Страница:
Мужчины — на крепостных стенах. Каждую минуту пушечные ядра разносят крыши или пробивают стены домов, продырявливают башни и поднимают, падая, облака пыли. Крепостные стены шатаются, проломы увеличиваются, и едва хватает целой ночи, чтобы заделать бреши и восстановить разрушенные участки.
Все больше растет число погибших. Нет надежды на спасение, — все ищут случая пасть в бою. Город погружен в скорбь.
Во вражеском лагере, в изобилии снабжаемом всем необходимым, кардинал ждет желанного часа, когда падение Ла Рошели позволит ему перенести все усилия на Европу и сразить Австрийский дом. Он в нетерпении подсчитывает, сколько дней отделяют от этого решающего момента, и торопит работу инженеров, подогревает рвение солдат. Он смотрит на город, последние пушки которого ещё грохочут, — и взгляд его омрачается.
— Что за смельчаки погибают там?! — говорит он. — И все же я покорю этот мятежный город и, если потребуется, не оставлю в нем камня на камне. Франция должна быть единой и сильной в руках короля!
И после его визита батареи вновь и вновь извергают железо и огонь.
Однажды утром г-н де ла Герш навестил г-на де Шарней, которому иногда с трудом удавалось добираться до бастиона, чтобы собственноручно выстрелить из пищали. Только его душа поддерживала ещё в нем силы и продлевала в нем жизнь, а тело было вконец истерзано. Увидев своего внука похудевшим, почерневшим от пороха, с горящим взглядом, старый дворянин приподнялся на постели.
— Ну что? — спросил он.
— Все потеряно, — ответил Арман-Луи.
Г-н де Шарней взмолился, глядя в небо:
— Господи! Боже всемилостивый! Да свершится воля твоя!
Потом, уверенно взглянув на внука, сказал твердым голосом:
— И что же, собираются сдаваться?
— Нет. Есть ещё две пушки, способные стрелять, и руки, способные драться.
— Тогда зачем же отчаиваться? Бог, спасший свой народ в пустыне, позволит ли Он до конца уничтожить Ла Рошель?
— Этой ночью прибыл курьер. Теперь ясно, что рассчитывать на помощь бесполезно. Английский флот, отчаявшись пробиться к нам, возвращается в свои порты. Мы останемся одни.
— Кто-нибудь говорит о капитуляции?
— Никто. Каждый на своем посту. Но если всем довольно того, чтобы только достойно погибнуть, то, что касается меня, я хочу добиться большего.
— Говори что ты имеешь в виду?
— Я пришел просить вашего благословения. Через час я буду во вражеском лагере. Возможно, я не вернусь.
Г-н де Шарней поцеловал Армана-Луи.
— Ты подумал о мадемуазель де Сувини? — спросил он.
— Нет минуты, когда бы я не слышал её имени в своем сердце, — ответил Арман-Луи, — но она знает, что долг чести превыше всего. Если мне не суждено снова свидеться с ней, хочу, чтоб она знала, что я был достоин её.
— Очень хорошо, сын мой. А теперь объяснись.
— Нас здесь пятьдесят дворян, которые поклялись уничтожить батарею, которая обстреливает выход из бухты Конь. Мы хотим на прощание сделать славный подарок кардиналу — наши солдаты, у которых скоро не будет другого отечества, кроме могилы и шпаги, нанесут ему последний визит. Вчера его грозная батарея в последний раз зарядила пушки. Именно эта батарея должна пробить главную брешь, предназначенную для того, чтобы штурмовые отряды армии короля ворвались в город… Но уже сегодня вечером мы превратим батарею в груду хлама. Так мы исполним наш долг, — и наша честь будет спасена.
— Но это гибель, а где же удача?
— Нас пятьдесят, я уже сказал вам. К этому отряду присоединятся ещё две сотни ополченцев и солдат, которые пойдут за нами до конца. Перебежчик, проникший в наш лагерь этой ночью, сказал нам, что кардинал хочет посетить прямо сегодня подрывников, которые собираются взорвать крепостную стену форта Сен-Луи. Нас считают неспособными попытаться сделать что-либо за пределами наших крепостных стен и не берут в расчет нашу отчаянность. Форт Болье, который выходит на бухту Конь, плохо вооружен; вражеский гарнизон, зная о нашем бессилии, спит среди бела дня или занимается мародерством. В полдень мы обрушимся на батарею, которую этот гарнизон вызвал на подмогу, — она почти не охраняется; мы пройдем по телам тех, кто защищает её, и если мы сможем проникнуть в лагерь, вокруг которого так часто прогуливается красное платье г-на де Ришелье, наши непримиримые враги узнают, на что способна горстка людей, решившихся пренебречь любой опасностью.
Г-н де Шарней, приложив пальцы ко лбу Армана-Луи, сказал:
— Помоги тебе Бог! Я благословляю тебя, сын мой!
Все случилось так, как намечал Арман-Луи. Незадолго до полудня пятьдесят дворян и двести человек пехоты сосредоточились за контрэскарпом, который защищал подступы к бухте Конь. Каждый всадник взял ещё по человеку на круп лошади. Ровно в полдень потайной ход, спрятанный в углу бастиона, открылся и отряд лавиной покатился на врага. Прежде чем часовые успели дать залп из мушкетов, пространство, отделявшее потайной ход от батареи католиков, было наполовину пройдено.
Несколько канониров, внезапно проснувшихся, открыли беспорядочный огонь, но пушки, наведенный на стену, послали свои ядра поверх первых рядов атакующих. Однако несколько человек полегли, но Арман-Луи и двадцать всадников домчались до батареи, прежде чем орудия были вновь заряжены, и расправились с канонирами.
— Вперед! — крикнул де ла Герш пехоте, которая поднялась из укрытий.
— А я дальше не пойду, — сказал один старый солдат. И, взяв кирку, он принялся окапываться у бруствера батареи.
Это был ополченец, который ещё за несколько дней до того, струсив, покинул свой пост. С тех пор не видели лица мрачнее, чем у него.
Арман-Луи посмотрел на старика-ополченца с презрением.
— Как хочешь, — бросил он ему. — Ты сосчитаешь тех, которые вернутся сюда…
Лицо старика стало мертвенно-бледным.
— Пусть те, что вернутся, меня забудут! — сказал он. И ополченец принялся копать с удвоенной силой.
Как могучий поток, прорвавший плотину, волна атакующих устремилась на королевскую пехоту.
Навстречу уже спешили наскоро собранные отряды солдат, впопыхах вооружающиеся шпагами и мушкетами.
Первые разрозненные цепи были смяты неистовым ударом атакующих, но стычка со следующими переросла в страшный рукопашный бой.
Однако ружейная и артиллерийская стрельба привлекла пристальное внимание кардинала. Он бросил подрывников, за работой которых наблюдал, и направился к батарее, которой предназначалось пробить брешь в стенах Ла-Рошели у бухты Конь, — к батарее, которая так внезапно оказалась во власти гугенотов.
Первой мыслью кардинала было, что осаждающие получили подкрепление и перешли в наступление. Но никакой отряд не выходил из города; перед ним была всего лишь горстка смельчаков.
— Э! Да это сюрприз! У волков ещё есть зубы! — проговорил он.
Он сделал знак двум офицерам, и они поскакали галопом к месту сражения. В это время, зажатые со всех сторон, атакованные свежими полками католиков, оправившихся от неожиданности, гугеноты, которые всего одно недолгое мгновение были хозяевами форта Болье, начали отступать.
Только горстка их оставалась на батарее. Старик-ополченец, с которым недавно разговаривал г-н де ла Герш, бросил свою кирку и поспешно сталкивал в вырытую у бруствера яму одну за другой три пороховые бочки, потом навалил туда брусья, обломки лафетов, кучу камней, а затем насыпал на земле дорожку из черного пороха. Присев сбоку от этой импровизированной мины, старик держал в руке тлеющий орудийный фитиль.
После каждой вражеской атаки отряд храбрецов, ведомый Арманом-Луи, откатывался все дальше, больше и больше приближался к месту, где сидел старик-ополченец. Почти все бойцы были ранены, а некоторым уже никогда не суждено было дойти до него.
— К орудиям! — громко крикнул Арман-Луи.
Пятьдесят солдат подбежали к пушкам, отставленным г-ном де Ришелье, и развернули их на королевскую армию; забив в зияющие жерла орудий зарядные картузы и пакеты с картечью, гугеноты ждали.
В момент, когда королевские отряды, на мгновение отброшенные неистовой атакой Армана-Луи и его всадников, возобновили наступление, г-н де ла Герш и его верные соратники отступили.
— Огонь! — скомандовал, наконец, он.
Потоки огня хлестнули через бруствер, и батарея исчезла в облаке дыма.
— Теперь отходим! — крикнул г-н де ла Герш.
И все, кто был в состоянии двигаться, перебрались через бруствер.
— Ты идешь? Жан Готье! — обратился Арман-Луи к старику-ополченцу, застывшему у черной ямой перед бруствером.
Старик отрицательно покачал головой.
— Нет! — сказал он. — Если отступление не будет прикрыто, вы все погибните! Вы слышите эти крики и приказы командиров, которые созывают католиков?.. Тем, кто видел меня убегающим, расскажите, как я умер…
Арман-Луи все понял.
— Ах! Бедняга Жан Готье! Не передумаешь? — крикнул он. Но Жан Готье показал ему пальцем на Ла Рошель.
— Бегите! Я должен искупить мой грех!
— Прыгай на круп, едем! — ещё раз крикнул г-н де ла Герш, — а затем, взволнованный, дружески обнял старого вояку.
Тем временем сквозь дымовую завесу уже стали видны цепи атакующих.
Энергичным движением Жан Готье оттолкнул Армана-Луи, который только что обнимал его, и спрятался с дымящимся фитилем за лафет.
— Прощай! — крикнул он.
Арман-Луи одним прыжком перескочил траншею батареи и присоединился к гугенотам.
— Шапки долой, господа! — сказал он дворянам, тесно окружившим его. — Один мученик пожертвовал собой.
В этот момент королевские отряды пошли на штурм. Вскоре вражеские офицеры уже были на батарее и стояли на бруствере, победно размахивая шпагами.
— О! Как они уже далеко! — сказал один из них, ища гугенотов взглядом.
— Разве они не показали нам пример того, как надо действовать? К орудиям, канониры! — крикнул сердито капитан. — Цельтесь ниже!
Пушки, подчиняясь сотне сильных рук, снова повернулись на своих лафетах.
Арман-Луи все ещё стоял с непокрытой головой позади своего отряда. Он смотрел в сторону батареи. Вдали перед боевыми порядками своих полков быстро скакал кардинал Ришелье. Вдруг какой-то человек поднялся на гребень бруствера. Он вращал над головой зажженный фитиль.
— Да здравствует вера и смерть католиков! — выкрикнул он.
И мощный взрыв захлестнул все клубами дыма и огненными молниями. Земля задрожала под ногами лошадей, и несколько осколков упали у ног г-на де ла Герш.
— Прими, Господи, его душу! Он умер, — проговорил Арман-Луи.
Позади него, совсем рядом с бухтой Конь, остальная часть его отряда с ужасом взирала на это зрелище…
… — Вот это да! — сказал молодой офицер, лошадь которого, белая от пены, остановилась подле кардинала. — Я прибыл вовремя, — по крайней мере, чтобы увидеть самое интересное!
— Ах, вот и вы, господин де Шофонтен, — увидел его г-н де Ришелье. — В составе этого «самого интересного», как вы сказали, десять прекрасных бронзовых пушек, не считая пищалей, и пятьсот лучших бойцов… Но, знайте, пусть бы я потерял там моих последних мушкетеров и мои последние пищали, зато все равно взял бы город!
Тяжелое черное облако пыли и дыма, поднявшееся над батареей, постепенно рассеялось от дуновение ветра, и глазам кардинала и г-на де Шофонтена открылась ужасная картина: всюду на земле валялись бесформенные обломки, поврежденные, разбитые и перевернутые пушки, разбитые укрепления, а посреди этих дымящихся руин — разорванные трупы, черные, обожженные. С батареи, точно из адской бездны, неслись стоны и вопли.
Г-н де ла Герш, в сотне ярдов от разрушенной батареи, стоял не шелохнувшись.
Кардинал показал на него Рено взмахом руки.
— У вас, сударь, как мне сказали, есть знакомые в Ла-Рошели, — сказал он, — не могли бы вы сказать мне имя вон того всадника? Мне кажется, это он командовал этой атакой гугенотов только что.
Г-н де Шофонтен приставил рукой ко лбу козырьком, чтобы лучше видеть.
— Да простит меня Бог! Вот было бы здорово! — воскликнул он вдруг.
— В чем дело?
— Эй, Каркефу, сюда! — крикнул г-н де Шофонтен, больше ничего не слыша. — Посмотри туда! Там в дыму, откуда несет паленым, видишь вон того всадника в серой шляпе, верхом на черной лошади? Не наш ли это гугенот? Я узнаю его лошадь, шведскую лошадь, сударь! Ну смотри же, дурак, и отвечай, вместо того, чтобы таращить глаза! Ах, дьявол! Его преосвященство узнает, что у меня есть враг, от которого я получил больше ударов, чем у меня волос на голове, и я воздал ему сторицей за это, но он упорно не умирает от них, если это он… Но, черт возьми! Я бы хотел посмотреть на него — не ошибся ли я?!
И, пришпорив коня, Рено вскоре оставил позади эскорт кардинала и батарею. Каркефу скакал за ним по пятам.
— Господин маркиз, — обратился к нему на скаку Каркефу. — Бог фехтования собирается сыграть с нами злую шутку! У меня уже бегут мурашки по коже!
По дороге Рено, не думающий больше ни о Ла-Рошель, ни о бухте Конь, как если бы крепостная стена её была изображена на прянике, а пушки на леденце, встретил какого-то дворянина — гугенота, который уже готовился приятно провести с ним время в поединке.
— Прочь с дороги! — крикнул ему Рено. — У меня нет времени!
И, атакуя своего противника с фланга, он сбил всадника вместе с лошадью.
Впереди на очереди оказался другой.
— Эй ты, презренный гугенот! Разве это школьная игра? — спросил его г-н де Шофонтен.
И этого, ударом наотмашь, он низверг под лошадь. Арман-Луи, который издали смотрел на этот спектакль, как на турнир, легонько пришпорил лошадь.
Рено, охваченный яростью, ринулся к нему с поднятой шпагой.
— Иди сюда! Я разрежу тебя на четыре части! — крикнул он. — Иди, ты, который превратил в мармелад верующих, подданных Его Весьма — Христианского Величества, и утопил в компоте наши пушки!
Но, как только он увидел г-на де ла Герш лицом к лицу, он бросил свою шпагу и заключил того в свои объятия.
— Черт возьми! Как приятно обняться после столь долгой разлуки! — сказал он.
И два или три раза кряду он душил его в своих объятиях, прижимая к груди.
— Дорогой гугенот, прости меня Господи! Я доволен тобой! — говорил он, не давая времени г-ну де ла Герш для ответа. — Я уже убил двадцать семь гугенотов, открыв этот счет ещё в Дюнкерке, но, сдается мне, сегодня ты, дружище, вознаградишь себя за эту утрату целой кучей моих друзей-католиков. Каркефу издали поклонился г-ну де ла Герш.
— Давай сюда, негодник! — позвал Рено своего слугу. — Давай посмотрим, как выглядит город, который собираются брать штурмом!
— Иду, сударь, иду, — отозвался Каркефу, ехавший рысью, — но при условии, что пушки, которые стоят вон там, не вмешаются в нашу беседу. Если они, однако, захотят стрелять, то пусть метят в наших друзей-католиков, стоящих вон там, похоже, специально для этого в качестве мишеней.
Рено оперся на луку седла как человек, который хочет продолжить беседу.
— Брось, хватит об этом! — одернул он Каркефу. И, хлопнув рукой по плечу Армана-Луи, сказал: — Я бы много отдал за то, чтобы мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини оказались здесь вместо кардинала и его тени отца Жозефа! Они бы увидели как ведут себя два настоящих дворянина. Обними меня ещё раз, дружище!
— Охотно! — ответил г-н де ла Герш, которому удалось, наконец, вставить слово. — И когда мы теперь увидимся вновь?
Рено, кончиком шпаги указывая в сторону города, спросил изменившимся голосом:
— Там все потеряно?
— Все.
Рено подавил вздох.
— Возможно, завтра будет штурм. Если ты не вернешься оттуда, что бы ты хотел передать Адриен?
— Что я исполнил свой долг до конца, и последней моей мыслью была мысль о ней.
Рено молча пожал руку Арману-Луи.
— Ну что ж! Если завтра будет штурм, я не выну свою шпагу из ножен…
Они обменялись последним поцелуем, и один из всадников отправился в сторону города, тогда как другой галопом поскакал в лагерь. У обоих были влажны глаза и тяжело на душе.
Четверть часа спустя г-н де Шофонтен уже говорил с кардиналом.
— Да, это был он, мой друг господин граф де ла Герш, самый отважный солдат, которому трудно найти равного ни в уме, ни в умении держать шпагу и ездить верхом на лошади.
— Именно поэтому вы так горячо целовали его? — спросил один мушкетер.
Г-н де Шофонтен гордо посмотрел на этого дворянина.
— Если вам угодно, сударь, господин де ла Герш ещё у крепостного вала и в считанные секунды вы сможете догнать его и побеседовать с ним, чтобы убедиться в том, что я сказал, — предложил он.
Несколько офицеров отряда уже готовы были броситься в погоню за Арманом-Луи.
Раздался пушечный выстрел.
— Еще не время, господа! — подняв руку, жестом остановил их кардинал.
Все успокоились. Его превосходительство внимательно посмотрел по сторонам и, нахмурившись, спросил:
— Капитан, который командовал этой батареей, там? — спросил министр.
— Господин д`Альбре умер, — ответил корнет.
— Он хорошо сделал. И вы, господа, если вам придет в голову совершить легкомысленный поступок, последуете его примеру. Вы избавите меня от необходимости обезглавить виновника за подобные лихости.
Каркефу задрожал всем телом.
— Господи! Как хорошо, что я не капитан! — прошептал он.
Через мгновение со стороны батареи доносился только стук лопат. Министр приказал восстановить повреждения до наступления ночи.
Спустя два дня королевские отряды вошли в Ла-Рошель. Продовольствие и боеприпасы в городе были на исходе. Среди гробовой тишины улиц, наступавшей вслед за тем, как по ней проходили полки, отыскивающие нужные позиции, по городу ехал офицер, в сопровождении всадника, — это был г-н де Шофонтен, который осматривал все вокруг любопытным взглядом. Ни солдаты, сгибающиеся под тяжестью добычи, ни отчаянное положение побежденных, ни передвижение пушек среди развалин не могли отвлечь внимание г-на де Шофонтена и Каркефу, занятых поиском Армана-Луи.
— Думаешь, он убит? — спрашивал Рено, темнея лицом.
— Сударь, это вполне возможно, — робко отвечал ему Каркефу.
Они останавливались и расспрашивали прохожих, при этом одни указывали им на руины, другие на свежевырытые могилы, и все говорили:
— Ищите!
— Черт побери! Но мы занимаемся этом уже три часа! — раздраженно отозвался Рено.
Один паренек с живым и в то же время грустным лицом крадучись следовал за всадниками вдоль городских стен. Он незаметно подошел к Рено и, дернув его за подол плаща, спросил:
— Вы же не станете обижать того смельчака, который разгромил батарею?
— Я? Обижать?.. Кого? — удивился Рено.
— Господина де ла Герш.
— Ты знаешь его?
Паренек кивнул головой.
— Ах, черт возьми! Я его лучший друг и настолько же добрый католик, насколько он отъявленный гугенот! Ели ты знаешь, где он, немедленно отведи меня к нему: я дам тебе за это золотой экю.
— Поберегите экю и следуйте за мной.
Мальчишка быстрым шагом устремился в глубину какой-то улочки и через несколько минут привел их в темный коридор, по которому они пошли. В конце этого коридора оказалась дверь; толкнув её, парень провел их в комнату, посреди которой на двух табуретках стоял гроб. Крышка его не была закрыта, и синеватое лицо и седая голова г-на де Шарней виднелись из-под края простыни.
С обеих сторон гроба стояли два человека: один из них был Арман-Луи, другой — пастор протестант. Пастор читал отрывок из Евангелия.
Арман-Луи поднял на вошедших глаза, блестящие от слез; он пальцем указал г-ну де Шофонтену на кровавое пятно на саване, в том месте, где простыня касалась сердца г-на де Шарней.
— …И они не умрут никогда! — говорил пастор. — По тому что они умерли в Боге!
— Господь Всемилостивый примет его душу. Это был добрый и очень мужественный человек! — сказал Рено, сняв шляпу и перекрестившись.
Вошли два солдата без оружия, одетые в военные плащи с широкими рукавами. Арман-Луи поцеловал покойника в лоб, забил крышку гроба и решительным шагом последовал за двумя солдатами, уносившими гроб.
У г-на де Шофонтена защемило сердце, Каркефу больше, казалось, не дышал — оба они отправились следом за Арманом-Луи.
Смиренная процессия прошла в садик, посреди которого была вырыта могила, куда и опустили гроб. Пастор, взяв полную лопату земли, бросил её на гроб, и она глухо ударила по крышке.
Рено преклонил колено, и Каркефу, плача, сложил руки в молитве.
— Мир праху его! — сказал пастор.
Затем, подняв глаза к небу, он произнес:
— Он был праведником, прими его Господи в Твои светлые покои! И пусть он будет по правую руку от тебя вечно!
Оба солдата взяли по лопате, и могила была быстро засыпана.
Арман-Луи закрыл лицо руками и зарыдал.
— Вы не причините ему зла? — снова спросил паренек, стоя рядом с Рено. — Без него у моей матери не будет и куска хлеба.
Когда пастор ушел, Арман-Луи присел на ствол огромной груши, сломанной снарядом.
— И что ты скажешь теперь? — обратился он к г-ну де Шофонтену.
— Это был храбрый воин, — тихо проговорил Реноё6 все ещё глядя на могилу. — Открытое сердце, верная и благородная рука! Если Святой Петр не распахнет для него во всю ширь врата рая, то, от имени моего покровителя Бога Фехтования, скажу, что он не прав и это не по-христиански.
— Бог примиряет меня с такой вот его смертью! — сказал Арман-Луи.
— Гм! — хмыкнул, все ещё дрожа, Каркефу.
Наступило непродолжительное молчание. Затем Рено, встряхнувшись, — как солдат после мгновений, отведенных ему для печали, возвращается к существующей реальности, — взял своего друга за руку.
— Послушай! Мертвые мертвы — я обращаюсь к живым! Его преосвященство господин кардинал де Ришелье, главнокомандующий королевской армии, хочет тебя видеть.
— Меня?! — удивился Арман-Луи, подняв голову.
— Тебя лично и никого другого. Я рассказал ему твою историю, и он поспешно отправил меня к Твоей Милости послом. Ну же, пойдем скорее!
— И ты хочешь, чтобы я пошел к кардиналу черным от пороха и вымазанным в солдатской крови?
— Пойдем, говорю тебе! У Его преосвященства нет предрассудков.
Арман-Луи посмотрел на могилу, где покоился г-н де Шарней.
— Прощай! Я постараюсь быть таким, каким был ты! — сказал он. И, отряхнув пыль со своих ног, спросил Рено:
— Не знаешь ли ты о чем хочет поговорить со мной кардинал?
— Нет.
— Иди. Я пойду за тобой.
Кардинал жил в гостинице, стены которой уже пошли трещинами от взрывов пушечных ядер, но она была ещё вполне обитаемой. По двору прохаживались туда-сюда офицеры, пажи, мушкетеры, слуги. Г-н де Шофонтен назвал свое имя и имя г-на де ла Герш мушкетеру, дежурившему у двери Его преосвященства.
Уже в следующее мгновение в комнате, где сидели в ожидании оба друга, появился секретарь и пригласил г-на де ла Герш.
Рено стукнул Армана-Луи по плечу.
— Ели министр назначит тебя королем Франции и Наварры — сказал он, — назначь меня капитаном разведки.
Дверь открылась, и г-н де ла Герш вошел к министру. Он застал его подписывающим депеши, на которые секретарь ставил королевскую печать.
— Сударь, я к вашим услугам, — сказал кардинал г-ну де ла Герш.
И пальцем указал ему на стул.
Арман-Луи сел.
Кардинал передал с секретарем четыре или пять депеш, затем жестом удалил его. Наконец он подошел к гугеноту, занятому тем, что рассматривал этого человека, перед которым трепетала вся Франция.
— Сударь, я знаю, кто вы, откуда и что вы сделали.
— Тогда я спокоен, монсеньор.
— Это доказывает то, что вы были неспокойны, идя сюда.
— Это правда: я был вашим врагом, а вы победитель. И кроме того, я погубил около пятисот солдат Вашего преосвященства. Быть может, подумал я, вам захочется наказать меня в назидание другим, и предать смерти не тех из нас, кто лучше защищал Ла-Рошель, исполняя свой долг, но того, кто случайно оказался у всех на виду. Поэтому, когда я последовал сюда, к вам, за господином де Шофонтеном, я уже принес свою жизнь в жертву.
— Ошибаетесь, сударь. Вы действовали как храбрый солдат, и государя, перед которым пали ваши крепостные стены, зовут Людовик Справедливый. К тому же Ла-Рошель взят. И нет больше во Франции ни католиков, ни гугенотов. Все, кто жив и на ногах, лишь слуги короля. Хотите служить в рядах моих мушкетеров? Одно из ваших пушечных ядер лишило меня капитана, почти такого же отважного как вы. Хотели бы вы поднять его шпагу?
— Спасибо, монсеньор. Так вы будете отмщены как военный?
— Как священнослужитель, сударь.
— Прекрасно. Я хочу заверить вас в своей вечной признательности вам… Я не забуду вашей благосклонности… Я клянусь вам…
— Я знаю это.
— Но, с сожалением, хочу сказать вам также, что, к несчастью, я не смогу принять ваше предложение.
— Как?!
— Я покидаю Францию.
— И вы уезжаете Швецию, не так ли?
— Да.
— Почему?
Г-н де ла Герш покраснел.
— Я понял вас без слов. Ах, молодость, дела сердечные! — с улыбкой сказал кардинал. — Какая крепость прочнее, чем эта? Я не намерен покорять её, сударь. Капитан, чья рука была бы во Франции, а сердце в Швеции, был бы плохим солдатом. Езжайте! Но прежде я хочу представить вам доказательство моего уважения к вам. Как вы посмотрите на то, если я передам с вами одно письмо, чем вы окажете услугу королю.
Все больше растет число погибших. Нет надежды на спасение, — все ищут случая пасть в бою. Город погружен в скорбь.
Во вражеском лагере, в изобилии снабжаемом всем необходимым, кардинал ждет желанного часа, когда падение Ла Рошели позволит ему перенести все усилия на Европу и сразить Австрийский дом. Он в нетерпении подсчитывает, сколько дней отделяют от этого решающего момента, и торопит работу инженеров, подогревает рвение солдат. Он смотрит на город, последние пушки которого ещё грохочут, — и взгляд его омрачается.
— Что за смельчаки погибают там?! — говорит он. — И все же я покорю этот мятежный город и, если потребуется, не оставлю в нем камня на камне. Франция должна быть единой и сильной в руках короля!
И после его визита батареи вновь и вновь извергают железо и огонь.
Однажды утром г-н де ла Герш навестил г-на де Шарней, которому иногда с трудом удавалось добираться до бастиона, чтобы собственноручно выстрелить из пищали. Только его душа поддерживала ещё в нем силы и продлевала в нем жизнь, а тело было вконец истерзано. Увидев своего внука похудевшим, почерневшим от пороха, с горящим взглядом, старый дворянин приподнялся на постели.
— Ну что? — спросил он.
— Все потеряно, — ответил Арман-Луи.
Г-н де Шарней взмолился, глядя в небо:
— Господи! Боже всемилостивый! Да свершится воля твоя!
Потом, уверенно взглянув на внука, сказал твердым голосом:
— И что же, собираются сдаваться?
— Нет. Есть ещё две пушки, способные стрелять, и руки, способные драться.
— Тогда зачем же отчаиваться? Бог, спасший свой народ в пустыне, позволит ли Он до конца уничтожить Ла Рошель?
— Этой ночью прибыл курьер. Теперь ясно, что рассчитывать на помощь бесполезно. Английский флот, отчаявшись пробиться к нам, возвращается в свои порты. Мы останемся одни.
— Кто-нибудь говорит о капитуляции?
— Никто. Каждый на своем посту. Но если всем довольно того, чтобы только достойно погибнуть, то, что касается меня, я хочу добиться большего.
— Говори что ты имеешь в виду?
— Я пришел просить вашего благословения. Через час я буду во вражеском лагере. Возможно, я не вернусь.
Г-н де Шарней поцеловал Армана-Луи.
— Ты подумал о мадемуазель де Сувини? — спросил он.
— Нет минуты, когда бы я не слышал её имени в своем сердце, — ответил Арман-Луи, — но она знает, что долг чести превыше всего. Если мне не суждено снова свидеться с ней, хочу, чтоб она знала, что я был достоин её.
— Очень хорошо, сын мой. А теперь объяснись.
— Нас здесь пятьдесят дворян, которые поклялись уничтожить батарею, которая обстреливает выход из бухты Конь. Мы хотим на прощание сделать славный подарок кардиналу — наши солдаты, у которых скоро не будет другого отечества, кроме могилы и шпаги, нанесут ему последний визит. Вчера его грозная батарея в последний раз зарядила пушки. Именно эта батарея должна пробить главную брешь, предназначенную для того, чтобы штурмовые отряды армии короля ворвались в город… Но уже сегодня вечером мы превратим батарею в груду хлама. Так мы исполним наш долг, — и наша честь будет спасена.
— Но это гибель, а где же удача?
— Нас пятьдесят, я уже сказал вам. К этому отряду присоединятся ещё две сотни ополченцев и солдат, которые пойдут за нами до конца. Перебежчик, проникший в наш лагерь этой ночью, сказал нам, что кардинал хочет посетить прямо сегодня подрывников, которые собираются взорвать крепостную стену форта Сен-Луи. Нас считают неспособными попытаться сделать что-либо за пределами наших крепостных стен и не берут в расчет нашу отчаянность. Форт Болье, который выходит на бухту Конь, плохо вооружен; вражеский гарнизон, зная о нашем бессилии, спит среди бела дня или занимается мародерством. В полдень мы обрушимся на батарею, которую этот гарнизон вызвал на подмогу, — она почти не охраняется; мы пройдем по телам тех, кто защищает её, и если мы сможем проникнуть в лагерь, вокруг которого так часто прогуливается красное платье г-на де Ришелье, наши непримиримые враги узнают, на что способна горстка людей, решившихся пренебречь любой опасностью.
Г-н де Шарней, приложив пальцы ко лбу Армана-Луи, сказал:
— Помоги тебе Бог! Я благословляю тебя, сын мой!
Все случилось так, как намечал Арман-Луи. Незадолго до полудня пятьдесят дворян и двести человек пехоты сосредоточились за контрэскарпом, который защищал подступы к бухте Конь. Каждый всадник взял ещё по человеку на круп лошади. Ровно в полдень потайной ход, спрятанный в углу бастиона, открылся и отряд лавиной покатился на врага. Прежде чем часовые успели дать залп из мушкетов, пространство, отделявшее потайной ход от батареи католиков, было наполовину пройдено.
Несколько канониров, внезапно проснувшихся, открыли беспорядочный огонь, но пушки, наведенный на стену, послали свои ядра поверх первых рядов атакующих. Однако несколько человек полегли, но Арман-Луи и двадцать всадников домчались до батареи, прежде чем орудия были вновь заряжены, и расправились с канонирами.
— Вперед! — крикнул де ла Герш пехоте, которая поднялась из укрытий.
— А я дальше не пойду, — сказал один старый солдат. И, взяв кирку, он принялся окапываться у бруствера батареи.
Это был ополченец, который ещё за несколько дней до того, струсив, покинул свой пост. С тех пор не видели лица мрачнее, чем у него.
Арман-Луи посмотрел на старика-ополченца с презрением.
— Как хочешь, — бросил он ему. — Ты сосчитаешь тех, которые вернутся сюда…
Лицо старика стало мертвенно-бледным.
— Пусть те, что вернутся, меня забудут! — сказал он. И ополченец принялся копать с удвоенной силой.
Как могучий поток, прорвавший плотину, волна атакующих устремилась на королевскую пехоту.
Навстречу уже спешили наскоро собранные отряды солдат, впопыхах вооружающиеся шпагами и мушкетами.
Первые разрозненные цепи были смяты неистовым ударом атакующих, но стычка со следующими переросла в страшный рукопашный бой.
Однако ружейная и артиллерийская стрельба привлекла пристальное внимание кардинала. Он бросил подрывников, за работой которых наблюдал, и направился к батарее, которой предназначалось пробить брешь в стенах Ла-Рошели у бухты Конь, — к батарее, которая так внезапно оказалась во власти гугенотов.
Первой мыслью кардинала было, что осаждающие получили подкрепление и перешли в наступление. Но никакой отряд не выходил из города; перед ним была всего лишь горстка смельчаков.
— Э! Да это сюрприз! У волков ещё есть зубы! — проговорил он.
Он сделал знак двум офицерам, и они поскакали галопом к месту сражения. В это время, зажатые со всех сторон, атакованные свежими полками католиков, оправившихся от неожиданности, гугеноты, которые всего одно недолгое мгновение были хозяевами форта Болье, начали отступать.
Только горстка их оставалась на батарее. Старик-ополченец, с которым недавно разговаривал г-н де ла Герш, бросил свою кирку и поспешно сталкивал в вырытую у бруствера яму одну за другой три пороховые бочки, потом навалил туда брусья, обломки лафетов, кучу камней, а затем насыпал на земле дорожку из черного пороха. Присев сбоку от этой импровизированной мины, старик держал в руке тлеющий орудийный фитиль.
После каждой вражеской атаки отряд храбрецов, ведомый Арманом-Луи, откатывался все дальше, больше и больше приближался к месту, где сидел старик-ополченец. Почти все бойцы были ранены, а некоторым уже никогда не суждено было дойти до него.
— К орудиям! — громко крикнул Арман-Луи.
Пятьдесят солдат подбежали к пушкам, отставленным г-ном де Ришелье, и развернули их на королевскую армию; забив в зияющие жерла орудий зарядные картузы и пакеты с картечью, гугеноты ждали.
В момент, когда королевские отряды, на мгновение отброшенные неистовой атакой Армана-Луи и его всадников, возобновили наступление, г-н де ла Герш и его верные соратники отступили.
— Огонь! — скомандовал, наконец, он.
Потоки огня хлестнули через бруствер, и батарея исчезла в облаке дыма.
— Теперь отходим! — крикнул г-н де ла Герш.
И все, кто был в состоянии двигаться, перебрались через бруствер.
— Ты идешь? Жан Готье! — обратился Арман-Луи к старику-ополченцу, застывшему у черной ямой перед бруствером.
Старик отрицательно покачал головой.
— Нет! — сказал он. — Если отступление не будет прикрыто, вы все погибните! Вы слышите эти крики и приказы командиров, которые созывают католиков?.. Тем, кто видел меня убегающим, расскажите, как я умер…
Арман-Луи все понял.
— Ах! Бедняга Жан Готье! Не передумаешь? — крикнул он. Но Жан Готье показал ему пальцем на Ла Рошель.
— Бегите! Я должен искупить мой грех!
— Прыгай на круп, едем! — ещё раз крикнул г-н де ла Герш, — а затем, взволнованный, дружески обнял старого вояку.
Тем временем сквозь дымовую завесу уже стали видны цепи атакующих.
Энергичным движением Жан Готье оттолкнул Армана-Луи, который только что обнимал его, и спрятался с дымящимся фитилем за лафет.
— Прощай! — крикнул он.
Арман-Луи одним прыжком перескочил траншею батареи и присоединился к гугенотам.
— Шапки долой, господа! — сказал он дворянам, тесно окружившим его. — Один мученик пожертвовал собой.
В этот момент королевские отряды пошли на штурм. Вскоре вражеские офицеры уже были на батарее и стояли на бруствере, победно размахивая шпагами.
— О! Как они уже далеко! — сказал один из них, ища гугенотов взглядом.
— Разве они не показали нам пример того, как надо действовать? К орудиям, канониры! — крикнул сердито капитан. — Цельтесь ниже!
Пушки, подчиняясь сотне сильных рук, снова повернулись на своих лафетах.
Арман-Луи все ещё стоял с непокрытой головой позади своего отряда. Он смотрел в сторону батареи. Вдали перед боевыми порядками своих полков быстро скакал кардинал Ришелье. Вдруг какой-то человек поднялся на гребень бруствера. Он вращал над головой зажженный фитиль.
— Да здравствует вера и смерть католиков! — выкрикнул он.
И мощный взрыв захлестнул все клубами дыма и огненными молниями. Земля задрожала под ногами лошадей, и несколько осколков упали у ног г-на де ла Герш.
— Прими, Господи, его душу! Он умер, — проговорил Арман-Луи.
Позади него, совсем рядом с бухтой Конь, остальная часть его отряда с ужасом взирала на это зрелище…
… — Вот это да! — сказал молодой офицер, лошадь которого, белая от пены, остановилась подле кардинала. — Я прибыл вовремя, — по крайней мере, чтобы увидеть самое интересное!
— Ах, вот и вы, господин де Шофонтен, — увидел его г-н де Ришелье. — В составе этого «самого интересного», как вы сказали, десять прекрасных бронзовых пушек, не считая пищалей, и пятьсот лучших бойцов… Но, знайте, пусть бы я потерял там моих последних мушкетеров и мои последние пищали, зато все равно взял бы город!
Тяжелое черное облако пыли и дыма, поднявшееся над батареей, постепенно рассеялось от дуновение ветра, и глазам кардинала и г-на де Шофонтена открылась ужасная картина: всюду на земле валялись бесформенные обломки, поврежденные, разбитые и перевернутые пушки, разбитые укрепления, а посреди этих дымящихся руин — разорванные трупы, черные, обожженные. С батареи, точно из адской бездны, неслись стоны и вопли.
Г-н де ла Герш, в сотне ярдов от разрушенной батареи, стоял не шелохнувшись.
Кардинал показал на него Рено взмахом руки.
— У вас, сударь, как мне сказали, есть знакомые в Ла-Рошели, — сказал он, — не могли бы вы сказать мне имя вон того всадника? Мне кажется, это он командовал этой атакой гугенотов только что.
Г-н де Шофонтен приставил рукой ко лбу козырьком, чтобы лучше видеть.
— Да простит меня Бог! Вот было бы здорово! — воскликнул он вдруг.
— В чем дело?
— Эй, Каркефу, сюда! — крикнул г-н де Шофонтен, больше ничего не слыша. — Посмотри туда! Там в дыму, откуда несет паленым, видишь вон того всадника в серой шляпе, верхом на черной лошади? Не наш ли это гугенот? Я узнаю его лошадь, шведскую лошадь, сударь! Ну смотри же, дурак, и отвечай, вместо того, чтобы таращить глаза! Ах, дьявол! Его преосвященство узнает, что у меня есть враг, от которого я получил больше ударов, чем у меня волос на голове, и я воздал ему сторицей за это, но он упорно не умирает от них, если это он… Но, черт возьми! Я бы хотел посмотреть на него — не ошибся ли я?!
И, пришпорив коня, Рено вскоре оставил позади эскорт кардинала и батарею. Каркефу скакал за ним по пятам.
— Господин маркиз, — обратился к нему на скаку Каркефу. — Бог фехтования собирается сыграть с нами злую шутку! У меня уже бегут мурашки по коже!
По дороге Рено, не думающий больше ни о Ла-Рошель, ни о бухте Конь, как если бы крепостная стена её была изображена на прянике, а пушки на леденце, встретил какого-то дворянина — гугенота, который уже готовился приятно провести с ним время в поединке.
— Прочь с дороги! — крикнул ему Рено. — У меня нет времени!
И, атакуя своего противника с фланга, он сбил всадника вместе с лошадью.
Впереди на очереди оказался другой.
— Эй ты, презренный гугенот! Разве это школьная игра? — спросил его г-н де Шофонтен.
И этого, ударом наотмашь, он низверг под лошадь. Арман-Луи, который издали смотрел на этот спектакль, как на турнир, легонько пришпорил лошадь.
Рено, охваченный яростью, ринулся к нему с поднятой шпагой.
— Иди сюда! Я разрежу тебя на четыре части! — крикнул он. — Иди, ты, который превратил в мармелад верующих, подданных Его Весьма — Христианского Величества, и утопил в компоте наши пушки!
Но, как только он увидел г-на де ла Герш лицом к лицу, он бросил свою шпагу и заключил того в свои объятия.
— Черт возьми! Как приятно обняться после столь долгой разлуки! — сказал он.
И два или три раза кряду он душил его в своих объятиях, прижимая к груди.
— Дорогой гугенот, прости меня Господи! Я доволен тобой! — говорил он, не давая времени г-ну де ла Герш для ответа. — Я уже убил двадцать семь гугенотов, открыв этот счет ещё в Дюнкерке, но, сдается мне, сегодня ты, дружище, вознаградишь себя за эту утрату целой кучей моих друзей-католиков. Каркефу издали поклонился г-ну де ла Герш.
— Давай сюда, негодник! — позвал Рено своего слугу. — Давай посмотрим, как выглядит город, который собираются брать штурмом!
— Иду, сударь, иду, — отозвался Каркефу, ехавший рысью, — но при условии, что пушки, которые стоят вон там, не вмешаются в нашу беседу. Если они, однако, захотят стрелять, то пусть метят в наших друзей-католиков, стоящих вон там, похоже, специально для этого в качестве мишеней.
Рено оперся на луку седла как человек, который хочет продолжить беседу.
— Брось, хватит об этом! — одернул он Каркефу. И, хлопнув рукой по плечу Армана-Луи, сказал: — Я бы много отдал за то, чтобы мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини оказались здесь вместо кардинала и его тени отца Жозефа! Они бы увидели как ведут себя два настоящих дворянина. Обними меня ещё раз, дружище!
— Охотно! — ответил г-н де ла Герш, которому удалось, наконец, вставить слово. — И когда мы теперь увидимся вновь?
Рено, кончиком шпаги указывая в сторону города, спросил изменившимся голосом:
— Там все потеряно?
— Все.
Рено подавил вздох.
— Возможно, завтра будет штурм. Если ты не вернешься оттуда, что бы ты хотел передать Адриен?
— Что я исполнил свой долг до конца, и последней моей мыслью была мысль о ней.
Рено молча пожал руку Арману-Луи.
— Ну что ж! Если завтра будет штурм, я не выну свою шпагу из ножен…
Они обменялись последним поцелуем, и один из всадников отправился в сторону города, тогда как другой галопом поскакал в лагерь. У обоих были влажны глаза и тяжело на душе.
Четверть часа спустя г-н де Шофонтен уже говорил с кардиналом.
— Да, это был он, мой друг господин граф де ла Герш, самый отважный солдат, которому трудно найти равного ни в уме, ни в умении держать шпагу и ездить верхом на лошади.
— Именно поэтому вы так горячо целовали его? — спросил один мушкетер.
Г-н де Шофонтен гордо посмотрел на этого дворянина.
— Если вам угодно, сударь, господин де ла Герш ещё у крепостного вала и в считанные секунды вы сможете догнать его и побеседовать с ним, чтобы убедиться в том, что я сказал, — предложил он.
Несколько офицеров отряда уже готовы были броситься в погоню за Арманом-Луи.
Раздался пушечный выстрел.
— Еще не время, господа! — подняв руку, жестом остановил их кардинал.
Все успокоились. Его превосходительство внимательно посмотрел по сторонам и, нахмурившись, спросил:
— Капитан, который командовал этой батареей, там? — спросил министр.
— Господин д`Альбре умер, — ответил корнет.
— Он хорошо сделал. И вы, господа, если вам придет в голову совершить легкомысленный поступок, последуете его примеру. Вы избавите меня от необходимости обезглавить виновника за подобные лихости.
Каркефу задрожал всем телом.
— Господи! Как хорошо, что я не капитан! — прошептал он.
Через мгновение со стороны батареи доносился только стук лопат. Министр приказал восстановить повреждения до наступления ночи.
Спустя два дня королевские отряды вошли в Ла-Рошель. Продовольствие и боеприпасы в городе были на исходе. Среди гробовой тишины улиц, наступавшей вслед за тем, как по ней проходили полки, отыскивающие нужные позиции, по городу ехал офицер, в сопровождении всадника, — это был г-н де Шофонтен, который осматривал все вокруг любопытным взглядом. Ни солдаты, сгибающиеся под тяжестью добычи, ни отчаянное положение побежденных, ни передвижение пушек среди развалин не могли отвлечь внимание г-на де Шофонтена и Каркефу, занятых поиском Армана-Луи.
— Думаешь, он убит? — спрашивал Рено, темнея лицом.
— Сударь, это вполне возможно, — робко отвечал ему Каркефу.
Они останавливались и расспрашивали прохожих, при этом одни указывали им на руины, другие на свежевырытые могилы, и все говорили:
— Ищите!
— Черт побери! Но мы занимаемся этом уже три часа! — раздраженно отозвался Рено.
Один паренек с живым и в то же время грустным лицом крадучись следовал за всадниками вдоль городских стен. Он незаметно подошел к Рено и, дернув его за подол плаща, спросил:
— Вы же не станете обижать того смельчака, который разгромил батарею?
— Я? Обижать?.. Кого? — удивился Рено.
— Господина де ла Герш.
— Ты знаешь его?
Паренек кивнул головой.
— Ах, черт возьми! Я его лучший друг и настолько же добрый католик, насколько он отъявленный гугенот! Ели ты знаешь, где он, немедленно отведи меня к нему: я дам тебе за это золотой экю.
— Поберегите экю и следуйте за мной.
Мальчишка быстрым шагом устремился в глубину какой-то улочки и через несколько минут привел их в темный коридор, по которому они пошли. В конце этого коридора оказалась дверь; толкнув её, парень провел их в комнату, посреди которой на двух табуретках стоял гроб. Крышка его не была закрыта, и синеватое лицо и седая голова г-на де Шарней виднелись из-под края простыни.
С обеих сторон гроба стояли два человека: один из них был Арман-Луи, другой — пастор протестант. Пастор читал отрывок из Евангелия.
Арман-Луи поднял на вошедших глаза, блестящие от слез; он пальцем указал г-ну де Шофонтену на кровавое пятно на саване, в том месте, где простыня касалась сердца г-на де Шарней.
— …И они не умрут никогда! — говорил пастор. — По тому что они умерли в Боге!
— Господь Всемилостивый примет его душу. Это был добрый и очень мужественный человек! — сказал Рено, сняв шляпу и перекрестившись.
Вошли два солдата без оружия, одетые в военные плащи с широкими рукавами. Арман-Луи поцеловал покойника в лоб, забил крышку гроба и решительным шагом последовал за двумя солдатами, уносившими гроб.
У г-на де Шофонтена защемило сердце, Каркефу больше, казалось, не дышал — оба они отправились следом за Арманом-Луи.
Смиренная процессия прошла в садик, посреди которого была вырыта могила, куда и опустили гроб. Пастор, взяв полную лопату земли, бросил её на гроб, и она глухо ударила по крышке.
Рено преклонил колено, и Каркефу, плача, сложил руки в молитве.
— Мир праху его! — сказал пастор.
Затем, подняв глаза к небу, он произнес:
— Он был праведником, прими его Господи в Твои светлые покои! И пусть он будет по правую руку от тебя вечно!
Оба солдата взяли по лопате, и могила была быстро засыпана.
Арман-Луи закрыл лицо руками и зарыдал.
— Вы не причините ему зла? — снова спросил паренек, стоя рядом с Рено. — Без него у моей матери не будет и куска хлеба.
Когда пастор ушел, Арман-Луи присел на ствол огромной груши, сломанной снарядом.
— И что ты скажешь теперь? — обратился он к г-ну де Шофонтену.
— Это был храбрый воин, — тихо проговорил Реноё6 все ещё глядя на могилу. — Открытое сердце, верная и благородная рука! Если Святой Петр не распахнет для него во всю ширь врата рая, то, от имени моего покровителя Бога Фехтования, скажу, что он не прав и это не по-христиански.
— Бог примиряет меня с такой вот его смертью! — сказал Арман-Луи.
— Гм! — хмыкнул, все ещё дрожа, Каркефу.
Наступило непродолжительное молчание. Затем Рено, встряхнувшись, — как солдат после мгновений, отведенных ему для печали, возвращается к существующей реальности, — взял своего друга за руку.
— Послушай! Мертвые мертвы — я обращаюсь к живым! Его преосвященство господин кардинал де Ришелье, главнокомандующий королевской армии, хочет тебя видеть.
— Меня?! — удивился Арман-Луи, подняв голову.
— Тебя лично и никого другого. Я рассказал ему твою историю, и он поспешно отправил меня к Твоей Милости послом. Ну же, пойдем скорее!
— И ты хочешь, чтобы я пошел к кардиналу черным от пороха и вымазанным в солдатской крови?
— Пойдем, говорю тебе! У Его преосвященства нет предрассудков.
Арман-Луи посмотрел на могилу, где покоился г-н де Шарней.
— Прощай! Я постараюсь быть таким, каким был ты! — сказал он. И, отряхнув пыль со своих ног, спросил Рено:
— Не знаешь ли ты о чем хочет поговорить со мной кардинал?
— Нет.
— Иди. Я пойду за тобой.
Кардинал жил в гостинице, стены которой уже пошли трещинами от взрывов пушечных ядер, но она была ещё вполне обитаемой. По двору прохаживались туда-сюда офицеры, пажи, мушкетеры, слуги. Г-н де Шофонтен назвал свое имя и имя г-на де ла Герш мушкетеру, дежурившему у двери Его преосвященства.
Уже в следующее мгновение в комнате, где сидели в ожидании оба друга, появился секретарь и пригласил г-на де ла Герш.
Рено стукнул Армана-Луи по плечу.
— Ели министр назначит тебя королем Франции и Наварры — сказал он, — назначь меня капитаном разведки.
Дверь открылась, и г-н де ла Герш вошел к министру. Он застал его подписывающим депеши, на которые секретарь ставил королевскую печать.
— Сударь, я к вашим услугам, — сказал кардинал г-ну де ла Герш.
И пальцем указал ему на стул.
Арман-Луи сел.
Кардинал передал с секретарем четыре или пять депеш, затем жестом удалил его. Наконец он подошел к гугеноту, занятому тем, что рассматривал этого человека, перед которым трепетала вся Франция.
— Сударь, я знаю, кто вы, откуда и что вы сделали.
— Тогда я спокоен, монсеньор.
— Это доказывает то, что вы были неспокойны, идя сюда.
— Это правда: я был вашим врагом, а вы победитель. И кроме того, я погубил около пятисот солдат Вашего преосвященства. Быть может, подумал я, вам захочется наказать меня в назидание другим, и предать смерти не тех из нас, кто лучше защищал Ла-Рошель, исполняя свой долг, но того, кто случайно оказался у всех на виду. Поэтому, когда я последовал сюда, к вам, за господином де Шофонтеном, я уже принес свою жизнь в жертву.
— Ошибаетесь, сударь. Вы действовали как храбрый солдат, и государя, перед которым пали ваши крепостные стены, зовут Людовик Справедливый. К тому же Ла-Рошель взят. И нет больше во Франции ни католиков, ни гугенотов. Все, кто жив и на ногах, лишь слуги короля. Хотите служить в рядах моих мушкетеров? Одно из ваших пушечных ядер лишило меня капитана, почти такого же отважного как вы. Хотели бы вы поднять его шпагу?
— Спасибо, монсеньор. Так вы будете отмщены как военный?
— Как священнослужитель, сударь.
— Прекрасно. Я хочу заверить вас в своей вечной признательности вам… Я не забуду вашей благосклонности… Я клянусь вам…
— Я знаю это.
— Но, с сожалением, хочу сказать вам также, что, к несчастью, я не смогу принять ваше предложение.
— Как?!
— Я покидаю Францию.
— И вы уезжаете Швецию, не так ли?
— Да.
— Почему?
Г-н де ла Герш покраснел.
— Я понял вас без слов. Ах, молодость, дела сердечные! — с улыбкой сказал кардинал. — Какая крепость прочнее, чем эта? Я не намерен покорять её, сударь. Капитан, чья рука была бы во Франции, а сердце в Швеции, был бы плохим солдатом. Езжайте! Но прежде я хочу представить вам доказательство моего уважения к вам. Как вы посмотрите на то, если я передам с вами одно письмо, чем вы окажете услугу королю.