Страница:
призрака "троцкизма", как партийной опасности, оснований нет. Разумеется, я
не могу охватить все те крайне многочисленные доводы, ссылки, цитаты,
намеки, которые были приведены товарищами, писавшими за последнее время о
"троцкизме" и против "троцкизма". Идти по этому пути было бы нецелесообразно
да и прямо неосуществимо. Я думаю, что для существа вопроса и для читателя
будет выгоднее, если я буду исходить из разъяснения тех выводов моего
предисловия, которые были объявлены наиболее ярким или очевидным проявлением
"троцкизма" и которые именно поэтому и послужили точкой отправления для всей
нынешней кампании. Я надеюсь на наиболее спорных вопросах показать, что в
истолковании Октября я руководствовался не только методом ленинизма, но и
оставался в полном согласии с совершенно точными и конкретными оценками и
выводами Ленина по тем же вопросам.
Ограничиться, однако, только такими разъяснениями нельзя. Дело в том,
что самое обвинение в "троцкизме", если бы его основывать только на моих
заявлениях, речах и статьях последних лет, показалось бы слишком уж
неубедительным. Для того, чтобы это обвинение получило вес и значение,
привлекается мое политическое прошлое, то есть моя революционная
деятельность до того момента, когда я вступил в партию большевиков. Я считаю
необходимым дать объяснения и по этому поводу. Таково основное содержание
настоящей статьи.
Если бы я считал, что мои объяснения могут подлить масла в огонь
дискуссии, - или если б мне это прямо и открыто сказали товарищи, от которых
зависит напечатание этой работы, - я бы отказался от ее напечатания, как ни
тяжело оставаться под обвинением в ликвидации ленинизма. Я бы сказал себе:
мне остается ждать, что более спокойный ход партийной жизни даст мне
возможность, хотя бы и с запозданием, опровергнуть неправильное обвинение.
Но мне кажется, что открытое объяснение - то есть ответ по основному
предъявленному мне обвинению - может в настоящий момент не сгустить, а,
наоборот, разрядить атмосферу в партии, сведя вопрос к его действительным
размерам.
В самом деле. Если бы действительно оказалось, что в партии проводится
линия троцкизма против линии ленинизма, это значило бы, что дело идет о
зародышевой борьбе разных классовых тенденций. Тогда никакие объяснения не
помогли бы. Пролетарская партия сохраняет себя, очищая себя. Но если
троцкизма на деле нет, если призрак троцкизма есть, с одной стороны,
отражение дореволюционного прошлого, а с другой стороны, порождение
мнительности, вызванной смертью Ленина; если призрак троцкизма нельзя на
деле воскресить иначе, как извлекши из архива письмо Троцкого к Чхеидзе и
прочее, - тогда открытое объяснение может помочь, может устранить старые
накопленные предубеждения, может рассеять призраки, может очистить атмосферу
партии. Именно такова цель настоящего объяснения.
Прошлое
Выше уже сказано, что предисловие мое к книге "1917" поставлено в
дискуссии в связь со всей моей деятельностью и представлено, как выражение
"троцкизма", стремящегося заменить собою ленинизм, в качестве партийной
доктрины и метода партийной политики.
При такой постановке вопроса оказалось необходимым партийное внимание
передвинуть в значительной мере с настоящего и будущего на прошлое. В
партийный обиход введены старые документы, цитаты старой полемики и прочее.
В числе таких материалов отпечатано, в частности, письмо, написанное мною
тогдашнему социал-демократу (меньшевику) депутату Чхеидзе 1 апреля 1913
года, то есть почти двенадцать лет тому назад. Письмо это не может не
произвести самого тяжкого впечатления на каждого члена партии, в особенности
же на такого, который не прошел через испытания довоенной фракционной борьбы
в условиях эмиграции, и для которого письмо поэтому является совершенной
неожиданностью.
Письмо это написано в момент чрезвычайного обострения фракционной
борьбы. Сообщать здесь подробности написания письма нет никакого смысла.
Достаточно напомнить принципиальные причины, которые сделали возможным самый
факт написания такого письма. Эти принципиальные причины состояли в том, что
я занимал тогда в отношении к меньшевикам позицию, глубоко отличную от
позиции Ленина. Я считал необходимым бороться за объединение большевиков с
меньшевиками в одной партии. Ленин считал необходимым углублять раскол с
меньшевиками, чтоб очистить партию от основного источника буржуазных влияний
на пролетариат. Значительно позже я писал, что основная политическая моя
ошибка состояла в том, что я не понял своевременно принципиальной пропасти
между большевизмом и меньшевизмом. Именно поэтому я не понимал смысла
организационно-политической борьбы Ленина, как против меньшевизма, так и
против той примиренческой линии, которую я сам защищал.
\
Те глубокие разногласия, которые отделяли меня от большевизма в течение
ряда лет и во многих случаях резко и враждебно противопоставляли
большевизму, ярче всего выражались именно в отношении к меньшевистской
фракции. Я исходил из той, в корне неверной перспективы, что развитее
революции и давление пролетарских масс заставит, в конце концов, обе фракции
пойти по одному и тому же пути. Поэтому я считал раскол напрасной
дезорганизацией революционных сил. А так как активная роль в расколе
принадлежала большевизму, ибо только путем беспощадного, не только идейного,
но и организационного, размежевания Ленин считал возможным обеспечить
революционный характер пролетарской партии (и вся позднейшая история целиком
подтвердила правильность этой политики), то я в своем "примиренчестве" на
многих острых поворотах пуни враждебно сталкивался с большевизмом. Борьба
Ленина против меньшевизма необходимо дополнялась борьбой против
"примиренчества", которое нередко называлось "троцкизмом". Все те товарищи,
которые читали сочинения Ленина, знают об этом. Смешно поэтому говорить,
будто кто-то что-то здесь "скрывал". Мне, конечно, и в голову не могло бы
прийти оспаривать теперь, задним числом, принципиальную правильность и
величайшую историческую дальновидность ленинской критики российского
"примиренчества", которое основными своими чертами сходно международному
течению центризма. Я считал и считаю это настолько ясным и бесспорным для
всякого члена партии большевиков, что самая мысль о дискуссии на этой почве,
после того, что партией в этой области проделано, написано, усвоено,
проверено и подтверждено, была бы просто нелепой.
Борясь, как сказано, против "генерального межевания" и раскола, я тем
самым вступал вообще в ряд жестоких конфликтов с теми идейными и
организационными методами, при помощи которых Ленин подготовлял, создавал и
воспитывал нашу нынешнюю партию. Самое слово "ленинизм" в большевистской
фракции тогда не существовало. Да и Ленин не допустил бы его. Только со
времени болезни Ленина и особенно после смерти его, партия, как бы охватив
сразу то гигантское творчество, каким была жизнь Ленина, ввела в свой обиход
слово ленинизм. Слово это, разумеется, не противопоставляется марксизму, но
оно включает в себя все то новое, чем обогатилась мировая марксистская
школа, теоретически и практически, под руководством Ленина. Если же взять
дореволюционную эпоху, то слово "ленинизм" употреблялось только противниками
большевизма для характеристики как раз того, что они считали наиболее
отрицательным и вредным в политике большевиков. Для "примиренца", каким был
я, наиболее отрицательной чертой большевизма представлялось раскольничество,
фракционная борьба, организационное межевание и прочее Именно в этом смысле
мною и применялось тогда, в моменты острой полемики, слово "ленинизм".
Сейчас можно произвести большое впечатление на неопытного и неосведомленного
партийца, спросив его: "а вы знаете, что такое, по Троцкому, ленинизм?" и
затем прочитать ему из старых статей или писем фракционный выпад против
ленинизма. Но это вряд ли правильный подход. Он рассчитан на
неосведомленность. Сейчас такие цитаты звучат для моего уха не менее
дико, чем для уха каждого другого члена партии. Понять же их можно только из
истории прошлого, то есть из истории борьбы между большевизмом и
примиренчеством,- борьбы, в которой и историческая правота и победа были
целиком на стороне большевизма. Более того, вся история деятельности Ленина
свидетельствует, что понять его - не только, как политическую фигуру, но и
как человеческую личность, - можно только, приняв его понимание истории, его
цели, его методы и приемы борьбы. Нельзя оценить Левина вне ленинизма.
Нельзя оценить Ленина наполовину. Его политическая фигура исключает всякую
половинчатость. Своим методом он заставлял всех либо итти с ним в ногу, либо
бороться против него. Совершенно ясно поэтому, что для примиренчества,
которое означает половинчатость в основных вопросах революции, самая фигура
Ленина была чуждой и во многом непонятной. Борясь за то, что я считал тогда
правильным - за единство всех фракций социал-демократии во имя мнимого
"единства" рабочего движения, я тем самым не раз приходил на этом пути в
столкновение с Лениным, как политической фигурой.
До тех пор ,пока революционер не установил правильного отношения к
основной задаче строительства партии и к методам ее работы, не может быть и
речи о правильном, устойчивом и последовательном его участии в рабочем
движении. Без правильного взаимоотношения между доктриной, лозунгами,
тактикой и работой партийной организации не может быть революционной,
марксистской, большевистской политики. Вот эту именно мысль Ленин не раз
острополемически выражал в своих заявлениях, что мои революционные идеи или
предложения представляют только "фразы", поскольку я, в своем
примиренчестве, впадаю в противоречие с большевизмом, строящим основное ядро
пролетарского движения. Прав ли был Ленин? Безусловно.
Без большевистской партии Октябрьская революция не могла бы ни
совершиться, ни закрепиться. Стало быть, подлинным революционным делом было
лишь то дело, которое помогало этой партии складываться и крепнуть. Всякая
иная революционная работа находилась в стороне от этой столбовой дороги, не
заключала в себе внутренних гарантий своей надежности и успешности, а во
многих случаях приносила прямой вред главной революционной работе того
времени. В этом смысле Ленин был прав, когда говорил, что примиренческая
позиция, прикрывающая меньшевизм, превращает тем самым зачастую в фразу
революционные лозунги, перспективы и прочее. Эта основная ленинская оценка
центризма совершенно бесспорна. Было бы чудовищным поднимать по поводу нее
дискуссию в большевистской партии. Во всяком случае, я, со своей стороны,
для такой дискуссии не вижу никакого основания.
Перелом начался для меня в этом вопросе с началом империалистской
войны. По всей той оценке, которую я неоднократно развивал с 1907 года,
европейская война должна была создать революционную ситуацию. Но, вопреки
ожиданиям, эта революционная ситуация привела к полному предательству
социал-демократии. Я шаг за шагом пересматривал свою
оценку взаимоотношений между партией и классом, между революционным
действием и пролетарской организацией. Под влиянием социал-патриотической
измены международного меньшевизма я, шаг за шагом, приходил к выводу о
необходимости не только идейной борьбы с меньшевизмом, что я, -- правда,
недостаточно последовательно, - признавал и ранее, но и Непримиримого
организационного раскола с ним. Этот пересмотр совершился не в один присест.
В статьях и выступлениях моих за время войны можно встретить и
непоследовательность и возвращение вспять. Ленин был совершенно прав, когда
выступал против всех и всяких проявлений мною центризма, подчеркивая и даже
преднамеренно преувеличивая. Но если взять весь период войны, как целое, то
станет совершенно ясно, что ужасающее унижение социализма с началом войны
стало для меня поворотным моментом от центризма к большевизму - во всех без
исключения вопросах. И по мере того, как я вырабатывал себе более
правильное, то есть большевистское представление о взаимоотношении между
классом и партией, теорией и политикой, политикой и организацией, общий
революционный подход к буржуазному обществу естественно наполнялся более
жизненным, более реалистическим содержанием. С того момента, как для меня
стала ясна безусловная необходимость смертельной борьбы с оборончеством,
позиция Ленина повернулась ко мне своим лицом. То, что мне казалось
"раскольничеством", "дезорганизацией" и прочее и прочее, предстало как
спасительная и беспримерно дальновидная борьба за революционную
самостоятельность пролетарской партии. Не только политические методы и
организационные приемы Ленина, но и вся его политическая и человеческая
личность предстали предо мною в новом свете - в свете большевизма, то есть в
подлинном ленинском свете. Понять и принять Ленина можно, только став
большевиком. Никогда после того вопрос о "троцкизме", как особом течении, не
вставал предо мною. Никогда мне не приходило в голову ставить тот или другой
вопрос под особым углом зрения "троцкизма". Неправдой, и при том чудовищной,
является утверждение, будто я вступил в партию с мыслью заменять или
подменять ленинизм троцкизмом. Я вошел в партию большевиков, как большевик.
Когда Ленин, в беседе по поводу объединения межрайонцев с большевиками,
ставил вопрос о том, кто еще из моих единомышленников должен, по моему
мнению, войти в Центральный Комитет, я отвечал, что для меня этот вопрос
политически не существует, так как я не вижу никаких разногласий, которые
отделяли бы меня от большевизма.
Конечно, можно упрекать меня в том, что я ранее не подошел правильно к
оценке меньшевизма. Это значит упрекать меня в том, что я не стал
большевиком с 1903 года. Однако, никто по произволу не выбирает путей своего
развития. Я шел к большевизму долгими и сложными путями. На этих путях у
меня не было других интересов, кроме интересов революции и пролетариата. Я
боролся с ленинизмом, когда был убежден, что ленинизм неправильно
раскалывает рабочий класс. Когда я на опыте годов понял свою ошибку, я
пришел к ленинизму. За этот сложный путь своего развития я несу, разумеется,
политическую ответственность.
(
Все мое прошлое было, однако, полностью и целиком известно Центральному
Комитету нашей партии и всем старым ее членам, когда я в мае 1917 года
вернулся из Америки и предоставил себя в распоряжение большевистской партии.
В этом прошлом были политические ошибки, но не было ничего, что налагало бы
хоть малейшее пятно на мою революционную честь. Если я позже многих других
товарищей пришел к ленинизму, то я пришел все же достаточно рано, чтобы в
числе ближайших соратников Ленина принять участие в июльских днях, в
октябрьской революции, в гражданской войне и в другой работе советских
годов. Когда я однажды выразился (это вменяется мне в особую вину), что
считаю свой путь прихода к большевизму не менее надежным, чем другие пути,
то, я, разумеется, имел в виду индивидуальные интеллигентские пути, а не
коллективный путь пролетарской партии. Я хотел этим сказать лишь то, что,
наскольку человеку дано судить о себе, мой путь привел меня к большевизму
прочно и навсегда. Единственно для пояснения своей мысли я позволю себе
привести исторический пример. Франц Меринг, известный немецкий марксист,
пришел к Марксу и Энгельсу поздно и после большой борьбы. Более того, Меринг
сперва подошел к социал-демократии, затем отошел от нее и лишь впоследствии
примкнул к ней окончательно. Можно найти в старых архивах жестокие
выступления Меринга против Маркса и Энгельса и уничтожающие отзывы Энгельса
о Меринге. Во внутрипартийной борьбе Мерингу не раз впоследствии напоминали
о его прошлом. Тем не менее Меринг пришел к марксизму прочно и до конца и
умер, как основатель германской коммунистической партии.
Тов. Каменев с большой тщательностью подобрал все те ленинские цитаты,
где вскрывалась ошибочность моей позиции. Полемические удары Ленина в
течение ряда лет тов. Каменев превращает в мою законченную характеристику. У
читателя должно, однако, возникнуть впечатление, что эта характеристика
неполна. Так, читатель совершенно не найдет при этом ответа на вопрос о том,
были ли в моей предшествующей (до 1914 и до 1917 годов) революционной
деятельности только ошибки, или были в ней и такие стороны, которые сближали
меня с большевизмом, вели к нему и привели к нему. Без ответа на этот вопрос
характер дальнейшего моего участия в работе партии оставался бы совершенно
необъяснимым. Наряду с этим, каменевская характеристика порождает неминуемо
и вопросы другого, уже чисто фактического порядка. Неужели Ленин говорил и
писал только то, что собрано у тов. Каменева? Неужели у Ленина не было
других отзывов, уже на основании опыта годов революции? Неужели ныне, в
конце 1924 года, правильно и добросовестно сообщать партии одни лишь отзывы
дореволюционных годов, ничего не говоря об отзывах, выросших из совместной
работы и борьбы? Вот вопрос, который неизбежно должен возникнуть у каждого
серьезного читателя. Старые цитаты на этот вопрос не отвечают. Они порождают
лишь вывод о тенденциозности и предвзятости.
Роль партии
Чтобы представить те или другие мои нынешние взгляды или статьи, как
"троцкизм" и связать их для этого с прошлыми ошибками, нужно перешагнуть
через многое и прежде всего через 1917 год. А для этого нужно доказать,
задним числом, что я не понял событий 1917 года, что я по недоразумению
примкнул без оговорок к апрельским тезисам Ленина, что я не понял роль
партии в ходе переворота, что я игнорирую значение всей предшествующей
истории партии и прочее и так далее. На событиях 1917 года этого никак
нельзя, потому что участие мое в этих событиях никому не давало ни тогда, ни
позже ни малейшего повода выдвигать против меня обвинение в проведении
какой-то особой линии. Поэтому обвинение в троцкизме приурочено не к
событиям и не к моему в них участию, а к моей статье, характеризующей
некоторые уроки этих событий. Вот почему для всего обвинения меня в
"троцкизме" приобретает огромное, можно сказать решающее значение вопрос о
том, верно ли или неверно, будто я при освещении событий 1917 года искажаю
ленинизм и противопоставляю ему иную, особую, непримиримую с ленинизмом
тенденцию. Обвинение моих "Уроков Октября" в "троцкизме" становится, таким
образом, основным узлом, который связывает воедино все построение
"троцкистской" опасности в партии. Между тем, - и в этом суть дела, -- узел,
которым связано воедино все это искусственное построение, есть ложный узел.
Достаточно серьезно прикоснуться к нему - и он рассыпается в прах. Только
чрезвычайная придирчивость в союзе с еще большей предвзятостью могут дать
повод толковать мои "Уроки Октября", как уклон от ленинизма, а не как
внимательное и добросовестное применение ленинизма. Вот это я и хочу сейчас
показать на главных вопросах спора.
Особенно поразительным, потому что слишком уж ложным, является
утверждение, будто я. в своем изложении октябрьского переворота, игнорирую
партию. Между тем, центральная мысль предисловия и та задача, во имя которой
оно написано, целиком построены на признании решающей роли партии в
пролетарском перевороте. "Основным инструментом пролетарского переворота
служит партия"(стр, XIV). Я иллюстрирую эту мысль на опыте поражений
послевоенного революционного движения ряда стран. Наша ошибка, говорю и
повторяю я, поскольку мы преждевременно ждали победы европейского
пролетариата на исходе войны, состояла именно в том, что мы все еще
недостаточно оценивали значение партии для пролетарской революции. Немецкие
рабочие не могли победить ни в 1918, ни в 1919 годах, потому что у них не
было основного орудия победы - большевистской партии. Я двукратно
подчеркиваю в предисловии, что буржуазия при захвате власти пользуется целым
рядом своих преимуществ, как класса, пролетариату же эти преимущества может
заменить только революционная партия.
Если есть вообще мысль, которую я, со времени поражения германской
революции, повторяю, подчеркиваю и развиваю с удесятеренной настойчивостью,
так это именно мысль, что даже самые благоприятные
революционные условия не могут дать победы пролетариату, если им не
руководит настоящая революционная партия, способная обеспечить победу.
Такова главная мысль моего тифлисского доклада "На путях европейской
революции" (11 апреля 1924 года), как и моих докладов "Перспективы и задачи
на Востоке" (21 апреля 1924 года), "Первое мая на Западе и Востоке" (29
апреля 1924 года), "На новом переломе" (предисловие к книге "Пять лет
Коминтерна"), "Через какой этап мы проходим?" (21 июня 1924 года) и прочее и
прочее.*Так, в названной выше тифлисской речи, разбирая причины поражения
германской революции, я говорю: "Почему же все-таки в Германии нет победы до
сих пор? Я думаю, что ответ может быть только один: потому что в Германии не
было большевистской партии и не было у нее вождя, какого мы имели в
октябре... Не хватало партии с таким закалом, какой имеет наша партия. Это,
товарищи, центральный вопрос, и из этого опыта должны будут учиться все
европейские партии, и мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже
понимать и ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей
пролетариату победу в октябре и ряд побед после октября". ("Запад и Восток",
стр. 11). Повторяю, это основная, руководящая мысль всех моих докладов и
статей, связанных с вопросом о пролетарской революции, особенно же после
прошлогоднего поражения в Германии. Я мог бы привести десятки цитат,
доказывающих это. Мыслимо ли допустить, что эту главную мысль, главный вывод
из всего исторического опыта, особенно же из опыта последнего десятилетия, я
внезапно забыл, устранил или исказил, работая над "Уроками Октября"? Нет,
это немыслимо, и этого не было. Этого не было и в помине. Наоборот, все мое
предисловие построено на том стержне, который я обрисовал в своем тифлисском
докладе: "мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже понимать и
ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей пролетариату
победу в октябре и ряд побед после октября". Разумеется, я не доказываю
заново этой мысли, потому что этот "урок" октября считаю доказанным,
проверенным, бесспорным и несомненным. Но именно мысль о решающей роли
партии и ее руководства составляет стержень моего предисловия. Чтобы
доказать это, надо было бы просто процитировать все предисловие, выделив
жирным шрифтом его руководящие мысли. К сожалению, это невозможно. Мне
остается только просить заинтересованного читателя прочитать или перечитать,
под указанным углом зрения, предисловие с карандашом в руках, и в частности,
обратить особое внимание на страницы: XII, XIII и XIV, сс. XLI, XLIII, XLVI,
главу "Еще раз о Советах и партии в пролетарской революции" (стр- LVII).
Здесь я ограничусь одним только примером. В заключительной главе предисловия
я восстаю против всплывшей за последний год в нашей печати мысли о том, что
в Англии революция может войти "не через ворота партии, а через ворота
профсоюзов". Я говорю по этому поводу в своем предисловии: "Без партии,
помимо партии, в обход партии, через суррогат партии пролетарская революция
победить не может. Это есть главный
* См. в частности: Л. Троцкий, "Запад и Восток", Москва, 1924 г.
урок последнего десятилетия. Верно, что английские профсоюзы могут
стать могущественным рычагом пролетарской революции; они могут, например, в
известных условиях и на известный период даже заменить собою рабочие Советы.
Но сыграть такую роль они могут не помимо коммунистической партии и тем
более против нее, а лишь при том условии, если коммунистическое влияние в
профессиональных союзах станет решающим. За этот вывод -- относительно роли
и значения партии для пролетарской революции - мы слишком дорого заплатили,
чтобы так легко от него отказываться или только ослаблять его" (стр. IX), А
меня как раз обвиняют в том, что я отказываюсь от него или ослабляю его!
Достаточно, после всего сказанного выше, этой одной цитаты, чтобы показать,
что мне приписывают, под именем "троцкизма", тенденцию, прямо
противоположную не только духу и букве моего предисловия, но и всему моему
пониманию пролетарской революции. С этой точки зрения указания на то, что я
забываю или сознательно замалчиваю роль в перевороте Петроградского Комитета
нашей партии, представляются уже совсем неуместной придиркой. Предисловие
мое не есть рассказ о роли отдельных учреждений или организаций партии, не
есть вообще изложение событий, а есть попытка выяснения общей роли партии в
ходе пролетарского переворота. Я не излагаю фактов, а предполагаю их в общем
и целом известными. Я исхожу из руководящей роли партии, разумеется, в лице
ее живых и действующих организаций, - как из основного положения. Я не
игнорирую и не замалчиваю то, что по ходу изложения предполагаю само собою
разумеющимся. Никакие натяжки, никакие софизмы не смогут опрокинуть того
не могу охватить все те крайне многочисленные доводы, ссылки, цитаты,
намеки, которые были приведены товарищами, писавшими за последнее время о
"троцкизме" и против "троцкизма". Идти по этому пути было бы нецелесообразно
да и прямо неосуществимо. Я думаю, что для существа вопроса и для читателя
будет выгоднее, если я буду исходить из разъяснения тех выводов моего
предисловия, которые были объявлены наиболее ярким или очевидным проявлением
"троцкизма" и которые именно поэтому и послужили точкой отправления для всей
нынешней кампании. Я надеюсь на наиболее спорных вопросах показать, что в
истолковании Октября я руководствовался не только методом ленинизма, но и
оставался в полном согласии с совершенно точными и конкретными оценками и
выводами Ленина по тем же вопросам.
Ограничиться, однако, только такими разъяснениями нельзя. Дело в том,
что самое обвинение в "троцкизме", если бы его основывать только на моих
заявлениях, речах и статьях последних лет, показалось бы слишком уж
неубедительным. Для того, чтобы это обвинение получило вес и значение,
привлекается мое политическое прошлое, то есть моя революционная
деятельность до того момента, когда я вступил в партию большевиков. Я считаю
необходимым дать объяснения и по этому поводу. Таково основное содержание
настоящей статьи.
Если бы я считал, что мои объяснения могут подлить масла в огонь
дискуссии, - или если б мне это прямо и открыто сказали товарищи, от которых
зависит напечатание этой работы, - я бы отказался от ее напечатания, как ни
тяжело оставаться под обвинением в ликвидации ленинизма. Я бы сказал себе:
мне остается ждать, что более спокойный ход партийной жизни даст мне
возможность, хотя бы и с запозданием, опровергнуть неправильное обвинение.
Но мне кажется, что открытое объяснение - то есть ответ по основному
предъявленному мне обвинению - может в настоящий момент не сгустить, а,
наоборот, разрядить атмосферу в партии, сведя вопрос к его действительным
размерам.
В самом деле. Если бы действительно оказалось, что в партии проводится
линия троцкизма против линии ленинизма, это значило бы, что дело идет о
зародышевой борьбе разных классовых тенденций. Тогда никакие объяснения не
помогли бы. Пролетарская партия сохраняет себя, очищая себя. Но если
троцкизма на деле нет, если призрак троцкизма есть, с одной стороны,
отражение дореволюционного прошлого, а с другой стороны, порождение
мнительности, вызванной смертью Ленина; если призрак троцкизма нельзя на
деле воскресить иначе, как извлекши из архива письмо Троцкого к Чхеидзе и
прочее, - тогда открытое объяснение может помочь, может устранить старые
накопленные предубеждения, может рассеять призраки, может очистить атмосферу
партии. Именно такова цель настоящего объяснения.
Прошлое
Выше уже сказано, что предисловие мое к книге "1917" поставлено в
дискуссии в связь со всей моей деятельностью и представлено, как выражение
"троцкизма", стремящегося заменить собою ленинизм, в качестве партийной
доктрины и метода партийной политики.
При такой постановке вопроса оказалось необходимым партийное внимание
передвинуть в значительной мере с настоящего и будущего на прошлое. В
партийный обиход введены старые документы, цитаты старой полемики и прочее.
В числе таких материалов отпечатано, в частности, письмо, написанное мною
тогдашнему социал-демократу (меньшевику) депутату Чхеидзе 1 апреля 1913
года, то есть почти двенадцать лет тому назад. Письмо это не может не
произвести самого тяжкого впечатления на каждого члена партии, в особенности
же на такого, который не прошел через испытания довоенной фракционной борьбы
в условиях эмиграции, и для которого письмо поэтому является совершенной
неожиданностью.
Письмо это написано в момент чрезвычайного обострения фракционной
борьбы. Сообщать здесь подробности написания письма нет никакого смысла.
Достаточно напомнить принципиальные причины, которые сделали возможным самый
факт написания такого письма. Эти принципиальные причины состояли в том, что
я занимал тогда в отношении к меньшевикам позицию, глубоко отличную от
позиции Ленина. Я считал необходимым бороться за объединение большевиков с
меньшевиками в одной партии. Ленин считал необходимым углублять раскол с
меньшевиками, чтоб очистить партию от основного источника буржуазных влияний
на пролетариат. Значительно позже я писал, что основная политическая моя
ошибка состояла в том, что я не понял своевременно принципиальной пропасти
между большевизмом и меньшевизмом. Именно поэтому я не понимал смысла
организационно-политической борьбы Ленина, как против меньшевизма, так и
против той примиренческой линии, которую я сам защищал.
\
Те глубокие разногласия, которые отделяли меня от большевизма в течение
ряда лет и во многих случаях резко и враждебно противопоставляли
большевизму, ярче всего выражались именно в отношении к меньшевистской
фракции. Я исходил из той, в корне неверной перспективы, что развитее
революции и давление пролетарских масс заставит, в конце концов, обе фракции
пойти по одному и тому же пути. Поэтому я считал раскол напрасной
дезорганизацией революционных сил. А так как активная роль в расколе
принадлежала большевизму, ибо только путем беспощадного, не только идейного,
но и организационного, размежевания Ленин считал возможным обеспечить
революционный характер пролетарской партии (и вся позднейшая история целиком
подтвердила правильность этой политики), то я в своем "примиренчестве" на
многих острых поворотах пуни враждебно сталкивался с большевизмом. Борьба
Ленина против меньшевизма необходимо дополнялась борьбой против
"примиренчества", которое нередко называлось "троцкизмом". Все те товарищи,
которые читали сочинения Ленина, знают об этом. Смешно поэтому говорить,
будто кто-то что-то здесь "скрывал". Мне, конечно, и в голову не могло бы
прийти оспаривать теперь, задним числом, принципиальную правильность и
величайшую историческую дальновидность ленинской критики российского
"примиренчества", которое основными своими чертами сходно международному
течению центризма. Я считал и считаю это настолько ясным и бесспорным для
всякого члена партии большевиков, что самая мысль о дискуссии на этой почве,
после того, что партией в этой области проделано, написано, усвоено,
проверено и подтверждено, была бы просто нелепой.
Борясь, как сказано, против "генерального межевания" и раскола, я тем
самым вступал вообще в ряд жестоких конфликтов с теми идейными и
организационными методами, при помощи которых Ленин подготовлял, создавал и
воспитывал нашу нынешнюю партию. Самое слово "ленинизм" в большевистской
фракции тогда не существовало. Да и Ленин не допустил бы его. Только со
времени болезни Ленина и особенно после смерти его, партия, как бы охватив
сразу то гигантское творчество, каким была жизнь Ленина, ввела в свой обиход
слово ленинизм. Слово это, разумеется, не противопоставляется марксизму, но
оно включает в себя все то новое, чем обогатилась мировая марксистская
школа, теоретически и практически, под руководством Ленина. Если же взять
дореволюционную эпоху, то слово "ленинизм" употреблялось только противниками
большевизма для характеристики как раз того, что они считали наиболее
отрицательным и вредным в политике большевиков. Для "примиренца", каким был
я, наиболее отрицательной чертой большевизма представлялось раскольничество,
фракционная борьба, организационное межевание и прочее Именно в этом смысле
мною и применялось тогда, в моменты острой полемики, слово "ленинизм".
Сейчас можно произвести большое впечатление на неопытного и неосведомленного
партийца, спросив его: "а вы знаете, что такое, по Троцкому, ленинизм?" и
затем прочитать ему из старых статей или писем фракционный выпад против
ленинизма. Но это вряд ли правильный подход. Он рассчитан на
неосведомленность. Сейчас такие цитаты звучат для моего уха не менее
дико, чем для уха каждого другого члена партии. Понять же их можно только из
истории прошлого, то есть из истории борьбы между большевизмом и
примиренчеством,- борьбы, в которой и историческая правота и победа были
целиком на стороне большевизма. Более того, вся история деятельности Ленина
свидетельствует, что понять его - не только, как политическую фигуру, но и
как человеческую личность, - можно только, приняв его понимание истории, его
цели, его методы и приемы борьбы. Нельзя оценить Левина вне ленинизма.
Нельзя оценить Ленина наполовину. Его политическая фигура исключает всякую
половинчатость. Своим методом он заставлял всех либо итти с ним в ногу, либо
бороться против него. Совершенно ясно поэтому, что для примиренчества,
которое означает половинчатость в основных вопросах революции, самая фигура
Ленина была чуждой и во многом непонятной. Борясь за то, что я считал тогда
правильным - за единство всех фракций социал-демократии во имя мнимого
"единства" рабочего движения, я тем самым не раз приходил на этом пути в
столкновение с Лениным, как политической фигурой.
До тех пор ,пока революционер не установил правильного отношения к
основной задаче строительства партии и к методам ее работы, не может быть и
речи о правильном, устойчивом и последовательном его участии в рабочем
движении. Без правильного взаимоотношения между доктриной, лозунгами,
тактикой и работой партийной организации не может быть революционной,
марксистской, большевистской политики. Вот эту именно мысль Ленин не раз
острополемически выражал в своих заявлениях, что мои революционные идеи или
предложения представляют только "фразы", поскольку я, в своем
примиренчестве, впадаю в противоречие с большевизмом, строящим основное ядро
пролетарского движения. Прав ли был Ленин? Безусловно.
Без большевистской партии Октябрьская революция не могла бы ни
совершиться, ни закрепиться. Стало быть, подлинным революционным делом было
лишь то дело, которое помогало этой партии складываться и крепнуть. Всякая
иная революционная работа находилась в стороне от этой столбовой дороги, не
заключала в себе внутренних гарантий своей надежности и успешности, а во
многих случаях приносила прямой вред главной революционной работе того
времени. В этом смысле Ленин был прав, когда говорил, что примиренческая
позиция, прикрывающая меньшевизм, превращает тем самым зачастую в фразу
революционные лозунги, перспективы и прочее. Эта основная ленинская оценка
центризма совершенно бесспорна. Было бы чудовищным поднимать по поводу нее
дискуссию в большевистской партии. Во всяком случае, я, со своей стороны,
для такой дискуссии не вижу никакого основания.
Перелом начался для меня в этом вопросе с началом империалистской
войны. По всей той оценке, которую я неоднократно развивал с 1907 года,
европейская война должна была создать революционную ситуацию. Но, вопреки
ожиданиям, эта революционная ситуация привела к полному предательству
социал-демократии. Я шаг за шагом пересматривал свою
оценку взаимоотношений между партией и классом, между революционным
действием и пролетарской организацией. Под влиянием социал-патриотической
измены международного меньшевизма я, шаг за шагом, приходил к выводу о
необходимости не только идейной борьбы с меньшевизмом, что я, -- правда,
недостаточно последовательно, - признавал и ранее, но и Непримиримого
организационного раскола с ним. Этот пересмотр совершился не в один присест.
В статьях и выступлениях моих за время войны можно встретить и
непоследовательность и возвращение вспять. Ленин был совершенно прав, когда
выступал против всех и всяких проявлений мною центризма, подчеркивая и даже
преднамеренно преувеличивая. Но если взять весь период войны, как целое, то
станет совершенно ясно, что ужасающее унижение социализма с началом войны
стало для меня поворотным моментом от центризма к большевизму - во всех без
исключения вопросах. И по мере того, как я вырабатывал себе более
правильное, то есть большевистское представление о взаимоотношении между
классом и партией, теорией и политикой, политикой и организацией, общий
революционный подход к буржуазному обществу естественно наполнялся более
жизненным, более реалистическим содержанием. С того момента, как для меня
стала ясна безусловная необходимость смертельной борьбы с оборончеством,
позиция Ленина повернулась ко мне своим лицом. То, что мне казалось
"раскольничеством", "дезорганизацией" и прочее и прочее, предстало как
спасительная и беспримерно дальновидная борьба за революционную
самостоятельность пролетарской партии. Не только политические методы и
организационные приемы Ленина, но и вся его политическая и человеческая
личность предстали предо мною в новом свете - в свете большевизма, то есть в
подлинном ленинском свете. Понять и принять Ленина можно, только став
большевиком. Никогда после того вопрос о "троцкизме", как особом течении, не
вставал предо мною. Никогда мне не приходило в голову ставить тот или другой
вопрос под особым углом зрения "троцкизма". Неправдой, и при том чудовищной,
является утверждение, будто я вступил в партию с мыслью заменять или
подменять ленинизм троцкизмом. Я вошел в партию большевиков, как большевик.
Когда Ленин, в беседе по поводу объединения межрайонцев с большевиками,
ставил вопрос о том, кто еще из моих единомышленников должен, по моему
мнению, войти в Центральный Комитет, я отвечал, что для меня этот вопрос
политически не существует, так как я не вижу никаких разногласий, которые
отделяли бы меня от большевизма.
Конечно, можно упрекать меня в том, что я ранее не подошел правильно к
оценке меньшевизма. Это значит упрекать меня в том, что я не стал
большевиком с 1903 года. Однако, никто по произволу не выбирает путей своего
развития. Я шел к большевизму долгими и сложными путями. На этих путях у
меня не было других интересов, кроме интересов революции и пролетариата. Я
боролся с ленинизмом, когда был убежден, что ленинизм неправильно
раскалывает рабочий класс. Когда я на опыте годов понял свою ошибку, я
пришел к ленинизму. За этот сложный путь своего развития я несу, разумеется,
политическую ответственность.
(
Все мое прошлое было, однако, полностью и целиком известно Центральному
Комитету нашей партии и всем старым ее членам, когда я в мае 1917 года
вернулся из Америки и предоставил себя в распоряжение большевистской партии.
В этом прошлом были политические ошибки, но не было ничего, что налагало бы
хоть малейшее пятно на мою революционную честь. Если я позже многих других
товарищей пришел к ленинизму, то я пришел все же достаточно рано, чтобы в
числе ближайших соратников Ленина принять участие в июльских днях, в
октябрьской революции, в гражданской войне и в другой работе советских
годов. Когда я однажды выразился (это вменяется мне в особую вину), что
считаю свой путь прихода к большевизму не менее надежным, чем другие пути,
то, я, разумеется, имел в виду индивидуальные интеллигентские пути, а не
коллективный путь пролетарской партии. Я хотел этим сказать лишь то, что,
наскольку человеку дано судить о себе, мой путь привел меня к большевизму
прочно и навсегда. Единственно для пояснения своей мысли я позволю себе
привести исторический пример. Франц Меринг, известный немецкий марксист,
пришел к Марксу и Энгельсу поздно и после большой борьбы. Более того, Меринг
сперва подошел к социал-демократии, затем отошел от нее и лишь впоследствии
примкнул к ней окончательно. Можно найти в старых архивах жестокие
выступления Меринга против Маркса и Энгельса и уничтожающие отзывы Энгельса
о Меринге. Во внутрипартийной борьбе Мерингу не раз впоследствии напоминали
о его прошлом. Тем не менее Меринг пришел к марксизму прочно и до конца и
умер, как основатель германской коммунистической партии.
Тов. Каменев с большой тщательностью подобрал все те ленинские цитаты,
где вскрывалась ошибочность моей позиции. Полемические удары Ленина в
течение ряда лет тов. Каменев превращает в мою законченную характеристику. У
читателя должно, однако, возникнуть впечатление, что эта характеристика
неполна. Так, читатель совершенно не найдет при этом ответа на вопрос о том,
были ли в моей предшествующей (до 1914 и до 1917 годов) революционной
деятельности только ошибки, или были в ней и такие стороны, которые сближали
меня с большевизмом, вели к нему и привели к нему. Без ответа на этот вопрос
характер дальнейшего моего участия в работе партии оставался бы совершенно
необъяснимым. Наряду с этим, каменевская характеристика порождает неминуемо
и вопросы другого, уже чисто фактического порядка. Неужели Ленин говорил и
писал только то, что собрано у тов. Каменева? Неужели у Ленина не было
других отзывов, уже на основании опыта годов революции? Неужели ныне, в
конце 1924 года, правильно и добросовестно сообщать партии одни лишь отзывы
дореволюционных годов, ничего не говоря об отзывах, выросших из совместной
работы и борьбы? Вот вопрос, который неизбежно должен возникнуть у каждого
серьезного читателя. Старые цитаты на этот вопрос не отвечают. Они порождают
лишь вывод о тенденциозности и предвзятости.
Роль партии
Чтобы представить те или другие мои нынешние взгляды или статьи, как
"троцкизм" и связать их для этого с прошлыми ошибками, нужно перешагнуть
через многое и прежде всего через 1917 год. А для этого нужно доказать,
задним числом, что я не понял событий 1917 года, что я по недоразумению
примкнул без оговорок к апрельским тезисам Ленина, что я не понял роль
партии в ходе переворота, что я игнорирую значение всей предшествующей
истории партии и прочее и так далее. На событиях 1917 года этого никак
нельзя, потому что участие мое в этих событиях никому не давало ни тогда, ни
позже ни малейшего повода выдвигать против меня обвинение в проведении
какой-то особой линии. Поэтому обвинение в троцкизме приурочено не к
событиям и не к моему в них участию, а к моей статье, характеризующей
некоторые уроки этих событий. Вот почему для всего обвинения меня в
"троцкизме" приобретает огромное, можно сказать решающее значение вопрос о
том, верно ли или неверно, будто я при освещении событий 1917 года искажаю
ленинизм и противопоставляю ему иную, особую, непримиримую с ленинизмом
тенденцию. Обвинение моих "Уроков Октября" в "троцкизме" становится, таким
образом, основным узлом, который связывает воедино все построение
"троцкистской" опасности в партии. Между тем, - и в этом суть дела, -- узел,
которым связано воедино все это искусственное построение, есть ложный узел.
Достаточно серьезно прикоснуться к нему - и он рассыпается в прах. Только
чрезвычайная придирчивость в союзе с еще большей предвзятостью могут дать
повод толковать мои "Уроки Октября", как уклон от ленинизма, а не как
внимательное и добросовестное применение ленинизма. Вот это я и хочу сейчас
показать на главных вопросах спора.
Особенно поразительным, потому что слишком уж ложным, является
утверждение, будто я. в своем изложении октябрьского переворота, игнорирую
партию. Между тем, центральная мысль предисловия и та задача, во имя которой
оно написано, целиком построены на признании решающей роли партии в
пролетарском перевороте. "Основным инструментом пролетарского переворота
служит партия"(стр, XIV). Я иллюстрирую эту мысль на опыте поражений
послевоенного революционного движения ряда стран. Наша ошибка, говорю и
повторяю я, поскольку мы преждевременно ждали победы европейского
пролетариата на исходе войны, состояла именно в том, что мы все еще
недостаточно оценивали значение партии для пролетарской революции. Немецкие
рабочие не могли победить ни в 1918, ни в 1919 годах, потому что у них не
было основного орудия победы - большевистской партии. Я двукратно
подчеркиваю в предисловии, что буржуазия при захвате власти пользуется целым
рядом своих преимуществ, как класса, пролетариату же эти преимущества может
заменить только революционная партия.
Если есть вообще мысль, которую я, со времени поражения германской
революции, повторяю, подчеркиваю и развиваю с удесятеренной настойчивостью,
так это именно мысль, что даже самые благоприятные
революционные условия не могут дать победы пролетариату, если им не
руководит настоящая революционная партия, способная обеспечить победу.
Такова главная мысль моего тифлисского доклада "На путях европейской
революции" (11 апреля 1924 года), как и моих докладов "Перспективы и задачи
на Востоке" (21 апреля 1924 года), "Первое мая на Западе и Востоке" (29
апреля 1924 года), "На новом переломе" (предисловие к книге "Пять лет
Коминтерна"), "Через какой этап мы проходим?" (21 июня 1924 года) и прочее и
прочее.*Так, в названной выше тифлисской речи, разбирая причины поражения
германской революции, я говорю: "Почему же все-таки в Германии нет победы до
сих пор? Я думаю, что ответ может быть только один: потому что в Германии не
было большевистской партии и не было у нее вождя, какого мы имели в
октябре... Не хватало партии с таким закалом, какой имеет наша партия. Это,
товарищи, центральный вопрос, и из этого опыта должны будут учиться все
европейские партии, и мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже
понимать и ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей
пролетариату победу в октябре и ряд побед после октября". ("Запад и Восток",
стр. 11). Повторяю, это основная, руководящая мысль всех моих докладов и
статей, связанных с вопросом о пролетарской революции, особенно же после
прошлогоднего поражения в Германии. Я мог бы привести десятки цитат,
доказывающих это. Мыслимо ли допустить, что эту главную мысль, главный вывод
из всего исторического опыта, особенно же из опыта последнего десятилетия, я
внезапно забыл, устранил или исказил, работая над "Уроками Октября"? Нет,
это немыслимо, и этого не было. Этого не было и в помине. Наоборот, все мое
предисловие построено на том стержне, который я обрисовал в своем тифлисском
докладе: "мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже понимать и
ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей пролетариату
победу в октябре и ряд побед после октября". Разумеется, я не доказываю
заново этой мысли, потому что этот "урок" октября считаю доказанным,
проверенным, бесспорным и несомненным. Но именно мысль о решающей роли
партии и ее руководства составляет стержень моего предисловия. Чтобы
доказать это, надо было бы просто процитировать все предисловие, выделив
жирным шрифтом его руководящие мысли. К сожалению, это невозможно. Мне
остается только просить заинтересованного читателя прочитать или перечитать,
под указанным углом зрения, предисловие с карандашом в руках, и в частности,
обратить особое внимание на страницы: XII, XIII и XIV, сс. XLI, XLIII, XLVI,
главу "Еще раз о Советах и партии в пролетарской революции" (стр- LVII).
Здесь я ограничусь одним только примером. В заключительной главе предисловия
я восстаю против всплывшей за последний год в нашей печати мысли о том, что
в Англии революция может войти "не через ворота партии, а через ворота
профсоюзов". Я говорю по этому поводу в своем предисловии: "Без партии,
помимо партии, в обход партии, через суррогат партии пролетарская революция
победить не может. Это есть главный
* См. в частности: Л. Троцкий, "Запад и Восток", Москва, 1924 г.
урок последнего десятилетия. Верно, что английские профсоюзы могут
стать могущественным рычагом пролетарской революции; они могут, например, в
известных условиях и на известный период даже заменить собою рабочие Советы.
Но сыграть такую роль они могут не помимо коммунистической партии и тем
более против нее, а лишь при том условии, если коммунистическое влияние в
профессиональных союзах станет решающим. За этот вывод -- относительно роли
и значения партии для пролетарской революции - мы слишком дорого заплатили,
чтобы так легко от него отказываться или только ослаблять его" (стр. IX), А
меня как раз обвиняют в том, что я отказываюсь от него или ослабляю его!
Достаточно, после всего сказанного выше, этой одной цитаты, чтобы показать,
что мне приписывают, под именем "троцкизма", тенденцию, прямо
противоположную не только духу и букве моего предисловия, но и всему моему
пониманию пролетарской революции. С этой точки зрения указания на то, что я
забываю или сознательно замалчиваю роль в перевороте Петроградского Комитета
нашей партии, представляются уже совсем неуместной придиркой. Предисловие
мое не есть рассказ о роли отдельных учреждений или организаций партии, не
есть вообще изложение событий, а есть попытка выяснения общей роли партии в
ходе пролетарского переворота. Я не излагаю фактов, а предполагаю их в общем
и целом известными. Я исхожу из руководящей роли партии, разумеется, в лице
ее живых и действующих организаций, - как из основного положения. Я не
игнорирую и не замалчиваю то, что по ходу изложения предполагаю само собою
разумеющимся. Никакие натяжки, никакие софизмы не смогут опрокинуть того