Автор неизвестен. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923-1927, том 1

факта, что центральное обвинение, выдвинутое против меня - в умалении
значения партии - ложно в корне и находится в вопиющем противоречии со всем
тем, что я на деле говорю и доказываю.
Столь же неправильны утверждения, будто в оценке партии я переношу
внимание с партийной массы - на "верхи", на вождей. По этому поводу кое-где
болтали даже о теории "героев" и "толпы". Но ведь вся суть дела в том, что,
определив общее значение партии в ходе пролетарского переворота и определив
это с такой категоричностью, к которой вряд ли что можно прибавить, - я
ставлю особый, частичный, но исключительно важный вопрос о роли центрального
руководства в период революции. Сюда, конечно, включается и так называемый
вопрос о "вождях". Характеризуя работу Ленина в октябре, я дважды указываю,
что сила его противодействия всяким шатаниям состояла в том, что он всегда
мог в решающий момент опереться на "партийца-массовика". Если б я сводил всю
проблему революции или хотя бы только всю проблему партийного руководства к
вопросу о "вождях", это в корне противоречило бы марксизму. Но когда я, на
основе марксистского определения роли партии в пролетарском перевороте,
выдвигаю, как специальный, но крайне для революции важный вопрос о
соотношении между руководящим центром партии, партией в целом и рабочими
массами, то такая постановка вполне законна, а после прошлогоднего немецкого
поражения-- вдвойне обязательна. Об этом, впрочем, будет еще речь впереди.


Но, говорят мне, партия нужна не только для захвата власти, а и для ее
удержания, для социалистического строительства, для международного
маневрирования. Неужели же я об этом не догадывался. Суть, однако, в том,
что перед европейскими партиями стоит еще во всем своем гигантском объеме
задача овладения властью. На ней они должны сосредоточиться, ей подчинить
все усилия. После захвата власти откроются новые трудности. Можно и здесь
заранее сказать с уверенностью, что переход от победоносного вооруженного
восстания к "органической" работе с ее по необходимости замедленным темпом
будет неизбежно вызывать во всех или почти во всех партиях новый кризис -
обособление недовольного левого крыла. В разных странах это будет, конечно,
происходить по-разному. Но это опасность и трудность следующего этапа. С ней
коммунизм справится: нужно только взять власть.
Такой же характер, то есть характер явно пристрастной, вымученной
натяжки, имеет обвинение меня в том, будто в своем изложении уроков октября
я игнорирую прошлое нашей партии, то есть историю ее до войны и до
революции. Но уже сказано: весь ход моего изложения ведет к тому, что
пролетариат не может использовать самой благоприятной революционной
ситуации, если в предшествующий, подготовительный период авангард
пролетариата не сложился в действительно революционную, то есть
большевистскую партию. Это центральный урок октября. Этому уроку подчинены
все остальные. Партию нельзя импровизировать для потребностей момента, то
есть создать наспех для вооруженного восстания: это слишком неопровержимо
обнаружилось на опыте европейского пролетариата после войны. Этим одним
значение всей дооктябрьской истории нашей партии определяется полностью и
целиком, даже если бы я непосредственно не говорил об этой дооктябрьской
истории ни слова. Но на самом деле я вполне конкретно и точно говорю о тех
условиях развития партии, которые подготовили ее для ее роли в октябре и
после октября. Вот что сказано по этому поводу на 62 стр. предисловия:
"История обеспечила нашей партии совершенно несравненные преимущества.
Традиции героической борьбы с царизмом, навыки и приемы революционного
самоотвержения, связанные с условиями подполья, широкая теоретическая
переработка революционного опыта всего человечества, борьба с меньшевизмом,
борьба с народничеством, борьба с примиренчеством, величайший опыт революции
1905 года, теоретическая проработка этого опыта в течение годов
контрреволюции, подход к проблемам международного рабочего движения под
углом зрения революционных уроков 1905 года, вот что, в совокупности, дало
нашей партии исключительный закал, высшую теоретическую проницательность,
беспримерный революционный размах". Где же тут "игнорирование" партии или ее
дооктябрьской подготовки? Не только общий ход мышей предисловия направлен на
выяснение решающего значения подготовки и закала партии для пролетарского
переворота, но имеется и совершенно точная, конкретная и, несмотря на свою
кратость, почти исчерпывающая характеристика тех условий развития партии,
которые сделали ее тем, что она есть. Разумеется, я не


рассказываю на страницах предисловия всей истории партии, потому что
темой книги является не история партии, а октябрь, то есть определенный
период в этой истории. Но я не знаю, что можно возразить против
характеристики тех условий развития партии, которые обеспечили ей ее
"совершенно несравненные революционные преимущества"
Но и это еще не все. Обвинение в том, будто я "замалчиваю" борьбу
большевизма с той тенденцией, которую я лично в прошлом отстаивал, можно
было бы вполне основательно отвести в данном случае тем соображением, что
речь идет опять-таки не о предшествующей истории, не о борьбе против
примиренчества до революции, а об октябре. Но и в таком доводе нет
необходимости. Ибо в перечислении тех условий, которые сообщили нашей партии
исключительный закал, высшую теоретическую проницательность и беспримерный
революционный размах, у меня указаны не только борьба с меньшевизмом и
народничеством, но и борьба с примиренчеством.
У меня нет нигде и намека на ту мысль, будто большевизм, каким он вышел
из предреволюционной истории, нуждался в изменении своего существа
посредством "троцкизма"; наоборот, у меня прямо сказано, что необходимой
составной частью формирования большевизма была борьба с теми тенденциями,
которые были известны под именем троцкизма. Другими словами, у меня сказано
прямо противоположное тому, что мне приписывают. Без умаления мною роли
партии, без игнорирования мною значения и смысла ее беспримерной
дооктябрьской подготовки все построение возрожденной опасности троцкизма
лишается главного своего устоя. Между тем, ни такого умаления, ни такого
игнорирования у меня нет и в помине. Главная моя мысль, вокруг которой все
остальное вращается, как вокруг своей оси, приведена выше, и я ее здесь
снова повторяю, "мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже понимать
и ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей пролетариату
победу в октябре и ряд побед после октября". ("Восток и Запад", стр, 11).
Это есть мысль ленинизма. Я ее не подмениваю и не разжижаю. Я ее отстаиваю и
проповедую.
"Демократическая диктатура пролетариата и крестьянства"
Как обстоит дело с "троцкистским" пониманием роли партии, мы видели. Но
мою критику ленинизма выводят еще и другими, при том двоякими путями.
Во-первых, там где я характеризую "октябрьскую" позицию тов. Каменева и
других товарищей, выступавших против восстания, я будто бы под видом критики
тогдашних противников Ленина, борюсь с самим Лениным. Вторая линия моей
критики ленинизма состоит будто бы в моем прямом изображении "ошибок" Ленина
в октябре и моих будто бы поправок к этим ошибкам. Надо внимательно
остановиться на этом вопросе.
В чем была суть октябрьских разногласий между тов Каменевым и Лениным?
В том, что тов. Каменев стоял за завершение буржуазной


революции под лозунгом демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства, в то время, как Ленин, на основе уже развернувшейся буржуазной
революции, подготовлял и призывал к социалистической диктатуре пролетариата,
ведущего за собою деревенские низы. Таково самое существо двух тенденций в
октябре. Ленин выступает со всей решительностью против каменевской
постановки, отметая формулу демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства, как пережившую себя. "Надо равняться, - говорит он, - не по
старым формулам, а по новой действительности". Ленин спрашивает:
"Охватывается ли эта действительность старобольшевистской формулой тов.
Каменева: "буржуазно-демократическая революция не закончена"? "Нет, -
отвечает он, - формула устарела. Она никуда не годна. Она мертва. Напрасны
будут усилия воскресить ее". Значит ли это, что Ленин попросту "отрекался"
от формулы демократической диктатуры пролетариата и крестьянства? Нет,
нисколько. Такого отречения я ни мало не навязываю ему. Наоборот, я прямо
говорю (стр. XVII), что Ленин, - в противовес всей шаблонно-западнической
традиции русской социал-демократии, начиная с Группы Освобождения Труда, -
дал своеобразию русской истории и русской революции политическое выражение в
формуле демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, причем эта
формула имела для него -как и все другие политико-тактические формулы -
насквозь динамический, действенный и, следовательно, конкретно-обусловленный
характер. Она была не догмой, а руководством к действию. Я спрашиваю в
предисловии: осуществилась ли демократическая диктатура пролетариата и
крестьянства в условиях революции 1917 года, и отвечаю, твердо опираясь на
Ленина, что она осуществилась в виде полувластных рабоче-солдат-ских
советов, которые не хотели полной власти. Ленин узнал свою формулу и в этой
очень измененной и преломленной действительности. Он установил, что дальше
этого половинчатого осуществления старая формула в данной исторической
обстановке не пойдет. В то время, как противники захвата власти считали, что
нам нужно "завершение" демократической революции, Ленин отвечал: все, что по
"февральской" линии можно было сделать, уже сделано, уже осуществилось;
старая формула уже пережила себя; нужно из развития действительности вывести
новую формулу действия. Ленин обвинял своих противников в том, что они не
узнали "демократической диктатуры" в том ее виде, в каком она осуществилась
в условиях февральской революции. Уже с начала апреля Ленин неутомимо
разъясняет: "Кто говорит только о революционно-демократической диктатуре
пролетариата и крестьянства", тот отстал от жизни, тот в силу этого перешел
на деле к мелкой буржуазии против пролетарской классовой борьбы, того надо
сдать в архив "большевистских" дореволюционных редкостей - можно назвать:
архив "старых большевиков" (XIV, ч. 1, стр, 29). Ленин настойчиво повторяет,
что его противники, противопоставляющие изжившую себя формулу потребностям
революции, тем самым "сдаются беспомощно мелкобуржуазной революционности".
Вот ленинская постановка вопроса. В таком именно виде я ее и излагаю. Почему
моя солидаризация с Лениным, а не с тов. Каменевым, в этом краеуголь-


ном вопросе октябрьского переворота, оказывается ревизией ленинизма?
Почему понятие ленинизма в отношении к октябрю охватывает Каменева, который
принципиально противостоял Ленину, и исключает меня, который шел с Лениным?
Не слишком ли гибким и услужливым становится тут слово ленинизм?
Чтобы построить подобие моста к такому совершенно неожиданному и
невероятному противопоставлению ленинизма и антиленинизма в октябре,
понадобилось изобразить дело так, будто я ошибку Каменева и других вижу в их
большевистской последовательности; будто я говорю: "смотрите, вот эти
товарищи действительно пошли до конца по пути ленинской формулы и попали в
плен к мелкобуржуазной революции". Но у меня не было и речи о том, будто
ошибка октябрьских противников Ленина состояла в том, что они
"последовательно" применяли ленинскую формулу. Нет. Ошибка их состояла в
том, что они относились к ленинской формуле не по-ленински, они не узнали
своеобразного противоречия этой формулы в действительности: в том, что они
не поняли переходного этапного характера формулы 1905 года; в том, что они,
говоря словами Ленина, заученные формулы противопоставляли изучению
действительности; в том, другими словами, что они понимали ленинскую формулу
не по-ленински. Это констатировал сам Ленин и дал исчерпывающий анализ этой
ошибки.
Все для той же цели, то есть для того, чтобы мою (вернее ленинскую)
критику тов. Каменева и других превратить в критику мною ленинизма
понадобилась цитата из моей статьи 1909 года, не из предисловия 1924 года, а
из статьи 1909 года, где я говорил, что формула демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства угрожает на известном этапе революции обнаружить
свои антиреволюционные черты. Да, я это писал в 1909 году в журнале Розы
Люксембург. Статья эта вошла в состав моей книги "1905", которая не раз
переиздавалась после 1917 года и на русском и на иностранных языках, без
протестов или возражений с чьей бы то ни было стороны, ибо все понимали, что
статью надо брать в условиях времени, когда она писалась. Фразу из
полемической статьи 1909 года нельзя, однако, вклеивать в предисловие 1924
года. Можно по поводу цитаты 1909 года с полным правом сказать, что когда я
писал ее, я не отдавал себе отчета в том, что оспаривавшаяся мною формула
имела для Ленина не самодовлеющий, а этапный, подготовительный характер.
Такое обвинение будет правильным, и я его приму. Но ведь именно тов. Каменев
и другие пытались - против Ленина - превратить эту динамическую формулу в
догму и противопоставить ее потребностям развивающейся революции. Именно
Ленин разъяснял им, что эта их позиция задерживает необходимое развитие
революции. Я лишь конспективно и в крайне смягченной форме воспроизвел его
критику и оценку. Как же отсюда мог получиться вывод в сторону ревизии
ленинизма? При непременном желании привлечь к этому давно ликвидированному
историей делу "троцкизм", можно было бы сказать по этому поводу лишь
следующее: в предисловии Троцкий солидаризируется с ленинской постановкой
вопроса о переходе демократической революции в социалистическую;


при этом, однако, Троцкий ничего не говорит о своем отказе от старой
формулы перманентной революции; отсюда приходится сделать тот вывод, что
Троцкий, на основании опыта революции 1917 года, истолковывает свою старую
формулу в ленинском духе. Вот единственный вывод, который можно было бы
сделать на этот счет - и то не на основании предисловия, где самый вопрос о
перманентной революции не поднимается, как исторически ликвидированный, -- а
путем сопоставления предисловия со старыми моими работами, отражавшими
разные политические этапы развития. И такой вывод был бы до известной
степени правильным. То, что для меня было основным в формуле так называемой
перманентной революции, это убеждение в том, что революция в России,
начавшаяся, как буржуазная, должна будет неизбежно завершиться
социалистической диктатурой. Если тактически-центристские тенденции, как я
показал выше, отделяли меня от большевизма и противопоставляли ему, то
основное политическое убеждение в том, что русская революция должна будет
передать власть пролетариату, противопоставляло меня меньшевикам и через все
этапы вело в лагерь большевизма. Но это, однако, стоит в стороне от
занимающего нас вопроса. Во всяком случае я отвергаю, как нечто совершенно
смехотворное, приписываемое мне мнение, будто Ленин или большевистская
партия пришли к "моей" формуле революции, убедившись в ошибочности
собственной формулы.
Я вынужден, однако, заранее признать, что можно, при желании, получить
любые выводы по части подмены ленинизма троцкизмом, если пользоваться
безразборчиво цитатами, относящимися к разным периодам на протяжении двух
десятков лет, произвольно комбинируя эти цитаты, и особенно, если
приписывать мне то, что я вообще никогда не говорил. Как известно, больше
всего посчастливилось в этой дискуссии формуле "без царя, а правительство
рабочее". Думаю, что не менее десятка авторов (и сколько ораторов!)
приписывали мне друг за другом эту неправильную политическую формулу.
Должен, однако, сказать, что популярную прокламацию под таким заголовком:
"без царя, а правительство рабочее!" написал летом 1905 года Парвус,
находившийся заграницей, тогда как я нелегально проживал в то время в
Петербурге и ни в какой с ним связи не состоял. Прокламация эта вышла в
заграничном издательстве за личной подписью Парвуса, и никем в России не
перепечатыва-лась. Никогда я за эту упростительскую формулу Парвуса на себя
ответственности не брал. Как раз в тот период я написал ряд прокламаций, из
которых более существенные печатались в тайной бакинской типографии
большевиков (лето 1905 года). Одна из таких прокламаций была специально
адресована крестьянам. Ни в одной из этих моих прокламаций, в большинстве
ныне розысканных, нет "перепрыгивания" через демократическую фазу революции.
Все они выдвигают лозунги учредительного собрания и аграрной революции.
Таким и подобным ошибкам в статьях, направленных против меня, несть числа.
Останавливаться на этом нет, однако, надобности. Вопрос состоит ведь не в
том, как я лично на разных этапах своего политического развития формулировал
перспективы и задачи революции, а в том, правильно ли я ныне, в 1924 году,
анализировал


ленинскую постановку основного тактического вопроса во внутренней связи
с ходом октябрьской революции.
Никакой ошибки мне в этой области не указали. В теоретическом освещении
октябрьского переворота я в полной мере остаюсь на основах ленинизма, как и
в практическом проведении октября шел с Лениным.
Один из авторов умудрился даже заявить, будто я оцениваю октябрь... по
Суханову и, в противовес этому, сослался на известную статью Ленина о книге
Суханова. Ясно: троцкизм против ленинизма! Почтенный автор попал при этом
пальцем в небо. 5 февраля 1923 года, то есть задолго до того, как мы узнали
отзыв Ленина, я написал в редакцию "Правды" письмо, в котором, между прочим,
так характеризую книгу Суханова: "Я перелистал на днях один из вышедших
томов "Записок о революции" Суханова Нужно дать об этой книге, мне кажется,
уничтожающую рецензию. Более пошлую карикатуру на интеллигентский
эгоцентризм трудно придумать... Сперва он (Суханов) ловил за ноги
Керенского, поддерживал слева за локоть Церетели и Дана, внушая им самый что
ни на есть благородный образ жизни, а затем - внушал правильный
революционный образ действий большевикам Суханов был ужасть как огорчен в
своем благородстве, когда Ленин скрылся после июльских дней. Он, Суханов,
так никогда бы не поступил"... И прочее и прочее В "Правде" появилась тогда
же рецензия, написанная в духе моего письма и даже со включением части его в
рецензию. Читатель видит из этого, в какой мере я был склонен оценивать
революцию "по Суханову"!..
Ленинизм и "бланкизм"
Теперь нам необходимо обратиться к обвинению, которое является в одно и
то же время и наиболее чудовищным по замыслу и наиболее нелепым со стороны
своего обоснования: я, видите ли, изображаю Ленина "бланкистом"(!!!), а себя
- чуть ли не спасителем революции от ленинского бланкизма. Только полное
полемическое ослепление могло подсказать такое обвинение.
Что послужило, однако, поводом для этих совершенно невероятных
разговоров о "бланкизме"?
В сентябре, в дни Демократического Совещания, Ленин предложил из
Финляндии, где он скрывался, Центральному Комитету окружить Александринку,
где заседало Демократическое Совещание, арестовать его, занять Петропавловку
и прочее. От имени питерского Совета в сентябре еще нельзя было провести
этот план, так как организация Совета еще необольшевиченная, как следует
быть, была для этого не приспособлена: Военно-Революционного Комитета еще не
существовало. "Эта постановка вопроса,-- так говорится в моей книге о
сентябрьском предложении Ленина, -- предполагала подготовку и совершение
восстания партийным путем и от лица партии с тем, чтобы затем осветить
победу через Съезд Советов" Почему-то некоторые товарищи сделали отсюда тот
вывод, будто я считаю сентябрьское предложение Ленина - бланкизмом (!!!). Я
совершенно не могу понять, при чем тут бланкизм? Под бланкизмом надо
понимать


стремление захватить власть от имени революционного меньшинства, не
опирающегося на рабочий класс. Но ведь вся суть положения в сентябре-октябре
1917 года состояла в том, что за нашей партией шло большинство трудящихся, и
большинство это явно возрастало. Вопрос шел, следовательно, о том, чтобы
Центральному Комитету партии, за которой идет большинство, взять на себя
организацию вооруженного восстания, захватить власть, созвать съезд Советов
и санкционировать, таким образом, совершившийся переворот. Говорить по
поводу этого предложения о бланкизме, значит чудовищно искажать смысл
основных политических понятий. Восстание есть искусство: задача восстания
допускает несколько решений, из которых одни могут быть более удачными,
другие менее удачными. Сентябрьское предложение Ленина имело то несомненное
преимущество, что позволяло застигнуть противника врасплох, не давая ему
возможности подтянуть верные части и перейти в контрнаступление. Неудобство
сентябрьского предложения состояло в том, что оно могло до известной степени
застигнуть врасплох не только врага, но и часть рабочих и гарнизона, вызвать
в их рядах недоумение и тем ослабить наш натиск. Вопрос был важный, но чисто
практический, не имеющий никакого отношения к принципиальному противоречию
между бланкизмом и марксизмом. Центральный Комитет, как известно, не принял
сентябрьского предложения Ленина и я голосовал в этом вопросе вместе со
всеми другими. Дело здесь шло не об общем определении всего курса развития и
не о противоречии между бланкизмом (!!!) и марксизмом, а о конкретной оценке
совершенно практических, в значительной степени и технических условий
восстания, политические предпосылки которого были налицо. В этом смысле я и
упоминал о том, что Ленину пришлось чисто практические условия питерской
обстановки оценивать "из подполья". Эти слова вызвали совершенно неожиданные
протесты. Между тем, и в данном случае я лишь повторил то, что говорил и
писал по этому поводу сам Владимир Ильич. Во время Третьего Конгресса
Коминтерна он написал "в утешение" некоторым венгерским товарищам, которых
накануне сам жестоко разделывал за чрезмерно "левую" позицию: "Когда я был в
эмиграции, мне не раз приходилось занимать крайнюю "левую" позицию. В
августе 1917 года, находясь опять в эмиграции, я представил ЦК нашей партии
чересчур "левый" план, который, к счастью, был отвергнут. Совершенно
естественно, что эмигранты часто идут "слишком далеко влево",* Мы видим, что
Владимир Ильич называл свой собственный план слишком левым и объяснял его
"левизну" тем, что он осужден был тогда на эмигрантское положение. Таким
образом, я и здесь только изложил ленинскую оценку.
Тем не менее, этот отвергнутый ЦК план оказал положительное действие на
ход событий. Ленин знал, что за осторожностью, осмотрительностью, вообще
торможением недостатка не будет, и поэтому изо всех сил нажимал, стремясь
каждого ответственного партийного работника и всех

• В этих строках описка: план, о котором говорится, был написан не
в августе, а в сентябре.


вместе поставить лицом к лицу с вооруженным восстанием, как с
совершенно неотложной практической задачей. Сентябрьское письмо Ленина, не
имея ничего общего с бланкизмом (!!!), входило в его систему воздействия на
партию, было целесообразным, заставляя конкретнее, тверже и смелее подходить
к вопросам восстания.
В тесной связи с этим стоит другой существенный эпизод октябрьского
переворота, именно попытка Керенского вывести петроградский гарнизон. Не
потому я останавливаюсь на этом эпизоде, что имею прибавить что-либо новое к
тому, что уже по этому поводу сказано, а исключительно по той причине, что
мое изложение этого эпизода дало повод тов. Каменеву изобразить дело так,
как если бы я свою "правильную" политику противопоставлял здесь
"неправильной" (бланкистской) политике Ленина Я не буду воспроизводить все
те поистине отталкивающие выводы и намеки, которые на этот счет делались. Я
перечитал соответственную часть своего предисловия, будучи, разумеется,
заранее уверен, что там нет и намека на то, что мне приписывается. Но я
нашел в предисловии нечто большее: там есть место, которое совершенно точно
и резко исключает возможность какого бы то ни было лжетолкования насчет
"особого" моего стратегического плана в связи с петроградским гарнизоном.
Вот, что говорится в предисловии: "Придя в Петроградском Совете к власти,
мы, большевики, точно продолжили и углубили методы двоевластия. Мы взяли на
себя проверку приказа о выводе гарнизона. Этим самым мы прикрыли традициями
и приемами легального двоевластия фактическое восстание петроградского
гарнизона. Мало того, формально приурочивая в агитации вопрос о власти к
моменту Второго съезда Советов, мы развивали и углубляли уже успевшие
сложиться традиции двоевластия, подго-товляя рамки советской легальности для
большевистского восстания во всероссийском масштабе" (стр. 50). Таким
образом, здесь самое изложение ведется никак уж не от личного имени, a от
имени партии ("мы, большевики"). И затем, развитие борьбы вокруг гарнизона