Ашар Амеде. Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

   Арман-Луи только что поставил ногу на первую ступень эшафота. Его удивило страшное возбуждение толпы. Он увидел Магнуса и понял, что случилось нечто чрезвычайное.
   Но Магнус почти в следующее же мгновение оказался рядом и сжал Армана-Луи в своих объятиях, хмельной, ошалевший, плачущий и смеющийся.
   — Ну вот, я вовремя! — крикнул он.
   Завидев короля, г-н де Парделан больше не сдерживался. Он бросился вперед и в сопровождении своих друзей устремился навстречу кортежу.
   — Помиловать! Помиловать! — кричал он.
   Толпа, которая сочувствовала молодости и благородной внешности г-на де ла Герш, присоединилась к возгласам г-на де Парделана.
   — Помиловать! Помиловать! — скандировала толпа.
   Франц Крес прикусил кулак.
   — Негодяй! Ничтожество! — бормотал он, глядя на Магнуса.
   И осторожно, надвинув на глаза шляпу, попытался ускользнуть с площади. Но это было не так просто, как он думал. Толпа тисками сжимала его со всех сторон.
   Король сделал знак рукой, и площадь, как по волшебству, притихла. Он продвигался вперед, тогда как по-прежнему звучали трубы и раздавалась барабанная дробь. При его приближении каждый отряд разворачивался и присоединялся к кортежу, отчего тот разрастался с каждой минутой.
   Когда Густав-Адольф вплотную подъехал к эшафоту, у подножия которого стоял Арман-Луи, он остановился и, сняв шляпу, сказал:
   — Господин граф! Перед вами король, вы свободны!
   Невообразимый шум поднялся со всех сторон одновременно, и взволнованная, восторженная толпа устремилась вслед за кортежем, увлекая за собой Франца Креса.
   Г-ну де ла Герш на миг показалось, что он теряет сознание.
   — Сир?! — произнес он.
   В лице Густава-Адольфа он узнал графа де Вазаборга, и все другие слова замерли у него на устах.
   Король улыбнулся.
   — Вашу руку, сударь, — проговорил он. — Я ваш друг: я знаю, что вы сделали в Ла-Рошеле, я знаю, что вы сделали повсюду.
   При последних словах, которыми король дал понять, г-ну де ла Герш, что он не забыл ничего в их прежних отношениях, глаза его засверкали так, точно молния отразилась в них. Это был тот молодой король, героический портрет которого рисовал ему Магнус.
   Спокойным поклоном Арман-Луи отвечал ему:
   — Сир! Его превосходительство господин кардинал де Ришелье, премьер-министр короля Людовика Тринадцатого, поручил мне передать депешу Его величеству шведскому королю, и эта депеша при мне.

26. Партия и реванш

   Что же делал барон Жан де Верт, когда в Карлскроне происходили события, полностью разрушившие затейливую стратегию его планов? Он поджидал короля на дороге, по которой ночью должен был проехать Густав-Адольф, покидая войсковой лагерь, и которая вела в Эльфснат.
   Он приехал туда на рассвете.
   Ни единого облачка пыли не появилось, насколько мог видеть глаз, только несколько крестьян медленно брели по дороге. Жан де Верт сидел под деревом и ждал.
   И когда солнце уже поднялось над горизонтом, на дороге ещё никого не было.
   «Это странно», — подумал барон.
   От нетерпения он принялся ходить туда-сюда. Прошел ещё час, но по-прежнему никаких признаков того, что приближается кавалерийский отряд, и в помине не было.
   Наконец показался всадник в королевской ливрее. Жан де Верт побежал ему навстречу и принялся расспрашивать его.
   — Сегодня на рассвете король поехал по Карлскронской дороге, — ответил мимоходом гонец.
   Известие о том, что Густав-Адольф окажется в Карлскроне в тот же день, когда должны будут казнить г-на де ла Герш, стала для него неожиданностью, которая могла иметь опасные последствия для планов Жана де Верта.
   Не теряя ни минуты, он помчался к королевской резиденции.
   Жан де Верт был из тех людей, которые не отчаиваются до последнего, даже когда, кажется, уже все потеряно.
   Он въехал в Карлскрону в момент, когда королевский кортеж был там. Жан де Верт, увидев Густава-Адольфа, галопом помчался к нему. В любом случае он хотел увидеть то, что должно было произойти: судьба, быть может, давала ему шанс обратить происходящее в свою пользу.
   Дважды он пытался приблизиться к королю, учтиво приветствуя его; взгляд Густава-Адольфа показался ему таким холодным, что, несмотря на свою наглость, Жан де Верт не осмелился подойти к нему.
   Когда он оказался перед эшафотом и сразу увидел спасенного Армана-Луи, а руку соперника — в руке короля, на мгновение Жан де Верт, — который был не в первом ряду, — потерял всякую надежду. Арман-Луи освобожден — и Адриен теперь не будет принадлежать ему, а Жан де Верт любил её искренне, может, не так, как сам г-н де ла Герш любит её, но с пылом тигра, остервеневшего от запаха близкой добычи, и вовсе обезумевшего, когда её у него отнимали.
   Как часто происходит в подобных случаях, любовь его была порождением обостренной гордыни.
   И надо же такому случиться, чтобы в один день погибли плоды стольких усилий! Жан де Верт не мог с этим смириться.
   В течение нескольких минут, которые недавно казались ему вечностью, г-н де ла Герш, неожиданно вырванный из лап смерти, говорил Густаву-Адольфу о поручении кардинала де Ришелье — о письме для воинственного шведского властителя.
   — Ну что ж, господин посол, — сказал король Арману-Луи, — извольте следовать за мной. Я направляюсь в Эльфснаб на смотр пехотного корпуса, набранного там. Вы будете меня туда сопровождать и подарите мне три приятных дня.
   От этих нескольких слов короля Жана де Верта прямо-таки затрясло, но он не пропустил ничего. План, на который он решился, а вернее партия, которую он решил сыграть, зависела от ответа г-на де ла Герш.
   Арману-Луи хотелось бы теперь помчаться к Адриен, броситься к её ногам, сказать ей, что любит её, что будет любить всегда. Но разве мог он отказаться поехать в Эльфснаб по просьбе короля, только что спасшего его?
   — Сир! Я в распоряжении Вашего величества, — сказал он, подавив тяжелый вздох.
   Удовлетворением и радостью наполнилась грудь Жана де Верта. Заметив г-на де Парделана, затерявшегося в толпе, он инстинктивно поддался неожиданной идее, только что пришедшей ему в голову.
   «Смелей за дело, и мадемуазель де Сувини будет моей!» — подумал он.
   И поспешая за г-ном де Парделаном, — в то время как королевский кортеж вместе с г-ном де ла Герш удалялся, — Жан де Верт взял маркиза за руку.
   — Ах, господин де Парделан, как я счастлив! — воскликнул он. — Я встречался с королем, я говорил с ним.
   — Вы?! — удивился г-н де Парделан.
   — Я поклялся мадемуазель де Сувини сделать все, чтобы спасти господина де ла Герш, и я добился этого! Обнимите же меня!
   Густав-Адольф ещё не доехал до городских ворот Карлскроны, как Жан де Верт предстал перед Адриен. При его появлении она поднялась, точно призрак, боясь расспрашивать его и не осмеливаясь даже заговорить.
   — Успокойтесь, сударыня! — сказал он. — Господин де ла Герш жив и будет жить.
   Как сразу же засияло лицо Адриен! Только что она казалась умирающей, и вдруг жизнь снова вернула ей силы и радость. Она обо всем забыла. Теперь перед её глазами был только Арман-Луи — тот самый Арман-Луи, который любил её, вырван из рук палача!
   Но слова Жана де Верта вернули её к реальности:
   — Я сдержал свое обещание, — сказал он. — Я встретился с королем и просил спасти жизнь тому, кого собиралось сразить правосудие. Теперь вы должны сдержать данное мне слово…
   Смертельная бледность снова пошла по лицу м-ль де Сувини. Неумолимая реальность обнажилась перед ней. Адриен поняла, что не испытывает никаких чувств к Жану де Верту и что она вовсе не ждала его. И если ей не удалось охладить его пыл свои безразличием, значит, это слепая страсть.
   — Сударь, я дала слово, я сдержу его! — сказала она. Прилив гордости наполнил грудь Жана де Верта. Но и этого ему было мало.
   — Сударыня, послу Его величества императора Фердинанда нечего больше делать в Швеции. Через двадцать четыре часа я уезжаю. Мне бы не хотелось ехать одному…
   Адриен стояла в нерешительности.
   — Дайте мне два дня, сударь, и я буду готова. Один день — чтобы попрощаться с этой семьей, где меня приняли как родную, и ещё один день — на то чтобы выполнить клятву.
   Настойчивость могла все испортить, тем более, что все равно г-н де ла Герш должен был отсутствовать три дня, а двадцати четырех часов из них ему будет вполне достаточно, чтобы покинуть Швецию.
   — Два дня ваши, сударыня, — сказал он.
   Наконец он мог сосчитать часы, отделявшие его от триумфа! Какая месть, какой реванш! Как он накажет Армана-Луи этим предпочтением, которое женщина отдала ему и, следовательно, презрением Адриен к графу!
   Жан де Верт был из породы отчаянных авантюристов, требующих от женщин такой же любви, какую эти женщины им внушили. Военный, мечтавший командовать армиями, заседать в государственных советах, надеющийся подняться до того наивысшего ранга, в каком фельдмаршал Валленштейн блистал, не зная себе равных, — и вдруг так влюбился! Не изменил ли он своей мечте?.. До сих пор он свободно шел по жизни, он теперь он чувствовал вокруг себя как будто некую цепь, невидимые кольца которой были прикованы к глубинам его сердца.
   — О! Я разорву ее! — говорил он себе иногда.
   Но никакими силами он не мог разорвать эту цепь, более крепкую, чем его воля.
   Взвалив на себя это бремя и рыча как полу-укрощенный медведь, Жан де Верт все более удалялся от своей цели, по крайней мере утешаясь тем, что в этой дуэли с г-ном де ла Герш, где его гордость была задета, победа, кажется, досталась ему.
   Мрачной безысходной печалью наполнился дом маркиза де Парделана.
   Диана не осмеливалась заговорить с Адриен, которая в свою очередь избегала её.
   Адриен, вынужденная всякий час вновь видеть своего ужасного жениха, дрожала, едва заслышав его голос. Понятно, что лихорадка изводила жертву. Эти богатства, эти бриллианты, эти драгоценности, эти великолепные украшения, которые Жан де Верт клал к её ногам, — она не смотрела на них. Когда их руки встречались, она дрожала всем телом. Разве могла она хоть на минуту согласиться с мыслью, чтобы навечно соединиться с человеком, которого презирала все больше? В тысячу раз лучше было бы покоиться в могиле. Каждый час, каждую минуту она все больше укреплялась в этом желании.
   — Ах, если бы Рено был здесь! — шептала, глядя на Адриен Диана.
   — Могла ли я не связать себя этим словом? — глухо отвечала м-ль де Сувини.
   — Нет! Но Рено убил бы Жана де Верта! — говорила Диана.
   Очаровательная блондинка м-ль де Парделан, щечки которой казались розовыми лепестками, опущенными в молоко, походила на фею, но красивая внешность не мешала ей быть смелой и решительной девушкой. Это была овечка, наделенная от природы львиным сердцем.
   Человек, которого м-ль де Сувини никогда прежде не видела, появился на следующий день в доме г-на де Парделана. Он сказал, что приехал от г-на де ла Герш.
   — Ах, Боже мой! Вот чего я опасалась! — затрепетала Адриен.
   Она стояла в нерешительности, потом, повернувшись к Диане, смотревшей на её, сказала:
   — Послушай, я совсем не знаю этого человека. Поговори с ним. Скажи ему всю правду. Скажи, что я люблю Армана-Луи больше жизни и что отчаяние убивает меня.
   И она скрылась в своей комнате.
   Диана приняла Магнуса. У него было письмо от его хозяина для Адриен. М-ль де Парделан вскрыла его на глазах пораженного Магнуса, который уже понял, что перед ним была не м-ль де Сувини. Закончив читать, м-ль де Парделан скомкала письмо г-на де ла Герш в своих маленьких ручках.
   — Вечно он с королем! — возмущенно произнесла она. Что он там делает? Почему он не здесь? Почему он кого-то присылает, когда мог бы приехать сюда сам?
   — А как же король, сударыня?
   — Причем тут король, когда любят? Возвращайтесь тотчас и скажите господину де ла Герш, чтобы он немедленно ехал сюда! Чтобы был здесь завтра же! Вы слышите, завтра же! Иначе мадемуазель де Сувини будет потеряна для него. Роковое стечение обстоятельств неумолимо вынуждает её отдаться в руки Жана де Верта. И если он спросит, кто вам это сказал, ответьте: Диана де Парделан. Вперед!
   — Вот тебе раз! — сказал Магнус. — Молодая девушка, а приказывает как генерал.
   Но властный голос Дианы был в то же время таким нежным, что Магнус, не задумываясь, повиновался ему. Впрочем, речь шла о г-не де ла Герш, а имя этого человека обладало силой талисмана для Магнуса.
   Вот только что смущало старого солдата, который не признавал ничего, кроме Бога и сабли, так это то, что ему, Магнусу, пришлось служить курьером у любви!
   «Кто бы посмел говорить со мной так год назад?», — подумал он.
   И Магнус с силой всадил шпоры в бока своей лошади.
   В это время м-ль де Парделан, довольная тем, что сделала, вернулась к м-ль де Сувини.
   — Ах, вот и ты! Что же ты сказал ему? Чего он хотел? спросила Адриен.
   — Он сказал мне, что господин де ла Герш будет здесь через два дня.
   — Ах, бедный Арман!
   М-ль де Сувини взяла письмо, которое увидела в руках Дианы, и пробежала его. Сквозь слезы она не могла различить слов.
   — Боже мой! Больше я его не увижу! — сказала она, падая в объятия Дианы.
   — Кто знает! — прошептала м-ль де Парделан.
   На следующий день, день исполнения клятвы Адриен, была назначена её свадьба с Жаном де Вертом. Приготовления к церемонии шли полным ходом. Адриен, вся в белом, походила скорее на привидение, вставшее из могилы.
   Жан де Верт был одет в роскошный наряд, сверкающий драгоценными камнями.
   Приближался час, когда они должны были быть соединены.
   Г-н де Парделан смотрел на Адриен глазами, полными грусти и сострадания. Он жалел, что не смог умереть в сражении у эшафота, освобождая г-на де ла Герш, — тогда он не присутствовал бы на этом жертвоприношении женщины, которая доверилась ему и которую он любил. Время от времени какие-то сомнения, какие-то подозрения приходили ему в голову: действительно ли Жан де Верт был спасителем Армана-Луи? Но разве не видел он сам, как барон стоял радом с королем в тот момент, когда Густав-Адольф подъехал к эшафоту?! И к тому же, как честный человек, г-н де Парделан не мог вообразить себе, что можно опуститься до такого гнусного надувательства.
   Диану лихорадило так же, как Адриен, только её щечки, вместо того, чтобы быть совсем белыми, как у Адриен, горели огнем. Всякую минуту она прислушивалась или выглядывала в окно.
   Магнус же, скача без передышки, примчался к Арману-Луи. В нескольких словах старый солдат рассказал ему о беседе с м-ль де Парделан. Арман-Луи похолодел до мозга костей. И тотчас помчался к Густаву-Адольфу.
   — Сир! — обратился он к королю. — Я должен ехать. Речь идет о моем счастье. Решается вся моя жизнь!
   Густав-Адольф пожелал узнать, что случилось. Слушая г-на де ла Герш, он вспомнил Маргариту и день, когда он нашел её распростертой на дорожном склоне.
   — Пропади все пропадом! Лошадей! Я еду с вами! — сказал король.
   Уже следующее мгновение по дороге стрелой неслись трое. Это были: король, г-н де ла Герш и Магнус.
   Жан де Верт не сомневался в своем успехе. Роковой час, решительный час наступал. От него его отделяли лишь несколько минут, быстро бегущих, и он отсчитывал их в уме. День своего триумфа Жан де Верт приветствовал радостным сиянием глаз, в которых вспыхивали огоньки гордости.
   «Смелее вперед! Смелость всегда права!», — думал он. Когда настало время предстать перед невестой, барон пошел за г-ном де Парделаном, который лично проводил его к м-ль де Сувини.
   Какая сила помогала Адриен держаться в тот момент прямо? Скорее всего это было мужество отчаяния, которое заставляет героически сносить все смертельные удары судьбы.
   Часы пробили первый удар полудня. Жан де Верт поклонился и подал руку Адриен.
   — Еще рано! — воскликнула Диана, уже почти больше не дыша.
   Подавшись вперед, она знаком приказала всем замолчать.
   С улицы донеслись как будто раскаты грома. Большие ворота дома вдруг слетели с петель, во дворе поднялась страшная суматоха, потом на крыльце, потом на лестнице. Раздался громкий чей-то голос, который возвестил: «Король!»
   Дверь галереи распахнулась настежь, и перед всеми появился Густав-Адольф, а рядом с ним г-н де ла Герш. Жан де Верт побледнел.
   — Ах! Рено не сделал бы лучше! — воодушевленно произнесла Диана.
   Увидев Армана-Луи, Адриен громко вскрикнула:
   — О! Не вините меня!.. Он спас вас! — и подбежала к г-ну де ла Герш.
   Взгляд Армана-Луи только теперь встретился с взглядом Жана де Верта.
   — Кто? — недоуменно спросил Арман-Луи.
   — Не вынуждайте меня произносить его имя! — снова заговорила Адриен, в страхе отворачиваясь от Жана де Верта.
   — Он?! — вскричал Арман-Луи. — В этом есть какой-то злой умысел, тайна, которую я не улавливаю… Но, слава Богу, я приехал вовремя.
   Жан де Верт стал белым как мел: он уже понимал, что все потеряно, но его гордость не смирилась. Адриен видела только Армана-Луи. Он был перед ней, она держала его за руки. Что-то подсказывало ей, что она была спасена.
   — Ах, когда мне сообщили, что вас казнят, я едва не обезумела! — сказала она. — Но вот один человек пообещал мне, что спасет вас, но только такой ценой: он просил взамен мою руку… Я противилась этому… но страх увидеть вас поднимающимся на эшафот вынудил меня пойти на это. Я согласилась, потому что все испробовала, но ничего не добилась! Как все случилось потом, я не знаю, но этот человек пришел и сказал мне, что он спас вас, что он вырвал вас из лап смерти, и вот тогда моя рука попала ему в руки. Однако, оказавшись на жертвеннике, я, клянусь вам, я бы умерла!
   — Каков подлец! — возмущенно вскричал г-н де ла Герш, заключая Адриен в свои объятия.
   — Этот человек лгал! — сказал Густав-Адольф.
   Жан де Верт отшатнулся. Густав-Адольф бросил на него испепеляющий взгляд.
   — Я удивлен, господин барон, — снова заговорил король, — что нахожу здесь посла Его величества императора Германии, когда я собственноручно ответил ему, что нечего ждать от шведского короля! Объявлена война, сударь. Так возвращайтесь же домой — и самой короткой дорогой! … Я полагаю, что в моем присутствии вы не осмелитесь утверждать, будто вы спасли господина де ла Герш?
   Лицо Жана де Верта было бледным, но высокомерным, и он не склонил головы.
   — Город погиб! — ответил он пренебрежительно.
   — Таким образом, сударыня, — снова заговорил король, — вы не обязаны ничем Жану де Верту. Эта рука, которую он украл, свободна.
   — Свободна!.. Я Свободна! — радостно закричала Адриен.
   Жан де Верт повернулся вдруг к г-ну де Парделану:
   — Самое время узнать, — сказал он резким голосом, сумеет ли человек, которому я спас жизнь на поле битвы, сдержать слово, данное им добровольно. Вы его дали, сударь, а я его вам не возвращаю!
   От звука этого раздраженного голоса г-н де Парделан почувствовал, будто острое лезвие кинжала вонзилось в его сердце.
   — Разве я что-нибудь сказал, разве я что-нибудь сделал такое, что заставило вас думать, что я об этом не помню? — воскликнул он, взволнованное лицо его выражало неизмеримое горе.
   Избавившись от этого кошмара, который убивал её, Адриен приобрела прежнюю храбрость.
   — Не мучайте себя! Ведь вы и только вы принимали столько участия во мне и проявляли отцовскую заботу и ласку! — сказала она. — Я сумею остаться верной моему сердцу и моему долгу. Теперь, когда я взрослая, не правда ли, я могу свободно распоряжаться моей рукой сама? И оставаясь до сих пор подданной французского короля, разве я не вольна в Швеции отказать в ней тому, кто её требует?
   — Все верно, — ответили одновременно Густав-Адольф и г-н де Парделан.
   — Ну так вот! Я подожду. И если у господина де ла Герш будет на сердце то же, что и у меня, через два года я буду его женой… И это единственное, в чем я готова до конца противиться вашей воле, отец мой!
   — Прекрасно! — воскликнула Диана.
   — Два года?! — задумчиво проговорил Жан де Верт. — Этого времени более чем достаточно, чтобы завоевать Швецию… Я тоже подожду!
   Арман-Луи и король шагнули к нему.
   Жан де Верт, который никогда не знал страха, посмотрел поочередно им в лицо, а потом стукнул по гарде своей шпаги, где был подвешен темляк, вышитый Адриен, и сказал:
   — Господин граф, если вы хотите назвать мадемуазель де Сувини графиней де ла Герш, попробуйте развязать бант темляка, который я ношу на своей шпаге. Только в таком случае я скажу вам: «Она ваша!». А до сей поры, позвольте мне напомнить вам это, мадемуазель де Сувини была названа моей невестой тем, кто заменяет ей отца!
   Эти слова говорил уже не авантюрист, но капитан, доказавший свое звание в сотне сражений.
   — Ах, такой ход дела для меня предпочтительней! — ответил Арман-Луи. — Итак, сударь, вы обещаете вернуть господину де Парделану слово, которое он вам дал, если моя протянутая рука сорвет бант темляка у вашей шпаги?
   — Клянусь вам! И в подтверждение этому я бросаю перчатку к вашим ногам!
   — Значит, война! И война непримиримая! — вскрикнул г-н де ла Герш, лихорадочно подобрав перчатку.
   — А что касается вас, Сир, — продолжал Жан де Верт, теперь уже обращаясь к королю, — в Германии найдется поле для битвы… До скорого свидания!
   И он неторопливо удалился, держа руку на гарде шпаги.

27. Возвращение блудного сына

   Во времена, о которых идет речь, весной 1630 года, Европа представляла собой сцену из спектакля, где все было в брожении. Религиозная реформа, начатая Лютером и продолженная Кальвином, внесла в старое католическое общество средних веков элемент, который ускорил его разложение. Для некоторых европейских суверенов это являлось предлогом к тому, чтобы разорвать отношения, которые связывали их с Римским двором, и присвоить все те огромные богатства, что принадлежали аббатствам, монастырям, епископствам. Народ принимал все это как призыв к мятежам и восстаниям. Так же угроза, которая нависла над всемогуществом церкви, нависла и над королями в их пурпурных мантиях. Подвергнув сомнению непогрешимость римских пап, последствия чего были пока ещё не заметны, народ а деле уже начал выступления. против неограниченной власти монархов.
   Все связи были прерваны или ослаблены: великие кровавые войны уже прокатились по Франции, по Стране Басков, по Германии, Польше, по Венгрии. Некоторые города по двадцать раз переходили из рук в руки, опустошались провинции, падали короны, свергнутые короли едва ли не превращались в бродяг, авантюристы вдруг становились хозяевами огромных территорий, архиепископств. Там и сям вспыхивали бунты, и казалось, что никто от Вестфалии до Пиренеев, от Балтийского моря до берегов По не может поднять настоящую армию.
   Война в Германии не прекращалась несколько лет. Тому было несколько причин: властолюбие одних, религиозные верования других, безысходная нужда и нищета, — но живучесть стремления к свободе, многочисленные территориальные претензии, спесь и упрямство Габсбургского Двора (который намеревался соединить в единую монархию раздробленные части пространной империи и таким образом хотел осуществить при Фердинанде II заветную мечту Карла Пятого), распри, порожденные религиозными реформами, зависть принцев, нетерпение и гнев народа уже увлекли Германию в бурный водоворот Европы. Порой казалось, что эта война, принесшая столько бедствий, вот-вот выдохнется, но вдруг обнаруживались новые очаги её активности.
   Всюду царила разруха: погромы, грабежи, пожары, резня. Фердинанд поднимался против Фредерика, курфюрст Саксонии против курфюрста Бранденбурга, Австрия против Богемии, Испания против Голландии, шведы против поляков, Дания против Империи, а по разгромленным провинциям рыскали взад и вперед командующие армиями, такие как Мансфельд, Кристиан, Брунсвик, Торквато Конти, Валленштейн, сопровождая эти свои прогулки грабежами равно страшными как для их сторонников, так и для их врагов.
   Сражения шли повсюду, но никто ещё не знал, что эта война станет называться Тридцатилетней, войной, которая смела все самые великие державы континента поочередно, точно вихрем.
   Настал час, когда протестантская Швеция собиралась вступить в борьбу и помериться силами с австрийским Фердинандом и баварским Максимилианом. К тому её толкал двойной интерес: сначала страх видеть Имперскую Германию расширившей свои владения до берегов Северного моря — это был политический интерес, а потом обеспечить независимость протестантских монархов, которым угрожали Австрия и Испания — то был религиозный интерес. Свергнув курфюршество и оказавшись под властью избранника сейма, Германия становилась опасным соседом на границах Швеции.
   Таким образом, Европа внимательно следила за Густавом-Адольфом. Редкие качества, которые он продемонстрировал, начиная со времен, когда Соединенное королевство Швеция призвала его идти по стопам его отца, герцога Карла де Судермани, третьего сына Густава Ваза и короля по имени Карл IX: успешные войны, ведомые им против своего дяди Сигизмунда, польского короля, его рыцарская смелость, его верность клятвам, проявившаяся в управлении своим королевством, — все способствовало тому, чтобы считать его самым замечательным монархом старого континента.
   Он был в возрасте, когда задумывают великие планы и когда располагают силой и временем, чтобы их осуществить; он был любим свои народом и заслужил уважение вельмож и генералов; его окружали опытные министры, среди которых канцлер Оксенштерн был в первом ряду; его финансы были в порядке, он располагал значительными прибылями, многочисленным флотом. Армия Густава-Адольфа была выносливой, приученной ко всем тяготам войны, а также привыкшей побеждать, дисциплинированной. Она целиком и полностью верила в своего молодого короля. Хорошо вооруженная, снабженная всякого рода боеприпасами, управляемая командирами, желавшими только одного — во всем походить на короля, следовать его примеру, готовыми разделить его судьбу, — она должна была приносить победу на всех полях битв, где только появлялись её знамена.