Автор неизвестен. Чужаки

затараторил взахлеб с порога:
- Кроют... Перед уже наполовину и планками... А сзади завтра. И я
лазил, бабань... Гадом буду, лазил. И еще полезу.
- Я те полезу,- пригрозила внуку полотенцем Степанида на всякий
случай.- Уймись.
Она еще не понимала, по какой это причине Васятка так разволновался, но
знала твердо, что всякое перевозбуждение до добра не доводит, и потому не
преминула осадить внука. Но он как будто не слышал ее.
- Дядя Федор... Дядя Пиккус...- захлебывался он своими словами.- В
общем, я пошел... Там гвозди... Помогать.
- Стой,- сказала Степанида и поймала внука за руку.- Никуда ты не
пойдешь.
Но Васятка вырвал руку и юркнул за порог.
- Стой, лында чертов,- крикнула Степанида.
Но его уже и след простыл. Тогда она вышла на улицу, чтобы еще раз
пригрозить внуку полотенцем, и увидела такую картину: все небо, насколько
глаза хватало, заполонили неуклюжие серые тучи, они нехотя ворочались там,
как коровы в стойле, и земля как будто смотрела на все это, раскрыв рот, не
шевеля ни единым листиком, ни даже пылью придорожной, а вместе с землей
смотрели в небо и два старика на крыше ее бывшего дома, и сам дом всеми
своими новехонькими оконцами, казалось, посматривал наверх весело и молодо,
как мальчишка, который ждет теплого дождика, чтобы побегать по лужам
босиком.
"А дом-то родителев я зря продала,- невольно подумалось Степаниде.- Не
следовало его продавать. Или уж тысячу просить". Подумалось и тут же
забылось, но где-то в глубине ее души уже зародилось сомнение, маленькая
царапинка, которая, если ее не бередить, сама собой проходит бесследно, но
если все время ее трогать - может превратиться в незаживающую язву.
Так и случилось. Вечером того же дня она опять пожалела о проданном
доме.
Клавдия получила в совхозе какую-то премию, поехала в область и
вернулась оттуда с цветным телевизором к большой радости всех домашних.
Особенно радовался Васятка. Он тут же достал откуда-то плюшевую тряпку и
кинулся протирать полированный ящик.
- Вот,- сказала довольная Клавдия.- Пользуйтесь. Я не то что некоторые
- для всех стараюсь.
С Николая как будто сдуло всю его усталость. Он подхватился и полез на
крышу прилаживать временную антенну, провозился с ней весь вечер и закончил
уже затемно. Телевизор работал, но ничего не показывал. Клавдия утверждала,
что загвоздка в антенне, а Николай доказывал ей, что все сделал как
положено, просто телевизор неисправен, и хотел снять крышку, чтобы
посмотреть, в чем там дело. Но Клавдия не позволила этого сделать, в сердцах
назвала мужа уродом и рохлей и понесла телевизор к соседям, чтобы проверить,
как он будет работать с настоящей антенной. Но телевизор и там не желал
ничего показывать. Клавдия вернулась домой злая и затолкала телевизор ногой
под кровать.
- Легче на поворотах,- не выдержал Николай.- Ведь денег стоит.
- Не твое дело,- сорвалась Клавдия.- Не ты платил - не тебе мне
выговаривать. Сам-то рубля в семью не дашь, все маманьке в сундук
складываешь.
- Так, невестушка, так,- вступила в разговор Степанида.- Выходит, ты
одна всех поишь и кормишь, а мы тут все вроде как приживальцы.
- Я этого не говорила,- пошла на попятную Клавдия.- По мне все ладно.
Она пожалела, что начала этот разговор, но остановить свекровь было уже
невозможно.
- Тогда ответь, невестушка, зачем ты тут воду мутишь, зачем во грех нас
вводишь, словно вражья сила: сына стравливаешь с матерью, брата с братом.
Так и кортит тебя в свое гнездо нагадить. Ведь это ты, бесстыжая, напела мне
родителев дом за полцены продать. Думала попользоваться, гадина, а как не
вышло, ты и мутишь воду.
- Сами вы гадина,- огрызнулась Клавдия, но заводиться не стала, весь
пыл прошел.
- Дом продавать вообще не следовало,- сказал Николай.- Хороший, крепкий
дом. Дядья наши умели строить. По теперешним временам такому дому цены нет.
Вон у Фроликовых красновидовских изба вроде баньки, а дачников пускают и
берут по двести рублей за лето. И дом за собой сохраняют, и пользу имеют с
него.
- А если уж продавать,- продолжал рассуждать Николай,- то просить свою
цену. Дом-то почти новый.
- Пап,- сказал вдруг Васятка,- а давай его отымем.
Все засмеялись, даже Клавдия, чувствовавшая за собой некоторую вину, и
сам Васятка засмеялся, решив про себя, что таким образом взрослые одобряют
его предложение. И в общем-то был прав. Степанида, так та совсем всерьез
приняла идею внука. Правду говорят - старый что малый.
"А если и впрямь затребовать дом назад? Пойти к председателю
сельсовета, поплакаться, дескать, продали дом по дурости. Мужик свойский,
синюхинский, с Минькой вместе на фронт уходил, чай, не обидит, войдет в
положение..."
Это мысль не давала теперь покоя Степаниде. Но было одно сомнение:
платить Варваричеву за ремонт дома или не платить. По справедливости,
конечно, нужно было заплатить, потому что человек старался, нанимал рабочую
силу, покупал материалы, а с другой стороны - кто ж его просил ремонтировать
совсем еще крепкий дом. Вот из-за этой-то загвоздки она и решила, прежде чем
идти в сельсовет, посоветоваться с Хренковым. Матвей Хренков слыл у
синюхинцев большим знатоком законов, хотя если разобраться, то ни малейшего
повода для этого не давал. Просто это был человек, который раз и навсегда
определил для себя, что хорошо, а что плохо. В своих оценках он никаких
компромиссов не признавал и гордился этим, считая себя человеком
принципиальным. Все-все на свете он, подобно какому-нибудь сверхфакиру,
запросто умещал в два ящичка, белый и черный.
- Про деньги и думать не моги,- сказал Хренков, когда она выложила ему
суть своего дела:- Ты должна отдать полковнику все сполна. Я имею в виду
стоимость дома уже после ремонта.
- Но ведь это какие деньги,- вздохнула Степанида.
- За ошибки, мать моя, платить надо,- рассудил Хренков.- Кто тебя в
сельсовет тянул за руку дом-то родителев продавать. Небось сама бежала да
еще думала, кабы покупатель не передумал.
- Правда твоя, Матвей,- опустила глаза Степанида.
Но тут ее как будто кто шпилькой кольнул в бок:
- Так, по-твоему, это справедливо, когда один растопырился на два дома,
а другому жить негде?
- Я этого не говорил,- сказал Хренков.
- Так идти мне в сельсовет, требовать мне свой дом назад или нет? -
спросила Степанида, которая подозревала; что Хренков над ней подсмеивается.
Но Хренков вовсе не шутил. Он походил по комнате, глянул в окно. А
потом сказал:
- Действуй. От тебя не убудет, если откажут, но, может, чего и выгорит.
И мой тебе совет: начинай с района. Коли там, наверху, решат в твою пользу -
тутошнее начальство препятствий чинить не станет, а если там откажут, то
здесь у тебя еще шанец останется.- Степанида оценила этот совет, но все же
ушла от Хренкова немного обиженной.
"Вольно ему советы давать, старому черту,- думала она с раздражением, -
нет чтоб бумагу какую написать. Забурел, старый пес, совсем забурел".
На следующий день она договорилась с товаркой, что та подменит ее на
ферме, сказала Клавдии, что ей нужно в Калинники принимать молодняк, и
поехала в район. Там она нашла дом, где помещался райисполком, и спросила
первого попавшегося человека с портфелем: "Кто тут насчет домов?"
- Вам к Кирьяновой,- сказал тот вежливо.- В конце коридора направо.
Кирьянова оказалась полной рыхлой блондинкой с лиловым лицом и сильно
накрашенными губами.
Когда Степанида заглянула в комнату, та печатала на машинке.
- Вы по какому делу, гражданка? - спросила Кирьянова, не переставая
стучать по клавишам.
- Я насчет денег,- почему-то вырвалось у Степаниды. "А что,- подумала
она тут же,- и насчет денег тоже. Кто просил его ремонтировать почти новый
дом".
- Вам в собес надо,- сказала Кирьянова.
- А сказали сюда,- возразила Степанида.
- Ладно, вот вам бумага, бабуля,- Кирьянова, не отрываясь от своей
машинки, протянула Степаниде чистый листок.- Изложите свою просьбу. Не
обязательно по форме. Как можете. Поставьте свою подпись и дату, то есть
сегодняшнее число. И отдайте мне. Там, в коридоре, столик стоит, а на нем
чернила с ручкой.
Степанида вышла в коридор, постояла, с листком в руках возле столика и
уехала обратно в Синюхино, решив, что свое начальство все-таки надежнее.
Но свое начальство входить в ее положение не пожелало.
- Ты что, Чупрова, на старости лет в детство впала? - рассердился
председатель сельсовета.- Это получается: возьми свои кубики - отдай мою
куклу. Мы тут не частная лавочка, а советское учреждение. Покупка твоего
бывшего домовладения оформлена в соответствии с процедурой, и хочешь ты
этого теперь или нет, а назад оглобли поворотить нельзя. Вот если товарищ
Варваричев надумает продать тебе свой дом и уплатить госпошлину, тогда
другое дело...
"Продаст как миленький,- решила Степанида после долгих раздумий.-
Даром, что полковник, а мужик, по всему видать, простой. Скажу, что житья
нет от невестки, углом попрекает. Он должен войти в положение - сам
пожилой".
Но пока она дожидалась удобного момента для разговора с Федором
Христофоровичем, пока обдумывала, что ему скажет да как, случилось
непредвиденное обстоятельство: к нему нагрянуло все его семейство, сын с
женой и внук Женя, или по-домашнему Жека. Они нагрянули неожиданно даже для
самого, Федора Христофоровича. Просто подкатили в один прекрасный день к его
дому, даже не в выходной, а посреди недели, как раз в то время, когда Федор
Христофорович во дворе, под новеньким навесом, кормил своим нехитрым обедом
Пиккуса.
- Деда! - закричал Жека прямо из машины.- А мы к тебе в отпуск.
- Вот радость, вот сюрприз,- все повторял Федор Христофорович, помогая
выгружать из багажника чемоданы и сумки с продуктами.- Вот это сюрприз...
Он так обрадовался, что не знал, как угодить дорогим гостям. В порыве
нежности он то пожимал руку сыну, то улыбался его жене, то гладил по голове
внука. И все это он делал неуклюже и невпопад. Пиккусу за него почему-то
стало неловко. Он поднялся из-за стола и хотел незаметно уйти, но Федор
Христофорович не дал ему это сделать. Он вдруг бросился к нему, схватил его
руку и поднял ее вверх. Так рефери в боксе показывают, кто стал победителем
в поединке.
- А это Эйно Карлович Пиккус - гениальный плотник и человек большой
души,- закричал он так, что всем захотелось сделать шаг назад.- Вы только
посмотрите, как он отделал нашу развалюху. Не знаю, что бы я делал без него.
Наверно, сбежал бы отсюда уже на следующий день.
- Кто вам поверит, папа,- улыбнулась любезно Тамара,- что вы могли
оставить это замечательное место
и вернуться в каменный мешок, который называется московской квартирой.
В городе сейчас просто кошмар: всюду толкотня, жуткая пыль, бензин...
- А я люблю, когда пахнет бензином,- вздохнул Федор Христофорович.
- И я люблю,- сказал Женя.- А еще когда асфальтируют.
- А купаться ты любишь? - спросил его дед.- А рыбу ловить? А собирать
ягоды, грибы, жечь костер?..
- Точно не знаю, но думаю, что люблю,-сказал Жека серьезно.
- Вот и хорошо,- сказал Федор Христофорович.- Тут есть один мальчик,
его зовут Васей. Он иногда помогает нам ремонтировать дом. Я тебя с ним
познакомлю, и он тебе все тут покажет.
После того, как гости снесли вещи в дом и умылись с дороги, хозяин
усадил их за стол и стал потчевать гречневой кашей собственного
производства. Снизу она у него подгорела, а сверху не доварилась. После
смерти жены он научился довольно сносно готовить по кулинарной книге, даже
пироги иногда пек. Но там была газовая плита, а тут керосинка, к которой он
никак не мог приспособиться. Лечь пока что сложить не успели. Гости кашу
есть не пожелали, а попросили поставить чайник и достали свои, привезенные
из Москвы продукты.
После обеда Тамара надела сарафан и повела Жеку на речку, а Федор
Христофорович и Глеб остались под навесом.
- Ну, как ты здесь, батя? - спросил сын.- Малость пообвык? Вспомнил
свои молодые годы?
- Ты же знаешь,- ответил отец,- что я только по паспорту деревенский, а
на самом деле в сельской местности никогда не жил, то есть почти никогда.
- Но тебе здесь нравится?
- Природа тут красивая и люди хорошие, но, по правде говоря, я все
время чувствую себя школьником, который вышел к доске отвечать урок.
- Вся наша жизнь - сплошной экзамен,- попробовал пошутить Глеб.
Но отец его не поддержал.
- Так-то оно так, но экзамены просто из любви к этому делу никто не
сдает. А я никак не могу взять в толк, зачем мы все это затеяли. Нужна
Женьке дача на лето, так поехали бы в Раздоры и сняли дачу, как все делают,
а то прямо какое-то великое переселение затеяли.
- Папа, тут не в Жеке дело, хотя и ему тоже свежий воздух не повредит.
Прежде всего, дача нужна тебе. И не скромничай, пожалуйста, ты ее заслужил
своим беззаветным трудом, своей кровью, пролитой за нас...
- Ах, оставь, пожалуйста, этот вздор. Ты не на собрании. Тебе прекрасно
известно, что меня за всю войну даже не царапнуло, и, вообще, я в боях почти
не участвовал, а выполнял обычную инженерную работу.
- Все равно ты много сделал,- настаивал сын.
- Мне за это платили,- возразил отец.
В конце концов они перешли на воспоминания и просидели под навесом до
тех пор, пока Тамара и Жека не вернулись с речки.
Тамаре очень понравилось в Синюхино. Она не уставала об этом говорить и
все нахваливала Федора Христофоровича за то, что он сумел выбрать такое
изумительное место. Каждое утро она шла купаться на речку, потом съедала два
яйца всмятку. После завтрака она брала книгу и устраивалась с нею под
сиренью, возле дома. Она попыталась было готовить обеды, но керосинка
выводила ее из себя, и потому Федор Христофорович, который успел уже немного
привыкнуть к этому несовершенному кухонному орудию, взял на себя обязанности
стряпухи. Круп и консервов у него было вдоволь, яйца, молоко и всякую зелень
он покупал у соседей, хлеб по вечерам привозили в сельпо, а мясо для него
где-то доставал Пиккус, втридорога, но зато парное. Так что с продуктами
проблем не было. Вскоре в Синюхино поспела клубника. И это стало настоящим
праздником для семьи Варваричевых.
Сначала соседи продавали им клубнику. Но потом Тамара познакомилась кое
с кем из местных женщин и особенно сошлась с Самохиной, которая с успехом
заменяла в Синюхино многотиражку. Та ей ежедневно докладывала, что почем и
где, а заодно сообщала массу подробностей из жизни односельчан. Это было
чем-то вроде подарка фирмы постоянному клиенту. Тамара слушала ее и
поддакивала, хотя ее совершенно не интересовало, кто с кем пил и куда потом
делись дрова. В своем сарафане из ситца и косынке в крупный горошек она
казалась настоящей сельской женщиной. Так что издалека можно было подумать,
что вот встретились две кумушки и зацепились языками.
Но говорила-то Самохина, а Тамара только слушала. Потом она выносила из
дому коробку конфет "Вечерний звон" и угощала Самохину. Та жеманничала,
потом брала одну конфетку, другую и третью. На этом их ежедневные встречи
заканчивались. Самохина бежала к кому-нибудь из товарок, рассказать, что еще
выдумали москвичи для своего обустройства. А Тамара брала корзинку и шла
туда, где что-нибудь продавалось. Она по деревенскому обычаю здоровалась с
каждым встречным, и люди отвечали на ее приветствия. "Пусть не думают, что
мы перед ними заносимся,- рассуждала она.- Но и запанибрата с ними нельзя.
Моментально на шею сядут".
- Не подавайте виду, что нуждаетесь в их услугах,- поучала она Федора
Христофоровича, перебирая ягоды для варенья.- Если они это поймут, то
заставят вас плясать под свою дудку. Они вам будут льстить, пресмыкаться
перед вами, улыбаться вам, заглядывать в глаза и одновременно обирать вас
как липку. А когда, не дай бог, вы окажетесь в беде, ни один из них не
подаст вам руки. Мне на работе один сотрудник рассказывал, как однажды пошел
на лыжах и заблудился. Уже темно, а он один в поле в мороз и никакого жилья.
Наконец, увидел дома и стал стучаться, чтобы хоть обогреться, и никто,
представьте себе, дверь ему не отпер, даже света не зажигали. Хорошо еще,
рядом шоссе оказалось. Он на него вышел, и его подобрала какая-то машина, а
то бы замерз у них на пороге.
- Эту же самую историю я слышал и от своей сотрудницы,- заметил Глеб.-
Должно быть, они вдвоем заблудились...
- Не иронизируй,- рассердилась Тамара.- Мне не нравится этот Пиккус. Он
себе на уме. Надо его отвадить от дома. Он и так уже порядочно поживился за
наш счет.
- Он хороший человек,- вступился за приятеля Федор Христофорович,- хотя
хочет казаться хуже, чем есть. Без него мне бы никогда не поднять этого
дома.
- Не смешите меня, папа,- усмехнулась Тамара.- Он делает все вашими же
руками да еще и дерет с вас семь шкур. Нет уж, я больше не позволю ему
дурачить наивного человека. За все его услуги заплачено сполна. А насчет
внутренней отделки и печи я договорюсь с другим мастером. Есть тут один...
- Умоляю вас, Тома, не обижайте Пиккуса,- взмолился Федор
Христофорович.- Мне и так здесь одиноко, пойти некуда, телефона нет, никому
не позвонишь, а он приходит, и мы чаи вместе гоняем.
Тамара подумала и согласилась терпеть Пиккуса, хотя бы до того, как
Глеб привезет в деревню телевизор, но все же деликатно дала понять эстонцу,
что Федор Христофорович не нуждается более в его услугах. С тех пор Пиккус у
Варваричевых не появлялся.
Федор Христофорович как-то не заметил исчезновения приятеля. Он был так
погружен в дела своей семьи, что другие люди как бы потерялись у него из
виду. Он даже не чувствовал на себе внимания этих самых других.
А они не спускали с него глаз. По несколько раз в день Степанида
выходила на крыльцо и подолгу разглядывала бывший свой дом. И с каждым днем
он казался ей все более привлекательным. Особенно большое впечатление
произвели на нее тюлевые занавески, которые Тамара повесила на окна в первый
же день своего пребывания в Синюхино. С этими занавесками дом как бы обрел
для Степаниды душу. Отныне он стал для нее не просто утраченным по
недоразумению имуществом, но домом в полном смысле этого слова, родовым
гнездом, если хотите.
Видеть каждый день, как чужие люди строят свое благополучие на ее
несчастье, было для Степаниды мучительно. Но и не смотреть на это она не
могла. Какая-то сила неодолимо влекла ее на крыльцо. Поначалу, когда
Степанида еще надеялась вернуть дом официальным путем, вид утраченного
гнезда вызывал у нее только досаду. Но после того как эта надежда
окончательно развеялась, досада постепенно стала перерастать в какую-то
злобу, которая все ширилась и зрела в ней подобно злокачественной опухоли.
Трудно сказать, против кого направлена была эта злоба. Во всяком случае, на
Варваричевых она никак не отражалась. А вот сама Степанида страдала от нее,
как от тяжелой немочи. Ближним ее тоже доставалось, особенно Клавдии,
которая по всем статьям подходила на роль козла отпущения: во-первых, она
была женщиной, во-вторых - претенденткой на домашний престол, и вообще чаще
попадалась под горячую руку. Зависимость от невестки, пусть формальная, но
все равно унизительная, в сознании старой женщины напрямую связывалась с
утратой своего дома. А раз Клавдия выигрывала от этого, стало быть, она во
всем и виновата.
Степанида находила тысячу причин, чтобы вызвать невестку на ссору.
Убежит ли у Клавдии молоко, упадет ли на пол крышка от кастрюли, вот уже и
повод для скандала. Сначала Клавдия как-то сдерживалась, то ли авторитет
свекрови еще имел силу, то ли она боялась мужниного гнева, а может быть,
даже из чувства вины она помалкивала или старалась уйти куда-нибудь. Но
постоянные придирки кого угодно выведут из себя. Раз Клавдия сорвалась,
другой и пошло. Однажды старуха ее так достала, что она сгоряча заперла ее в
чулане, когда та пошла туда за веселкой. Степанида пожаловалась Николаю. Тот
выслушал ее молча, хлопнул дверью и ушел. Домой он вернулся поздно, хмельной
и злой, уронил ведро с водой, залил всю кухню, дал подзатыльник Васятке.
Когда Клавдия попыталась усовестить мужа, он и ее ударил. Первый раз в жизни
ударил, и оттого особенно больно. Она проплакала всю ночь, складывая свои
вещи в чемодан. А наутро Николай просил у нее прощения, клялся, что это в
первый и в последний раз, прикрикнул на мать, когда та попыталась вмешаться,
и Клавдия уступила. Но со свекровью с тех пор она не разговаривала.
Васятка этого всего почти не замечал. Для него мать и бабушка
по-прежнему составляли одно целое, то, что называется домом или семейным
очагом. У него и своих забот было по горло: шалаш с настоящей свечкой, плот
в камышах под Синей горкой, мотор от мотороллера, который, если его
приладить к ржавой коляске, непременно должен заработать, да и
красновидовским задавалам не мешало намять шеи... В общем, некогда было ему
вникать в бабские свары.
Но одно из того, что все время говорилось в доме, запало ему в душу.
Это уж и его впрямую касалось: чужаки выманили у них старый, но еще очень
хороший дом и его надо вернуть. Взрослые этого сделать не могут, потому что
боятся начальства, которое всегда защищает городских. Значит, он должен
выгнать дачников, то есть сделать так, чтобы им здесь тошно стало. Тогда они
сами не захотят оставаться в Синюхино. Но как это сделать? Ведь ему только
восемь лет, а эти городские что хотят, то и воротят. Они ведут себя здесь
как хозяева, и нет на них управы.
А как мстители расправились с атаманом Бурнашом... А наши разведчики...
А партизаны... Всем им было трудно, но они герои. Почему бы ему, Васятке, не
испытать себя. А что молод, так это и еще лучше: никто на него не подумает
да и наказать, в случае чего, не накажут серьезно. Он ведь
несовершеннолетний. Правда, подзатыльников могут надавать, в школу
нажаловаться, родителям. Но родители его поймут и еще спасибо ему скажут.
Теперь есть у него настоящее дело: нужно следить за чужаками, а там,
глядишь, и появится возможность свести с ними счеты.
У Васятки от таких мыслей аж дух захватывало. Вот оно, всамделишное
приключение, которое принесет ему славу на все родное Синюхино, а может
быть, и на весь район.
Итак, он объявил дачникам священную войну. Они и не догадывались об
этом, думали - так себе бегает парнишка, вертится возле дома из любопытства,
а он вынашивал план. Засыпая, Васятка представлял себе, как, засевши в
глухой крапиве, подстерегает старого полковника, чтобы выстрелить в него из
рогатки. Ночью Васятке снилось, что плешивый сын полковника оказался
преступником, приехала милицейская машина из района и забрала все
ненавистное семейство. По утрам, рассеянно ковыряя вилкой картошку, он
размышлял, как бы спрятать инструмент Пиккуса, чтобы тот не смог работать
для дачников. Целые дни Васятка проводил у Варваричевых. Ему нравилось
смотреть, как Пиккус пилит и строгает, и льстило, когда кто-нибудь из
взрослых просил его придержать доску или отпилить ножовкой брусок, но при
всем том он ухитрялся не забывать, что находится в стане врага. Он
чувствовал себя разведчиком, чуть ли не Данькой из кино про неуловимых.
Пусть дачники считают его деревенским простачком. Это хорошо, что они не
подозревают в нем мстителя. Тем сокрушительней будет для них удар, который
он, Васятка, готовит. Что это будет за удар, он не знал, но твердо верил в
свою удачливость.
Уверенность его особенно окрепла после того, как к старому полковнику
приехал его сын с женой и мальчиком, примерно того же, что и Васятка,
возраста.
Федор Христофорович в тот же день подозвал Васятку и познакомил его со
своим внуком.
- Василий,- сказал он Васятке как взрослому,- ты, брат, тут каждую
собаку знаешь, а Женя никогда не бывал в деревне. Ты уж возьми над ним
шефство, определи его в свою команду.
Никакой команды у Васятки не было, но он кивнул и сказал:
- Ладно.
И подумал: "Наконец-то... Теперь вы у меня попляшете, черти
московские..."
Этот Жека оказался ни рыба ни мясо. Он без всяких признал за Васяткой
первенство и охотно отдал себя в его полное распоряжение. Жеке как будто
даже нравилось претворять в жизнь самые отчаянные затеи своего нового
товарища. А Васятка чего только не придумывал, чтобы подвести дачника под
неприятности то пошлет его на ферму воровать жмых, то подучит развязать
стреноженных на ночь лошадей, то скажет: "Притащи мне колбасы из дома". И
Жека все это делал, нимало не заботясь о последствиях, и его проносило там,
где другой непременно влип бы в дурную историю. Он как будто только родился
на свет, и даже не подозревал, что за такие шалости положена взбучка. Его
наивность и слепая преданность новому другу делали чудеса. Рядом с ним
Васятка чувствовал себя каким-то уродцем, злым и нехорошим, и это еще больше
восстанавливало его против Жеки. Однажды Васятка подговорил Жеку дразнить
быка Трибунала, известного на весь район своей свирепостью. Он дал ему в
руки тряпку и сказал: "Хрясни его по зенкам, а то шибко важный". Жека
посмотрел на друга с недоумением, как будто хотел спросить: "Зачем бить
животное?" Но Васятка скорчил такую презрительную мину, что Жеке ничего не
оставалось, как только подойти к Трибуналу.
Васятка затаил дыхание. Он десять раз уже крикнул про себя Жеке: "Стой,
дурак! Назад!" Но вслух не произнес ни слова. Он глядел, как Жека идет
навстречу рогатому чудовищу, как спотыкается о кочку, и думал, как он сам
побежит по деревне, как ворвется к Варваричевым, как они всполошатся,
соберутся и уедут в свою Москву, но больше о том, что будет с Жекой.