Ашар Амеде. Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

   На горизонте занималась заря, но несколько звезд ещё мерцали в небе. В трактире в это время расположился отряд саксонских всадников. Отец Инносент подходил то к одному, то к другому, подливая вино в большие кружки. Он продолжал дрожать и не смел взглянуть в сторону конюшни.
   Магнус был уже на выходе, когда Каркефу, проснувшись, произнес:
   — Проклятая труба, а ведь я так хорошо спал!
   Магнус подошел к носилкам.
   — Там один из наших молодых монахов, он заболел лихорадкой этой ночью, — пояснил Маттеус, — помолись за него, брат мой.
   Что-то вроде вздоха послышалось из носилок, Магнус отошел. Скоро монахи и носилки скрылись из вида.
   Магнус посмотрел им в след и подумал, что скоро и они уедут отсюда. Вернувшись в конюшню, он увидел Каркефу, растянувшегося на сене.
   — Проклятая труба, — повторил он и сладко зевнув, закрыл глаза.
   В это время отец Инносент сбился с ног, обслуживая саксонских солдат. Наконец те расположились на отдых. Улучив момент, отец Инносент сначала шагом, потом бегом направился к еловому лесу, видневшемуся в полумиле от трактира. Там он нашел весь отряд Матеуса. Большинство монахов уже одели плащи из буйволовой кожи и оседлали лошадей, поджидавших их в чаще.
   Другая же часть, к которой и присоединился Инносент, переоделись в костюмы торговцев, путешествующих от ярмарки к ярмарке. Уже не было видно ни монашеских платьев, ни капюшонов. Носилки, сброшенные в овраг, исчезли там.
   Узников усадили на лошадей. Теперь они были похожи на пленных, сопровождаемых группой солдат. На них одели лохмотья, на головы водрузили остатки фетровых шляп.
   — Удачи! — крикнул Матеус отцу Инносенту, давая сигнал к отправлению.
   — Счастливого путешествия! — отвечал тот.
   И два отряда, разойдясь в разные стороны, двинулись в путь.

9. Клятва Магнуса

   Тем временем везде слышались отголоски утра; крестьяне выгоняли скотину, осторожно оглядываясь, нет ли врагов на горизонте. По дороге ехали телеги, звенели колокола соседнего монастыря, везде кипела жизнь. Уже саксонские всадники покинули постоялый двор, уже два раза Магнус проверял лошадей, а г-н де ла Герш и Рено все не просыпались.
   — В первый раз мой хозяин опаздывает, — с тревогой в голосе произнес Магнус.
   — Пусть поспит! Бог благословляет сон, — отвечал на это Каркефу.
   Наконец, терзаемый чувством голода, Каркефу покинул свой стог сена и направился к кухне. Через минуту он появился с грустным лицом.
   — Удивительно, на кухне никого нет. Я заглянул во все углы и никого не нашел. Мне кажется, что в трактире вообще никого нет.
   — Как никого? — удивился Магнус.
   — Отправиться в путь без завтрака — это несправедливо! — проворчал недовольно Каркефу. Но Магнус уже не слушал его. Он быстро поднялся по лестнице трактира, пересек коридор и постучал в дверь комнаты г-на де ла Герш.
   Ему никто не ответил.
   — Это Магнус, откройте! — громко позвал он.
   Магнус прислушался, но не услышал ответа. Каркефу, последовавший за ним, побледнел. Тогда Магнус ударом ноги выбил дверь и поспешил в комнату. Она была пуста. Сбоку от кровати он заметил дыру.
   — Сюда! — крикнул он и бросился туда.
   Каркефу же вышиб дверь в другую комнату и обнаружил там точно такую же картину. За кроватью сияла точно такая же дыра, как и в предыдущей комнате.
   — Несчастные! Их похитили! — закричал Каркефу и нырнул в проем.
   За ним находились несколько ступенек, спустившись по ним наощупь, он наткнулся на дверь в потайной ход. Он привел его на задний двор постоялого двора, поросшего густыми кустами и деревьями. На влажной земле отчетливо были видны многочисленные следы. Тут же был и Магнус, рыскавший повсюду, как волк. Он что-то бормотал себе под нос, лицо его было бледным. Под ногами он вдруг увидел монашеский капюшон.
   — О! Это они! И мы ничего не слышали!.. Я не буду Магнусом, если не догоню их.
   Но внезапно отчаяние победило его неукротимую энергию; старый воин присел на камень и спрятал лицо между ладоней.
   — Мой бедный хозяин! Что они с ним сделали! — повторял он, рыдая.
   Превозмогая отчаяние, он поднялся и, протягивая руку к Каркефу, проговорил:
   — Друг мой, мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан в руках де Паппенхейма, господин де ла Герш и господин де Шофонтен выкраны Жаном де Вертом. Только мы можем спасти их. Если ты согласен идти со мной до конца, то пусть они поберегутся! Они ещё не знают, на что мы способны!
   — Положись на меня, Магнус. Командуй, я подчиняюсь тебе! — просто ответил верный своему долгу Каркефу.
   — Поклянись вместе со мной, что мы преодолеем трудности войны, что мы дойдем до края света, но спасем господина де ла Герш и господина де Парделана! А если один из нас погибнет, другой не пожалеет своей крови на это священное дело и будет сражаться до последней минуты.
   — Я клянусь в этом!
   — Тогда в погоню! Мы должны их догнать и убить!
   Каркефу был в седле ещё быстрее, чем Магнус. Он уже не был голоден, ему уже не хотелось пить. Он бросился навстречу опасностям.
   Перво-наперво, выехав из постоялого двора, им нужно было узнать направление, в котором скрылся отряд монахов. Достигнув елового леса, они обнаружили носилки, брошенные на дно оврага. Магнус указал на них:
   — Наши хозяева были там, понимаешь?
   Вокруг они не обнаружили следов крови, значит об убийстве не могло быть и речи. Если бы г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен были убиты, то они не смогли бы их оттуда вытащить, слишком глубокий был овраг.
   — Будем искать! — решили они.
   На опушке леса Магнус и Каркефу увидели многочисленные следы похитителей и их лошадей. Видимо здесь они делали остановку. Длинные вереницы следов расходились в разные стороны.
   — Ты поедешь вправо, а я — влево, — распорядился Каркефу. — Тот, кто первым объедет поляну, подождет другого. Гляди внимательно, не пропусти ничего. Если вдруг обнаружишь какие-то следы, сломай ветку и запомни направление, по которому ты шел, я присоединюсь к тебе. То же сделаю и я, если замечу что-нибудь.
   Магнус и Каркефу пустились на поиски. Два часа спустя они встретились, один приехал с запада, другой с востока.
   — Ничего, — с горечью произнес Каркефу, — на дороге сотни следов.
   — Ты пошел по ложному следу, — отвечал Магнус, — у меня новости получше.
   — Ты видел монаха?
   — Монаха? Ты думал, что он будет в монашеском одеянии? Нет, нет, я встретил нищенку, собирающую в лесу хворост. Вот она и рассказала мне, что видела, как везли двух пленных на лошадях. Их окружал отряд солдат. Они ехали очень быстро.
   — Мы поедем ещё быстрее и догоним их! — воскликнул Каркефу.
   Они продолжили путь. Дорога привела их в маленький город. Здесь проходило за день не менее двадцати отрядов солдат. Что касается пленных, то их было около двенадцати, среди них были и молодые и старые. Некоторые из отрядов делали в городе остановку, другие проследовали без остановки. Магнус и Каркефу следовали из трактира в трактир, расспрашивая всех встречных. Никто не видел ни монахов, ни похитителей. Лишь один конюх рассказал, что какой-то солдат, садясь в седло, оступился, упал и поломал ногу; его поместили в одну из комнат.
   — Мне показалось странным, — продолжил конюх, — что у этого человека, ругавшегося, как язычник, были при себе четки, как у монаха.
   У Магнуса мелькнула догадка.
   — Проводите меня к этому человеку, — попросил он, обменявшись взглядом с Каркефу, — как раз его-то мы и ищем… Но будет ли он рад нашей встрече? — добавил он совсем тихо.
   Каркефу и Магнус молча прошли в комнату, где находился раненый.
   — Эй, друг! Это к тебе! — произнес конюх, открывая дверь.
   Раненый узнал вошедших с первого взгляда и ужас отразился на его лице. Это укрепило Магнуса в его подозрении. Он достал кинжал и, приблизившись к лежащему на кровати человеку, прошептал:
   — Ни слова, а то я убью тебя!
   Каркефу тихо прикрыл дверь и скомандовал:
   — А теперь — говори!
   Раненый следил за каждым движением вошедших ненавидящим взглядом.
   — Ты был вместе с этими негодяями прошлой ночью на постоялом дворе? — начал разговор Каркефу.
   Раненый только вздохнул в ответ.
   — Значит, это вы похитили господина де ла Герш и де Шофонтена? — прибавил Магнус.
   — Наш командир возглавлял эту операцию, мы лишь подчинялись ему.
   — А как зовут вашего командира?
   — Матеус Орископп!
   — Матеус! — вскричал Каркефу. — Ты сказал — Матеус Орископп?.. Бог мой! Ведь граф и маркиз могут быть уже мертвы!

10. Укол булавки и удары когтей

   Тем временем Матеус Орископп следовал по дороге в сопровождении отряда солдат. Они были хорошо вооружены, но у них не было денег, чтобы менять уставших лошадей на свежих. Солдаты останавливались, чтобы в спешке перекусить и снова трогались в путь. Заметая следы, они несколько раз меняли направление движения и одежду.
   Арман-Луи и Рено обычно ехали в седле. Их выдавали за государственных преступников, переправляемых солдатами армии Тилли в Мюнхен. Несколько раз Матеус помещал их в карету с зашторенными окнами. В этом случае их выдавала за больных, которым вреден воздух. Матеус ни на минуту не выпускал пленников из виду, но разговаривал он охотней с Рено.
   — Удача и несчастье идут рядом в жизни, — говорил он ему. — Браденбург и Саксония не похожи на Нидерланды. Там это Малин, здесь — это Магдебург! Однажды вы победили Матеуса Орископпа, в другой раз он оказался сильнее. Но, видите, я поступаю благородней, чем вы: вместо того, чтобы убить вас, я дал вам лошадей, предоставил еду и охрану. Позже вы получите жилье, на которое имеете право.
   Двенадцать миль отделало отряд от постоялого двора отца Инносента. Они продолжали путь по стране, наводненной остатками разгромленной имперской армии. Матеус, внезапно подобрев, освободил пленников от кляпов.
   — Теперь можно поговорить! — обратился он к Рено.
   Рено, нисколько не желавший говорить с негодяем Матеусом, окинул его взглядом и скорчил гримасу.
   — Мой дорогой, — обратился он с презрением, — вы так безобразны! Подрумяньте и подпудрите лицо, хотя бы, тогда — возможно, — и поговорим!
   Несколько солдат разразились смехом. Матеус покраснел.
   — О! Вы надсмехаетесь! — воскликнул он. — Я посмотрю, как вы будете вести себя там, куда я вас везу!
   — Посмотрим, но не знаю, понравится ли Богу, что вы делаете! — холодно ответил Рено.
   С этого момента безобразная внешность Матеуса стала предметом бесконечных обсуждений. Когда Матеус отвратительнее — вечером или утром, на ногах или на лошади, во время завтрака или во время обеда, при свете лампы или в лучах солнца. К тому же, Рено заметил, что Матеус несуразно сложен, — и по этому поводу так же было отпущено немало острот.
   — Посмотрите, господа, у него нос как у дятла, глаза как у совы и рожа, как у козла; тело как у обезьяны; ноги как у цапли; шея как у жирафа. А уж такого жадину ещё нужно поискать!
   Матеус изо всех сил старался делать вид, что насмешки его не трогают.
   Но француз видел, что это совсем не так, и продолжал острить.
   — Не кажется ли вам странным, — обратился он однажды к Матеусу, — что человек с таким длинным носом имеет также и широкий рот? Это слишком для одного лица. Прибавим сюда маленькие глаза и большие уши…
   В другой раз он произнес:
   — Как ты думаешь, какое лицо должен иметь человек, у которого душа ничтожна, как у червя? Это будет не лицо, а вывеска. И мы разобьем эту вывеску об дерево!
   Эти разговоры, конечно, слышали негодяи Матеуса и они не прошли бесследно. Несмотря на то, что это были люди с каменными сердцами и привыкшие к суровым военным будням, многие из них сочувствовали господину де ла Герш и господину де Шофонтену. В какой-то момент Матеус понял, что пленных могут вдруг освободить. Он больше не мог рассчитывать на помощь людей, окружавших его. Подозвав к себе Рудигера, в котором он больше всего сомневался, Матеус предложил ему:
   — Я даю тебе тридцать золотых дукатов, это все твое жалование. Пересчитай их и отправляйся к дьяволу!
   — О! Вот это благодарность!
   — Я думаю, что нам уже не по пути!
   — Помнится, вы обещали мне покровительство!
   — Благодари Бога, что я с тобой рассчитался! Уходи быстрее!
   Рудигер посмотрел в окно и увидел во дворе двадцать всадников, готовящихся к отъезду. Это были остатки отряда, разгромленного в бою со шведами.
   — Я их собрал сегодня ночью, — объяснил Матеус. — Среди них есть хорваты и болгары. Они убьют человека также легко, как выпьют стакан воды.
   Рудигер почел за благо уйти.
   После ухода Рудигера Матеус поменял дорогу и приказал не останавливаться ни днем, ни ночью. К концу недели они очутились перед замком, двери которого открылись, как только Матеус шепнул несколько слов на ухо коменданту. Проверив все углы, Матеус объявил, что это место им подходит и приказал всем располагаться на отдых.
   Замок Рабеннест располагался на вершине горы, у подножия которой протекала река. От посторонних взглядов он был укрыт густыми лесами; толстые стены, четыре башни, подъемный мост делали его неприступным для нападавших.
   Рено поместили в башню Ворона, Армана-Луи — в башню Змеи. Башни отличались друг от друга своей формой: одна была круглой, другая — квадратной. Обе были довольно прочными, с толстыми стенами; мебель в них была одинаковой: убогие ложа, две табуретки, железная печка, ветхий деревянный стол; два маленьких окошка едва пропускали солнечный свет, но ветер и дождь проникали туда одновременно.
   — Видите комнаты? В них есть мебель, — показал Матеус узникам.
   — Это почти так же очаровательно, как вы! — произнес в ответ Рено.
   — Положитесь на меня, будет и пища! — продолжил Матеус.
   — Надеюсь, она не будет соответствовать вашей внешности, дражайший!
   Матеус изобразил на своем лице что-то наподобие улыбки, бросил на Рено циничный взгляд и закрыл за собой дверь.
   Ночью ничто не нарушало тишины уснувшего замка. Только ветер шумел между прутьями решетки. У подножия башни можно было различить шаги часовых.
   Рено решил петь для того, чтобы его друг знал, в какой части башни его поместили. Арман-Луи, услышав голос друга, одним прыжком достиг стены и приник к прутьям решетки.
   Прямо перед ним возвышалась башня, откуда доносился голос друга; океан темной зелени простирался до горизонта. Глубокий вздох вырвался из груди г-на де ла Герш и он бросился на свое ложе. В душе он горячо молился Богу.
   Наутро дверь камеры открылась и на пороге появился Жан де Верт.
   — Я не желаю с вами разговаривать! — резко произнес Арман-Луи.
   — Господин граф, — холодно отвечал баварец, — не забывайте, что рядом с вами нет Густава-Адольфа и мы не в Карлскроне!
   — Что вы хотите от меня?
   — Все очень просто! Вы — мой пленник, законы войны дают мне право требовать за вас выкуп… Заплатите мне золотом — и можете быть свободны!
   — Но где я смогу взять ту сумму, которая устроила бы вас?
   — Я хочу вам сказать, что у нас есть другой способ прийти к соглашению и этот способ намного проще.
   — Объясните!
   — Вам только нужно отказаться письменно от руки мадемуазель де Сувини, отказаться от обещания, данного ей, и с этой минуты двери замка откроются перед вами.
   — Вот что вы, оказывается, подразумеваете под более подходящим способом! Так знайте же: я прежде умру, чем подпишу подобное заявление!
   — Я просил бы вас сначала подумать, прежде, чем дать окончательный ответ! Дело в том, что король Густав-Адольф не знает о вашем местонахождении, его армия далеко отсюда и никто не придет вам на помощь.
   — Если это все, что вы хотели мне сказать, считайте ваш визит законченым! Поберегите ваши силы для других дел!
   Жан де Верт поднялся и позвал слугу; его лицо оставалось невозмутимым. Когда слуга принес требуемые предметы, Жан де Верт продолжал:
   — Вот перо, чернила и бумага; несколько написанных слов сделают вас свободным. Подумайте, и не стоит упорствовать! Стены этого замка сложены из надежного камня и простоят очень долго. А пока — прощайте, граф!
   Арман-Луи не пошевелился. Скоро шаги Жана де Верта стихли вдалеке.
   Из башни Змеи Жан де Верт проследовал в башню Ворона. Там он нашел де Шофонтена, рисующего на стене профиль Матеуса железной вилкой.
   — Господин маркиз, я не хотел вас беспокоить, — обратился к нему Жан де Верт, входя, — продолжайте рисовать, если вас это забавляет!
   Рено повернулся к нему, нисколько не удивившись.
   — О, я нисколько не спешу, так как моя модель всегда перед глазами; каков парадокс: такой урод и на службе у вас!
   — Я полностью доверяю Матеусу Орископпу!
   — Он этого достоин!
   — Превратности войны привели вас к нему!
   — Точнее, в его когти, барон!
   — Он сейчас вправе распоряжаться вами!
   — Да, но мне кажется, что вы злоупотребляете этим!
   — Тем не менее, если вы отречетесь от руки мадемуазель де Парделан, то я смогу предложить вам свою помощь и вытащить вас отсюда!
   Рено изобразил удивление на лице.
   — Но, позвольте, я считал, что вы предпочитаете мадемуазель де Сувини! — воскликнул он.
   — О! Я думаю о ней все время, но если я попрошу отречься от её кузины письменно, то, как я считаю, это осчастливит мадемуазель!
   — Господин барон, вы слишком хорошенький, а у меня характер вспыльчивый и дурной, я могу в гневе разбить что-нибудь: стол, скамейку, все, что попадется мне под руку о спину того, кто посмеет заговорить о мадемуазель де Парделан. Мой гнев не будет иметь границ! А теперь, я надеюсь, вы меня поняли и беседа наша закончена?
   Жан де Верт встал и, указывая на чернила, перо и бумагу, которые поставил на стол слуга, произнес:
   — Здесь все, что вам нужно — две строчки на бумаге, и в знак нашей дружбы Матеус предоставляет нам лошадь, на которой вы покинете этот замок!
   Несколько минут спустя можно было услышать звон цепей опускающегося моста: Жан де Верт покинул замок.
   Снова наступила ночь, она была такой же темной и молчаливой, как и предыдущая. Арман-Луи приник к решетке окна и увидел свет в башне напротив. Свет двигался в разных направлениях. Это Рено с помощью дыма факела рисовал на стене камеры гротескное изображение Матеуса. Затем Рено принялся петь.
   Г-н де ла Герш не умел распыляться; его ум был занят только одним: мадемуазель де Сувини, только она. Где она сейчас, в этот момент? Не забыл ли Паппенхейм обещания, данного на руинах Магдебурга? Увидит ли он когда-нибудь Адриен? Найдет ли он её такой же верной и любящей? И что стало с верным Магнусом? Не убит ли он? Если жив, сможет ли он выручить своего хозяина, как сделал это в прошлый раз?
   — О! Когда имеешь таких верных и преданных друзей, надежда всегда должна быть в сердце! — думал он.
   Дни бежали за днями, все та же тишина, прерываемая лишь порывами ветра, все те же песни Рено. Когда де ла Герш пытался увидеть что-либо через окно камеры, он мог различить только темные деревья вокруг замка.
   Часы тянулись медленно; каждый день, точно в полдень, Матеус входил в карцер, бросал взгляд на стол, и, не видя там ничего, выходил, не говоря ни слова.
   Арман-Луи начал замечать, что скудный паек, который ему давали во время завтрака и обеда, начал постепенно уменьшаться: кусочек хлеба становился все меньше, все меньше давали мяса. Это был рацион больного, предназначенный здоровому, пища ребенка, которую давали солдату.
   Когда он сказал об этом Матеусу, тот улыбнулся:
   — В гарнизоне есть случаи заболевания от обильной еды.
   Арман-Луи решил больше не жаловаться. На следующий день это уже был обед отшельника.
   Открыв наутро глаза, Арман-Луи заметил двух птичек, прилетевших к окну его камеры поклевать крошек. Вдруг в его голову пришла неожиданная идея. С помощью одеяла он поймал маленьких воришек. Теперь каждое утро он ловил несколько птичек. Затем он привязывал к их шейкам или крылышкам с помощью ниток кусочки бумаги, где писал: «Замок Рабеннест», и ниже «Арман-Луи де ла Герш». Проделав это, он даровал свободу маленьким пленникам, и божьи птахи улетали в окошко.
   «Кто знает, — думал Арман-Луи, — быть может одно из этих посланий попадет в руки друзей».
   Такие же наблюдения об обеде, которые сделал де ла Герш, сделал и Рено. Утром — легкое подобие завтрака, днем — легкая тень обеда.
   Однажды утром, сильно проголодавшись, Рено запустил в слугу, принесшим очередной обед, кость. На следующий день паек был снова уменьшен. Тогда Рено решил поиздеваться над Матеусом, изобразив его в виде скелета.
   Время шло. Рено первое время сопротивлялся этой медленной пытке голодом. Затем он заметил, что слабеет. В желудке начались боли, в ушах появился какой-то звон. Он ждал время завтрака с нетерпением и набрасывался на еду, как зверь на добычу. Это было противно, но приходилось подчиняться чувству голода.
   Рено уже больше не мог издеваться над Матеусом. Слова сарказма уже не могли сорваться с его побледневших губ. Упражняясь в жестокости, Матеус решил иногда приводить Рено в комнату, где обедали солдаты. Звон посуды долетал до ушей пленника, как припев веселой песни; запах блюд, подававшихся в изобилии, разрывал его внутренности.
   — Маркиз! Одно ваше слово — и я вам брошу кость! — издевался Матеус.
   — Это удивительно, но гурманство вам не идет, дорогой сеньор! — пытался шутить в ответ Рено. — Вы ещё более некрасивы, когда едите.
   В этой жестокой борьбе первенство не всегда было за Матеусом. Часто вокруг все смеялись и то, что было по дороге в Рабеннест, началось снова. Солдаты перестали подчиняться ему, некоторые из них открыто сочувствовали пленнику, так мужественно переносившему страдания. Матеус быстро заметил это и был страшно возмущен.
   Теперь каждый день в комнату Рено заходил врач, щупал пульс и качал головой, приговаривая:
   — Да! Пульс быстрый и тяжелый, видно, режим слишком суров… Немного диеты — и вам станет лучше.
   Рено пришло в голову серьезно спросить доктора, является ли он отцом или братом Матеуса, а может его племянником или сыном. Ему почему-то показалось, что их носы схожи.
   Однажды утром Матеус появился в комнате Рено. Весь пол был усеян кусочками бумаги. Присмотревшись, можно было разглядеть фигуру Матеуса — хозяина Рабеннеста.
   — Будьте осторожны, мой добрый сеньор! — воскликнул Рено. — Не наступите на эти картинки, а то вы рискуете попасть ногой в пасть волка. Какой траур для вас!
   Матеус поклонился:
   — Господин маркиз! Жан де Верт готов даровать вам дворец и титул принца; это, конечно, слишком… Но, если вы все-таки не подпишите эту бумагу, он будет вынужден применить к вам более жестокие меры.
   — Берегитесь! Сочувствие, если вы ещё способны на него — исказит ваше лицо ещё ужаснее, чем обычно.
   Матеус сделал знак, два слуги схватили Рено под руки, посадили на скамейку и обвязали его руки веревкой. На конце веревки была привязана палка.
   — Будете подписывать? — спросил Матеус с угрозой в голосе.
   — Постойте, постойте! — воскликнул Рено. — Я думаю, и Бог меня простит, поскольку я обязательно должен отметить, что правая сторона вашего лица ещё безобразнее, чем левая. Это восхитительно!
   — Поворачивайте! — скомандовал Матеус.
   Два слуги начали поворачивать палку, вокруг которой была обвязана веревка. Рено побледнел. Его руки сдавила веревка, натянувшаяся до предела.
   — Вы будете подписывать?
   — Да! Вы удивительно безобразны! Посмотрите! — проговорил Рено, обращаясь к слугам.
   Те заулыбались.
   — Крути еще! — вскричал Матеус, вне себя от ярости.
   Веревка впилась в кожу Рено. Он закричал и закрыл глаза. Врач, проскользнувший в комнату, смочил полотенце и приложил его ко лбу мертвенно бледного пленника.
   Рено приоткрыл глаза: «О, небо! Две образины!» — прошептал он.
   — Еще! — взревел Матеус
   Слуги подчинились. Захрустели кости. Голова Рено упала на грудь. Доктор положил пальцы на артерию и покачал головой:
   — Еще немного — и наш пленник уже не будет страдать. Это, наверное, не то, что вы хотели?
   — Конечно, нет! — отвечал Матеус.
   При этом безмолвные слуги ослабили веревку.
   Рено постепенно отходил от пытки. Врач продолжал смачивать виски Рено уксусом; наконец, маркиз открыл глаза.
   — Все более страшен! — прошептал он и потерял сознание.
   Матеус вытащил из-за пояса кинжал и шагнул к пленнику. Врач сжал его руку:
   — Не убивайте его! Вы пожалеете об этом!
   — Вы правы, продолжайте следить за ним, — прошептал негодяй. — Перенесите пленника в зеленую комнату! Завтра посмотрим, захочет ли он меня видеть!
   Зеленой комнатой в замке называли карцер в подземелье. Стены его были выложены из камня, по которым постоянно сочилась вода. Поэтому они были покрыты густым мхом, отсюда и название комнаты. Дневной свет не проникал сюда, дверь была массивна.
   Рено положили в углу, на охапку сена. Он не подавал признаков жизни. Можно было подумать, что он уже мертв. Только биение пульса указывало на то, что Рено ещё жив. Доктор прикрепил зажженный факел к стене и поставил рядом с узником миску с водой и положил кусочек хлеба.
   — Будем гуманны, — прошептал он при этом.
   В тот день, когда Рено пытали, Арман-Луи нашел на столе только краюшку хлеба, твердую, как камень, и кувшин с водой.
   Матеус решил восстановить равенство между узниками. Арман-Луи был препровожден в Красную комнату. Так назывался в Рабеннесте погреб, находившийся под башней. Стены его были сложены из гранита красного цвета. В углу тоже было несколько охапок сена. На стене в ряд были вбиты крюки. На один из них прикрепили факел, на пол положили хлеб и поставили кувшин с водой. Один из слуг, вошедших вместе с Матеусом, принес пакет с веревками и несколько железных ядер.