Артюхова Нина. Светлана

    — Спасибо, товарищ полковник, скажу.
    — Ведь ей это приятно будет, чудак! А кроме того — так оно на самом деле и есть.
   Костя не решился сразу войти в дом, чтобы не напу­гать маму своим неожиданным приездом. Он прошел садом и, увидев, что кто-то стоит в кухне, заглянул в окно.
   Светлана с печальным и озабоченным лицом проти­рала над тарелкой яблоки через маленькое сито.
   Костя подходил к дому с теми же предосторожностя­ми, как, бывало, в разведку ходил. Не зашуршала трава под окном, ни одна сухая ветка не хрустнула. Светлана не могла услышать его шаги. Но она сразу подняла голо­ву и потянулась к окну:
    — Как вы скоро!.. Костя, вы пройдите через черную дверь, только тихо: Зинаида Львовна спит.
   Он вошел в кухню:
    — Как мама?
   Светлана сдержалась и не заплакала:
    — Костя, плохо. Ведь она совсем недавно заболела... Ей стало хуже третьего дня. Я испугалась и послала вам телеграмму. Только я неправильно написала. Я не знала, что нужно справку. Я боялась, что вас не отпустят. Сего­дня доктор дал мне справку, и мы еще одну телеграмму... Костя, вы к ней сразу не ходите, посидите здесь. Мне нужно, пока она спит, сделать ей кисель.
   Светлана поставила на плитку маленькую кастрюлю, сыпала сахар, размешивала крахмал.
   «Может быть, ошибается? Может быть, еще не так плохо?»
    — Когда будет доктор?
    — Завтра утром. Сегодня уже был. Сегодня придет сестра камфару впрыскивать.
   Камфару... и доктор бывает каждый день...
   — С сердцем плохо?
    — Да.
    — Светлана, а что мне ей сказать, почему я приехал?
    — Вы про телеграмму ей не говорите. Вы скажите, что у вас занятия в этом году с пятнадцатого сентября и поэтому вас отпустили.
    — Не могу я так сказать! Мама сейчас же догадает­ся, что я неправду говорю.
   Еще мальчишкой был, хотелось иногда скрыть от ма­мы какие-нибудь похождения, ребята советовали: «Костя, да ты соври что-нибудь матери!» Не получалось.
   Светлана по собственному опыту знала, как это труд­но, ему же самому говорила прямо в глаза утешающую ложь.
   Она сняла кастрюлю с плитки и прислушалась: — Проснулась, кажется... Посидите здесь, я сейчас.
   Через несколько минут вернулась в кухню:
    — Пойдемте. Можете ей ничего не говорить про за­нятия. Я уже сказала, что у вас пятнадцатого начнутся.
   Всю жизнь мама заботилась о других, и это было ес­тественно. Было странно видеть ее такой беспомощной. По тому, с какой покорностью она принимала заботы Светланы, Костя понял — она не встанет. Он поверил это­му больше, чем словам доктора «будем надеяться».
   Кроме сестры из амбулатории, делавшей уколы, при­ходила еще одна сестра и оставалась на ночь. Они попе­ременно со Светланой дежурили в комнате Зинаиды Львовны.
   Вечером в день приезда Костя позвал Светлану в свою комнату и сказал, прикрыв дверь:
    — Светлана, вот здесь в столе деньги. Ты бери сколь­ко нужно. Например, сестра остается на ночь... ведь это, должно быть...
   Светлана перебила его:
    — Вы только не вздумайте предлагать ей денег, она страшно обидится. Ведь она большой друг вашей ма­мы — Мария Андреевна, разве вы не помните? Она в го­спитале работала. Она вас хорошо помнит, вы в сорок первом году ходили туда, книжки носили раненым.
   Нет, Костя не помнил «большого маминого друга». Вообще у мамы оказалось очень много друзей, которые знали его еще мальчиком. Его окликали на улице совсем незнакомые люди, называли его Костей и на «ты», спра­шивали, как мамино здоровье.
   Каждый день заходили девушки из библиотеки.
   Когда кто-нибудь спрашивал у Кости, можно ли зайти к Зинаиде Львовне, он вопросительно смотрел на Свет­лану. Решала она. Иногда она говорила, что Зинаида Львовна устала или что ей нужно спать. Иногда пригла­шала зайти, но с предупреждением, чтобы совсем нена­долго.
   Раза два приходила Александра Павловна Зимина. Костя заметил, что Светлана хотя и впускает ее, но огра­ничивает время ее визитов. Правда, Александра Павлов­на могла своими разговорами утомить и здорового чело­века.
   Когда Костя ехал в Москву, он с тревогой думал, что мама лежит неустроенная и одинокая, может быть, даже она уже в больнице, а дом пустой. Оказалось, что и хо­зяйство и уход за больной — все налажено. Это было, ко­нечно, хорошо, но самому-то Косте, пожалуй, было бы легче, если бы пришлось что-то устраивать, во что-то вме­шиваться.
    — Светлана, может быть, еще с другим доктором по­советоваться?
    — Доктор очень хороший, он вашу маму давно лечит. Он сам профессора из Москвы вызывал, на консультацию.
    — Светлана, ты мне вообще говори, что нужно де­лать, как вам с Марией Андреевной помочь. Ты не думай, я и обед сварить могу и пол помою не хуже тебя, честное слово.
   Светлана попросила Костю сходить в аптеку и еще кое-что купить поблизости. Но, она чувствовала, это отнима­ло у Кости слишком мало времени и энергии. Она стала давать ему более сложные поручения:
   «Костя, говорят, в Москве уже виноград появился, и очень хороший»... «Костя, в нашей аптеке нет глюкозы». Или: «Доктор советовал давать кефир...»
   Костя сейчас же надевал фуражку и обеими руками одергивал гимнастерку, сдвигая все складки назад.
    — А мама ничего?
    — Ничего. Она заснула. К тому времени, как вы вер­нетесь, проснется.
    — Ты мне скажи, может быть, еще чего-нибудь захватить?
   Костя на цыпочках подходил к двери и заглядывал в комнату Зинаиды Львовны.
   И вот уже прикрывает калитку, придерживая ее ру­кой, чтоб не стукнула.
   Светлану поражала быстрота, с которой он мог встать и уехать. Другие люди хоть чуточку тратят время на сбо­ры. Он никогда ничего не записывал и никогда ничего не забывал. Предлагать ему какую-нибудь хозяйственную тару для покупок — она знала — было бесполезно. Бу­тылки с кефиром он привозил в карманах. Впрочем, кар­маны все-таки ограничивали масштабы его покупок. Масштабы эти пугали Светлану.
   Разворачивая пакет, привезенный из московского «Гастронома», Светлана с ужасом спрашивала:
    — Костя! Зачем вы купили столько икры?
    — Килограмм, — говорил Костя. — Разве много?
   Зинаида Львовна слабо смеялась из своей комнаты.
   Увидев, что Светлана согрела воды, вылила в вед­ро и опустила туда тряпку, Костя взял у нее из рук ведро:
    — Ты с какой комнаты начинаешь?
   Вымыл пол действительно очень хорошо и очень быстро.
   Даже Мария Андреевна похвалила.
   Костя отжал тряпку и развесил ее на крыльце черного хода.
    — Старый солдат, Мария Андреевна!
   Мария Андреевна приходила каждый вечер, да и днем заглядывала часто.
   Полная и довольно большого роста, она обладала удивительной способностью неслышно двигаться и не­слышно разговаривать. Во всех ее движениях было что-то ласковое и успокаивающее.
   Теперь Костя вспомнил ее и вспомнил, как легко она поднимала раненых в госпитале, не хуже мужчин-сани­таров.
   Светлана и Мария Андреевна по очереди спали на ди­ване в столовой. Костя, по просьбе Светланы, передвинул буфет, поставив его боком к стене, спиной к дивану. От буфета к другой стене Светлана протянула шнурок и повесила занавеску. На ночь занавеска задергивалась, часть столовой отделялась, оставался маленький проход из Костиной комнаты в переднюю и комнату Зинаиды Львовны.
   Впрочем, Костя заметил, что занавеска задергивается очень редко.
    — Светлана, ты, собственно, когда спишь?
    — Как — когда сплю? Вот Мария Андреевна придет в двенадцать часов, и я лягу.
   Квартира была такая крошечная, что, когда Светлане и Косте нужно было поговорить, чтобы Зинаида Львовна не услышала, приходилось уединяться в кухне или в Костиной комнате, да и там закрывать дверь и го­ворить как можно тише.
    — Ты ляжешь сейчас, и ляжешь не на диване, а здесь. — Костя хлопнул рукой по своей кровати. — А Ма­рия Андреевна, когда придет, ляжет на диване и тоже бу­дет спать, а с мамой ночью я посижу, потому что я боль­ше так не согласен!
    — Вы же не знаете, что нужно делать, если...
    — Ты мне объяснишь, а если буду сомневаться, кого-нибудь из вас разбужу. Ложись, Светлана, прямо сию же минуту ложись! Только вот... — он провел рукой по оде­ялу, — твердо тебе будет...
   Он положил на кровать шинель, свое старое ватное пальто, драповое пальто, разровнял, принес из столовой какие-то маленькие подушки.
    — Оставьте, я сама постелю.
    — Спи!
   Оставшись одна, уже потушив электричество, Светла­на ворочалась с боку на бок и, несмотря на усталость, долго не могла заснуть. Хотелось поплакать, дать себе волю. Никто не услышит, никто не войдет.
   Нет, нельзя распускаться!
   Глаза немного привыкли к темноте. В маленькой ком­нате стали вырисовываться знакомые предметы. Рядом — письменный стол. В углу над головой — книжная полка. На ней лежит — Светлана знала — старый альбом с фо­тографиями...
   Светлана вытерла о подушку щеку.
   Пускай шинель, пускай драповое пальто... Твердый, очень твердый кэлькэшоз!
   ...Зинаида Львовна проснулась ночью:
    — А у меня новая сиделка.
    — Да, мама. Если чем не угожу, вели старых позвать, опытных.
    — Светланка спит?
    — Спит.
    — Это хорошо. Если бы ты знал, Костя, как она со мной... Хорошая она очень.
    — Да.
    — И умница. Костя опять сказал:
    — Да. Знаешь, мама, мне приходилось слышать, что многие девушки желали бы иметь старших братьев. При­знаться, у меня никогда не было желания иметь младшую сестренку, а теперь я вижу, что это очень приятно... Толь­ко, мама, мне не приказано с тобой разговаривать. Так что ты уж как-нибудь постарайся заснуть, а то мне попа­дет от начальства.
   Зинаида Львовна спросила:
    — Костя, ведь это неправда, что у тебя занятия еще не начались?
   Костя ничего не ответил. Что он мор сказать, когда мама давно уже знает?
   Зинаида Львовна улыбнулась:
    — А Светлана говорила, что у нее в училище ремонт не закончен... Эх вы, ребятки, ребятки!
    — Костя, мама тебя зовет.
   Костя испуганно вскочил со стула. Неужели заснул? Казалось, присел на одну минуту у письменного стола.
   В дверях стояла Мария Андреевна. Вечер еще? Или уже утро?
   Зинаиде Львовне становилось все хуже и хуже. Теперь не только уехать на несколько часов — Костя просто бо­ялся выходить из ее комнаты. Ему казалось, что мама за­хочет видеть его или что-нибудь ему сказать именно в ту минуту, когда его не будет с ней.
   Он бросился к двери.
    — Нет, нет, — ответила Мария Андреевна на его ис­пуганный взгляд. — Постой, не беги. Мама проснулась. Она просила меня достать ее письма. Какое-то твое старое письмо хочет найти. — Она опять остановила его: — Не входи к ней с таким лицом.
   Она вернулась в спальню, а Костя задержался немно­го в столовой.
   Занавеска не задернута. Светлана спит одетая, свер­нувшись на краю дивана, положив на валик щеку.
    — Мама, какое письмо?
   На коленях у Кости лежала большая пачка старых писем, его писем.
    — Светлана знает... Светлана найдет...
    — Позови ее, — сказала Мария Андреевна.
   Очень жалко было будить. Костя наклонился над ди­ваном:
    — Светланочка!.. Светик!
   Она подняла голову. Одна щека была розовая, дру­гая бледная.
    — Светик, ты прости, что я тебя разбудил... Может быть, ты лучше поймешь?
   Светлана одернула смявшееся платье, что-то искала на полу. Подходя к дивану, Костя, не заметив, задвинул под стол мягкие комнатные тапочки. Нагнулся и поднял их с виноватым видом. Маленькие такие, совсем как иг­рушечные.
    — Ты потом опять ляжешь, хорошо?
   Кажется, он был готов обувать ее сам.
   Бледная щека чуть заметно порозовела. Светлана по­спешно взяла тапочки:
    — Идите, я сейчас.
   Она приглаживала растрепавшиеся волосы.
   На столике у кровати большая пачка писем. Среди множества солдатских треугольничков Светлана безоши­бочно выбрала один и протянула его Косте. Он пробежал глазами письмо, написанное семь лет назад, в котором он убеждал маму, что никогда не нужно падать духом.
    — Мама, я понял... Мамочка, я тебе обещаю!

L

   Зинаида Львовна умерла через три дня, рано утром, на рассвете.
   Светлана срезала в саду все белые цветы, астры и флоксы. Сначала Костя сказал: «Режь все подряд!», а потом раздумал — пускай останутся, мама сама сажала.
   Днем приходили знакомые и совсем незнакомые Косте люди. Много народу приходило.
   Костя стоял в столовой у окна, когда пришли школь­ники с венком. Две девочки, выходя из комнаты Зинаи­ды Львовны, громко заплакали.
   В горле перехватило от этих детских слез...
   Еще кто-то подходит к калитке... Александра Павлов­на Зимина.
   Костя быстро прошел через кухню черным ходом и сбежал со ступенек в сад.
    — Костя, вы... уходите?
   Светланка... И откуда она только взялась?..
    — Светлана, Александра Павловна пришла, я не мо­гу с ней сейчас разговаривать!
    — Костя, вы только не уходите очень далеко! Пожа­луйста!
    — Ладно.
   Он похлопал себя по карманам — портсигара не бы­ло, забыл на столе.
   Он прошел в самый дальний, заросший уголок сада и сел на скамейку, за кустами сирени и черемухи. Как ча­сто эти кусты подвергались опустошению в весеннее вре­мя — для Нади.
   Прошуршали шаги за спиной... Маленькая загорелая рука положила на скамью портсигар и коробку спичек. Костя обернулся — никого уже не было, только легкий удаляющийся шелест шагов за кустами...
   Очень много народу пришло на похороны.
   Приезжали из дальних колхозов. Очень много было ребят. Все сотрудники библиотеки были здесь — библи­отека закрылась на несколько часов.
   Говорили — Костя сам этого не знал, — что мама ра­ботала в библиотеке больше двадцати лет.
   Вернувшись с кладбища, Костя прошел по комнатам. Все было прибрано, вещи расставлены, как при маме. И Светлана и Мария Андреевна уходили тоже. Кто это сделал? Кто позаботился обо всех гнетущих мелочах, о которых так не хочется думать, когда горе? Косте каза­лось, что все делается как-то само собой.
   Он присел на подоконник в столовой. Хотел закурить и сейчас же потушил спичку — вспомнил, что не курил здесь при маме, чтобы дым не шел в ее комнату.
    — Костя, вы когда уезжаете?
    — Сегодня.
    — Ведь вы могли бы до завтра остаться... Вы гово­рили, ваш отпуск...
    — Нет, нет, я сегодня поеду.
   Ни одного дня, ни одной ночи в пустом доме!
    — Можно, я с вами до вокзала? Ведь я тоже в Мо­скву возвращаюсь.
    — Конечно. Поедем вместе... Трудно тебе будет учиться теперь — пропустила много.
    — Ничего. Догоню. Костя... а вы знаете, который те­перь час?
   Нет, он не знал, не заметил, что уже так позд­но. В сущности, надо было хватать чемодан и идти на станцию.
   За эти несколько дней Костя привык беспрекословно исполнять все Светланины просьбы. Все, что делала Свет­лана, она делала для мамы. Просьба Светланы была как приказ. Сейчас просьба не была высказана, но... Костя почувствовал, что Светлане хотелось бы остаться, никуда не торопиться сегодня. Он представил себе ее, такую ма­ленькую, такую измученную, в вокзальной толпе. Уло­жить бы ее сейчас, чтобы выспалась. Да и с Марией Андреевной не попрощался.
   Он тихо сказал:
    — Если хочешь, поедем завтра.
   Прямо перед окном цвели георгины, похожие на хри­зантемы, мамины любимые. Хорошо, что не срезали вчера все цветы, что клумбы остались и сад не выглядит опу­стошенным. А впрочем, начнутся холода — вымерзнут все равно...
    — Я приеду сюда как-нибудь в воскресенье, — сказа­ла Светлана, — поработаю в саду. Нужно будет укрыть яблони и розовые кусты, а георгины выкопать — ив под­вал... Я знаю, как нужно делать, мы прошлой осенью...
   Что она, в мыслях читать умеет?
    — Спасибо. Светлана, ты вообще... Я тебе... я даже не знаю, как сказать!
   Запрыгали губы, прикусил их покрепче, опять достал папиросу, сам на себя рассердился, швырнул ее за окно.
   Папироса попала как раз в клумбу и, скользнув с лис­та на листок, провалилась между стеблями — зелеными сверху, уже подсыхающими внизу.
   И вдруг обожгло воспоминание.
   Когда приезжал в сорок четвертом, много курил — утром и перед тем, как заснуть. А окурки — куда же их? Курить стал только на фронте, к пепельницам привычки не было. Окно открывалось как раз утром и вечером... Окурки летели за окно, в сад. В воскресенье, как всегда, проснулся рано. Мама подметала в саду, сгребала граб­лями сухие листья. Осторожно подошла к его окну — она думала, что он еще спит, — и стала руками выбирать из цветов окурки, нагибаясь за каждым.
   Он распахнул окно, закричал: «Мама, какая же я свинья!» — и выпрыгнул к ней в сад...
   Костя быстро вышел, почти выбежал из дома и, раз­двигая руками стебли цветов, искал брошенную папиро­су. Постоял, кроша ее между пальцами.
    — Светлана, я скоро приду.
   Светлана взглядом спросила:
   «Один хотите пойти?»
   Костя взглядом ответил:
   «Да».
   Светлана видела, как он прошел через мост и свернул на знакомую улицу... К Зиминым пошел, хочет спросить у Александры Павловны, нет ли писем от Нади. Хотя... казалось, что он совсем о другом...
   А Косте было все равно куда идти, лишь бы двигать­ся. Просто ноги сами повели в привычном направлении. Он прошел мимо Надиного дома, даже не заметив этого.
   Сначала был тяжелый сон усталости. Потом замель­кало что-то в сознании... Казалось, где-то рядом откры­ваются и закрываются двери, кто-то ходит туда и сюда.
   Голос Марии Андреевны:
    — Костя, это ты? Опять бродишь, не спишь?
   Светлана, уже проснувшись, не сразу сообразила, где она.
   Было совершенно темно.
   Ах, да! Она в Костиной комнате, Мария Андреевна — в столовой, а Костя сказал, что ляжет на кушетке в ком­нате Зинаиды Львовны. Он ответил не сразу. Должно быть, стоит в узеньком проходе, за занавеской. Вот что-то сказал Марии Андреевне совсем шепотом — Светлана не расслышала — и ушел к себе.
   До чего опять стало тихо!.. И опять чуть слышно скрипнула дверь...
   Спала или нет? Кажется, спала... Но все так же темно. Еще очень рано. Или очень поздно?.. Теперь шаги в саду...
   Завернувшись в одеяло, Светлана прижалась лицом к стеклу.
   Бывают в сентябре такие чернильно-темные ночи...
   Деревья почти не отделяются от неба. Под деревьями движется красной точкой огонек. Остановился, опустил­ся немного — там скамейка.
   Иногда вдруг представится: что-то было уже такое же, похожее!
   Было. Так было пять лет тому назад. Такая же осен­няя ночь. Только тогда луна светила.
   У Кости болела раненая рука, и так же вот он не мог заснуть, места себе не находил!
   Зачем уговорила остаться? А если бы уехал, разве бы­ло бы легче? Может быть, выйти к нему? Нет. Мария Андреевна вышла бы, если бы это было нужно. Она тоже не спит — вздыхает, ворочается... Светлана озябла у окна и легла опять. Засыпала и снова просыпалась. И каждый раз — или осторожные шаги в комнате Зинаиды Львовны, или беспокойный огонек папиросы в саду.
 

 

LI

   Когда поезд тронулся и отъехали немножко от стан­ции, стало видно школу на холме и видно, как идут к ней ребята со всех сторон, по дорогам и узеньким стежкам, через поля, из дальних и из ближних деревень.
   Костя подумал: может быть, те самые ребята, которые провожали вчера маму.
   А Светлана думала: вот такие же придут через год в мой класс...
   Костя поднял Светланин чемодан, чтобы положить на верхнюю полку. Тяжелый какой! Когда нес, не замечал.
    — Что там у тебя?
    — Учебники.
    — Неужели успевала заниматься?
    — Да нет, очень мало.
   Почему-то вспомнился опять парнишка из комендант­ского взвода, про которого рассказывал Светлане в лагере.
   Деревенские ребята, все до одного с семи лет идущие в школу, Светланкин чемодан, битком набитый учебни­ками, солдат, всю ночь промечтавший об алгебре, — что-то объединяло их всех.
   Это — наше. Косте казалось, что именно за это сра­жался отец в семнадцатом году и что он сам в сорок вто­ром пошел защищать именно это.
   И мама больше двадцати лет работала ради этого.
   Светлана смотрела снизу и сбоку на Костино похудев­шее лицо. Уедет сегодня. Завтра, прямо с поезда, на лек­ции. Неужели сможет учиться, внимательно слушать, за­писывать?
   Да, сможет. Ведь он сам недавно еще говорил ребя­там: «Тяжело, а ты не жалуйся, не раскисай...»
   И еще — что каждый должен как можно лучше де­лать порученное ему дело.
   Казалось, что дома поселка поворачиваются, одни вы­бегают из-за других...
   Сейчас, вот именно с этого места, около переезда, бу­дет видно библиотеку. Костя напряженно вглядывался...
   Вот она.
   Приезжая на каникулы, никогда не забывал посмот­реть в окно в этом месте. Мама знала приблизительно, с каким поездом он может приехать, и выходила на крыльцо, — а может быть, и к нескольким поездам выходила. Махала платком, было очень хорошо видно. А Костя ма­хал платком из окна.
   Светлана поняла, о чем вспомнил Костя. Зинаида Львовна рассказывала. Она называла это «наш беспро­волочный телеграф».
   Вот и не видно больше библиотеки... Сунул руку в карман. Сейчас пойдет курить в тамбур.
    — Светлана, я пойду покурю.
   Хорошо, что он в общежитии живет, с товарищами, а не один. А сейчас что ему нужнее — разговаривать с ним или пускай лучше помолчит?
   Ладно, пускай помолчит, покурит...
    — Ах, мерзавцы, мерзавцы!
   Эти негромко произнесенные слова были сказаны с такой горячностью и с таким негодованием, что Светлана невольно обернулась посмотреть, кто сказал. Должно быть, вон тот мужчина с проседью в волосах, в сером пальто, который читает газету. Ну да, опустил газету и обвел взглядом соседей, как будто хочет поделиться с ни­ми своими чувствами. Симпатичное у него лицо и даже как будто знакомое... Очень убедительно он рассердил­ся — все соседи заинтересовались. Молодой офицер, си­девший с ним рядом, вопросительно на него посмотрел.
    — Суд над Манштейном, военным преступником, гитлеровским генералом — читали?
    — Нет, — сказал офицер, — я сегодня еще не видел газет. Ведь о нем писали что-то? Англичане его судят?
    — Да, да. Вы, должно быть, читали, как в его пользу подписка была объявлена и как высокопоставленные ли­ца в складчину самого лучшего адвоката ему нанимали, А вот теперь начали судить. На скамье подсудимых си­дел с горящей сигарой в зубах, в элегантном костюме... Только в Крыму причастен к убийству семидесяти пяти тысяч человек. А вот каким стилем ему сообщали об этом: «Погода хорошая и сухая. Гражданское население расстреляно».
   Светлана слушала все с большим и большим волнени­ем. И голос, и лицо... Сначала она подумала, что встре­чала его в поезде, когда ездила к Зинаиде Львовне. Нет, нет, это было гораздо раньше, совсем в другом месте... и он был совсем другой...
    — Неужели оправдают? — спросил офицер. — Как вы думаете?
    — Даже если осудят... Посидит в каком-нибудь ари­стократическом замке, потом выпустят. Такими доро­жат — специалистами по уничтожению людей... Вы о Фогте что-нибудь читали?
   Офицер неуверенно сказал:
    — Фогт? Писатель? Или как там у них — философ? Он писал о перенаселенности земного шара?
    — Вот-вот. Что земля не может прокормить всех людей. И предлагает «путь к спасению» (так называется его книга) — сократить население земного шара до девятисот миллионов, даже до пятисот, а остальных, «лишних лю­дей», уничтожить. Мерзавцы! — Он хлопнул рукой по га­зете, лежавшей у него на коленях. — И ведь это гово­рится в стране, где апельсины вывозят на свалку! Обольют керосином, да еще полицейских приставят для охраны, чтоб голодные безработные не растаскали!
   Светлана вдруг узнала его. Так ясно увидела сожжен­ную деревню, избу без стекол...
    — Костя! Костя! Смотрите, это ваш капитан! Капитан Шульгин!
   Костя стоял в проходе между скамейками и тоже при­слушивался к знакомому голосу.
    — Нет, нет, не там. Он в штатском. Вот он, рядом с офицером сидит.
    — Товарищ капитан!
   Шульгин удивленно поднял голову:
    — Лебедев! Костя!
   Они долго жали друг другу руки.
    — Ну, как живешь? Учишься? Хорошее дело. Каким же ты стал молодцом! Только... Костя, ты что, хворал или что-нибудь у тебя?..
   Костя сказал о смерти матери.
    — Да... — сочувственно проговорил Шульгин. — Очень хорошо помню, всё письма тебе писала... Ведь она не старая еще была у тебя, Костя?
    — Сорок пять лет.
    — Жить бы да жить! Тоже война виновата — тревоги, лишения. Бывают бомбы, что убивают прямо, а бывают замедленного действия...
   Сидевшие рядом с Шульгиным подвинулись, чтобы Костя мог сесть.
    — А как вы, товарищ капитан?.. — Костя запнулся, не решаясь спросить. — Николай Андреевич, как ваши?
    — Уцелели, Костя. Такое счастье! Ведь могли бы то­же в манштейновских душегубках... Стойте! — вдруг пе­ребил он сам себя. — Эти черные глазищи я где-то видел!
   Светлана подошла, протягивая руку:
    — Я вас сразу узнала, только не сразу сообразила, что это вы, потому что вы не в военном.
    — Нет, нет, не подсказывайте мне... Погоди, Костя, сам вспомню!
   Он внимательно разглядывал Светлану, потом повер­нулся к Косте — и к Светлане опять.
   Косте было известно, как гордился капитан Шульгин своей памятью на лица — всех бойцов в батальоне знал по именам.
   Но ведь то солдаты в батальоне... а маленькая де­вочка... Сколько таких заброшенных ребят пришлось уви­деть за четыре года войны! Неужели вспомнит?
    — Наташа... Надя... — Шульгин быстро попра­вился: — Светлана, вот ты кто! Я же сам тебя с ним в Москву отправлял, ты же мне письма из детского дома писала — уж извини, что редко отвечал, все, знаешь, как-то недосуг. Так вот она какая стала, Светлана! — Он раз­глядывал девочку с явным одобрением. — Давай-ка я те­бя сюда в лобик поцелую... ничего? Разрешается? Ведь ты как раз, я думаю, моей дочке ровесница? Ничего, что я тебя на «ты»? Или... неудобно это?