— Обязательно на «ты», — сказала Светлана. — Как я рада... как я рада, что вы вашу беленькую Галю нашли! Я очень часто о вас думала и о ней... У меня подруга школьная — тоже Галя и тоже беленькая.
    — Так ты даже помнишь, как мою дочку зовут? А зна­ешь, Светлана, хоть и черненькая ты — чернее нельзя, а правильно все-таки тебя Светланой назвали: подходящее имя.
   Они уже подъезжали к Москве. Костя стал снимать чемоданы с верхней полки.
    — Так вот, друзья, — сказал Шульгин, — теперь, на­деюсь, будем писать друг другу...
   Хотелось бы еще спросить Костю... Ведь не зря же оговорился: помнил, что была какая-то Наташа или На­дя... Так и не спросил. Кто их знает, эту молодежь, — спросишь, да невпопад!
   Распрощавшись с ним, Светлана и Костя решили сна­чала зайти в общежитие и оставить там Светланин чемо­дан. Оттуда Костя один должен был поехать на вокзал взять билет и сдать свои вещи на хранение. До поезда оставалось еще много времени, можно встретиться где-нибудь в сквере или около станции метро и походить по городу, подальше от вокзальной суеты.
   Светлана, войдя в комнату первая, должно быть, уже успела что-то шепнуть своим подругам. Веселая болтовня сразу оборвалась, Костя увидел серьезные и даже огор­ченные лица. Кажется, мама бывала здесь. Во всяком случае, Светланины подруги знали о ней.
   Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь не мешать друг другу. Поздоровавшись с Костей, девочки отошли — каждая в свой уголок.
   Костя привык к строгому порядку военного общежи­тия. Здесь было другое, что-то уютное, девичье: цветок на окне, вышитые салфетки на тумбочках, пестрое пла­тье, брошенное на стул.
    — Как же мы с тобой уговоримся?
    — Может быть, на бульваре?.. — сказала Светла­на. — Или знаете что? Я зайду к Рогачевым и посижу у них. Вам будет ближе от метро, и телефон у них есть,
    — Какие Рогачевы?
    — Слава и Олечка. Помните, в детском доме?..
   Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь помогать друг другу. Проводив Костю до конца коридо­ра, Светлана села на свою кровать и заплакала. Сейчас же три девочки, незаметно притихшие каждая в своем уголке, оказались тут, рядом, совсем близко. Одна рас­крыла Светланин чемодан и бесшумно раскладывала ве­щи по своим местам. Другая наливала воду из графина, а третья просто села к Светлане на кровать, чтобы можно было уткнуться лицом в ее плечо.
   Хорошо, что Костя живет в общежитии. Должно быть, совсем иначе, как-нибудь по-своему, по-мужски, но помогут!
    — Девочки, так я пойду.
   Ей захотелось сначала зайти в детский дом. Зинаида Львовна бывала там, Наталья Николаевна ее знала.
   У ворот стоял грузовик, привез молоденькие деревья без листьев — ребята будут сажать в саду.
   С каждым годом детский дом становился немножко меньше, а ребята в детском доме становились немножко больше.
   Когда бываешь вот так, изредка, это особенно замет­но. Ребята меняются с каждым годом — не только пото­му, что растут. Разве такие они были в сорок четвертом году? Как молоденькие деревца, вырванные с корнями и пересаженные на другое место, они хорошо принялись и цветут, радуясь жизни. Потому что уход, потому что за­ботятся о них.
   А вот есть люди, которые считают, что из этих ребят половина, может быть даже три четверти, — лишние на земле, что они не нужны, что их нужно уничтожить, что это хорошо, когда кто-нибудь умирает!..
   Ребята сказали, что Наталья Николаевна у себя. Светлана прошла мимо аккуратных ямок, приготовлен­ных для молодых саженцев, и взбежала на крыльцо с другой стороны дома — в квартиру Натальи Николаевны был отдельный ход.
   Тихая-тихая комната. Над столом — фотография. Это все, что осталось Наталье Николаевне от ее семьи.
   Наталья Николаевна уже привыкла, что ее воспитан­ники приходят к ней не только в традиционный день встречи, а и в другие дни — поделиться радостью или пе­чалью...
   Она проводила Светлану до ворот.
   Несколько деревьев уже стояли в ямках. Ребята при­таптывали землю вокруг них и начинали поливать. Сей­час напьются корешки, а ветки тянутся к солнцу — им хочется расцвести весной.
LII
   Оля и Славик встретили Светлану, как всегда, с шум­ной радостью, но сразу притихли, когда узнали, почему она пришла к ним сегодня.
   Светлана присела у маленького письменного стола, на котором с одной стороны стопочкой лежали Олины тет­ради и учебники, а с другой — Славины.
   Хорошо бы позвонить Алле. Только рано еще, она на лекциях.
   Когда стали дружить, хотелось обо всем, что волнует, ей рассказать. Теперь можно и не говорить, просто по­молчать вместе — Алла и так поймет.
   Оля хозяйственно взглянула на часы, повязалась фартуком и ушла на кухню.
   Скоро вернулся со службы ее отец. Потом Славка опять выбежал в переднюю — открыть дверь, и сообщил достаточно громко, чтобы Костя мог слышать:
    — Светлана, твой лейтенант пришел!
    — Это вас так ребята в детском доме называли, — смущенно пояснила Светлана.
   Костя посидел минут десять. Светлана чувствовала, что ему нравятся ее друзья.
    — Хорошо они живут, — сказал он уже на улице. — Ребятишки хорошие. Большие стали.
    — Да, Олечка трогательно заботится об отце.
    — И совсем не так сильно у него лицо... помнишь, ты рассказывала.
    — Так ведь... больше трех лет прошло. Тогда он пря­мо из госпиталя. И потом... Костя, он теперь совсем дру­гой, у него тогда такое страшное-страшное напряжение в лице было!
   Время сгладило шрамы, но шрамы видны. Они напо­минают о войне...
    — Костя, давайте здесь перейдем.
   Костя взял ее под руку. Они и прежде ходили так. Только все-таки не совсем так: или Светлана по-детски цеплялась за его руку, или Костя поддерживал ее под ло­коть с немного насмешливой, подчеркнутой вниматель­ностью. Сейчас он взял совсем по-другому — серьезно и бережно, как мог бы взять под руку сестру.
    — Напрасно мы идем. Нужно бы у них посидеть — ты такая усталая.
    — Нет, нет, мне даже хочется на воздух.
   Они перешли через улицу. Отсюда была видна Мо­сква-река и темные арки моста, будто нарисованные уверенной рукой. Распахнулось окно на втором этаже, и вырвалась на улицу песня:
   ...Не нужен мне берег турецкий,
   И Африка мне не нужна!
   Молодой мужской голос пел то задумчиво, то весело, с какой-то неиссякаемой бодростью. Бывают песни — их просто слышишь, а не слушаешь, слова проходят мимо. А в других каждое слово затрагивает твои мысли...
   ...Пускай утопал я в болотах,
   Пускай замерзал я на льду,
   Но если ты скажешь мне снова,
   Я снова все это пройду...
   Костя замедлил шаг — он тоже слушает.
    — Люблю эту песню, — сказала Светлана.
    — Я тоже.
   ...А я остаюся с тобою,
   Родная моя сторона!
   Не нужно мне солнце чужое,
   Чужая земля не нужна!
   Они дослушали песню до конца и медленно пошли дальше. Опять музыка из окна. Кто-то неумелой рукой подбирает на рояле аккорды.
   Дети разных народов,
   Мы мечтою о мире живем...
   Два голоса поют: один совсем робкий, стеклянно-тоненький, другой постарше. Громко и уверенно прозвучал припев. И аккорды стали полнее:
   Песню дружбы запевает молодежь!..
   Ребята-ремесленники с веселым топаньем прошли по мостовой и подхватили:
   ...Счастье народов,
   Светлое завтра
   В наших руках, друзья!
   Юра говорил, что он, Витя и другие ребята, которые вместе с ним ремесленное кончали, где-то в этом районе работают. Может быть, вон тот большой дом строят... Что это будет: школа, больница, просто жилой дом?
   Светлана и Костя дошли до угла и остановились.
   Легкий белый дымок кудрявился над белым лотком. Девушка в белом фартуке сообщала радостным голосом:
    — Есть сливочное мороженое!
   Неизбежная кучка ребят около девушки и лотка. Светлана сказала:
    — Пойдемте сюда, хорошо? Здесь никого нет.
   Они свернули, не доходя до моста, и пошли вдоль на­бережной.
   Широкая река неслась им навстречу, сжатая светлыми каменными берегами. Смотреть на воду никогда не бывает скучно. Ее волнение успокаивает, ее спокойствие волнует.
    — Вам еще сколько осталось до поезда?
    — Часа два.
    — Давайте тут посидим. Они сели на скамейку.
    — Светлана, — сказал Костя после паузы, — у меня к тебе просьба есть...
   Он хотел заговорить об этом еще дома, потом в поез­де, но все откладывал, не зная, как начать, чтобы вышло подипломатичнее.
   Светлана почувствовала неуверенность в его голосе и полувопросительно ответила:
    — Да?..
    — Видишь ли, я сейчас получаю кучу денег...
   Светлана как-то вся насторожилась:
    — Что ж, это очень хорошо!
    — Но ведь я очень мало трачу, мне они совершенно не нужны!
    — Мне тоже.
   Костю всегда поражало ее уменье угадывать еще не­высказанные мысли. У него было ощущение человека, об­манутого тем, как спокойно и гладенько лежат все опас­ные колючки на спине ежа, и протянувшего руку — по­гладить. И вдруг при первом прикосновении все иголочки встают дыбом под неосторожной рукой, и никакие дальнейшие попытки уже невозможны.
   Костя все-таки решил попытаться:
    — Светлана, ты мне сделаешь огромное удовольствие, если согласишься, чтоб я тебе посылал сколько-нибудь! Я бы знал, что ты можешь спокойно учиться.
    — Я и так могу спокойно учиться.
    — Послушай, Света, я очень привык к тебе за эти го­ды, а тем более именно сейчас... Ты мне как младшая сестренка стала. А о младшей сестренке, естественно, хо­чется позаботиться. Необходимое у тебя есть, но мало ли что вам, девчатам, может потребоваться... Ну, какие-ни­будь лишние чулки или туфли...
   Она поймала его невольный взгляд и с ярким румян­цем на щеках вызывающе ответила:
    — Может быть, вам неприятно, что у меня не шелко­вые чулки и туфли не модельные? Может быть, вам не­удобно сидеть со мной рядом?
    — Ну, знаешь!..
   Он достал портсигар, но папирос уже не было. Костя с досадой защелкнул крышку и, облокотившись о колени, яростно завертел пустой портсигар. Через ми­нуту за его плечом послышался кроткий голос:
    — Костя, вы на меня не обижайтесь. Я вас не хотела обидеть. Только вы мне никогда не предлагайте таких вещей!
    — Каких вещей? Ну что, что я тебе предложил такого ужасного?
   Она ответила так же кротко:
    — Деньги.
   Маленькая рука осторожно и ласково завладела порт­сигаром и водворила его в карман.
    — Вы не сердитесь, Костя!
    — Я не буду сердиться, если ты обещаешь мне одну вещь.
    — Обещаю.
    — Как ты можешь обещать, когда не знаешь, о чем я хотел тебя просить?
    — Я уже догадалась.
    — Ну, скажи, если такая догадливая.
    — Вы хотели просить, чтобы если мне нужны будут... ну, эти самые деньги... так чтобы я вам об этом сказала. Да? Хорошо, скажу... Так прямо и напишу: «Костя, мне нужны лишние чулки... шелковые!» Обещаю. Теперь не сердитесь?.. Костя, ведь у меня есть шелковые чулки, я их надевала, когда вы приезжали зимой, а вы и не за­метили!
   Мир был восстановлен. Светлана сказала первое, что пришло в голову, просто чтобы переменить тему:
    — Неловко вышло, я не успела вчера попрощаться с Александрой Павловной, хотя, может быть, ее и дома не было...
    — Не знаю, я к ним не заходил.
   Не заходил, но пошел именно в ту сторону и порядоч­но долго пробыл там. Значит, просто походил около Надиного дома. Может быть, в беседке посидел... Что-то у них было связано с беседкой, судя по намекам Александ­ры Павловны.
   Светлана опять замолчала, смущенно и сочувственно. Напрасно сказала, не нужно было про Зиминых.
    — Светлана, — вдруг сказал Костя (он сам не мог понять, как это вышло), — хочешь, я тебе покажу Надино последнее письмо? Я его еще весной получил.
   Он протянул ей конверт, нетерпеливо разорванный сбоку, сложенный пополам и уже немного потертый на сгибе.
   Светлана нерешительно вертела в руках конверт:
    — Мне... можно прочесть?
   — Ну да, я же говорю тебе.
   Он встал и пошел к реке, облокотился о каменные перила.
   Сейчас она прочла письмо до половины... Теперь, должно быть, перевернула страницу... А теперь второй раз перечитывает...
   Светлана перечитывала второй раз.
    «Костя, тебя удивит мое длинное письмо. За последние годы мы привыкли уже писать друг другу ко­ротенькиене обижайся!какие-то официально-родственные письма.
    Я начну с самого трудного, но очень тебя прошу: прочти все до конца, потому что мне хочется, чтобы ты понял.
    Костя, я выхожу замуж за Алешу Бочкарева. Я люблю его давно, а он меня полюбил еще раньше. Но ведь тебя я тоже любила и люблю, не думай, что мне было легко. Я долго не могла понять, как же это случилось. Я думала всегда, что ес­ли любовь настоящая, она бывает в жизни только раз, по край­ней мере я думала, что у меня так будет. Так оно и есть: на­стоящая любовь у меня только одна, а то, что было у нас с тобой, еще не настоящее. Нас связывала детская дружба, я любила тебя как брата, а принимала это за другое чувство. Может быть, я поняла бы раньше свою ошибку, если бы не война, если бы мы не разлучились надолго».
   Прямое, честное письмо. И даже ласковое. Надя ста­рается смягчить... Она совсем не такая, как думалось про нее.
    «Костя, милый, мне кажется, для каждой девушки насту­пает время, когда ее сверстники начинают казаться ей недо­статочно взрослыми.
    Я почувствовала это в сорок пятом году, когда ты приез­жал летом. Ты не понял тогда, тебе показалось, что я смотрю на тебя свысока, потому что я студентка, а у тебя был такой большой перерыв в ученье. Может быть, и какие-нибудь мамины неосторожные слова тоже добавили тебе огорчения...»
   Можно не сомневаться, Александра Павловна сумела добавить!..
    «Как раз летом сорок пятого года я начала понимать, что ко мне пришло настоящее, что я люблю Алексея. Но любит ли он меня, я не знала, он относился ко мне по-товарищески, ни­когда за мной не ухаживал, как говорится. Он знал, что у ме­ня «жених» на фронте. Костя, не обижайся, что я ставлю сло­во «жених» в кавычкахведь мы были совсем детьми, когда оно было произнесено в первый раз».
   Должно быть, она поняла, что любит Алешу, именно в тот день, когда Костя уезжал на Дальний Восток. Она сидела на окне и думала... И вдруг такая взрослая-взрос­лая стала. Она сказала: «Глупая девочка! Вот если я поеду провожать Костю, это будет действительно нехо­рошо!»
   Ведь он-то принял бы все по-прежнему, а она уже не та!
   Надя не знала, что он опять на фронт. Когда узнала, приехала сразу. Потому что, когда человек уезжает на фронт, нужно, чтобы у него было спокойно на душе. Мо­жет быть, Алеша тогда что-нибудь резкое сказал — пер­вый раз в жизни! Ведь он-то думал, что они просто по­ссорились, что это каприз.
   А потом он видел, как Костя целовал ее на платфор­ме... и Надя знала, что он видит. Так и осталось у нее с Костей как будто все по-прежнему. А Алеше Надя не мог­ла простить, что он сам заставил ее приехать...
    «Когда мы кончали институт, Алексей просиля случайно узнала об этом,чтобы его не посылали туда, куда посылают нас, всей группой».
   Александра Павловна рассказывала. Даже она заме­тила, как это обидело Надю...
    «Больше года мы не видели друг друга, да и перед этим были как чужие. А потом я почувствовала, что больше так жить не могу, и написала ему. Теперь он переводится к нам на завод.
    Костя, милый, я не знаю, рассердишься ты на меня, оби­дишься или огорчишься, но, когда к тебе придет «настоя­щее»ты поймешь».
   Рассердился? Обиделся? Или... огорчился?
    «Алексей тоже хочет тебе написать.
    Надя»
   Костя постоял еще с минуту не оборачиваясь. Сам не ожидал, что будет так волноваться. Ведь это отболело уже давно, а теперь заслонилось новой болью. Все было понятно и раньше, задолго до Надиного письма. Надино письмо было ножом хирурга, вынувшим осколок, засевший в ране. Операция проходила без наркоза, пришлось поскрипеть зубами... но рана стала зажи­вать.
   Почему же опять так колотится сердце? Неужели по­тому, что Надино письмо в руках у девочки, которая ста­ла другом, близким человеком, сестрой?
   Нечаянно разоткровенничался, и вот... Странная мысль вдруг пришла в голову. Костя подумал, что, если бы Светлане когда-нибудь потребовалось написать такое письмо, она бы вспомнила, что время весеннее, что письмо как раз перед экзаменами придет, и отложила бы опера­цию на несколько недель. Потому что Светлана... Впро­чем, именно потому, что Светлана такая, было бы еще тяжелее бедняге, которому она напишет отказ. На мгно­вение Костя представил себя на месте предполагаемого адресата... и поспешил обернуться. Фу, приходят же в голову нелепые фантазии!
   Письмо, уже аккуратно вложенное в конверт, лежало у Светланы на коленях.
   Костя опять сел на скамью. Он ожидал каких-нибудь ласковых, сочувственных слов или негодующих по отношению к Наде. Кажется, ради этих слов и дал про­честь.
   Светлана молчала очень долго, потом резко сказала:
    — Она права!
    — Ты так думаешь? — спросил Костя, задетый.
    — Она права, — повторила девочка, — все это было у вас ненастоящее.
    — У меня или у нее?
    — И у нее и у вас. Если бы это было у вас настоящее, вы бы не стали письмо дочитывать до конца, а после пер­вых же строчек... вот так! И вот еще так! И вот еще раз так!
   Письмо спокойно осталось лежать у Светланы на ко­ленях, но так выразительны были движения ее рук... Ко­сте казалось, что он видит письмо разорванным вместе с конвертом пополам... и еще раз пополам... и на восемь частей... и на шестнадцать... и видит белые лепестки, раз­летающиеся по ветру.
    — Разные бывают темпераменты у людей... А может быть, я его себе на память оставил?
    — Если бы на память оставили, мне бы не показали!
   Светлана протянула ему конверт и, не поворачивая головы, внимательно смотрела, как Костя прятал его в карман.
    — Он вам написал?
    — Написал, только не знаю что. Я с его письмом... как раз по твоему рецепту поступил.
   Светлана сделала неопределенный жест, как будто хотела сказать: «А! Все-таки!»
    — Напрасно не прочли. Я уверена, что письмо было очень хорошее. Он очень славный, Костя.
    — Тем лучше.
   Светлана, помолчав, начала совсем уже другим тоном, осторожно и ласково:
    — Ваша мама... — и остановилась, не решаясь про­должать, боясь сделать ему больно. — Мне кажется, ва­ша мама тоже считала, что это у вас ненастоящее. А она знала про Надино письмо?
    — Да, я ей сказал... вот теперь только сказал... Свет­лана, когда я получил твою телеграмму... Подписаться забыла, но я сразу узнал, что это ты посылала... по по­черку.
    — Какой же почерк? — удивилась она. — Ведь это же на бланке, печатными буквами?
    — Не важно, что на бланке. Так могла написать толь­ко ты. Телеграммы пишут... ну, понимаешь, короче, ску­пее, расчетливее... Светлана, знаешь что? Расскажи мне про маму... Ведь ты к ней еще в конце августа приехала? Прямо из лагеря?
   Светлана стала говорить, осторожно выбирая слова. Костя слушал, не поднимая головы. Потом прикрыл ру­кой глаза и отвернулся.
   Светлана замолчала.
    — Это ничего, ты рассказывай... Ну, и что доктор ска­зал? — Он шарил по карманам, искал платок.
    — Костя, может быть, лучше в другой раз?
    — Когда-то еще увидимся! Расскажи. Она так мало всегда про себя писала!
   Небо стало золотистое, потом розовое. Вспыхнули и запылали окна домов, обращенные к солнцу.
   Кто-то шел вдоль набережной. Свернут в переулок или... Когда уже было ясно, что пройдут именно мимо их скамейки, Светлана, продолжая говорить, накинула себе пальто на плечи и встала, закрывая собой Костю.
    — Знаешь, Светлана, у меня все время такое чув­ство, что можно еще что-то ей сказать, о чем-то спро­сить...
    — Да.
    — Если бы не война, может, и пожила бы еще.
   Прохожие, мужчина и женщина, деликатно заторопи­лись и прошли не оборачиваясь.
   Костя заметил их, когда они уже миновали скамейку. Он сунул платок в карман и опять отошел к каменным перилам.
   Затихли, удаляясь, шаги, набережная опять стала без­людной. Солнце скрылось за домами. У реки, отражав­шей ясное вечернее небо, было еще совсем светло, но от­куда-то снизу, из дворов, из переулков, неуловимо под­крадывались сумерки и расплывались над городом, чтобы город мог спокойно заснуть.
   Костя повернулся лицом к ветру, набегающему от реки.
   Светлана подошла и стала рядом.
   Костя заговорил. Светлана вздрогнула даже — так резко и страстно прозвучали его слова.
    — Ненавижу войну! Поэтому пошел в военную акаде­мию учиться... Ты понимаешь это, Светлана?
   Светлана ответила:
    — Я понимаю.
   Костя опирался о камень. На загорелой руке, сжатой в кулак, отчетливо выделялся белый шрам.
   Светлана успокаивающим движением дотронулась до его руки и погладила белый шрам. Она не ожидала, что Костя обернется, а Костя не ожидал увидеть в ее глазах то, что увидел.
    — Светлана!
   Девочка смело встретила его взгляд.
   Девочка?
   Не девочка больше!
   Девочка выросла, а он и не заметил.
    — Светлана!
   Костя схватил обе ее руки и крепко сжал в своих, не чувствуя, что делает ей больно. Память отрывочно выхва­тывала из прошлого: маленькая девочка в разрушенной деревне, испуганный и любопытный взгляд черных глаз... Светлана тихонько плачет под его шинелью... это в по­езде. И к той же самой шинели прижимается она в отча­янном порыве, когда уходит из детского дома единствен­ный хоть немножко знакомый ей человек.
   Когда это было? Пять лет назад!
   Девочка выросла, а он и не заметил.
   Он не заметил и другого: того, что вырастало в нем самом, вырастало на смену первой, мальчишеской, дет­ской, неудачной любви.
   Какое удовольствие доставляли ему всегда их нечас­тые встречи!
   Светланины письма... Милое желание развлечь, при­вести человека в хорошее настроение. Почему, в конце концов, когда в эти последние годы приходило сразу два письма, он распечатывал сначала Надино, а Светланино потом? Просто из чувства долга или чтобы оставить бо­лее приятное на закуску?
   В один из последних вечеров, когда он оставался с мамой вдвоем, она спросила:
   «Костя, что у вас с Надей?»
   Тогда он ей рассказал... И удивился — мама как будто даже успокоилась. А в глазах — невысказанный вопрос.
   Мама была догадливее его, но она боялась спугнуть, боялась быть неделикатной и промолчала.
   Костя опомнился наконец и разжал руки, увидев, каким бледным и напряженным стало лицо Свет­ланы.
    — Я сделал тебе больно, прости!
   Он делал ей больно много раз. Он сделал ей больно еще сегодня, когда заговорил о деньгах, назвал младшей сестренкой, дал ей прочесть Надино письмо, ища сочув­ствия.
    — Прости!
   Маленькие пальцы, побелевшие и смятые в его ру­ках...
   Никогда никому не целовал руки — даже в голову никогда не приходило! — но сейчас... было так естест­венно...
   Ежик спрятал все свои колючки. Маленькие руки не вырывались никуда и лежали в его ладонях с покорной нежностью. Маленькие пальцы розовели и как будто от­таивали в его руках.
   Костя сам осторожно выпустил их.
   Тихая набережная, шумный перекресток...
   Когда переходили улицу, Костя не взял Светлану под руку, она поняла почему.
   Не думай, я понимаю. Твое горе — мое горе, и ничего не нужно сейчас говорить!..
   Синий-синий, спокойный вечер. Над входом в метро приветливо сияло большое красное «М». Оно всегда у вокзала встречает, когда приезжаешь. Для Кости оно всегда было связано со словом «Москва». А Светлане казалось, что это слово «Май» начали писать с большой буквы. В грустный осенний день оно напоминало о весне.
 
 
 
 
 
 
   * * *
    Рисунки И. Архангельской
     Оформление Д. Б и с т и
   * * *
   ДЛЯ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ
    Артюхова Нина Михайловна
   СВЕТЛАНА
   Ответственный редактор 3. С. Карманова.
   Консультант по художественному оформлению
    В. В. Пахомов.Технический редактор Г. М. Моторина.
   Корректора Е. С. Карташоваи В. П. Кучерова.
   Сдано в набор ПУН 1960 г. Подписано к печати 10/1 1961 г. Формат 84Х108'/з 2— 8,75 печ. л. = 14,7 усл. печ. л. (14,19+4 вкл.=14,41 уч.-изд. л.).
   Тираж 100 000 экз. Цена 55 коп. Детгиз. Москва, М. Черкасский пер., 1.
   Фабрика детской книги Детгиза. Москва, Сущевский вал, 49. Заказ № 3223.