Автор неизвестен. Чужаки

окрестным селам, не орала песен и на людях навеселе не показывалась, а все ж
таки в сморщенном ее лице, в выцветших голубеньких глазках проскакивало
что-то бесшабашное, неудержимое, от чего сын пошел. Говорят, смолоду она
первой веселухой была. Что плясать, что стопку опрокинуть, что с парнями в
стогах кувыркаться - лишь бы весело.
Оттого и сына своего она не осуждала. Не пилила его за то, что
хозяйство не ведет, неделями дома не ночует, а приходит либо под мухой, либо
с синяком под глазом. Не зудела, не кричала, не кидалась словами горькими, а
сразу ставила на стол тарелку щей или чего еще в доме было. Старухе хотя уже
и за восемьдесят, а дом все ж кое-как вела. Голодной не сидела. Да много ли
ей одной надо? Сын все больше на стороне, у дружков ночует да у разводок,
благо этого добра теперь хватает, а она в огороде - пошурует, яйца продаст -
вот и набрала на жизнь. Сам Гуляй иногда давал. Правда, редко. Реже некуда.
Но не потому, что он мать не жалел или денег у него не было. Нет, мужик он
был душевный. Хоть у кого спроси - всякий скажет. И деньги получал хорошие -
работал механизатором в совхозе. Но не удерживались у него эти деньги. Как
получит, сейчас на бочку. Поит всех налево и направо. А когда Гуляй
разгуляется, нет его щедрей.
Само собой, и народу вечно вертелось вокруг него тьма. Все больше
любителей выпить, как говорится, на холяву. Такие, пока у тебя деньги есть,-
друзья не разлей вода, а кончились деньги - пройдут мимо, не признают. Но
были у Гуляя и верные спутники, Ерофеич например. Тот хоть уже и пожилой, и
семейный, а то и дело возле Гуляя грелся. Нашумит на него жена, накричит,
туды твою растуды; а она у него жутко злая была, бывало, что и дралась. А он
рыхлый мужик, губы дрожат, сейчас бежит Гуляя искать. Знал, что тот его без
утешения не оставит, хоть красного, а нальет, последние штаны продаст, а
нальет.
У Ерофеича денег никогда не было. Жена за него приходила в контору за
получкой. Ей давали, потому что связываться не хотели. Больно уж злая была
баба и языкатая. Не уступи ей - так она как только не обзовет. На всю
деревню ославит.
- Сожрет она меня,- жаловался Ерофеич своему утешителю.- Как есть со
всеми потрохами слопает. Ей ведь дом мой нужен, чтобы полюбовников держать.
Молодая еще кобылища - у нее одни жеребцы на уме. А я что... Сырой совсем,
больной весь... Я ей без интересу.
- А чего брал молодую,- смеялся Гуляй.- Или, может, влюбился?
- Какое там,- вздыхал Ерофеич.- Думал, здоровая, работящая, а что с
бельмом - так даже лучше: никто не уведет. Вдовцу, да еще с двумя детями,
одному нельзя. Еще ладно были бы пацаны, а то девки. За ними нужен женский
глаз. Ну, вот и взял... На свою голову. При дочерях она еще не так... Руки
распускать стеснялась. А как подросли мои девки да повыскакивали замуж, тут
мне совсем хана. За день наломаешься, идешь домой, а у самого мысль: "Мать
честная, кабы помоложе был, ушел бы куда подальше и пропадай все
пропадом..." Думаешь, а идешь...
- Дай ты ей раз промежду зенок,- встревал молодой Соус.
Этот Соус был при Гуляе чем-то вроде ординарца. Он и за вином бегал, и
закуску мог сварганить почти что из ничего.
Однако в деревне его не любили за жуликоватость и дурной нрав. Бывало,
глаза зальет и пойдет куролесить. У кого курицу сопрет, у кого рубаху с
веревки сдернет, а встретит девку, так норовит ее обжать прямо на улице, а
то и лапу под юбку запустит. Девка вопит:
- Уйди, такой-сякой, противный...
А он ее матюгами. Лапает и ухмыляется.
И как его только не учили и как только не называли. А ему хоть плюй в
глаза - все божья роса. Утрется и опять за старое.
Правда, раз он через свою дурь чуть не лишился жизни. Зажал он как-то у
конторы Танюху Чупрову, целоваться полез, а она возьми да пожалуйся своему
парню, или даже жениху. А тот, не долго думая, поймал Соуса в тихом месте и
давай засовывать башкой в колодец. И засунул бы, потому что детина попался
здоровенный, из него четырех таких Соусов можно было настрогать, да Гуляй
ему помешал. Хотя и Гуляю тогда досталось, потому что сунулся под горячую
руку, зато потом этот парень извинялся и благодарил его, и даже неделю поил
портвейном.
С тех пор Соус как будто прилип к Гуляю. В бригаду к нему попросился.
Гулял с ним заодно и работал рядом. Хотя какой из Соуса работник. Зато
выпивку раздобыть мог в любое время дня и ночи. Любому магазинщику умел за
кожу влезть. Тот ему:
- Нету. Завтра утром привезут. А Соус ему свое:
- Вот так и дурят нашего брата.
И начнет права качать.
Продавцу станет тошно, он и даст ему из своих личных запасов, только
чтобы не слышать и не видеть такого покупателя.
Прозвище Соус получил тоже благодаря своему занудству. Пришел он как-то
в столовую. Дают ему котлеты, а он в амбицию. Видишь ли, в меню написано
"Котлеты с гречкой плюс соус", а соуса-то и нет. Значит, дурят нашего брата.
За соус берут, а никакого соуса нет. Денежки, стало быть, себе в карман, а
ты, будь любезен, хавай без соуса. Ему и так и сяк объясняли, что меню
вчерашнее, что за соус с него денег не взяли, и раскладки показывали - он
знай твердит, что его обжулили. Пришлось поварихе наскоро делать какой-то
соус, иначе он бы ее со свету сжил. С тех пор его иначе как Соусом никто не
называл.
Не удивительно, что такого человека не любили, потому что и сам он
никого не любил. Даже женщин, до которых уж очень был охоч. Может быть,
именно эта неразделенная страсть привязала его к Гуляю, которого всегда
окружали любительницы весело провести время, а может быть, он действительно
испытывал благодарность к своему спасителю и выражал это тем, что таскался
за ним всюду, как собачонка какая-нибудь.
Так или иначе, а держались они вместе - Соус, Ерофеич и Гуляй. Вместе
пили, вместе ели и работали вместе, в одной бригаде, в которую и попал
Новосел.
Этого Новосела звали Серегой. А в Синюхино он прибыл аж из самой
Сибири. Но не потому, что там, в Сибири, жилось ему худо, и не оттого, что
чужая сторона прибавляет ума, а просто жена в Россию просилась. Со свекровью
ли не поладила, по родным ли местам затосковала. Кто его знает, а только не
жилось ей в Сибири, хотела переехать. Серега, в общем, не возражал. Парень
он был молодой, любопытный, на подъем легкий. В армии побывать успел, а
следовательно, дорожку из родных мест уже знал.
Между ними было решено, что он поедет вперед, устроится на работу
где-нибудь поближе к ее родным местам, а потом, как уж он обоснуется, и она
с дочерью приедет.
Вот так и получилось, что оказался Серега в Синюхино. Поселился он на
квартире, а работать устроился в бригаду Гуляя. Сам выбрал это место, никто
не неволил. Наоборот, директор просил его поработать на складе. Там позарез
нужен был весовщик. А он ни в какую. Только механизатором хотел. Узнал, в
какой бригаде не хватает людей, и к Гуляю:
- Возьми, не пожалеешь.
Гуляй, не долго думая, взял. А парень и впрямь оказался жадным на
работу. В первый же день на уборке сумел он обскакать и Соуса, и Ерофеича.
До Гуляя ему, конечно, было далеко, но чувствовалось, что в этом деле он не
повинен. Комбайн-то ему дали из тех, что сразу после уборочной наметили
списать.
Гуляю Новосел поначалу глянулся. Он и сам любил иногда блеснуть. Для
него работа была таким же веселым делом, как и гулянка. Если захочет,
бывало, пашет не хуже любого передовика. Оттого и у всей бригады выработка
набиралась. Соус с Ерофеичем едва норму выполняют, а он мог две дать. Зато
как кончит дело, тут уж его не тронь - дай душу отвести.
После работы решили Новосела обмыть. Собственно, никто ничего не решал,
потому что все разумелось само собой. Просто Гуляй кинул Соусу червонец, и
тот на попутке укатил за спиртным в Красновидово. У Сереги с собой денег не
было, но на квартире, в подкладке, у него лежала сотня на первое время. Он
тут же предложил сходить за своей долей, чтобы "прописаться", как говорится,
на новом месте. Но Гуляй его не пустил:
- Оставь свои бабки на потом - сегодня Гуляй угощает. Не знаю, как там
у вас в Сибири, а мы тут не считаемся. Сегодня я при деньгах, завтра - ты
меня угостишь... Не тушуйся, паря, все путем.
Через полчаса явился Соус с двумя бутылками "Стрелецкой" и тортом
"Сюрприз". Пили прямо в поле, стоя, из граненых стаканов, которые Ерофеич
извлек из-под сиденья своей машины. Гуляй пил красиво. Не пил, а вливал, и
локоть отставлял как-то ловко. Так в кино артисты пьют воду, изображая
царских офицеров, заливающих совесть коньяком. Ерофеич - поперхнулся. А на
Соуса страшно было смотреть. Задрав голову кверху, он как будто заталкивал в
себя водку глоток за глотком.
После первой поллитры закурили. Соусу первому ударило в голову. Он
развел вокруг руками и сказал Сереге:
- Во как у нас...
Серега не понял: то ли он приглашает его полюбоваться родными местами,
то ли чем-то недоволен. Справа за полем виднелся чахлый осинник, слева
проселок, а за ним опять поле... На всякий случай он сказал:
- Нормально. Соус так и взвился.
- Не ндравится, да? Ему, видишь ли, не глянулось. А на кой хрен тогда
сюда приехал? Сидел бы у себя, с ведмедями. А то приехал и морду воротит...
- Ладно тебе, ладно,- вмешался Ерофеич, который успел уже облизать
пальцы после торта.- Нашел чем хвалиться - природой. Да где ее нет,
природы-то. Ты, Соус, нигде не бывал дальше Тамбова, ничего не видел. А ведь
есть места куда красивее наших. Тут вот по телевизору показывали этот... Как
его... Крым. Во где красота, ребяты...
- А по мне, батя,- сказал Гуляй,- все одно где жить, лишь бы хорошие
люди водились. Ты, Серега, в основном нас держись. Ерофеича вон тоже слушай,
он тебе про жизнь такое порасскажет...
Ерофеич икнул, и Серега не смог сдержать улыбки, хотя всем своим видом
старался показать, что вполне уважает своих новых товарищей.
- Чего лыбишься,- продолжал Гуляй, разливая по стаканам вторую
бутылку.- Он больше нашего пожил и всю дорогу страдал за свое шоколадное
сердце... А ты правильно сделал, что с места снялся. Знаешь песню:
"Отцовский дом... А хрен ли в ем. Давай его пропьем"... Так что гуляй, паря!
Один раз на свете живем-то.
Выпили, заели остатками торта. Соус завел было разговор про бухгалтершу
из Красновидова, которая потихоньку вписывала в закрытые наряды всякие
несуществующие работы, а деньги прикарманивала, но сбился почему-то на
Кеннеди. Серега слушал эти разговоры и думал, что вот и здесь, за тысячи
километров от его родного дома, живут хорошие люди, которые принимают его
так, как будто он век тут жил. И сердце его постепенно наполнялось
благодарностью... Ему вдруг захотелось сделать им приятное. И он сказал:
- Мужики, может, еще, а? Я только на квартиру за деньгами сбегаю.
- Только скоренько,- обрадовался Соус,- а то Верка сейчас свой ларек
закроет и пойдет куда-нибудь язык чесать, и фиг ее найдешь.
Но Гуляй его осадил.
- Не мельтеши, Соус, сегодня Гуляй угощает. А у меня другая программа.
Программа у Гуляя была действительно обширная. Потом Серега сколько ни
вспоминал, так и не смог до конца вспомнить, что же они делали в тот вечер и
где побывали.
Вспомнилась совхозная столовая и стол, уставленный бутылками какого-то
"Лучистого". Тогда еще вроде был и Ерофеич. Потом ехали в пустом автобусе и
орали частушки "Мимо тещиного дома я без шуток не хожу..." и еще в этом
роде, а шофер, совсем пацан, все оглядывался, смеялся и приговаривал: "Во
дают, черти!" Потом был ресторан в райцентре, но Ерофеича уже точно не было.
Зато на белой скатерти были почему-то чернильные пятна. Чернилами там поили
или чем, неизвестно, но пятна были. Это Серега хорошо помнил, потому что
удивительно - откуда в ресторане взялись чернила. А еще припоминал он Катю в
клипсах, которая висела на плече у Гуляя, и была еще вроде Зина, а может
быть и Инна, но как она выглядела, что делала и куда потом делась, Серега
припомнить не мог. Он и себя после ресторана не помнил. И долго не мог
сообразить, что с ним произошло, когда наутро очнулся в постели, в городской
явно квартире.
В окно смотрело серое небо. За стенкой слышались шаги и голоса, а он
лежал в новой постели как будто перееханный и ломал голову над тем, чего он
вчера такое мог выкинуть? и что он скажет, если в комнату вдруг кто-нибудь
войдет? а также что ему делать, если никто не войдет?
В конце концов он устал от неприятных мыслей, свернулся калачиком и
уснул. Разбудила его женщина средних лет в цветастом халате и в бигудях.
- Ну, вставай, что ли, а то мне на работу скоро.
Серега не мог понять, почему он должен вставать, если эта женщина
уходит на работу, но почему-то послушался и стал шарить глазами по комнате в
поисках одежды. Женщина усмехнулась как-то криво, покачала головой вроде как
с укоризной, бросила ему его брюки, рубашку и вышла из комнаты.
Пока Серега одевался, он думал только о том, что связывало его с этой
женщиной, которая была старше его по крайне мере вдвое, и какие это может
иметь последствия. На ум приходили самые разные варианты, но все сводилось к
одному: "Нужно поскорее смываться отсюда, и по возможности без всяких
объяснений".
Стараясь ступать так, чтобы не скрипели половицы, он выбрался в
прихожую, но здесь за что-то зацепился и чуть не растянулся. На шум тут же
вышла хозяйка.
- Что, так и пошел? - спросила она, загораживая Сереге дорогу.
Не долго думая, Серега взял ее за мощные плечи и хотел поцеловать, но
она решительно отстранила его.
- Ты что, сдурел? Я тебе в матери гожусь. Давай часы и топай на все
четыре.
Ни слова не говоря, Серега отдал ей свои часы и, втянув плечи, вылетел
в распахнутую перед ним дверь.
На площади, возле автостанции толпился обычный народ: женщины не
поймешь какого возраста в пуховых платках и плюшевых жакетах с туго набитыми
чувалами в руках, мужики в телогрейках, студенты с гитарой.
"Совсем как у нас в Большой Мурте",- подумал Серега, и от этой мысли
ему стало почему-то легче и даже голова перестала трещать.
- Отец, до Синюхина скоро автобус будет? - спросил он мужчину в
плащ-палатке и фуражке защитного цвета, по всему видать - бывшего военного.
- Скоро,- ответил тот, давая понять, что вопрос исчерпан и вообще
повестка дня закрыта.
"У, монумент",- подумал Серега и подошел к старику, который сидел на
ящике и мусолил во рту погасшую папиросу.
- Бать, до Синюхина отсюда далеко будет?
- Километров шестнадцать,- ответил старик, не выпуская изо рта своей
"соски".- Только-только автобус ушел, а следующий только в двенадцать. Есть
еще, правда, красновидовский, но оттуда пехом километров пять. Хотя там
попутки ходют, но это только, значит, вечером, и наоборот...
Старик еще объяснял что-то, но Серега его уже не слушал. Из-за угла на
площадь выехали вдруг два кормоуборочных комбайна и остановились возле
магазина "Культтовары", из них выскочили Гуляй и Соус и скорой походкой
направились во двор, откуда недавно вышел Серега.
- Эй! - крикнул он им.- Куда лыжи навострили?
- Смотри-ка, оклемался,- обрадовался Гуляй.
- А мы за тобой,- сказал Соус.- Выручать приехали. А то, думаем,
Клавдия баба принципиальная, четвертной ей не отдадим, не выпустит тебя. А
она, значит, выпустила... Ладненько, сейчас мы этому четвертному головку
скрутим.
Соус оживился и похлопал себя по ляжке, но Гуляй сказал:
- Соус ты и есть Соус... Официантки, между прочим, такие же работяги,
как и ты.
- При случае отдадим,- заскулил Соус. Но Гуляй был настроен решительно:
- Как обещали, так и отдадим. Она с нас даже залога не потребовала,
Сереге вон у себя постелила, а он, между прочим, мог ей всю квартиру
заблевать.
- А на сколько она нас обсчитала? - не унимался Соус.
Но Гуляй стоял на своем. И тогда Серега сказал:
- Поехали, мужики, а... Поехали скорей отсюда. Я расплатился. У меня
было...
, И понеслось. Перво-наперво они заехали в магазин и взяли две бутылки
Петровской, потом поехали в Красновидово и пили там портвейн за два
двадцать, потом зашли к одному печнику, который потчевал самогоном... Люди и
пейзажи мелькали перед Серегой, как в клубе кинопутешественников. Временами
ему казалось, что он уже и не он вовсе, а какой-то другой человек -
симпатичный, которого все любят, который умеет, когда нужно, анекдот
загнуть, а когда и поговорить о карбюраторе или о том, чего хочет Помпиду. А
он, то есть настоящий Серега, малый самый простой, сидит где-нибудь на
автостанции в своей Большой Мурте среди плюшевых баб и телогреечных мужиков.
До сих пор Серега как-то не чувствовал всей прелести вина. Рос он при
матери, отца сроду не знал. Правда, бывает, что и женщины питают слабость к
спиртному. Но его мать даже наливок по праздникам не отведывала, чтобы не
дай бог не пристраститься - уж больно много у нее для этого было причин:
рано овдовела, тяжело работала. Понимала мать, что веселая жизнь не про нее,
а с горя пить - себя и детей губить. И сыновей своих сберегала от добрых
дядечек, которые всегда готовы угостить парнишку стопкой-другой. В первый
раз Серега попробовал спиртное лет в пятнадцать, когда старшего брата
провожали в армию. Самогон, который его заставили выпить, по цвету сильно
смахивал на керосин. Да и по вкусу, видимо, тоже. Хотя Серега и не знал
этого наверняка, но догадывался, потому что иначе зачем бы клопам от
керосина дохнуть.
Потом ему случалось выпивать еще много раз, но все больше за компанию.
А так чтобы взять самому да и выпить по потребности, такого не было.
Потому-то, может, и Антонина вышла за него. Судите сами, чего бы ей иначе
выбрать Серегу, у которого из всех талантов было только два: способность
день и ночь вкалывать не уставая да вот еще это спокойное отношение к вину,
когда ухажеры вокруг нее косяками ходили. И какие женихи были! Главный
бухгалтер леспромхоза, скажем, чем не жених. Видный мужчина, известный на
весь район. Тысячи в Красноярске просаживал.
Или взять фотографа из Большой Мурты. Вроде бы никакой не начальник, а
тоже имел и дом, и свою "Волгу". Оба, правда, питали, как говорится,
слабость к спиртному и по женской части были не дураки.
Однако Серега ни в какое сравнение с ними не шел. Он и сам это
прекрасно понимал и потому даже не пытался ухаживать за Антониной. Так,
присматривался издалека, а она возьми да и выбери его. Впрочем, Серега
оказался хорошим мужем. Его отношение к Антонине не умещалось в рамки
обычной или даже необычной любви, которая, как известно, рано или поздно
проходит или сменяется более основательными узами, такими как чувство долга
по отношению к детям, привычка к совместной жизни, общее хозяйство и так
далее. Он не переставал удивляться ее уму, красоте и тем более тому, что она
предпочла его тем, кто, по его мнению, был куда достойнее. И чтобы как-то
оправдать для себя все это, старался быть лучше, чем на самом деле. За два
года, которые Серега прожил с Антониной, он не сказал ей ни одного
поперечного слова. Не захотела она жить с тещей - Серега выхлопотал комнату
в общежитии леспромхоза. Пожелала она австрийские сапоги, как у
библиотекарши,- через месяц были у нее такие сапоги.
Любое желание Антонины давало Сереге шанс отличиться, и он, по
возможности, старался его не упустить. Вот и здесь, в Синюхино, он оказался
по той же причине.
Но странное дело, по мере того, как он втягивался в здешнюю жизнь, а
точнее, в жизнь, которой жила гуляевская компания, его духовная связь с
Антониной ослабевала. Там, на родине, он и дня не мог прожить без любимой
жены. Бывало, поедет в дальний рейс и всю дорогу только и думает о том, как
вернется домой и чмокнет ее в щеку.
Иногда случалось ему бывать в Красноярске. И всякий раз он привозил
оттуда жене какие-нибудь цацки - заколки или клипсы. Подарки не бог весть
какие, в табачном киоске купленные, но Антонине нравилось их получать.
Особенно крепко пришился Серега к жене после того, как она родила ему
дочь. Появление ребенка стало для него настоящим чудом, и то, что к этому
чуду он был причастен, приводило его просто-таки в восторг.
Но ко всему этому надо добавить, что Антонина, несмотря на свою
молодость и красоту, оказалась хорошей женой и никогда не требовала от
Сереги того, чего он дать не мог.
В общем, все бы хорошо, да не было у них собственного дома, то есть
своей крыши над головой. Лесхоз намечал большое строительство, но его начало
из года в год откладывалось, а между тем Антонина все более склонялась к
тому, что ждать обещанного не имеет смысла. Все чаще переносилась она
мысленно в места, где прошло ее детство, и они казались ей чуть ли не
райскими кущами. В конце концов решено было переселяться.
И вот Серега приехал обживаться в Синюхино. Но здесь с ним стали
происходить странные вещи. Он вдруг начал сознавать, что не принадлежит
больше Антонине и даже себе не принадлежит. А виной тому был хороший человек
Гуляй и его веселая компания.
После того, как Серега сошелся с Гуляем, жизнь круто переменилась. Он
как будто попал на карусель. Пейзажи, дома, люди мелькали перед ним так
быстро, что он не успевал их как следует рассмотреть. Гремела музыка,
звонили праздничные колокола, и от всего этого захватывало дух.
Гуляй не жалел сил и средств на то, чтобы превратить свою жизнь, а
заодно и жизнь своих приятелей, в сплошной праздник. Пили столичную,
старорусскую, петровскую, кубанскую, имбирную, лимонную, старку, перцовку,
коньяк, портвейн, розовое крепкое, яблочное крепкое, вермут и, конечно,
самогон.
Серега хуже всех переносил похмелье. Гуляй ему сочувствовал и после
особо лихих гулянок по утрам заходил к нему на квартиру, чтобы его
опохмелить. Сначала Серега пил только потому, что не хотелось обижать
человека, который так искренне желал ему добра, но потом он понял, что это
не так уж и плохо, особенно если пить не до потери сознания. Выпьют люди и
как-то раскрываются, тянутся друг к другу, находятся общие интересы.
Оставалось только научиться пить так, чтобы не терять голову. Гуляй, тот
вроде бы умел. По крайней мере, Серега никогда не видел, чтобы он засыпал за
столом или валялся под забором. Казалось, его способность переносить
действие алкоголя была далеко за пределом человеческих возможностей. И
Ерофеич знал свою меру. Он обладал замечательной способностью исчезать
задолго до того, как веселье достигало своей кульминации, а потом сокрушался
по этому поводу. Соус меры не знал и знать не хотел. Пьянел он быстро,
допивался до скотства, и если бы не Гуляй, то не миновать бы ему из-за этого
серьезных неприятностей. Однако Соус не больно-то чтил своего благодетеля.
Иногда даже казалось, что он ненавидит его и только какие-то особые интересы
связывают этих людей. За глаза Соус часто намекал Сереге на то, что бригадир
"мухлюет" с нарядами, рассказывал про него всякие грязные истории. Да и в
глаза, особенно по пьянке, высказывал иногда такое, чего другой бы не
стерпел. Но Гуляй только посмеивался.
Что же касается Сереги, то для него Гуляй был чуть ли не графом
Монте-Кристо каким-то. И все, что Серега видел своими глазами, и все, что
слышал про Гуляя от других людей, располагало его к этому человеку.
Как-то, к бригадиру из Калинников приехал один комбайнер, шкив у него
полетел, а на складе не было. Гуляй ему тут же этот шкив выложил и ничего с
него не потребовал. Но тот комбайнер был человек гордый и, как полагается,
поставил бутылку. Так Гуляй пить не стал, пока не поставил рядом еще и свою.
А однажды Ерофеич завел речь о какой-то Валентине, которую муж оставил
с тремя детьми. Гуляй слушал, слушал да вдруг вскочил в чей-то трактор, что
стоял возле столовой, и уехал. Хозяин выскочил, а Гуляя и след простыл. Была
у него такая привычка хватать по пьяному делу первую попавшуюся машину, будь
то директорская "Нива" или трактор. Потом он, конечно, извинялся и
благодарил хозяина как положено.
Так вот, поехал он на том тракторе в район, купил там в универмаге
индийскую вазу за пятьдесят рублей, • она там на витрине года два
стояла, и к Валентине. По пути еще где-то нарезал георгинов. А эта
Валентина, как увидела, что Гуляй пожаловал к ней с вазой да с цветами,
подумала: пришел мужик свататься - и накрыла на стол. Гуляй, конечно, выпил
за ее здоровье, поставил вазу на буфет и собрался уходить. А Валентина на
него с кулаками.
- Зачем же ты приходил, зараза?
Гуляй попытался объяснить, а она его настегала мокрой тряпкой по лицу и
выгнала. Вазу, правда, оставила.
Вспоминая эту историю, Ерофеич больше всего сокрушался о том, что через
месяц после случившегося такие вазы уценили почти вдвое. На что Гуляй махал
рукой и смеялся.
- Ладно, бать, один раз живем. Зато никто не скажет, что Гуляй жлоб.
Не мудрено, что при таком раскладе и Серега не оставался в стороне от
трат. От тех денег, которые у него были с собой, через три недели не
осталось и следа, а с первой получки он смог только заплатить за комнату да
купить мешок картошки. И не швырялся вроде деньгами, пиров не закатывал.
Полонез Огинского в ресторане не заказывал, конфет женщинам не дарил, а
сотни как не бывало. Где червонец добавил, где пятерку и не заметил, как
растратился. Спасибо, Гуляй выручил, раздобыл где-то двадцатник, отдал. Не
взаймы, а просто так, от чистого сердца. Такой уж он был человек. Рядом с
ним как-то совестно было блюсти свои меркантильные интересы. Всякий, кто
высчитывал да выгадывал, рядом с Гуляем казался скопидомом. А это никому
чести не делало.
И потому, когда Сереге в голову приходили мрачные мысли о том, что вот
уже скоро должна приехать Антонина, а он не только ничего не заработал, но и
потратил последнее, он старался их разогнать в веселой компании. Но мысли