Ашар Амеде. Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

   — Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, — сказал он. — Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.
   — Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? — сказал Арман-Луи, понимающий все.
   — Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.
   — Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.
   — Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..
   — Странно было бы, если бы ты этого не понял!
   — Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.
   — Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?
   — Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.
   — В этом замке?
   — Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.
   — Баронесса д`Игомер?
   — Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.
   — Красивое наказание.
   — Тем лучше: кара будет полной!
   Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.
   В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор — доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.
   Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.
   У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице — выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.
   Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.
   Что заставило Армана-Луи остерегаться всех этих плохих и хороших качеств барона — так это то, что Жан де Верт заприметил м-ль де Сувини.
   Г-н де Шофонтен, со своей стороны, уверял, что Жан де Верт будто бы неравнодушен и к м-ль де Парделан.
   — Ах, что за удовольствие было бы рассечь его лицо на четыре части! — сказал Арман-Луи.
   — С какой радостью я всадил бы свою шпагу в его живот! — согласился с ним Рено.
   Самым грустным, однако, было то, что и тот и другой выглядели довольно жалко на фоне брабанского сеньора. Да и возможно ли сразиться, соперничать с человеком, умело расточающим серенады дамам и заваливающим замок роскошными подарками, которые заставляли ахать и восторгаться даже челядь!
   Враждебность французских дворян, которую Жан де Верт, кажется, почувствовал, подстрекала его к ещё более чрезмерной щедрости.
   Карманы барона напоминали бочку Данаид, с той лишь разницей, что если мифологическая бадья не могла наполняться, то карманы Жана де Верта не могли опустошаться.
   Известно, что в замке Сент-Вест иногда играли по-крупному. Жан де Вест, который, казалось, открыл где-то золотую жилу, сокровища которой использовал с выгодой для себя, проигрывал или выигрывал в карты такие суммы и так небрежно, как если бы пистоли и дукаты были для него всего лишь песчинками или речной галькой.
   Однажды вечером в замке была разыграна карточная партия между ним и норвежским дворянином. Г-н де Шофонтен, сидевший возле стола, внутренне, в душе, желал норвежцу удачи. Это было единственным, чем он мог рисковать безбоязненно.
   — А вы не делаете ставки? — спросил Жан де Верт, повернувшись вполоборота к Рено.
   Последний, помусолив руками застежки своего довольно тощего кошелька, вместо ответа, достал оттуда две золотых монеты и бросил их на сукно.
   Вопреки благоразумию, в две секунды два золотых экю были проиграны.
   — Садись сюда, возможно, тут вам больше повезет, — сказал барон, указав Рено место в другом конце стола.
   Рено сел. Арман-Луи, в течение нескольких дней подвергающий свое воображение пытке с единственной целью придумать тысячу предлогов, чтобы не играть, посмотрел на него растерянно.
   Однако Рено уверенно тасовал карты, как будто всю свою жизнь он занимался только этим.
   Какое-то время ему везло. И всякий раз золото переходило из кармана Жана де Верта в карман Рено. Везение и азарт навели его на мысли о г-не де ла Герш, который в этот момент в его воображении рисовался отчаянным капитаном, ведущих всего лишь горстку людей, чтобы сразиться с целой армией.
   «Прекрасная схватка, — подумал он. — Сражение будет жесто — ким!».
   Арман-Луи увеличил, между тем, число посылаемых другу сигналов бедствия, призывал его умерить свой пыл. Но с не меньшей сноровкой Рено старался не замечать их.
   Жан де Верт посмеивался и доставал все новые сверкающие дукаты из своего длинного шелкового кошелька, казавшегося бездонным.
   Вдруг удача отвернулась от Рено. Нужен был туз червей, а он вытащил семерку пик. Куча золотых монет, которую Рено положил с вой карман, вернулась к его противнику.
   — Может, вам следовало бы остановиться? — насмешливо предложил барон.
   — Отступать? Полноте! — ответил Рено.
   Он стоял на своем и ввел в бой свои резервы. В мгновение ока они также были потеряны.
   — Мой дорогой де ла Герш! Передай мне твой кошелек! — крикнул он решительно.
   Арман-Луи поднял на католика глаза, полные тревоги.
   — Мой кошелек? — переспросил он.
   — Да, черт побери! Тот, что ты бросил сегодня утром в свои короткие штаны!
   В такого рода ситуациях память у Рено была отменной.
   — Но там мало денег, — прошептал г-н де ла Герш, подумав о завтрашнем дне.
   — Все равно давай!
   Арман-Луи сунул руку в карман.
   — Вот! — сказал он, вынимая кошелек из самых глубоких тайников своих коротких штанов.
   Это был очень приличный кошелек из испанской кожи — крепкий и круглый и такого размера, что мог вместить целое состояние, но его обвислость свидетельствовала о том, что он слишком часто бывал пустым.
   — Какая прелестная вещица! — сказал барон ухмыляясь. — Как она, должно быть настрадалась за свою жизнь!
   Рено открыл кошелек и сунул туда руку. Несколько дукатов слабо звякнули под его пальцами.
   Игра возобновилась. Но разве могли подобные новобранцы противостоять столь многочисленным и обстрелянным войскам! Их оборона была героической, однако через несколько минут кошелек из испанской кожи, совсем плоский, лежал на углу стола. Рено встал, не произнося не слова. Кошелек погиб в честном сражении. Жан де Верт все ещё сидел, упершись локтями в стол.
   — Вы намерены продолжать? — спросил он. — Я предлагаю кошелек в сто пистолей.
   Рено сел и решительно подтолкнул его на сукно. Но суровый взгляд г-на де ла Герш остановил его.
   — Нет, не сегодня! — сказал г-н де Шофонтен, вставая.
   Через час или два, когда они вернулись к себе, Арман-Луи вывернул свой чемодан до дна, но не найдя там ни одной монеты, вопросительно посмотрел на Рено.
   — Черт возьми! — ответил на его взгляд Рено. — Но мой чемодан слишком честен для того, чтобы не походить на твой! Проклятый барон забрал все!
   — Значит, у нас ничего нет?
   — Ничего.
   — И мы находимся в Швеции?
   — Это более чем забавно! — воскликнул г-н де Шофонтен.
   И оба друга разразились смехом.
   Эта их веселость объяснялась тем, что, во-первых, сегодня никто не танцевал с Адриен, в во-вторых тем, что Рено, долго озираясь вокруг, подобрал и украдкой сунул сегодня за пазуху цветок, упавший из-за корсажа м-ль де Парделан.
   Арман-Луи распахнул окно. На дереве пел соловей. До его слуха донеслась ещё боле нежная мелодия лютни.
   — Я узнаю эти жалобные звуки, — сказал Рено. — Я слышал очень похожие в трактире «Мальтийский крест».
   Арман-Луи покраснел.
   — О, ты уже надел плащ? — удивился г-н де Шофонтен.
   — Да, — проговорил Арман-Луи и украдкой скользнул к двери.
   Рефрен песни, слившийся с пением соловья, звучал невыносимо грустно.
   — Как жаль, что это поет не мадемуазель де Парделан! — тихо сказал Рено.
   Он набросил на плечи плащ и, проворно застегнув его, оказался у двери почти одновременно со своим другом.
   — Ты тоже уходишь? — спросил, остановившись, Арман-Луи.
   — Негодник! Ты не хочешь, чтобы я исцелился? — крикнул Рено с отчаянием, близким к желанию расхохотаться.
   — Ах — да! Баронесса д`Игомер?
   — Увы, мой бедный гугенот, она сжалилась над моими мучениями и согласна меня выслушать.
   — Сегодня вечером? Значит, ты идешь к ней?
   — Немедленно… Диана была так красива сегодня!.. Я бросился к коленям баронессы. В негодовании она оттолкнула меня, поклявшись, что выйдет на свой балкон сегодня к полуночи.
   — И это потому-то, не моргнув глазом, ты проигрываешь мои деньги?
   — Пожалей меня! Надо, чтобы любой ценой я забыл о мадемуазель де Парделан.
   — Пока я жив, я не забуду о мадемуазель де Сувини, и мертвый я не перестану её любить! — воскликнул г-н де ла Герш.
   Они бесшумно вышли из замка и каждый направился в свою сторону
   Лютня продолжала свой жалобный стон; балкон баронессы д`Игомер слабо светился.
   В то время, когда два молодых человека предавались своим милым беседам, очаровательной музыке цветущей молодости, нежным, всегда новым разговорам, в которых так мало разнообразия, на другом конце замка лакей проводил Жана де Верта в комнаты г-на де Парделана.
   Это был уже не тот человек, с язвительной улыбкой, грубыми движениями, резким голосом. Теперь это был человек с благородной выправкой военного посла. На столе, у которого он стоял, перед ним лежало раскрытое письмо с гербовой печатью на красном сургуче.
   Г-н де Парделан, которому он указал на письмо пальцем, перечитывал его.
   — Теперь вы понимаете, что привело меня в Швецию? — проговорил Жан де Верт. — Я думаю, нет необходимости подтверждать важность миссии, возложенной на меня Его величеством императором Германии?
   — Разумеется, нет! — сказал маркиз.
   — Так, а могу я надеяться, что эти бумаги, с которыми вы познакомились, будут представлены Его величеству королю Густаву-Адольфу, вашему властелину?
   — Конечно же будут. По правде сказать, я не питаю надежд на плодотворность этих предложений.
   — Вот как? Тайный союз между двумя государствами, возможность для Швеции расшириться за счет Польши и России и, в случае надобности, возможность объединить под одной короной провинции Дании — разве эти предложения не способны воспламенить воинственный дух вашего короля?
   — Густав-Адольф, как вы знаете, протестант, а император Фердинанд — сторонник папы.
   — Между нами — пока мы одни — это серьезно? Протестант — я согласен. Но Густав-Адольф — король и честолюбец прежде всего!
   Г-н де Парделан тряхнул головой:
   — Вы ошибаетесь, господин барон, — с гордым видом сказал он. — Густав-Адольф — прежде всего швед.
   — Не будем придираться к словам: честолюбец или швед — все одно, — продолжал Жан де Верт. — Поскольку предложения, которые мне поручено ему передать, имеют ближайшим следствием расширение Швеции…
   — Мы не слышим друг друга. Король-властелин — швед и протестант. Он не отделяет интересы религии от интересов своего королевства.
   Жан де Верт улыбнулся.
   — Вы считаете, что император Фердинанд, которому я служу, однажды не забудет, что он католик? Я тоже им являюсь, черт побери! Но если мне выгодно подружиться с протестантом, я сделаю это не колеблясь. Спасение его души — совсем не мое дело.
   — При Стокгольмском дворе вера всегда стоит впереди политических интересов.
   Барон едва сдерживал раздражение.
   — Наконец, — продолжал Жан де Верт, — самое главное — знать, какой ответ я должен отвезти в Вену. Именно поэтому я хочу, чтобы король Густав-Адольф был извещен о моем присутствии в Швеции. Если сразу же я обратился к вам, то потому, что знал, какое место вы занимаете в Королевском совете. Кроме того, я опасался, как бы мое появление при Дворе не повлекло за собой массу неприятностей, спровоцированных моим визитом.
   — Вы правы, ваше присутствие могло бы все испортить.
   — Но поскольку мое пребывание в Сент-Весте ничего не решает, что ж, придется ехать, полагаясь на удачу.
   — И не вздумайте! При том состоянии, в каком находятся сейчас дела Европы, ваш приезд ко двору короля произведет эффект бомбы, разорвавшейся в куче пыли. Почему бы не послать графа Тилли или Его превосходительство герцога Фердинанда с имперским глашатаем? Вас или его — что одно и тоже.
   Сравнение польстило Жану де Верту.
   — Хорошо, а почему бы вам не поговорить с королем самому? — смягчился он. — Я охотно вручаю заботу об этих переговорах вашим талантам.
   — Вы забыли, что у меня здесь мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан?.. Могу ли я их оставить? Я не один в Сент-Весте!
   — Верно. Есть ещё и господин де ла Герш и господин де Шофонтен.
   — И вы.
   — О, вы думаете, что фламандец, вроде меня, менее опасен, чем эти два француза… Я благодарю вас. Но не в этом дело. Я могу дать вам ещё восемь дней, однако, если ничего не решится, то, рискуя все поставить под угрозу, я пойду к королю сам.
   — Надо бы, и это было бы во сто крат лучше, найти надежного человека, которому можно было бы поручить отвезти послание в Готембург. И заручиться его молчанием, ничего ему не сказав.
   — Это средство, надежность которого я испытал не раз.
   — Если этот надежный человек будет ещё и преданным, неподкупным, умным, деятельным, я не колеблясь доверил бы ему эти бумаги, и его присутствие рядом с Густавом-Адольфом не вызвало бы никаких подозрений, особенно, если он не будет никому известен.
   — Но этот человек здесь, он уже в ваших руках.
   — Кто?
   — Господин де ла Герш.
   — Арман-Луи? И вы думаете, что он согласится?
   — Если вы поговорите с ним об этом вояже как об услуге для вас, он поедет без колебаний.
   — Да, да, возможно, у вас хорошая идея.
   — Отлично, господин маркиз. Значит, договорились — завтра вы поговорите с господином де ла Герш.
   — Да, завтра.
   — И в этот же день он поедет?
   — О, черт, ну надо же дать ему время собраться!
   — Не волнуйтесь! Хорошие идеи — как зрелые плоды: их надо только срывать и тотчас есть.
   Жан де Верт сделал два шага к двери, и, подойдя к ней, обернулся:
   — Что касается наших личных отношений, — сказал он, — ничего не изменилось, не так ли?
   — Ничего.
   — Даже — каково бы ни было решение короля?!
   — Король может все в своем королевстве, в этом доме — я хозяин.
   Г-н де Парделан не преминул поговорить на следующее же утро с г-ном де ла Герш, как он и обещал барону.
   Покинуть замок, где Жан де Верт выставлял напоказ свою щедрость в глазах Адриен, не было радостным для Армана-Луи, но возможно ли, когда молод и полон сил, отказаться от небольшого путешествия, которым к тому же можно оказать услугу опекуну м-ль де Сувини?
   — Рад служить! — по-солдатски выпалил Арман-Луи.
   — В общем-то речь идет не более чем о прогулке, — объяснял ему маркиз. — Король — в своем замке в Готембурге. Пакет, который я поручаю вам отвезти, содержит бумаги огромной важности; к ним прилагается письмо. Я могу доверить все это лишь дворянину. Вы вручите письмо и бумаги в руки короля или капитану королевской службы, в случае если король будет занят делами.
   — После чего — я жду! — с пониманием согласился Арман-Луи.
   — Вот и все.
   — Это надолго?
   — Не думаю. Король Густав-Адольф — человек расторопный.
   — Тем лучше! — обрадовался г-н де ла Герш.
   — И еще: если вы отправитесь в путь сегодня вечером, вы доставите мне большое удовольствие.
   Г-н де ла Гер печально вздохнул, но ему не хотелось доставлять неудовольствие человеку, от которого зависело счастье и жизнь м-ль де Сувини.
   — Я поеду! — сказал он, пересилив себя.
   Г-н де Парделан сердечно пожал ему руку. Увидев, что тот собирается уходить, он задержал его и добавил с улыбкой:
   — Моя лучшая лошадь в вашем распоряжении. И кроме того: всякая дорога связана с расходами — в данном случае я беру все на себя.
   Арман-Луи рассказал Рено о своем отъезде.
   — Надеюсь, не придется драться там, куда ты едешь? сказал Рено.
   — Говорят, что нет.
   — Тогда я остаюсь.
   — Ну да, понимаю… Ты видел мадемуазель Диану сегодня утром.
   — Ах, как она прелестна! Если я не добьюсь того, чтобы забраться к баронессе д`Игомер на балкон, я погиб!
   — Сегодня вечером снова?
   — Сегодня вечером, завтра, всегда! О, ради собственного наказания я готов поступиться всем. Я знаю: только баронесса может рассеять чары.
   — Удачного тебе наказания!
   — Счастливого пути друг! Я буду молиться за тебя!

14. Белый домик

   Через некоторое время после отъезда из Сент-Веста Арман-Луи остановился в трактире неподалеку от Готембурга между городом и резиденцией короля. Во дворце Густава-Адольфа он был в то же утро по приезде. Густав-Адольф не принял его по причине занятости, Арман-Луи, помня совет г-на де Пврделана, решил обратиться к капитану королевской службы.
   Его встретил красивый и молодой человек. Достав из кармана конверт с посланием маркиза де Парделана, Арман-Луи передал его в руки капитана.
   — Это от господина маркиза де Парделана, — сказал он. — Господин де Парделан ждет ответа.
   — Если Его величество король прикажет мне принести этот ответ, куда и кому я должен обратиться?
   — Я остановился в трактире «Коронованный лосось», спросите господина графа де ла Герш.
   Молодые люди раскланялись и расстались.
   В ожидании ответа короля Арман-Луи остался без дела, и потому прогуливался по окрестностям. Он находил их очаровательными, за исключение нескольких деталей, которых нет в пейзажах Гранд-Фортель: ему показалось, что в здешних пейзажах мало света. Этим светом была Адриен, мысли о ней не покидали Армана-Луи. Что она теперь делает? О чем она думает? Рядом ли с ней Жан де Верт, ненавистный Жан де Верт?! Сколько света, сколько благодати появилось бы здесь, на этой неведомой земле, окажись сейчас здесь м-ль де Сувини!
   Такие мысли бродили в голове Армана-Луи, когда он удалялся от берега, о который бились неутомимые морские волны, в сторону соседнего леса, шумящего от ветра. Шум волн и шум сосен убаюкал его мечты. Неподалеку от берега он увидел скромного вида аккуратненький дом, утопающий в листве красивых деревьев. Фасад его был увит зеленью — и этот зеленый занавес оттенял его сверкающую белизну. Что-то было в этом домике такое, что привлекало внимание Армана-Луи. Каждый день подолгу он любовался им. И подумывал, как прекрасно жилось бы ему в нем вместе с Адриен.
   Два или три раза отдыхая в тени сосен, он увидел, как за кустарником промелькнула по газону легкая тень. О, если бы это была Адриен! Звуки серебристого голоса также иногда доносились до его уха.
   Какой-нибудь паж, вероятно, подумал бы, что в белом домике живет юная фея. Но Арман-Луи уже вышел из этого возраста, поэтому он мог лишь предположить, что там живет женщина, которая, по каким-то причинам желая оставаться неизвестной, прячет в своем гнездышке свое счастье.
   Однажды утром он увидел на берегу всадника, взмыленная лошадь которого несла его по песку. Лошадь и седок в несколько скачков достигли изгороди, окружающей уединенный домик, и перемахнули её с разбегу.
   — Ого! — изумился г-н де ла Герш.
   Тот же кавалер на той же лошади появился в тот же час и на следующий день. Садовая изгородь не казалась ему труднопреодолимой.
   — Всякая неизвестность порождает другую неизвестность! — резюмировал для себя происходящее Арман-Луи.
   Однажды утром Арман-Луи, для которого воспоминания об Адриен всегда связывались теперь с именем Жана де Верта и не давали ему спокойно спать, услышал вдруг галоп лошади, несущейся по берегу.
   Из праздного любопытства он выглянул в окно.
   Он узнал лошадь черной масти и всадника в белом. Но, вместо того, чтобы скакать к уединенному домику, всадник удалялся от него.
   — Он точно Юпитер, который по ночам наносит визиты смертным, а потом с восходом солнца исчезает, — проговорил Арман-Луи.
   Когда всадник проносился мимо г-не де ла Герш, верх его белого плаща откинулся, и Арман-Луи увидел красивое одухотворенное бравое лицо. Он кивнул ему в знак приветствия. Молодой седок взглянул на него немного удивленно, однако учтиво ответил на его поклон и помчался вскачь.
   — Какой взгляд! Сколько в нем огня! — отметил Арман-Луи.
   Ответа короля все ещё не было, а когда г-н де ла Герш появился в замке Густава-Адольфа, капитан королевской службы неизменно отвечал ему, что Его величество занят делами.
   — Бумаги, которые вы принесли лежат в его кабинете на столе. Ждите, — говорил он.
   И Арман-Луи ждал.
   Однажды вечером, во время его обычной прогулки, он заметил трех человек, завернутых в просторные плащи. Они быстро передвигались вдоль изгороди, за цветами и листьями которой прятался сад белого домика. Вскоре они укрылись в ближайшем лесу.
   Всадник на черной лошади появился несколько мгновений спустя. Перескочив через ограду, он углубился в сад.
   Три человека вышли из своего укрытия в лесу и большими шагами удалились прочь.
   «Это грабители. Они испугались», — подумал Арман-Луи, неторопливо возвращаясь в трактир Коронованный лосось».
   Если бы г-н де ла Герш проследил за этими тремя неизвестными, возможно, он переменил бы свое мнение, потому что увидел бы, что они остановились в захудалом кабачке в глубине бухточки и закрылись в небольшой комнатенке, единственное окно которой выходило к морю.
   Самый высокий из них расстегнул портупею и, стукнув от досады кулаком, проглотил стакан водки.
   — Дельце не из легких! — сказал он. — Но мне дали задаток, и, как честный человек, я сдержу слово.
   — Ох уж мне эти совестливые! — сокрушался его сосед, худой простолюдин с закрученными усами.
   — Дурак! Если дело выгорит, герцог обещал мне пятьсот золотых экю.
   — Пятьсот!?..
   — Кольцо с рубином!
   — Тогда есть смысл! Теперь я понимаю, почему вы держите слово.
   — Значит, ждем? — сказал третий, косоглазый с курносым носом.
   — Ночлег неплохой, — снова заговорил самый высокий из них. — Поспим. Ночь проходит быстро, когда есть водка и сыр. Если герцог ничего не поменяет, завтра в такое же время вернемся на наш почтовый двор. Готлиб пойдет с лошадями около леса, Петрус поведет экипаж. И, если мы угодим моему патрону, мы заработаем пятьсот золотых экю!
   Хозяин кабачка принес копченый сыр, три кувшина с водкой и закрыл окно.
   Необъяснимая симпатия влекла г-на де ла Герш к молодому красавцу, который каждый день на черной лошади бывал в домике. Подталкиваемый каким-то таинственным чувством, Арман-Луи хотел увидеть, появятся ли снова на следующий день у леса эти люди в которых он заподозрил грабителей.
   В тот же час, что и накануне, он увидел их мечущимися за деревьями у кромки леса, кончики их рапир выглядывали из-под плащей. Почти в то же мгновение человек, которого он успел заметить неподалеку от кромки леса, вел трех оседланных лошадей.
   — Вон оно что вырисовывается! — понял Арман-Луи. — Жаль, что Рено нет рядом!
   Арману-Луи пришло в голову объехать сад вокруг. Около потайной двери между двумя густыми кустами на дороге в овраге стоял экипаж, запряженный парой сильных лошадей с двумя лакеями без ливреи у каждой дверцы и кучером на сиденье.
   — Ну и ну! — изумился он. — Они явно что-то затеяли недоброе против того неизвестного из белого домика. Нечто подобное едва не случилось с мадемуазель де Сувини!
   Вспомнив это, он твердо решил не двигаться с места до тех пор, пока не увидит конец этой авантюры. Но прежде он убедился, легко ли шпага входит в ножны, на месте ли кинжал и пистолеты.
   Опустилась ночь, светлая и ясная с множеством звезд. Идущая на убыль луна изогнулась в небе полумесяцем.
   Арман-Луи долго всматривался через прозрачность ночи в лица людей, с которыми он недавно случайно столкнулся, и ему показалось, что как будто бы он уже встречался с ними раньше.
   К несчастью, его память не сохранила ни одной запоминающейся детали той встречи: то ли это было в Гранд-Фортель с всадниками г-на де Паппенхейма, то ли во Фландрии с головорезами дона Гаспара и сеньора Матеуса? Он затруднялся ответить на эти вопросы, но возникшие подозрения утвердили его в необходимости остаться здесь до конца.
   В тот момент, когда г-н де ла Герш искал место, откуда бы мог наблюдать происходящее, он услышал топот лошади, летящей галопом; всадник, мчащийся во весь опор, проскакал мимо него, углубился в лес и исчез как привидение. Он был того же роста и на той же черной лошади, какую г-н де ла Герш уже видел несколько раз. Однако какой-то внутренний голос кричал ему, что всадник был не тот, что-то настораживало его в нем, какое-то непостижимое чувство, должно быть, то же самое, которое позволяет распознать врага по походке даже в пустыне.