Артюхова Нина. Светлана

   Он слушал сначала с грустным участием, не переспра­шивал, не вставлял ни одного слова, но, когда Светлана дошла до разговора с Надей, его лицо изменилось, затвер­дело, около губ образовалась жесткая складка. Он опу­стил глаза, как будто ему было стыдно за Надю.
   Жестким голосом он переспросил:
    — Не могла? Не захотела? Нашла время капризни­чать! Да разве она не понимает, куда он едет!
    — Откуда вы знаете, куда? — испуганно прошептала Светлана. — Он не говорил, куда!
    — Понятно, что не говорил, и не имел права сказать.
   Светлана вспомнила, с какой тревогой собиралась Зи­наида Львовна.
    — Вы думаете... Алеша, вы думаете, что их на Восточ­ный фронт посылают?
   Он перелистывал расписание, взглянул на часы. Поезд замедлял ход, приближаясь к станции.
    — Надя оставалась дома, когда ты уходила?
    — Да... Алеша, вы что хотите?..
   Он встал. Светлана тоже встала. И вдруг поверила, что он действительно был командиром на фронте и что его все очень хорошо слушались.
    — Поедешь сейчас прямо к нему. Долго придется ехать, с пересадками. Лучше всего...
    — Мне Костя объяснил, как ехать!
    — Лучше всего взять такси на площади, у вокзала. Он сунул руку в карман.
   Светлана перебила его:
   — У меня есть деньги!
    — Хорошо. Скажи Косте, что Надя приедет. Понят­но? Что она обязательно приедет.
   Перед окном медленно проплыл фонарный столб, по­том красная кирпичная стена... Толчок... Поезд остано­вился.
    — Только не говори, что ты меня встретила. Просто скажи, что Надя приедет. Теперь давай номер эшелона и какой вагон, я запищу. Быстро!
    — Я оставила у Нади на столе.
    — Не важно. Я хочу, чтобы у меня тоже было.
   Лязгнули буфера, вагон дернулся. Кирпичная стена медленно поплыла за окном.
   Светлана повернулась к Алеше спиной, наклонилась и сделала какое-то неуловимое движение руками.
    — Вот! — Подталкивая его к двери, она совала ему в руки маленькую шпаргалку. — Здесь все написано, а я уже наизусть все выучила... Только вы порвите потом... ни ей, никому... Это он мне нечаянно...
   Они бежали к двери вдоль вагона.
    — Алеша, я боюсь — все-таки она не поедет! Она та­кая была... такая! Не поедет она!
   Светлана отстала. Он обернулся, блеснули круглые стекла очков. Он сделал движение, как бы наматывая на руку что-то тяжелое и гибкое:
   — За косы приведу!
   Светлана бросилась к окну. Как-то ему удастся соско­чить? Уже довольно быстро идет поезд...
   Когда прыгает человек с такой фигурой, кажется, что, коснувшись ногами земли, он рассыплется на свои состав­ные части...
   Нет, ничего, спрыгнул с полным знанием дела.
   Присел, пружиня длинными ногами, выпрямился и отодвинулся назад, вместе с платформой и маленьким кирпичным домиком.
   Минуты через три промчался с шипением и свистом, замелькал зелеными вагонами встречный поезд.
   Лучше всего взять такси... И Костя тоже говорил: «Возьми такси». Но как их «берут», эти самые такси?
   Много автомобилей подъезжало к вокзалу, из них вы­ходили люди, вытаскивая корзины и чемоданы... Но каж­дый раз, когда Светлана, подбежав к пустой машине, пыталась ее «взять» — машина трогалась, уступая место следующей. Или это были не такси?
   Некоторые из них определенно «не такси» — слиш­ком большие и разные.
   Вот опять черная «эмка»... Уж не такси ли? Но и чер­ная «эмка» хладнокровно отъехала, не позволяя поймать себя.
   Наконец Светлана спросила у носильщика:
    — Скажите, как мне взять такси?
   Он показал рукой:
    — Вон там, девочка, на стоянке, где очередь.
   Да, действительно, на площади, немного в стороне от вокзала, стояла очередь... к пустому месту. — Вы последний?
   Ах, как плохо быть последней! Сколько времени поте­ряно зря! Люди стоят все солидные, деловые, многосемей­ные! Их не раздвинешь бесцеремонно, не скажешь весе­лым голосом: «Пропустите, граждане, ребенка без оче­реди!» Сами с детьми эти солидные люди, с женами, с бабушками.
   Сколько семейств? Сколько потребуется такси? Как часто они подъезжают? Нет, пожалуй, лучше не ждать здесь, надежнее будет на метро, на трамвае. Костя объяс­нил все очень подробно.
   И пошел колесить трамвай по московским пригоро­дам, мимо садов и огородов, мимо больших новых домов и старых маленьких.
   Тем временем стало не так жарко, в садах поливали клумбы и грядки, и даже маленькие старые дома уже за­слоняли солнце. Костя сказал — эшелон простоит до ве­чера... Да, пожалуй, и лучше опоздать... Что сказать Кос­те, как посмотреть ему в глаза?
   ...Эшелон еще стоял на станции, длинный воинский эшелон. Он стоял на запасном пути, но паровоз уже был прицеплен и пускал к небу белые облачка.
   Пока Светлана бежала вдоль поезда, спрашивая, где двадцатый вагон и как найти лейтенанта Лебедева, про­звучал сигнал к отправлению.
   Светлане крикнули:
    — Скорей беги, девочка, сейчас поедем. Вон там он, там стоит. Видишь, мамаша его провожает!
   Платформа сразу стала почти пустой, и, когда поезд тронулся, Светлана увидела Зинаиду Львовну.
   Костя, уже на площадке вагона, махал Зинаиде Львовне фуражкой и смотрел то на нее, то, по-видимому уже без всякой надежды, в сторону трамвайной остановки.
   Светлана закричала, подбегая:
    — Костя!
   Его лицо сначала оживилось, но сразу потускнело, когда он понял, что Светлана одна. Он шагнул вниз, на подножку, и, кажется, хотел соскочить, но Светлана уже ухватилась рукой за нижнюю ступеньку и, выдыхаясь, проговорила:
    — Я не застала ее дома! Я оставила ей записку! Она приедет со следующим поездом!
   Было трудно бежать и страшно отпустить подножку.
    — Сумасшедшая! — Костя нагнулся, подхватил Свет­лану и поставил ее рядом с собой на площадку.
   Куда он увозит ее? На Восточный фронт — в далекую Маньчжурию?
    — Не ушиблась?.. — Он покачал головой. — Экая ты!..
   Что означали Костины слова? Упрек в них был или уважение?..
   Упрек! Упрек! Потому что сейчас же вслед за этим он грустно повторил:
    — Так говоришь — не застала?.. Ну, что же делать! Спасибо тебе. Александра Павловна дома была?
    — Да.
   Светлана вспомнила, как испуганно поднялась с крес­ла Надина мать, когда вздрогнули фарфоровые собачки,
    — Она не говорила — Надя из Москвы должна была вернуться или там где-нибудь поблизости?
    — Нет, она не говорила... то есть нет, она говорила... Надя очень скоро должна была прийти... Она в магазин куда-то или к подруге поблизости... Александра Павлов­на сказала, что Надя обязательно сейчас же поедет к вам!
   Первая наспех произнесенная ложь была, в сущности, даже не ложью, а вдохновенной импровизацией. Теперь она обрастала чудовищно лживыми, но успокаивающими подробностями. Особенно трудно было Светлане выдумы­вать успокаивающие подробности в то время, как соб­ственная судьба уже начинала немножко тревожить ее. Ее возмущало равнодушие Кости. Схватил, поставил на площадку и увозит на Дальний Восток без всяких объ­яснений. Где будет первая остановка? В Казани? В Ир­кутске? Можно себе представить, как будет тревожиться Наталья Николаевна! Только через неделю, не раньше, получит она телеграмму: «Выезжаю из Иркутска с по­ездом №...» Странно все-таки, что поезд идет не на восток, а на запад... Опять в Германию? Или на окружной доро­ге так получается — сначала туда, потом повернут? Спро­сить Костю не позволяло самолюбие.
   Неожиданно паровоз, как будто одумавшись и поняв наконец, что везет совсем не в ту сторону, замедлил ход... еще и еще...
    — Он остановится? — спросила Светлана. — Я сойду здесь.
    — Зачем здесь? — сказал Костя. — Сойдешь на стан­ции. Стрелку проехали, сейчас назад будет толкать.
   Как же она раньше не сообразила! Стояли на запас­ном пути. Поезд маневрирует, вот и все! Костя заметил ее смущение:
    — Ты что же, думала, что я тебя совсем с собой уво­жу? Да?
   Светлана обиженно молчала.
    — Нет, серьезно! Светлана, что бы ты стала делать, если бы я тебя взял и увез?
    — Написала бы на вас рапорт вашим генералам! — сердито ответила девочка.
   Поезд, пятясь, возвращался к станции. Станция была видна сбоку. Из-за деревьев показался кусок улицы и не­подвижный маленький черный автомобиль. Костя сказал голосом, захрипевшим от волнения:
    — Такси!..
   Он первый увидел Надю. Он ждал только ее, а Свет­лана искала более заметного издали Алешу. Костя под­хватил Светлану, посадил ее себе на согнутую руку, как сажают совсем маленьких детей, и спрыгнул, придержи­ваясь за поручни, не дожидаясь, пока поезд остановится совсем.
   Светлана осталась на платформе растерянная, вагоны еще двигались, а Костя мчался куда-то в сторону, девочка не могла понять куда. Она поняла только одно: Надя здесь.
   Надя стояла под деревом около станции, потом начала медленно идти вдоль поезда. Она не была уверена, напра­во нужно или налево.
   Костя подбежал к Наде, окликнул... Сначала хотел просто взять ее за руки — было какое-то мгновенное ко­лебание. И вдруг обнял ее так, что Надя почти уже не стояла на платформе, а только касалась ее самыми кон­чиками туфель. Конечно, он постеснялся бы целовать Надю при всех, если бы у него было больше времени или если бы Надя приехала заранее вместе с Зинаидой Львов­ной. Но Надя приехала в самую последнюю минуту, и времени было в обрез — ровно столько, чтобы паровозу отцепиться и прицепиться опять с другой стороны и увез­ти за собой красные вагоны уже в надлежащем направ­лении — на восток, на дальний Дальний Восток!
   Как раз в ту минуту, когда Костя и Надя встретились, Светлана увидела у окна внутри станции озабоченное ли­цо Алеши. Лицо, впрочем, сейчас же исчезло.
   Костя успел еще раз попрощаться с Зинаидой Львов­ной, поискал глазами Светлану, но она была совсем в стороне, там, куда он поставил ее, когда вагоны еще двига­лись.
   Он помахал ей фуражкой, потом из вагона помахал Зинаиде Львовне и Наде и долго махал им всем вместе уже издали. Зинаида Львовна, прижимая к себе Светлану, хотела идти к трамвайной остановке, но появился Алеша и напомнил про такси. Надя молчала, у нее был какой-то ошеломленный вид.
    — Сначала отвезем Светлану в детский дом, — ска­зала Зинаида Львовна, когда они усаживались в маши­ну. — Ты, Надя, домой?
    — Нет, мне в институт.
    — А вы, Алеша, что же не садитесь?
    — Мне не по пути, совсем в другую сторону, я на трамвае поеду.
   Он поклонился, заглядывая к ним через окошечко, но Зинаида Львовна протянула ему руку через Светланины колени. Пришлось ему и со всеми прощаться за руку.
   Он сжал Светланины пальцы, как бы подтверждая просьбу никому не рассказывать об их встрече в поезде. Светлана молча ответила ему: «Помню. Я не болтливая!»
   Наконец дошла очередь до Нади, сидевшей дальше всех. Его рука протянулась несмело, будто он уже забыл, с какой самоуверенностью хотел привести Надю «за ко­сы» несколько часов тому назад... или, наоборот, помнил об этом?..
   Надина рука была как ледяная. Не поворачивая голо­вы, Надя едва коснулась пальцами его ладони. Он вы­прямился, неловко зацепился за дверцу и уронил очки. На мгновение Светлана увидела совсем рядом ставшие вдруг безоружными темные, очень печальные глаза.
   Зинаида Львовна спросила:
    — Не разбили?
    — Нет, нет.
   Он вытирал платком очки. А когда надел, сразу изме­нилось выражение его лица. Как будто эти два стеклыш­ка, совсем прозрачные и бесцветные, действительно воору­жали близорукие глаза и даже немножко прятали их, помогая Алеше скрывать свои мысли и чувства.
   Он заметил, что Светлана смотрит на него, и, захлоп­нув дверцу, приветливо помахал рукой вслед отъезжа­ющей машине.

XXXI

   «Неблагодарность из всех пороков наигнусней­ший!» — так еще Петр Великий выражался. Ты, Светлана, такой исключительный молодец, а я, неблагодарное жи­вотное, даже спасибо тебе как следует не сказал!..»
   «Ага! — подумала Светлана. — Есть все-таки совесть у человека!»
   Она, улыбаясь, дочитала письмо. Оно было веселое и смешное, с рисунками на полях.
   Вот Светлана бежит за поездом на тонких ножках — в один штрих карандаша, а Костя, неправдоподобно изо­гнувшись, подхватывает ее за шиворот. Подпись: «Похи­щение девочки из детского дома».
   Дальше — испуганная, негодующая Светлана со што­порами черных волос на голове. Рядом — Костя. Не по­жалел себя, настоящим разбойником нарисовал! И под­пись: «Зачем ты увозишь меня, злодей?»
   Куда бы Костя ни ехал, он уезжал в хорошем настро­ении!
   Аккуратно сложив солдатский треугольничек, Свет­лана распечатала другое письмо, в конверте и с мар­кой.
   «Милая моя деточка, мне хочется еще раз поблагода­рить тебя...»
   Лицо Светланы стало серьезным и ласковым. Зинаида Львовна звала к себе: «Приезжай в выходные дни, пока хорошая погода. Только, девочка, будь осторожнее, страшно вспомнить, как ты бежала тогда за поездом...»
   «Обязательно поеду, — решила Светлана. — Сегодня же ей напишу, и сговоримся — когда».
   Светлана приехала к Зинаиде Львовне в воскресенье, через две недели после дня Победы над Японией. Послед­нее письмо от Кости было еще с дороги и шло очень долго.
   Светлана понимала, что для Зинаиды Львовны война еще не окончилась. Для нее окончится война, когда будет получено письмо, написанное после дня Победы.
   Неизвестно, что думала Зинаида Львовна о появле­нии Нади и Алеши на станции в день отъезда Кости. Во всяком случае, она ни о чем не расспрашивала, и Светла­не с ней было легко.
   После завтрака они сидели в маленькой столовой — Светлана с книжкой на диване, Зинаида Львовна кроила что-то на обеденном столе.
   Светлана посматривала на нее и вдруг сказала:
    — Вы всегда что-нибудь делаете. И какая вы всегда бодрая! Даже в прошлом году вы были почти веселая.
   Зинаида Львовна улыбнулась:
    — А мне нельзя унывать. Мне унывать сын не позво­ляет.
    — Как же он может не позволить на таком большом расстоянии?..
   Зинаида Львовна отложила иголку и ножницы.
    — Вот я тебе покажу одно его письмо, старое еще. Она вышла в свою комнату и очень быстро вернулась.
    — Показалось ему что-то один раз... Кислых писем я никогда ему не писала, но что-то, по-видимому, уловил между строк. В первый раз — и в последний — он так о себе написал, про то, что ему приходилось на фронте... Все говорил, приеду — расскажу... Он тогда на курсах младших лейтенантов был, не в боях — считал, что мне уже не нужно о нем беспокоиться.
   Светлана, тронутая оказанным доверием, развернула линованный треугольничек.
   «Здравствуй, милая мама! Фронтовой привет!
   Сейчас получил твое письмо от 20/ХI. Оно меня здо­рово огорчило — во-первых, то, что ты, по-видимому, бы­ла больна, хотя об этом и не говоришь, а во-вторых, твой неважный моральный дух.
   Это, мама, хуже всего. Терять бодрость духа никак нельзя, да в особенности в такое время.
   Мне знаешь, что приходилось переносить? Я попадал в такие переделки, что впору было застрелиться, но я ни­когда, даю тебе слово, никогда не унывал. Один раз, еще осенью, во время боя, ночью, комбат послал нас, троих автоматчиков, на поиски роты, которая действовала от­дельно. Связь с ротой была нарушена, им нужно было отойти, иначе их бы отрезали.
   Кругом на много километров были болота. Погода бы­ла отчаянная — ветер, дождь и прочее. Немец бросает ракеты и наугад строчит из пулемета.
   Идем. Компаса нет. Вода по колено, в некоторых ме­стах по горло проваливаемся. Шинели стали по пуду, идти невыносимо тяжело. Бросили их, пошли в гимнастер­ках. Холодно. Побросали всё, кроме автоматов и дисков. Идем долго, устали, как собаки. Потеряли направление и попали почти к немцам. Вдруг совсем рядом раздалась длинная пулеметная очередь, трассирующие разрывные пули зашлепали по воде, с треском разрываясь. Я нырнул в трясину с головой, захлебнулся, кое-как выбрался на кочку. Гляжу — тихо. Свистнул — нет ответа. Осмотрел­ся — оба мои товарища убиты. Ну, думаю, конец. А ведь если мне конец — не передам приказа, вся рота может погибнуть.
   Опять стали стрелять, и кажется, что в какую сторону ни пойду — всюду немцы. И вода все глубже и глубже. Положение липовое, но я не падал духом, и это меня спасло. Сам не помню как, руками нащупал тропин­ку, нашел роту и до рассвета вывел ее из болот. Вообще с тех пор, как я попал на фронт, у меня вошло в при­вычку никогда не терять бодрость духа. Советую и прошу об этом и тебя...»
   Светлана бережно сложила письмо опять треугольни­ком. Так ясно видела все. Болото. Ночь. Темнота, проши­тая трассирующими пулями. И Костя — один — ползет, руками нащупывая тропинку...
    — Если он когда-нибудь начнет унывать, вы ему на­помните про это письмо.
   В передней послышались голоса. Пришли ребята и по­звали Светлану гулять.
   На обратном пути Светлана задумалась, не замечала, по какой дороге они идут. И вдруг — знакомый забор, по­ворот... Они должны будут пройти как раз мимо Надиного дома.
   Нади не было ни на террасе, ни в саду. Александра Павловна стояла на крыльце, увидела Светлану издалека и очутилась около калитки как раз в тот момент, когда с ней поравнялись ребята. Ничего не оставалось, как подой­ти и поздороваться. Александра Павловна приглашала заходить, жалела, что в прошлый свой приезд Светлана пробыла у них так мало. «Немножко только разошлась с Алешей, на какие-нибудь полчаса. Могли бы все вместе в Москву тогда поехать, веселее было бы, ведь правда?»
   Светлана, опасаясь расспросов, хотела сказать, что ее ждут ребята. Оглянулась и увидела, что никто не ждет, ребята уже разошлись по домам.
    — Что же мы так стоим? — сказала Александра Пав­ловна. — Зайди в сад, посидим в беседке. Это Надин лю­бимый уголок.
   На клумбах пышно доцветали яркие осенние астры. Светлана прошла мимо них и села на скамью перед круг­лым столом. Здесь, должно быть, особенно уютно летом, когда листья еще не начали облетать и беседка похожа на пушистый зеленый домик без окон. Оттуда ничего не видно — и тебя никто не увидит.
   А сейчас домик стал наполовину золотой, наполовину прозрачный — в нем много-много окошечек самой причуд­ливой формы.
   Как хороша рябина осенью! Протянула над столом ветку, тяжелую от красных ягод. На самом кончике ветки колышется легкий, похожий на желтое перышко лист...
    — Вы как сейчас, оврагом шли? Не встретили ее?
    — Надю?
    — Да. Она получила письмо от Кости.
    — От какого числа? — с живостью спросила Свет­лана.
   Александра Павловна поджала тонкие губы:
    — Как я могу знать, от какого числа? Разве Надя по­казывает мне свои письма!
   Светлана положила ногу на ногу, обхватила руками колени и вооружилась терпением.
    — Его посылают учиться, — продолжала Александра Павловна, — в Военную академию или в институт какой-то военный, не то в Ленинград, не то еще куда-то. Он пишет: «Жаль, что не в Москве». Странно, что принимают в высшее учебное заведение без аттестата — ведь он не кончил десятого класса. Может быть, потому, что фрон­товик?
    — А где он сейчас?
    — Не помню точно... Надя говорила — не то в Кировской, не то в Свердловской области. Они сейчас в ла­герях, на отдыхе, его часть... как это?.. Расформировы­вается.
   Светлана встала:
    — Я, пожалуй, пойду Зинаиде Львовне расскажу.
    — Она уже знает. Он ей тоже написал. И Надя, как получила письмо, сейчас же к ней побежала.
   Эти слова были произнесены с обидой.
    — Он откуда же приехал?
    — Из Японии, то есть не из Японии, но все равно, он был на японском фронте... Светлана, ведь ты видела Алешу Бочкарева и Надю в тот день, когда Костя приез­жал в Москву?
    — Конечно, я видела Надю, — удивленно сказала Светлана. — Ведь я же к вам тогда заходила.
    — Да, да, помню... Ты и на станцию поехала прово­жать?
   — Да.
   Ты не знаешь, что у них там произошло? Может быть, Костя что-нибудь сказал... Алеше или Наде? Он иногда такой несдержанный. Ведь Алеша совсем пере­стал к нам заходить — прямо как отрезало, — и с того самого дня.
   На это ответить было легко — ничего неприятного Костя, конечно, не мог сказать ни Алеше, ни Наде. «А что Алеша перестал заходить — так правильно сделал!» — безжалостно подумала Светлана.
   Впрочем, думать было почти некогда. Теперь вопросы следовали один за другим.
    — Светлана, ведь ты тогда по просьбе Зинаиды Львовны к нам пошла? Почему Надя не поехала с тобой?
   Светлана ответила с полной искренностью:
    — Я не знаю, Александра Павловна, почему она не поехала!
    — Откуда тогда Алеша взялся, понять не могу, — рас­строенным голосом продолжала Александра Павловна. — Мы только что сели обедать, Надя сказала, что не будет есть пельмени, что они невкусные, а они, наоборот, очень удачные были и она всегда так любит... И вдруг Алеша входит, вид у него... — Александра Павловна запнулась, подыскивая нужное слово, — повелительный! Надя его сейчас же в свою комнату увела. Минуты не прошло, она уже с сумочкой в руках: «Мама, я в Москву уезжаю!» Алеша-то здесь при чем? Светлана, почему Надя поехала с ним провожать Костю?
    — А Надя вам не говорила, почему они вместе по­ехали?
   Опять обиженно подобрались тонкие губы:
    — Да разве она расскажет? Всё тайны, тайны!
   Светлана хотела ответить резко: «Почему же вы ду­маете, что я расскажу вам про Надю то, что она сама не хочет рассказать?»
   И вдруг ей стало жалко Надину маму с поджатыми губами — пускай несимпатичная она, но что же делать? Беспокоится о дочке все-таки.
   Надю тоже стало жалко за то, что у нее с мамой та­кие непростые отношения.
   Вот Костю теперь нечего жалеть и не нужно за него беспокоиться. Он написал Наде, Надя напишет ему, Надя с его письмом побежала к Зинаиде Львовне, Алеша пере­стал заходить... В Костиных делах теперь была полная ясность. Зато в туманное одиночество ушел добрый де­душка Мороз в круглых очках... Как он хлопотал, чтобы всем было хорошо, чтобы все жили дружно и не ссори­лись! И вот теперь из-за него ссориться с Надиной ма­мой...
   Ладно, дедушка Мороз! Никаких обидных слов не скажу Надиной маме!
   И вместо заготовленной резкой фразы Светлана крот­ко пожала плечами. В сущности, этим жестом она выра­жала ту же самую мысль: не требуйте от меня, чтобы я выдавала чужие секреты! Но выражено это было в мяг­кой, деликатной форме.

XXXII

    — Светлана, ты немецкий уже приготовила?
    — Нет.
    — Ведь у тебя уже была двойка третьего дня?
   — Да.
    — Может быть, помочь тебе? Что-нибудь непонятно? Давай вместе поучим слова.
   Светлана перелистала несколько раз арифметический задачник. Задачи она уже решила.
    — Тамара Владимировна, я вообще хотела просить... Пускай меня переведут в другую школу: я немецкий язык не буду учить.
   Сказала негромко, но все ребята, готовившие уроки, подняли головы от учебников и стали прислушиваться. Даже те, которые не расслышали, о чем говорят, насто­рожились с тревожным любопытством.
   Тамара Владимировна приложила палец к губам:
    — Хорошо, мы подумаем об этом. А сейчас — что у тебя осталось? География? Учи географию. Не будем ме­шать ребятам заниматься.
   Светлана поняла: Тамара Владимировна не хочет при ребятах... Все равно, как ни думать, когда ни говорить — ничего не изменится. Немецкий не буду учить, не могу, не хочу!
   Еще летом, даже весной, появлялись уже беспокойные мысли. Как же это будет в пятом классе?.. Но всегда что-нибудь отвлекало, да и не хотелось расстраиваться зара­нее и расстраивать других.
   Совсем незаметно подошла осень. И вот первые уроки немецкого языка. На первом же уроке самый звук этой речи так остро напомнил...
   Бесцельно учить географию сейчас — слова не запо­минаются, только глазами на них смотришь.
   Тихим голоском сказала Аня:
    — Тамара Владимировна, и меня тоже, пожалуйста, в другую школу переведите, потому что я тоже...
    — И меня, — как эхо прибавила Валя.
   В классной комнате уже никто не мог заниматься. Ре­бята ждали напряженно...
   Неизвестно, что бы ответила Тамара Владимиров­на, — дверь растворилась. В комнату заглянула Оля Рогачева:
    — Тамара Владимировна, вас к телефону!
   Тамара Владимировна вышла, что-то шепнув по до­роге Юре Самсонову.
   Олечка постояла, раскачивая дверь:
   — Что-то вы какие серьезные все?
   Никто ей ничего не ответил. Ей скучно стало молчать, она убежала.
   Витя спросил:
    — Светлана, в какую же школу хочешь ты перехо­дить?
    — В такую, где французский или английский.
    — Ты думаешь, что все французы, все англичане и американцы — наши друзья?
    — Мой папа... — начал Юра.
   И все посмотрели на него: ребята очень редко гово­рили о своих погибших родных.
    — Мой папа воевал с англичанами и американцами в Архангельске в девятнадцатом году. Он говорил по-ан­глийски, это ему очень пригодилось... А помнишь, что рассказывал Костя Лебедев? Про капитана у них в полку, который в разведку ходил, и если нужно было «языка»... Помнишь, он очень хорошо говорил по-немецки...
   Витя прибавил:
    — А помнишь, как Долохов... В «Войне и мире», к французам?
   Светлана выговорила хрипло:
    — Я не капитан... и не солдат, и войны сейчас нет — мне не нужно!
   Она сложила учебники и хотела выйти в сад. В перед­ней около вешалки стоял маленький грустный мальчуган. Новенький. Его перевели осенью из дошкольного дет­ского дома. Все никак не может привыкнуть и часто пла­чет по углам.
   Вот и сейчас: Светлана вгляделась — глаза мокрые и красные...
    — Саша, ты о чем?
   Мальчик не ответил.
    — Ты что, без ребят, без товарищей своих ску­чаешь?
    — Нет. Ребята и здесь есть.