Ашар Амеде. Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

   — Приметы описаны неплохо, но сумма, мне кажется, невелика за таких людей, как мы, — насмешливо заметил г-н де Шофонтен: — Пятьдесят золотых экю! Фи! Я пожалуюсь Его высочеству правителю.
   В тот момент, когда они завернули за угол площади, чтобы спуститься в порт, Арман-Луи схватил вдруг Рено за руку:
   — На колени! — сказал он ему.
   Звонил малый колокол, который предшествует святому причастию.
   — На колени перед предсмертным причастием! — прошептал Рено, упав на колени.
   Но Арман-Луи пальцем указывал Рено на черного человека, который спускался по улице с непокрытой головой, осеняя себя крестом.
   Матеус Орископп, это был он!
   И сразу же кинжал сверкнул в руке Рено, но Арман-Луи остановил его, пригвоздив к земле.
   — Разве мы одни? Подумай о мадемуазель де Сувини! — сказал он.
   Черный человек скрылся с их глаз, и братья по оружию снова молча пошли по дороге к трактиру.
   На этот раз они столкнулись с опасностью лицом к лицу. Каркефу, которого они встретили в тот момент, задрожал при упоминании имени Матеуса.
   — Давайте, как зайцы, бросим норку! — сказал он.
   Было решено, что Доминик станет на охрану трактирной двери, тогда как Каркефу сбегает в последний раз в порт, чтобы убедиться, что никакой корабль не уходит в Балтийское море. Арман-Луи вызвался предупредить Адриен. Что касается Рено, который все ещё лелеял надежду встретить сеньора Матеуса в темном углу, ему необходимо было, как он сказал, подумать.
   Держа одну руку на гарде своей шпаги, другую на рукоятке кинжала, он уже спрашивал себя, не лучше ли было бы вернуться на площадь Мэрии, когда вдруг человек, завернутый в просторный плащ, в шляпе, надвинутой на самые глаза, прошел рядом с г-ном де Шофонтеном, толкнув его локтем. В тот момент, когда он обернулся, человек в плаще приподнял шляпу, и Рено, пораженный, узнал наемника, которого он сбросил с седла на землю и держал под своим коленом на Антверпенской дороге.
   — Я обязан вам жизнью, поэтому услуга за услугу, — сказал ему кавалер. — На ваш след напали, город полон шпиков, который выслеживают вас. Уезжайте как можно быстрее. Прощайте!
   Движением руки наемник надвинул шляпу на лоб и исчез за поворотом улицы.
   В этот момент Арман-Луи вышел из трактира, Рено сразу же передал ему слова наемника.
   — Ты оставайся рядом с Адриен, — сказал г-н де ла Герш. — А я пойду в город и все подготовлю для нашего отъезда. Я ещё не знаю, каким образом мы уедем из Антверпена, но совершенно уверен, что мы не останемся здесь больше ни дня.
   Прежде всего он навестил своих испанских лошадок, которых из предосторожности поставил на конюшне в другом трактире, продал их и купил пять других лошадей совсем разной масти.
   Разделившись на две группы и оставив м-ль де Сувини на попечении дочери хозяйки трактира, проводившей все дни по утрам на ферме у городских ворот, друзья, возможно, могли бы покинуть Антверпен без драки, — размышлял Арман-Луи по пути, — однако такой план не учитывал сложностей, связанных с пересечением границы, о которых уже говорил Каркефу. Но другого выхода не было.
   Возвращаясь к себе, Арман-Луи зорко следил за всем, что происходило вокруг него. В толпе праздношатающихся людей он заметил седого старика, того самого, который, всякий раз сталкиваясь с Адриен у трактира, расположенного по соседству с портом, приветствовал её. У ног старика плакала женщина. Рядом какие-то люди грузили в повозку домашнюю утварь и мебель.
   — Женщина, — говорил старик, — не надо меня благодарить, ступайте домой! То, что я совершил, я делал от имени Того, Кто сказал: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!».
   Старик удалился. Арман-Луи уже знал теперь, что это был капитан корабля. И тут ему в голову вдруг пришла идея, и, не раздумывая, он догнал старика и заговорил с ним:
   — Оба мы поклоняемся одному Богу Израильскому, который послал на землю Сына своего для того, чтобы напомнить нам о наших грехах, — сказал г-н де ла Герш. — Но вот большая опасность угрожает мне и той, кого вы назвали вашей дочерью. Могу ли я обратиться к вам с такими словами: «Брат мой, я нуждаюсь в вашей помощи!»?
   — Говорите, — кивнул моряк.
   Г-н де ла Герш назвал себя и открыл имя м-ль де Сувини.
   — Ах вот как! — сказал моряк. — Не ваше ли имя я прочел на объявлениях, расклеенных на стенах городской ратуши? За вашу голову назначена цена?
   — За мою голову назначена цена, потому что я защищал свою жизнь, защищал свою честь дворянина.
   Арман-Луи рассказал капитану о том, что произошло в трактире «Мальтийский крест», не упуская ни единой детали, о том, как за ними, — за ним и его спутниками, — гнались, как за хищными зверями. На суше они не могли больше оставаться, не рискуя жизнью, но и море также не безопасно было для них.
   — Мне доверена жизнь женщины, — в заключение сказал Арман-Луи. — Не поможете ли вы мне спасти ее?
   — Вы не напрасно взывали к Богу праотцов наших, — ответил ему кальвинист. — Мой корабль отплывает завтра во время прилива в Гамбург. Ради вас я дойду до берегов Норвегии, откуда вам будет легко добраться до Швеции. Приготовьтесь к часу дня. Мой корабль стоит на якоре посередине реки, вы узнаете его по белой полосе, которая опоясывает его.
   — Как он называется?
   — «Добрый самаритянин». Меня зовут Авраам Каблио.
   Арман-Луи пожал руку старому капитану.
   — Авраам Каблио, — повторил он его имя. — Я запомню то, что вы сделали сегодня для меня. Вы и ваши близкие отныне священны для меня, — сказал он.
   — Для меня на свете есть одна лишь дочь, — продолжал Авраам. — Богу было угодно, чтобы ребенок этот, плоть от плоти моей, ни в чем не нуждался, жил безбедно. И если вы позволяете мне быть должным вам в чем-то, примите эту мою помощь как дар тем, кто нуждается в ней.
   Большими шагами добрался Арман-Луи до трактира и сообщил своим друзьям о результате встречи с капитаном Авраамом Каблио.
   Сборы к отъезду были недолгими. Каркефу взял на себя продажу совсем новых лошадей, которых г-н де ла Герш недавно купил.
   — Продать, даже не испытав их? — удивился Рено.
   В глубине души г-н де Шофонтен сожалел, что не расквитался с сеньором Матеусом Орископпом.
   — Выходит, что я не сдержал своего слова, — сказал он. — Это нехорошо.
   Единственное, что немного утешало Рено, так это мысль о том, что во время путешествия он будет располагать досугом и добьется того, что заставит Авраама Кабалио отречься от кальвинистских заблуждений.
   «Жаль, — подумал он, — если такая добрая душа станет добычей сатаны!»
   Каркефу клялся всеми богами, что тотчас, как он попадет в Швецию, откажется от дальнейшего путешествия по той лишь причине, что не в силах больше встречаться ни с доном Гаспаром д`Альбачетом, ни с капитаном Якобусом, ни с Матеусом Орископпом.
   Доминик выражал свое согласие с ним молчанием.
   Они покинули трактир ещё до восхода солнца и воспользовались кратчайшим путем, чтобы дойти до берегов Шельды.
   Каркефу, который беспрестанно был начеку, приглядывался ко всему, что справа, и прислушиваясь к тому, что слева, был очень недоволен звуком шагов у них за спиной.
   — Успокойся! Это не шаги, это пьяный матрос дубасит в городскую стену кулаком, — сказал Рено.
   — Пьяный или нет, но от этого матроса у меня прямо мороз по коже пошел.
   Густой туман окутал реку, дома, корабли. На их пути встречались неясные очертания каких-то предметов, сооружений, с реки доносились всплески воды и трение лодок одна о другую. Прилив быстро поднимался.
   Какой-то призрачный силуэт прошел совсем вплотную с Рено и, не открываясь сказал:
   — Поторопитесь! Сеньор Матеус неподалеку…
   И призрак этот растворился в серой мгле тумана, плывущей вокруг.
   Услышав предупреждение, беглецы пристально огляделись: ничего, кроме густой пелены тумана, который окутывал реку, они не увидели. Каркефу все же разглядел неясный предмет, движущийся на воде, почти у самых ног.
   Он наклонился ближе к нему:
   — Лодка! — крикнул он и ухватился за веревку, чтобы вытащить лодку на берег.
   М-ль де Сувини заняла место первой, затем уселись все остальные. От толчка Рено, только что вошедшего в тишину, лодка поплыла. Ударом кинжала он отсек швартов и взялся за руль.
   Арман-Луи, Доминик и Каркефу налегли на весла, и лодка легко заскользила по реке.
   — Наконец-то, — прошептал г-н де ла Герш.
   Вдруг подул легкий ветерок, и туман приподнялся над водой, точно занавес.
   Черный человек, который шел по берегу реки, поднял глаза на звук весел, которые были по воде, и заметил беглецов. Одним прыжком он вскочил в лодку, стоявшую рядом с той, которую нашел Каркефу.
   — Все ко мне! — скомандовал черный человек громовым голосом.
   Десять человек выскочили из тумана со всех сторон. Десять других сбежались, выскользнув с соседних улочек.
   Сеньор Матеус жестом показал им удаляющуюся лодку.
   — Плачу сто пистолей, если поймаете этих наглецов!
   Десять пар весел ударили по воде и взлетевшая из-под них пена забрызгала его шляпу. Рассекая воду, лодка рванулась вперед, тогда как два солдата с мушкетами в руках стояли на корме, готовые открыть огонь по первому сигналу Матеу — са.
   — Ложитесь! — крикнул Арман-Луи.
   М-ль де Сувини, которая водила глазами, сосредоточенно сравнивая скорости обеих лодок, удивленно спросила:
   — А зачем?
   — Затем, что если пропадет хоть один волосок с вашей головы, два французских дворянина будут обесчещены! — сказал ей Рено.
   Адриен легла на дно лодки. Теперь могли свистать пули.
   Налегая на весла, Арман-Луи, Каркефу и Доминик быстро заставили лететь их челнок. Рено, державший все это время руль управления, высматривал, не покажется ли на серой поверхности Шельды, среди туманных призраков, корабль с белой полосой.
   Раздались два выстрела, и две пули шлепнулись в двух туазах от лодки беглецов.
   — Мерзавцы! — негодовал Рено, не поворачивая головы. — Они знают, что у нас только пистолеты!
   Расстояние между лодками не уменьшилось после первого рывка. И если сеньор Матеус превосходил их количеством рук и не скупился ни на угрозы, ни на обещания, то друзья, напротив, держались лишь на любви, преданности, верности — и гребли не жалея сил.
   — Ну, видишь ли ты «Доброго самаритянина»? — спросил Арман-Луи.
   — Я вижу туман, я вижу реку, но корабля я не вижу, — ответил Рено.
   — Греби дальше! — сказал г-н де ла Герш.
   Два новых ружейных выстрела послышались почти тотчас вслед за первыми. На этот раз две пули чиркнули по воде в двух дюймах от борта.
   «Гм! — подумал Рено. — Они набирают скорость!»
   Солнечный луч скользнул по поверхности реки и, метнувшись подобно золотой стреле, озарил плотный слой плывущего тумана. М-ль де Сувини приподнялась и стала на колени.
   — Если ты хочешь покинуть нас, Господи, — взмолилась она, — сделай, по крайней мере, так, чтобы я не попала живой в руки этого негодяя!
   Рено всматривался в туман.
   — Еще не вижу! — сказал он.
   Внезапно от порыва ветра, налетевшего из открытого моря, туманная завеса разорвалась, и Шельда показалась вся сверкающая от солнца. В бриллиантовом сиянии утра стал виден корабль, который ещё накануне был сорван с якорей приливом и отливом.
   — Вот он, с белой полосой! — крикнул Рено.
   В этот миг пролетевшая пуля выбила щепку из борта лодки под его рукой.
   — Э! Да они приближаются! — проговорил Рено.
   Он заметил на дне лодки ещё пару весел, вставил их в уключины, и лодка пошла быстрей.
   Безумную тревогу выражало лицо Армана-Луи. Он не спускал глаз с Адриен. Пот струился по лбу Каркефу и Доминика, у них перехватило дыхание.
   Адриен села и пальцем указала на мокрый подол своего платья.
   Вода поднималась к ногам гребцов.
   — Вот подонки! — крикнул Рено, бросив свои весла.
   Пуля пробила обшивку хрупкой лодки ниже ватерлинии.
   — Продолжайте грести! — сказал Рено. — Я заткну пробоину.
   Он заткнул течь, но дистанция, которая отделяла лодку сеньора Матеуса от лодки беглецов, уже сократилась. Пролетели ещё две пули: одна со свистом прошла поверх их голов, другая сломала весло Каркефу.
   — Имею ли я право, сударь, испугаться и на сей раз? — спросил Каркефу.
   Рено снова занял свое место в ряду гребцов.
   «Добрый самаритянин» на глазах стал увеличиваться в размерах. Уже были различимы мельчайшие детали оснастки; корабль лежал в дрейфе. Несколько матросов, собравшихся вдоль бортовых лееров, жадно следили за состязанием в скорости двух лодок. Человек, стоящий на кормовой надстройке, поднес подзорную трубу к глазу.
   — Эй там, на корабле! Это мы! — прокричал Рено.
   Лодка вошла, наконец, в тень «Доброго самаритянина». Вдруг заговорил рупор капитана корабля. Над кормой взвился флаг, и почти тотчас облако белого дыма окутало «Доброго самаритянина». Эхо пушечного выстрела пронеслось над поверхностью реки, и огромный фонтан воды обозначил место, куда только что упало ядро. Лодка сеньора Матеуса, вся в пене, остановилась.
   Каркефу подбросил свою шляпу в воздух.
   — Железо против свинца! Всему свой черед, господа разбойники! — радостно выкрикивал он.
   Арман-Луи затаил дыхание. Доминик зарычал, но тут их челнок коснулся бока «Доброго самаритянина»; веревочный трап был сброшен с палубы.
   Первой поставила на неё ногу Адриен.
   Капитан-кальвинист приветствовал е взмахом шляпы.
   — Вы находитесь уже у короля Густава-Адольфа, сударыня, не дрожите больше!
   На палубе Адриен опустилась на колени и сложила руки в молитве:
   — Хвала Богу милосердному! — сказала она.
   Арман-Луи ещё оставался в лодке. Подобно капитану корабля во время кораблекрушения, он хотел, чтобы его команда покинула лодку прежде него. Теперь на веревочной лестнице появились Доминик и Каркефу.
   Матеус Орископп был уже совсем недалеко от шведского корабля. Он стоя смотрел, как ускользали от него те, кого он, казалось, уже настиг. Множество жутких чувств терзали его — и более всего гнев и унижение. Неожиданно он поднял мушкет и сделал знак, чтобы солдаты последовали его примеру.
   — Огонь! — крикнул он.
   Семь или восемь пуль просвистели одновременно.
   Однако выстрелы метили по веревочной лестнице, на которой он, как ему показалось, узнал Армана-Луи и Рено. Пули сбили шляпу Каркефу и, когда он протянул руку, чтобы поймать её, другая пуля сразила Доминика: выпустив веревку из рук, он упал в лодку к ногам г-на де ла Герш.
   Арман-Луи положил руку на грудь своего слуги: его сердце больше не билось.
   Авраам Каблио снял шляпу:
   — Он умер, исполняя свой долг! — сказал он. — Прими, Господи, его душу!
   И тут же кальвинист занял свое капитанское место. Сильной рукой Авраам Каблио повернул жерло пушки, которую навел сам в сторону нападающих. Фитиль коснулся пороха, раздался выстрел.
   Каркефу, плачущий над телом, приподнял голову. На сей раз выстрел оказался точным: ядро попало как раз в середину лодки сеньора Матеуса.
   Один человек истошно заорал, и лодка быстро исчезла в пенном водовороте.
   Пятнадцать голов, похожих на черные точки, и тридцать рук появились на волнующейся поверхности Шельды.
   — Надо ли посылать заряд картечи эти гадам? — спросил матрос, лаская ствол пушки.
   — У них больше нет оружия. Довольно, — ответил Авраам.
   Схватившись за фальшборт, Рено искал знакомые глаза среди барахтающихся на воде людей: двое или трое из них, запутавшись в размокших одеждах и оружейных ремнях, исчезли с поверхности. Другие бились в волнах, охваченные страхом, и цеплялись за разбросанные взрывом обломки лодки. Наконец г-н де Шофонтен увидел знакомое бледное и худое лицо сеньора Матеуса, руки которого размеренно рассекали воду. Рено выхватил у матроса мушкет и прицелился. В этот момент Матеус уже выбрался на берег и распрямился.
   — Нет! — сказал Рено. — Не могу! Он безоружен.
   И его честная рука опустила мушкет.
   Матеус Орископп обернулся и, подняв угрожающе руку, проговорил:
   — До скорой встречи!
   И сразу же скрылся за ивами и камышами.
   — Какая возможность потеряна! — прошептал Каркефу.
   Тело Доминика, завернутое в полотнище паруса, в которое также вложили ядро, предали воде.
   «Добрый самаритянин», подняв паруса, раздутые ветром, пошел вниз по реке среди вспенившихся волн.
   Три недели спустя он бросил якорь в Норвежском порту.
   — Господь благословил наш путь, — сказал Авраам. — Идите же теперь туда, куда Бог посылает вас.
   Но веру капитан Авраам Каблио так и не переменил, как рассчитывал на то Рено.
   — Жаль, — вздыхал Рено. — И все же, надеюсь, Святой Петр сделает исключение для этого гугенота и откроет какую-нибудь тайную дверь рая…

13. Две кузины

   Г-н маркиз де Парделан, к которому судьба привела Адриен, жил в просторном замке неподалеку от Готемборга. Это был совершенно седой, хотя ещё молодой человек с насмешливо-властным лицом. В высшей степени имеющий привычку командовать, он не любил, когда ему перечили.
   Осев в Швеции много лет назад, он занимал в доблестной армии, которая только что напала на Польшу, значительный ранг, которому обязан был в большей мере своими заслугами, чем именем и блеском своего состояния.
   Недуги, приобретенные им на королевской службе в долгом и трудном походе, вынудили его отказаться от военной профессии. Он утешался отдыхом, который был обеспечен его роскошью и богатством.
   М-ль де Парделан, его дочь, помогала ему радушно принимать гостей в замке, открытом для всех, кто имел благородное происхождение или чины в войсках короля Густаво-Адольфа.
   Маркиз де Парделан распахнул объятия, встречая м-ль де Сувини, и она бросилась в них. В тот же миг он представил ей молодую особу, которая, как оказалось, робко стояла за её спиной.
   — Моя дочь Диана де Парделан, — сказал маркиз. — Любите её как сестру.
   Диана обвила руку вокруг шеи Адриен.
   — В этого хотите? — нежно спросила она.
   Г-н де Шофонтен, тотчас восхищенный ею, почувствовал нечто, что ещё ни разу не волновало его сердце:
   — Теперь я думаю о серафимах! — прошептал он, не спуская глаз с м-ль де Парделан.
   А г-н де ла Герш, вместо сердечного приема, на который, как ему верилось, имел право, натолкнулся лишь на холодное высокомерие своего родственника, чем был весьма поражен: задолго до того, как протянуть руку Арману-Луи, граф неучтиво позволил ему одному взбираться по ступеням парадного крыльца.
   — Очень уж долго я жду здесь мадемуазель де Сувини, свою племянницу, — сказал он, насупив бровь и слегка приподняв уголки губ.
   Арман-Луи понял глубину этих слов; они метили в самое сердце.
   Так заканчивалась эта одиссея, оставившая яркий след в душе молодого человека, несмотря на опасности, которым вместе с другом подвергался во время пути…
   Однако, разве не был он каждый час подле Адриен? Разве не казалось ему, что она и сейчас связана с ним всей своей жизнью нерушимыми узами?
   И все же сон закончился, пробил грустный час пробуждения. И если м-ль де Сувини спасена, не оказалась ли она в то же время потерянной для него?
   Много горестных мыслей пронеслось сейчас в его голове. И подобно тому, как человек, внезапно покинувший оазис, углубляется в бесплодные пески пустыни, Арман-Луи видел вокруг себя лишь мрачную и беспредельную пустоту.
   Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.
   — Вы не отвечаете, сударь? — спросил он высокомерно.
   Но Арман-Луи уже пришел в себя.
   — Господин маркиз, — сказал он. — Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?
   — Я его не видел, но он мне написал, — ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.
   — Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: «Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!».
   Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.
   — И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, — добавил Рено, — я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!
   Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.
   — Входите, милый родственник, входите, сударь! — тотчас любезно сказал он.
   Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.
   Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, «Добрыми самаритянами», всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным…
   Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире «Золотая утка» и даже о «Мальтийском кресте», где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.
   Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.
   Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:
   — У вас уже есть одна жемчужина, — сказал он, намекая на Диану, — теперь у вас их будет две.
   На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности — самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки — это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная — она была принцессой.
   — Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. — восторгался Арман-Луи.
   — И ты это заметил только сегодня? — спросил Рено, тяжело вздохнув.
   — Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? — воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.
   А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.
   Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:
   — Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!
   «Кому вы говорите это?!», — подумал бедный Арман-Луи.
   Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.
   — Возможно ли, — говорил он иногда, — что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?
   А потом он вздохнул:
   — О, бедный мой Господь милосердный! — уже более заунывно продолжил Рено. — А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!
   Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.