— Так о чем же ты?
   Саша печально сказал.
    — У меня там ежик был!..
    — Не расстраивайся, не плачь! Достанем тебе ежика, будешь с ним играть!
   Саша безутешно покачал головой:
    — У вас будет из леса, а у меня ручной был.
   Что сказать?
   Как утешить?
   Саше семь лет. Того, что было перед войной, он, ко­нечно, уже не помнит... Его самое большое горе — это разлука с ежом.
   Ну что же, и к ежику можно привязаться. Серди­тые в лесу, если их приручить, они бывают милые и за­бавные.
   Светлана отошла, не найдя слов для утешения, сама готовая заплакать. В саду к ней сейчас же подбежали Славик, Ирочка и вся остальная компания.
   Потом няня увела малышей в дом.
   Светлана присела на скамью. Смеркалось. Белые табаки на клумбе начинали нежно светиться в темноте.
    — Светлана, ты здесь? Подошла Алла и села рядом.
    — Ты почему без пальто? Смотри, какие руки холод­ные. — Алла была в пальто, накинутом на плечи. Его хватило на двоих. — Я бы из-за этого никогда не ушла из нашей школы!
   Там, в классной комнате, Алла не сказала ни слова. Вообще она молчаливая и очень сдержанная. Но молча­ливая не от застенчивости — просто не умеет болтать. Когда выступает на сборах, говорит коротко и всегда как-то очень принципиально. Даже самые яростные спор­щики всегда с ней соглашаются. Редко приходится с ней говорить — Светлана в пятом классе, Алла в седьмом, — но, когда что-нибудь делаешь, хочется, чтобы это понра­вилось Алле.
    — Я думала, ты с девочками подружилась.
    — Я... подружилась!..
    — Я бы от своих подруг... и от учителей тоже... ни за что не ушла бы! У вас в шестом по математике будет Иван Иванович. И другие учителя тоже очень хорошие! По русскому, по географии...
    — Алла, ты думаешь, мне хочется уходить?
    — И потом... тебе уже четырнадцать лет, тебе в комсомол вступать в этом году. В нашей школе тебя знают...
    — Знают, что у меня три тройки... годовых! Алла, как же меня в комсомол?
    — Тройки разные бывают. Я видела, как ты занима­лась зимой.
   Видела? Странно... В прошлом году они даже в разных сменах были.
   С крыльца позвала Наталья Николаевна:
    — Светлана! Девочки подошли к ней.
    — Светлана, зайди ко мне.
   Светлана стала подниматься по ступенькам.
    — Не в кабинет, пойдем ко мне в комнату.
   Алла шепнула:
    — Светлана, я тебя здесь подожду.
   Большая, тихая комната. Очень много книг. Рояль...? Разве Наталья Николаевна играет?
   Над роялем несколько портретов в одинаковых рам­ках... Лица знакомые, а кто — Светлана не могла вспо­мнить: музыканты, должно быть.
   На стене, над письменным столом, — фотография: мужчина и два мальчика. Светлана знала, что муж Натальи Николаевны умер еще перед войной, а оба сына...
   Наталья Николаевна сказала:
    — Сядь, девочка. Светлана, перевести тебя в другую школу очень просто.
   Светлана прошептала, вцепившись в ручки кресла:
    — Вы не думайте, что мне это так просто!
    — Голубчик, я не говорю — просто для тебя. Я го­ворю, что это очень просто устроить. Но мне хочется убе­дить тебя, что ты неправа. Светлана, помнишь, в прошлое воскресенье Елена Михайловна играла и тебе очень по­нравилось... Помнишь, ты сказала: «По клавишам вода бежит». Помнишь, как называлась эта вещь?
   Светлана неуверенно и удивленно спросила:
    — «Прекрасная мельничиха»?
    — Да. А ты знаешь, кто ее написал?
    — Нет, я не помню.
    — Ее написал Шуберт, немецкий композитор. Вот его портрет висит, рядом с Чайковским.
   Светлана положила руку на черную зеркальную по­верхность рояля:
    — Я не знала, что вы играете...
    — Мальчики учились... Мой старший сын хорошо играл.
   Наталья Николаевна неожиданно встала и подошла к книжному шкафу:
    — Хочешь, почитаем стихи?
   Светлана так удивилась, что не сразу могла начать слушать.
   ...Не пылит дорога,
   Не дрожат листы...
   Подожди немного,
   Отдохнешь и ты.
   Маленькое стихотворение, всего восемь строчек, а как много в нем сказано и как все-все видишь!.. Светлана прошептала:
    — Я помню, это у Лермонтова, в собрании сочи­нений.
    — А видишь, что тут сверху написано? «Из Гёте». Ты еще что-нибудь Гёте читала?
    — Ведь это он «Фауста» написал? — спросила Свет­лана. — Только я не читала.
    — А «Лесной царь» в переводе Жуковского знаешь?
    — «Лесной царь» знаю.
    — А вот еще другого немецкого поэта Лермонтов переводил. Видишь: «Из Гейне».
   На Севере диком стоит одиноко
   На голой вершине сосна...
   Хорошие стихи, правда?
    — Правда.
    — А ты знаешь, что, когда Гитлер пришел к власти, книги Гейне сжигали на кострах?
   Светлана спросила:
    — Почему?
    — Ты еще очень мало знаешь, девочка! Бывают кни­ги-враги и бывают книги-друзья. У нас много книг-дру­зей, написанных на немецком языке. Не все немцы такие, каких довелось тебе увидеть! На немецком языке писали Маркс и Энгельс... Не только книги давно умерших пи­сателей были врагами Гитлера. В Германии было очень много антифашистов и до войны и во время войны... Ты о Тельмане что-нибудь слышала?
   Светлана сказала:
    — Ведь это же в Испании был отряд имени Тель­мана?
    — Да, и в нем сражались немецкие антифашисты. А Тельман тогда сидел в тюрьме. Одиннадцать лет он пробыл в одиночной камере. Это был очень смелый и очень мужественный человек...
   Светлана слушала, не поднимая глаз.
   Как странно: немец — верил в победу Красной Армии! В самый тяжелый год отступления, когда немцы стояли под Москвой... Как жалко, что он не дожил до конца войны! Они его убили...
    — Светлана, а ты знаешь, что сказал о немцах Ста­лин? «...Гитлеры приходят и уходят, а народ герман­ский, а государство германское — остается».
    — Когда он это говорил? — глухо спросила Светлана.
    — Двадцать третьего февраля 1942 года. Перед этим немецкие войска доходили почти до самой Москвы и были разбиты. После этого был Сталинград. Это приказ народ­ного комиссара обороны в день двадцать четвертой го­довщины Красной Армии. Светлана, твой отец и мои сы­новья были офицерами Красной Армии. Они сражались с захватчиками, которые хотели поработить нашу Роди­ну... Но наши солдаты не уничтожали немецких солдат именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому. Девочка, я знаю, что это нелегко... Но и мы с тобой не должны ненавидеть народ, язык народа...
   У нее были слезы на глазах.
   Светлана сказала прерывающимся голосом:
    — Это вы из-за меня! Это я вас...
   И уткнулась лицом в колени Натальи Николаевны... Провожая девочку, Наталья Николаевна дала ей свой пуховый платок:
    — Вечер свежий, а ты без пальто.
   Светлана хотела сказать, что добежит и так, но вспо­мнила, что Алла, может быть, еще ждет в саду, и послуш­но закуталась. Платок был большой и очень теплый. Светлана еще немножко задержалась в дверях:
    — Наталья Николаевна, а можно сделать так, чтобы меня по немецкому не спрашивали завтра... и еще не­сколько дней? Я хочу ответить хорошо. Ведь я... ведь я совсем немецкий не учила! Ни разу!..
    — Я позвоню завтра в школу, — сказала Наталья Ни­колаевна. — Я сама об этом попрошу.
   В саду пахло осенью, грибами и сыростью, как в лесу, белыми табаками. Но было не совсем темно, потому что окна не завешенные, а на улицах — фонари.
    — Алла, ты?..
   Алла сказала:
    — Какая ты тепленькая вся, пушистая!..
   Девочки, обнявшись, подошли к белой клумбе, потом, шурша листьями по дорожке, — к темному забору и опять к белой клумбе.
    — Как я рада, что ты не уйдешь из нашей школы!
   А ведь Светлана ей ничего еще не рассказала!
   Вот опять прошуршали под ногами листья... Де­вочки ушли в темноту. Широкие ветки заслонили свет фонарей.
    — Алла, давай будем дружить.
    — Мне тоже хочется.
    — Алла, а это ничего, что я с другими девочками дру­жу в нашем классе?
    — Почему — ничего? Это очень хорошо!
    — Они очень славные, Галя Солнцева и еще другие, и наши Аня-Валя. Только знаешь, Алла, они все моложе меня... Как-то не обо всем с ними можно говорить! Алла, давай будем друг другу все рассказывать! Алла, знаешь, на что похожа эта клумба? Такие бывают часы со светя­щимся циферблатом. У них такой же матовый свет. У моего папы такие были... Алла, мне хочется тебе рас­сказать, что мне сейчас Наталья Николаевна говорила...
XXXIII
   Комсомольское собрание затянулось. Когда Костя возвращался в свою роту, было уже совсем темно. Смут­но белели палатки в поле. Лагерь спал. Особенно тихой казалась осенняя безлунная ночь.
   Ночью потеплело.
   «К дождю», — подумал Костя.
   Спать не хотелось совсем. Костя был в настроении возбужденно-счастливом. Он пошел в сторону леса, сняв фуражку и подставляя разгоряченное лицо навстречу на­бегающему ветерку. Вечером, после большого перерыва, Костя получил письмо. По совести говоря, при взгля­де на него вместе с огорчением почувствовал даже тре­вогу.
   Буквы на конверте очень хотели быть красивыми. Вна­чале им это удавалось.
   «Лебедеву Константину» — было написано с таким изяществом, прямо в школьную пропись годилось. Только росчерки после каждого «у» недостаточно солидны, легкомысленны для школьной прописи. Слово «Михайло­вичу» растянулось и сползло вниз, будто у автора письма не хватило выдержки или просто умения писать без ли­неек.
   Еще не начиная читать, Костя сообразил, почему по новому адресу первым пришло именно Светланкино пись­мо: из Москвы письма всегда доходят быстрее. Вместо огорчения и тревоги появилось теплое чувство благодар­ности. Светланкино письмо предсказывало, что ждать те­перь уже недолго: завтра, в крайнем случае — после­завтра, придут и другие письма.
   Костя подошел к опушке леса, темнеющего зубчатой стеной. Отсюда днем видны на востоке Уральские горы — граница двух частей света. Костя присел на траву. Росы не было совсем. Он опять подумал: «К дождю». Нужен дождь или нет? Для озими — пожалуй, а для кар­тошки...
   Костя усмехнулся, осознав, что думает о нужности или вредности дождя с точки зрения уже не военной, а сель­скохозяйственной.
   Как хорошо, что Светлана была у мамы именно в тот день, когда они получили его письмо с новым адре­сом! Глазами Светланы Костя видел дорогих ему людей.
   «...Надя сейчас же побежала к вашей маме».
   Надя чаще ходит, чем бегает... а вот побежала. Обра­довалась? Хотела поскорее успокоить маму?..
   Вспомнилась последняя встреча на станции окруж­ной дороги. Какое испуганное лицо было у Нади, когда он поцеловал ее при всех. Мама видела, Светланка тор­чала неподалеку. Можно себе представить, как ребята скалили зубы из всех вагонов!..
   Уж не обиделась ли?
   Каялся потом в каждом письме, объяснял, что просто невозможно было поступить иначе...
   На последней странице Светлана написала про свои дела.
   «Костя, в моей жизни наступает огромный перелом: меня будут принимать в комсомол».
   Неужели уже в комсомол — маленькую такую? Долж­но быть, все-таки еще не очень скоро. За последние годы Костя привык видеть только таких комсомольцев, которым в трудные минуты на передовой кричал комсорг: «Комсомольцы, вперед!» Он представил себе Светланку рядом с плечистыми парнями, шумевшими сейчас на собрании... Забавно! А славные подобрались ребята, жалко будет расставаться. Одних посылают учиться, другим еще послужить, многие демобилизуются в этом году.
   Когда полковник предложил Косте ехать в академию, он сказал ему:
    — Такие, как ты, нужны в армии.
   Эти лестные слова казались неожиданными и незаслу­женными, но все-таки было приятно выслушать их от че­ловека, которого привык уважать.
   Жалко, конечно, что жить придется далеко от Мо­сквы, но все равно — руки чешутся учиться. Будет каж­дый год отпуск, да и зимой на каникулы можно будет приезжать.
   Как говорит Очкарик: «Вы еще молодой, и все у вас впереди».
   Вообще — война кончилась, начинается мирная жизнь, и все невероятно хорошо!
   Ярко сияли звезды и как-то особенно сильно мерцали в эту ночь. Казалось даже — шевелятся... Казалось даже — шуршат...
   Далеко еще отсюда до Москвы, до кремлевских руби­новых звезд. Но Дальний Восток уже опять стал даль­ним.
   Большая наша земля!.. На две части света раскину­лась, и нужно вот так проехать из конца в конец, чтобы осознать, какая она большая!.. Не только проехать из конца в конец — нужно идти по ней шаг за шагом в сол­датских сапогах, нужно бежать по ней навстречу смерти, прижиматься к ней грудью, лицом, всем телом, как к са­мой надежной защите...
   А потом найти в себе силу снова встать, чтобы защи­щать ее, нашу землю, даже если придется всю свою кровь ей отдать, до последней капли!.. Вот тогда только по-настоящему поймешь, как она тебе дорога!
   Костя лег на землю ничком и широко раскинул руки, как будто хотел обнять ее всю. Мягкие осенние травинки щекотали лицо.
XXXIV
    — Я родилась в 1931 году. В 1938 году я поступила в школу. Когда мне исполнилось десять лет, началась война...
   Светлане показалось, что голос ее чужой и пионерская комната совсем не такая, как всегда: строгая, незнакомая, И ребята, которые сидят на стульях вдоль стен, члены совета дружины, совсем не такие, как всегда: по-незнако­мому серьезные и требовательные.
   Вот я вся здесь перед вами, вы знаете меня, судите, ре­шайте мою судьбу! Они имеют право — и даже обя­заны — вспомнить все: и прошлогодний побег из школы, и срывы в ученье: каждая двойка, каждая тройка долж­на быть на счету. Несдержанные слова, необдуманные поступки... А история с немецким языком в начале учеб­ного года! На минуту Светлане даже страшно стало... Конечно, откажут! Лучше бы уж не подавать заявления!
    — Ребята, кто хочет высказаться? Юра, ты?
    — Кто, я?.. Нет, я не хотел... — Юра все-таки встал неторопливо. — Что же говорить? Мы все Светлану знаем. По-моему, она достойна стать комсомолкой.
   Все смотрели на него, ожидая, что он будет продол­жать, но Юра уже садился с таким видом, будто говорил очень долго и очень красноречиво.
    — Можно мне?
    — Алла? Пожалуйста.
    — Юра, ты не прав! — начала Алла с обычным своим решительным видом.
   «Вот оно! — взволнованно подумала Светлана. — Дружба дружбой, но ради дружбы Алла не станет кри­вить душой! Сейчас скажет: «недостойна» — и все кон­чится, рекомендации не дадут».
   Алла стояла маленькая, прямая и строгая, очками и еще чем-то неуловимо похожая на большого и снисходи­тельного к чужим слабостям Алешу Бочкарева.
    — Юра говорит, что не о чем говорить, а по-моему, нужно говорить. Да, мы знаем Светлану. Знаем уже год. Она не такая, как была в прошлом году. Она очень много работает над собой! Очень старается в школе. Но все-таки в начале занятий у нее была двойка по немецкому языку. Правда, Светлана очень быстро поняла свою ошибку, но все-таки ошибка была. Я считаю, что Светлану обяза­тельно нужно принять в комсомол, что комсомол поможет ей не делать ошибок.
   Потом стали задавать вопросы. Устав Светлана знала хорошо и газеты читала аккуратно. Все-таки немножко запуталась «в политике».
   Но когда наконец председатель совета дружины спро­сил: «Кто за то, чтобы дать рекомендацию в комсо­мол?» — все руки немедленно поднялись «за».
    — Единогласно.
   Светлана не помнила, как очутилась за дверью. К ней кинулись девочки. Выглянула Алла:
    — Витя Чижов, иди.
   Пока Витя поправлял пояс и пионерский галстук, Алла совсем вышла в коридор и, крепко обняв, чмокнула Светлану в щеку:
    — Поздравляю! Ох, какая ты счастливая! А мне еще целый год ждать!
    — Ведь еще не всё... — прошептала Светлана, — что-то еще будет в комитете!
   В детском доме все знают друг друга. А в школе... Что знают о Светлане эти большие девочки из бюро ком­сомола? Когда Светлана вошла в кабинет директора, где заседало бюро, две девятиклассницы переглянулись. Вспомнили, должно быть, как эта маленькая черненькая убегала из школы в прошлом году и как Иван Иванович из-за нее опоздал на урок.
    — Расскажи о себе...
   Как трудно рассказывать о себе!
   На знакомом кожаном диване сидят учителя: секре­тарь партийной организации, заведующий учебной частью и классная руководительница. Правда, классная руково­дительница новая, ведет класс только в этом году, но все-таки она помогает Светлане рассказать о себе:
    — Учится еще не очень хорошо, но очень старается. Все, что делает, делает с душой... В начале года плохо было с немецким языком, но теперь наладилось.
    — Какая теперь отметка по немецкому, Светлана? — спрашивает секретарь комитета Валя Крапивина.
   Светлана, вспыхнув, отвечает:
    — Четыре.
    — А было?
    — А была двойка.
   Взглядом она спрашивает классную руководительни­цу: нужно ли все подробно рассказывать?
   Но ей уже задают вопросы по уставу.
   Значит, не нужно. Ведь классной руководительнице известно, как все тогда было.
   И вот опять... уже не маленькие пионерки в детском доме, а большие комсомолки из девятого, десятого класса поднимают руки одна за другой.
   Будь нашим товарищем, маленькая черненькая!
   Светлане кажется, что, поднимая руки, девочки откры­вают перед ней семафоры, впускающие ее в какую-то но­вую жизнь... Спокойно можно дойти только до двери. Едва переступив порог, Светлана подпрыгивает и, поти­хоньку радостно взвизгнув, падает в объятия семикласс­ниц, которых она видит сегодня в первый раз и которым тоже сейчас входить в кабинет.
    — Ну как? — обступают девочки. — Какие задают вопросы?
   На улице окликает Иван Иванович:
    — Добрый вечер, товарищи комсомольцы! Можно поздравить?
    — Иван Иванович, подождите поздравлять — а вдруг не утвердят в райкоме!
   В райком каждый секретарь школьного комитета при­ходит со своим выводком без пяти минут комсомольцев. В каждом выводке имеется кто-нибудь особо подкован­ный в политических вопросах.
   Девочки и мальчики собираются кучками вокруг та­ких надежных советчиков и забрасывают их торопливы­ми вопросами.
    — Верочка, Верочка, а что сейчас во Франции?
   И спокойный ответ опытного политика:
    — Во Франции ничего особенного!
   Это — в коридоре.
   А в кабинете секретаря райкома уже идет заседание. Дом старинный, с лепными потолками, с узкими, но вы­сокими окнами, с высокими двустворчатыми дверями.
   Прямо под окном, в саду, — еще не совсем облетевшее де­рево с красивым названием: ясень.
   У стола, покрытого темным сукном, стоит курносая де­вочка и смотрит исподлобья.
    — Как учитесь?
    — Я учусь хорошо. У меня только три тройки.
    — По каким предметам?
    — По русскому, по географии, по истории.
    — Вот видите, — деликатно замечает один из членов бюро, — вы говорите, что учитесь хорошо, что у вас толь­ко три тройки. А мы считаем, что это не хорошо, что не должно быть троек совсем. Вы знаете, как учился Ленин?
   Девочка, со вздохом:
    — Очень хорошо учился!
    — А что вы читали из художественной литера­туры?
   Девочка задумывается. После долгого молчания:
    — За последнее время?
   — Да.
   Молчание.
    — Я очень мало читала.
    — Вот, на мой взгляд, это причина вашего отставания по русскому языку
    — Почему отклонили тебя в первый раз? — спраши­вает секретарь райкома.
    — Потому, что я политику плохо знала. Меня спроси­ли про Индию, а это мы в шестом классе проходили, я уже забыла.
   За столом движение, члены бюро стараются сохра­нить серьезность.
    — А теперь повторила про Индию? Какие газеты ты читаешь?
   Про Индию теперь девочка знает хорошо и за газе­тами следит.
   Наконец она слышит долгожданные слова:
    — Принимаем тебя, Людмила, в комсомол. Поздрав­ляем тебя. Но учти замечания членов бюро...
   Просияв, девочка выпаливает: — Спасибо!
   И кидается к двери. Толкает ее, но дверь не раскры­вается.
    — На себя, — говорит секретарь райкома. — К себе, к себе потяни!
   Курносая девочка наконец справилась с дверью.
   Ей на смену появляется другая, румяная, полная, с тугим стоячим воротничком. Говорит неожиданно гром­ким голосом, слишком громким и отчетливым для такой небольшой комнаты. Говорит, как будто отвечает на экза­мене или читает доклад огромной аудитории. Обществен­ница, круглая отличница, и забавно, что она даже на вид такая кругленькая, аккуратная.
   Ее отпускают очень быстро. Секретарь перебирает за­явления, написанные на листках в клеточку или в линей­ку, вырванных из школьных тетрадей.
   Одни пишут очень коротко:
   «Прошу принять меня в ряды членов ВЛКСМ, так как я хочу быть в рядах передовой советской молодежи».
   Другие заполняют всю страницу:
   «Прошу принять меня, ученицу 5-го класса Светлану Соколову, в ряды ВЛКСМ. Обязуюсь быстро и точно вы­полнять задания комсомольской организации, доводя вся­кое дело до конца. Я хочу брать пример с героев-комсо­мольцев нашей страны: с Зои Космодемьянской, с героев-краснодонцев. Я хочу вместе со всем народом активно участвовать в построении коммунизма.
   Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь для блага нашей великой и могучей Родины».
   У двери стоит черненькая кудрявая девочка — такая маленькая по сравнению с высокой дверью, слишком ма­ленькая для таких больших слов.
   К Светлане Соколовой первый раз в жизни обращают­ся на «вы»:
    — Садитесь.
   Пока Валя Крапивина читает рекомендацию из дет­ского дома, секретарь райкома внимательно разгляды­вает Светлану.
   Когда сидит, она кажется еще меньше, еще более хруп­кой, но что-то есть в глазах девочки убеждающее, что слова заявления, пускай даже не совсем ее собственные слова, — для нее не только слова.
   «Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь...»
   Если понадобится — отдаст!
   Сидеть Светлане приходится недолго. Секретарь об­ращается к ней, и она встает, закладывая руки за спину, как на уроке.
    — Вы в пятом классе? Сколько же вам лет?
    — Четырнадцать.
    — Уже было четырнадцать?
    — Да, уже было. Еще зимой. В феврале пятнадцать будет.
   Один из членов бюро, самый веселый и разговорчивый, спрашивает:
    — Как вы учитесь?
    — Довольно плохо... У меня три тройки. Годовых.
    — А другие отметки?
    — Четверки и пятерки.
    — Ну, это еще не так плохо, если в основном четверки и пятерки. Вы, должно быть, пропустили много?
    — Да, я не училась три года. Я в оккупации была.
   Светлане кажется, что этими словами она как бы про­сит о снисхождении. Она быстро добавляет:
    — В прошлом году я даже совсем хотела бросить учиться, два дня не ходила в школу...
    — Это еще в четвертом классе, — поясняет Валя Кра­пивина. — Ее одна девочка обидела. Все тогда очень бы­стро наладилось.
    — Ну, раз наладилось, так не будем вспоминать о прошлогодних огорчениях, — весело замечает разговор­чивый товарищ. — Как у вас в этом году дела? В первой четверти?
    — В начале занятий была двойка по немецкому язы­ку. Только я уже исправила.
    — Значит, двойка случайная была? Просто не вы­учили урок?
    — Нет, не случайная: я не хотела учить. Две недели не учила совсем.
   Светлана видит растерянность на лице Вали Крапи­виной.
   Ясно, что Валя не знала. В райкоме тоже никто не знает. Нужно все рассказать, все, как было. Она старает­ся сделать это покороче и потолковее. Только ни то, ни другое не получается.
   Секретарь прерывает ее:
    — Я думаю, товарищи уже поняли, не стоит так по­дробно рассказывать.
   Светлана отвечает простодушно:
    — Как же не рассказывать! А может быть, вы меня не примете в комсомол, когда я все расскажу?
   Тогда они терпеливо выслушивают всё.
   Худой и бледный товарищ с глубоким шрамом на виске, в кителе без погон, который сидит рядом с секре­тарем, неожиданно спрашивает:
    — А как у тебя со здоровьем?
   Светлана растерянно пожимает плечами:
    — А я не знаю!
   Опять оживление за столом. Бледный товарищ со шра­мом улыбается ласково и немного грустно... Как хорошо, когда на вопрос о здоровье можно ответить: «Я не знаю!»
   Почему они сначала на «вы» обращались, а теперь на «ты»? Случайно оговорились или это уже товарищеское, комсомольское «ты»? Неужели сейчас, вот сию минуту?..
   Да. Секретарь произносит с приветливой торжествен­ностью:
    — Принимаем тебя, Светлана, в комсомол. Поздрав­ляем тебя, Светлана! Желаем тебе хорошо учиться!
   Едва не забыла сказать:
    — Спасибо! И еще:
    — До свидания!
   Теперь надо бы уходить поскорей, столько времени отняла у товарищей. Но дверь никак не отворяется.
    — К себе! К себе! — торопливо говорит Валя. Светлана, ничего не понимая, стоит у двери. Еще раз толкнула. Заперли, должно быть. Или как-нибудь нужно особенно ручку нажать...
   Шаги за спиной. Худой товарищ со шрамом, потянув дверь на себя, легко открывает ее, распахивает перед Светланой и крепко жмет девочке на прощание руку.
XXXV
   Новогодние каникулы Светлана опять провела у Зи­наиды Львовны. На елку к Зиминым ее не звали, да, по всей видимости, и не было у них елки.
   Светлана несколько раз проходила с ребятами мимо Надиного дома. Никаких иголочек, никакой зелени за окнами, никакого праздничного блеска.
   Первого января Надя зашла к Зинаиде Львовне по­здравить с Новым годом. Она показалась Светлане очень серьезной и взрослой, даже усталой. Впрочем, не мудрено и устать — зачеты, экзамены.
    — Вы письмо пишете? Косте? — спросила Надя. — Новогоднее, поздравительное? Дайте я припишу...
   И приписала быстро-быстро несколько строк на остав­шемся месте внизу страницы. Потом присела рядом с Зи­наидой Львовной:
    — Люблю этот диван...
   И вдруг совсем по-домашнему поджала под себя но­ги и привалилась щекой к плечу Зинаиды Львовны.