Автор неизвестен. Чужаки

годы: И Соус выполнил его поручение, хотя и на свой лад.
Он привез три ящика портвейна, пакет мятных пряников, торт "Сюрприз" и
банок десять скумбрии в масле. Все остальное, а именно: соленые огурцы и
грибы, квашеную капусту, вареную картошку в мундирах - принесли с собой
местные жители.
Все они были в возрасте Ерофеича, а кое-кто и постарше. Дерюгино
считалось деревней неперспективной, и потому молодежь отсюда давно
перебралась на центральную усадьбу, в район, а то и в столицу. А может,
потому она и считалась неперспективной.
Так или иначе было непонятно, зачем директору совхоза понадобилось
возводить кормоцех в деревушке, где жили одни старики и старухи, которых
еле-еле хватало на то, чтобы обслуживать ферму на двадцать коров и следить
за своими огородами.
Тем не менее цех был построен, и дерюгинцы были рады обмыть это дело,
благо Гуляй угощал. Впрочем, он себе этой чести не присваивал и сразу заявил
всей компании, что не он, а его лучший друг Серега настоящий виновник
торжества. Старики по очереди желали ему хорошей жены и здоровых деток, и
Серега пил с ними напропалую, не пускаясь в долгие объяснения относительно
своего семейного положения. Ему было просто с ними, с Гуляем, Соусом,
Ерофеичем, и чем больше он пил, тем яснее казалась ему его дальнейшая жизнь;
от каждой выпитой рюмки сомнения разбегались по углам, словно тени от
зажженной лампы. Скажи ему кто-нибудь сейчас, что завтра его ждут испытания,
каких он в жизни своей, может, и не встречал еще, он не поверил бы и
отмахнулся.
А испытания и в самом деле не заставили себя долго ждать. Стоило только
взглянуть на Антонину, чтобы сразу понять, что она знает о пропавших деньгах
и на сей раз не намерена прощать.
Конечно, глупо было рассчитывать на то, что Антонина за неделю не
обнаружит пропажи денег, но какая-то надежда у Сереги все-таки оставалась, и
более того, она с каждым днем крепла. Так что, когда он вернулся в Синюхино,
для него были почти неожиданностью упреки Антонины. Он даже пробовал
возражать ей, оправдываться. И только когда Серега понял, наконец, всю
серьезность своего положения, он замолчал, сник и обхватил голову руками, то
ли для того, чтобы защитить ее от ударов судьбы, то ли чтобы укрепить ее на
случай, если тяжелым мыслям станет слишком тесно.
Антонина не ругалась, не плакала. Все это за ту неделю, что Серега
отсутствовал, она проделала десятки раз. И вот из слез и многих горьких слов
родилось, наконец, одно слово, которое вмещало в себя все, что Антонине
пришлось пережить плохого, и не только за последнюю неделю или даже месяц,
но за всю свою жизнь, включая и сгоревшую когда-то куклу, и не купленную
сумочку с белым бантом, и смерть матери, отъезд в Сибирь, и ссору с
мачехой... Слово это было - предательство.
За то время, пока Серега отсутствовал, она как бы пережила всю свою
жизнь заново и решила, что ее предали. В самом деле, чего ради терпела она
обиды, унижения - словом, все неприятности, что бывают в жизни каждого
человека? Для того, чтобы вырасти, вручить себя любимому человеку, а взамен
получить счастье, и не бог весть какое, не заморское, не великое, а самое
обычное, какое доступно всем: свой дом, заботу, ласку, возможность спокойно
растить своего ребенка. Но человек, которому она себя доверила, отказав,
может быть, более достойным соискателям, вместо того чтобы взять ее за руку
и вывести на прямую дорогу, сам вдруг сбивается с пути и начинает плутать, и
то и дело куда-то проваливается и ее за собой тянет. Что это, если не
предательство? А с предателями какие могут быть перемирия. Враг, который
считался другом, всегда больший враг, нежели тот, который всегда был врагом.
Говорила Антонина спокойно и даже деловито, как будто обсуждала предстоящие
покупки, но каждое ее слово было для Сереги, как тычок в грудь.
- Нет, Сергей,- говорила она,- мне не интересно, почему ты вдруг стал
такой, почему тебе на нас наплевать. Может, ты таким родился, может, тебя
заставили... Какое наше дело? Важно, что ты нас пропил, а этого мы тебе
простить не можем. И потому я решила, что нам не нужно жить вместе,- здесь
голос ее все-таки дрогнул.- Мы, конечно, это дело оформим, как полагается, а
пока переедь куда-нибудь. Попросись в общежитие или в район... Куда ты там
все время шлендаешь...
- Антонина, Тоня!..- попытался возразить Серега, но наткнулся на взгляд
жены и замолчал.
- Ты пойми, не могу я все время видеть перед глазами человека, которого
я ненавижу. Да и тебе каково это будет...
- Но ведь было же все в порядке. Там, в Большой Мурте, помнишь, как мы
хорошо жили? Может, поедем обратно? Я к начальству пойду, нажму, глядишь и
дадут квартиру. Чего мы здесь забыли? Поедем, а? - Далекий сибирский поселок
казался теперь Сереге обетованной землей, единственным на свете местом, где
он еще сможет возродиться. Надежда никак не желала покидать его.
Обиды и сознание собственного бессилия за какую-нибудь неделю так
ожесточили Антонину, что любой Серегин довод в пользу примирения казался ей
ловушкой.
- Нет,- сказала она.- У нас все кончено. Поезжай один. Даже лучше, если
ты уедешь.
Серега еще крепче стиснул голову руками. Он ей поверил. До этого все
складывалось как-то неправдоподобно. Ну, потратил деньги - подгулял с
приятелями. Ну, другой раз черт попутал. Не разводиться же из-за этого в
самом деле. Сколько знакомых и выпивают, и денег в семью не приносят. А
сколько незнакомых. И так продолжается годами, и жены с ними не разводятся.
Костерят на чем свет стоит, но терпят, чтобы сохранить семью. А они жили
душа в душу, и любили друг друга, и уважали, и вот все это пошло насмарку.
"Не может быть,- думал Серега.- Это просто недоразумение". Но вдруг до него
дошло, что Антонина не пугает его, а действительно намерена с ним разойтись,
и ему стало страшно. Он поднялся и подошел к окну. За окном были голые ветки
все в каплях, как в слезах. "Вот и все, - подумал Серега.- Надо уходить.
Именно потому, что любил, именно потому, что уважал, прощения не будет". И
вдруг он услышал странный тоненький звук. Он то прерывался, то опять
появлялся. Серега повернулся и увидел, что Антонина воет, уткнувшись в
подушку. Не плачет, а воет по-звериному, монотонно и заунывно. Он кинулся к
ней и попытался отнять ее лицо от подушки, но она так крепко вцепилась в нее
руками, что это оказалось невозможно. Он тормошил ее вместе с подушкой, но
она продолжала выть. Тогда он прижал ее к себе крепко-крепко и заговорил
шепотом: "Тоня, милая, не надо, Тонечка, пожалуйста, не надо..." Она
отпустила подушку и разревелась как какая-нибудь девчонка, приговаривая тоже
по-девчоночьи:
- Да, тебе что... Ты уехал, и все. А хозяйка у нас керосинку отобрала,
говорит, для снохи, а сама в чулан поставила.
- Да куплю я тебе керосинку,- сказал Серега, поглаживая жену по спине и
часто моргая глазами.- Сто керосинок куплю. Двести, если надо...
На следующий день Серега пошел в контору, чтобы переговорить с
директором, но там ему сказали, что директор уехал в. район и будет только
после обеда.
Во дворе конторы под пожарным щитом с огнетушителем и лопатой сидел
плотник Матвей Хренков и мусолил во рту папиросу.
- Здорово, отец,- сказал Серега, подсаживаясь к нему, чтобы закурить.-
Ты чего здесь?
- Спросить насчет фуганка. Может, видел, в Москве такой фуганок
продается, электрический. Так я думаю, нельзя ли его мне через совхоз
выписать.
- Ты же в совхозе не работаешь.
- Ну так что? А много ли у нас плотников? Если хочешь знать - я один на
всю округу плотничаю. Ко мне что ни день - откуда-нибудь приезжают. Кому пол
настелить, кому рамы врезать - все к Хренкову идут. А между прочим, эти люди
в совхозе работают. Стало быть, и я тружусь на совхоз.
- Выходит так,- согласился Серега.- Если плотников больше нет, то нужно
на тебя этот фуганок выписать.
- Нет плотников,- как будто даже обрадовался Хренков.- Кто это дело
знал, тот уехал на заработки. А молодые, вроде тебя, не интересуются. Кому
охота горбатиться, топором махать, если те же деньги можно заработать за
баранкой. До того дошло, что дома ставить чужих стали подряжать. Вот этим
летом чеченцы у нас промышляли. Два дома построили. Ничего, аккуратно
сработали, только наши все одно лучше умели. Ты, как надумаешь строиться,
чужих не приглашай, а позови Буянова, Коновницына Сашку, калинниковского
Потапа. Я, если жив буду, сам покажу им, как нужно делать, чтобы дом сто лет
стоял. Ты когда собираешься строиться?
- Не знаю,- пожал плечами Серега.- Денег нет.
- Вот те на, а еще механизатор. Куда ж ты их деваешь, деньги-то? Небось
закладываешь? - спросил Хренков как-то очень сочувственно.
- Случается,- сказал Серега.
Он вдруг почувствовал желание рассказать этому малознакомому человеку
обо всем, что тяготило его в последнее время. И Хренков это как будто понял
и сказал, вроде бы поощряя Серегу к дальнейшему разговору:
- Не дело это. Ты человек семейный, молодой, тебе нужно корни пускать.
Это Гуляеву простительно баловаться вином, потому что он на всем белом свете
как есть один. Он за свою волю, можно сказать, заплатил семейными
удобствами. За то его и уважаю, что, зная свой характер, он в брак не
вступает, чтобы никому не навредить. А ты как свою жизнь понимаешь, семейный
человек? Или думаешь и кашу съесть и в миску влезть?
- Видите ли,- начал нерешительно Серега.- Не все зависит от самого
человека. Есть такие обстоятельства...
- Какие "такие обстоятельства",- передразнил его Хренков.- Если я не
пью и пить не желаю, так меня ни один черт не заставит. Это если бы я
захотел, к примеру, петь в Большом театре арию Верди, тогда другое дело...
Петь желаю, а голоса нет... Вот обстоятельство. А тут ты сам себе хозяин.
Коли не захочешь, так тебе силой в глотку не вольют. Стало быть, имеешь
склонность.
- Наверно, имею,- сказал Серега, как бы взвешивая последние слова
Хренкова.
- А если имеешь - на кой ляд женился, дитятю родил. Обманывал их,
сердешных, так выходит,- рассердился вдруг Хренков, но тут же отошел,
отмяк.- Эх, паря, умел заварить, умей и расхлебать.
Неожиданный разговор с Хренковым разбередил Серегину рану, и он решил
непременно дождаться директора.
Но директор войти в его положение не пожелал.
- Опять насчет жилья,- поморщился он недовольно, когда Серега попал,
наконец, к нему в кабинет.- Я же сказал тебе русским языком... сказал - в
ближайшее время ничего обещать не могу. Вот достроим комплекс, тогда другое
дело, а пока... Ты здоровый мужик, с хорошей специальностью... Мне Гуляев
говорил - ты в технике хорошо разбираешься... Неужели тебе самому не под
силу купить какой ни на есть дом.
- У меня нет денег,- сказал Серега, которому сразу как-то расхотелось
разговаривать с директором. Но раз уж он пришел, то нужно было высказаться.-
Да я в общем-то к вам по другому делу.
- Слушаю,- насторожился директор.
- Переведите меня в другую бригаду.
- А чем же эта тебе не угодила?
Сереге следовало бы объяснить директору причину своей просьбы, но как
раз этого он сделать не мог, потому что и сам толком еще не разобрался в
своих бедах. А тут еще разговор с Хренковым... До этого разговора он хотя бы
верил в то, что после ухода из бригады его семейные дела пойдут на лад. А
теперь и в этом сомневался. К тому же директор встретил его не больно
дружелюбно, осадил можно сказать. Какие уж тут откровенности.
И Серега предпочел выкрутиться.
- Слишком много работы,- ляпнул он первое, что ему на ум взбрело.- Не
успеваю готовиться в институт. Я поступать собрался. На заочный...
- Здоров ты, оказывается, арапа заправлять, парень,- рассмеялся
директор.- Это зимой-то много работы... Одно из двух: либо ты никогда
по-настоящему не вкалывал, либо врешь как сивый мерин. Если судить по
отзывам твоих товарищей, то скорей всего второе. Так вот, Дорогуша, давай
выкладывай начистоту, иначе разговора у нас не получится.
- Ладно,- сказал Серега.- Считайте, что мы не сработались с бригадиром.
- Выходит, не сошлись характерами... Развод и девичья фамилия... Это
что ж, у вас в Сибири так заведено - после первой неурядицы менять место
работы? Нет, брат, в этом деле горячность плохой советчик. Помню, когда я
еще счетоводом работал, был у нас главным бухгалтером Эйно Карлович Пиккус,
из эстонцев. Бог весть каким ветром занесло его к нам, и ничего, прижился.
Аккуратист был, каких теперь, наверно, не встретишь. Все денежные бумаги
печатными буквами от руки заполнял. А я был молодой, только после школы, у
меня в голове танцы-шманцы, мне нужно было поскорей отделаться на работе и
на свиданку бежать. Вот я стал выписывать счета и перепутал графы. Ну
ничего, думаю, обойдется. Не тут-то было. Эйно Карлович заставил меня все
переделать. Я переписал, но с помарками. Он меня опять вернул. И так раз
пять. Ну, я вскипел. Прибегаю к тогдашнему директору и бац на стол заявление
об уходе. Он даже не спросил, почему мне вздумалось уходить. Приходи,
говорит, через неделю, подпишу. Только через неделю я уж и думать забыл про
свою обиду. А потом мы были с этим Пиккусом не разлей вода. Он, когда на
пенсию уходил, меня рекомендовал в главные бухгалтера... И как я благодарен
директору, что не подписал он мне тогда заявление...
Так что, дорогой товарищ, сначала остынь, а потом приходи. Сдается мне,
твое заявление блажь. Гуляев, конечно, любит поколобродить, но на работу
злой и как бригадир меня вполне устраивает. Опять же о тебе хорошего мнения.
Кстати, просил тебе сто рублей выписать в счет получки, говорил - нуждаешься
очень. Так что можешь получить.
Серега ушел от директора ни с чем, но странное дело - он не пал духом,
а даже наоборот. Он чувствовал себя, как человек, который исполнил
неприятную, но неизбежную обязанность.
"Все одно к одному,- думал Серега, комкая в кармане новенькие червонцы,
которые выдали ему в бухгалтерии.- Зачем казаться лучше, чем ты есть на
самом деле? Ведь это обман, а обман рано или поздно все равно откроется. Так
лучше уж раньше. Судьба такая, против нее не попрешь".
Спроси его, куда он идет, он толком и не ответил бы. А между тем ноги
сами несли его к Гуляю. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как миновал
мастерские, магазин, возле которого было по вечернему оживленно. По новому
мосту Серега перешел на другую сторону реки. К вечеру ударил легкий морозец
и уже успел прихватить лужи на улицах. В холодных сумерках фонари возле
клуба показались Сереге холодными и колючими, как льдинки. И припомнилась
ему почему-то чайная в Большой Мурте, где любили сиживать шофера: запотевшие
окна, рассказы о том, кто что видел в рейсе, ожидание новых дорог...
За воспоминаниями он и не заметил, как очутился возле гуляевской избы.
За занавесками горел свет и слышалась музыка. Кто-то пытался вывести на
баяне первую фразу "Подмосковных вечеров".
"Поблагодарю за аванс и скажу, что подаюсь в весовщики",- наскоро
придумал Серега и потянул за ручку двери.
В низенькой, жарко натопленной комнате было полным-полно народу. Был
здесь и Матвей Хренков, который, как Сереге показалось, подмигнул ему из-за
стола. Соус пытался сыграть на баяне. Здесь же сидел и Ерофеич. Он то и дело
прикладывал к воспаленным глазам грязный платок, и при этом полные его щеки
дрожали как студень на блюде. Гуляй, разгоряченный выпивкой и разговором,
размахивал перед ним руками.
- Да не казнись ты, дед,- говорил он.- Пусть подавится твоим
имуществом. Поживешь пока у меня, а там, глядишь, мы тебя опять женим. Мало
ли кривых да рябых в округе.
Увидев Серегу, он еще более воодушевился.
-Вот Сережа к нам пришел, кореш наш закадычный. Скажи ему, Сергей, ведь
чем так жить, как он жил последнее время со своей бабой, лучше все бросить и
уйти.
- Наверно,- сказал Серега.
- Вот видишь, дед, а ты убиваешься, что она тебя из дому поперла.
Погоди, может, еще и спасибо за это ей скажешь. Так, маманя? - обратился он
куда-то в угол.
И тут Серега увидел, что в углу сидит старушка и, подперши головку
обеими руками, смотрит своими светлыми глазами на Гуляя и улыбается совсем
как ребенок, который не понимает, о чем говорят взрослые, но виду не подает.
- Один раз живем на свете, маманя, а где и погулять-то, пошуметь, как
не здесь,- все более заводился Гуляй.- Ты проходи, Сергей, не стой там у
дверей как чужой. Выпей с нами за нашу житуху нескладную и закуси, вон хоть
огурчиком.
Серега сел за стол, и к нему тут же со всех сторон потянулись руки с
полными стопками. Он взял одну. Выпил. Сам налил еще.
А между тем веселье разгоралось. Соус, наконец, подобрал частушечную
мелодию и заорал дурным голосом:
Часты звезды светят в небе
Ярче электричества.
Девки качеством берут,
А бабцы количеством.
Гуляй подхватил:
Моя милка семь пудов,
Не боится верблюдов.
Увидали верблюды - разбежались кто куды.
И пошло, и завертелось. Кто пел наперебой, а кто и плясать пытался. Все
шумели, чокались, выпивали. И Серега не отставал.
После пятой стопки он, наконец, понял, зачем сюда пришел. Во всяком
случае не затем, чтобы начать новую жизнь. После восьмой его стало мутить. И
тогда он встал и пошатываясь вышел на крыльцо. Следом за ним увязался и
Ерофеич.
- Что же теперь делать, Сережа? - сказал он заплетающимся языком и
икнул. Как будто поставил точку.
- Курить есть? - спросил Серега.
Ерофеич долго шарил по карманам, прежде чем достал измятую пачку
папирос. Серега, не дожидаясь, пока его угостят, взял всю пачку и, ни слова
не говоря, пошел прочь от веселого дома Гуляя.
Ерофеич еще что-то говорил, но Серега уже не слушал его. Он шел
навстречу непроглядной ночи, не разбирая дороги в темноте, напрямик к
шоссейной дороге, которую в Синюхино все называли бетонкой.
То наступая на вывороченные комья земли, то вдруг проваливаясь в
колдобины, Серега выходил к автобусной остановке, и редкие огоньки села один
за другим потухали где-то справа, едва дотронувшись до невидимого сейчас
края леса. У столба, где обычно останавливался автобус, который следовал в
райцентр, не было ни души, но Серега почему-то абсолютно не сомневался в
том, что автобус вскоре придет. И действительно, не прошло и десяти минут,
как вдали сверкнули две светлые точки. Потом они пропали, снова сверкнули и
опять пропали и, наконец, вынырнули из темноты не точками уже, а целыми
солнцами.
Кроме него в автобусе ехало несколько молодых людей и девушек, по всей
видимости студенты, в разрисованных стройотрядовских штормовках и с
рюкзаками. Они пытались петь под гитару, но дальше первого куплета у них не
шла ни одна песня. Видно было, что петь им не хочется, но раз есть гитара,
нужно что-то изображать.
Бесцеремонно оглядев усталые некрасивые лица девушек, Серега решительно
потянулся к гитаре.
- Ну-ка, дайте инструмент, друзья туристы,- сказал он наглым, как ему
показалось, голосом и сам удивился тому, как легко он заговорил с совершенно
незнакомыми ему людьми.- Может, Генделя сбацаем, а?
Никто из студентов даже не улыбнулся. Они смотрели на него
настороженно, вроде бы даже враждебно, и молчали. Серега понял, что дал
маху, но решил не показывать виду и до конца сыграть роль деревенской шпаны,
за которую его, вероятно, принимали.
- Не сечете, так и скажите. Я вам что-нибудь сельскохозяйственное могу
исполнить.
- Частушки? - серьезно спросила одна из девушек.- Только если не очень
ругательные...
- Можно и не очень. А вы, что же, на филфаке учитесь? - поинтересовался
Серега, позабыв о своем намерении покуражиться над студентами.
- Нет, мы строители,- сказал один из ребят.- А до Калинников еще
далеко? Мы туда на практику едем.
- Сейчас будет Красновидово,- стал объяснять Серега,- а оттуда три
километра влево по хорошей дороге. Может быть, еще и попутка будет из
района. Там, то есть в Калинниках, один шофер живет...
Он понял, что ребята вовсе не задаются перед ним. Просто они целый день
в дороге, устали наверно, а час поздний и неизвестно, как их встретят там,
куда они едут, так что радоваться особенно нечему. А тут еще он со своими
дурацкими приколами. Другие бы, может, даже и накостыляли за такие дела, а
эти ребята головастые, с пьяным связываться не захотели. Сереге стало
стыдно. Он вернул студентам' гитару, отсел в сторонку и не проронил ни слова
до самого Красновидова. А когда ребята вышли, его потянуло в сон.
И так сморили Серегу душевная усталость, вино и дорога, что проспал он
аж до райцентра, где его и разбудил шофер автобуса.
Сразу со сна Серега никак не мог сообразить, зачем он сюда приехал, а
припомнив, поднял воротник пальто, засунул руки поглубже в карманы и
знакомыми улицами зашагал к ресторану.
- Тебе чего? - неласково встретила Серегу гардеробщица, осмотрев его
запачканные грязью резиновые сапоги.- Местов нет.
- А Клавдия сегодня работает? - спросил Серега.
Пароль подействовал. Гардеробщица с видом царицы, которая жертвует
перстень со своей руки, протянула ему мокрую тряпку.
- Пойди оботри обувку, а то нанесешь грязи, а уборщица нажалится
дилектору...
Свободных мест в зале оказалось больше чем достаточно. Только за двумя
столиками сидели посетители. В углу, на гуляевском излюбленном месте,
расположились начальники в галстуках. Начальников, даже и без галстуков,
Серега определял по крепким шеям и гладким подбородкам. За другим столиком
сидела супружеская пара средних лет. Он в свитере, а она с фиолетовыми
волосами. Серега сразу смекнул, что это их "жигуленок" стоит на улице возле
ресторана. Они отдыхали культурно, пили фирменный "напиток из сухофруктов" и
говорили, наверно, про здешние памятники старины. Впрочем, может быть, они
обсуждали и выборы во Франции. Серега над этим особенно не задумывался, а
так,- прикинул про себя, по старой шоферской привычке, на всякий случай,
чтобы знать, кто может невзначай выскочить под колеса.
Сейчас его больше всего занимала собственная персона, а точнее, решение
перестать врать себе и людям и жить так, как он заслуживает. Что ни говори,
а где-то внутри все-таки шевелилось беспокойство, вроде того, какое
причиняют новые ботинки, пусть самые что ни на" есть подходящие, но еще не
разношенные.
Он выбрал Клавдию. То есть эта женщина должна была стать по его замыслу
чем-то вроде камня на шею для человека, смертельно уставшего плыть в
безбрежном океане и потерявшего всякую надежду на спасение. Но Клавдия не
спешила его утешать. Она сперва подошла к начальникам, поулыбалась им как
положено, потом получила деньги с "туристов" и только тогда обратилась к
Сереге. Однако она то ли не признала его, то ли по какой-то причине сделала
вид, что не узнает. Только сказала, как будто прочитала накладную:
- Салат "Весна", битки, коньяк "Дойна", водка "Русская", вино "Лидия",
первого по вечерам не подаем.
- Здравствуйте, Клава,- сказал Серега тихо, словно боялся, что она его
услышит.
- А, старый знакомый,- без всякого энтузиазма ответила Клавдия.- Если
при деньгах - возьми' лучше двойные битки, а то не наешься. Фарш такой
привезли, заразы, одни жилы...
Серега заказал бутылку коньяку и битки. Клавдия принесла все это и
хотела уйти, но Серега, собравшись с духом, попросил ее остаться.
- Не положено,- отрезала она сухо, но, глядя на вытянувшуюся Серегину
физиономию, сказала уже просто, по-человечески: - Директор у нас новый.
Строго-настрого запретил к гостям подсаживаться. Правда, он вроде домой
собрался...
Оставшись один, Серега налил себе коньяку, выпил, еще выпил и подумал,
что Клавдия все-таки придет. И она действительно пришла, да еще и с бутылкой
вина.
- Подарок фирмы,- сказала она, разливая темную, синеватую жидкость по
бокалам.- Свалил, наконец, наш руководитель. Теперь можно с устатку...
Выпитого коньяка было уже достаточно, чтобы у Сереги развязался язык.
- Да,- сказал он, прихлебывая сладкое винцо.- У вас трудная работа. Вы,
наверное, очень устаете. Другие по вечерам ходят в кино, сидят у
телевизоров, отдыхают, а вы должны тут всем угождать да еще и выслушивать
всякое...
- Вот оно что, пожалел, значит...- Клавдия расхохоталась, да так
громко, что даже начальники перестали на некоторое время работать челюстями
и уставились в ее сторону. Судя по всему, она выпила за вечер не один бокал,
несмотря на строгость директора.- Работа как работа, не хуже других,-
продолжала Клавдия, вдруг посерьезнев.- Вот я три года на швейной фабрике
работала, так там действительно вкалывать приходилось. После смены свалишься
на койку, а перед глазами манжеты, обшлага, проймы... И хотя бы один хрен
пожалел. А теперь вас, болельщиков, как собак нерезаных. Только и смотрите,
как бы на холяву выпить да пожрать.
- У меня есть деньги,- сказал Серега и выложил на стол пятьдесят
рублей.
- Да я не про тебя,- сказала Клавдия.- Ты мякиш. А есть такие, которые
совсем совесть потеряли. Думают, если женщина одинокая, так можно ее заместо
коровы доить... А ведь это гадство?..
- Гадство,- подтвердил Серега, который почти допил бутылку коньяку и
теперь никак не мог поймать нить разговора.
- Да ты закусывай, а то еще развезет,- сказала она.
Серега послушно придвинул к себе битки и стал жевать холодную невкусную
жвачку.
- Эх, парень,- вздохнула Клавдия, глядя, как он пытается есть.- На кой
ляд эти трояки, пятерки, червонцы, которые я здесь сшибаю, если кругом одна
шантрапа...
И тут Серега отставил тарелку и положил руку на колено официантке.
- И этот туда же,- усмехнулась Клавдия, но руки его не убрала.-
Серединка сыта, и кончики зашевелились. Ты хоть знаешь, сколько мне лет?
- Я думал о тебе,- произнес Серега, тяжело ворочая языком.
- Ладно,- сказала Клавдия.- Иди вниз и подожди меня где-нибудь