Арден Том. Султан Луны и Звезд

   Евнухи ушли.
   — Куда теперь?
   — Сюда. Нет... сюда!
   — Ты уверена?
   — Не совсем... Но...
   Ката вдруг словно услышала безмолвный зов. Звери. Солнце. Да, она знала дорогу к воле.
   Потом снова послышались голоса — другие. Крики. И эхо криков.
   — Она не могла уйти далеко! Она где-то здесь!
   — Белянка! Беляночка! Ну, покажись! Где ты прячешься? Не будь дурочкой!
   — Скорее! — прошептала Ката.
   Они юркнули за угол. В конце коридора виднелась открытая дверь, а за ней — свет солнца.
   Амеда и Ката опрометью бросились туда.
   Они выбежали на террасу. Ниже баллюстрады тянулась ощетинившаяся острыми железными кольями стена, а за стеной — крыши, купола, минареты.
   — Нужно перепрыгнуть на ту сторону!
   — Но... слишком далеко...
   — Колья — они слишком острые...
   — И стена...
   — А высоко ли?
   Они перегнулись через балюстраду... и ахнули. Только теперь Ката поняла, что означал жгучий зов, который она ощутила, когда бежала по темному проходу.
   — Кобры!
   — Что?
   — Яма с кобрами. Ею обрамлена женская половина дворца.
   — Белянка! Белянка! — Крики слышались уже где-то рядом.
   Амеда вспрыгнула на балюстраду.
   — Подожди! Дай мне туфлю!
   — Что?
   — Не спорь со мной! Не время пререкаться!
   Ката сорвала с себя сари, проворно скрутила из длинного полотнища ткани веревку и привязала к одному ее концу туфлю Амеды, как отвес.
   — Бросить сможешь?
   — Само собой, смогу! — радостно отвечала Амеда.
   — Брось веревку так, чтобы туфля застряла между двумя кольями, а потом натяни посильнее. Спрыгнешь вниз, потом забирайся на стену. Перелезешь через колья — и прыгай! Поняла? Ты первая — скорее!
   — А ты? Как же ты?
   — А я рискну.
   — Ты же... голая!
   — Быстрее, вперед!
   Амеда пылко сжала руку девушки.
   — Незнакомка, я даже не знаю твоего имени!
   — Ката. А тебя как зовут?
   — Амеда... Амед. Ты — друг. О, Ката, как же я оставлю тебя?!
   — Отдай мне свой халат и вторую туфлю!
   — Белянка! Беляночка!
   Эли Оли Али. Слишком близко.
   — Быстрее!
   Амеде пора было прыгать, но тут кое-что случилось. Что-то маленькое, золотое вывалилось из складок халата девочки как раз в то мгновение, когда она собралась сбросить его. Это был ключ от покоев Бела Доны. Девочка-мальчик была готова наклониться и подобрать драгоценную вещицу, которую принцесса дала ей на память, но Ката опередила ее, схватила золотой ключик и прокричала:
   — Быстрее, не медли!
   Амеда спрыгнула с балюстрады, но веревка оказалась слишком длинной. Девочка в отчаянии повисла прямо над кобрами. Змеи расшипелись и стали угрожающе раскачивать головами.
   Ката вскрикнула.
   В одной руке она держала ключик, в другой — туфлю Амеды.
   Она швырнула туфлю в логово ядовитых змей.
   Веревка, свитая из сари, натянулась и затрещала.
   Амеда опустилась еще ниже.
   Но тут сработал давний инстинкт. Ката, неожиданно для себя самой, призвала на помощь свой дар. Она застонала и зашипела. Подняла руки над головой, выгнула в запястьях, изобразила некое подобие капюшона кобры. Зажмурилась и представила, как ее кожа покрывается чешуей.
   «Прочь, прочь...» — успокаивала она змей силой сознания.
   Веревка снова угрожающе затрещала.
   Но не порвалась.
   В следующее мгновение Амеда уже была по другую сторону стены, а Эли Оли Али, выбежав на террасу, обхватил жирными руками обнаженную девушку.

Глава 31
ИСТОРИЯ И РАССКАЗЧИК

   — Мудрость веков? Мой юный друг, ты льстишь мне. Нет, вряд ли я смогу похвастаться такой мудростью. Хотя, — Альморан величаво повел рукой, — средства для ее достижения — повсюду вокруг нас.
   Это было верно. В стенах комнаты, где находились они с Джемом, было проделано множество круглых отверстий, отчего стены напоминали пчелиные соты, и в каждое такое отверстие был вставлен пергаментный свиток. Между рядами свитков стояли темные дубовые шкафы с полками, уставленными книгами в кожаных переплетах — на эджландский манер. Посередине комнаты стоял круглый стол, на котором также лежали книги, свитки и карты. День близился к полудню, за окнами жарко пылало солнце. В библиотеке было тепло.
   Альморан поглядел на Джема, приподнял брови.
   — После того как я покинул большой город, я решил посвятить остаток моих лет обретению познаний, от которого в пору моей беспокойной юности беспечно уклонялся. Но если радости дружбы увели меня от цели, стоит ли сожалеть о том, что для меня столь сладко по сей день? И все же кое-какие крупицы мудрости — только крупицы — я, пожалуй, все же сумел приобрести.
   Процокал когтями по паркету Радуга, привольно гулявший по просторам круглой библиотеки. Джем невольно стал следить взглядом за псом, не в силах оторвать глаз от его разноцветной, яркой, почти светящейся шерсти. Наконец он отвлекся от своих наблюдений и обернулся к Альморану.
   — Досточтимый господин, — сказал он, — ваша скромность делает вам честь. Но наверняка вы должны обладать огромной мудростью, если поднялись до такого... положения в мире, и эта прогулка — тому лишнее подтверждение.
   — Ты так думаешь, юный принц?
   Джем не знал, что ответить. На самом деле от прогулки по дому он порядком устал и с трудом держался в рамках учтивости. Подойдя к круглому столу, он рассеянно взял в руки первую попавшуюся книгу. Альморан снова довольно выгнул брови — его гость проявил интерес к науке. Джем повернул книгу корешком к себе и очень удивился, когда прочел ее название. Он ожидал, что это будет какой-нибудь мудреный философский трактат, а оказалось, что он держит в руках томик «Первого бала Бекки». От изумления Джем чуть было не выронил книгу, бросил резкий взгляд на Альморана, но старик не обратил на его поведение никакого внимания.
   — Мой юный друг, — сказал Альморан, — утро выдалось жаркое, а мы уже вполне достаточно времени посвятили прогулке. Давай отдохнем в этих покоях, и я поведаю тебе историю моей жизни. Вернее — часть этой истории.
   Возле окна стояло два резных стула с гнутыми спинками. Альморан жестом пригласил Джема садиться, сел сам и хлопнул в ладоши. Из арки в стене появился извечный женоподобный юноша — тот самый, а может быть, другой точно такой же — и старик велел ему принести зеленого чая. Юноша смиренно поклонился и ушел, но почти сразу же вернулся с накрытым подносом.
   Джем с волнением смотрел на загадочного хозяина. За время их долгой экскурсии по Дворцу Истины Альморан распространялся о красотах архитектуры и мебели, об изысках декора, но упорно молчал в ответ на любые расспросы Джема. Кто они такие, эти уабины, которым чуть было не удалось похитить его и Дона Белу? В этот момент Альморан, словно бы не слыша вопроса, указывал на сводчатый потолок. Как вышло, что Альморан спас их? Как ему это удалось? Старик восторгался орнаментом изразцов. Откуда ему было известно, что Джем — эджландский принц? Старик любовно гладил морщинистой рукой бархатную подушку. Сколько они обошли прекрасных покоев — но нигде не встретили ни души. Куда же подевались сотни гостей, что так весело пировали прошлой ночью?
   Джем все еще боролся со странной сонливостью, которая то и дело наваливалась на него во дворце Альморана. Радуга устроился на полу рядом со стулом Джема и уже сладко спал, положив голову на лапы. Джем наклонился и потрепал лохматые уши пса. За окном зеленели сады, и их зелень даже резала глаза в сравнении с приглушенным убранством библиотеки. Уже не впервые в голову Джема пришла мысль о том, что у него есть наиважнейшее дело, миссия, есть испытания, которые он должен пройти. Когда же он снова окажется на своем пути к цели? И как это произойдет?
   Мечтательным, монотонным голосом Альморан начал свой рассказ.

РАССКАЗ АЛЬМОРАНА

1

   Бывают такие люди, чья жизнь начинается так же, как пойдет потом, а бывают такие, в начале чьей жизни мы не увидим ни намека на то, какими они станут в один прекрасный день.
   Три гена назад в великом городе Куатани, который в этих краях славится как Жемчужина Побережья, жил-был бедный сапожник. У этого сапожника было три сына, и я был младшим из них. Моего старшего брата звали Симонид, а среднего — Эвитам. Никто на свете, глядя на троих чумазых оборвышей, играющих в грязи за покосившейся хибаркой отца, не догадался бы, какая странная судьба постигнет нас в грядущем. Наша мать была полна отчаяния, она горько страдала от нищеты, ибо люди говорили, что некогда она была девушкой из зажиточного семейства, и ей очень не хотелось, чтобы ее сыновей постигла та же жалкая участь, какая постигла ее.
   Мы же с братьями были слишком малы, чтобы уж слишком отчаиваться. На самом-то деле наша судьба и тогда казалась нам беспросветной, и казалось, никому из нас не придется достичь желанной мечты.
   Мой брат Симонид рос серьезным и набожным мальчиком и мечтал лишь о том, чтобы попасть в Каль-Терон и поступить в Школу Имамов. Эвитамом владело страстное желание оказаться при дворе калифа и дослужиться там до высокого поста. А мои мечты были и скромнее, и амбициознее одновременно. Я не желал зависеть от каких бы то ни было школ или калифов и жаждал того, чтобы занять свое собственное положение в мире: я мечтал стать богатейшим из купцов и нажить такое состояние, чтобы затем, отойдя от дел, смог бы жить в роскоши и не просить о снисхождении никого из людей.
   Конечно, наши мечты приносили нам немало страданий, но на самом деле у нас была тайна, и эта тайна нас очень утешала. По ночам, укладываясь в кровать и накрывшись одним одеялом, мы принимались воображать, будто находимся в другом, лучшем месте, представляли себе прекрасный дом, окруженный пышными садами, где мы могли бы предаваться невинным забавам. Наше воображение рисовала такие живые картины, что порой нам казалось, что мы и вправду перенеслись в этот рай, покинув жалкую лачугу отца. Эти ночные мечтания нравились мне намного больше, чем дневные, и я бы купался в них бесконечно, если бы не одно любопытное явление.
   Дело было вот в чем. Когда я был маленьким, я не мог мечтать в одиночку, и великолепный дом казался мне реальным только тогда, когда к моим мечтаниям присоединялись братья. Втроем нам удавалось создать более уверенную, прочную иллюзию. Как же опечалился я, когда мои братья подросли и объявили мне, что более не желают играть в эту глупую игру. Симонид не желал думать ни о чем, кроме молитв, а Эвитам — ни о чем, кроме двора калифа. Когда я умолял их помечтать со мной, они обзывали меня глупцом и спрашивали: уж не собрался ли я промечтать всю жизнь напролет? А мне глупцами казались мои братья — из-за того, что отворачивались от благодати, которую могли обрести и достичь которой можно было без особого труда.
   Вот таковы были мои братья. Теперь следует поведать о моем отце, которого звали Пандар. Все дети воспринимают своих родителей такими, какие те есть, и не замечают в них того особенного, что очевидно для посторонних людей. Необычность моего отца заключалась в том, что он имел привычку носить маску, скроенную из обрезков кожи. Эта маска целиком закрывала его лицо. В раннем детстве мы никогда не видели отца без маски. Когда как-то раз мы спросили мать, почему отец прячет лицо, она ответила, что в молодости отец был изуродован и не желает, чтобы кто-то видел его шрамы. И мне, и моим братьям такого объяснения было вполне достаточно. Только тогда, когда Симониду исполнилось двенадцать, Эвитаму — одиннадцать, а мне — десять солнцеворотов, мы узнали, что же на самом деле прячет отец под загадочной кожаной маской.

2

   Случилось так, что на долю Куатанийского халифата одно за другим выпали три великих испытания.
   Первым из них была эпидемия — вспышка смертельной лихорадки джубба, да такая страшная, что все думали: скоро в городе никто не уцелеет. Мужчины и женщины тысячами бежали из города, многие в отчаянии отправлялись в паломничество к Священному Городу, надеясь, что этим спасут свою жизнь. Придворные уговаривали калифа покинуть Куатани и также предпринять паломничество — надеюсь, ты понимаешь, что я говорю не о нынешнем калифе, Омане Эльмани, а о калифе Абдуле Самаде, его дяде и дяде нынешнего султана.
   Абдул Самад тогда был молод, а в молодости он был крайне подвержен всевозможной мистике — пророчествам, знакам, знамениям — и страшился того, что эпидемия лихорадки джубба не что иное, как проявление немилости огненного бога. Помимо всего прочего, он и сам заболел, а лихорадка джубба лишает людей рассудка. Короче говоря, Абдул Самад решил, что для того, чтобы ублажить Терона, ему и вправду следует покинуть пределы халифата. Его и уговаривать долго не пришлось, и он повелел своим приближенным собрать его в дорогу.
   Покидая город, караван Абдула Самада проходил возле лачуги моего отца. Наше небольшое семейство и не помышляло о бегстве из города, потому что мы не могли даже запастись достаточным количеством провизии на дорогу. Если бы нас не доконала лихорадка, то прикончил бы голод.
   Когда караван калифа проезжал мимо, мы с братьями вместе с другими бедняками выбежали к дороге, чтобы приветствовать своего господина и повелителя. Мало кто из нас тогда думал о том, что он вознаградил нас за верность ему лишь тем, что покинул в годину несчастья. Мы ничего не понимали, и представь себе, какой страх мы испытали, когда наш отец вдруг выбежал на дорогу, встал перед носилками, на которых несли калифа, и стал умолять того не уезжать, не покидать Куатани! Мы с братьями перепугались, мать застонала и принялась причитать. Стражники тут же убили бы отца, но Абдул Самад посмотрел на него сверху вниз и царственным голосом повелел отцу сказать, зачем он остановил его.
   — Калиф, — проговорил наш отец, — я бы скорее умер, нежели нанес тебе оскорбление, ибо в твоем городе, называемом Жемчужиной Побережья, я познал счастье, которого у меня прежде никогда не было за всю мою долгую, жалкую жизнь. Молю тебя, поверь, что лишь моя преданность тебе заставляет меня уговаривать тебя остаться. Хворь не погубит тебя — о том мечтают все твои подданные. Знай, что те, кто отправился в паломничество, уже заражены лихорадкой. Если ты пойдешь с ними — ты непременно погибнешь, а твои владения будут обречены на страдания, которых никогда не сумеют преодолеть. Вернись в свой Дворец с Благоуханными Ступенями и поверь мне: лихорадка вскоре отступит и не погубит тебя.
   Толпа разразилась гневными воплями, и стражники вновь были готовы убить моего отца, но Абдул Самад крепко призадумался и велел поворотить караван обратно. Нужно ли говорить, каково было изумление толпы. Многие из простолюдинов напали бы на моего отца, но Абдул Самад под страхом смерти запретил кому-либо даже пальцем прикасаться к человеку в кожаной маске.
   Шли дни. Пришло известие о том, что по дороге на Каль-Терон на паломников напала лихорадка. Миновал еще один день, и еще один, и вскоре страшная хворь ушла из Куатани, а калиф поправился. Город был спасен! Велика была радость жителей, и в ту ночь в нашу лачугу явился приближенный калифа, дабы щедро вознаградить человека в маске. До того дня мы с братьями были страшно напуганы тем, что учинил наш отец, но тут наши страхи обратились в несказанную радость: казалось, все наши беды остались позади. И представь себе, какое потрясение мы испытали, когда наш отец отказался от награды калифа!
   — Я не заслужил никакой награды, — так он сказал, — и не заслужил благодарности. Мое предсказание было случайным. Боги избрали меня своим орудием, и я рад тому, что судьба пощадила калифа. А теперь уходи, — сказал отец посланнику калифа, — и позволь мне жить прежней жизнью, в бедности и безвестности. Такова моя участь, и большего я не желаю.
   Мы с братьями могли только опечалиться из-за того, как поступил наш отец. Мы пошли к матери и стали умолять ее, чтобы она упросила отца передумать. Но и мать была непреклонна и сказала нам только, что есть нечто, чего мы пока не понимаем, и что мы не вправе спорить с решением отца.
   Мы ушам своим не поверили и с того дня еще сильнее опечалились. Мой брат Симонид со свойственной ему набожностью объявил, что нам следует смиренно покориться велению судьбы, но я знал, что даже он подумывал о том, что если бы отец не отказался от вознаграждения, это помогло бы ему поступить в Школу Имамов. Мой брат Эвитам без стеснения порицал отца и говорил о том, что его мечта оказаться при дворе калифа была так близка, а отец жестоко разбил ее. Я же желал одного: чтобы мои братья вновь соединились со мной в мечтаниях о великолепном доме и пышных садах, где мы некогда познали неизбывное счастье.
   Но, как я уже сказал тебе, принц, халифату Куатани суждено было пережить три испытания. По пятам за первым последовали второе и третье. Прошла одна луна или чуть больше, и жители города забыли о страшной лихорадке, но тут в гавани разразился жуткий пожар. Огонь распространялся с чудовищной быстротой и того и гляди мог объять весь город, в том числе и Дворец с Благоуханными Ступенями. Придворные уговорили калифа бежать из Куатани, и он внял их мольбам, но случилось так, что на пути из города его караван вновь проходил мимо лачуги моего отца.
   — Калиф, погоди! — вскричал мой отец, выбежав на дорогу и встав перед правителем. — Знай, что я скорее умру, нежели нанесу тебе оскорбление, но поверь мне, лишь моя верность тебе вынуждает меня сказать, что ты не должен покидать город. Огонь не коснется тебя — того желают все твои подданные. Пожар не тронет твоего дворца, но в поджоге повинны изменники-уабины, и если ты покинешь город, они разграбят дворец, похитят все твои сокровища! Вернешься во Дворец с Благоуханными Ступенями — пламя пожара вскоре угаснет. Уйдешь из Куатани — и твоим владениям суждены страшные бедствия!
   И снова, как в прошлый раз, калиф послушался моего отца и повернул назад, и снова все вышло так, как предсказал отец. Огонь не коснулся дворца, а люди калифа нашли и казнили мерзких лазутчиков-уабинов.
   Великая слава ожидала моего отца, но он вновь отказался от всех почестей и наград, и вновь нас с братьями охватил великий гнев и страшное разочарование. Неужели наш отец и вправду был лишь случайно избранным орудием богов? Мы не могли поверить в это и жестоко требовали от нашей матери, чтобы она объяснила нам странное поведение отца. Мы гадали: на самом ли деле наш отец — всего лишь простой сапожник, вправду ли он прячет под маской обезображенное шрамами лицо и не кроется ли там личина могущественного демона?
   Честно говоря, мы также размышляли и о калифе, но я уже говорил тебе о том, что Абдул Самад был человеком суеверным. Будучи дважды спасенным от неминуемой погибели моим отцом, калиф не желал противиться воле своего загадочного избавителя. Он был готов оставить отца в покое и оставил бы, если бы пророческий дар отца не спас его в третий раз.
   В Куатани пришла война. Разъяренные казнью своих лазутчиков, на город двинулись орды разбойников-уабинов. Они окружили город и потребовали, чтобы калиф сдался. Уабины обещали ему, что если он попросит пощады, они не тронут его и позволят ему беспрепятственно выехать из города. Если же он будет пытаться противиться им, — так заявили уабины, — они разрушат город и перебьют всех его жителей. У калифа не было выбора. Наконец, предаваясь великой печали, он выехал на встречу с уабинами и был готов отказаться от престола, когда на его пути вдруг снова появился мой отец.
   — Калиф, я вновь умоляю тебя остаться! Я пекусь лишь о том, чтобы боги сохранили тебя и твои владения. Поверь мне: тебе не следует доверять лживым речам уабинов! Поезжай к ним — и тебя убьют независимо от того, отречешься ли ты от престола или нет. Затем уабины, долее не опасаясь сопротивления, приступят к разрушению города. Вернись во дворец, пошли уабинам весть о том, что встретишься с ними завтра поутру. Но к этому времени здесь уже будет войско султана, и оно освободит город от орд захватчиков.
   И в третий раз калиф повернул назад, и в третий раз все случилось в точности так, как предсказал отец.
   Но теперь калиф больше не пожелал слушать моего отца, не захотел смириться с его отказом от славы и наград. Он потребовал, чтобы отца привели во дворец, и там, в окружении охваченных безмерным ликованием приближенных, одарил отца сундуком, полным золотых монет, благодарно обнял его и затем вдруг порывисто сорвал с него кожаную маску.
   Калиф отшатнулся, ожидая, что увидит нечто ужасное. Но увидел он, что на лбу моего отца запечатлена звезда и что его тронутая сединой борода разделена на три пряди двумя рубцами на подбородке.
   И тогда лицо Абдула Самада озарилось не страхом, но великой радостью.
   — Прорицатель! О, Пандар, а я-то гадал, кто же ты такой! Ты для меня — истинный дар богов, ибо никогда прежде я не встречал прорицателя более могущественного, нежели ты! Но теперь хватит загадок, Пандар, и покончим с той безвестностью, в которой ты прежде жил. Ты доказал, что твой дар бесценен, — и думаю, именно этого ты добивался. Теперь ты станешь украшением моего двора и самым доверенным из моих советников.

3

   В тот день мои братья и я познали величайшую радость, ибо нам казалось, что теперь всем нашим бедам и страданиям пришел конец. Вроде бы, миновали считанные мгновения — а мы уже поселились в роскошных покоях и обрели прекрасные одежды, в которые прежде наряжались только в своих мечтаниях. На смену полуголодной жизни пришли чудесные пиршества, во время которых нам прислуживали рабы. Наш отец одевался в плащ, расшитый звездами, и много времени проводил в таинственных беседах с нашим господином и повелителем. Мой брат Симонид любовно лелеял мечту о том, теперь уже недалеком, дне, когда он отправится в Каль-Терон, где станет украшением Школы Имамов. Мой брат Эвитам думал только о своей карьере при дворе калифа. А я потирал руки и размышлял о том, что теперь без труда сделаюсь, как мечтал, богатым купцом и основателем собственного царства.
   Как же мы были потрясены, узнав о том, что наши родители вовсе не разделяют нашей радости! Наша мать все время пребывала в тревоге, хотя и носила дивные одежды и драгоценности. Однажды мы застали ее горько плачущей.
   — Мать, что так огорчило тебя? — заботливо спросил мой брат Симонид. — Как это возможно: судьба столь благосклонна к нам, а ты не радуешься, но тоскуешь?
   — Увы, сыновья мои, — проговорила сквозь слезы наша мать, — вам неведома цена этих милостей судьбы! Мне с вашим отцом и прежде доводилось купаться в роскоши, но всегда, всегда это заканчивалось бедами и страданиями. Прорицатели обладают великим даром, и этот дар высоко ценится среди людей, но в нем столько же благодати, сколько проклятия. Власти предержащие быстро отворачиваются от прорицателей, когда те говорят им о том, чего властители не желают слышать. Визири, министры, вельможи средней руки из зависти замышляют против прорицателей всяческие козни, и роскошная жизнь при дворе очень скоро сменяется прозябанием в грязных лачугах, темницей или страшным изгнанием в безлюдную пустыню! За свою долгую жизнь ваш отец пережил и посрамление, и избиения, и пытки. Он был изгнан из Гедена, из Ваши и из Ормуза, его брали в плен уабины и требовали, чтобы он открыл им тайну своего дарования. В конце концов мы поселились в этом прекрасном прибрежном городе, чтобы жить здесь в нищете и безвестности. Увы, великий дар вашего отца, который он отточил до сияющего блеска, обучаясь в рядах Великой Гильдии Прорицателей, не давал ему покоя, и он трижды был призван спасти этот город! Вы просите меня радоваться богатству и красоте, которые нам достались, но как же я могу этому радоваться, когда я люблю моего супруга и знаю, что на этот раз он обречен!
   Конечно, речи матери нас очень обеспокоили, но юность всегда беспечна, и вскоре мы забыли об этом разговоре и предались всем тем радостям, которые приносит богатство. Чем дальше, тем больше милостей даровал нашему семейству калиф, ибо вскоре он уже ни одного решения не принимал сам, пока мой отец не предсказывал, что проистечет из того или иного решения. Если пророчество оказывалось неблагоприятным, калиф избирал другой путь, и так до тех пор, пока не достигал желанной цели. Казалось, такая стратегия безотказна, и власть калифа дивным образом упрочилась и возросла. Процветали и торговля, и дипломатия.
   Не сразу познали мы обратную сторону этого процветания... Вышло так, что калиф, вознесясь в своих амбициях, решил доказать всему миру, как он искушен в военных делах. Слишком долго он изнывал под пятой имперской власти, и вот решил пойти войной на своего двоюродного брата, султана, и тем самым добиться независимости Куатани.

4

   Моя мать в страхе трепетала, боясь, что нашей беззаботной жизни пришел конец, но в карьере отца должен был произойти еще один, последний, трагический поворот. В эту пору мать, хоть и с нелегким сердцем, решила, что моих братьев и меня следует отослать из дома. Да, мы были тогда еще слишком юны, но нам уже следовало подумать о том, какое место мы займем в мире.
   Увы, когда мать поведала отцу о своем замысле, старик только посмотрел на нее полными слез глазами и сказал, что за нами только что послал калиф, и что он требует нас к себе — Симонида, Эвитама и Альморана. Услыхав об этом, наша мать разрыдалась и лишилась чувств, а мы с братьями подступили к отцу и стали выспрашивать у него, что может означать желание калифа говорить с нами.
   Очень скоро мы узнали, что оно означало. Дрожа с головы до ног, предстали мы перед нашим господином и повелителем, и он объявил нам о том, что для его новых, имперских замыслов одного прорицателя мало. Наш отец верно служил калифу, но теперь он состарился. Однако он должен был передать сыновьям свой дар по наследству. Согласно повелению калифа, мы с братьями должны были отправиться в пустыню Лос, дабы обучаться там в Великой Гильдии Прорицателей — именно там, где некогда наш отец обрел запечатленную на лбу звезду и шрамы на подбородке. Вернувшись после обучения, мы должны были стать Тремя Прорицателями Куатани и принести новую славу и могущество калифу. Одному из нас суждено было стать Прорицателем Искусств. Второму — Прорицателем Торговли. Третьему — Прорицателем Завоеваний. Объединив свои дарования, мы должны были помочь калифу построить величайшую в мире империю. Куатани ждала слава непобедимого царства!