Ашар Амеде. Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

   Пройдоха-капитан улыбнулся.
   — Этой ночью в поселке вы захватили вражеский отряд? — снова спросил король.
   — Да, Сир.
   — Где пленные?
   — Я их всех перерезал.
   — Всех! И раненных — тоже?
   — Я ни для кого не делаю исключений.
   Выражение страшного гнева появилось на лице короля.
   — А поселок? — спросил король.
   — Он был предан огню.
   — Как?! И женщины и дети!
   — Я крикнул: «Поселок — наш!». И мои солдаты взяли добычу.
   — Мерзкий бандит! — вскричал король. — Разве такие обещания я давал этому бедному народу, двадцать раз ограбленному?!
   Капитан Молох хотел ответить, но король прервал его на полуслове:
   — Чтобы награбленное этой же ночью было возвращено тем, кого вы так хищнически разорили! — приказал он. — И пусть ваших людей, осквернивших свои руки резней и поджогом, немедленно лишат оружия и выгонят из лагеря! А их лошадей, их вещи и походное имущество необходимо пустить с молотка, и вырученные деньги раздать их жертвам! Твою шпагу, капитан Молох!
   Капитан колебался, но двадцать офицеров окружали его. И он медленно вынул шпагу.
   — Арнольд де Брае! Возьмите эту шпагу и сломайте её как шпагу подлеца и нечестивца! — распорадился король.
   Губы капитана побледнели. Арнольд де Брае взял шпагу капитана Молоха и сломал, наступив на нее.
   — Теперь возблагодари Бога и уходи! — приказал Густав-Адольф. — Если бы ты сражался не под благородными шведскими знаменами, которые покровительствовали тебе также надежно, как я берегу королевское достоинство моего предка Густава Ваза и любовь моего народа, я бы повесил тебя как собаку на самой высокой ветке дуба.
   В глазах капитана Молоха помутилось, и он пошатнулся. Два младших офицера подошли к нему и, по знаку короля, лишили его кинжала и знаков его капитанских отличий.
   Капитан взвыл как гиена.
   — И вы не прикажете меня убить? Ах, Сир, вы не правы! — сказал он.
   Но шпага Арнольда де Брае уже указывала ему путь, которым он должен был следовать к выходу из лагеря.
   Слыша проклятия своих сообщников, которых уже изгоняли из лагеря, он понял, что распоряжения короля выполнены.
   — Дорогу королевскому правосудию! — крикнул Арнольд, и ряды окружавших солдат и офицеров расступились.
   Капитан сделал несколько шагов: выходя из круга, он очутился лицом к лицу с Арманом-Луи и Рено, которые удивленно вскрикнули.
   — Дорогу королевскому правосудию! — снова послышался голос Арнольда. — Пропустите капитана Молоха!
   — Молоха или Якобуса! — уточнил г-н де ла Герш, узнав теперь в подавленном лице капитана человека, участвовавшего в похищении Маргариты из белого домика, и человека из трактира «Три пинты».
   Капитан Якобус взглянул на него.
   — Да, Якобус, — сказал он. — Который ничего не забывает!
   Если в тот же день вечером кто-нибудь проследил бы, куда бежал капитан Якобус, мог бы увидеть, как он остановился у дрянной таверны, вывеска которой раскачивалась на сосновой ветке у поворота дороги, и, войдя в нее, спросил кружку пива. У капитана была пена на губах и глаза налиты кровью. Он упал на скамейку, рыча как пес.
   — И он не убил меня!.. Как неосторожно! — прошептал он и впился ногтями в деревянный стол.
   Ему принесли кружку пива, и он отпил несколько глотков.
   — Ах! Грудь моя в огне! Сердце мое горит! — проговорил он.
   Капитан вдруг невольно покраснел в тот момент, когда его руки судорожно дернулись, не найдя ни кинжала, ни шпаги, там где обычно они у него были.
   — Ничего! Ничего больше нет! — неистовствовал он. — Ни оружия, ни солдат! Вчера — капитан, сегодня — ничтожество, беглец! Тварь, которой угрожают, которую бьют!
   Вдруг его пальцы, шарившие по одежде, натолкнулись на кошелек, спрятанный в складке его пояса.
   Он судорожно вытащил его из своего тайника и открыл. Золотые монеты упали на стол.
   — Золото! Они оставили мне мое золото! Болваны! пробормотал он.
   Капитан наполовину опустошил свою кружку и подсчитал деньги. Недавно искаженное злобой, лицо его осветилось улыбкой.
   — Ого! Отлично! Я могу купить шпагу, кинжал и лошадь! — обрадовался он.
   Минуту он размышлял,
   — Оставить мне жизнь! Когда одним словом можно было!.. И дуб был… — проговорил он.
   Он стукнул кулаком по столу, задыхаясь от ярости. А потом залюбовался монетами, переливающимися при свете свечи.
   — Их блеск приводит меня в неистовство! — произнес он, проводя рукой по горячему лбу. — Считать себя погибшим, без средств, провалившимся в пропасть — и вдруг найти под рукой талисман, который делает доступным все! Теперь король Густав-Адольф узнает, что такое капитан Якобус! Но сначала самое неотложное…
   Он взял в руку пустую кружку и ударил её о стену.
   — Эй! Кто-нибудь! — проорал он.
   Вошел человек.
   — Нет ли поблизости оружейного мастера и барышника? спросил капитан.
   Трактирщик подмигнул.
   — Если вашей милости нужны лошадь и оружие, можно найти это, не уходя далеко отсюда, — ответил тот.
   — Это может быть здесь, поблизости?
   — Да, поблизости, сеньор. Здесь многие умирают.
   — А ты — наследник?
   — Нет, сеньор, я собираю…
   Трактирщик зажег фонарь и повел капитана Якобуса в полуподвальный загон, куда они попали по отлогой тропе, укрытой от постороннего взгляда густым кустарником. Там он увидел прекрасных рослых лошадей, а за перегородкой — груду оружия на любой вкус.
   — Ха-ха! Обильный урожай ты собрал! — засмеялся капитан Якобус.
   — Я всего лишь собирал.
   Бережливый трактирщик и капитан довольно быстро сторговались. Капитан выбрал огромную лошадь караковой масти, способную нести его в течение десяти лье без передышки, и длинную шпагу с ровным лезвием, подходящую для его мощной руки. Сосчитав золотые монеты капитана, трактирщик снял шапку в прощальном поклоне.
   — Если вы будете косить здесь, — улыбнулся он, — извольте присылать ваших косарей ко мне!
   Капитан Якобус вставил ногу в стремя.
   — В самом деле, — сказал он. — Можно будет при случае использовать тебя, тебе же помогая. Как тебя зовут?
   — Мэтр Инносент, или Простодушный, к вашим услугам. Капитан вздохнул более спокойно, когда почувствовал под собой хорошую лошадь, шпагу на боку и кинжал за поясом. Но те же мысли не давали ему покоя:
   — Авантюрист — против короля! Один человек — против целой армии!.. Трудная борьба… — проговорил он.
   Вдали на равнине он увидел дымы шведского лагеря. Неожиданно вспомнив что-то, он загорелся идеей.
   — Но я же не одинок! Некто может прийти мне на помощь! И у него есть имя, есть чин! — обрадовано произнес он.
   И, пришпорив лошадь, он поскакал в направлении имперского лагеря.
   После часа бешенной скачки остановил окрик австрийского часового.
   — Иисус и Мария! — крикнул он.
   Услышав пароль императорской армии, часовой поставил на место свой мушкет, и капитан Якобус пересек линию, где развевалось знамя Габсбургского Дома.
   В этот момент как раз проходил мимо адъютант генерала Торквато Конти. Капитан Якобус просил его, не видел ли он в императорском лагере герцога Левенбурга.
   — Не видел, — улыбнулся адъютант.
   Несколько минут капитан раздумывал, держа руку на взмыленном загривке своей лошади.
   — Как вы думаете, приедет он сегодня? — спросил он.
   — Может, сегодня, а может быть, завтра. Никогда толком не знаешь, где и чем занят господин герцог Левенбург. Только генерал Торквато Конти смог бы вам ответить наверняка; но генерал так просто не скажет, и если вам нечего передать от герцога, он, конечно же промолчит.
   Якобус повернул поводья. Возвращаться в Шведский лагерь ему было опасно, а он хотел любой ценой увидеть герцога Франсуа-Альберта Левенбурга, но если он потеряет такой шанс, где он ещё найдет его? Впрочем, вряд ли все знали капитана Якобуса в Шведской армии. Когда он доберется до аванпостов, наступит ночь, и он сможет легко спрятать свое лицо; он не раз уже в своей жизни рисковал ещё больше и по мене серьезным причинам.
   Лошадь капитана снова преодолела расстояние, которое разделяло две армии. На окрик часового он ответил паролем Густава-Адольфа: «С нами Бог!» и смело вошел в оцепление, где утром этого же дня он едва не лишился жизни.
   Как он и рассчитал, уже наступила ночь. Капитан подъехал на своей взмыленной лошади к артиллерийскому офицеру, лицо которого ему было незнакомо.
   — У меня важная депеша для господина герцога де Левенбурга, — обратился он к офицеру. — Где я могу найти его?
   Концом своего хлыста офицер указал ему на большой шатер, двухвостный флаг над которым развевался в одной из оконечностей лагеря.
   — Торопитесь! — сказал он. — Возможно утром герцог уедет.
   — Ах, спасибо! Я прибыл вовремя! — ответил капитан.

32. Объявление войны

   Несколько мгновений спустя капитан Якобус был уже у шатра, на который указал ему хлыстом офицер, и, выкрикнув свое имя оруженосцу, дежурившему перед входом, вошел к герцогу.
   — Пусть все выйдут, сударь. Нам надо поговорить наедине, — сказал капитан, сбросив с головы шляпу.
   Выражение его лица было при этом такое, что герцог Франсуа-Альберт без возражений распорядился, чтобы оруженосец вышел и никого не впускал к нему.
   Герцог Левенбург был красивым молодым человеком, высоким и хорошо сложенным, с выразительным надменным лицом, в чертах которого, в улыбке, взгляде улавливались некие беспокойство и настороженность, присущее породе кошачьих зверей всегда с недремлющим оком и навостренным ухом.
   Он был привлекателен и отталкивающ одновременно: его либо любили с первого взгляда, либо сразу испытывали к нему необъяснимую неприязнь.
   В нем было нечто магнетическое и притягательное.
   Капитан снял перчатки и положил свою тяжелую шпагу на стол, как человек, удобно устраивающийся для долгого разговора. Герцог не спешил задавать ему вопросы, молча следил за всеми его движениями, не пропуская ни единого.
   — А теперь объяснимся! — вдруг заговорил капитан.
   Герцог Франсуа-Альберт не ответил: он ждал.
   — Сударь, вы ненавидите короля Густава-Адольфа, вашего друга, — продолжал капитан.
   — Я?! — вскричал герцог, бледнея от ужаса.
   — Вы. И все дело в том, что больше всего на свете вы желаете видеть его мертвым.
   Герцог огляделся вокруг, как если бы боялся увидеть неожиданно появившегося в шатре самого короля.
   — Ах, замолчите! — прошептал он. — Разве я не жил и не вырос рядом с королем? Такие слова здесь, когда множество шведских ушей могут нас услышать!
   — Нас никто не слышит, здесь все спит! Итак, мы можем заговорить.
   Капитан отодвинул ногой табурет, на котором сидел, и порывисто прошелся, глядя на бледного герцога:
   — Надо ли, чтобы я доказывал, что знаю, с кем говорю, сударь? — спросил он. — Слушайте, что я кажу.
   И четко с расстановкой, он продолжал:
   — Я знаю, что с королем Густавом-Адольфом вы были товарищами детских игр. Вместе с ним вы участвовали в забавах, и вас видели в доме его матери так же часто, как наследника трона. Мне говорили, что у вас было одно и то же оружие и те же лошади. Все, кто видел вас мимоходом, могли подумать, что вы братья, но однажды вы достигли самых нежных и самых близких отношений с ним, чему многие завидовали, и вдруг рука короля неожиданно ударила вас по щеке… Это правда?
   Герцог только что достал платок и теребил его в пальцах, не отвечая.
   — Рассказывают еще, — продолжал капитан Якобус, что позже, по настоянию матери, молодой король в знак примирения щедро осыпал вас льстивыми ласками. Но это оскорбление — вы сохранили его на щеке, глухой звук этой пощечины ещё звучит у вас глубоко в сердце, след её не стерся. Да и сейчас, когда я говорю вам об этом, краска стыда и гнева вспыхнула на вашем лице!
   — Ах, эта пощечина! — тихо проговорил герцог.
   Но, сделав вдруг над собой невероятное усилие, он сказал переменившимся голосом:
   — Я был тогда почти ребенком, и король тоже.
   — Да, ребенком, который носил шпагу! Но тот был наследником короля — и потому вы её не обнажили!
   — Ах, замолчи! Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься, говоря мне все это?
   — А позже (вы увидите, сударь, что я прекрасно знаю все), когда вы достигли возраста взрослого человека, разве вы не решили придать более ослепительный блеск вашему роду, из которого произошли, женившись на принцессе Бранденбургского Дома?
   — Кто сказал тебе это?
   — А как вы думаете, что остается делать капитану, странствующему по миру в поисках приключений, если не разгадывать тайны вельмож, которые его используют? Я расспрашиваю, слушаю и узнаю. Ну так вот, искренне или нет, но вы были влюблены в принцессу Элеонору, дочь курфюрста Гийома; но вот появились послы шведского короля, и от его имени попросили руку этой принцессы, а вы, герцог Левенбург, вернулись в свои замки с разбитым сердцем и с пустыми руками! И ваше высочество увидело рядом с ней того же человека, который вам дал пощечину, монсеньор. Верно?
   — Ах, дьявол, ты знаешь все! — проговорил герцог.
   — О нет, это ещё не все! Однажды страсть к путешествиям свела вас с молодой красивой женщиной. Нет, вы не помышляли надевать на неё корону герцогини. Она вовсе незнатного происхождения, но вы любили её, и ваше сердце билось сильней, когда вы слышали её легкие шаги. Сколько усилий было потрачено вами, сколько пролито слез, чтобы смягчить это немилосердное сердце! С каким упорством вы искали пути к нему! Но появился один человек, и то, чего ваши вздохи, ваши восторги не смогли удостоиться, он получил в один день. С тех пор Маргарита Каблио принадлежала графу де Вазаборгу.
   Герцог больше не теребил пальцами платок, скомканный в его руках, — он прикусил его.
   — Граф де Вазаборг? Ах Боже мой, и я поверил однажды, что это было настоящее имя обольстителя, — продолжал капитан. — И я тоже не знал, что король, как студент университета, искал приключений, заворачиваясь в темный плащ, и пробирался под покровом ночи в сад, где объяснялся в любви у ног юной девушки, когда вы считали, что он у себя во дворце занят государственными делами! Но вы-то, ведь вы уже знали об этом?
   — О, да! — прошептал герцог.
   — И вы знаете также, что однажды, вконец измученный этой страстью, вы лично пришли к человеку, который говорит вам сейчас об этом, с кошельком золотых, чтобы похитить Маргариту. Это была, возможно, любовь, которая вдохновляла вас, но, может быть, также это была и ненависть. Ах, печать её я видел на вашем лице, когда вы пришли ко мне, тогда, в ночь этой неудачной попытки похищения из белого домика; и, пока я заворачивал ваши золотые в свой пояс, вы крикнули мне: «Уходи! Исчезни! Этот человек сильнее всех!». Так вот: вы меньше думали о Маргарите, чем о том, что проиграли Густаву-Адольфу, который вас победил. Какая жестокая улыбка на ваших губах! Как исказились черты вашего лица! Послушайте, я уверен, что никогда король не видел вас таким. Без сомнения, он узнал бы вас лучше!
   Лоб герцога Франсуа-Альберта покрылся потом, он тяжело дышал. Бросив вдруг на пол разорванный в клочья платок, герцог крикнул:
   — Скажи, наконец, зачем ты говоришь мне все это? Какое тебе до этого дело?
   — Затем, что и я, я тоже ненавижу Густава-Адольфа. Моя ненависть сродни вашей, и затем, что его смерть, которой вы желаете, нужна и мне!
   Минуту собеседники лицом к лицу смотрели друг на друга.
   Герцог взял капитана за руку.
   — Так ты его ненавидишь! Ну, говори же, говори! И если ты предлагаешь месть, каково бы ни было вознаграждение, на которое ты претендуешь, оно — твое!
   — Месть прихрамывает, сударь, дайте ей время дойти. И вы выберите время, и я буду, когда надо, рядом с вами, в вашей тени, а когда вы скомандуете мне: «Удар!» — я ударю. Вам нужен сообщник, человек, которому можно сказать все и который готов на все, который всегда начеку и который всегда молчит, который ничего не забывает и никогда не прощает? Таким человеком, готовым отдать свое тело и душу на службу темному делу и неистовствующим возле жертвы, подобно тому, как стервенеет волк, идя по следу, являюсь я. Посмотрите на меня!
   В тот момент капитан Якобус стоял с непокрытой головой, сверкающими глазам, мертвенно-бледный, губы его дрожали от ненависти, он был страшен.
   — Да-да! — сказал герцог. — Ты как раз тот, кого я ждал!
   — Так за дело же! — воскликнул капитан. — Вы — человек королевской свиты, двери всех дворцов открыты для вас, и вы не хотите запятнать кровью ваш семейный герб… Вы будете мыслью, я буду инструментом. А я что? Разве есть у меня будущее? Мне все равно, будет ли мое имя проклято в будущих поколениях, если Густав-Адольф падет от моей руки… Он меня оскорбил как человека, он надругался надо мной, как над солдатом, он лишил меня всего — обесчестил, опозорил, изгнал!.. Моя месть — вот мой закон. И если потребуется выполнить опасное и грязное дело, связанное с преступлением, только позовите — и я здесь, вот он я!
   — Ладно! Я согласен, — ответил герцог. — А теперь бери свое оружие и следуй за мной.
   Капитан вложил шпагу в ножны, надел шляпу и, завернувшись в просторный плащ, который скрывал его лицо, вышел из шведского лагеря и вскоре добрался до берегов Одера.
   — Ах-да, понимаю, — говорил между тем по дороге капитан. — Ваша милость собирается побывать в лагере Торквато Конти.
   — Неужели ты думаешь, что я хочу там остаться? Я там наездом, — ответил герцог.
   Во время ночной скачки, герцог дал волю своей ненависти:
   — Смерть королю! Конечно, я желаю ему смерти, как и ты… Однажды я увижу его умирающим у моих ног! Но то, чего я хочу прежде всего, то, что мне нужно, то, что у меня будет, если Бог даст мне дожить до этого часа, — так это его падение и унижение! Так и будет! Он оказывает мне свое доверие, этот король, который меня оскорбил, и я не пожалею ничего ради того, чтобы эта армия, которую он собрал, была разгромлена, чтобы он сам, как побитый пес, драпал через всю Германию, куда явился как завоеватель! Я узнаю его планы, я выслежу все его действия и выдам врагу их тайну… Ты подсобишь мне в этом темном деле. И если, несмотря на мои усилия его погубить, судьба будет благоприятствовать ему в сражениях, будь спокоен, я не замедлю скомандовать тебе: «Удар!» и, может быть, ударю первым!
   — Может быть, — сказал Якобус.
   Оба они уже увидели ближайшие огни бивака императорской армии, когда всадник, проносившийся мимо них по дороге, остановился и заговорил с ними.
   Герцог де Левенберг узнал графа де Паппенхейма, которому не составило труда узнать в свою очередь капитана Якобуса.
   Все трое замедлили ход своих лошадей.
   — Какие новости везете, господа? — спросил г-н де Паппенхейм голосом, в котором за вежливостью чувствовалась плохо скрываемая ирония.
   — Король завтра снимает свой лагерь, — ответил герцог. — Он хочет предложить сражение Торквато Конти.
   — Опираясь на Штеттин, король становится слишком сильным, Торквато Конти не согласится на сражение, — ответил великий маршал.
   — Гарнизоны по течению Одера сданы, король пойдет на Барнденбург: он уже сговорился с курфюрстом, своим тестем.
   — Мы будем ждать, когда он станет хозяином курфюршества, как в Померании; уже через неделю я увижусь с графом де Тилли.
   — Поторопитесь! Король несется как ветер!
   — Что ж! Мы обернемся молнией! — ответил граф де Паппенхейм.
   Они расстались возле императорского лагеря: один пошел к Торквато Конти, другой продолжал путь.

33. Неожиданная встреча

   Вернемся к тому, что м-ль де Парделан и м-ль де Суви-ни, приставленные к особе Ее величества королевы Элеоноры королем Густавом-Адольфом, направлялись к Берлинскому Двору, в то время как шведская армия высаживалась на берега Померании.
   Г-н де Парделан, несмотря на свою усталость, не смог удержаться от желания участвовать в походе и доверил обеих девушек своему старому оруженосцу, поседевшему на службе в его доме.
   Дюжина вооруженных слуг сопровождала двух кузин.
   По распоряжению Густава-Адольфа, вдохновившему всех его придворных, две молодые девушки должны были думать больше о праздниках, которые ждали их в Берлине, чем о сражениях, в которые предстояло вступить армии. Им почти не приходило в олову, что победителю польского короля может быть оказано сопротивление. Пока ведь в Германии его встретили не как завоевателя, а как освободителя. Курфюрст Саксонии Ян-Георг, курфюрст Гессена, курфюрст палатинский герцог де Мекленбург и многие другие принцы-протестанты, растоптанные Австрийским Домом, пошли за ним. И вместе с этими принцами — сотня крупных городов и народов, которые ждали лишь случая, чтобы освободиться от императорского ига. Это был не поход, а скорее триумфальное шествие, которым командовал шведский король.
   Случалось, однако, что при воспоминании о Жане де Верте омрачалось личико Адриен: она знала, что он был доблестным военным — и это воспоминание наводило её на мысли о графе де Паппенхейме, точно эхо отдавалось другим эхом. Граф и барон — оба находились в Германии, и у этих двух грозных командиров императорских армий были главнокомандующими прославленные Тилли и Валенштейн, которых ещё никто не побеждал. Было отчего волноваться! Но молодой задор м-ль де Парделан рассеял вскоре тревоги Адриен, и две кузины весело продолжали свой путь.
   Однажды, когда веселая компания искала жилье для ночлега, в небольшом городке к Диане подошел какой-то оруженосец и спросил её, не она ли является м-ль де Парделан.
   Ее утвердительный ответ вызвал у него бурную радость. — Вот уже пять или шесть дней я ищу вас, сударыня, — сказал он. — Моя госпожа, которая имела честь знать вас при Стокгольмском Дворе, приказала мне проводить вас, так же как и м-ль де Сувини, в свой замок.
   За стеной деревьев на склоне холма виднелся замок, довольно привлекательный с виду: кружево башен и кружево галерей с навесными бойницами опоясывали его.
   — Но каково имя этой особы, которая так любезно вспомнила обо мне? — спросила м-ль де Парделан.
   — Моя госпожа не хочет вовсе называть себя, прежде чем распахнет вам свои объятия, — ответил оруженосец.
   — Ну что ж! Мы мчимся в объятия! — обрадовалась Диана.
   Адриен хотела её удержать. Кто знает, что это за таинственная особа, не пожелавшая назвать себя? Благоразумно ли было наносить ей визит? Ведь они находились в Германии, а это страна Жана де Верта.
   — Ах, тебе всюду видится Жан де Верт! — сказала Диана.
   — Конечно! Я едва не стала его женой!
   — Ну, а коли теперь ты невеста господина графа де ла Герш, будь же посмелее!
   И Диана пустила свою лошадь, последовав за оруженосцем. Когда она спешилась, как и Адриен, у ворот какого-то замка, появилась женщина и бросилась ей на шею.
   — Неблагодарная! Так вы меня совсем не узнаете? спросила баронесса д`Игомер.
   Адриен слегка смутилась, но тотчас белокурая Текла протянула ей руку.
   — А вы не обнимите меня? — спросила она.
   У неё были голубые глаза; её розовые губки расплылись в улыбке.
   — Господи! Как я счастлива снова видеть вас! — сказала она, и слезы появились в её глазах. — Это единственный счастливый миг, которым я наслаждаюсь, за долгое время. Ах, Швеция доставляла мне счастье!.. Счастье!.. Увы, я больше не верю в него, но я знала его в Сант-Весте!
   Диана и Адриен последовали за баронессой в великолепную залу, где сияли огни сотни свеч.
   — Я хочу, чтобы вы увезли хорошие воспоминания о моем домишке, — сказала она, обхватив за талии своих подруг и увлекая их к изысканно накрытому столу.
   — Конечно, это не то же, что гостеприимство господина де Парделана, но — бедной затворницы, сделавшей все возможное…
   Затворницу обслуживали десять лакеев, а еду подавали в плоских тарелках. Слезы, влажные следы которых остались на её щеках, делали её ещё более прелестной. Диана, уже покоренная её вниманием, и Адриен, смягчившаяся сердцем, спрашивали у неё причину этого уединения, на которое она себя обрекла. Почему она сразу исчезла? Почему, уехав из Сент-Веста, она покинула Швецию? Почему ничего не знали о её печалях? Какое несчастье сразило ее?
   М-ль д`Игомер ласково взяла обеих за руки.
   — Я была поражена в самое сердце, — сказала она. — Я считала себя любимой, так же как любила сама… Но достаточно было часа, чтобы я познала самое страшное отчаяние… Однажды я расскажу вам все. Но моя рана ещё кровоточит… пощадите меня. Я хотела даже уйти из жизни, живой закопать себя в могилу…
   Старый и немощный дядя позвал меня к себе; он страдал, я плакала, и это он заставил меня воспрянуть духом, вернул меня к жизни. Мое присутствие, казалось, утешало его… Но оставим эти печальные воспоминания: расскажите о себе о своих планах. Я случайно узнала о вашем приезде, о том, что вы будете по соседству со мной. Куда вы направляетесь? Но, как бы далеко вы не поехали, знайте, вы принадлежите мне; вы отдадите мне несколько дней, не так ли?
   Все это было сказано с простодушным видом, ласковым голосом и с улыбкой, со слезами на глазах и затуманенным взором, который придавал Текле трогательную пленительность. Если у Адриен ещё и было какое-то подозрение, то искренность признания баронессы, её меланхолия, полностью его развеяла.
   — Мы едем в Берлин, — ответила Диана.
   — А что вам делать в Берлине?
   — Присоединиться к королеве, которая теперь у курфюрста, своего отца.
   Г-жа д`Игомер сложила руки.
   — Вас посылают в Берлин, чтобы присоединиться к принцессе Элеоноре? — спросила она. — Но вот уже две недели как её там нет!