— Ничего не было, — сказала Аня. — Мы ничего ни­кому не рассказывали. Светлана велела не говорить.
   Галя вздохнула. Должно быть, Светлана сама попро­сила перевести ее в другой класс.
    — А у вас в детском доме знают, что Светлана не пионерка?
    — Знают. Ей вожатая еще раньше говорила, что ее примут в ноябре.
    — А Светлана?
    — Она тогда ничего не ответила.
   На большой перемене Галя вместе с Мухами подня­лась на самый верхний этаж — внизу был только их класс, четвертый «А». В четвертом «В» они почти никого не знали — этот класс был целиком переведен из другой школы.
    — Вы кого ищете? — Соколову.
    — Она в учительскую пошла, за картами.
   Спустились в учительскую. А там сказали, что Соко­лова только что понесла карты наверх — должно быть, по другой лестнице.
   Опять поднялись наверх, заглянули в четвертый «В». Карты уже лежали там, их развешивала незнакомая круглолицая девочка, но Светланы в классе не было. А тут звонок...
   В коридоре они столкнулись с вожатой Лидой, кото­рая тоже разыскивала Светлану. Лида очень огорчилась, узнав, что Светлана будет в другом классе.
    — Как нехорошо получилось, девочки! Ведь, должно быть, она сама просила ее перевести.
   Галя увидела Светлану только в раздевалке, после уроков. Светлана стояла уже одетая с каким-то задум­чивым, отчужденным видом. Она поджидала Аню-Валю: в ее новом классе попутчиков из детского дома не было.
   Галя подошла к ней:
    — Как жалко, что тебя перевели! — сказала она. — У нас все очень жалеют... И Лида тоже.
    — Что же делать, — коротко и даже как будто враж­дебно ответила Светлана. И сейчас же отвернулась. — Аня-Валя, пошли!
   Уже во дворе их перегнал Иван Иванович.
    — Соколова, как на новом месте центнеры пожи­вают? — добродушно окликнул он.
   Светлана, вся вспыхнув, ответила:
    — Ничего...
   Когда они подходили к детскому дому, Светлана по­велительно сказала Ане-Вале:
    — Вы у нас никому не говорите, что я в другом классе!
   И Аня-Валя покорно молчали...
   На следующий день Иван Иванович спросил руково­дительницу четвертого «В», куда, как ему сказали, пере­вели Светлану:
    — Как у вас Соколова с именованными числами справляется?
   Учительница ответила даже несколько удивленно:
    — Соколова?.. Хорошая девочка. Я ее как раз сего­дня спрашивала, очень толково отвечала.
   Иван Иванович одобрительно кивнул головой:
    — Ну-ну!
   Как раз в это время Галя опять разыскивала Светла­ну на верхнем этаже. Одна, без Мух. Она боялась, что Светлана опять посмотрит враждебно и скажет ка­кую-нибудь резкость — пускай уж лучше ей одной скажет!
   И опять, как вчера:
    — Соколова в буфете...
   А в буфете Светланы нет.
    — Она в библиотеку пошла... И там не видно Светланы.
   Казалось, что Светлана играет с Галей в прятки..
   Несколько раз на лестницах, в коридоре, в буфете Галя видела вчерашнюю круглолицую девочку и встре­чала ее удивленный взгляд.
   И все время перед глазами стояло грустное лицо Светланы, такое, какое было у нее вчера в раздевалке, отчужденное, даже как будто враждебное.
   Три перемены, включая и большую, Галя потратила на поиски. Даже на уроках думала только об этом, даже Мухам отвечала невпопад... Мухам-то еще полбеды — Ивану Ивановичу ответила невпопад! Он посмотрел су­рово — затуманилось Солнышко или нет, а на уроках должна быть полная ясность!
   Наконец на последней перемене Галя опять поднялась наверх и решила ждать у двери четвертого «В» до са­мого звонка, с риском опоздать на географию. Почему-то она была уверена, что в классе Светланы не будет. Гале уже начинало казаться, что школа — совсем не школа, и что вообще все эти лестницы, все эти поиски и таинствен­ные исчезновения Светланы — просто обыкновенный страшный сон, когда ищешь, входишь — и вдруг все ока­зывается совсем не то, ничего и никого не узнаешь, все незнакомое...
    — Ты опять Соколову ищешь? — остановили ее в ко­ридоре девочки. — Она только что в класс пошла, цветы поливает.
   Галя открыла дверь. Пустой класс. Открытые окна. Светланы нет. С маленькой лейкой в руках стоит кругло­лицая девочка и поливает цветы.
   Галя испуганно смотрела на круглолицую девочку, а круглолицая девочка — на Галю... и тоже начала не­множко пугаться, даже порядочно воды пролила на пол.
    — Кого ты ищешь? — спросила она наконец.
    — Соколову, из вашего класса.
   Круглолицая девочка неожиданно улыбнулась:
    — Так Соколова — это я!
   А у Гали все захолодело внутри, как будто она попа­ла в заколдованное сказочное царство, где худенькая Светлана прямо почти на глазах превратилась в незна­комую круглолицую девочку.
XII
   Дома Галя обедала и ужинала без аппетита, вечером на папины и мамины вопросы тоже отвечала невпопад. Мама даже пощупала губами Галин лоб, но жара, разу­меется, не было.
    — Что с тобой? — спросила мама. — Или отвечала неудачно?
    — Да, — сказала Галя, — Ивану Ивановичу.
    — Сколько же он поставил?
    — Он у себя в книжечке, я не видела.
    — Ну ведь не двойку же? Да ты, Галочка, не огор­чайся так — исправишь.
   Гале стало совестно, что мама беспокоится из-за пред­полагаемой двойки, и она сказала с тяжелым вздохом:
    — Да я не потому.
   Мама и папа переглянулись. Потом папа взял газету, а мама стала убирать посуду в буфет.
   А Галя ходила от окна к окну и пощипывала узкие зе­леные листья у пальмочек, даже оторвала один. Мама и папа сделали вид, что ничего не заметили. Потом Галя остановилась посередине комнаты и проговорила совсем трагическим голосом:
    — Ну вот скажите: если я знаю, что кто-то делает что-то нехорошее, нужно сказать или нет?
   Папа сразу отложил газету, а мама закрыла буфет. Папа спросил:
    — Кому сказать?
    — Ну... учителям!
    — Может быть, сначала постараться, чтобы этот че­ловек сам перестал делать нехорошее? — осторожно ска­зал папа.
    — Меня не послушает. Скрывается от меня и от всех. Убегает. Видела его вчера и сегодня только в раздевалке. Сегодня, как только я вошла, вышел и ушел с Аней-Валей! По-моему, даже подозревает меня уже и нена­видит!
    — Кто ушел с Аней-Валей? Кто ненавидит? — в один голос спросили папа и мама.
    — Этот человек.
    — Ты бы рассказала, Галочка, все, — посоветовал папа, — а то мы с мамой ровнешенько ничего не пони­маем.
    — Даете слово, что никому никогда про этого чело­века не расскажете без моего разрешения?
   На этот раз мама и папа ответили невпопад. Мама сказала:
    — Даю.
    — Я такого слова не даю, — сказал папа.
    — Почему не даёшь?
    — Потому что раз слово дал — полагается его дер­жать. А может быть, окажется, что этот человек разбой­ник или вредитель какой-нибудь, тогда я сразу иду к те­лефону и набираю ноль два, а что мама будет делать со своим честным словом?
    — Я сказала не вообще, а без моего разрешения.
    — А вдруг ты разбойника пожалеешь и не разре­шишь?
    — Это не разбойник, а девочка,
    — Девочки тоже иногда бывают порядочные разбой­ницы... А ну-ка, Галочка, — папа пересел с кресла на ди­ван и по дороге прихватил с собой Галю, — сядем мы с тобой рядком да поговорим ладком... Рассказывай про свою разбойницу.
   Теперь Галя сидела между папой и мамой и видела совсем близко их внимательные глаза. Галя подумала, как страшно важно для папы и для мамы все, что ее за­нимает и волнует, и как хорошо, когда можно все, что тебя занимает и волнует, кому-нибудь рассказать.
   И не нужно никаких особых честных слов, потому что у папы и мамы все слова честные.
   Потом Галя подумала о Светлане — что некому ей рассказать про свои обиды и огорчения и никому про ее огорчения неинтересно слушать, У Гали затряслись губы...
   Когда она кончила рассказывать, папа спросил, вста­вая:
    — Где этот детский дом? Галя тоже вскочила с дивана:
    — Папа, ты что хочешь делать? Ты хочешь туда идти?
    — Для начала хочу позвонить по телефону. Даешь разрешение?
    — Папа, если ей что-нибудь будет из-за меня...
    — Честное слово, Галочка, я буду говорить так, буд­то та разбойница — моя собственная разбойница!
    — Ну, тогда звони.
    — По-моему, лучше не по телефону, — сказала мама,
    — Так я же только сговориться, когда прийти.
   В детском доме ответили, что директора нет, просили позвонить утром или прямо зайти. Говорила дежурная воспитательница. Папа положил трубку и вопросительно посмотрел на маму и на Галю.
    — Лучше бы прямо с директором... — нерешительно проговорила мама.
    — Хорошо, — сказал папа, — в таком случае, отло­жим до утра.
XIII
   В это утро тетя Мариша в школьной раздевалке, как представитель власти, выслеживала правонарушителя. С молниеносной, почти автоматической, быстротой прини­мая и размещая на вешалках пальто девятиклассниц, она успела сказать:
    — Вот эта девочка уже второй день: придет, паль­тишко снимет вместе со всеми, а повесить мне не дает. Постоит немного... подружки в класс, а она оденется опять и уходит. А чуть звонок — опять, в школу, прямо с улицы. Стоит у двери и подружек ждет.
    — Какая девочка? — спросила Лида Максимова.
    — Вон: черненькая, кудрявая, в красном берете... Первый раз я думала — может, она забыла что, домой опять побежала. А теперь вижу — не в этом дело. Подо­зрительно мне ее поведение.
    — Да где же? Где она? — сама удивляясь своему волнению, спрашивала Лида.
    — Там, там, в уголке, за скамейкой...
   Но красный берет был уже в тамбуре, между двумя стеклянными дверями.
    — Светлана! — крикнула Лида. — Тетя Мариша, дай­те мне скорее мое пальто! Девочки, пропустите, пропу­стите меня скорее! Это моя!.. То есть не моя, но все рав­но — наша!
   И Лида исчезла за дверью.
   Девочки выбежали вслед за ней на крыльцо. Ни крас­ного берета, ни синей Лидиной шляпки...
    — В чем дело? — спросил Иван Иванович, входя в раздевалку вместе с руководительницей четвертого «В», — Почему такое волнение?
   Узнав причину волнения, он спросил учительницу:
    — Светлана Соколова? Но ведь она была вчера на уроке? Вы спрашивали ее вчера!
    — Наташу Соколову, — возразила та. — В четвер­том «В» ни одной Светланы нет!
   Тогда Иван Иванович потребовал у нянечки обратно свои калоши, а руководительница четвертого «В» по­шла прямо в кабинет директора и сообщила таким го­лосом, будто предупреждала о могущем быть землетря­сении:
    — Иван Иванович просил предупредить, что он мо­жет опоздать на урок!
   Маленький сад между двумя высокими домами.
   Легкой спиралью кружит ветер на дорожках осенние листья.
   Одна скамейка совсем в стороне, ниоткуда ее не вид­но за широким стволом дерева. Можно посидеть здесь, как вчера.
   В саду никого нет. Дошколятам еще рано гулять, а те, кто во вторую смену учится, встают не торопясь, будут готовить уроки. А кто в первую смену — уже входит в класс...
   Вчера здесь был слышен — правда, очень слабо, но все-таки был слышен — школьный звонок.
   Из подъезда вышла женщина с кошелкой. Хозяйка от­правляется за покупками. Кошелка огромная, да еще зе­леная авоська на руке висит... Большая, должно быть, семья у этой женщины!
   А другая женщина, наоборот, вошла в ворота. Загля­нула в сад, присела на скамейку. Потом мимо всех подъ­ездов прошлась, даже в закоулок посмотрела между до­мом и каменной стеной забора.
   То ли квартиру чью-нибудь ищет, то ли думала, что двор проходной... А другого выхода нет, вот она и ухо­дит. Нет, не ушла, остановилась на улице за воротами... Немножко похожа на Галю Солнцеву, в особенности в профиль. Вот такой же вид бывает у Гали, когда она очень волнуется, жалеет кого-нибудь и не хочет этого показать, и хочет все поскорее уладить, и не уверена — рассердятся на нее или нет. Хорошая девочка Галя Солн­цева, только не смей ты меня жалеть и не вмешивайся не в свои дела, а то рассержусь!
   Галя сейчас уже за партой сидит, вынула тетрадь по арифметике... Вместе со звонком войдет в класс Иван Иванович.
   Школа живет где-то за чужими домами своей разме­ренной жизнью. Как и накануне, Светлану охватило горь­кое чувство непоправимости. Вот и еще один школьный день проходит мимо нее. И никому до этого дела нет. Ну и пусть никому дела нет. Сама ушла и больше никогда не вернусь! А все-таки обидно сидеть вот так, совсем в стороне, когда все равнодушны и никто ничего не за­мечает!
   Женщина у ворот поджидает кого-то. Вот увидела — помахала рукой.
   Чудеса! Иван Иванович идет... и не в школу, а совсем в другую сторону. Не может быть — ведь сейчас звонок будет... Слабый звон донесся из-за каменной стены. Свер­шилось невероятное: Иван Иванович опоздал на урок!
   Светлана даже привстала со скамейки и, притаившись за деревом, в тревоге смотрела на улицу.
   Иван Иванович подошел к воротам... А из переулка, откуда ни возьмись, Лида Максимова, пальто внакидку, бежит запыхавшись...
   Они знают женщину, похожую на Галю. Должно быть, это Галина мама, вот и все! Подойдя к ней, они как-то сразу успокаиваются и смотрят в сторону площа­ди, откуда идет через улицу мужчина в коричневом пальто, под руку с Натальей Николаевной.
   Школа и детский дом — все перемешалось, все прихо­дит в движение... И вдруг Светлана увидела себя в са­мом центре.
   Вот и кончился ее наивный обман. И как быстро!
   Первой мыслью было — спрятаться в одном из подъ­ездов. Они были как темные норы — пускай не очень на­дежное, но все же укрытие. Нет, теперь уже поздно: от ворот будет видно, как она побежит.
   Светлане вдруг вспомнилось, как однажды с ребята­ми она ловила ежика в лесу. Застигнутый врасплох, он метался по дорожке, топал и хрюкал сердито: отстаньте, мол, некогда мне, какое вам до меня дело! А норка была далеко, до нее не добраться. Тогда ежик прибегнул к по­следнему средству самозащиты — свернулся клубком и выставил все свои колючки...
   Наталья Николаевна пошла к воротам.
   Можно себе представить, что делается сейчас в школе и в детском доме! Сейчас они войдут во двор все вместе....
   Раздув ноздри, Светлана снова села на скамейку и стала ждать. Ежик свернулся клубком и выставил все свои колючки.
   Мужчина в коричневом пальто, не дойдя до ворот, от­чаянным жестом показал на свои часы, приподнял шля­пу, не то здороваясь, не то прощаясь, и помчался к трам­вайной остановке.
   Потом Лида с Иваном Ивановичем пошли налево, в сторону школы, а предполагаемая Галина мама — напра­во. У ворот осталась одна Наталья Николаевна. Она зна­ла, где нужно искать, она шла прямо к Светланиной ска­мейке.
   Светлана молча встала ей навстречу.
   Лицо Натальи Николаевны не было таким спокойным, как всегда.
    — Как ты напугала нас, девочка!
   Она крепко обняла Светлану (тоже, должно быть, знала, что это помогает). Это помогает почти всегда! Но Светлана еще не хотела сдаваться.
   Они сели на скамейку.
   Маленькие дошколята, неведомо откуда появившиеся вдруг во дворе, окружили скамейку, смотрели любопыт­ными глазами.
   Наталья Николаевна встала:
    — Пойдем, Светлана.
   Светлана ответила горячим шепотом:
    — Наталья Николаевна, я в школу больше никогда не пойду!
   Наталья Николаевна взяла ее за руку:
    — Я тебя в школу не зову. Пойдем домой.
 
 
XIV
   А дома — то есть в детском доме — было большое волнение.
   Уходя, Наталья Николаевна строго-настрого распоря­дилась ребятам ничего не говорить, не устраивать сума­тохи.
   Но пришла воспитательница Тамара Владимировна. Ее не успели предупредить. А тут позвонили из школы, спросили, не вернулась ли в детский дом Светлана Соко­лова, которая убежала куда-то и уже два дня не ходит в класс.
   Когда что-нибудь случалось в отсутствие Натальи Николаевны, Тамара Владимировна всегда терялась. По ее репликам в телефон ребята поняли, что Светлана ку­да-то пропала.
   А тут еще Аня-Валя были разлучены в этот день каш­лем. Они всегда болели вместе, но Валя уже успела на­чать кашлять, Аня же еще не успела, поэтому Аня пошла в школу, а Валя осталась дома.
   Под натиском Тамары Владимировны, без поддержки сестры Валя сдалась очень быстро и рассказала про Светлану все, что знала.
   Теперь, в свою очередь, Тамара Владимировна позво­нила в школу. Как раз в эту минуту в кабинете директо­ра сидела Аня-без-Вали, которой тоже пришлось капиту­лировать.
   Галя Солнцева и обе Мухи, узнав, что Аню «повели к директору», превозмогая естественный для каждой школьницы страх перед этим святилищем, добровольно явились к дверям кабинета.
   Потом в школу вернулись Иван Иванович и Лида. В четвертом «А» начался урок, и все стало понемногу успокаиваться.
   А в детском доме нянечка Тоня вдруг закричала:
   — Идут! Идут! Нашлась! Отворяйте!
   И дверь распахнулась раньше, чем Наталья Нико­лаевна успела позвонить.
   Светлана увидела встревоженные лица Тамары Вла­димировны и Тони, заплаканную Валю-без-Ани и ма­ленького Славика с льняными волосами, к которому она уже успела привязаться. Из всех дверей в переднюю выглядывали ребята.
   Появление Натальи Николаевны подействовало на всех, как хороший прием валерьянки.
   Наталья Николаевна провела Светлану к себе в каби­нет и, показав на диван, сказала:
    — Посиди здесь.
   А сама вышла восстанавливать нарушенный порядок.
   На этом диване Светлана провела свою первую ночь в детском доме.
   Диван широкий, коричнево-зеленый, приветливо-мяг­кий, даже странно было на нем спать с непривычки. А ря­дом в кресле сидела Наталья Николаевна, сидела до тех пор, пока Светлана не заснула...
   Может быть, теперь выгонят из этого детского дома? Кажется, есть такие специальные детские дома для трудновоспитуемых детей... Может быть, отправят в та­кой детский дом? Тогда — прощай, диван!
   Светлана прижалась щекой к пестрому валику...
   Наталья Николаевна вернулась в кабинет: должно быть, нарушенный порядок уже восстановился.
   Нет, еще не совсем восстановился порядок в детском доме. Звонок. Голоса в передней, шаги и опять какая-то суматоха.
   Наталья Николаевна молча прислушалась.
   Стук в дверь. Нянечка Тоня вошла в кабинет с испу­ганным лицом:
    — Наталья Николаевна, Светланин лейтенант при­шел и вас спрашивает!
   Наталья Николаевна вышла в переднюю, оставив дверь кабинета открытой.
   Первым движением Светланы было вскочить и мчать­ся в переднюю. Но она сейчас же опять села на диван. Ведь она не знала, зачем Наталья Николаевна сказала: «Сиди здесь!» — просто чтобы все наконец успокоились или в наказание. Если Наталья Николаевна посадила ее на диван в наказание, Светлана была готова сидеть на диване, пока не умрет от голода и жажды!
   А в передней стоял Костя, без повязки на руке, с ве­щевым мешком за плечами. Он сказал, что командировка его кончилась, он возвращается в часть. Все свои дела в Москве он уже переделал, на утренний поезд не поспел, и получилось несколько часов свободных. Домой заехать он уже не успеет; кроме того, хотел узнать, как Светла­на, а мимоходом взял два билета в кино... Как бы в до­казательство, он вынул из кармана билеты и смущенно вертел их между пальцами.
    — Говорят, очень хорошая картина и можно детям... Но... мне уже успели рассказать, что она тут у вас натворила. Вы теперь ее, должно быть, не отпус­тите?
   Светлана не видела Костю, но ей было слышно каж­дое слово.
    — Отчего же не отпущу? — спокойно ответила На­талья Николаевна и громко позвала: — Светлана!
   Светлана сорвалась с места, но в дверях останови­лась и медленно вошла в переднюю.
    — Так вот, — сказал Костя, пожимая маленькую руку, — поскольку Наталья Николаевна разрешает, нам надо поторопиться.
   Наталья Николаевна сказала:
    — Одевайся скорее. — И повернулась к Косте: — Ведь вы ее до самого дома доведете?
   Косте стало смешно и грустно.
   Он посмотрел сверху вниз на свою крошечную даму.
    — Ну разумеется! Если позволите, вам в залог свои вещи оставлю.
   Когда они вышли на улицу, Костя спросил:
    — Что ж, за руку мне тебя вести или отпустить на честное слово?
   Он с удовольствием заметил, как изменилась внеш­ность девочки. Новое драповое пальтишко, красный бе­рет, который был ей очень к лицу...
    — Вы меня будете ругать? — спросила Светлана.
    — Обязательно. Была бы ты в моем взводе — суток десять получила бы, никак не меньше! Вот уж не думал, что Наталью Николаевну таким сокровищем награжу! Главное, не ожидал, что ты можешь с такой хитростью людей обманывать.
    — По-вашему, обманывать нехорошо?
    — Не только «нехорошо», а очень плохо!
    — А вы меня сами обманули.
    — Я — тебя?!
    — Да. Вы. Меня. Обещали писать — не написали. Обещали заходить...
   Костя постучал себя в грудь:
    — А это кто — я или не я?
    — Да уж... перед самым отъездом. Капитан-то ваш небось спросит, как вы меня устроили!
    — Ну, знаешь!.. — Костя даже остановился от удив­ления и не сразу нашелся, что ответить. — Ты что же ду­маешь, меня в Москву послали, чтобы я с визитами рас­хаживал?
    — Так вы ни к каким знакомым не ходили с визи­тами?
   Яркая афиша над входом в кинотеатр помогла Косте сделать вид, что он не расслышал щекотливого вопроса. Светлана забеспокоилась:
    — А мы не опоздаем?..
   В фойе играла музыка.
    — Зайдем в буфет, — сказал Костя. — Чего ты хо­чешь?
   Светлана вдруг ахнула:
    — Ой, Костя! Смотрите: пирожные!
   Пирожные, настоящие, прямо как довоенные пирож­ные, были тогда новинкой даже для москвичей, продава­лись без карточек и стоили еще очень дорого. Даже те, кто их не покупал, радовались, на них глядя. Затейли­вая красивость розовых и белых кремов как бы предска­зывала переход от суровых военных лет к мирному изо­билию.
    — Не надо, не надо, Костя! Смотрите, какие они до­рогие!
   Но Костя, с тем великолепным презрением к деньгам, которое бывает только у молодых военных, уже распла­чивался с буфетчицей и занимал место за круглым сто­ликом у окна.
    — Костя, это «наполеон», мое любимое!..
   У Светланы на щеках уже появились белые сахарные усики. Забыв обо всех огорчениях и тревогах этого дня, она наслаждалась минутой.
    — Костя, а вы сами что же не берете? Костя, оно та­кое вкусное!
   Костя не был уверен, полагается ли по хорошему то­ну, угощая пирожными свою даму, есть их самому. Но дама-то у него была такая маленькая! А пирожных он так давно не ел!
   На всякий случай Костя все-таки огляделся. За со­седним столиком сидел полковник с бронзовым лицом, весь в орденах, а рядом с ним — настоящая, взрослая и даже весьма красивая дама. И оба ели пирожные, причем полковник поглощал их с завидным аппети­том.
   Костя, уже не сомневаясь больше, положил себе на тарелку «наполеон».
    — Что же ты? Бери еще! — сказал он. Светлана прошептала со счастливым вздохом:
    — «Эклер» — тоже мое любимое! — и стала есть «эклер», но уже гораздо медленнее.
    — Хочешь еще ситро?
    — Хочу, пожалуйста...
   Светлана выпила полстакана, отломила еще кусо­чек «эклера» и вдруг сказала с отчаянием:
    — Костя, знаете, я не могу его доесть!
   Костя засмеялся:
    — Не можешь, так не ешь, что же делать.
   У девочки был виноватый и умоляющий вид.
    — Костя, я его не кусала, я его просто разломила пополам... Костя, может быть, вы... что же ему зря про­падать-то!
   Костя не сомневался, что доесть пирожное с тарелки своей дамы — поступок, явно противоречащий хорошему тону. Но Светлана так серьезно огорчалась... К тому же «эклеры» были тоже его любимые. Сейчас начнется се­анс — люди потянулись в зал. Никто не обращает вни­мания.
   Небрежным жестом Костя переставил тарелки и взял оставшуюся половинку «эклера». Когда вставал с на­битым ртом, он заметил, что полковник и его дама тоже встали, смотрят на них и улыбаются оба.
   Ох, эта ребячья способность краснеть по всякому по­воду и без всякого повода!
XV
   Когда потух свет, пирожные были забыты. Картина действительно была стоящая. Светлана и Костя вполго­лоса обменивались впечатлениями. Светлана смеялась именно там, где нужно смеяться, и очень верно подме­чала удачные детали.
   Перед последней частью вдруг оборвалась лента, и на минуту в зале стало светло.
   Девочка осторожно дотронулась до Костиной левой руки, лежавшей на ручке кресла:
    — Какой у вас большой шрам. Больно еще?
    — Нет, — Костя подвигал пальцами. — Самую чу­точку.
    — А вы теперь почти уже не хромаете.
    — Да. Говорят, пройдет совсем.
   Светлане стало грустно и страшно за Костю. От­сюда — прямо на вокзал. И увезет его поезд навстречу пылающему закату, навстречу войне...
   Опять потемнело в зале, осветился экран. Но Свет­лана не могла уже с такой непосредственностью волно­ваться за судьбу героев фильма. К тому же было ясно, что у них-то все кончится хорошо.
    — Ты что скучная такая? — спросил Костя, когда они выходили из зала. — Или не понравилось?
    — Очень понравилось. Спасибо вам.
    — Так в чем же дело? Боишься, что тебе попадет за все твои подвиги?
    — Костя, а вы сейчас прямо на вокзал?
    — Как же я могу прямо на вокзал? А обещанная до­ставка на дом?
    — Костя, а почему ваша мама не поехала вас прово­жать?
    — Она нездорова, я ее отговорил. Если бы еще знать, на какой поезд попаду... Устала бы очень, а об­ратно одной возвращаться.
    — Так вас никто на вокзале провожать не будет?
    — Отчего же никто? Будут провожать...
   Костя сделал едва заметную паузу и хотел сказать: «товарищи», но Светлана мягко докончила:
    — Знакомые?
   Это звучало уже не насмешливо, а сочувственно и грустно.