Страница:
-- Откуль там нашему-то быть?
-- Заблудился, небось, и палит со страху, как вы палили по мне. Эй,
славянин! -- громко крикнул сержант. В ответ из затемнения речных кустов так
уверенно шаркнула очередь, что Мансурова и спутников его мгновенно нынесло
из поймы Черевинки. Тут же от устья речки окапывающиеся там бойцы влепили по
пулемету из винтовок. В кустах кто-то вскрикнул, заблеял, пулемет умолк.
Мансуров с солдатами рванул от речки подальше. Запоздало секанула по
ним автоматная очередь, и потом еще лупили то там, то тут вдоль речки
обеспокоенные немцы, но на берег, к воде не совались. В речке поредело
грохотали взрывы. Иногда они угадывали по верху, и тогда с яра сыпало
каменьями, комьями земли и что-то долго шлепалось в воду. Работала десятая
батарея. С левого берега устало, как бы по обязанности, рассредоточение вела
огонь дежурная батарея дивизиона девятой бригады, по рву, по высоте Сто,
мешая противнику спать, подвозить боеприпасы, собирать раненых и убитых.
Шестаков спустил лодку ниже устья Черевинки, приткнул ее за мыском,
обросшим заострившейся от инея осокой, по кромке уже сопревшей и полегшей. С
берега лодку не видно, а с воздуха, если самолеты заметят, -- расщепают.
"Ну да сослужило корыто боевую службу, и на том спасибо!"
Не знал, не ведал в ту минуту Шестаков, чего и сколько доведется ему
изведать из-за гнилого этого челна. Пока же он с облегчением вернулся под
яр, где, всхрапывая, работали лопатками несколько бойцов. Бойцы все
появлялись и появлялись из огня-полымя, будто нюхом чуя своих и что есть в
этом месте командир. Без командира на войне, как в глухой тайге без
проводника, -- одиноко, заблудно. Еще больше удивился Лешка, обнаружив, что,
глубже вкапываясь в яр, солдаты делают норки наподобие стрижиных.
"Ну, война! Ну, война! -- ахнул Лешка. -- Ведь никто не учил, не школил
-- сами смекнули, какой тут профиль щелей требуется".
Он и себе принялся долбить норку, позаимствовав лопату у тяжело
сопевшего, пожилого бойца. Как оказалось из разговора, который вели они
приглушенным шепотом, Финифатьев родом с Вологодчины, из села Кобылино,
колхоз он, как парторг, поспособствовал назвать имени "Клары Цеткиной".
Переправлялся он с отделением боепитания на смоляном, полукилевом баркасе,
заранее построенном под руководством самого же Финифатьева -- потомственного
рыбака с Бела озера, да и то с северного его краю, где ни огурцов, ни
помидоров не росло, даже картошки с редькой не каждый год удавались из-за
излишней сырости и ранних холодов. И мудрый Финифатьев чуть было не привел
баркас, полный боеприпасов, к цели, потому что не спешил с ним. Дождавшись,
когда полки затеют заварушку на берегу, устремятся в овраги, в схватке
сойдутся вплотную с противником, он и прошмыгнет с судном из-за охвостья
острова.
Кто же знал, что эти гады зажгут остров, что опечков песчаных в протоке
-- что лягух на вологодском болоте. Посадил баркас Финифатьев и был
вскорости с судном обнаружен. Уж и задали им жизни. Уж и потешились фрицы!
Однако люди с баркаса убегали из-под огня в полной боевой готовности, с
личным оружием, с лопатами и еще даже прихватили с собой пулемет, ящик
патронов да ящик гранат.
Хоть и говорил Финифатьев, стараясь это делать как можно тише, майор
все же услышал его круглый, сыпучий говорок.
-- Эй, солдат! Как тебя? -- позвал его майор.
-- Финифатьев я. Сержант. Вы кто будете?
-- Майор Зарубин. Александр Васильевич. Родом буду владимирский, сосед
ваш.
-- Сосе-ед?!
-- Как баркас доставлять будем? Без боеприпасов нам тут конец. Утро
скоро...
-- То-то и беда, что утро. Немец приутих. Утомился расстреливать русско
войско. Отдохнувши, примется добивать на суше...
Помолчали.
-- Бог даст туману, -- выпыхтел Финифатьев.
-- Коммунист, небось, а приперло -- и к Богу.
-- Да будь ты хоть раскоммунист, к кому жа человеку адресоваться над
самою-то бездной. Не к Мусенку жа...
"Проницательный народ -- эти вологодские", -- сморщился Зарубин и,
ворохнувшись, простонал.
-- Ранены? -- майор не ответил. Финифатьев пощупал его быстрыми
пальцами, озаботился: -- Э-э, да в мокре... Не дело, не дело это. Счас я,
счас. Как знал, шинельку сберег. Над головой ташшыл, и... баркаса не кинул.
-- Финифатьев завернул майора в свою шинель, мокрую набросил на себя --
пусть сохнет на теле -- больше негде сушиться одежде. -- А я -- мужик
горячий, хоть и северной. Шестерых робят вгорячах сотворил!.. Ишшо бы дюжину
слепил, да харч-то в колхозе какой. -- Финифатьев колоколил, но о деле не
забывал. -- Э-эй, робяты! Промыслите товаришшу майору сухой подстилки.
-- Сейчас бы нам полковника Бескапустина промыслить, -- тоскливо сказал
майор. И все притихли, первый раз за ночь оглядываясь вокруг и понимая, что
со слабым, сбродным прикрытием, как рассветет, им тут придет хана.
Догорала на острове растительность и земля, выхватывая отсветами
покинуто темнеющий баркас. Уже не слаженно, угрюмо и разрозненно била из-за
реки артиллерия, и, почти не отмечаемые слухом, рвались снаряды по-за
берегом. По воде брызгало и брызгало пулями. Слабые крики доносились из
тьмы. Трассирующие пули, играя рыбками, погружались вглубь. На левом берегу,
за рекой, краснея угольками, светился горящий хутор, запутывая обозначение
наших частей, провоцируя артогонь по догорающим остаткам человеческого
прибежища.
Под навесом яра прижало белесый чад разрывов, угарно-вкрадчивым духом
тротила забивало дыхание. Но от реки, от взбаламученной воды наплывала
холодная сырость. По камешнику, по прибрежной осоке, проявляясь блеском во
тьме, начала проступать холодная роса. Сделалось легче дышать, ненадолго
обозначились вверху предутренние, мелко мерцающие звезды и ноготок луны.
Явление Божиих небес потрясло людей на плацдарме своей невозмутимостью и
постоянством. Многим уже казалось, что все в мире пережило катастрофу, все
перевернулось вверх тормашкой, рассыпалось, задохнулось и само небо истекло.
А оно живо! Значит, и мир жив! Значит, оторвало от земли, будто льдинку,
клок этого желто-бурого берега и несет в гибелью веющее пространство.
-- Морось пошла, туману Бог даст, -- ворковал поблизости вологодский
мужик, -- ну и што, што месяц. Осень на дворе, холод на утре. Будет, будет
морок...
Майор Зарубин угрелся, начал задремывать под говорок общительного
белозерского мужика, но опять поднялась заполошная стрельба, послышалось:
"Да не палите вы, не палите, дураки!"
Загрохотали кованые каблуки ботинок по камешнику в речке. С немецким
постоянством полоснуло по камням, взвизгнули пули, взъерошило воду в реке.
Дежурный пулеметчик бескапустинцев, а им оказался Леха Булдаков, врезал
ответно по огоньку немецкого пулемета -- в пойме послышался собачий вой.
-- У бар бороды не бывает! -- удовлетворенно молвил пулеметчик.
Финифатьев, только что взывавший к Богу, ласково запел:
-- Так их, Олеха! Так их, курвов!
Булдаков тут же потребовал у Финифатьева закурить. Он всегда, как
только начальник его похвалит, немедленно требует от него вознаграждения.
-- Где жа я те курево-то возьму, Олеха?
-- Не мое дело! Ты -- командир. Обеспечь! Пользуясь замешательством,
возникшим на ближней огневой точке противника, ручей перебежало несколько
человек. Треск и скрип слышно было -- вроде бы как крутилась связистская
катушка. Человек бухнулся в нишу к майору.
-- Мансуров?
-- Я. Жив. Все живы. Вы, товарищ майор, как? -- увидев, что майор
поднят повыше, лежит в норе на полынной подстилке и в сухой шинели, Мансуров
удовлетворенно произнес: -- Добро! Вот это добро! -- Сам же, повозившись на
земле, по-деловому уже доложил: -- Товарищ майор, связь с командиром полка
установлена. Пехота дала конец. И еще я прикрытие привел, небольшое,
правда...
-- Да! -- вскинулся майор Зарубин, забыв, что он в норе, и ударившись
об осыпающийся потолок, толкнулся боком во что-то твердое, от боли все
померкнуло у него в глазах.
Мансуров, стоя с протянутой трубкой, нашарил майора в норке.
-- Да лежите вы, лежите. Полковник ждет. Майор принял холодными,
дрожащими пальцами железную трубку с деревянной ручкой и на лету, на ходу
уяснил: старый трофейный аппарат, -- и, прежде чем нажать на клапан,
прокашлялся и с неловкой мужицкой хрипотцой начал:
-- Ну, Мансуров! Ну, дорогой Иван, если выживем...
-- Да что там? -- отмахнулся Мансуров, -- скорее говорите.
Полковник Бескапустин, как выяснилось, был от ручья не так уж и далеко,
и от немцев близко -- метрах в двухстах всего. Сплошной линии обороны нет,
да в этих оврагах ее и не будет. Сперва немцы забрасывали штаб гранатами.
Комполка с остатками штаба устроился на глиняном уступе -- и Бог миловал --
ни одной гранаты на уступ не залетело, все скатываются на дно оврага, там и
рвутся. Но по оврагам валом валит переплавляющееся войско, немцы боятся
застрять на берегу, остаться в тылу, отходят -- к утру будет легче.
-- Словом, медведя поймали. Надо бы шкуру делить, да он не пускает, --
мрачно пошутил комполка Бескапустин.
Майор Зарубин доложил о себе. Оказалось, что находится он с
артиллеристами и подсоединившимися к ним пехотинцами, если смотреть от реки,
-- на самом краю правого фланга плацдарма и, вероятно, его-то правый фланг в
первую очередь и шуранут немцы -- чтобы не дать расширяться плацдарму за
речку Черевинку. Пехоту же, просачивающуюся по оврагам, немцы всерьез не
принимают, знают, что с боеприпасами там жидко, и вообще, немцы, кажется,
собою довольны -- считают переправу сорванной и скинуть в воду жиденькие
соединения русских собираются, как только отдохнут-передохнут.
-- А нам бы баркас, барка-ас к берегу просунуть! -- простонал
Бескапустин. -- В нем наше спасение. Что мы без боеприпасов? Прикладами бить
врага лишь в кино сподручно.
-- Ваш сержант Бога молит о тумане, коммунист, между прочим, и потому
его молитва действенна.
-- Ой, майор, майор, шуточки твои... Как бы тебя на ту сторону
отправить?
-- Это исключено. У меня в полку нет заместителя, я сам заместитель. Да
и плыть не на чем. Говорите наметки на карте. Сигналы ракет те же? Я должен
знать, где сейчас наши.
Бескапустин передал данные, в заключение фукнул носом:
-- Как это не на чем плыть? У вас же лодка!
-- О, Господи! Лодка! Посмотрели бы на нее...
-- А, между прочим, почти все наши славяне о ней знают -- это такая им
моральная поддержка.
-- Ладно, полковник. Как Щусь? Как его группа?
-- Там все в порядке. Там задача выполняется четко. В это время в том
месте, откуда говорил полковник Бескапустин, поднялась пальба, сыпучая,
автоматная. Но щелкали и из пистолета, ахнул карабин.
-- Стоп! Не стрелять! Что за банда? -- забыв отпустить клапан трубки
телефона, заорал Бескапустин, -- фашистов тешите? Темно! Темно! А нам
светло?! Докладывайте!
Телефон замолк. Не отпуская трубки от уха, майор попросил развернуть
ему карту и посветить фонариком. И хотя свет фонарика только мелькнул, тут
же на берег с шипением и воем прилетело несколько мелких мин, часть из них
разорвалась в воде, пара, по-поросячьи взвизгнув, жахнула на камнях, и
какому-то стрелку до крови рассекло лицо каменной крошкой, работать-то все
равно надо было.
-- Осторожнее с огнем, робяты! -- предупредил Финифатьев. -- Не сердите
уж его, окаянного. Он и без того злобнее крысы...
Неловко ворочаясь в щели, тыча пляшущим циркулем в намокшую карту,
майор производил расчеты. Мансуров с тревогой наблюдал, как подсыхает, вроде
бы меньше делается лицо майора, под глазами, над верхней губой и у ноздрей,
на лице уже и земля выступает.
"Пропадает Александр Васильевич... пропадет, если застрянем здесь..."
Набросав цифры расчетов на розовенькой, тоже мокрой бумажке, майор
бессильно отвалился на земляную стену щекой.
-- Вызывай наших, Мансуров. Я пока отдышусь маленько.
Но, удивительное дело, как только майор заговорил с начальником штаба
полка Понайотовым, начал передавать координаты, делать наметки переднего
края, голос его окреп, все команды были кратки, деловиты, веками
отработанные артиллерией, и после, когда Зарубин говорил с командирами
батарей своего полка и с командирами девятой бригады, заказывая артналет на
утро, чтобы под прикрытием его утащить с отмели баркас, то и вовсе не
угадать было, что он едва живой. Но комбриг девятой хорошо знал Зарубина и,
когда кончился официальный разговор, спросил:
-- Тяжело тебе, Александр Васильевич?
Майор Зарубин насупился, запокашливал:
-- Всем здесь тяжело. Извините, мне срочно с хозяином надо связаться.
Чего-то у них там стряслось...
-- Все мы тут не спим, все переживаем за вас.
Командир девятой бригады не был сентиментальным человеком, на нежности
вообще не гораздый, и если уж повело его на такое...
-- Спасибо, спасибо! -- перебил комбрига Зарубин. -- Всем спасибо! Если
бы не артиллерия... -- майор знал, что во всех дивизионах, на всех батареях
сейчас телефонисты сняли трубки с голов, нажали на клапаны: все бойцы и
командиры бригады слушали с плацдарма тихий голос заместителя командира
артполка, радуясь, что он жив, что живы хоть и не все,
артиллеристы-управленцы исправно ведут свое дело, держатся за клочок родной
земли за рекой, с которого, может быть, и начнется окончательный разгром
врага. Если он тут не удержится, то негде ему зацепиться, до самой до
Польши, до реки Вислы не будет больше таких могучих водных преград.
-- Слушай! -- возбужденно закричал Бескапустин Зарубину. -- Все ты, в
общем, правильно наметил, остальное уточним утром. Сейчас главное -- не
бродить и по своим не стрелять. Твои художники-пушкари напали тут на нас! И
чуть не перестреляли...
-- Какие пушкари?
-- Да твои. Они, брат, навоевались досыта, у немцев в тылу были, все
тебя искали. Во, нюх! Один из них как узнал, где ты и что ранен, чуть было
не зарыдал...
Ох и не любил майор Зарубин весельчаков и говорунов, да еще когда не к
разу и не к месту. Происходя из володимирских богомазов, обожал все вокруг
тихое, сосредоточенное, благостное и оттого не совсем вежливо оборвал
полковника:
-- Дайте, пожалуйста, старшего.
-- Даю, даю. Вон руку тянет, дрожмя дрожит, художник. Больше фашиста
тебя боится.
"Да что это с ним? -- снова поморщился майор Зарубин, слушая трескотню
комполка, -- отчего это он взвинчен так? Уж не беду ли чует?"
-- Товарищ майор! -- ликующим голосом, твердо напирая на "щ", закричал
лейтенант Боровиков -- командир взвода управления артполка, правая рука
майора. -- А мы думали...
-- Меня мало интересует, что вы там думали, -- сухо заметил Зарубин, --
немедленно явиться сюда! Вычислитель жив?
-- Жив, жив! А мы, понимаешь, ищем, ищем...
-- Прекратить болтовню, берегом к устью речки! Бегом! Слышите -- бегом!
И не палите -- здесь везде народ.
-- Есть! Есть, товарищ майор!
"Ишь, восторженный беглец! -- усмехнулся майор, и внутри у него
потеплело. -- Так радехонек, что и строгости не чует..." -- Навстречу
артиллеристам был выслан все тот же неизносимый, верткий и башковитый вояка
Мансуров. -- "Чего доброго, попадут не под немецкий, так под наш пулемет..."
-- Искать штаб полка надо с берега. Заходите в устье каждого оврага.
Далеко от берега штаб уйти не должен -- времени не было, да и на немцев в
оврагах немудрено нарваться.
"Резонно!" -- хотел поддержать майора Мансуров. Майор, видать, забыл,
что сержант побывал уже у Бескапустина. Но когда тут разбираться. Втроем они
побежали, заныряли от взрывов по берегу, густо и бестолково населенному, --
переправлялись все новые и новые подразделения, толкались, искали друг
друга, падали под пулями. Артиллерийские снаряды со стороны немцев на берег
почти не попадали, большей частью рвались в воде, оплюхивая берег холодными
ворохами, грязью и каменьями. Но минометы клали мины сплошь по цели -- в
людскую гущу.
-- Уходите из-под огня в овраги. В овраги уходите! -- не выдержав,
закричал Мансуров, зверьком скользя под самым навесом яра. И по берегу эхом
повторилось: в овраги, в овраги -- суда! Суда! -- звали верные помощники
Мансурова, с ночи к нему прилепившиеся, -- вояки они были уже тертые,
кричали вновь переправившимся бойцам наметом проходить густо
простреливаемые, широкозевые, дымящиеся устья оврагов, в расщелье одного,
совсем и неглубокого овражка запали: -- суда, суда, товарищ сержант! --
позвали и передали из рук в руки телефонный провод. -- "Может, немецкий?" --
не веря в удачу, засомневался Мансуров.
-- Щас узнаем, -- прошептал один и, чуть посунувшись, громче позвал: --
Эй, постовой! Есть ты тута?
-- Е-э-эсь! Да не стреляйте! Не стреляйте! Что это за беда? Со всех
сторон все палят. Кто такие?
-- Бескапустинцы!
-- Тогда валяйте сюда. Да не стреляйте, говорю, перемать вашу! --
ворчал в углублении оврага дежурный. -- Головы поднять не дают, кроют и
кроют... -- И дальше, куда-то в притемненный закоулок оврага доложил; --
Товарищ полковник, тут снова наши причапали!
На утре, пока еще не взошло солнце, бескапустинцы волокли по мелкой
протоке, можно сказать, по жидкой грязце, продырявленный, щепой ощерившийся
баркас. Немцы вслепую били по протоке и по острову из минометов. На острове
все еще чадно, удушливо дымилась земля, тлели в золе корешки и кучами
желтели треснувшие от огня, изорванные трупы людей.
"О, Господи, Господи!" -- занес Финифатьев руку для крестного знамения
и не донес, опять вспомнил, что партия не велит ему креститься ни при каких
обстоятельствах.
-- И экое вот люди с людями утворяют? -- угрюмо молвил пожилой солдат
Ероха. Он не успел кончить фразу: и баркас, и бригаду солдат-бурлаков
накрыло минами из закрепившегося ночью за бугром высоты Сто пламя
изрыгнувшего шестистволь- ного миномета. Бурлаки-солдаты попадали в грязь,
под борт баркаса, дождались, пока перестанет шлепаться сверху поднятая в
воздух жижа и почти по воздуху понесли полуразбитую посудину, из которой в
пробоины лилась мутная вода. В грязи осталось трое только что убитых солдат.
Один солдат, катаясь в грязи, пытался звать: "Братцы! Братцы..."
Задернули баркас под яр, передохнули. Допотопной, ослизлой тварью из
протоки на берег лез раненый. На камнях сморился. Подтащили его в затень,
засунули в пустую земляную ячейку -- может, какие санитары подберут. Да
что-то не видно санитаров на плацдарме и не слышно никакой медицины. Ни
политруков, ни агитаторов, никакой шелупени не видно и не слышно. Бойцы
взняли на горбы по ящику с патронами и гранатами, мокрый мешок с хлебом,
оставив постового возле баркаса, поволоклись к месторасположению штаба
полка. Комполка Авдей Кондратьевич Бескапустин недавно прикорнул, но его
разбудили. Узнав о баркасе, обрадовался.
-- Скорее, скорее перетаскивать груз, иначе разнюхают, навалятся и все
добро растащат. Всякие тут художники отираются. Часть боеприпасов и немного
хлеба напрямки к Зарубину.
-- А где напарник раненого Ерохи? Родионом, кажись, зовут?
Родька, с разбитым, черно провалившимся ртом, со слипшимися от крови
губами, немо откликнулся. Ему обсказали о друге его, Ерохе, и он увязался с
командой носить боеприпасы. Вынул Ерофея из норы. Солдат уже начал остывать.
Родион обмыл и вытер тряпицей лицо погибшего напарника, руками прикопал его
в раскрошенных взрывами комках глины. Почуяв на берегу возню и шлепанье,
немцы все плотнее и плотнее к навесу яра пускали мины и, не переставая,
лупили в протоку, в мертвый остров. Одной, совсем уж шалой миной взрыхлило и
откинуло сухую глину на прикопанном солдате, обнажило грязное, мокрое
туловище Ерохи. Родька покачал головой, взвалил на горб угластый ящик с
патронами и двинулся следом за удаляющейся командой.
По берегу, где кучно, где вразброс, валялись сотни трупов, иные
разорваны в клочья, иные вроде бы прикорнули меж камешков, в щетине осоки.
Что тут мог значить один упокоенный солдатик? Он-то уже не знает --
похоронен, прибран ли -- ничего не чувствует, не ведает, не боится.
На восходе солнца из тумана выплыла тихая лодка. В ней были две девки:
одна на корме с веслом, другая на лопашнах. Лодка пристала в устье речки
Черевинки, девки представились; Неля и Фая, приплыли за ранеными. Могут
взять пятерых. Велено в первую очередь погрузить майора Зарубина. Приказ
самого генерала Лахонина.
-- Где он есть, этот Зарубин?
Фая и Неля очень боялись, что из медпункта, развернутого на
противоположном берегу, славяне все разворуют, да приказ есть приказ --
велено раненого взять, значит, надо брать.
-- Здесь я, здесь, -- отозвался майор из ниши. -- Грузите раненых,
девушки, самых тяжелых берите. А я еще ничего, да и замениться некем. Я
подожду.
-- Ну, как знаете, -- сказала Нелька, сидя на корточках под яром,
покуривая толсто скрученную цигарку.
У лодки распоряжалась Фая -- прибранная, черноглазая девушка в побитых,
но все равно красиво облегающих икры сапожках. Возле нее уже хлопотал,
помогал не помогал, но балаболил: "У бар бороды не бывает", -- Леха
Булдаков, однако скоро убедился, что не будет ему здесь успеху, подсел к
Нельке:
-- Дала бы ты мне закурить, подруга, а то так жрать хочется, аж
ночевать негде... -- Нелька, наблюдая одним глазом за тем, что делается
возле лодки, другим прошлась по Лехе -- наглая, широкоротая рожа, нос
картофелиной рос да ножкой гриба подосиновика оборотился, еще и молотили на
этой роже чего-то, скорее всего бобы. Но что-то есть в этом ухаре и
привлекательное, располагающее, да разбираться недосуг. Нелька сунула
пластмассовую немецкую коробку с махоркой Булдакову: "Отсыпь", -- и
объявила, что может взять еще одного человека, если он управится на гребях и
заменит ее. Гребцов нашлось более, чем надо, -- брели, ползли, ковыляли.
-- Нужен мужик покрепче! -- властно сказала Нелька и, сдернув с себя
плащ-палатку, укрыла ею раненых. Сделалось видно теплую безрукавку, из-под
которой торчали погоны с двумя звездочками и кончик побелевшей кожаной
кобуры.
"Лейтенант!" -- отметил Леха Булдаков и с сожалением вспомнил, что
лейтенанта еще никогда в жизни не пробовал и попробует ли, на этом плацдарме
положительно не решишь.
-- Так, значит, не поплывете, товарищ майор? -- занеся ногу над бортом
лодки, переспросила Нелька и, услышав что-то неразборчивое, мимоходно
бросила: -- Ну, как знаете! -- и под нос себе: -- герой, едрена мать. А ну,
кавалер, толкни! -- приказала она Булдакову.
"Во, баба! Во, бомбандир!.. Ну нету время поближе познакомиться" --
наваливаясь на лодку, мотал головой Булдаков.
Как только тяжело груженная лодка зашорохтела по камешнику, из поймы
ручья ударил пулемет, да, слава Богу, выше и дальше. Ни Фая на корме, ни
Нелька, державшая на коленях раненного в голову лейтенанта, из тех еще, что
переправились далеким-далеким днем со взводом, -- даже не шевельнулись, не
поклонились визгнувшим над ними пулям. Эти девицы видали виды, пережили
кое-что и похлеще пулеметного огня.
-- Не чеши муде-то, не чеши, -- проворчал из-под земли Финифатьев, --
девкам плавать да плавать, пулемет мешат. Што как заденет?
-- Де-эд, я один на фронте? Хер с им, с тем пулеметом!
-- Хер с им, хер с им! А сам перед ей хвост распустил: "У бар бороды не
бывает, у бар бороды не бывает...".
-- И не зря! Табачком вот разжился! Она б тут на часок обопнулась, дак
и ишшо че-нить выпросил бы.
-- Ox, ox! Так уж бы вот и выпросил?! Вопше-то про тебя, видать,
сказано, хоть ты и беспартейнай: "Нет таких крепостей, каки бы большевики не
взяли!" Давай суды табак, в кисет ссыплю. А то выжрешь весь и станешь бычки
по берегу собирать.
-- Насобираешь тута! Де-эд, в кишках вой -- жрать охота.
-- А поди, поди по речке, рыбки пособирай, яблочков, пулемет-то попутно
и засечешь.
-- Де-эд, а убьют.
-- Ково-о-о? Тебя? Не смеши-ко ты ие, она и так смешна.
-- Де-эд, ково ие-то, поясни.
-- Я те, маньдюку, поясню, я те поясню. Рыбки насбираш, сварим, пока
туман, у меня сольца припрятана.
-- Э-эх, де-эд, дед, никакого в тебе сочувствия. Сплотатор ты, хоть и
коммунист. -- С этими словами Булдаков, закинув винтовку на плечо, проворно
юркнул за выступ яра. Оказавшись в речке Черевинке, зорко огляделся, еще
бросок сделал -- и никто бы сейчас не узнал в этом, еще минуту назад ваньку
валявшем, оболтусе, лениво препиравшемся со своим напарником, того парня,
что вроде бы и в росте убавился и кошачьи-гибок, стремителен сделался.
Через полчаса он вернулся, бросил вещмешок к ногам Финифатьева, упал
спиной к осыпи, выпустил дух: "У-уффф! Ну, война..."
В мешке Финифатьев обнаружил все ту же падалицу груш и яблок, что
реденько выкатывала Черевинка к устью, и сразу тогда бросалось несколько
человек за теми яблочками, и не одного человека уж убило. В кармашке рюкзака
пригоршни две малявок и усачей было, красноперый голавлик тут выглядел
великаном. Среди падалицы обнаружилось даже несколько картофелин, Финифатьев
возликовал:
-- Олех! А картошки-те где взял? Бог послал, аль по огородам лазал?
-- Бог, Бог... Он пошлет!.. Ручей этот вершиной задевает край деревни.
Бомбами из огородов закинуло плоды. Я подобрал. А пулемет не нашел. Молчит,
падлюка! Нажрался и спит, небось. А тут голодный воюй и промышляй, лодка
приплывет -- палить начнет. Ты вот командир боевой, нет, чтобы шумнуть тута,
немца потревожить, залез в землю и бздишь горохом.
-- Хорошо бы горохом-то -- фриц бы сразу отступил. Финифатьев гоношился
под яром, огонек разводил, препирался с Булгаковым -- добытчик будь здоров
-- этакого на всем фронте поискать! Но уж богохульник, но уж грубиян!.. "Дак
че с ево возьмешь? Он с детства без догляду, родом аж из самой-самой
холоднющей Сибири, из Покровки какой-то, где, судя по всему, одни только
-- Заблудился, небось, и палит со страху, как вы палили по мне. Эй,
славянин! -- громко крикнул сержант. В ответ из затемнения речных кустов так
уверенно шаркнула очередь, что Мансурова и спутников его мгновенно нынесло
из поймы Черевинки. Тут же от устья речки окапывающиеся там бойцы влепили по
пулемету из винтовок. В кустах кто-то вскрикнул, заблеял, пулемет умолк.
Мансуров с солдатами рванул от речки подальше. Запоздало секанула по
ним автоматная очередь, и потом еще лупили то там, то тут вдоль речки
обеспокоенные немцы, но на берег, к воде не совались. В речке поредело
грохотали взрывы. Иногда они угадывали по верху, и тогда с яра сыпало
каменьями, комьями земли и что-то долго шлепалось в воду. Работала десятая
батарея. С левого берега устало, как бы по обязанности, рассредоточение вела
огонь дежурная батарея дивизиона девятой бригады, по рву, по высоте Сто,
мешая противнику спать, подвозить боеприпасы, собирать раненых и убитых.
Шестаков спустил лодку ниже устья Черевинки, приткнул ее за мыском,
обросшим заострившейся от инея осокой, по кромке уже сопревшей и полегшей. С
берега лодку не видно, а с воздуха, если самолеты заметят, -- расщепают.
"Ну да сослужило корыто боевую службу, и на том спасибо!"
Не знал, не ведал в ту минуту Шестаков, чего и сколько доведется ему
изведать из-за гнилого этого челна. Пока же он с облегчением вернулся под
яр, где, всхрапывая, работали лопатками несколько бойцов. Бойцы все
появлялись и появлялись из огня-полымя, будто нюхом чуя своих и что есть в
этом месте командир. Без командира на войне, как в глухой тайге без
проводника, -- одиноко, заблудно. Еще больше удивился Лешка, обнаружив, что,
глубже вкапываясь в яр, солдаты делают норки наподобие стрижиных.
"Ну, война! Ну, война! -- ахнул Лешка. -- Ведь никто не учил, не школил
-- сами смекнули, какой тут профиль щелей требуется".
Он и себе принялся долбить норку, позаимствовав лопату у тяжело
сопевшего, пожилого бойца. Как оказалось из разговора, который вели они
приглушенным шепотом, Финифатьев родом с Вологодчины, из села Кобылино,
колхоз он, как парторг, поспособствовал назвать имени "Клары Цеткиной".
Переправлялся он с отделением боепитания на смоляном, полукилевом баркасе,
заранее построенном под руководством самого же Финифатьева -- потомственного
рыбака с Бела озера, да и то с северного его краю, где ни огурцов, ни
помидоров не росло, даже картошки с редькой не каждый год удавались из-за
излишней сырости и ранних холодов. И мудрый Финифатьев чуть было не привел
баркас, полный боеприпасов, к цели, потому что не спешил с ним. Дождавшись,
когда полки затеют заварушку на берегу, устремятся в овраги, в схватке
сойдутся вплотную с противником, он и прошмыгнет с судном из-за охвостья
острова.
Кто же знал, что эти гады зажгут остров, что опечков песчаных в протоке
-- что лягух на вологодском болоте. Посадил баркас Финифатьев и был
вскорости с судном обнаружен. Уж и задали им жизни. Уж и потешились фрицы!
Однако люди с баркаса убегали из-под огня в полной боевой готовности, с
личным оружием, с лопатами и еще даже прихватили с собой пулемет, ящик
патронов да ящик гранат.
Хоть и говорил Финифатьев, стараясь это делать как можно тише, майор
все же услышал его круглый, сыпучий говорок.
-- Эй, солдат! Как тебя? -- позвал его майор.
-- Финифатьев я. Сержант. Вы кто будете?
-- Майор Зарубин. Александр Васильевич. Родом буду владимирский, сосед
ваш.
-- Сосе-ед?!
-- Как баркас доставлять будем? Без боеприпасов нам тут конец. Утро
скоро...
-- То-то и беда, что утро. Немец приутих. Утомился расстреливать русско
войско. Отдохнувши, примется добивать на суше...
Помолчали.
-- Бог даст туману, -- выпыхтел Финифатьев.
-- Коммунист, небось, а приперло -- и к Богу.
-- Да будь ты хоть раскоммунист, к кому жа человеку адресоваться над
самою-то бездной. Не к Мусенку жа...
"Проницательный народ -- эти вологодские", -- сморщился Зарубин и,
ворохнувшись, простонал.
-- Ранены? -- майор не ответил. Финифатьев пощупал его быстрыми
пальцами, озаботился: -- Э-э, да в мокре... Не дело, не дело это. Счас я,
счас. Как знал, шинельку сберег. Над головой ташшыл, и... баркаса не кинул.
-- Финифатьев завернул майора в свою шинель, мокрую набросил на себя --
пусть сохнет на теле -- больше негде сушиться одежде. -- А я -- мужик
горячий, хоть и северной. Шестерых робят вгорячах сотворил!.. Ишшо бы дюжину
слепил, да харч-то в колхозе какой. -- Финифатьев колоколил, но о деле не
забывал. -- Э-эй, робяты! Промыслите товаришшу майору сухой подстилки.
-- Сейчас бы нам полковника Бескапустина промыслить, -- тоскливо сказал
майор. И все притихли, первый раз за ночь оглядываясь вокруг и понимая, что
со слабым, сбродным прикрытием, как рассветет, им тут придет хана.
Догорала на острове растительность и земля, выхватывая отсветами
покинуто темнеющий баркас. Уже не слаженно, угрюмо и разрозненно била из-за
реки артиллерия, и, почти не отмечаемые слухом, рвались снаряды по-за
берегом. По воде брызгало и брызгало пулями. Слабые крики доносились из
тьмы. Трассирующие пули, играя рыбками, погружались вглубь. На левом берегу,
за рекой, краснея угольками, светился горящий хутор, запутывая обозначение
наших частей, провоцируя артогонь по догорающим остаткам человеческого
прибежища.
Под навесом яра прижало белесый чад разрывов, угарно-вкрадчивым духом
тротила забивало дыхание. Но от реки, от взбаламученной воды наплывала
холодная сырость. По камешнику, по прибрежной осоке, проявляясь блеском во
тьме, начала проступать холодная роса. Сделалось легче дышать, ненадолго
обозначились вверху предутренние, мелко мерцающие звезды и ноготок луны.
Явление Божиих небес потрясло людей на плацдарме своей невозмутимостью и
постоянством. Многим уже казалось, что все в мире пережило катастрофу, все
перевернулось вверх тормашкой, рассыпалось, задохнулось и само небо истекло.
А оно живо! Значит, и мир жив! Значит, оторвало от земли, будто льдинку,
клок этого желто-бурого берега и несет в гибелью веющее пространство.
-- Морось пошла, туману Бог даст, -- ворковал поблизости вологодский
мужик, -- ну и што, што месяц. Осень на дворе, холод на утре. Будет, будет
морок...
Майор Зарубин угрелся, начал задремывать под говорок общительного
белозерского мужика, но опять поднялась заполошная стрельба, послышалось:
"Да не палите вы, не палите, дураки!"
Загрохотали кованые каблуки ботинок по камешнику в речке. С немецким
постоянством полоснуло по камням, взвизгнули пули, взъерошило воду в реке.
Дежурный пулеметчик бескапустинцев, а им оказался Леха Булдаков, врезал
ответно по огоньку немецкого пулемета -- в пойме послышался собачий вой.
-- У бар бороды не бывает! -- удовлетворенно молвил пулеметчик.
Финифатьев, только что взывавший к Богу, ласково запел:
-- Так их, Олеха! Так их, курвов!
Булдаков тут же потребовал у Финифатьева закурить. Он всегда, как
только начальник его похвалит, немедленно требует от него вознаграждения.
-- Где жа я те курево-то возьму, Олеха?
-- Не мое дело! Ты -- командир. Обеспечь! Пользуясь замешательством,
возникшим на ближней огневой точке противника, ручей перебежало несколько
человек. Треск и скрип слышно было -- вроде бы как крутилась связистская
катушка. Человек бухнулся в нишу к майору.
-- Мансуров?
-- Я. Жив. Все живы. Вы, товарищ майор, как? -- увидев, что майор
поднят повыше, лежит в норе на полынной подстилке и в сухой шинели, Мансуров
удовлетворенно произнес: -- Добро! Вот это добро! -- Сам же, повозившись на
земле, по-деловому уже доложил: -- Товарищ майор, связь с командиром полка
установлена. Пехота дала конец. И еще я прикрытие привел, небольшое,
правда...
-- Да! -- вскинулся майор Зарубин, забыв, что он в норе, и ударившись
об осыпающийся потолок, толкнулся боком во что-то твердое, от боли все
померкнуло у него в глазах.
Мансуров, стоя с протянутой трубкой, нашарил майора в норке.
-- Да лежите вы, лежите. Полковник ждет. Майор принял холодными,
дрожащими пальцами железную трубку с деревянной ручкой и на лету, на ходу
уяснил: старый трофейный аппарат, -- и, прежде чем нажать на клапан,
прокашлялся и с неловкой мужицкой хрипотцой начал:
-- Ну, Мансуров! Ну, дорогой Иван, если выживем...
-- Да что там? -- отмахнулся Мансуров, -- скорее говорите.
Полковник Бескапустин, как выяснилось, был от ручья не так уж и далеко,
и от немцев близко -- метрах в двухстах всего. Сплошной линии обороны нет,
да в этих оврагах ее и не будет. Сперва немцы забрасывали штаб гранатами.
Комполка с остатками штаба устроился на глиняном уступе -- и Бог миловал --
ни одной гранаты на уступ не залетело, все скатываются на дно оврага, там и
рвутся. Но по оврагам валом валит переплавляющееся войско, немцы боятся
застрять на берегу, остаться в тылу, отходят -- к утру будет легче.
-- Словом, медведя поймали. Надо бы шкуру делить, да он не пускает, --
мрачно пошутил комполка Бескапустин.
Майор Зарубин доложил о себе. Оказалось, что находится он с
артиллеристами и подсоединившимися к ним пехотинцами, если смотреть от реки,
-- на самом краю правого фланга плацдарма и, вероятно, его-то правый фланг в
первую очередь и шуранут немцы -- чтобы не дать расширяться плацдарму за
речку Черевинку. Пехоту же, просачивающуюся по оврагам, немцы всерьез не
принимают, знают, что с боеприпасами там жидко, и вообще, немцы, кажется,
собою довольны -- считают переправу сорванной и скинуть в воду жиденькие
соединения русских собираются, как только отдохнут-передохнут.
-- А нам бы баркас, барка-ас к берегу просунуть! -- простонал
Бескапустин. -- В нем наше спасение. Что мы без боеприпасов? Прикладами бить
врага лишь в кино сподручно.
-- Ваш сержант Бога молит о тумане, коммунист, между прочим, и потому
его молитва действенна.
-- Ой, майор, майор, шуточки твои... Как бы тебя на ту сторону
отправить?
-- Это исключено. У меня в полку нет заместителя, я сам заместитель. Да
и плыть не на чем. Говорите наметки на карте. Сигналы ракет те же? Я должен
знать, где сейчас наши.
Бескапустин передал данные, в заключение фукнул носом:
-- Как это не на чем плыть? У вас же лодка!
-- О, Господи! Лодка! Посмотрели бы на нее...
-- А, между прочим, почти все наши славяне о ней знают -- это такая им
моральная поддержка.
-- Ладно, полковник. Как Щусь? Как его группа?
-- Там все в порядке. Там задача выполняется четко. В это время в том
месте, откуда говорил полковник Бескапустин, поднялась пальба, сыпучая,
автоматная. Но щелкали и из пистолета, ахнул карабин.
-- Стоп! Не стрелять! Что за банда? -- забыв отпустить клапан трубки
телефона, заорал Бескапустин, -- фашистов тешите? Темно! Темно! А нам
светло?! Докладывайте!
Телефон замолк. Не отпуская трубки от уха, майор попросил развернуть
ему карту и посветить фонариком. И хотя свет фонарика только мелькнул, тут
же на берег с шипением и воем прилетело несколько мелких мин, часть из них
разорвалась в воде, пара, по-поросячьи взвизгнув, жахнула на камнях, и
какому-то стрелку до крови рассекло лицо каменной крошкой, работать-то все
равно надо было.
-- Осторожнее с огнем, робяты! -- предупредил Финифатьев. -- Не сердите
уж его, окаянного. Он и без того злобнее крысы...
Неловко ворочаясь в щели, тыча пляшущим циркулем в намокшую карту,
майор производил расчеты. Мансуров с тревогой наблюдал, как подсыхает, вроде
бы меньше делается лицо майора, под глазами, над верхней губой и у ноздрей,
на лице уже и земля выступает.
"Пропадает Александр Васильевич... пропадет, если застрянем здесь..."
Набросав цифры расчетов на розовенькой, тоже мокрой бумажке, майор
бессильно отвалился на земляную стену щекой.
-- Вызывай наших, Мансуров. Я пока отдышусь маленько.
Но, удивительное дело, как только майор заговорил с начальником штаба
полка Понайотовым, начал передавать координаты, делать наметки переднего
края, голос его окреп, все команды были кратки, деловиты, веками
отработанные артиллерией, и после, когда Зарубин говорил с командирами
батарей своего полка и с командирами девятой бригады, заказывая артналет на
утро, чтобы под прикрытием его утащить с отмели баркас, то и вовсе не
угадать было, что он едва живой. Но комбриг девятой хорошо знал Зарубина и,
когда кончился официальный разговор, спросил:
-- Тяжело тебе, Александр Васильевич?
Майор Зарубин насупился, запокашливал:
-- Всем здесь тяжело. Извините, мне срочно с хозяином надо связаться.
Чего-то у них там стряслось...
-- Все мы тут не спим, все переживаем за вас.
Командир девятой бригады не был сентиментальным человеком, на нежности
вообще не гораздый, и если уж повело его на такое...
-- Спасибо, спасибо! -- перебил комбрига Зарубин. -- Всем спасибо! Если
бы не артиллерия... -- майор знал, что во всех дивизионах, на всех батареях
сейчас телефонисты сняли трубки с голов, нажали на клапаны: все бойцы и
командиры бригады слушали с плацдарма тихий голос заместителя командира
артполка, радуясь, что он жив, что живы хоть и не все,
артиллеристы-управленцы исправно ведут свое дело, держатся за клочок родной
земли за рекой, с которого, может быть, и начнется окончательный разгром
врага. Если он тут не удержится, то негде ему зацепиться, до самой до
Польши, до реки Вислы не будет больше таких могучих водных преград.
-- Слушай! -- возбужденно закричал Бескапустин Зарубину. -- Все ты, в
общем, правильно наметил, остальное уточним утром. Сейчас главное -- не
бродить и по своим не стрелять. Твои художники-пушкари напали тут на нас! И
чуть не перестреляли...
-- Какие пушкари?
-- Да твои. Они, брат, навоевались досыта, у немцев в тылу были, все
тебя искали. Во, нюх! Один из них как узнал, где ты и что ранен, чуть было
не зарыдал...
Ох и не любил майор Зарубин весельчаков и говорунов, да еще когда не к
разу и не к месту. Происходя из володимирских богомазов, обожал все вокруг
тихое, сосредоточенное, благостное и оттого не совсем вежливо оборвал
полковника:
-- Дайте, пожалуйста, старшего.
-- Даю, даю. Вон руку тянет, дрожмя дрожит, художник. Больше фашиста
тебя боится.
"Да что это с ним? -- снова поморщился майор Зарубин, слушая трескотню
комполка, -- отчего это он взвинчен так? Уж не беду ли чует?"
-- Товарищ майор! -- ликующим голосом, твердо напирая на "щ", закричал
лейтенант Боровиков -- командир взвода управления артполка, правая рука
майора. -- А мы думали...
-- Меня мало интересует, что вы там думали, -- сухо заметил Зарубин, --
немедленно явиться сюда! Вычислитель жив?
-- Жив, жив! А мы, понимаешь, ищем, ищем...
-- Прекратить болтовню, берегом к устью речки! Бегом! Слышите -- бегом!
И не палите -- здесь везде народ.
-- Есть! Есть, товарищ майор!
"Ишь, восторженный беглец! -- усмехнулся майор, и внутри у него
потеплело. -- Так радехонек, что и строгости не чует..." -- Навстречу
артиллеристам был выслан все тот же неизносимый, верткий и башковитый вояка
Мансуров. -- "Чего доброго, попадут не под немецкий, так под наш пулемет..."
-- Искать штаб полка надо с берега. Заходите в устье каждого оврага.
Далеко от берега штаб уйти не должен -- времени не было, да и на немцев в
оврагах немудрено нарваться.
"Резонно!" -- хотел поддержать майора Мансуров. Майор, видать, забыл,
что сержант побывал уже у Бескапустина. Но когда тут разбираться. Втроем они
побежали, заныряли от взрывов по берегу, густо и бестолково населенному, --
переправлялись все новые и новые подразделения, толкались, искали друг
друга, падали под пулями. Артиллерийские снаряды со стороны немцев на берег
почти не попадали, большей частью рвались в воде, оплюхивая берег холодными
ворохами, грязью и каменьями. Но минометы клали мины сплошь по цели -- в
людскую гущу.
-- Уходите из-под огня в овраги. В овраги уходите! -- не выдержав,
закричал Мансуров, зверьком скользя под самым навесом яра. И по берегу эхом
повторилось: в овраги, в овраги -- суда! Суда! -- звали верные помощники
Мансурова, с ночи к нему прилепившиеся, -- вояки они были уже тертые,
кричали вновь переправившимся бойцам наметом проходить густо
простреливаемые, широкозевые, дымящиеся устья оврагов, в расщелье одного,
совсем и неглубокого овражка запали: -- суда, суда, товарищ сержант! --
позвали и передали из рук в руки телефонный провод. -- "Может, немецкий?" --
не веря в удачу, засомневался Мансуров.
-- Щас узнаем, -- прошептал один и, чуть посунувшись, громче позвал: --
Эй, постовой! Есть ты тута?
-- Е-э-эсь! Да не стреляйте! Не стреляйте! Что это за беда? Со всех
сторон все палят. Кто такие?
-- Бескапустинцы!
-- Тогда валяйте сюда. Да не стреляйте, говорю, перемать вашу! --
ворчал в углублении оврага дежурный. -- Головы поднять не дают, кроют и
кроют... -- И дальше, куда-то в притемненный закоулок оврага доложил; --
Товарищ полковник, тут снова наши причапали!
На утре, пока еще не взошло солнце, бескапустинцы волокли по мелкой
протоке, можно сказать, по жидкой грязце, продырявленный, щепой ощерившийся
баркас. Немцы вслепую били по протоке и по острову из минометов. На острове
все еще чадно, удушливо дымилась земля, тлели в золе корешки и кучами
желтели треснувшие от огня, изорванные трупы людей.
"О, Господи, Господи!" -- занес Финифатьев руку для крестного знамения
и не донес, опять вспомнил, что партия не велит ему креститься ни при каких
обстоятельствах.
-- И экое вот люди с людями утворяют? -- угрюмо молвил пожилой солдат
Ероха. Он не успел кончить фразу: и баркас, и бригаду солдат-бурлаков
накрыло минами из закрепившегося ночью за бугром высоты Сто пламя
изрыгнувшего шестистволь- ного миномета. Бурлаки-солдаты попадали в грязь,
под борт баркаса, дождались, пока перестанет шлепаться сверху поднятая в
воздух жижа и почти по воздуху понесли полуразбитую посудину, из которой в
пробоины лилась мутная вода. В грязи осталось трое только что убитых солдат.
Один солдат, катаясь в грязи, пытался звать: "Братцы! Братцы..."
Задернули баркас под яр, передохнули. Допотопной, ослизлой тварью из
протоки на берег лез раненый. На камнях сморился. Подтащили его в затень,
засунули в пустую земляную ячейку -- может, какие санитары подберут. Да
что-то не видно санитаров на плацдарме и не слышно никакой медицины. Ни
политруков, ни агитаторов, никакой шелупени не видно и не слышно. Бойцы
взняли на горбы по ящику с патронами и гранатами, мокрый мешок с хлебом,
оставив постового возле баркаса, поволоклись к месторасположению штаба
полка. Комполка Авдей Кондратьевич Бескапустин недавно прикорнул, но его
разбудили. Узнав о баркасе, обрадовался.
-- Скорее, скорее перетаскивать груз, иначе разнюхают, навалятся и все
добро растащат. Всякие тут художники отираются. Часть боеприпасов и немного
хлеба напрямки к Зарубину.
-- А где напарник раненого Ерохи? Родионом, кажись, зовут?
Родька, с разбитым, черно провалившимся ртом, со слипшимися от крови
губами, немо откликнулся. Ему обсказали о друге его, Ерохе, и он увязался с
командой носить боеприпасы. Вынул Ерофея из норы. Солдат уже начал остывать.
Родион обмыл и вытер тряпицей лицо погибшего напарника, руками прикопал его
в раскрошенных взрывами комках глины. Почуяв на берегу возню и шлепанье,
немцы все плотнее и плотнее к навесу яра пускали мины и, не переставая,
лупили в протоку, в мертвый остров. Одной, совсем уж шалой миной взрыхлило и
откинуло сухую глину на прикопанном солдате, обнажило грязное, мокрое
туловище Ерохи. Родька покачал головой, взвалил на горб угластый ящик с
патронами и двинулся следом за удаляющейся командой.
По берегу, где кучно, где вразброс, валялись сотни трупов, иные
разорваны в клочья, иные вроде бы прикорнули меж камешков, в щетине осоки.
Что тут мог значить один упокоенный солдатик? Он-то уже не знает --
похоронен, прибран ли -- ничего не чувствует, не ведает, не боится.
На восходе солнца из тумана выплыла тихая лодка. В ней были две девки:
одна на корме с веслом, другая на лопашнах. Лодка пристала в устье речки
Черевинки, девки представились; Неля и Фая, приплыли за ранеными. Могут
взять пятерых. Велено в первую очередь погрузить майора Зарубина. Приказ
самого генерала Лахонина.
-- Где он есть, этот Зарубин?
Фая и Неля очень боялись, что из медпункта, развернутого на
противоположном берегу, славяне все разворуют, да приказ есть приказ --
велено раненого взять, значит, надо брать.
-- Здесь я, здесь, -- отозвался майор из ниши. -- Грузите раненых,
девушки, самых тяжелых берите. А я еще ничего, да и замениться некем. Я
подожду.
-- Ну, как знаете, -- сказала Нелька, сидя на корточках под яром,
покуривая толсто скрученную цигарку.
У лодки распоряжалась Фая -- прибранная, черноглазая девушка в побитых,
но все равно красиво облегающих икры сапожках. Возле нее уже хлопотал,
помогал не помогал, но балаболил: "У бар бороды не бывает", -- Леха
Булдаков, однако скоро убедился, что не будет ему здесь успеху, подсел к
Нельке:
-- Дала бы ты мне закурить, подруга, а то так жрать хочется, аж
ночевать негде... -- Нелька, наблюдая одним глазом за тем, что делается
возле лодки, другим прошлась по Лехе -- наглая, широкоротая рожа, нос
картофелиной рос да ножкой гриба подосиновика оборотился, еще и молотили на
этой роже чего-то, скорее всего бобы. Но что-то есть в этом ухаре и
привлекательное, располагающее, да разбираться недосуг. Нелька сунула
пластмассовую немецкую коробку с махоркой Булдакову: "Отсыпь", -- и
объявила, что может взять еще одного человека, если он управится на гребях и
заменит ее. Гребцов нашлось более, чем надо, -- брели, ползли, ковыляли.
-- Нужен мужик покрепче! -- властно сказала Нелька и, сдернув с себя
плащ-палатку, укрыла ею раненых. Сделалось видно теплую безрукавку, из-под
которой торчали погоны с двумя звездочками и кончик побелевшей кожаной
кобуры.
"Лейтенант!" -- отметил Леха Булдаков и с сожалением вспомнил, что
лейтенанта еще никогда в жизни не пробовал и попробует ли, на этом плацдарме
положительно не решишь.
-- Так, значит, не поплывете, товарищ майор? -- занеся ногу над бортом
лодки, переспросила Нелька и, услышав что-то неразборчивое, мимоходно
бросила: -- Ну, как знаете! -- и под нос себе: -- герой, едрена мать. А ну,
кавалер, толкни! -- приказала она Булдакову.
"Во, баба! Во, бомбандир!.. Ну нету время поближе познакомиться" --
наваливаясь на лодку, мотал головой Булдаков.
Как только тяжело груженная лодка зашорохтела по камешнику, из поймы
ручья ударил пулемет, да, слава Богу, выше и дальше. Ни Фая на корме, ни
Нелька, державшая на коленях раненного в голову лейтенанта, из тех еще, что
переправились далеким-далеким днем со взводом, -- даже не шевельнулись, не
поклонились визгнувшим над ними пулям. Эти девицы видали виды, пережили
кое-что и похлеще пулеметного огня.
-- Не чеши муде-то, не чеши, -- проворчал из-под земли Финифатьев, --
девкам плавать да плавать, пулемет мешат. Што как заденет?
-- Де-эд, я один на фронте? Хер с им, с тем пулеметом!
-- Хер с им, хер с им! А сам перед ей хвост распустил: "У бар бороды не
бывает, у бар бороды не бывает...".
-- И не зря! Табачком вот разжился! Она б тут на часок обопнулась, дак
и ишшо че-нить выпросил бы.
-- Ox, ox! Так уж бы вот и выпросил?! Вопше-то про тебя, видать,
сказано, хоть ты и беспартейнай: "Нет таких крепостей, каки бы большевики не
взяли!" Давай суды табак, в кисет ссыплю. А то выжрешь весь и станешь бычки
по берегу собирать.
-- Насобираешь тута! Де-эд, в кишках вой -- жрать охота.
-- А поди, поди по речке, рыбки пособирай, яблочков, пулемет-то попутно
и засечешь.
-- Де-эд, а убьют.
-- Ково-о-о? Тебя? Не смеши-ко ты ие, она и так смешна.
-- Де-эд, ково ие-то, поясни.
-- Я те, маньдюку, поясню, я те поясню. Рыбки насбираш, сварим, пока
туман, у меня сольца припрятана.
-- Э-эх, де-эд, дед, никакого в тебе сочувствия. Сплотатор ты, хоть и
коммунист. -- С этими словами Булдаков, закинув винтовку на плечо, проворно
юркнул за выступ яра. Оказавшись в речке Черевинке, зорко огляделся, еще
бросок сделал -- и никто бы сейчас не узнал в этом, еще минуту назад ваньку
валявшем, оболтусе, лениво препиравшемся со своим напарником, того парня,
что вроде бы и в росте убавился и кошачьи-гибок, стремителен сделался.
Через полчаса он вернулся, бросил вещмешок к ногам Финифатьева, упал
спиной к осыпи, выпустил дух: "У-уффф! Ну, война..."
В мешке Финифатьев обнаружил все ту же падалицу груш и яблок, что
реденько выкатывала Черевинка к устью, и сразу тогда бросалось несколько
человек за теми яблочками, и не одного человека уж убило. В кармашке рюкзака
пригоршни две малявок и усачей было, красноперый голавлик тут выглядел
великаном. Среди падалицы обнаружилось даже несколько картофелин, Финифатьев
возликовал:
-- Олех! А картошки-те где взял? Бог послал, аль по огородам лазал?
-- Бог, Бог... Он пошлет!.. Ручей этот вершиной задевает край деревни.
Бомбами из огородов закинуло плоды. Я подобрал. А пулемет не нашел. Молчит,
падлюка! Нажрался и спит, небось. А тут голодный воюй и промышляй, лодка
приплывет -- палить начнет. Ты вот командир боевой, нет, чтобы шумнуть тута,
немца потревожить, залез в землю и бздишь горохом.
-- Хорошо бы горохом-то -- фриц бы сразу отступил. Финифатьев гоношился
под яром, огонек разводил, препирался с Булгаковым -- добытчик будь здоров
-- этакого на всем фронте поискать! Но уж богохульник, но уж грубиян!.. "Дак
че с ево возьмешь? Он с детства без догляду, родом аж из самой-самой
холоднющей Сибири, из Покровки какой-то, где, судя по всему, одни только