Автор неизвестен. Чужаки

такие приходили все чаще. И наконец Антонина прислала письмо, что почти
собралась и дело только за билетом.
Получив письмо, Серега сначала обрадовался, но потом задумался. С чем
он встретит ее, как объяснит, что за полтора месяца своего пребывания в
Синюхино ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы хоть на первых порах
устроить ее, и дочурку.
Положение нужно было исправлять, и он пошел к директору, чтобы просить
ссуду на постройку дома. Тот обещал, но не ранее чем через год. Совхоз по
новой моде строил животноводческий комплекс, строил долго и мучительно, а
вокруг паслось стадо шабашников.
- Помнишь, как в песне поется,- говорил директор, ласково похлопывая
Серегу по плечу.- Сегодня не личное главное... Усек? Ты думаешь - приехал,
осчастливил... Другие из села, а ты в село, так тебе тут марципаны
приготовили. Ошибаешься, брат, у нас тут от таких ходоков отбоя нет. Шутка
ли - два часа на электричке, и ты в столице, а там тебе и театр, и копченая
колбаса. Давеча цыгане приходили, потомственные животноводы, просились в
совхоз. Отказал.
Серега усек, что здесь ему ничего не светит. И уже подумывал, не
отписать ли Антонине, чтобы повременила с приездом до весны. Но вопрос
неожиданно решился сам собой. Как-то во время обеденного перерыва, за
котлетами и бутылкой имбирной, Гуляй возьми да и спроси Серегу:
- А чего ты такой смурной в последнее время ходишь?
Серега о своих делах каждому встречному-поперечному рассказывать не
любил. Но во-первых, Гуляй каждым не был, во-вторых, умел он как-то так
спросить, что не ответить ему было нельзя, в-третьих, сидели они с глазу на
глаз и бутылочку почти уговорили. И Серегу понесло. Выложил он Гуляю и про
деньги, и про разговор с директором, и про свои соображения насчет того,
чтобы отсрочить приезд жены.
- Чудак-человек,- сказал Гуляй просто и весело.- Шли телеграмму, чтобы
выезжала. Встретим как надо. В Москве встретим и сюда доставим. Как звать-то
жену твою?
- Антониной.
- Ничего, паря, встретим твою Тоську как полагается. На то у тебя
кореша есть.
Под корешами Гуляй, конечно, подразумевал себя. У Ерофеича, как
известно, всю зарплату забирала жена, а Соус, хотя и получал наравне с
Серегой, ухитрялся где-то все оставить еще до того, как деньги кончались у
Гуляя, и вносил свою лепту пустыми бутылками.
Серега как-то сразу поверил Гуляю и успокоился. А через две недели
Гуляй дал ему триста рублей.
- На, выписывай свою кралю, небось соскучился. Я так больше недели без
бабы не могу.
Серега заартачился, отдать, дескать, скоро не сможет, но если Гуляй
решил кого облагодетельствовать, то помешать ему сделать это никто не мог.
- Отдашь - хорошо, а не отдашь - обойдусь,- сказал он и бросил пачку
денег Сереге на стол, как будто шелуху от семечек выплюнул.
Вечером Серега позвал к себе гостей. Хозяйка, почувствовав, что
постоялец при деньгах, выставила на стол миску соленых волжанок, квашеную
капусту, моченые яблоки и всякое, без чего водка считается злодейкой с
наклейкой. Кроме Гуляя, Соуса и Ерофеича был и Матвей Хренков, который
заглянул запросто, по-соседски, то есть без приглашения. Была у него такая
привычка - проверять, как люди живут, и мерить их жизнь по своим меркам.
Говорили все больше о семье.
- Ты, Серега, молодой,- тянул Ерофеич, уже порядочно захмелев.- Ты вот
молодой... Тебе оно, конечно... А я иду домой выпимши с устатку и думаю...
Эх, мать честная, были бы у меня твои годы, поворотил бы и - куда глаза
глядят...
- Это потому, что ты свое домашнее дело пустил на самотек,- сказал
Хренков, который внимательно прислушивался к разговору.
Нет, он не осуждал Ерофеича и не наставлял его, а просто констатировал
факт, который подтверждал его мнение о том, что свято место пусто не бывает
и если мужчина перестает быть в доме мужчиной, то на его место непременно
карабкается женщина.
- Промеж глаз - и дело с концами,- кипятился Соус, у которого были свои
счеты с представительницами слабого пола.
- Не дрейфь, Серега,- говорил Гуляй.- Мы твою Тоську как королеву
встретим.
Серега захмелевший, тихий слушал только Гуляя и едва сдерживал
благодарные слезы. "Надо быть таким,- думал он.- Ах, чего бы можно было
достигнуть, если бы все люди развернулись во всю свою ширь".
И вот, наконец, наступил день приезда Антонины. Накануне между
приятелями было решено встречать ее в Москве, благо работы в поле
закончились, а в мастерских можно и сачкануть. Там остался Ерофеич,
сославшись на сипы в груди.
Чуть свет Гуляй и Соус были уже у Сереги. Гуляй был в пиджаке и в белой
рубашке, Соус в своей обычной фуфайке, которую он всегда носил под
телогрейкой, добавил шляпу из искусственной кожи. Из карманов его брюк
торчали горлышки бутылок.
- Ну, на посошок,- сказал он, наполняя выставленные Серегой стаканы
сразу из двух посудин.
- Самое главное - не заводиться,- подмигнул Гуляй.
Выпили и повторили. Серега надел галстук, и они пошли на шоссе
останавливать попутку до Калуги. Но попутки долго не было. Шли легковые одна
за другой, но останавливаться не желали, может просто спешили, а может их
отпугивала странная фигура в шляпе, которая дико размахивала руками и чуть
ли не цеплялась за колеса. Соуса разобрало, и он куражился. Вслед каждой
проезжающей машине он пускал длинную очередь матюгов. Некоторое время Гуляй
забавлялся, глядя на него, но потом взял его за шиворот и столкнул в кювет.
Пока тот выбирался, Гуляй уже остановил какой-то уазик.
До Калуги-второй доехали со всеми удобствами, на ящиках из-под
болгарских помидоров. Электричка отправлялась через двадцать минут. Утро
выдалось бледное, сырое. Мелкий дождик кропил станцию, палатки на площади
возле нее и бурые леса, которые со всех сторон теснили этот пятачок. Решили
для согрева выпить граммов по сто в здешнем кафе-стекляшке, а заодно и
чего-нибудь перекусить. Кроме яичницы-глазуньи в кафе ничего не было, но и
ее пришлось ждать. Пока ждали глазунью, выпили коньяку. В кафе было тепло,
из кухни пахло борщом, стекла изнутри запотели. Сереге хотелось сидеть и
сидеть так, и слушать, как буфетчица с грузчиком спорят о том, кто умнее:
кошки или собаки. Спор зашел далеко, грузчик брал горлом.
- А ты ей промеж глаз,- подзадоривал Соус.
Гуляй смеялся и хлопал себя по ляжке, а Серегу сильно тянуло ко сну.
Когда приятели вышли из кафе, московской электрички уже и след простыл.
Но ни один из них не огорчился.
- Семечки,- сказал Гуляй.- Сейчас возьмем мотор и поедем в город. От
Калуги-первой поезда даже чаще ходят.
Они уже въехали в город, и тут Гуляй что-то задумал. Он почему-то велел
шоферу остановить машину на площади возле театра. Вышел из такси и пошел
куда-то за угол. Через полчаса он вернулся с двумя бутылками какого-то
марочного дорогого вина.
- Не нужно на вокзал, шеф, давай прямо до Москвы. Один раз живем.
- А где я обратных пассажиров найду? - поинтересовался шофер, не трогая
машину с места.
- Не боись, шеф, нам туда и обратно,- сказал Гуляй.
- Деньги покажи,- сказал невозмутимый шофер.
- Покажи ему, Серега,- сказал Гуляй ничуть не обижаясь.
Его больше занимала полиэтиленовая пробка, которую он пытался вынуть из
бутылки зубами.
Серега помахал перед шофером пачкой червонцев, и они поехали.
- Вы уж извините, ребята,- оправдывался шофер.- Всякое, знаете,
бывает... Ездят, ездят, а потом оказывается, что деньги дома забыли...
- Ладно, шеф, крути баранку,- сказал Соус и, хлебнув из бутылки,
передал ее Сереге.
- Порядок,- сказал Гуляй, как бы соглашаясь со всем на свете.
А Соус ни с того ни с сего затянул вдруг фальшивым голосом:
В магазине продавщица вешала сосиски,
На весы заместо гири положила сиськи...
И снова Серега почувствовал себя как на карусели, и проносились леса,
поля, селения, и думалось ему, захваченному, ошеломленному то ли быстрой
ездой, то ли предчувствием чего-то замечательного, то ли выпитым вином: "Вот
она жизнь, вот она на самом-то деле какая..."
До Москвы доехали весело и быстро. И не заметили, как отмахали почти
двести километров. На Ярославский вокзал приехали за полчаса до прибытия
поезда, но оказалось, что он опаздывает на целых полтора часа. Делать
нечего, решили подождать в привокзальном ресторане. Пригласили с собой и
шофера. Он оказался человеком компанейским и все рассказывал разные истории
из своей таксистской жизни. Привирал, конечно, на чем свет стоит, дошел даже
до того, что возил самого Циолковского. Никто из приятелей точно не мог
сказать, когда Циолковский умер, но сильно подозревали, что давно, и все же
делали вид, что верили таксисту, потому что так было веселей.
Здешний ресторан мало походил на ту районную забегаловку, где Гуляй
"прописывал" Серегу. Кругом ковровые дорожки, белоснежные скатерти... У
входа пузатый метрдотель с красным носом и в форменной курточке. Соус, у
которого дорожный хмель успел выветриться, даже толкнул Гуляя локтем в бок и
сказал:
- Чего-то мне здесь не нравится, рыбой воняет. Может, купим в магазине
сырку, колбаски и посидим в машине?..
Серега тоже чувствовал себя здесь не в своей тарелке, и даже бывалый
таксист стушевался и спрятался за спину. Гуляя.
Но тут к ним подошел шустрый парень в галстуке бабочкой и спросил
деловито, но слегка вальяжно:
- Вас сколько, ребята?
- Нам столик,- ответил Гуляй так, как будто хотел сказать: "Ты что, не
видишь, кто к тебе пожаловал?.."
И добавил уже по-свойски:
- Похлопочи, за нами не заржавеет.
Официант оценивающе оглядел Гуляя. Особо обратил внимание на его
шевиотовый костюм в полоску и лаковые штиблеты. Остался вроде бы доволен и
усадил приятелей за столик возле самой кухни.
Никто ничего не успел заказать, как на столе появилась бутылка коньяка,
черная икра в вазочке и еще блюдо, на котором кроме буженины и ветчины
лежали горкой мелкие черные сливы и такой же величины яйца, вроде бы
голубиные.
- Это вам на закуску, а потом будет горячее,- сказал официант.
Коньяк разлили по фужерам и выпили за Серегу и его семью, чтоб им
хорошо жилось на новом месте. С дороги все проголодались. Шофер налег на
икру. Буженину и ветчину и не заметили, как съели. Соус надкусил было сливу,
но тут же скривился и выплюнул ее прямо на скатерть.
- Я думал, слива, как слива, а это химера какая-то.
- А стоит небось рубля два,- подал голос и таксист.
- Не в том дело,- задумчиво произнес Гуляй и, поддев "сливу" вилкой,
задумчиво стал ее жевать.- К водке хорошо...
Появилась водка и бифштексы с яйцом. Приятели еще выпили и поели, и
даже поговорили насчет того, где лучше живется: в городе или в деревне.
Ждали официанта, чтобы рассчитаться. Серега начал уже волноваться, что они
могут прозевать поезд, но тут, наконец, появился официант и затараторил:
- Бифштексы - четыре, коньяк "Греми" - бутылка, водка, ассорти мясное,
маслины, яйцо перепелиное. С вас шестьдесят три рубля двадцать четыре
копейки...
- Ты что, огвозденел? - возмутился было Соус. Но Гуляй остановил его.
- Серега, дай-ка башли.
Серега достал похудевшую малость пачку червонцев и протянул ее Гуляю.
Тот отсчитал семь красненьких.
- Заверни там во что-нибудь с полкило этих слив, нам с собой надо.
Антонина оставалась все такой же, спокойной, обстоятельной. Она не
выскочила на перрон, не бросилась Сереге на шею, а спокойно глядела в окошко
своего купе и, когда высмотрела его среди встречающих, помахала ему рукой:
я, мол, здесь - давай сюда.
Вещей она привезла целых четыре чемодана, откуда только набралось.
Серега всегда считал, что у них ничего нет, а тут целых четыре чемодана. Вот
и получилось, что Гуляй и Соус оказались весьма кстати. Таксист, который
чувствовал себя обязанным за обед, тоже помогал тащить вещи в машину.
Серега взял на руки дочь, но она вдруг скривилась и захныкала.
- Умаялась,- сказала Антонина, как бы извиняясь перед мужем, но более
перед его друзьями.- Спать хочет.
- Ничего,- сказал Гуляй, подхватывая тяжеленный чемодан словно школьный
портфельчик.- В дороге отоспится.
На обратном пути все чувствовали себя как-то скованно. Серега не знал,
как вести себя с женой в присутствии приятелей. Не знал он и как Антонина
отнесется к его новым знакомым, особенно если им вдруг вздумается выкинуть
для потехи какую-нибудь штуковину. Антонина смущалась чужих, пусть и хороших
людей и потому ограничивалась в разговоре с мужем только приветами из
Большой Мурты от родных и знакомых. Бывалый шофер быстро уловил атмосферу и
из компанейского мужика превратился в бесстрастного таксиста, которому куда
велят, туда он и едет. И только Соус пытался развеселить компанию и даже
спел частушку.
Говорили Оленьке: не пей вина нисколеньки,
Ольга не послушалась, как свинья укушалась.
Но так как это была единственная частушка из его репертуара, которую
можно было пропеть в обществе малознакомой женщины, да еще, по всему видно,
серьезной, то и он замолчал, а потом и уснул.
В Синюхино приехали уже затемно. Серега проводил Антонину с дочерью в
свою комнату, а сам вышел, чтобы расплатиться с таксистом. По счетчику
выходило сто двадцать рублей.
- Накинь ему червонец,- сказал Гуляй.- Где он сейчас пассажиров до
города найдет...
Серега заплатил шоферу сто тридцать рублей и хотел попрощаться с
приятелями, но Соус с видом заговорщика отвел его в сторону и показал из
кармана горлышко непочатой бутылки. Где и когда успел он ею обзавестись, про
то одному ему было известно.
- Семья - дело хорошее, но мужчинская компания, она тоже, знаешь...-
сказал Гуляй.- Ты скажи своей, что мужик, какой он ни на есть, всегда должен
в себе иметь такое, куда бы баба не смогла влезть... А без этого пропадет
мужик - один Ерофеич останется... Ну, давай по глотку и врассыпную.
Пили обстоятельно, хоть и из горлышка, церемонно передавали друг другу
бутылку.
"Как индейцы в кино трубку курят,- подумал Серега.- Что ни говори, а с
мужиками всегда проще".
Первое время Антонина плохо понимала, что вокруг, нее происходит, но
каким-то особым женским чутьем угадывала: не все тут, то есть на новом
месте, складывалось так, как она себе представляла. Первый же откровенный
разговор с мужем подтвердил ее подозрения, рассказ о том, что ответил Сереге
директор совхоза насчет ссуды на постройку дома, ее как-то не тронул.
Видимо, она не очень брала в расчет этот вариант. Больше всего ее удивило
то, что за два месяца пребывания в Синюхино ее Серега не только ничего не
заработал, но и растратил то, что взял с собой на обзаведение.
На ее вопросы, как так могло получиться, Серега ничего вразумительного
ответить не мог. А не мог он этого сделать, потому что и сам не знал, как
это произошло. Вроде бы никаких вещей не покупал, за квартиру платил, смешно
сказать, по червонцу в месяц, обедал в столовке... Ну, выпивал иногда с
Гуляем, но при этом тот швырялся червонцами, а Серега выкладывал когда
трояк, когда пятерку и то лишь после того, как Гуляй спустит все до копейки.
Какое тут может быть сравнение. А кто давал Сереге взаймы? А благодаря кому
Антонина с таким шиком была доставлена в Синюхино?.. Нет, не здесь собака
зарыта. И выходит, что либо в бухгалтерии "смухлевали", либо, что скорей
всего, нужен все-таки в хозяйстве женский глаз.
Антонина тоже хотела понять, куда утекли те деньги, на которые она так
рассчитывала. И первое, что ей приходило на ум, - сорвался мужик в ее
отсутствие - завел другую женщину. Но уж больно непохоже это было на ее
мужа. Вспоминая их прошлую жизнь и то, как радовался он приезду ее и дочки и
какие слова говорил ей после встречи, когда они, наконец, остались наедине,
Антонина все больше убеждалась в том, что женщины здесь нет. На всякий
случай она навела справки; хозяйка, которую Антонина сразу же сумела к себе
расположить, подарив ей косынку в горошек, решительно развеяла ее опасения,
сказав коротко: "Не слыхать".
Оставалось вино, но и тут как-то концы с концами не сходились.
Чего-чего, а склонности к пьянству она за своим мужем никогда не замечала.
Как-то не верилось, чтобы ее Серега за такой короткий срок мог превратиться
из работяги и добытчика в забулдыгу. Могли, конечно, дружки сбить с
панталыку. Такие случаи, она слыхала, бывали. Но Гуляй, которого Серега
всегда уважительно называл Степаном Ивановичем, по словам все той же
хозяйки, был "мужик душевный", а Соус был слишком малозначительной персоной,
чтобы оказать на Серегу какое-нибудь влияние.
Так и ломала бы себе голову Антонина, если не события, которые
произошли вскоре после се приезда.
И раньше Серега на трезвую голову замечал, что вечный праздник, которым
так щедро делится с ним Гуляй, не только не радует его, но и тяготит. В
самом деле, у человека, оказавшегося впервые на карусели, поначалу дух
захватывает от необычности впечатления, и это может продолжаться у кого
минуту, у кого пять, а у кого все двадцать. Но потом даже у нормальных людей
начинает кружиться голова, подступает тошнота и человек начинает вопить,
чтобы карусель остановили, а если остановить ее уже невозможно, то человек
норовит спрыгнуть на ходу, рискуя сломать себе ноги. Приблизительно то же
происходило и с Серегой. Захваченный новыми острыми впечатлениями, он быстро
от них устал, и его потянуло к простой привычной жизни. Особенно тошно стало
ему находиться в подвыпившей компании после приезда жены и дочери. Тут, ко
всему прочему, прибавились еще и муки совести. Но, раз запущенная, карусель
продолжала вертеться, и останавливать ее, как оказалось, никто не собирался.
Гуляй, который ее запустил, сделал это скорее для других, нежели для
себя. Сам он стоял как бы в середине и с удовольствием наблюдал веселое, по
его мнению, кружение вокруг себя. Он давно уже перестал различать лица тех,
кто вертелся вокруг него, а все, что они ' на лету кричали, казалось ему
веселым смехом, прибаутками.
Ерофеич не чувствовал никаких неудобств, кроме домашней тирании. Для
него карусель была только забавой чужих детей.
А Соус давно потерял способность отличать движение от неподвижности, а
может, и вовсе такой способностью не обладал.
Вот и получалось, что интересы Сереги расходились с интересами его
приятелей. А это не могло не сказаться на их отношениях.
В первый раз Серега почувствовал, что ему с приятелями не по пути,
когда бригада Гуляя получила наряд на монтаж кормоцеха в Дерюгинском
отделении. Правда, поначалу он даже обрадовался этому наряду, потому что
работа была интересная и, что немаловажно для Сереги, денежная. По его
подсчетам, здесь за какие-нибудь две недели можно было заработать рублей
триста. Если прибавить их к тем деньгам, которые Антонина выручила за вещи,
проданные в Большой Мурте, этого хватило бы, пожалуй, на то, чтобы купить
крепкую еще избенку если не в самом Синюхино, то в какой-нибудь из окрестных
деревенек, куда еще не добрались дачники. Это, конечно, не жизнь: сидеть в
глуши, где нет ни магазина, ни яслей, ни постоянного сообщения даже с
центральной усадьбой. Стоило ли из Сибири ехать в Россию, чтобы забиться в
этакую нору. Большая Мурта располагалась хоть и за пять тысяч километров от
Москвы, но это был настоящий поселок с торговым центром, Домом культуры, где
три дня в неделю крутили кино, с баней и прочими удобствами. Серега не
одобрял той торопливости, с которой Антонина спешила обзавестись своим
домом, но, в общем, понимал ее. К тому же, он чувствовал за собой вину перед
женой, и все время искал случая ее загладить. И вот такой случай
представился.
Однако, получив наряд на монтаж кормоцеха, Гуляй почему-то не спешил
ехать в Дерюгино. Он был как раз при деньгах и полон желания поскорее от них
избавиться. Ерофеич и Соус этого ждали, судя по тому, как они оживились,
когда Гуляй заявил, что, прежде чем ехать, надо бы заглянуть в район к
старой знакомой Клаве.
- Степан Иванович, директор сказал, нужно начинать монтаж сегодня же,-
встрял было Серега.
- Не спеши,- весело подмигнул ему Гуляй.- Он сказал, а ты и уши
развесил. А если б он тебя послал сберкассу ограбить?
- Не уйдет кормоцех от нас, Сережа, - увещевал его Ерофеич.
- Два года лежало оборудование в ящиках и все никак руки до него не
доходили, а тут вдруг приспичило... Если хочешь знать,- это даже не
по-государственному - монтировать кормоцех под зиму, чтобы он потом целый
год простаивал без всякого действия.
- Сука он, твой директор,- сплюнул Соус.- На чужом горбу в рай хочет
въехать. Его к начальству потянут за то, что он план по картошке не
выполнил, а он им - зато кормоцех введен в строй.
- Но по-моему, это выгодный для нас наряд,- не унимался Серега.
- Эх, паря, - положив ему руку на плечо, совсем по-отцовски сказал
Гуляй.- Всех денег все одно не заработаешь, а живем-то один раз на свете...
Сереге ничего не оставалось, как ехать с приятелями в район. Правда, он
про себя твердо решил не пить и по возможности уговорить компанию не
задерживаться в городе. Но как видно, планам его не суждено было сбыться.
Клавдия встретила Гуляя и его бригаду как старых друзей, усадила за
лучший столик у окошка с видом на автобазу, взамен грязной скатерти, об
которую кто-то вытер руки, новую накрыла, крахмальную, все с теми же
чернильными пятнами. Гуляй, как человек свой, сводил на кухню и самолично
принес поднос с закусками, а Клавдия поставила на стол водку и бутылку
кагора.
- Чтобы елось и пилось, чтобы хотелось и моглось,- провозгласил Гуляй,
наливая всем водки, а Сереге сказал отдельно: - И за твое семейство.-
Серега, который твердо решил не пить и уже подобрал несколько железных
предлогов отказаться от угощения, почему-то послушно поднял фужер и выпил
водку.
- Кагорчику для наборчику,- оживился Соус и быстро палил всем вина.
И все почему-то засмеялись, как будто Соус сказал действительно что-то
смешное, и выпили. И Серега опять не отказался, а пил вместе со всеми, хотя
мысленно и упрекал себя за слабость характера.
- Хорошая у тебя баба, Серега,- сказал Гуляй,- и девка хорошая растет.
Завидую я тебе, паря, но не как жлоб какой-нибудь, а по-хорошему...
понимаешь?.. Клава, спроворь нам, милая, чего подороже. Для своих корешей
Гуляю ничего не жалко.
- Клавдия принесла пыльную пузатую бутылку, запечатанную сургучом. На
бутылке было две этикетки. На одной крупно и красиво выведено название вина,
а на той, которая сзади, написано много и мелко.
- Это что ж за бандероль такая? - спросил Гуляй, принимая бутылку в
свои руки.
- Чего это там так много написано? - удивился Соус.
- Способ употребления,- важно сообщила Клавдия.
- Во дают, суки,- выругался Соус.- За кого они нас держат... Неужто мы
без них не знаем, как надо употреблять.
И опять все засмеялись, и снова не оттого, что Соус смешно пошутил, а
потому, что выпитое уже начинало действовать и все вдруг оказались в том
приятном состоянии, когда, как говорится, достаточно палец показать, чтобы
рассмешить.
Гуляй расковырял сургуч столовым ножом, несколькими ударами руки о
донышко выбил пробку и точно разлил содержимое бутылки по фужерам, не забыв
при этом и Клавдию.
Все выпили и стали наперебой ругать этот "французский клоповник". И тут
Серега понял, что если теперь он не выйдет из-за стола и не рванет домой, то
потом он уже не сможет этого сделать и тогда случится... Бог знает что может
случиться.
Воспользовавшись тем, что приятели заспорили о том, что лучше - коньяк
или водка, а если водка, то какая, Серега встал и, сделав вид, будто
направляется в туалет, вышел из зала и кинулся на улицу.
Время было еще не позднее, и возле автостанции толпился народ. Мелкие
капельки не то дождя, не то тумана приятно холодили лицо. Подошел автобус,
который следовал на Синюхино, и Серега хотел было вскочить в него, но тут
увидел, как через площадь, смешно переваливаясь на своих коротеньких ножках
и махая рукой, чтобы его заметил водитель, к автобусу поспешал Ерофеич. И
Серега, желая избежать встречи с ним, вдруг переменил свое решение. Он
отступил в тень, дождался, пока автобус с Ерофеичем отправился, и пошел на
другой конец городка, чтобы выйти на шоссе, где можно было поймать попутку
до Синюхино. Все это вместе с дорогой заняло часа два, и, когда Серега,
наконец, промокший и прозябший от езды в кузове добрался до дому, было
далеко за полночь. Антонина его уже не ждала, она думала, что мужики
заработались и, чтобы завтра не терять времени на концы, решили заночевать в
Дерюгино. Но, увидев его, обрадовалась и хотела было ставить чайник, а он
сказал, что не хочет чаю, и притянул ее к себе, чтобы поцеловать, но она
вдруг оттолкнула его от себя и как будто напружилась вся.
- Ты, что ли, пьяный?
Серега не чувствовал себя пьяным, хотя и не был трезв. Он так устал и
прозяб, так хотел тепла, что решил не объяснять теперь всю ситуацию и потому
сказал жене:
- С чего ты взяла...
Но она вместо того чтобы удовлетвориться этим ответом, успокоиться и
отдать ему свое тепло, почему-то еще больше напружилась.
- Что же ты врешь-то мне... От тебя ведь разит на версту. Самогон, что
ли, пил?
Серега не хотел обижать Антонину, но ему хотелось тепла и сна, а жене
вздумалось мешать немедленно получить это, и у него как-то само собой
сорвалось слово, которым он ни при каких других обстоятельствах не назвал бы
ее.
- Дура,- сказал он и сам испугался того, что сказал. Но было поздно.
Антонина попятилась от него, как будто испугалась, что он ее сейчас ударит,
потом обхватила лицо обеими руками и разревелась.