Автор неизвестен. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923-1927, том 1

приходившим в ужас от эксцессов апреля, июля и октября! Да, ничто не снимает
с Ленина "ответственности" за красный террор, ничто и никто. Даже и слишком
услужливые "защитники". Красный террор был необходимым орудием революции.
Без него она погибла бы. Революции уже не раз погибали из-за мягкотелости,
нерешительности, добродушия трудящихся масс. Даже наша партия, несмотря на
весь предшествующий закал, несла в себе эти элементы добродушия и
революционной беспечности. Никто так не продумал заранее неимоверные
трудности революции, ее внутренние и внешние опасности, как Ленин. Никто так
ясно не понимал еще до переворота, что без расправы с имущими классами, без
мероприятий самого сурового в истории террора никогда не устоять
пролетарской власти, окруженной врагами со всех сторон. Вот это свое
понимание и вытекающую из нее напряженную волю к борьбе Ленин, капля по
капле, вливал в ближайших своих сотрудников, а через них и с ними - во всю
партию и трудящиеся массы, Об этом именно я говорю в своих воспоминаниях. Я
рисую как Ленин на первых порах революции, наблюдая всюду халатность,
беспечность, излишнюю самоуверенность перед лицом нагромождавшихся
опасностей и бедствий, на каждом шагу учил своих сотрудников тому, что
революция может спастись, лишь перестроив самый характер свой на иной, более
суровый лад и вооружившись


мечом красного террора. Вот об этом я и говорю в воспоминаниях. О
великой проницательности Ленина, о великой силе духа, о революционной
беспощадности - при великой личной человечности. Искать чего-либо другого в
моих словах, усматривать в них желание "подкинуть" Ленину ответственность за
террор может только политическая тупость и психологическая пошлость.
Если б я хотел так легко швыряться отравленными подозрениями, как иные
из моих критиков, я сказал бы: не у меня надо искать "нэповских" тенденций,
а именно у тех, которым может приходить в голову самая мысль об отречении от
красного террора. И если бы кое-кто из Сухаревской сволочи серьезно поверил
таким и подобным обвинениям и стал строить на них какие-либо надежды, то это
значило бы лишь, что обвинители создают призрак троцкизма применительно к
Сухаревке, -- но это вовсе не значит, что у меня с этим призраком есть что
бы то ни было общего.
* * *
Доводы от Сухаревки, внутренней или эмигрантской, нужно вообще
привлекать с величайшей осторожностью. Конечно, враги всех мастей радуются
каждому нашему разногласию, каждой дискуссии, стремятся раздвинуть каждую
щель. Но для того, чтобы из их оценок делать те или другие выводы, нужно
проверить: во-первых, понимают ли они, о чем говорят, ибо симптоматическое
значение имеет лишь серьезная, деловая и устойчивая оценка умного врага; и
во-вторых, не фабрикуют ли они свои оценки специально для того, чтобы
разжечь наши разногласия, подлив масла в огонь дискуссии? Особенно это
относится к эмигрантской печати, у которой своих прямых политических задач
нет, ибо нет массового читателя, и которая спекулирует, главным образом на
том, какой отголосок ее суждения найдут в советской печати.
Я приведу один пример, но, как мне кажется, показательный. В нашей
печати сообщалось, что меньшевистский "Социалистический вестник" во время
прошлогодней дискуссии возлагал большие надежды на "оппозицию" или на
отдельные ее элементы. Я не проверял этого сообщения, но вполне допускаю,
что такие проницательные реалисты, как Дан и К⁰, надеявшиеся всю
жизнь на демократизацию буржуазии, ныне исполнились надежд на меньшевизацию
большевистской партии. Однако, совершенно случайно раскрыв No 7
правоменыпевистской "Зари", я в статье Ст. Ивановича нашел следующую
критику, направленную против надежд Дана и К° на эволюцию большевистской
партии. "Может быть, им (Дану и К⁰) что-нибудь известно насчет
этой оппозиции такое, что неизвестно всем прочим. Но если им известно только
то, что известно и всем прочим, то не может же им быть неизвестным и то, что
именно среди оппозиции внутри РКП находятся наиболее утопические сторонники
диктатуры, наиболее твердокаменные ее ортодоксы, влияние которых и сказалось
в последних взрывах левого бешенства, в антинэповском курсе и тому подобное.
Каким образом именно из этих ортодоксов "октября" могут


выделиться по словам платформы "элементы, способные... сыграть,
благодаря своему положению, значительную роль в деле подготовки
демократической ликвидации диктатуры"? Платформа находит, что вес это может
совершиться "под давлением развивающегося и приходящего к классовому
сознанию рабочего движения". Но это совершенно произвольная гипотеза, при
том опровергнутая жизнью еще до того, как она попала в платформу. Именно под
влиянием длинной полосы бурных забастовок, иногда даже с политическими
требованиями, оппозиция РКП потребовала усиления диктатуры, крови буржуя,
нового курса. Жизнь показала, что оппозиция выделяет наиболее прожженных
демагогов диктатуры, а платформа ждет отсюда выделения элементов демократии.
Как неразумно поступает жизнь, что так расходится с платформой!" (стр. 197).
Эту цитату из статьи беломеньшевистского проходимца я с естественной
брезгливостью воспроизвожу в работе, посвященной внутренним вопросам нашей
партии. Я далек от мысли делать из цитаты какие-либо политические выводы,
кроме одного: осторожнее с отзывами и суждениями эмиграции! Осторожнее с
вырванными наудачу суждениями европейской буржуазной печати! Мнения врагов
учитывать всегда полезно. Но нужно это делать критически и не наделять врага
большей прницатель-ностью, чем та, какою он располагает на деле. Не забудем,
что буржуазия вслепую судит о тех для нее совершенно недоступных вопросах,
которые составляют главное содержание нашей работы. Не забудем, что мировая
капиталистическая печать не раз на протяжении советского режима заявляла,
что Ленин стремится перевести Россию на национально-консервативные рельсы,
но что ему мешают "левые", под именем которых фигурировали то Бухарин, то
Зиновьев, то автор этих строк. Неужели же эти суждения были симптомом
чего-либо другого, кроме тупости буржуазной мысли пред лицом задач
пролетарской диктатуры? Особенно же недопустим такой образ действий, когда
мы своими пристрастными, искуствен-ными обвинениями сперва вводим в
заблуждение томящуюся надеждами буржуазную печать, а затем кривое отражение
в ней наших собственных слов выдаем за убедительную буржуазную оценку. Таким
образом мы выдаем за реальность тень того призрака, который мы сами создаем!
* * *
Чтобы придать призраку "троцкизма", построенному на комбинации старых
цитат, хоть некоторую актуальность (злободневность), критиками, особенно
тов. Зиновьевым, выдвинуты были -- правда, в крайне общей и неопределенной
форме, -- вопросы текущей внутренней политики. Никакой дискуссии по этим
вопросам я не поднимал. Ни на какие конкретные столкновения по этим вопросам
тов. Зиновьев не ссылается. Никакого повода мое предисловие для обсуждения
этих вопросов не дает. Решения XIII съезда я нигде не оспаривал и во всей
своей работе строго проводил. Но, так или иначе, мое предисловие было
истолковано не на фоне поражения немецкой революции, а на фоне прошлогодней
дискуссии. В связи с этим мое предисловие послужило поводом для постановки
вопроса о моей "линии" вообще.


Тов. Зиновьев выдвигает целый ряд пунктов, которые должны, по его
мнению, характеризовать мою линию, как направленную против линии партии.
Я стремлюсь будто бы ослабить руководящую роль партии в государстве. Я
не могу принять это обвинение ни в какой степени. Чтобы подойти к этому
общему вопросу совершенно конкретно, я напомню хотя бы, что рядом
постановлений последнего времени ЦК снова и очень категорически высказался
против замещения партийными органами местных органов советской власти.
Должно ли это постановление ослабить роль партии? Нет, правильное проведение
этой линии только усилит и укрепит роль партии. Разумеется, в этих рамках
могут быть практические расхождения. Однако, и относительно таких чисто
практических расхождений тов. Зиновьев не приводит каких-либо новых
примеров, так как их в практике нашей работы не было.
Я не могу также ни в малейшей мере принять обвинение в том, будто я
стремлюсь превратить партию в сумму фракций и группировок, - в духе
английской рабочей партии. Карикатурность этого утверждения говорит сама за
себя. Правильно или неправильно мое понимание октябрьских уроков, но нет
никакой возможности рассматривать мою книгу об октябре, как орудие
фракционной группировки. Такой цели я себе не ставил и ставить не мог.
Нелепо вообще думать, будто в правящей массовой партии можно создавать
"группировки" на почве исторических оценок!
Я не останавливаюсь на вопросах о "спецах", о финансах, о Госплане и
прочее и прочее, так как совершенно не вижу тут материала для "дискуссии" и
ни с какой стороны не давал повода поднимать заново эти вопросы.
Остается, наконец, вопрос о моей недооценке крестьянства, как основном
будто бы источнике моих ошибок, действительных и мнимых. Я не буду говорить
о прошлом, так как это завело бы нас в безвыходные дебри. Я не буду
останавливаться на том, что моя брест-литовская ошибка вытекала не из
"игнорирования" крестьянства (на революционную войну с его стороны я не
рассчитывал), а из надежды на более быстрое развитие революционного движения
в Германии. Но в отношении настоящего и будущего я считаю необходимым
остановиться на этом основном обвинении, бесформенном, но настойчивом.
Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений
брест-литовской истории, допущенных Куусиненом. У него выходит так: уехав в
Брест-Литовск с партийной инструкцией: в случае ультиматума - подписать
договор, я самовольно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись.
Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с
единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае
ультиматума, выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении
ЦК. Один лишь тов. Зиновьев предлагал дать мне инструкцию о немедленном
подписании договора. Но это было отвергнуто всеми остальными голосами, в том
числе и голосом Ленина. Все соглашались, разумеется, что дальнейшая затяжка
переговоров будет ухудшать условия договора, но считали, что этот минус
переве-


шивается агитационным плюсом. - Как я поступил в Брест-Литовске? Когда
дело подошло к ультиматуму, я сторговался насчет перерыва, вернулся в
Москву, и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК, по моему
предложению, решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства
всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз
с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это
можно без труда проверить по протоколам ЦК. Куусинен грубо извращает
брест-литовскую историю. Допускаю, впрочем, что злой воли тут нет, а есть
просто незнание и непонимание.
Прежде всего нужно отвергнуть карикатурную мысль, будто формула
"перманентной революции" есть для меня какой-то фетиш или символ веры, из
которого я вывожу все свои политические заключения и выводы, особенно
поскольку они связаны с крестьянством. В таком изображении дела нет и тени
правды. После того, как я писал о перманентной революции с целью уяснить
себе будущий ход развития революционных событий, прошли многие годы,
произошла самая революция, развернулся богатейший опыт советского
государства. Неужели же можно серьезно думать, будто мое нынешнее отношение
к крестьянству определяется не коллективным опытом нашей партии и моим
личным опытом, а теоретическими воспоминаниями о том, как я в таком-то году
представлял себе развитие русской революции? Ведь был, и нас кое-чему
научил, период империалистской войны, период керенщины, земельных комитетов,
крестьянских съездов, борьбы против правых эсеров; период непрерывного
солдатско-делегатского митинга в Смольном, где мы боролись за влияние на
вооруженного крестьянина; был опыт брест-литовского мира, где значительная
часть партии, руководимая старыми большевиками, не имевшими ничего общего с
"перманентной революцией", рассчитывала на революционную войну и многому
научила всю партию на опыте своей ошибки; был период строительства Красной
армии, где партия в ряде опытов и подходов создавала военный союз рабочего и
крестьянина; был период хлебной разверстки и тяжелых классовых конфликтов на
этой почве... Затем партией взят курс на середняка, и курс этот постепенно
привел к очень значительному изменению партийной ориентировки, -разумеется,
на той же самой принципиальной основе; был совершен затем переход к свободе
хлебной торговли и к нэпу - со всеми, вытекающими отсюда последствиями.
Неужели же можно класть на одну чашу весов весь этот гигантский исторический
опыт, которым питаемся мы все, а на другую чашу -- старую формулу
перманентной революции, которая будто бы должна везде, всегда и при всех
условиях приводить меня к недооценке крестьянства? Неверно это, нереально. Я
решительнейшим образом отвергаю такое богословское отношение к формуле
перманентной революции. Сама эта формула отражала давно пройденную ступень
развития. Она вытаскивается и раздувается только потому, что иначе трудно
обосновать сегодняшнюю "недооценку крестьянства" и создать призрак
"троцкизма".
В своей статье об РКИ Ленин писал, что основная политическая опас-


ность, которая могла бы в известных условиях стать источником раскола
партии, есть опасность разрыва между пролетариатом и крестьянством, как
двумя основными классами, сотрудничество которых является безусловной
необходимостью для сохранения и развития завоеваний октября. Если подойти к
этой опасности с точки зрения интересов обоих основных классов, то придется
сказать так: только поддерживая известное равновесие материальных интересов
рабочих и крестьян, можно обеспечивать политическую устойчивость советского
государства. Равновесие это правящей партии приходится устанавливать в
постоянно изменяющихся условиях, ибо меняется экономический уровень страны,
меняется взнос на общее дело каждого из двух пайщиков, меняется доля,
которую у них обоих ворует частный капитал, меняется пай, который каждый из
союзников получает из общего труда. В чем может состоять в таких условиях
реальная недооценка крестьянства или невнимание к нему? В том, что
руководящий из двух союзников, пролетариат, стремясь через партию как можно
скорее обеспечить свою базу, промышленность или поднять культуру, наложил бы
чрезмерную ношу на крестьянина. Это могло бы привести к политическому
разрыву, инициативу которого в этом случае взяло бы на себя крестьянство.
Такого рода нетерпеливую и узкую тенденцию, поскольку она проявлялась, мы не
раз характеризовали, как цеховую, тред-юнионистскую, а не коммунистическую.
Нельзя вопрос о сегодняшней доле пролетариата в общенародном хозяйстве -
вопрос, конечно, крайне важный - ставить над вопросом о сохранении диктатуры
пролетариата, как условия социалистического строительства. С этим, надо
думать, согласны мы все, и не со вчерашнего дня.
Но для всех нас совершенно очевидно и другое, а именно, что та же самая
историческая опасность разрыва может обернуться к нам и противоположным
своим концом. Если бы условия сложились так, что пролетариату пришлось бы
нести слишком большие жертвы для сохранения союза, если бы рабочий класс
пришел в течение ряда лет к выводу, что во имя поддержания своей
политической диктатуры он вынужден итти на слишком большое классовое
самоотречение, - это подсекло бы советское государство с другого конца.
Об этих двух концах одной и той же исторической опасности разрыва между
пролетариатом и крестьянством мы говорим, разумеется, не потому, что считаем
самую опасность реальной и близкой. Нет, этого никто из нас не думает. Мы
берем опасность в исторической перспективе, чтоб правильнее ориентироваться
в политике сегодняшнего дня. Совершенно бесспорно, что эта политика может
быть лишь маневренной, требующей величайшего внимания к промерке дна, с его
возможными мелями, и тщательного обследования обоих берегов - и правого и
левого. Совершенно также бесспорно и то, что на настоящем этапе равновесие
интересов нарушено прежде всего в ущерб деревне, и что с этим приходится
серьезно считаться и в экономике и в политике.
Изложенные выше общие соображения относятся прежде всего к вопросу о
развитии промышленности и к темпу этого развития.
Если советское государство держится на союзе рабочих и крестьян, то


социалистическая диктатура пролетариата держится на государственной
промышленности и транспорте. Советское государство без социалистической
диктатуры было бы телом без "души". Оно подверглось бы неизбежному
буржуазному перерождению. Промышленность, как база социалистической
диктатуры, зависит, однако, от крестьянского хозяйства. Но связь эта
взаимная. Крестьянское хозяйство зависит, в свою очередь, от промышленности.
Из этих двух составных частей более динамическим (движущим, толкающим
вперед) началом является промышленность. Самое могущественное воздействие,
какое советская власть может оказать на деревню, направляется по каналам
промышленности и транспорта. Остальные методы воздействия, очень важные сами
по себе, стоят все же во второй и третьей линии. Без правильного возрастания
роли государственной промышленности, без усиления ее организующего
воздействия на деревню все остальные мероприятия были бы обречены, в конце
концов, на бессилие.
Темп развития промышленности, в ускорении которого заинтересованы и
город и деревня, зависит, разумеется, не от нашей доброй воли. Тут есть
объективные пределы: уровень крестьянского хозяйства, оборудование самой
промышленности, наличные оборотные средства, культурный уровень страны и
прочее. Попытка искусственно перескочить через эти пределы, конечно,
отомстила бы за себя жестоко, ударив одним концом по пролетариату, другим -
по крестьянству. Но никак не меньшей опасностью явилось бы отставание
промышленности от экономического подъема страны, порождающее неизбежно
явления товарного голода и высоких розничных цен, что неизбежно ведет, в
свою очередь, к обогащению частного капитала. Темп социалистического
накопления и промышленного развития не свободен, следовательно, и в другом
направлении, то есть ограничен не только известным максимум , но и известным
минимумом. Этот минимум непосредственно определяется соревнованием частного
капитала внутри, давлением мирового капитала извне.
Опасности, вытекающие из всего нашего развития, имеют двусторонний
характер. Промышленность не может слишком зарываться вперед, ибо тогда для
нее могло бы не хватить народно-хозяйственного фундамента. Но столь же
опасно и отставать. Каждое ее промедление, каждое ее упущение означает рост
конкурирующего с нею частного капитала, рост кулака в деревне и рост
экономического и политического влияния кулака на деревню. Отставание
промышленности означает передвижку соотношения сил от города к деревне и
внутри деревни - от бедноты к кулакам нового советского типа. Эта передвижка
центра тяжести, ослабляя пролетариат, должна была бы вынудить его затем к
дальнейшим экономическим и политическим уступкам во имя сохранения
рабоче-крестьянского союза. Но совершенно ясно, что на этом пути диктатура
пролетариата опустошалась бы от своего социалистического содержания.
Таким образом, все трудности и опасности, которые вырастают из
переходного периода нашего хозяйственного развития, где пролетариат ведет
социалистическое строительство на основе многомиллионных мелких
товаропроизводителей, все наши трудности, вместе взятые, и


каждая в отдельности, всегда имеют, как уже сказано, двусторонний, а не
односторонний характер. Погоня за слишком быстрым темпом развития
промышленности так же опасна, как и слишком медленный темп ее развития.
Эти соображения, надеюсь, совершенно бесспорны. Их можно разве обвинить
в том, что они слишком общи. Но несравненно более общий и расплывчатый
характер, притом крайне односторонний, имеет обвинение в недооценке
крестьянства. "Оценивать" нужно крестьянство не само по себе взятое, а в
рамках подвижного равновесия классов. Заранее данной математической формулы,
которая говорила бы, до какой линии нужно итти в согласовании интересов
пролетариата и крестьянства, и где остановиться, не существует на свете.
Ориентироваться и прощупывать обстановку приходится путем постоянного
активного маневрирования. Это маневрирование, однако, никогда не имело и не
будет иметь у нашей партии характера беспринципного лавирования (как
изображают это меньшевизм и анархизм). Наше маневрирование, и хозяйственное
и политическое, сводится к такой цепи мероприятий, при помощи которых, на
основе союза рабочих и крестьян, обеспечивается диктатура пролетариата, а,
следовательно, и возможность дальнейшего социалистического строительства.
Это и есть наш верхний критерий.
Упорное и неправильное в своей односторонности обвинение в "недооценке
крестьянства" тем более вредно, что оно неминуемо порождает - совершенно,
разумеется, необоснованные опасения, будто это есть лишь теоретическая
подготовка к смене курса -- от социалистической диктатуры в сторону
крестьянско-рабочей демократии. Это, конечно, вздор! Наша партия, сохраняя
за собой полную свободу маневрирования, сверху донизу объединена программой
социалистической перестройки общественных отношений. Это есть главный из тех
заветов Ленина, которые мы все единодушно и до конца обязались выполнить. И
мы его выполним!
Л. Троцкий ноябрь 1924 г.
ЗАПИСКА КРАСИНА ТРОЦКОМУ
Л. Д.!
Обращался ли к Вам во время отпуска [М. Я.] Лапиров-Скобло? Мы его
думали назначить в Лондон, в технический отдел Торгпредства, а он ставил это
в зависимость от Вашего согласия. Я думаю, он мог бы там работать и для НТО.
Прожив год-другой в Лондоне, научился бы многому.
[1924 г.] [Красин]


1925 год
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ НАБРОСОК ТЕЗИСОВ О ПОЛИТИКЕ КОМИНТЕРНА
Со времени Пятого съезда Коминтерна произошел ряд событий,
доказывающих с полной ясностью, что основная линия взятая Пятым
съездом по вопросам тактики Коминтерна и его организационной поли
тики не соответствует интересам рабочего движения, что она не только не
в состоянии привести к большевизации компартий Запада, но, наоборот,
привела к возникновению "левого" отзовистского крыла и последова
тельно - к срыву связи Коминтерна с широкими рабочими массами. Рас
ширенному Исполкому Коминтерна, а после его созыва ИККИ пришлось
принимать меры для спасения положения в Германии, Чехословакии,
Польше. Меры эти чисто эмпирические, не продуманные до конца, ни, что
касается их предпосылок, ни, что касается их последствий, и поэтому не
могли ни принести действительного оздоровления в жизнь партии, кото
рых касались, ни пресечь дальнейшее проведение в жизнь ошибочной по
литики Пятого конгресса в странах, в которых Коминтерн не успел еще
задержать "левого" рвения товарищей. В промежуток времени, отделяю
щий нас от Пятого конгресса, произошли события, доказывающие, что по
стоянному провозглашению необходимости централизованного руковод
ства со стороны ИККИ не соответствовали факты. Пока не происходили
катастрофы, ИККИ занимался персональным составом Центральных ко
митетов, но не их политикой. Основные вопросы, стоящие перед Комин
терном, которые решить самостоятельно компартии Запада не в состоя
нии, которые могут быть решены только совместными усилиями лучших
элементов Интернационала, не выдвигаются и не разрабатываются ИККИ.
Они оставлены случайным решениям парламентских фракций и решаются
без всякой продуманной общей линии. Если, несмотря на это, в ряде
стран мы замечаем снова известное улучшение положения компартии, то
это происходит только благодаря росту гнета политики стабилизации
капитализма, которая толкает рабочие массы налево. Характерно, что
самый сильный сдвиг налево происходит в Англии, где компартия незна
чительна; он идет по линии сближения английских и советских профсою
зов, а не по руслу Коминтерна.
Политическая линия Пятого конгресса Коминтерна основана была
на следующих предпосылках: ввиду возможности стабилизации капита
лизма на более длительный период времени необходима передача руко
водства компартией в руки молодых левых элементов, которые не про
шли социал-демократической школы и поэтому легче смогут повести
борьбу против социал-демократии, как левого фланга фашизма, которые


решительнее смогут мобилизовать рабочие массы под знамена ленинизма.
Как гарантия против отрыва этих левых элементов от масс, им было дано
напутствие бороться за завоевание профсоюзов. Перед лицом происходящего
процесса стабилизации капитализма, который выражался в стабилизации
германской и польской валюты, в начинающемся восстановлении кредитной