Автор неизвестен. Чужаки

- Тоня, ты это... не надо, а...- Серега протянул руку, чтобы погладить
ее по голове.
Но она оттолкнула его руку и запричитала монотонно и гнусаво, как
старухи на похоронах.
- Господи, боже ты мой! Живешь вот так и не знаешь, откуда ждать
напасти. Говорили ведь мне умные люди: "Смотри, Антонина, кабы этот тихоня
тебе не преподнес. От таких-то, которые не пьют, не курят, всего ждать
можно". А я дура, не верила, радовалась, что нашла себе надежного, думала -
от зависти люди языком мелют. Вот тебе и надежный... Кабы не была дурой -
жила, как все бабы, своим домом, а не мыкалась по углам. Господи, и нужно-то
всего - свой угол, так и того нет. У меня день и ночь голова болит, как
девчонку обиходить да жизнь устроить по-человечески, а его, вишь, кортит
пустить все прахом...
Серега слушал эти жалобные причитания, время от времени прерываемые
всхлипываниями, и с каждой минутой понимал все больше и больше, как страшно
он виноват перед женой. На какое дно нужно опуститься, чтобы довести
Антонину до такого состояния. Ту самую Антонину, которую прежде он считал
чуть ли не божеством. Нужно было немедленно исправить дело. Но как это
сделать, Серега плохо себе представлял и потому решил сказать все, как было.
- Выпили,- сказал он громко, чтобы разом покончить со своей двойной
жизнью. - Коньяк французский пили. А в Дерюгино не ездили...
- Так,- как будто бы даже обрадовалась Антонина.- Значит,
развлекались... И понравился тебе, Сереженька, французский?
- Нет, Тось, я не хотел. Я говорил... Честное слово... Шум ссоры
разбудил ребенка. Девочка уселась на постели и, ничего не понимая, глядела
то на мать, то на отца. Антонина взяла ее на руки, поправила на ней пижамную
курточку.
- Вот оно что, доченька. Мы с тобой, значит, там переживаем, что наш
папка скучает без нас, надрывается на работе, чтобы лучше нас устроить,
жалеем его, а он здесь; оказывается, живет на широкую ногу: коньяки
попивает, как какой-нибудь замминистра.
- Да это Степан Иванович угощал,- попытался объяснить Серега.
Но Антонина не желала верить ему.
- Тебя послушать, так Степан Иванович просто принц индийский. Так и
сорит деньгами направо и налево, и взаймы тебе дает и так, и на такси возит,
и винцом угощает. Как же ты при всем при том за два месяца работы в самую
страду не отложил ни копейки да еще и то спустил, что с собой взял?
Этого Серега и сам не мог понять и потому промолчал.
- Как же тебе не стыдно, Сережа,- продолжала уже совсем по-другому
Антонина.- Мы же знаем, какой ты есть человек, и любим тебя, а ты с нами как
будто играешь. Нехорошо, Сережа, не надо так. Жалко мне и нас, и тебя.
На Серегу и впрямь было жалко смотреть. Такой он был растерянный,
расхристанный, мокрый. Ни дать ни взять пацан, который за компанию с другими
в первый раз полез в чужой сад за яблоками и тут же попался. И Антонина не
выдержала, подошла к нему вместе с дочкой и положила голову на его плечо.
"Все,- твердо решил про себя Серега.- По боку гулянки. Пусть что хотят,
то и делают, а я должен жить для вот этих людей, ближе которых у меня нет и
не будет".
Утром он пошел к конторе, чтобы спросить, нет ли попутки в Дерюгино. У
конторы его ждали Гуляй и Ерофеич.
- Ну, наконец-то,- обрадовался Гуляй.- А мы уже хотели идти к тебе на
квартиру. Тут, понимаешь, такое дело.„ В общем, Соуса забрали в
отделение и нужно ехать его выручать.
-В каком смысле? - не понял Серега.
- Вот, значит, Сереженька, когда ты свалил, то есть уехал,- пустился в
объяснения Ерофеич,- они, то есть
Гуляюшка, посидели еще, а потом хотели расплатиться и уйти, а эта
Клавдия...
- Да не трепись, Ерофеич, ты же не видел,- перебил его Гуляй.- При чем
здесь Клавдия... У нас денег не хватило, а Соус стал базарить что она,
дескать, обсчитывает. Она, конечно, обиделась, ну и сказала ему пару теплых
слов. А он полез в бутылку, стал материться, посуду бить, Клавке в ухо
заехал. Я его утихомириваю I и ее уговариваю, чтобы, значит, на дурака не
обижалась, а тут кто-то милиционера кликнул или он сам на огонек забрел.
Пашка Тавров - ты его не знаешь. На автобазе раньше работал. Ничего мужик,
но Клавдия официально заявила на Соуса, что он ее избил. Ну и заграбастали
дурака. Теперь отмазывать надо.
- Пашка ничего мужик,- снова встрял Ерофеич.- Он твоей хозяйке, между
прочим, Марье Васильевне Луканчиковой, свояк. Вот только Клавдию нужно
уговорить, чтобы она свои слова, насчет того что Соус ее по уху съездил,
взяла назад. Как будто она на него в сердцах наклепала...
- Короче, Серега,- сказал Гуляй.- Меньше сотни она не возьмет. Да мы ей
еще и должны остались. В общем, я тут одному сейчас свой пиджак буклевый
сплавил за тридцатник. Давай выручать кореша, он хоть и дурак, а все одно не
чужой ведь. С кем не бывает...
Серега не знал, чем он может помочь Соусу, но ему почему-то
припомнилось то утро на автостанции, когда Гуляй и Соус примчались утром в
райцентр, чтобы выручить его, Серегу. Может, заняли, а может, тоже
что-нибудь продали с себя и примчались на комбайнах выручать друга из беды.
- Слышь, Сережа,- сказал Ерофеич,- у тебя сколько с собой? У меня вот
трояк. Все, что мне моя зараза на месяц положила.
У Сереги в кармане лежал червонец, который ему утром выдала Антонина,
чтобы он, живя в Дерюгино, ни в чем не нуждался. Дома, он знал, деньги были.
Антонина приехала не с пустыми руками, перед отъездом многое продала. Кроме
того, все, что Серега получил в совхозе за последние две недели, то есть
девяносто пять рублей, он передал жене. Есть, значит, деньги. И нет их,
потому что как после вчерашнего можно заговорить с Антониной на такую тему?
Как втолковать ей, что сейчас эти деньги могут решить дальнейшую судьбу
несчастного Соуса, а самое главное, как доказать ей, что судьбу эту надо
решать ему, Сереге? Ведь, правду сказать, с какой стороны ни взгляни на
этого Соуса, все равно скотина скотиной и то, что он вчера наделал там, в
ресторане, мерзость несусветная. Как же объяснить Антонине ту связь, которая
завязалась между ним, Серегой, и этим Соусом. Еще накануне вчерашнего
разговора можно было попробовать, но теперь это только испортило бы все
дело. Теперь нужно действовать иначе. И Серега решил, что возьмет
недостающую сумму без ведома Антонины, а потом при первой же возможности
восполнит недостачу. Оставив приятелей ожидать его у конторы, Сергей
поспешил домой. Антонину он увидал еще с улицы. Она стирала белье, пристроив
таз на лавке у крыльца. Дочурка тут же подбирала щепочки и складывала их в
кучу.
- Ты чего это вернулся? - удивилась Антонина неожиданному появлению
Сереги.
- Ключ шесть на девять забыл в телогрейке,- выпалил он первое, что
пришло ему в голову.
- Глянь в зеркало перед тем, как уходить, а то пути не будет,-
посоветовала Антонина, не прерывая стирки.
"Поверила,- подумал Серега.- Как все-таки легко обмануть честного
человека. Ну, это уж в последний раз". Стараясь не суетиться, чтобы не
выдать себя как-нибудь, он прошел в комнату, запустил руку под матрац
дочуркиной постели и достал оттуда полиэтиленовый мешочек, в котором
Антонина хранила деньги. То и дело оглядываясь на дверь, Серега отсчитал
семь червонцев, а остальные положил на место.
- Все в порядке? - спросила Антонина, когда он вышел из дому.
- Нашел,- ответил Серега как можно небрежнее и тут вспомнил, что забыл
глянуть в зеркало.
Тем не менее все складывалось как нельзя лучше. Гуляй сразу же одолжил
у знакомого шофера уазик, на котором развозили по клубам кино. До райцентра
домчались за каких-нибудь полчаса, хотя обычно на эту дорогу уходило не
менее сорока пяти минут. И Клавдию застали дома и была она не в таком уж
плохом настроении, какое, по мнению Сереги, у нее должно было быть после
того, что произошло между нею и Соусом.
- Чего в жизни не случается,- сказала она улыбаясь как ни в чем не
бывало, когда Гуляй отдал ей деньги.- Может, по сто граммов?
- Нет,- сказал Гуляй,- После. Если Пашка учует запах, он и
разговаривать с нами не станет. Я его знаю.
Отделение милиции находилось во дворе, напротив райисполкома. Гуляй с
Клавдией пошли выручать товарища, а Серега и Ерофеич остались их ждать на
лавочке возле Доски почета. Не успели они выкурить по сигарете, как явились
спасители и вместе с ними Соус. По всему видно было, что он не только не
переживает свою вину, но еще и гордится чем-то. Шагал он не спеша,
по-хозяйски засунув руки в карманы и с папироской во рту. Ни дать ни взять
какой-нибудь жиган из немого кино. Гуляй был доволен, а Клавдия смущена.
- Ну вот,- сказала она Ерофеичу,- этого охламона выпустили, а мне
нотацию прочли. Нет, зря я его пожалела, надо бы ему впаять годок-другой,
чтобы рукам воли не давал.
- Если меня посадят, кого ты обсчитывать будешь? - огрызнулся Соус.
- Довольно вам лаяться,- вмешался Гуляй,- портить настроение и себе и
людям.
Клавдия сделала вид, что обиделась, и ушла ни с кем не попрощавшись. А
приятели сели в машину и поехали в магазин. Гуляй желал тут же обмыть
счастливое освобождение Соуса, но, кроме Ерофеичева трояка, у него не было
ни гроша. Он уже хотел купить две бутылки плодово-ягодного, но Сepeгa решил
быть великодушным до конца и купил на свои бутылку старки.
- Только я пить не буду,- сказал Серега, передавая бутылку Гуляю.
- То есть как? - насторожился тот.
- Вы пейте, а я поведу машину,- нашелся Серега.
- Ну ты, брат, даешь,- развеселился Гуляй. - Тут тебе не Москва. Тут
главное - на дороге не зевай. А пьяный ты или трезвый - кому какое дело.
Бывает, что один капли в рот не берет, а машину ведет как клизма
какая-нибудь. А другой садится за баранку выпимши, а едет как бог. Ты,
Серега, не боись - я сам поведу.
Последнее препятствие, которое Серега поставил на пути своего падения,
оказалось таким хлипким, что Гуляю достаточно было дыхнуть на него
перегаром, чтобы оно рассыпалось, как тот самый карточный домик, который
считается символом всего непрочного. А может, и не было никакого
препятствия, а только его видимость. Может, Серега слишком много совершил в
этот день, чтобы совершить еще что-то. Так или иначе, но бутылка была
распита на четверых. Затем появилась вторая. Ее почему-то поставил тот самый
шофер, у которого Гуляй одалживал уазик. Пили в Синюхино, в Красновидово и,
наконец, в Дерюгино на жальнике, на крутом берегу реки, где когда-то был
похоронен какой-то Табуретов.
И все, что Серега видел вокруг себя, и все, что слышал, по мере того,
как затуманивалась его голова, наполнялось особым смыслом, набирало
значительности и вдруг растворилось само собой.
Проснулся Серега на чердаке. Он лежал на сене в штормовке и резиновых
сапогах, а рядом нахрапывали Гуляй и Соус - тоже в полном обмундировании. По
всей округе из конца в конец орали что есть мочи петухи.
Серега встал и спустился по приставной лестнице во двор. Видимо, было
еще очень рано, может быть, даже ночь. Он прожил в здешних местах уже
несколько месяцев, но так и не научился различать, когда кончаются серые
ночи и начинаются пасмурные утра. Тихо-тихо, чтобы не залаяла собака, он
открыл калитку и вышел на улицу. Но собака не залаяла, она еще спала в своей
конуре или, может, решила, что все равно хозяева еще спят и никто не оценит
ее усердия. И действительно, вокруг не было ни души. Серега спустился к
речке, нашел мостик и умылся как следует, потом помахал руками, попрыгал,
чтоб согреться.
Возвращаться туда, где он ночевал, ему не хотелось. Значит, нужно было
как-то скоротать время, пока бригада проснется и придет в себя, чтобы начать
работу. Серега насобирал веток, сухих листьев и стал разжигать костер.
Листья быстро прогорали, а ветки никак не занимались. Он уже хотел оставить
это занятие, но тут к нему подошел Гуляй, достал из кармана какие-то
накладные, скомкал их, обложил со всех сторон ветками и поджег. Костер стал
разгораться.
Некоторое время Серега и Гуляй молча смотрели на огонь. Потом Гуляй
спросил:
- Похмеляться будешь?
Серега отрицательно покачал головой.
- Ну вот что,- сказал Гуляй, подсаживаясь поближе к огню.- говори мне
все, как врачу в больнице. Вижу ведь, что у тебя в душе какой-то вредитель
завелся. Таишься, а все одно видно. Так что давай выкладывай, какая там у
тебя повестка дня. Может, по деньгам сокрушаешься, так мы тебе отдадим. И
еще накинем, не сомневайся.
- Мне-то что, Степан Иванович,- ответил Серега.- Жена вот...
- Я так и знал,- перебил его Гуляй.- Ну что они себе позволяют... Вот
иногда так задумаешься, правильно ли живешь? Может, лучше было бы обрасти
семьей, посадить картошку? К детям я ласковый, честное слово, особенно к
пацанам. Подумаешь, подумаешь - нет, как ни крути, а все это не для меня.
Вроде бы и остепениться пора, и бабы хорошие попадаются, особенно из
разводок, но не лежит у меня душа к семейному делу. Женщину понять можно, ей
мужик в хозяйстве нужен, как корова или там, кабан. А нашему брату на кой
хрен все это? Нет, я не за всех говорю, потому что, если правду сказать,
барану живется лучше, чем какому-нибудь волку, его всегда накормят и соли
дадут полизать, но по мне лучше повыть с голодухи, чем позволить таскать
себя за рога. Только ты не подумай, что Гуляй бабам враг. Нет, я их даже
очень жалею и понимаю душевно. За то они меня и любят. А то, что у них
натура хозяйственная, так это очень даже хорошо для общества - каждая баба
своему мужику отдел кадров. Он ей получку, она ему - миску щей. Хошь не
хошь, а, работай.
- У меня жена хорошая,- сказал Серега, которому слова Гуляя не казались
обидными.
- Да знаю,- сказал Гуляй.- Только по мне, чем лучше жена, тем она хуже.
- Это как? - не понял Серега.
- Да очень просто, - как-то криво ухмыльнулся Гуляй.- Есть у меня,
понимаешь, кое-какой опыт семейной жизни. Еще когда я в армии служил, была у
меня одна женщина, по имени Наташа. Она работала медсестрой в больнице.
Сутки, значит, дежурила, а двое дома. Меня это как раз очень устраивало,
потому что я шоферил и свободное время у меня случалось когда придется. А
тут такое удобство - всегда можно заглянуть на огонек, пожрать, погреться и
все такое...
Сынок у нее был лет четырех или пяти, помню, Антоном звали, но она его
определила в детский сад на пятидневку. Но самое главное, не было у нее
никаких таких бабских претензий, чтобы записаться и все такое, хотя она и
знала, что я холостой. Заеду к ней на часок - она довольна, загляну на пять
минут - тоже рада, а бывало, что я и по неделе у нее не появлялся, и не
потому, что не мог вырваться, а просто так... Она это тоже понимала и
скандалов не закатывала, а вязала мне носки. В общем, золото была, а не
баба. И все при ней. Хотя королевой ее никто не считал но мне она нравилась.
Гуляй замолчал, пошарил по карманам, достал пачку "Беломора", закурил,
как будто обдумывал, стоит ли продолжать свой рассказ, или жалел, что вообще
его начал и теперь нужно продолжать.
- Вот,- сказал он наконец или просто выдохнул.- Кончилась, значит, моя
служба. И пришло время ехать домой. Взял я бутылку водки и пришел к Наташе
прощаться. Как сейчас помню: на улице слякоть, не поймешь, то ли дождь со
снегом, то ли снег с дождем, и темень, а мы сидим в тепле и смотрим
телевизор. И вижу, что ей хорошо, как, может быть, никогда в жизни не было.
И я размяк и сказал: "Может, нам с тобой пойти записаться?.." Сказал и
думаю: "Ну, сейчас начнется..." А она только пожала плечами: тебе, мол,
виднее. И никаких тебе соплей, никаких восторгов. Золото, чистое золото.
Достала из буфета бутылку наливки и поставила на стол.
Стали мы с ней жить. Она перво-наперво купила мне габардиновый костюм и
хорошее пальто. А я устроился работать механизатором на автобазу. Прихожу с
работы домой - она меня с обедом ждет, если, конечно, не дежурит, а когда
дежурит - обед на плите. Разогревай и ешь. В квартире все блестит, скатерть
вышитая, занавесочки розовые, на подоконнике цветы... Вижу я, что попал в
хорошие руки, и стало мне, поверишь, как-то не по себе. Чем, думаю, отплачу
тебе, голуба ты моя. Сначала, правда, старался, как мог: не пил, курить
бросил, получку всю приносил без всяких заначек, машинку швейную ей купил,
водил в кино по выходным... А все одно, чувствовал как будто занял у нее до
получки, а отдавать нечем. Дальше - больше. И до того я замучился отдавать
свой Долг, что стала мне моя Наташа хуже врага. Раз пошел и нарочно напился,
как есть в стельку, да еще матюгами ее обложил, а она даже не попрекнула,
как будто так и надо. Тогда я пригласил в ресторан диспетчершу, а после
остался у нее ночевать. Опять получился прокол. Поскучнела моя половина, но
держится молодцом, то есть никаких истерик, никаких скандалов. И стало мне
до того погано, Серега, как будто я весь в блевотине. И решил я бежать.
Продал костюм, пальто, купил ей золотые серьги и духи за шестьдесят
рублей. А сам, пока она была на дежурстве, в чем демобилизовался двинул на
станцию.
- И не жалел потом? - спросил Серега. Рассказ Гуляя навел его на мысли
о собственной судьбе. И мысли эти были не из веселых.
- Не по мне все это,- засмеялся Гуляй бесшабашным смехом.- Не нужно мне
ни золотых, ни серебряных, ни тех, которые из стекла и бетона. За что плачу
- того хочу. Понял?
- Понял,- сказал Серега, хотя не понимал и не хотел понимать Гуляя и
только надеялся, что тот куражится неспроста, а наверно, тоже страдает.
После этого разговора Гуляй и Серега как-то разошлись. Это случается
после того, как люди бывают слишком откровенны между собой. Один стыдится
своей откровенности, а другой чувствует себя обязанным на откровенность
отвечать откровенностью, и оба избегают оставаться наедине. Однако
дальнейшие события снова столкнули их глаза в глаза, и уж тут никто из них
глаз не отвел.
Монтажные работы затянулись на целую неделю. Поначалу трудно было себе
представить, как можно собрать что-нибудь толковое из кучи проводов, железок
и труб. Чертежи, которые прилагались к оборудованию, как оказалось,
предназначались совсем для другого кормоцеха, и только чутье Гуляя и
Серегина рассудительность помогли кое-как разобраться в узлах, но тут
выяснилось, что в комплекте не хватает некоторых мелочей, без которых,
впрочем, нельзя было смонтировать цех. Пришлось еще и послесарничать.
Начинали работать с утра, а кончали затемно.
У Гуляя и в Дерюгино было полно друзей. Каждый вечер он навещал
кого-нибудь из них, за ним увязывался Соус, а иногда и Ерофеич. Приглашали и
Серегу, но он ссылался то на усталость, то на головную боль и оставался в
доме. У хозяина была толстая подшивка журнала "Огонек" за 1964 год. Серега
брал ее в руки и думал о том, как хорошо было бы выбраться хоть на вечерок в
Синохино. Сделать это было нетрудно. Вечером на местную ферму приезжал
трактор с прицепом, чтобы забрать молоко, а утром кто-нибудь непременно
подбросил бы обратно. Но мысль, что Антонина уже обнаружила пропажу денег и
ему предстоит объясниться с ней, удерживала его на месте.
Приятели возвращались поздно и всегда навеселе. Серега слышал, как Соус
отпускал шуточки в его адрес, но притворялся спящим.
Работы оставалось дня на два, когда вдруг оказалось, что в комплекте не
хватает еще и муфты, без которой никак нельзя было закончить монтаж. Гуляй
поехал в Синюхино и вернулся ночью довольный, с муфтой и четырьмя бутылками
"Юбилейной". Соус и Ерофеич проснулись и стали хлопотать насчет закуски.
Разбуженный хозяин выказывал сначала неудовольствие, но после того, как ему
налили стакан, помягчал и даже выставил миску соленых огурцов и буханку
черного хлеба.
Серега спал на самом деле и не сразу понял, что к чему, когда Ерофеич
стал его трясти, приговаривая:
- Будя дрыхнуть, Гуляй гостинцы привез.
Ерофеич говорил шепотом, хотя никто не спал, кроме Сереги, которого он
будил. Но шепот его, казалось, продирался к самому мозгу. Так что ни о каком
сне не могло быть и речи. Не успел Серега очухаться, а перед ним уже стоял
полный стакан водки, накрытый ломтем черного хлеба.
- Давай,- подмигнул Гуляй.- Чтоб у тебя в семействе все ладилось.
Не скажи он этих слов, Серега, может, и выпил бы спросонья, несмотря на
твердое решение не пить больше вообще, которое он после долгих раздумий и
душевных метаний принял накануне. Но слова были сказаны, и подействовали они
как соль на свежую рану. К тому же и тормоза у него еще спали.
Словом, этот тост был произнесен в самый неподходящий момент, то есть в
самый подходящий для ссоры.
- Откуда все это? - спросил Серега.
Он явно не желал пить и спрашивал серьезно. Гуляй сразу почувствовал в
его голосе вызов и тут же решил принять его.
- От верблюда,- сказал он насмешливо.- Много будешь знать - скоро
устанешь скакать.
- Если у тебя есть деньги,- сказал Серега, стараясь держаться с
достоинством,- то отдай мне, пожалуйста, мои семьдесят рублей.- Мне сейчас
очень нужно...
- Вот тебе рупь,- сказал Гуляй, подвигая ему свой стакан.
- А вот еще два червонца,- он поставил перед Серегой три непочатых
бутылки.- По ресторанной цене, там на этикетках штампы - можешь проверить.
Остальное получишь, как закроем наряд.
- Туда же,- сказал Соус, поднял свой стакан, подумал и поставил его на
место.- Подавись.- Ой, беда, беда...- пропел Ерофеич.- Не с того ты
начинаешь свою жизнь, Сергей, не с того. Товарищи к тебе с душой, а ты
так-то вот... Мордой об стол,- аккуратно, чтобы не расплескать водку, он
поднял свой стакан над столом и переставил ближе к Сереге.
- Сука ты,- сказал Соус.- Дать тебе промеж глаз и дело с концом.
- Нет, Соус,- сказал Гуляй с едва заметной усмешкой.- Ты не прав. Разве
он виноват? Это уж от природы - либо человек как человек, либо жлоб. А если
у него заместо души мошна, то как ни хоти он казаться человеком, все одно
рано или поздно расколется. Правду сказать, мне с самого начала показалось,
будто он нами не доволен. Но думаю, привыкает парень к новому месту и новым
людям. А оказывается, мы ему поперек дороги стали. Извини, брат, мы
посторонимся. И винить тебя не будем. Слышь, Соус, ты его не ругай. Его не
ругать, а жалеть надо. Может, он и сам себе не рад.
С этими словами Гуляй вышел из-за стола и стал укладываться спать. Соус
и Ерофеич хоть и с" сожалением, но последовали его примеру, а Серега остался
сидеть в окружении стаканов и бутылок.
Он думал, что совершил сейчас ужасную подлость, обидел людей, которые в
общем-то хорошо к нему относились. Получилось, как будто ему протягивали
руку для дружеского рукопожатия, а он оттолкнул ее, как какой-нибудь дикарь.
"Как исправить свой промах? Как сказать этим людям, что он никого не
хотел обижать? Как объяснить им, что он не скупердяй какой-нибудь и не
чистоплюй, а такой же простой трудяга, как они?" - эти вопросы не давали
покоя Сереге, так как из-за разлада с артелью жизнь его в Дерюгино стала
невыносимой.
После злополучного ночного столкновения Соус вообще перестал с ним
разговаривать. Работал он, как говорится, на подхвате: подтаскивал,
поддерживал, подлаживал, то есть фактически обслуживал Серегу, который
собирал узлы. И если прежде он делал это довольно сносно и со всякими
шуточками-прибауточками, то теперь, потеряв всякую сноровку, то и дело
норовил уронить Сереге на ноги трубу или защемить ему руку каким-нибудь
кожухом.
Ерофеич избегал обращаться к Сереге прямо, но общался с ним с помощью
отвлеченных, казалось бы, фраз: "Нет ли там отвертки?", "Интересно, сколько
уже натикало?" или "Молоточком бы здесь вдарить". Серега подавал ему
отвертку, протягивал болт, ударял молотком по тому гвоздю, на который
Ерофеич показывал, и все это делал молча, потому что слов от него не
требовалось.
И только Гуляй относился к Сереге почти как раньше, то есть советовался
с ним во время работы, угощал папиросами и при этом, как обычно, называл по
имени. Лишь иногда, когда он в сторонке беседовал с Соусом или Ерофеичем,
Серега ловил его взгляд и кривую усмешку, но ни ненависти, ни даже осуждения
в том взгляде не было, не было в нем и презрения, а только жалость. И этот
взгляд мучил Серегу более, нежели открытая вражда Соуса или показная
надменность Ерофеича. Потому что для гордого человека нет ничего
унизительнее жалости. А Серега, несмотря на свою покладистость, был
человеком гордым. И именно гордость, а не ее отсутствие, вывела Серегу из
глупого, положения, в котором он оказался.
А случилось это так. Накануне сдачи объекта Гуляй опять куда-то исчез.
Вернулся он только утром, приехал на чьем-то самосвале трезвый, или почти
трезвый, вынул из кармана деньги и протянул их Сереге.
- Считай. Здесь сто. Это должок. С процентами, как положено. А по
наряду само собой...
- Сто? - не понял Серега.
- С процентами,- пояснил Гуляй с ухмылкой.- Бери, бери, жена спасибо
скажет.
- Сто? - переспросил Серега.
- Пересчитай,- сказал Гуляй.
Аккуратно загибая углы пятерок и червонцев, Серега пересчитал деньги,
достал из пачки десятку, проверил ее на свет, вложил обратно. Потом вдруг
разорвал всю пачку пополам, бросил обрывки к ногам Гуляя и пошел работать.
- Дурак,- сказал Соус, который при всем при этом присутствовал, и стал
собирать обрывки.- Подделка и порча государственных казначейских билетов
карается законом...
- Заткнись,- оборвал его Гуляй.- Я бы то же самое сделал.
Теперь уже выяснять отношения пришел черед Гуляя. Однако для него это,
как оказалось, не составляло труда. Не долго думая, он послал Соуса в
Синюхино, чтобы на склеенные деньги купить всего, для того чтобы закатить
пир, если не на весь мир, то такой, какой бы запомнился дерюгинцам на долгие