Страница:
Только теперь Генарр заметил, что в послании Питт больше внимания уделяет дочери, чем матери. Бросалось в глаза замечание Питта о том, что дочь проявила глубокий интерес к Эритро и что ей не следует препятствовать, если она захочет изучать его поверхность. Что-то здесь было не так. Но что?
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Охота за информацией
Глава 26
Наконец Юджиния вошла в кабинет Генарра. Подумать только: двадцать лет назад, когда в ее жизни еще не появился Крайл, они гуляли в зоне ферм С и забирались на уровни с низкой силой тяжести; Юджиния весело смеялась, когда Генарр попробовал сделать замедленное сальто, но не рассчитал и шлепнулся на живот. (Тогда он мог получить серьезную травму; ведь при малой силе тяжести утрачивается только ощущение собственного веса, а масса и момент инерции не уменьшаются. К счастью, все обошлось благополучно, и ему не пришлось пережить еще и такое унижение.) Конечно, за эти годы Юджиния тоже постарела. Она изменила прическу; ее новый стиль — короткие и прямые волосы — казался почему-то слишком деловым. Впрочем, она оставалась почти такой же стройной, такой же обаятельной темной шатенкой.
Улыбаясь, Юджиния подошла к Генарру, протянула обе руки. Он взял их и почувствовал, что у него предательски заколотилось сердце.
— Зивер, я обманула тебя, мне так стыдно, — сказала она.
— Обманула меня? О чем ты говоришь? (Действительно, что она имеет в виду? — подумал Генарр. Уж, конечно, не ее брак с Крайлом.) — Я должна была вспоминать тебя каждый день. Я должна была посылать тебе письма, сообщать новости, настоять на том, чтобы мне разрешили прилететь к тебе.
— А на самом деле даже ни разу не вспомнила!
— Нет, я не настолько испорчена. Изредка я вспоминала. В сущности я никогда тебя не забывала. Просто мои мысли почему-то никак не могли превратиться в поступки.
Генарр кивнул — что же поделаешь!
— Я знаю, ты была очень занята. А я переселился на Эритро — с глаз долой, значит, и из сердца вон.
— Нет, не значит. Зивер, ты почти не изменился.
— Потому что и в двадцать лет я выглядел старым и сморщенным. В сущности, Юджиния, мы никогда не меняемся, просто со временем становимся чуть старше и чуть морщинистее. Но это пустяки.
— Перестань, Генарр. Ты хочешь показаться несправедливым по отношению к себе, чтобы добросердечные женщины пожалели тебя. В этом смысле ты ничуть не изменился.
— Юджиния, а где твоя дочь? Мне сообщили, что она прилетает вместе с тобой.
— Она прилетела. О ней можешь не беспокоиться. Не имею ни малейшего понятия, почему это так, но в ее представлении Эритро — это истинный рай. Она сразу отправилась на нашу квартиру, чтобы навести там порядок и распаковать вещи. Вот такая она у меня — серьезная, ответственная, практичная, исполненная сознания долга молодая женщина. Она обладает такими качествами, которые кто-то однажды назвал неприятными добродетелями.
— С неприятными добродетелями я хорошо знаком, — рассмеялся Генарр. — Если бы ты знала, насколько усердно в свое время я пытался воспитать в себе хотя бы один соблазнительный порок. И ничего не получилось.
— Я представляю. Но, по мере того как мы стареем, нам хочется все больше неприятных добродетелей и все меньше очаровательных пороков. Зивер, а почему ты постоянно живешь на Эритро? Я понимаю, что кому-то нужно руководить станцией, но, наверно, ты не единственный, кто мог бы справиться с этой работой.
— Признаться, мне доставляет удовольствие считать себя незаменимым, — ответил Генарр. — Впрочем, мне по-своему нравится здесь. К тому же иногда часть отпуска я провожу на Роторе.
— И ты ни разу не зашел ко мне?
— Если у меня отпуск, то это еще не значит, что и ты свободна. Я подозреваю, что ты занята намного больше меня, а после открытия Немезиды у тебя вообще не было ни одной свободной минуты. Но я разочарован. Я хотел встретиться с твоей дочерью.
— Скоро встретишься. Ее зовут Марлена. Для меня она по-прежнему Молли, но она не разрешает так себя называть. С тех пор как ей пошел пятнадцатый год, она стала просто нетерпимой и хочет, чтобы ее называли только Марленой. Но ты увидишься с ней, не беспокойся. Признаться, я сама не хотела, чтобы она присутствовала при нашей первой встрече. Разве могли бы мы при ней свободно предаться воспоминаниям?
— Юджиния; а ты действительно хочешь вспоминать?
— Да, кое-что.
Генарр помедлил, потом сказал:
— Мне жаль, что Крайл не остался на Роторе.
Улыбка застыла на ее лице.
— Зивер, я сказала «кое-что», — она повернулась и подошла к окну.
— Между прочим, надо признать, что вы здесь неплохо поработали. Даже то немногое, что мне удалось увидеть, впечатляет. Яркое освещение. Настоящие улицы. Большие дома. И все-таки станцию трудно сравнить с Ротором. Сколько человек живут и работают здесь?
— По-разному. Иногда у нас больше работы, иногда — меньше. Одно время на станции было почти девятьсот человек. Сейчас пятьсот шестнадцать. Мы знаем каждого. Это не так просто. Ежедневно кто-то улетает, кто-то прилетает.
— Кроме тебя.
— И еще нескольких.
— Но, Зивер, почему все делается только на станции? Ведь в атмосфере Эритро можно дышать.
Генарр выпятил нижнюю губу и в первый раз отвел взгляд.
— Можно, но нежелательно. На Эритро непривычный для человека свет.
Когда выходишь из станции, окунаешься в розоватое или даже оранжевое — если Немезида стоит высоко — облако. Этот свет довольно яркий. Можно даже читать. И все-таки он кажется противоестественным. Да и сама Немезида тоже выглядит как-то ненатурально, уж слишком она велика. Почти на всех она действует угнетающе; человеку Немезида представляется символом угрозы, а из-за красноватого света — еще и предзнаменованием чего-то зловещего. Немезида и в самом деле в какой-то мере опасна. Ее свет не ослепляет, поэтому человека тянет подольше посмотреть на нее, понаблюдать за пятнами на ее поверхности. А между тем инфракрасное излучение легко повреждает сетчатку. Поэтому — и еще по ряду причин — человек, выходящий на поверхность Эритро, обязательно одевает специальный шлем.
— Значит, станция предназначена прежде всего для того, чтобы поддерживать привычные условия для человека внутри и изолировать его от атмосферы планеты?
— Мы не пользуемся даже здешним атмосферным воздухом. И воздух, и воду мы берем из глубин планеты и регенерируем. Конечно, мы следим и за тем, чтобы ничто с поверхности планеты не попадало на станцию, в том числе прокариоты — знаешь, такие крохотные сине-зеленые клетки. Юджиния задумчиво кивнула. Так вот в чем ответ на вопрос о кислороде в атмосфере Эритро. На планете есть живые организмы, даже очень много, только все они — микроскопически малые существа, аналогичные простейшим одноклеточным организмам Солнечной системы.
— Это действительно прокариоты? — спросила она. — Я знаю, так их называют, но прокариоты — земные бактерии. А эти тоже бактерии?
— Эритрианские микроорганизмы ближе всего к земным цианобактериям, тем самым, которые обладают способностью к фотосинтезу. Впрочем, ты задала правильный вопрос. Нет, это не наши цианобактерии. У них тоже есть нуклеопротеин, но по структуре он принципиально отличается от нуклеиновых кислот в земных формах жизни. У них есть и своеобразный хлорофилл, в котором нет магния и который работает в инфракрасном свете; поэтому клетки не зеленые, а скорее бесцветные. В них есть и разные ферменты, и микроэлементы в непостоянных соотношениях. И все же по морфологии и строению они не слишком отличаются от земных клеток, и их с полным основанием можно назвать прокариотами. Кажется, биологи настаивают на названии «эритриоты», но нас, дилетантов, вполне устраивает и старый термин.
— И они достаточно эффективны, чтобы их жизнедеятельностью можно было объяснить присутствие всего кислорода в атмосфере Эритро?
— Они очень эффективны. К тому же здесь, по-видимому, нет другого источника кислорода. Между прочим, Юджиния, ты же астроном, ты должна знать — что говорят последние данные о возрасте Немезиды? Юджиния пожала плечами.
— Красные карлики почти бессмертны. Возможно, Немезида не моложе нашей Вселенной и она способна просуществовать еще сто миллиардов лет без видимых изменений. Самую надежную оценку можно получить, определив содержание минорных элементов в самой звезде. Если предположить, что Немезида — звезда первого поколения и что вначале она состояла только из ядер водорода и гелия, то ее возраст должен быть побольше десяти миллиардов лет; тогда Немезида вдвое старше Солнца и Солнечной системы.
— Значит, и Эритро существует уже десять миллиардов лет.
— Совершенно верно. Звездные системы образуются раз и навсегда, а не по частям. А почему тебя это интересует?
— Мне непонятно, почему за десять миллиардов лет жизнь на Эритро так и остановилась на стадии прокариотов. — Зивер, здесь нет ничего непонятного. На Земле после возникновения жизни первые два-три миллиарда лет тоже существовали только прокариоты. На Эритро плотность энергии, излучаемой светилом, намного меньше, чем на Земле, а для образования более сложных организмов нужна энергия. Эта проблема очень детально обсуждалась на Роторе.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал Генарр. — Только ваши дискуссии, очевидно, так и не дошли до обитателей станции. Я думаю, все мы слишком заняты нашими частными делами и проблемами — хотя все, что относится к прокариотам, тоже наша проблема.
— Если уж ты заговорил об этом, то и мы на Роторе в свою очередь почти ничего не знаем о станции.
— Да, мы оказались в какой-то степени в изоляции. Но, Юджиния, не забывай, что в работе станции нет ничего сенсационного. Станция — это всего лишь производственное предприятие, и меня нисколько не удивляет, что ее почти не упоминают в роторианских новостях. Все внимание роториан привлечено к строящимся поселениям. Ты не собираешься переселиться на одно из них?
— Ни за что. Я роторианка и не собираюсь оставлять Ротор. Извини за откровенность, но и здесь меня бы не было, если бы не необходимость. Мне нужно сделать ряд астрономических наблюдений на вашей обсерватории, база которой намного стабильнее роторианской.
— Об этом мне сообщил Питт. Мне приказано оказывать тебе всяческое содействие.
— Хорошо. Я уверена, ты не откажешь мне в помощи. Между прочим, ты сказал, что вы стараетесь избежать проникновения прокариотов на станцию. Насколько успешно? Вода здесь безопасна, ее можно пить?
— Очевидно, безопасна — ведь мы ее пьем. На станции нет прокариотов. Вся поступающая на станцию вода — и не только вода — обеззараживается сине-фиолетовым светом, в считанные секунды убивающим прокариотов. Коротковолновые фотоны такого света несут слишком много энергии и быстро разрушают важнейшие структурные элементы этих крохотных клеток. Впрочем, даже если какое-то количество прокариотов и попадет на станцию, вреда от них не будет — насколько мы можем судить, они не ядовиты и вообще безвредны. Мы проверили на животных.
— Это уже лучше.
— У этой медали есть и оборотная сторона. Наши микроорганизмы не способны на поверхности Эритро конкурировать с местными прокариотами. Во всяком случае, когда мы попробовали высеять наши бактерии в почву планеты, ничего не получилось — они не росли и не делились.
— А многоклеточные растения?
— Мы пытались выращивать и их, но результаты оказались весьма плачевными. Должно быть, все дело в особенном свете Немезиды. Внутри станции на почве и воде планеты мы выращиваем великолепные растения. Конечно, обо всем мы сообщали на Ротор, но я сомневаюсь, чтобы эти данные широко публиковались. Как я уже говорил, роториан наша станция не интересует. Точнее, мы не представляем интереса для грозного Питта, а на Роторе его слово решает все, не так ли?
Генарр говорил с улыбкой, но улыбка получилась немного натянутой.
Интересно, что бы сказала по этому поводу Марлена? — подумала Юджиния.
— Питта нельзя назвать грозным, — возразила она. — Иногда он слишком настойчив и напорист, но это ведь не одно и то же. Знаешь, Зивер, когда мы были молодыми, я всегда думала, что комиссаром будешь ты. Ты был невероятно способным.
— Только был?
— Я уверена, что и сейчас ты такой же. Но тогда у тебя были оригинальные мысли, своя политическая концепция. Я слушала тебя с восторгом. Во многом ты был бы лучшим комиссаром, чем Питт. Ты бы прислушивался к мнению других и не настаивал на том, чтобы все беспрекословно подчинялись тебе.
— Именно поэтому я был бы плохим комиссаром. Видишь ли, у меня нет никакой конкретной цели в жизни. Просто у меня часто возникает желание делать то, что мне кажется правильным в данный момент; я только надеюсь, что в конце концов из этого получится что-то мало-мальски стоящее. Напротив, Питт всегда знает, чего он хочет, и добивается этого всеми способами.
— Зивер, ты неверно его оцениваешь. У него твердые убеждения, согласна, но он очень рассудителен и благоразумен.
— Конечно. В рассудительности ему не откажешь. Какую бы цель Питт ни преследовал, он всегда найдет абсолютно благовидные, безукоризненно логичные, весьма гуманные доводы. Он может придумать их в любой момент, и при этом будет казаться очень искренним даже самому себе. Я уверен, ему всегда удается убедить человека в необходимости сделать то, что сначала тому делать вовсе не хотелось. При этом он действует не приказами или угрозами, а терпеливо и настойчиво обращает в свою веру, используя очень разумные аргументы.
— Ну что ж… — неуверенно попыталась возразить Юджиния.
— Я вижу, ты и в самом деле немало натерпелась от его рассудительности. Значит, ты понимаешь сама, насколько хорош Питт как комиссар. Не как человек, а как комиссар.
— Я бы не назвала его плохим человеком, — сказала Юджиния, слегка покачав головой.
— Ну хорошо, не будем спорить. Я хотел бы встретиться с твоей дочерью. — Генарр встал. — Может быть, ты разрешишь нанести вам визит сегодня вечером?
— Это было бы чудесно.
Генарр проводил ее взглядом; улыбка постепенно сошла с его лица. Юджиния хотела вспомнить их молодость, а он не нашел ничего лучшего, как сразу же напомнить ей о муже — и она замолчала. Генарр вздохнул про себя: видно, он еще не утратил уникальную способность собственными руками разрушать свое счастье.
Улыбаясь, Юджиния подошла к Генарру, протянула обе руки. Он взял их и почувствовал, что у него предательски заколотилось сердце.
— Зивер, я обманула тебя, мне так стыдно, — сказала она.
— Обманула меня? О чем ты говоришь? (Действительно, что она имеет в виду? — подумал Генарр. Уж, конечно, не ее брак с Крайлом.) — Я должна была вспоминать тебя каждый день. Я должна была посылать тебе письма, сообщать новости, настоять на том, чтобы мне разрешили прилететь к тебе.
— А на самом деле даже ни разу не вспомнила!
— Нет, я не настолько испорчена. Изредка я вспоминала. В сущности я никогда тебя не забывала. Просто мои мысли почему-то никак не могли превратиться в поступки.
Генарр кивнул — что же поделаешь!
— Я знаю, ты была очень занята. А я переселился на Эритро — с глаз долой, значит, и из сердца вон.
— Нет, не значит. Зивер, ты почти не изменился.
— Потому что и в двадцать лет я выглядел старым и сморщенным. В сущности, Юджиния, мы никогда не меняемся, просто со временем становимся чуть старше и чуть морщинистее. Но это пустяки.
— Перестань, Генарр. Ты хочешь показаться несправедливым по отношению к себе, чтобы добросердечные женщины пожалели тебя. В этом смысле ты ничуть не изменился.
— Юджиния, а где твоя дочь? Мне сообщили, что она прилетает вместе с тобой.
— Она прилетела. О ней можешь не беспокоиться. Не имею ни малейшего понятия, почему это так, но в ее представлении Эритро — это истинный рай. Она сразу отправилась на нашу квартиру, чтобы навести там порядок и распаковать вещи. Вот такая она у меня — серьезная, ответственная, практичная, исполненная сознания долга молодая женщина. Она обладает такими качествами, которые кто-то однажды назвал неприятными добродетелями.
— С неприятными добродетелями я хорошо знаком, — рассмеялся Генарр. — Если бы ты знала, насколько усердно в свое время я пытался воспитать в себе хотя бы один соблазнительный порок. И ничего не получилось.
— Я представляю. Но, по мере того как мы стареем, нам хочется все больше неприятных добродетелей и все меньше очаровательных пороков. Зивер, а почему ты постоянно живешь на Эритро? Я понимаю, что кому-то нужно руководить станцией, но, наверно, ты не единственный, кто мог бы справиться с этой работой.
— Признаться, мне доставляет удовольствие считать себя незаменимым, — ответил Генарр. — Впрочем, мне по-своему нравится здесь. К тому же иногда часть отпуска я провожу на Роторе.
— И ты ни разу не зашел ко мне?
— Если у меня отпуск, то это еще не значит, что и ты свободна. Я подозреваю, что ты занята намного больше меня, а после открытия Немезиды у тебя вообще не было ни одной свободной минуты. Но я разочарован. Я хотел встретиться с твоей дочерью.
— Скоро встретишься. Ее зовут Марлена. Для меня она по-прежнему Молли, но она не разрешает так себя называть. С тех пор как ей пошел пятнадцатый год, она стала просто нетерпимой и хочет, чтобы ее называли только Марленой. Но ты увидишься с ней, не беспокойся. Признаться, я сама не хотела, чтобы она присутствовала при нашей первой встрече. Разве могли бы мы при ней свободно предаться воспоминаниям?
— Юджиния; а ты действительно хочешь вспоминать?
— Да, кое-что.
Генарр помедлил, потом сказал:
— Мне жаль, что Крайл не остался на Роторе.
Улыбка застыла на ее лице.
— Зивер, я сказала «кое-что», — она повернулась и подошла к окну.
— Между прочим, надо признать, что вы здесь неплохо поработали. Даже то немногое, что мне удалось увидеть, впечатляет. Яркое освещение. Настоящие улицы. Большие дома. И все-таки станцию трудно сравнить с Ротором. Сколько человек живут и работают здесь?
— По-разному. Иногда у нас больше работы, иногда — меньше. Одно время на станции было почти девятьсот человек. Сейчас пятьсот шестнадцать. Мы знаем каждого. Это не так просто. Ежедневно кто-то улетает, кто-то прилетает.
— Кроме тебя.
— И еще нескольких.
— Но, Зивер, почему все делается только на станции? Ведь в атмосфере Эритро можно дышать.
Генарр выпятил нижнюю губу и в первый раз отвел взгляд.
— Можно, но нежелательно. На Эритро непривычный для человека свет.
Когда выходишь из станции, окунаешься в розоватое или даже оранжевое — если Немезида стоит высоко — облако. Этот свет довольно яркий. Можно даже читать. И все-таки он кажется противоестественным. Да и сама Немезида тоже выглядит как-то ненатурально, уж слишком она велика. Почти на всех она действует угнетающе; человеку Немезида представляется символом угрозы, а из-за красноватого света — еще и предзнаменованием чего-то зловещего. Немезида и в самом деле в какой-то мере опасна. Ее свет не ослепляет, поэтому человека тянет подольше посмотреть на нее, понаблюдать за пятнами на ее поверхности. А между тем инфракрасное излучение легко повреждает сетчатку. Поэтому — и еще по ряду причин — человек, выходящий на поверхность Эритро, обязательно одевает специальный шлем.
— Значит, станция предназначена прежде всего для того, чтобы поддерживать привычные условия для человека внутри и изолировать его от атмосферы планеты?
— Мы не пользуемся даже здешним атмосферным воздухом. И воздух, и воду мы берем из глубин планеты и регенерируем. Конечно, мы следим и за тем, чтобы ничто с поверхности планеты не попадало на станцию, в том числе прокариоты — знаешь, такие крохотные сине-зеленые клетки. Юджиния задумчиво кивнула. Так вот в чем ответ на вопрос о кислороде в атмосфере Эритро. На планете есть живые организмы, даже очень много, только все они — микроскопически малые существа, аналогичные простейшим одноклеточным организмам Солнечной системы.
— Это действительно прокариоты? — спросила она. — Я знаю, так их называют, но прокариоты — земные бактерии. А эти тоже бактерии?
— Эритрианские микроорганизмы ближе всего к земным цианобактериям, тем самым, которые обладают способностью к фотосинтезу. Впрочем, ты задала правильный вопрос. Нет, это не наши цианобактерии. У них тоже есть нуклеопротеин, но по структуре он принципиально отличается от нуклеиновых кислот в земных формах жизни. У них есть и своеобразный хлорофилл, в котором нет магния и который работает в инфракрасном свете; поэтому клетки не зеленые, а скорее бесцветные. В них есть и разные ферменты, и микроэлементы в непостоянных соотношениях. И все же по морфологии и строению они не слишком отличаются от земных клеток, и их с полным основанием можно назвать прокариотами. Кажется, биологи настаивают на названии «эритриоты», но нас, дилетантов, вполне устраивает и старый термин.
— И они достаточно эффективны, чтобы их жизнедеятельностью можно было объяснить присутствие всего кислорода в атмосфере Эритро?
— Они очень эффективны. К тому же здесь, по-видимому, нет другого источника кислорода. Между прочим, Юджиния, ты же астроном, ты должна знать — что говорят последние данные о возрасте Немезиды? Юджиния пожала плечами.
— Красные карлики почти бессмертны. Возможно, Немезида не моложе нашей Вселенной и она способна просуществовать еще сто миллиардов лет без видимых изменений. Самую надежную оценку можно получить, определив содержание минорных элементов в самой звезде. Если предположить, что Немезида — звезда первого поколения и что вначале она состояла только из ядер водорода и гелия, то ее возраст должен быть побольше десяти миллиардов лет; тогда Немезида вдвое старше Солнца и Солнечной системы.
— Значит, и Эритро существует уже десять миллиардов лет.
— Совершенно верно. Звездные системы образуются раз и навсегда, а не по частям. А почему тебя это интересует?
— Мне непонятно, почему за десять миллиардов лет жизнь на Эритро так и остановилась на стадии прокариотов. — Зивер, здесь нет ничего непонятного. На Земле после возникновения жизни первые два-три миллиарда лет тоже существовали только прокариоты. На Эритро плотность энергии, излучаемой светилом, намного меньше, чем на Земле, а для образования более сложных организмов нужна энергия. Эта проблема очень детально обсуждалась на Роторе.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал Генарр. — Только ваши дискуссии, очевидно, так и не дошли до обитателей станции. Я думаю, все мы слишком заняты нашими частными делами и проблемами — хотя все, что относится к прокариотам, тоже наша проблема.
— Если уж ты заговорил об этом, то и мы на Роторе в свою очередь почти ничего не знаем о станции.
— Да, мы оказались в какой-то степени в изоляции. Но, Юджиния, не забывай, что в работе станции нет ничего сенсационного. Станция — это всего лишь производственное предприятие, и меня нисколько не удивляет, что ее почти не упоминают в роторианских новостях. Все внимание роториан привлечено к строящимся поселениям. Ты не собираешься переселиться на одно из них?
— Ни за что. Я роторианка и не собираюсь оставлять Ротор. Извини за откровенность, но и здесь меня бы не было, если бы не необходимость. Мне нужно сделать ряд астрономических наблюдений на вашей обсерватории, база которой намного стабильнее роторианской.
— Об этом мне сообщил Питт. Мне приказано оказывать тебе всяческое содействие.
— Хорошо. Я уверена, ты не откажешь мне в помощи. Между прочим, ты сказал, что вы стараетесь избежать проникновения прокариотов на станцию. Насколько успешно? Вода здесь безопасна, ее можно пить?
— Очевидно, безопасна — ведь мы ее пьем. На станции нет прокариотов. Вся поступающая на станцию вода — и не только вода — обеззараживается сине-фиолетовым светом, в считанные секунды убивающим прокариотов. Коротковолновые фотоны такого света несут слишком много энергии и быстро разрушают важнейшие структурные элементы этих крохотных клеток. Впрочем, даже если какое-то количество прокариотов и попадет на станцию, вреда от них не будет — насколько мы можем судить, они не ядовиты и вообще безвредны. Мы проверили на животных.
— Это уже лучше.
— У этой медали есть и оборотная сторона. Наши микроорганизмы не способны на поверхности Эритро конкурировать с местными прокариотами. Во всяком случае, когда мы попробовали высеять наши бактерии в почву планеты, ничего не получилось — они не росли и не делились.
— А многоклеточные растения?
— Мы пытались выращивать и их, но результаты оказались весьма плачевными. Должно быть, все дело в особенном свете Немезиды. Внутри станции на почве и воде планеты мы выращиваем великолепные растения. Конечно, обо всем мы сообщали на Ротор, но я сомневаюсь, чтобы эти данные широко публиковались. Как я уже говорил, роториан наша станция не интересует. Точнее, мы не представляем интереса для грозного Питта, а на Роторе его слово решает все, не так ли?
Генарр говорил с улыбкой, но улыбка получилась немного натянутой.
Интересно, что бы сказала по этому поводу Марлена? — подумала Юджиния.
— Питта нельзя назвать грозным, — возразила она. — Иногда он слишком настойчив и напорист, но это ведь не одно и то же. Знаешь, Зивер, когда мы были молодыми, я всегда думала, что комиссаром будешь ты. Ты был невероятно способным.
— Только был?
— Я уверена, что и сейчас ты такой же. Но тогда у тебя были оригинальные мысли, своя политическая концепция. Я слушала тебя с восторгом. Во многом ты был бы лучшим комиссаром, чем Питт. Ты бы прислушивался к мнению других и не настаивал на том, чтобы все беспрекословно подчинялись тебе.
— Именно поэтому я был бы плохим комиссаром. Видишь ли, у меня нет никакой конкретной цели в жизни. Просто у меня часто возникает желание делать то, что мне кажется правильным в данный момент; я только надеюсь, что в конце концов из этого получится что-то мало-мальски стоящее. Напротив, Питт всегда знает, чего он хочет, и добивается этого всеми способами.
— Зивер, ты неверно его оцениваешь. У него твердые убеждения, согласна, но он очень рассудителен и благоразумен.
— Конечно. В рассудительности ему не откажешь. Какую бы цель Питт ни преследовал, он всегда найдет абсолютно благовидные, безукоризненно логичные, весьма гуманные доводы. Он может придумать их в любой момент, и при этом будет казаться очень искренним даже самому себе. Я уверен, ему всегда удается убедить человека в необходимости сделать то, что сначала тому делать вовсе не хотелось. При этом он действует не приказами или угрозами, а терпеливо и настойчиво обращает в свою веру, используя очень разумные аргументы.
— Ну что ж… — неуверенно попыталась возразить Юджиния.
— Я вижу, ты и в самом деле немало натерпелась от его рассудительности. Значит, ты понимаешь сама, насколько хорош Питт как комиссар. Не как человек, а как комиссар.
— Я бы не назвала его плохим человеком, — сказала Юджиния, слегка покачав головой.
— Ну хорошо, не будем спорить. Я хотел бы встретиться с твоей дочерью. — Генарр встал. — Может быть, ты разрешишь нанести вам визит сегодня вечером?
— Это было бы чудесно.
Генарр проводил ее взглядом; улыбка постепенно сошла с его лица. Юджиния хотела вспомнить их молодость, а он не нашел ничего лучшего, как сразу же напомнить ей о муже — и она замолчала. Генарр вздохнул про себя: видно, он еще не утратил уникальную способность собственными руками разрушать свое счастье.
Глава 27
Юджиния сочла необходимым предупредить Марлену:
— Его зовут Зивер Генарр, — сказала она. — Если ты захочешь обратиться к нему, называй его командором — он руководит всей станцией.
— Конечно, мама. Если это его звание, то я так и буду обращаться к нему.
— И я хочу, чтобы ты не ставила его в затруднительное положение.
— Я не буду.
— Это так просто, Марлена, ты же знаешь. Слушай только то, что он будет говорить, и не делай никаких поправок на язык жестов. Пожалуйста, я прошу тебя! В колледже и какое-то время после мы были друзьями. Мы и сейчас друзья, хотя не виделись все десять лет, которые он провел на станции.
— Мне кажется, вы были не только друзьями.
— Слушай, что я тебе говорю, — настаивала Юджиния. — Я не хочу, чтобы ты наблюдала за ним я говорила, что он на самом деле имеет в виду, или думает, или чувствует. К твоему сведению, мы всегда были только друзьями и уж во всяком случае не любовниками. Мы нравились друг другу — как друзья. Но, после того как появился твой отец… — Юджиния покачала головой и сделала неопределенный жест рукой. — И будь поосторожнее в выражениях, если речь зайдет о комиссаре Питте. У меня такое ощущение, что командор Генарр не доверяет комиссару Питту…
Марлена улыбнулась матери, что бывало чрезвычайно редко.
— Уж не изучала ли ты подсознательное поведение командора Зивера? По-моему, у тебя не просто ощущение.
Юджиния укоризненно покачала головой.
— Вот видишь? Ты не можешь остановиться ни на минуту. Хорошо, не просто ощущение. Он прямо сказал, что не доверяет комиссару. И ты знаешь, — добавила Юджиния, обращаясь больше к себе, чем к дочери, — может быть, у него есть основания так говорить.
Юджиния повернулась к Марлене и продолжала уже другим тоном:
— Итак, разреши мне повторить еще раз. Ты можешь сколько угодно наблюдать за командором и узнавать все, что тебе захочется. Но не говори ему об этом ни слова. Потом все расскажешь мне! Ты поняла?
— Мама, ты думаешь, здесь, на Эритро, есть что-то опасное?
— Я не знаю.
— А я знаю, — спокойным тоном констатировала Марлена. — Я знала, что на Эритро нас подстерегает какая-то опасность уже тогда, когда комиссар Питт разрешил нам полететь сюда. Только я не знаю, что это за опасность.
— Его зовут Зивер Генарр, — сказала она. — Если ты захочешь обратиться к нему, называй его командором — он руководит всей станцией.
— Конечно, мама. Если это его звание, то я так и буду обращаться к нему.
— И я хочу, чтобы ты не ставила его в затруднительное положение.
— Я не буду.
— Это так просто, Марлена, ты же знаешь. Слушай только то, что он будет говорить, и не делай никаких поправок на язык жестов. Пожалуйста, я прошу тебя! В колледже и какое-то время после мы были друзьями. Мы и сейчас друзья, хотя не виделись все десять лет, которые он провел на станции.
— Мне кажется, вы были не только друзьями.
— Слушай, что я тебе говорю, — настаивала Юджиния. — Я не хочу, чтобы ты наблюдала за ним я говорила, что он на самом деле имеет в виду, или думает, или чувствует. К твоему сведению, мы всегда были только друзьями и уж во всяком случае не любовниками. Мы нравились друг другу — как друзья. Но, после того как появился твой отец… — Юджиния покачала головой и сделала неопределенный жест рукой. — И будь поосторожнее в выражениях, если речь зайдет о комиссаре Питте. У меня такое ощущение, что командор Генарр не доверяет комиссару Питту…
Марлена улыбнулась матери, что бывало чрезвычайно редко.
— Уж не изучала ли ты подсознательное поведение командора Зивера? По-моему, у тебя не просто ощущение.
Юджиния укоризненно покачала головой.
— Вот видишь? Ты не можешь остановиться ни на минуту. Хорошо, не просто ощущение. Он прямо сказал, что не доверяет комиссару. И ты знаешь, — добавила Юджиния, обращаясь больше к себе, чем к дочери, — может быть, у него есть основания так говорить.
Юджиния повернулась к Марлене и продолжала уже другим тоном:
— Итак, разреши мне повторить еще раз. Ты можешь сколько угодно наблюдать за командором и узнавать все, что тебе захочется. Но не говори ему об этом ни слова. Потом все расскажешь мне! Ты поняла?
— Мама, ты думаешь, здесь, на Эритро, есть что-то опасное?
— Я не знаю.
— А я знаю, — спокойным тоном констатировала Марлена. — Я знала, что на Эритро нас подстерегает какая-то опасность уже тогда, когда комиссар Питт разрешил нам полететь сюда. Только я не знаю, что это за опасность.
Глава 28
Впервые увидев Марлену, Зивер Генарр был просто шокирован. Это впечатление только усиливалось мрачным видом девушки, который недвусмысленно свидетельствовал, что она понимает и чувства Генарра, и их причину.
В Марлене не было совершенно ничего от Юджинии — ни красоты, ни изящества, ни обаяния. Только насквозь пронизывающий взгляд огромных блестящих глаз. Впрочем, и глаза были не от Юджинии. Пожалуй, только этим она и превосходила свою мать.
Затем первое впечатление Генарра стало понемногу меняться. За чаем и десертом Марлена вела себя просто идеально. Настоящая леди, к тому же, как оказалось, очень смышленая. Как там сказала Юджиния? Все неприятные добродетели? Оказывается, это не так уж и плохо. Генарру показалось, что Марлена, как это свойственно всем некрасивым, как было свойственно и ему, страстно хочет быть любимой. И он ощутил прилив симпатии к Марлене.
Немного погодя Генарр вдруг сказал:
— Юджиния, если ты не возражаешь, я бы хотел поговорить с Марленой один на один.
— У вас уже появились секреты? — попробовала пошутить Юджиния.
— Видишь ли, именно Марлена разговаривала с комиссаром Питтом и именно она убедила его разрешить вам прилететь на станцию. Мое положение как командора станции в очень большой мере зависит от того, что говорит и что делает комиссар Питт. Поэтому мне было бы интересно послушать, что может рассказать Марлена об этой беседе. Я думаю, она будет чувствовать себя свободнее, если мы останемся вдвоем. Генарр взглядом проводил Юджинию и повернулся к Марлене. Та пересела в большое глубокое кресло в углу комнаты и почти утонула в нем. Положив руки на колени, девушка серьезно смотрела на командора своими прекрасными темными глазами.
— Кажется, твоя мама не хотела оставлять нас вдвоем и даже немного разнервничалась. Ты тоже нервничаешь? — полушутливо спросил Генарр.
— Вовсе нет, — отозвалась Марлена. — А если мама и беспокоилась, то за вас, а не за меня.
— За меня? Почему?
— Ей кажется, что я способна сказать что-нибудь такое, что может оскорбить вас.
— И ты скажешь?
— Я постараюсь не делать этого, командор.
— А я уверен, что это у тебя очень хорошо получится. Ты знаешь, почему я хотел поговорить с тобой один на один?
— Вы сказали маме, что хотите побольше узнать о моем разговоре с комиссаром Питтом. Это так, но вы еще хотите и посмотреть на меня поближе.
У Генарра чуть сдвинулись брови.
— Конечно, я хотел бы узнать тебя получше…
— Нет, не то, — быстро вставила Марлена.
— Тогда что же?
— Простите, командор, — сказала Марлена и отвернулась.
— Простить за что?
Лицо Марлены исказила гримаса отчаяния, но она не проронила ни слова.
— Что-то не так, Марлена? — мягко спросил Генарр. — Ты должна объяснить мне. Для меня очень важно, чтобы мы были откровенны друг с другом. Мама сказала, чтобы ты следила за своими словами, пожалуйста, забудь об этом. Если она говорила, что я слишком обидчив и меня легко задеть, забудь и об этом тоже. Словом, я приказываю говорить со мной совершенно свободно и не бояться меня обидеть, а ты должна выполнять мой приказ, потому что я — командор станции на Эритро.
Марлена вдруг рассмеялась.
— Вы действительно хотите все узнать обо мне?
— Конечно.
— Потому что вы не можете сообразить, как это я получилась такой, совсем не похожей на маму?
У Генарра округлились глаза:
— Ничего подобного я не говорил.
— В этом нет надобности. Вы — старый мамин друг. Она сама мне об этом сказала. Вы любили ее и так и не смогли забыть. Вы думали, что я похожа на маму в молодости, поэтому, когда увидели меня, вздрогнули и немножко отпрянули назад.
— Вздрогнул? Это было заметно?
— Почти нет — ведь из вежливости вы постарались не выдать себя. Но это было. Я легко заметила. А потом вы перевели взгляд на маму и снова на меня. Ну и еще, конечно, тон ваших первых слов. Все было совершенно ясно. Вы увидели, что я совсем не похожа на маму, и были разочарованы.
Генарр в изумлении откинулся в кресле:
— Просто потрясающе!
— Вы в самом деле так думаете, командор. — Довольная улыбка осветила лицо Марлены. — Правда, вы так думаете. Вы ни капельки не обиделись и не испытываете никаких неудобств. Наоборот, вы рады. Вы — первый человек, самый первый! Даже маме это не нравится.
— При чем тут нравится или не нравится. Это совершенно неважно, когда речь идет об исключительном явлении, о чем-то необычном. И давно ты научилась читать язык жестов, Марлена?
— Я всегда умела, но с годами у меня получается все лучше и лучше.
Мне кажется, это может всякий, если только он будет внимательно смотреть и размышлять.
— Нет, Марлена, это не так. Это может далеко не каждый, поверь мне. А еще ты сказала, что я люблю твою мать.
— В этом нет ни малейшего сомнения. Когда вы рядом с ней, вас выдает каждый взгляд, каждое слово, каждое движение.
— Как ты думаешь, Юджиния тоже заметила?
— Она догадывается, но не хочет этого.
— И никогда не хотела, — Генарр отвел взгляд.
— Все дело в моем отце.
— Я знаю.
Марлена помедлила, потом решилась:
— Но, я думаю, она не права. Если бы она могла видеть вас так, как вижу я…
— К сожалению, это невозможно. Впрочем, я очень рад, что ты понимаешь меня. Ты прекрасна, Марлена.
Марлена покраснела, немного помолчала, а потом произнесла:
— Вы говорите правду?
— Конечно.
— Но…
— Я же не могу обмануть тебя, правильно? Поэтому я и не стану пробовать. Если судить только по твоему лицу или по твоей фигуре, тебя нельзя назвать красавицей. И все же ты прекрасна, и это самое главное. Можешь проверить — я не обманываю тебя.
— Не обманываете, — Марлена так счастливо улыбнулась, что лицо ее сразу похорошело. Генарр тоже улыбнулся и сменил тему:
— Может быть, теперь мы поговорим о комиссаре Питте? Это еще более важно сейчас, когда я знаю, что ты обладаешь необычайной проницательностью. У тебя нет возражений?
Марлена слегка потерла руки, которые она по-прежнему держала на коленях, скромно улыбнулась и ответила:
— Нет, дядя Зивер. Вы не против, если я буду так вас называть?
— Нисколько. Наоборот — я польщен. Ну, а теперь расскажи мне о комиссаре Питте. Он послал мне инструкции, согласно которым я должен оказывать твоей матери всяческое содействие и предоставить в ее распоряжение все наши астрономические приборы. Как ты думаешь, почему он так распорядился?
— Мама хочет определить точные параметры движения Немезиды относительно звезд. Ротор — слишком нестабильная база для таких измерений. На Эритро это можно определить гораздо точнее.
— Этот проект она предложила недавно?
— Нет, дядя Зивер. Она мне говорила, что уже давно пыталась получить необходимые данные.
— Тогда почему твоя мать не прилетела сюда намного раньше?
— Она просила об этом комиссара Питта, но он отказывал.
— Почему он согласился сейчас?
— Потому что хочет от нее избавиться.
— В этом я не сомневаюсь — особенно если она постоянно надоедала ему со своими астрономическими проблемами. Но, должно быть, она надоела ему уже давно. Почему же он послал ее только сейчас?
— Он хотел заодно избавиться и от меня, — тихо ответила Марлена.
В Марлене не было совершенно ничего от Юджинии — ни красоты, ни изящества, ни обаяния. Только насквозь пронизывающий взгляд огромных блестящих глаз. Впрочем, и глаза были не от Юджинии. Пожалуй, только этим она и превосходила свою мать.
Затем первое впечатление Генарра стало понемногу меняться. За чаем и десертом Марлена вела себя просто идеально. Настоящая леди, к тому же, как оказалось, очень смышленая. Как там сказала Юджиния? Все неприятные добродетели? Оказывается, это не так уж и плохо. Генарру показалось, что Марлена, как это свойственно всем некрасивым, как было свойственно и ему, страстно хочет быть любимой. И он ощутил прилив симпатии к Марлене.
Немного погодя Генарр вдруг сказал:
— Юджиния, если ты не возражаешь, я бы хотел поговорить с Марленой один на один.
— У вас уже появились секреты? — попробовала пошутить Юджиния.
— Видишь ли, именно Марлена разговаривала с комиссаром Питтом и именно она убедила его разрешить вам прилететь на станцию. Мое положение как командора станции в очень большой мере зависит от того, что говорит и что делает комиссар Питт. Поэтому мне было бы интересно послушать, что может рассказать Марлена об этой беседе. Я думаю, она будет чувствовать себя свободнее, если мы останемся вдвоем. Генарр взглядом проводил Юджинию и повернулся к Марлене. Та пересела в большое глубокое кресло в углу комнаты и почти утонула в нем. Положив руки на колени, девушка серьезно смотрела на командора своими прекрасными темными глазами.
— Кажется, твоя мама не хотела оставлять нас вдвоем и даже немного разнервничалась. Ты тоже нервничаешь? — полушутливо спросил Генарр.
— Вовсе нет, — отозвалась Марлена. — А если мама и беспокоилась, то за вас, а не за меня.
— За меня? Почему?
— Ей кажется, что я способна сказать что-нибудь такое, что может оскорбить вас.
— И ты скажешь?
— Я постараюсь не делать этого, командор.
— А я уверен, что это у тебя очень хорошо получится. Ты знаешь, почему я хотел поговорить с тобой один на один?
— Вы сказали маме, что хотите побольше узнать о моем разговоре с комиссаром Питтом. Это так, но вы еще хотите и посмотреть на меня поближе.
У Генарра чуть сдвинулись брови.
— Конечно, я хотел бы узнать тебя получше…
— Нет, не то, — быстро вставила Марлена.
— Тогда что же?
— Простите, командор, — сказала Марлена и отвернулась.
— Простить за что?
Лицо Марлены исказила гримаса отчаяния, но она не проронила ни слова.
— Что-то не так, Марлена? — мягко спросил Генарр. — Ты должна объяснить мне. Для меня очень важно, чтобы мы были откровенны друг с другом. Мама сказала, чтобы ты следила за своими словами, пожалуйста, забудь об этом. Если она говорила, что я слишком обидчив и меня легко задеть, забудь и об этом тоже. Словом, я приказываю говорить со мной совершенно свободно и не бояться меня обидеть, а ты должна выполнять мой приказ, потому что я — командор станции на Эритро.
Марлена вдруг рассмеялась.
— Вы действительно хотите все узнать обо мне?
— Конечно.
— Потому что вы не можете сообразить, как это я получилась такой, совсем не похожей на маму?
У Генарра округлились глаза:
— Ничего подобного я не говорил.
— В этом нет надобности. Вы — старый мамин друг. Она сама мне об этом сказала. Вы любили ее и так и не смогли забыть. Вы думали, что я похожа на маму в молодости, поэтому, когда увидели меня, вздрогнули и немножко отпрянули назад.
— Вздрогнул? Это было заметно?
— Почти нет — ведь из вежливости вы постарались не выдать себя. Но это было. Я легко заметила. А потом вы перевели взгляд на маму и снова на меня. Ну и еще, конечно, тон ваших первых слов. Все было совершенно ясно. Вы увидели, что я совсем не похожа на маму, и были разочарованы.
Генарр в изумлении откинулся в кресле:
— Просто потрясающе!
— Вы в самом деле так думаете, командор. — Довольная улыбка осветила лицо Марлены. — Правда, вы так думаете. Вы ни капельки не обиделись и не испытываете никаких неудобств. Наоборот, вы рады. Вы — первый человек, самый первый! Даже маме это не нравится.
— При чем тут нравится или не нравится. Это совершенно неважно, когда речь идет об исключительном явлении, о чем-то необычном. И давно ты научилась читать язык жестов, Марлена?
— Я всегда умела, но с годами у меня получается все лучше и лучше.
Мне кажется, это может всякий, если только он будет внимательно смотреть и размышлять.
— Нет, Марлена, это не так. Это может далеко не каждый, поверь мне. А еще ты сказала, что я люблю твою мать.
— В этом нет ни малейшего сомнения. Когда вы рядом с ней, вас выдает каждый взгляд, каждое слово, каждое движение.
— Как ты думаешь, Юджиния тоже заметила?
— Она догадывается, но не хочет этого.
— И никогда не хотела, — Генарр отвел взгляд.
— Все дело в моем отце.
— Я знаю.
Марлена помедлила, потом решилась:
— Но, я думаю, она не права. Если бы она могла видеть вас так, как вижу я…
— К сожалению, это невозможно. Впрочем, я очень рад, что ты понимаешь меня. Ты прекрасна, Марлена.
Марлена покраснела, немного помолчала, а потом произнесла:
— Вы говорите правду?
— Конечно.
— Но…
— Я же не могу обмануть тебя, правильно? Поэтому я и не стану пробовать. Если судить только по твоему лицу или по твоей фигуре, тебя нельзя назвать красавицей. И все же ты прекрасна, и это самое главное. Можешь проверить — я не обманываю тебя.
— Не обманываете, — Марлена так счастливо улыбнулась, что лицо ее сразу похорошело. Генарр тоже улыбнулся и сменил тему:
— Может быть, теперь мы поговорим о комиссаре Питте? Это еще более важно сейчас, когда я знаю, что ты обладаешь необычайной проницательностью. У тебя нет возражений?
Марлена слегка потерла руки, которые она по-прежнему держала на коленях, скромно улыбнулась и ответила:
— Нет, дядя Зивер. Вы не против, если я буду так вас называть?
— Нисколько. Наоборот — я польщен. Ну, а теперь расскажи мне о комиссаре Питте. Он послал мне инструкции, согласно которым я должен оказывать твоей матери всяческое содействие и предоставить в ее распоряжение все наши астрономические приборы. Как ты думаешь, почему он так распорядился?
— Мама хочет определить точные параметры движения Немезиды относительно звезд. Ротор — слишком нестабильная база для таких измерений. На Эритро это можно определить гораздо точнее.
— Этот проект она предложила недавно?
— Нет, дядя Зивер. Она мне говорила, что уже давно пыталась получить необходимые данные.
— Тогда почему твоя мать не прилетела сюда намного раньше?
— Она просила об этом комиссара Питта, но он отказывал.
— Почему он согласился сейчас?
— Потому что хочет от нее избавиться.
— В этом я не сомневаюсь — особенно если она постоянно надоедала ему со своими астрономическими проблемами. Но, должно быть, она надоела ему уже давно. Почему же он послал ее только сейчас?
— Он хотел заодно избавиться и от меня, — тихо ответила Марлена.
Охота за информацией
Глава 29
Минуло пять лет после Ухода Ротора. Крайлу Фишеру с трудом верилось в это; ему казалось, что времени пролетело намного больше, невообразимо много. Ротор был даже не в прошлом, а совсем в другой жизни, в реальность которой Крайл верил все меньше и меньше. Да и было ли это в действительности? Неужели он когда-то жил на Роторе? И у него была семья?
Относительно хорошо Крайл помнил только свою дочь, но даже и в воспоминаниях о ней стал путаться, и порой ему казалось, что он видел ее уже подростком.
Конечно, немалую роль в этом играл и его образ жизни. За три года, прошедшие после открытия Немезиды землянами, Крайл побывал уже на семи поселениях.
Обитателя любого поселения имели только один цвет кожи и говорили практически на одном языке, там царили единые обычаи, единая культура. (Вот где проявлялись преимущества Земли: она могла послать на всякое поселение агента, который ни внешне, ни по языку не отличался от его жителей.) Конечно, полностью слиться с местными жителями никогда не удавалось. Даже если агент внешне и не отличался от поселенцев, его выдавали специфический акцент, неумение спокойно реагировать на изменение гравитации и плавать в зонах с низкой силой тяжести. Раньше или позже он выдавал себя, и тогда поселенцы начинали сторониться его, хотя наверняка знали, что, прежде чем попасть на поселение, он прошел карантин и специальную медицинскую обработку. Само собой разумеется, на каждом поселении Крайл оставался лишь на несколько дней, в крайнем случае — на несколько недель. Теперь его задания не предусматривали длительного пребывания, а тем более получения местного гражданства и создания семьи, как это было на Роторе. Тогда причиной всему было открытие там гиперсодействия. Теперь же Землю интересовали более мелкие вопросы; во всяком случае Крайла посылали именно для выяснения частных проблем. Последний раз он вернулся три месяца назад. О новом задании ему пока не сообщали, а сам он не торопил события. Его утомили частые перелеты, безуспешные попытки казаться своим, необходимость притворяться беззаботным туристом.
Относительно хорошо Крайл помнил только свою дочь, но даже и в воспоминаниях о ней стал путаться, и порой ему казалось, что он видел ее уже подростком.
Конечно, немалую роль в этом играл и его образ жизни. За три года, прошедшие после открытия Немезиды землянами, Крайл побывал уже на семи поселениях.
Обитателя любого поселения имели только один цвет кожи и говорили практически на одном языке, там царили единые обычаи, единая культура. (Вот где проявлялись преимущества Земли: она могла послать на всякое поселение агента, который ни внешне, ни по языку не отличался от его жителей.) Конечно, полностью слиться с местными жителями никогда не удавалось. Даже если агент внешне и не отличался от поселенцев, его выдавали специфический акцент, неумение спокойно реагировать на изменение гравитации и плавать в зонах с низкой силой тяжести. Раньше или позже он выдавал себя, и тогда поселенцы начинали сторониться его, хотя наверняка знали, что, прежде чем попасть на поселение, он прошел карантин и специальную медицинскую обработку. Само собой разумеется, на каждом поселении Крайл оставался лишь на несколько дней, в крайнем случае — на несколько недель. Теперь его задания не предусматривали длительного пребывания, а тем более получения местного гражданства и создания семьи, как это было на Роторе. Тогда причиной всему было открытие там гиперсодействия. Теперь же Землю интересовали более мелкие вопросы; во всяком случае Крайла посылали именно для выяснения частных проблем. Последний раз он вернулся три месяца назад. О новом задании ему пока не сообщали, а сам он не торопил события. Его утомили частые перелеты, безуспешные попытки казаться своим, необходимость притворяться беззаботным туристом.