопасном расстоянии от визиря. Эли Оли Али, ухмыляясь, тут же поспешил к калифу и наполнил его опустевший кубок до краев.
Визирь Хасем не удержался от невеселой усмешки. Он смотрел на своего господина и повелителя с усталым изумлением.
Калиф отхлебнул браги и проговорил так, словно ничего не случилось:
— Хасем?
— Оман?
— Не забываешь ли ты кое о чем?
— Ха! — сверкнул глазами визирь. — А может быть, это «кое-что» и есть то самое?
— Честно слово, Хасем, порой я диву даюсь — о чем ты только говоришь?
Эли Оли Али в этом был солидарен с калифом. Двое его высокопоставленных заказчиков переговаривались не слишком громко. Сводник придвинулся поближе. Прислуживать за столом, пусть даже таким важным особам, — пожалуй, это было несколько унизительно для человека с такими амбициями, но Эли Оли Али не возражал. Совсем не возражал. Он был уверен в том, что за свое унижение будет вознагражден — так или иначе. Да и потом: разве Каска Далле хоть раз удавалось вот так приблизиться к царственным особам?
— Оман, — проговорил визирь, глаза которого от волнения разгорелись, — долгие годы мы страшились того дня, когда твоей дочери наконец настанет черед выйти замуж. Но подумай головой! Когда принцессу заберет шейх Рашид, какие чувства испытает султан к этой жалкой провинции? Его гнев, которого мы всегда так боялись, обрушится не на нас, а на орды уабинов!
— Хасем, все же ты, по-моему, кое о чем забываешь!
У Эли Оли Али от волнения подрагивали усы. Он надеялся, что калиф вот-вот проговорится — что ему стоило проговориться в обществе какого-то лакея? Он, Эли Оли Али, — лакей? Глупости! Сводник мысленно вздохнул и мысленно же восславил чудодейственные свойства бражки. О, видел бы его сейчас Каска Далла!
А визирь продолжал развивать свою мысль:
— А если султан отнимет у Рашида драгоценный трофей, что тогда? Как только он раскроет тайну и проведает о том, что принцесса бестелесна, разве первым делом ему не придет в голову мысль о том, что она околдована злыми чарами Рашида? И тогда разве не разгневается он на уабинов вдвойне?
— Хасем, ну точно же, ты о чем-то все время забываешь!
— Ни о чем я не забываю, Оман! А вот ты размышляешь, забывая об обычаях уабинов. Рашид увезет принцессу далеко в пустыню прежде, чем позволит себе тронуть ее хотя бы пальцем. Разве ты не слышал, как он нынче вечером говорил о том, что намазывает свой детородный член особым бальзамом?
— Я подумал — это оттого, что у него оспа, — поежившись, неприязненно проворчал калиф.
— Ха! Этот бальзам предназначен для того, чтобы усмирять жар похоти, и Рашид должен пользоваться им до тех пор, пока не вернется в те земли, которые люди его племени почитают священными. Только посреди далеких западных пустошей он возжаждет обладать принцессой, а дотуда — несколько лун пути! Но задолго до этого за ним в погоню рванутся войска султана! О, у этой жалкой провинции не будет причин опасаться возвращения Рашида!
— Хасем, мне бы хотелось, чтобы ты перестал называть мое царство «жалкой провинцией». И все же я утверждаю: ты по-прежнему кое о чем забываешь, а забываешь ты вот о чем: я знаю, что Мерцалочка должна выйти замуж, но уж если она должна выйти замуж, то уж лучше бы за сынка моего братца, чем за этого грязного кочевника. О, неужели же нельзя ее воссоединить? — Маленький толстячок, расчувствовавшись, вцепился в свой тюрбан, рывком отмотал полосу ткани. — Будь он проклят, будь проклят этот злобный прорицатель! Хасем, должен быть какой-то способ!
— Не говори глупостей, Оман! Разве мы не искали его, разве не молились? Разве не молились еще и еще, разве снова не предпринимали поисков? Джинн Джафир исчез. Мы испробовали все средства для того, чтобы твоя дочь снова стала целой, единой, но все было тщетно. Ничего нельзя поделать, а если и можно было бы, тогда что? Как нам уберечь ее от шейха Рашида? Если бы войско султана поспело сюда вовремя, тогда еще, пожалуй... Но нет, это вряд ли, Оман, вряд ли...
Калиф не слушал своего советника. Он глубоко задумался. Но вдруг его пухлую физиономию озарила счастливая улыбка.
— Погоди, погоди! Хасем! Шейх собирается устроить церемонию расторжения помолвки — верно же? Ну, чтобы узаконить свои притязания на Мерцалочку?
— При чем тут это? Он все равно ее увезет.
— Нет, но... Ведь для того, чтобы священная помолвка была расторгнута, должно быть три жениха, верно я говорю? Три! Таков закон, правда? И руку невесты получает тот, чей дар будет богаче!
— Оман, ты же прекрасно знаешь, что вся эта церемония — чистой воды спектакль. В роли еще двоих женихов выступят прихвостни Рашида. И разве не намекал он уже на то, что его дар будет столь прекрасен, что те, кто его увидит, так и остолбенеют от изумления? И потом: любого иного, кто станет искать руки Мерцалочки, Рашид безжалостно убьет.
— Чепуху говоришь, Хасем! Он ведь истово набожен, верно? Разве мужчина, который обмазывает себя бальзамом, усмиряющим похоть, станет отвергать самые священные обычаи? Вот я и говорю: если появится кто-то еще, кто выскажет желание взять в жены Мерцалочку, она будет спасена от этого грязного уабина!
— Оман, ты плохо соображаешь. Давай-ка, отставь этот кубок с зельем забытья и скажи мне внятно: кто на свете решится выступить против Рашида Амр Рукра?
К этому времени Эли Оли Али был уже настолько заинтригован, что был готов броситься к калифу и визирю и объявить, что он, он готов стать этим человеком. Но сводник сдержался и закусил губу, а калиф торжественно объявил:
— Ты, Хасем!
— Оман, никогда!
— Подумай хорошенько, Хасем: что может знать какой-то жалкий уабин о роскошных дарах? К твоим услугам — вся моя сокровищница, так кто же сможет тягаться с тобой? А если никто не сможет — значит, победа будет за тобой и Мерцалочка останется с нами; и тогда у нас будет время, еще будет время до того, как султан...
— Оман, нет! У нас было вполне достаточно времени, и что это нам дало? Говорю тебе: тот выход, который предлагаю я, — единственный...
— Глупости!
— Никогда!
Однако что-либо противопоставить железной логике визиря калиф не мог и вскоре помрачнел и замкнулся. Он потребовал еще браги и принялся снова осыпать еще более страшными проклятиями злодея-прорицателя, а потом объявил, что отдал бы все на свете ради того, чтобы узнать, что сталось с этим мерзавцем. О, какая радость, какие несравненные богатства ожидали бы того, кто хотя бы намекнул калифу на то, какая судьба постигла коварного прорицателя, принес бы хотя бы волосок из его бороды, хотя бы нить из ткани его плаща!
— О, будь он проклят, будь проклят прорицатель Эвитам!
— Эвитам? — Сводник вдруг вскочил и бросился к калифу. — Великий владыка, я знаю об этом человеке!
Визирь возмутился:
— Нахал! Как ты себя ведешь при своем повелителе?
Хасем, пошатываясь, поднялся из-за стола и уже был готов позвать стражу, но калиф остановил его. Раскачиваясь на подушке, он устремил пьяный взор на толстяка, который простерся ниц у его ног.
— Сводник, — изумленно промямлил он, — правда ли это?
Эли Оли Али поднял голову и одарил султана лучистой улыбкой. Радостно потирая руки, он думал только об одном: «Удача! Какая удача! Теперь Каска Далла ни за что меня не одолеет!»
Конечно же, Эли Али Оли не считал эджландцев выше себя. Он всегда полагал, что выше него вообще никого нет. На взгляд Эли, даже калиф и визирь существовали исключительно ради того, чтобы приумножать его славу. Ведь если на то пошло, для того, чтобы кто-то мог стать Придворным Сводником, должен был иметься этот самый двор. Ну и пусть Эли Оли Али служил Придворным Сводником у никчемного правителя Куатани, которого презирали его подданные, который не без труда удерживал престол благодаря помощи иноземцев! Разве Эли мог сомневаться в том, что ему завидовали все в Куатани — а уж особенно, само собой, Каска Далла! На несколько блаженных мгновений Эли даже забыл об угрозе, которую для него представлял собой его заклятый соперник. О, сегодня Эли радовался жизни, еще как радовался!
И если была у него маленькая досада, так только из-за того, что один «майор-господин» не попал туда, где бы ему самое место — туда, где сейчас томились двое его дружков. А ведь Пламенноволосый погряз в дебоширстве, да еще и сильно рисковал — слишком сильно рисковал для человека в его положении! Ну, да ничего — в конце концов он обязательно получит по заслугам. В этом у Эли не было никаких сомнений. Пожалуй, нынче же ночью можно было обронить пару-тройку намеков — ну, скажем, на богохульные речи эджландца, к примеру — в беседе с калифом и визирем.
Размышляя подобным образом, Эли вдруг обнаружил, что где-то, посреди бесконечного лабиринта коридоров, не там повернул за угол. Где же он оказался? Разве к этому времени он уже не должен был добраться до покоев калифа? Своднику стало даже немного страшновато. Не опоздал ли он? Ему пришлось потратить драгоценное время на то, чтобы водворить пьяных эджландцев в «холодную», хотя он и испытал при этом ни с чем не сравнимое удовольствие. Правда, спиртное доставили раньше — об этом Эли позаботился, но все же нужно было удостовериться в том, что все в порядке, до того как калиф и визирь вернулись бы с трапезы. Проклятие, как же отсюда выбраться?
Впереди в коридоре царил полумрак. Коротенькие фитили светильников горели тускло, да и висели светильники на большом расстоянии один от другого. Стражников поблизости не было видно. Эли повернул назад и сделал несколько шагов... А стоило ли возвращаться? Какой же путь быстрее вывел бы его к покоям калифа? При том, как хитро разветвлялись коридоры, трудно было решить, куда лучше свернуть.
Вдоль одной стены коридора тянулись закрытые ставнями окна. Сводник поспешил к одному из окон, распахнул ставни, высунулся в оконный проем. За окном оказалась небольшая квадратная площадка, обрамленная цветущими кустами и деревьями. Это был один из многочисленных внутренних двориков, озаренный бледной луной. Эли решил, что сюда ему выбираться незачем, и уже собрался было вернуться, как вдруг заметил внизу, среди деревьев, странное золотое свечение. Что бы это могло быть такое?
А потом он расслышал голоса, парящие в жарком, неподвижном воздухе.
— О, Золотой, ты уверен, что нас никто не видит?
— Ты сомневаешься в моем могуществе, уабин?
— О, Золотой, я никогда не сомневался в твоем могуществе! Как я мог сомневаться?
Эли опасливо прикрыл ставни, но оставил щелочку — самую узкую щелочку, чтобы можно было подслушивать. Первый голос он распознал сразу — то был вождь уабинов, Рашид Амр Рукр! Но кто же говорил с ним, что за загадочный незнакомец, и почему уабин встречался с ним тайно, посреди этих темных зарослей?
— Уабин, я помог тебе без труда завоевать город. Но готов ли ты теперь к новому, более великому завоеванию?
— О, Золотой, все исполняется согласно твоему приказу! Разве не делаются необходимые приготовления? Все должно произойти согласно древним обычаям — так я распорядился. И все же... стоит ли медлить, когда впереди такое несказанное блаженство? Разве я не имею права забыть об обычаях моих ненавистных врагов и поскорее заключить в объятия прекрасную девушку?
— Глупец! Неужто похоть лишила тебя разума? Ты не знаешь, что это за девушка!
— Она девушка, и этого мне достаточно.
— Уабин, ты ничего не знаешь! Только в том случае, если все приготовления пройдут как полагается, она попадет нам в руки.
— Только так, о Золотой? Ты говоришь так, будто бы все эти древние обычаи, эти дурацкие законы — какое-то колдовство. Разве это возможно?
— А разве может быть иначе? Ты глупец, уабин!
Эти двое еще довольно долго препирались в таком духе, и большая часть их разговоров для сводника осталась непонятной. Нет, конечно, болтовня насчет завоеваний, насчет женщин, похоти и прибыли была ему вполне знакома, но тут было что-то еще — наверняка было что-то еще! Уж не о доченьке ли калифа разговаривали эти люди? А еще они говорили про колдовство. Уж не колдовским ли образом собеседник Рашида ухитрился окружить себя золотым сиянием? А зачем ему это понадобилось, интересно знать? И не было ли чего-то знакомого — ну, хотя бы в его голосе? Пока Али понял одно: тут кроется какая-то тайна, и теперь он гадал: нельзя ли как-то взять да и использовать эту самую тайну с выгодой для себя? Эли всегда и везде искал выгоду и старался не упускать ни единого удобного случая ее заполучить. А как же иначе: ну, один случай окажется неудачным, зато в следующий раз непременно повезет. Под лежачий камень, как известно, вода не течет!
Охваченный любопытством, Эли уже был готов приоткрыть ставни пошире, но тут послышалось бряцание стали, звуки шагов и оклики: из-за угла вышли стражники.
— Кто такой?
— Что тут делаешь?
Какое неуважение! Сводник приосанился, запрокинул голову и показал стражникам свой драгоценный перстень с печатью калифа, после чего попросил, чтобы они указали ему кратчайший путь к покоям владыки.
Очень скоро он почти забыл о золотом человеке — на время, конечно. Пока его ждали более неотложные дела.
— Это конец!
— Оман, нет!
— Моя прекрасная дочь станет жертвой...
— Оман, никогда!
— Мое славное царство будет развеяно по ветру!
— Какие ты глупости говоришь, Оман!
Калиф Оман Эльмани утер слезы и с тоской воззрился на своего визиря.
— Честное слово, Хасем, мне кажется, что ты будешь как попугай повторять: «нет», «никогда» и «глупости», когда мы с тобой будем вертеться на пыточном колесе! Разве тебе нет никакого дела до того, что по дворцу разгуливают уабины?
Визирь округлил глаза.
— Как же мне может не быть до этого дела, Оман, если мы с тобой весь вечер ублажали досточтимого шейха Рашида? Знаешь, если бы эта мерзость продлилась еще хоть мгновение, если бы я стал свидетелем того, как еще одна из лучших красавиц твоего гарема виляет бедрами перед физиономией этого злодея, меня бы стошнило! Подумать только — и он утверждает, что должен быть чист перед церемонией бракосочетания. Чист!
Несколько мгновений калиф и визирь мрачно молчали.
— Давай-ка, Эли, налей нам еще своего хмельного зелья! — приказал визирь. — Оман, испей этого напитка забытья и вспомни строки мудрого Имраля: «Сколько бы прелестниц ни пытались утешить мужчину, ничто не приносит такого утешения, как забытье».
— Прелестницы? О чем ты говоришь, Хасем?
Эли Оли Али снова наполнил опустевшие кубки визиря и калифа. Подобное времяпровождение для Омана и Хасема было непривычным, но не то чтобы совсем неведомым. Если время от времени они отдавали приказы поколотить того или иного торговца брагой палками, а то и вырвать у кого-то из этих мерзавцев язык, все это делалось исключительно в угоду толпе, а вовсе не из-за того, что калиф и визирь были так уж набожны. Порой, как, бывало, говаривал калиф, только ненабожность и спасает, и уж если какая ночь и годилась для пьянства, так это нынешняя. Возможно, до желания предаться возлияниям Хасема и Омана довело лицемерное святошество Рашида Амр Рукра, а быть может, им попросту хотелось достичь такой степени забытья, которой не дали бы обычные забавы. И вот теперь, бражничая тайком, эти двое первых лиц государства забывались чем дальше, тем больше, и языки у них после каждой очередной порции спиртного развязывались все вольнее, а Эли Оли Али весь обратился в слух, дабы ничего не упустить. На его круглой физиономии застыла раболепная улыбочка.
— Позволь, я процитирую другое изречение, — предложил визирь Хасем. — «Когда ночь темнее темного, нет причин впадать в отчаяние, ибо темнота всегда предваряет свет».
— Хасем, — взвизгнул калиф, — шейх хочет забрать мою Мерцалочку!
— Это так, Оман, но я уверен в том, что когда он ее получит, то сразу же уберется. Уабины — племя кочевников, они не привычны к оседлой жизни. Они принесут нам немало огорчений, но это недолго протянется. Шейх требует драгоценный трофей — невесту, предназначенную для сына твоего брата, но когда он заполучит ее, он оставит нас с миром — повторяю, я в этом твердо уверен.
— Хасем?
— Оман?
— Ты готов отдать этому чудовищу мою маленькую дочурку?
— Оман, но мы всегда знали о том, что рано или поздно ее придется отдать!
Калиф покачал свой кубок с остатками браги.
— Хасем?
— Оман?
— Ты готов отдать ее... уабину?!
— У нас нет выбора, Оман!
Струя жидкости, выплеснутой из кубка, пролетела на безопасном расстоянии от визиря. Эли Оли Али, ухмыляясь, тут же поспешил к калифу и наполнил его опустевший кубок до краев.
Визирь Хасем не удержался от невеселой усмешки. Он смотрел на своего господина и повелителя с усталым изумлением.
Калиф отхлебнул браги и проговорил так, словно ничего не случилось:
— Хасем?
— Оман?
— Не забываешь ли ты кое о чем?
— Ха! — сверкнул глазами визирь. — А может быть, это «кое-что» и есть то самое?
— Честно слово, Хасем, порой я диву даюсь — о чем ты только говоришь?
Эли Оли Али в этом был солидарен с калифом. Двое его высокопоставленных заказчиков переговаривались не слишком громко. Сводник придвинулся поближе. Прислуживать за столом, пусть даже таким важным особам, — пожалуй, это было несколько унизительно для человека с такими амбициями, но Эли Оли Али не возражал. Совсем не возражал. Он был уверен в том, что за свое унижение будет вознагражден — так или иначе. Да и потом: разве Каска Далле хоть раз удавалось вот так приблизиться к царственным особам?
— Оман, — проговорил визирь, глаза которого от волнения разгорелись, — долгие годы мы страшились того дня, когда твоей дочери наконец настанет черед выйти замуж. Но подумай головой! Когда принцессу заберет шейх Рашид, какие чувства испытает султан к этой жалкой провинции? Его гнев, которого мы всегда так боялись, обрушится не на нас, а на орды уабинов!
— Хасем, все же ты, по-моему, кое о чем забываешь!
У Эли Оли Али от волнения подрагивали усы. Он надеялся, что калиф вот-вот проговорится — что ему стоило проговориться в обществе какого-то лакея? Он, Эли Оли Али, — лакей? Глупости! Сводник мысленно вздохнул и мысленно же восславил чудодейственные свойства бражки. О, видел бы его сейчас Каска Далла!
А визирь продолжал развивать свою мысль:
— А если султан отнимет у Рашида драгоценный трофей, что тогда? Как только он раскроет тайну и проведает о том, что принцесса бестелесна, разве первым делом ему не придет в голову мысль о том, что она околдована злыми чарами Рашида? И тогда разве не разгневается он на уабинов вдвойне?
— Хасем, ну точно же, ты о чем-то все время забываешь!
— Ни о чем я не забываю, Оман! А вот ты размышляешь, забывая об обычаях уабинов. Рашид увезет принцессу далеко в пустыню прежде, чем позволит себе тронуть ее хотя бы пальцем. Разве ты не слышал, как он нынче вечером говорил о том, что намазывает свой детородный член особым бальзамом?
— Я подумал — это оттого, что у него оспа, — поежившись, неприязненно проворчал калиф.
— Ха! Этот бальзам предназначен для того, чтобы усмирять жар похоти, и Рашид должен пользоваться им до тех пор, пока не вернется в те земли, которые люди его племени почитают священными. Только посреди далеких западных пустошей он возжаждет обладать принцессой, а дотуда — несколько лун пути! Но задолго до этого за ним в погоню рванутся войска султана! О, у этой жалкой провинции не будет причин опасаться возвращения Рашида!
— Хасем, мне бы хотелось, чтобы ты перестал называть мое царство «жалкой провинцией». И все же я утверждаю: ты по-прежнему кое о чем забываешь, а забываешь ты вот о чем: я знаю, что Мерцалочка должна выйти замуж, но уж если она должна выйти замуж, то уж лучше бы за сынка моего братца, чем за этого грязного кочевника. О, неужели же нельзя ее воссоединить? — Маленький толстячок, расчувствовавшись, вцепился в свой тюрбан, рывком отмотал полосу ткани. — Будь он проклят, будь проклят этот злобный прорицатель! Хасем, должен быть какой-то способ!
— Не говори глупостей, Оман! Разве мы не искали его, разве не молились? Разве не молились еще и еще, разве снова не предпринимали поисков? Джинн Джафир исчез. Мы испробовали все средства для того, чтобы твоя дочь снова стала целой, единой, но все было тщетно. Ничего нельзя поделать, а если и можно было бы, тогда что? Как нам уберечь ее от шейха Рашида? Если бы войско султана поспело сюда вовремя, тогда еще, пожалуй... Но нет, это вряд ли, Оман, вряд ли...
Калиф не слушал своего советника. Он глубоко задумался. Но вдруг его пухлую физиономию озарила счастливая улыбка.
— Погоди, погоди! Хасем! Шейх собирается устроить церемонию расторжения помолвки — верно же? Ну, чтобы узаконить свои притязания на Мерцалочку?
— При чем тут это? Он все равно ее увезет.
— Нет, но... Ведь для того, чтобы священная помолвка была расторгнута, должно быть три жениха, верно я говорю? Три! Таков закон, правда? И руку невесты получает тот, чей дар будет богаче!
— Оман, ты же прекрасно знаешь, что вся эта церемония — чистой воды спектакль. В роли еще двоих женихов выступят прихвостни Рашида. И разве не намекал он уже на то, что его дар будет столь прекрасен, что те, кто его увидит, так и остолбенеют от изумления? И потом: любого иного, кто станет искать руки Мерцалочки, Рашид безжалостно убьет.
— Чепуху говоришь, Хасем! Он ведь истово набожен, верно? Разве мужчина, который обмазывает себя бальзамом, усмиряющим похоть, станет отвергать самые священные обычаи? Вот я и говорю: если появится кто-то еще, кто выскажет желание взять в жены Мерцалочку, она будет спасена от этого грязного уабина!
— Оман, ты плохо соображаешь. Давай-ка, отставь этот кубок с зельем забытья и скажи мне внятно: кто на свете решится выступить против Рашида Амр Рукра?
К этому времени Эли Оли Али был уже настолько заинтригован, что был готов броситься к калифу и визирю и объявить, что он, он готов стать этим человеком. Но сводник сдержался и закусил губу, а калиф торжественно объявил:
— Ты, Хасем!
— Оман, никогда!
— Подумай хорошенько, Хасем: что может знать какой-то жалкий уабин о роскошных дарах? К твоим услугам — вся моя сокровищница, так кто же сможет тягаться с тобой? А если никто не сможет — значит, победа будет за тобой и Мерцалочка останется с нами; и тогда у нас будет время, еще будет время до того, как султан...
— Оман, нет! У нас было вполне достаточно времени, и что это нам дало? Говорю тебе: тот выход, который предлагаю я, — единственный...
— Глупости!
— Никогда!
Однако что-либо противопоставить железной логике визиря калиф не мог и вскоре помрачнел и замкнулся. Он потребовал еще браги и принялся снова осыпать еще более страшными проклятиями злодея-прорицателя, а потом объявил, что отдал бы все на свете ради того, чтобы узнать, что сталось с этим мерзавцем. О, какая радость, какие несравненные богатства ожидали бы того, кто хотя бы намекнул калифу на то, какая судьба постигла коварного прорицателя, принес бы хотя бы волосок из его бороды, хотя бы нить из ткани его плаща!
— О, будь он проклят, будь проклят прорицатель Эвитам!
— Эвитам? — Сводник вдруг вскочил и бросился к калифу. — Великий владыка, я знаю об этом человеке!
Визирь возмутился:
— Нахал! Как ты себя ведешь при своем повелителе?
Хасем, пошатываясь, поднялся из-за стола и уже был готов позвать стражу, но калиф остановил его. Раскачиваясь на подушке, он устремил пьяный взор на толстяка, который простерся ниц у его ног.
— Сводник, — изумленно промямлил он, — правда ли это?
Эли Оли Али поднял голову и одарил султана лучистой улыбкой. Радостно потирая руки, он думал только об одном: «Удача! Какая удача! Теперь Каска Далла ни за что меня не одолеет!»
Глава 38
ДОМ В РУИНАХ
Не наступила ли полночь? Как узнать? Джем, окруженный пропитанным терпкими и густыми ароматами садом, видел только, как золотой лунный свет играет на ряби прохладной воды в чаше фонтана.
После пиршества он какое-то время полежал на кровати, уверенный в том, что до назначенного часа свидания еще далеко. Мысль о том, что он может уснуть, казалась ему нелепой — весь вечер сердце его учащенно билось в предвкушении встречи с таинственной Дона Белой. Волнение Джема, как он сам полагал, проистекало не только от того, что он с нетерпением жаждал выслушать историю, которую девушка вскоре могла ему поведать. Лежа на просторной кровати, он представил себе ее пленительное лицо и вдруг погрузился в странную полудремоту. Сначала он увидел лицо Дона Белы, потом — лицо Каты, потом — снова лицо Дона Белы, потом их лица удивительным образом соединились в одно. Но почему это соединение пробудило в нем такое страстное желание? Дремота вскоре сменилась сном — прекрасным, загадочным сном...
Очнувшись, Джем не на шутку испугался: уж не пропустил ли он свидание? Не проспал ли слишком долго? Не промелькнуло ли время слишком быстро и не унесло ли с собою полночь? Он сам не помнил, как ноги принесли его к фонтану. Он пошевелился. Захрустели камешки. Джем поднял голову, посмотрел на луну. Прищурившись, стал разглядывать чашу фонтана. На бордюре были высечены странные иероглифы. «Что бы они могли означать?» — задумался Джем. Он пробежался кончиками пальцев по древним замшелым знакам, и тут обратил внимание на еще одно странное обстоятельство: водное пламя действительно испускало свет, и свет этот шел изнутри. И тогда Джему вдруг показалось, что в кристалле, который он носил на груди, в ответ на это свечение запульсировало тепло...
Затрещали кусты.
Джем обернулся и очень обрадовался, увидев Радугу, мчащегося к нему. Гладя запыхавшегося веселого пса, Джем вдруг понял, что ужасно соскучился по нему. Ему казалось, что Радуга предпочел ему девушку. Неожиданно Джем почувствовал неприязнь к девушке и ее странной магии.
— Радуга, хороший пес, умница! Вернулся к хозяину, да? Зачем тебе нужна она, когда у тебя есть я, верно?
— Он помог мне найти тебя, — послышался нежданный ответ.
Джем, покраснев от смущения, поспешно поднялся.
— Н-найти меня?
Всякий раз, когда Джему случалось увидеть эту девушку, ее необыкновенная красота поражала его. Теперь же, озаренная лунным светом, Дона Бела казалась сказочным видением, она сама светилась, подобно отражению золотистой луны в воде.
— Я боялась, что сама не сумею разыскать это место.
— А я думал, что оно тебе хорошо знакомо. Ты ведь знала об этом фонтане.
— В отличие от тебя, я уроженка этой страны. Разве мне могут быть незнакомы наши священные символы? — Голос девушки звучал заносчиво, но Джем видел, что она нервничает. Она торопливо продолжала: — Фонтан-пламя кажется мне знакомым — вернее, кажется теперь, когда я вошла в соприкосновение со своей ипостасью, которая так долго была скрыта от меня. Но увы, этот опыт нов для меня, а мой дар слаб. Каждый день с тех пор, как мы оказались в этом царстве снов, я искала встречи с тобой тайком от Альморана. Но здешние сады необъятны, а в доме слишком много флигелей, и...
— Погоди! — не выдержал и рассмеялся Джем. — Не так быстро!
В глазах девушки мелькнула тень тревоги.
— Ты не понимаешь меня?
— Слова, которые ты произносишь, я понимаю. Но думаю, было бы лучше, если бы ты начала с самого начала.
Они уселись рядышком около бортика чаши фонтана. Сидя бок о бок с принцессой, Джем обнаружил, что она вовсе не такое уж неземное создание, каким казалась на первый взгляд. Ее волосы были растрепаны, лицо покрылось испариной, на красивом платье кое-где темнели пятна. Скрестив ноги, девушка играла с камешками. Радуга весело спрыгнул с бортика в воду, выбрался, отряхнулся и улегся перед Джемом и Дона Белой, положив голову на лапы. В зарослях вокруг фонтана быстро сгущалась жара. Джем улыбнулся и решил побудить свою собеседницу к рассказу.
— Как это вышло, что ты разговариваешь? Ведь до сих пор ты была немой. Как случилось, что ты стала пленницей сводника? И правда ли то, что ты настоящая принцесса?
Девушка рассмеялась.
— А вот теперь ты слишком торопишься! Юноша, а правда ли то, что ты — настоящий принц?
— Правда. Я пришел в вашу страну со священной миссией. От успеха этой миссии зависит судьба всего мира, но странные чары разлучили меня с моими спутниками. И вот теперь Альморан удерживает меня здесь, и я должен придумать, как отсюда бежать.
— Принц, вероятно, это царство — разгадка для успеха твоей миссии.
— Принцесса, не наделена ли ты провидческим даром?
— Никакого дара у меня нет, но у меня есть знания, которыми наделила меня судьба. В этой ипостаси я зовусь Дона Бела, но на самом деле я — Бела Дона, дочь калифа Куатани. Много солнцеворотов назад, когда я была совсем маленькой...
Джем обратился в слух. Принцесса рассказала ему о странном заклятии, которое разлучило ее дух с телом, о том, как затем ее телесное воплощение — ребенок, лишенный речи, памяти и желаний, — был найден в далекой провинции. Тогда ее взяла к себе добрая женщина-метиска — мать Эли Оли Али. Она растила чужую немую девочку как собственную дочь. Десять солнцеворотов подряд девочка жила счастливо и беззаботно среди кочующих по стране метисов. Так она могла бы жить и дальше, но Дона Белу начали тревожить странные сны — яркие, живые сны о другой жизни где-то далеко, во дворце. Девочка часто гадала, откуда у нее могли взяться такие сны. Сначала она решила, что кто-то издалека колдует над ее разумом.
По мере того как Дона Бела подрастала, странные сны участились, и в сердце девушки поселилась печаль. Заливаясь слезами, она проклинала себя за то, что нема и не может никому рассказать о причине своей тоски. Участь ее была вдвойне печальна: мало того, что ее мучали образы отделенной от нее половинки, так еще и метисы со временем стали относиться к ней холоднее — как будто только теперь поняли, что она для них чужая. Ее судьба была решена тогда, когда однажды вечером в Гедене, в поселке метисов, где музыканты играли на гиттернах и таблах, юная немая девушка вдруг запела — сама не зная, почему. Метисы были потрясены не на шутку.
— Твоя песня! Я ведь слышал ее! Принцесса, я уверен, что эта песня обладает огромной силой!
— Принц, у меня тоже нет в этом сомнений. И если я не понимаю смысла этой песни, я все же точно знаю, что она неотрывно связана с моей судьбой.
После пиршества он какое-то время полежал на кровати, уверенный в том, что до назначенного часа свидания еще далеко. Мысль о том, что он может уснуть, казалась ему нелепой — весь вечер сердце его учащенно билось в предвкушении встречи с таинственной Дона Белой. Волнение Джема, как он сам полагал, проистекало не только от того, что он с нетерпением жаждал выслушать историю, которую девушка вскоре могла ему поведать. Лежа на просторной кровати, он представил себе ее пленительное лицо и вдруг погрузился в странную полудремоту. Сначала он увидел лицо Дона Белы, потом — лицо Каты, потом — снова лицо Дона Белы, потом их лица удивительным образом соединились в одно. Но почему это соединение пробудило в нем такое страстное желание? Дремота вскоре сменилась сном — прекрасным, загадочным сном...
Очнувшись, Джем не на шутку испугался: уж не пропустил ли он свидание? Не проспал ли слишком долго? Не промелькнуло ли время слишком быстро и не унесло ли с собою полночь? Он сам не помнил, как ноги принесли его к фонтану. Он пошевелился. Захрустели камешки. Джем поднял голову, посмотрел на луну. Прищурившись, стал разглядывать чашу фонтана. На бордюре были высечены странные иероглифы. «Что бы они могли означать?» — задумался Джем. Он пробежался кончиками пальцев по древним замшелым знакам, и тут обратил внимание на еще одно странное обстоятельство: водное пламя действительно испускало свет, и свет этот шел изнутри. И тогда Джему вдруг показалось, что в кристалле, который он носил на груди, в ответ на это свечение запульсировало тепло...
Затрещали кусты.
Джем обернулся и очень обрадовался, увидев Радугу, мчащегося к нему. Гладя запыхавшегося веселого пса, Джем вдруг понял, что ужасно соскучился по нему. Ему казалось, что Радуга предпочел ему девушку. Неожиданно Джем почувствовал неприязнь к девушке и ее странной магии.
— Радуга, хороший пес, умница! Вернулся к хозяину, да? Зачем тебе нужна она, когда у тебя есть я, верно?
— Он помог мне найти тебя, — послышался нежданный ответ.
Джем, покраснев от смущения, поспешно поднялся.
— Н-найти меня?
Всякий раз, когда Джему случалось увидеть эту девушку, ее необыкновенная красота поражала его. Теперь же, озаренная лунным светом, Дона Бела казалась сказочным видением, она сама светилась, подобно отражению золотистой луны в воде.
— Я боялась, что сама не сумею разыскать это место.
— А я думал, что оно тебе хорошо знакомо. Ты ведь знала об этом фонтане.
— В отличие от тебя, я уроженка этой страны. Разве мне могут быть незнакомы наши священные символы? — Голос девушки звучал заносчиво, но Джем видел, что она нервничает. Она торопливо продолжала: — Фонтан-пламя кажется мне знакомым — вернее, кажется теперь, когда я вошла в соприкосновение со своей ипостасью, которая так долго была скрыта от меня. Но увы, этот опыт нов для меня, а мой дар слаб. Каждый день с тех пор, как мы оказались в этом царстве снов, я искала встречи с тобой тайком от Альморана. Но здешние сады необъятны, а в доме слишком много флигелей, и...
— Погоди! — не выдержал и рассмеялся Джем. — Не так быстро!
В глазах девушки мелькнула тень тревоги.
— Ты не понимаешь меня?
— Слова, которые ты произносишь, я понимаю. Но думаю, было бы лучше, если бы ты начала с самого начала.
Они уселись рядышком около бортика чаши фонтана. Сидя бок о бок с принцессой, Джем обнаружил, что она вовсе не такое уж неземное создание, каким казалась на первый взгляд. Ее волосы были растрепаны, лицо покрылось испариной, на красивом платье кое-где темнели пятна. Скрестив ноги, девушка играла с камешками. Радуга весело спрыгнул с бортика в воду, выбрался, отряхнулся и улегся перед Джемом и Дона Белой, положив голову на лапы. В зарослях вокруг фонтана быстро сгущалась жара. Джем улыбнулся и решил побудить свою собеседницу к рассказу.
— Как это вышло, что ты разговариваешь? Ведь до сих пор ты была немой. Как случилось, что ты стала пленницей сводника? И правда ли то, что ты настоящая принцесса?
Девушка рассмеялась.
— А вот теперь ты слишком торопишься! Юноша, а правда ли то, что ты — настоящий принц?
— Правда. Я пришел в вашу страну со священной миссией. От успеха этой миссии зависит судьба всего мира, но странные чары разлучили меня с моими спутниками. И вот теперь Альморан удерживает меня здесь, и я должен придумать, как отсюда бежать.
— Принц, вероятно, это царство — разгадка для успеха твоей миссии.
— Принцесса, не наделена ли ты провидческим даром?
— Никакого дара у меня нет, но у меня есть знания, которыми наделила меня судьба. В этой ипостаси я зовусь Дона Бела, но на самом деле я — Бела Дона, дочь калифа Куатани. Много солнцеворотов назад, когда я была совсем маленькой...
Джем обратился в слух. Принцесса рассказала ему о странном заклятии, которое разлучило ее дух с телом, о том, как затем ее телесное воплощение — ребенок, лишенный речи, памяти и желаний, — был найден в далекой провинции. Тогда ее взяла к себе добрая женщина-метиска — мать Эли Оли Али. Она растила чужую немую девочку как собственную дочь. Десять солнцеворотов подряд девочка жила счастливо и беззаботно среди кочующих по стране метисов. Так она могла бы жить и дальше, но Дона Белу начали тревожить странные сны — яркие, живые сны о другой жизни где-то далеко, во дворце. Девочка часто гадала, откуда у нее могли взяться такие сны. Сначала она решила, что кто-то издалека колдует над ее разумом.
По мере того как Дона Бела подрастала, странные сны участились, и в сердце девушки поселилась печаль. Заливаясь слезами, она проклинала себя за то, что нема и не может никому рассказать о причине своей тоски. Участь ее была вдвойне печальна: мало того, что ее мучали образы отделенной от нее половинки, так еще и метисы со временем стали относиться к ней холоднее — как будто только теперь поняли, что она для них чужая. Ее судьба была решена тогда, когда однажды вечером в Гедене, в поселке метисов, где музыканты играли на гиттернах и таблах, юная немая девушка вдруг запела — сама не зная, почему. Метисы были потрясены не на шутку.
— Твоя песня! Я ведь слышал ее! Принцесса, я уверен, что эта песня обладает огромной силой!
— Принц, у меня тоже нет в этом сомнений. И если я не понимаю смысла этой песни, я все же точно знаю, что она неотрывно связана с моей судьбой.