Бахвалов Александр. Нежность к ревущему зверю

   Метнувшись в обход березовой рощи, дорога вползает на холм. В конце долгого спуска блеснула красным бензоколонка, трубно прогудел тоннель под бетонным мостом железной дороги, и начались последние километры узкой бетонки, ведущей к проходным аэродрома.
   И от вида знакомых, освещенных прожектором решетчатых ворот, от встретившего машину бодрого краснолицего солдата в светлой полушубке, угадавшего «Волгу» Лютрова и оттого с веселым старанием раскрывшего одну за другой обе половины ворот; наконец, от улыбки парня, которая никак не хотела покидать его во время проверки пропуска («Мы-то с вами знаем, что это глупая игра с пропуском, – как бы говорила эта улыбка, – но такова служба, ничего не поделаешь»), – от всего этого Лютров словно бы ожил, очнулся от тяжелых видений ночной дороги. Здесь за воротами начинался мир живой и деятельный, который только и ждет рассвета, чтобы зашуметь и задвигаться.
   – Сколько часов, не скажете? – спросил солдат, которому не хотелось оставаться одному, не выразив своего хорошего отношения к знакомому летчику.
   – А если будешь узнавать о температуре, спросишь, сколько градусников?
   Они дружно рассмеялись. Потом закурили, причем, прежде чем прикурить, солдат старательно, с тем же видом участника глупой игры огляделся.
   – А у вас какое звание? – в тоне вопроса чувствовалось, что солдат задумал ответную шутку.
   – Майор запаса.
   – Спокойной ночи, товарищ майор! – довольный своей находчивостью, постовой отдал честь.
   Утром Лютров узнал, что накануне вечером в гостиницу звонил начальник отдела летных испытаний фирмы Данилов. Интересовался делами экипажа, а когда Чернорай сказал ему, что завтра последний полет перед заменой двигателей, Данилов распорядился, чтобы после установки самолета на замену двигателей ведущий инженер Углин, бортрадист Костя Карауш и он, Лютров, прибыли на базу. А Слава Чернорай, присланный на несколько полетов – подменить заболевшего второго летчика, – должен вернуться в КБ, где он отрабатывал на тренажере навыки управления новым лайнером С-441, которому летом запланирован первый вылет.
   – А нас для чего отзывают, не спросили?
   – Чернорай разговаривал, а он, сам знаешь, человек военный, – улыбнулся Костя Карауш. – Начальству вопросы не задает.
   Взлетели, как обычно, во второй половине дня.
   Через двадцать пять минут после взлета, когда самолет вышел из зоны связи с аэродромом, Костя Карауш доложил:
   – Командир, разрешили третий эшелон набирать, девять тысяч.
   Его перебил Углин:
   – Подождите, подождите… Командир! Алексей Сергеевич!
   – Ау!
   – Вот какой вопрос: мы сейчас где находимся?
   – Булатбек, уточни.
   Связанные самолетным переговорным устройством (СПУ), все на борту слышали каждое слово, к кому бы оно не относилось.
   – Подходим к городу Перекаты, – начал Саетгиреев, – удаление от места взлета…
   – Сколько мы ушли? – торопил Углин. – Что-то у нас непорядок.
   – Удаление – двести пятьдесят километров.
   – Так, двести пятьдесят, – голос Углина звучал тревожно. – Значит, если верить топливомерам…
   – Так – сказал Лютров, чуя недоброе.
   – …У нас топлива сейчас… восемнадцать тонн. И уходит очень быстро.
   – Что вы, ребята? – Лютрову было чему удивиться: перед вылетом на борту находилось около шестидесяти тонн.
   Но по диктующему голосу Углина Лютров понял, что ведущий не только старается быть точным в подсчетах, но и требует, чтобы к его словам отнеслись серьезно.
   – Впечатление такое, – продолжал он, – что с одной стороны, с левой…
   – Так.
   – …с левой уходит топливо. Очень быстро.
   – Так.
   – Кроме седьмых баков, – добавил бортинженер Тасманов.
   – И расходный тоже уменьшается. Поэтому…
   – Ну и шутки у вас, Иосаф Иванович, – невесело сказал Костя Карауш.
   – Увы, Костя, это не шутка… Так вот насчет эшелона… Может быть… До Перекатов сколько?
   – А сядем мы там? – Чернорай понял, куда клонит ведущий. – Булатбек, сколько там полоса?
   – До Перекатов триста. Полоса…
   – Запасной аэродром у нас какой? – опять спросил Углин.
   – Полоса в Перекатах две… да, две тысячи метров.
   – Давайте тогда обратно вернемся, – сказал Тасманов.
   – Погодите. От места взлета сколько ушли? – спросил Углин.
   – Двести пятьдесят.
   – Тогда погодите разворачиваться, лучше идти на Перекаты.
   – Булатбек, в Перекатах что за аэродром? – спросил Лютров. – Я там не был.
   – Новый аэропорт, бетонная полоса. Я был на нем.
   – Костя, запроси погоду Перекатов, быстро, – сказал Лютров.
   – Понял: погоду Перекатов.
   – Восемнадцать тонн, – сказал Лютров, – это, братцы, надо снижаться уже.
   – Да, надо снижаться, – отозвался Углин. – И садиться в Перекатах. Что-то с топливом…
   – Сколько до Перекатов, Булатбек? – спросил Лютров.
   – Около двухсот пятидесяти, командир.
   – Надо снижаться, – сказал Тасманов.
   – И обратно двести пятьдесят?
   – Обратно уже больше, – сказал Чернорай.
   – Командир, погода в Перекатах ясная, слабая дымка.
   – Ну хорошо, – сказал Лютров. – Булатбек, давай на Перекаты настраивайся.
   – Чтобы не возвращаться, – сказал Чернорай.
   – Хорошо, – сказал Лютров. – А как же вес? Если мы будем рассчитывать, что у нас восемнадцать тонн, а на самом деле вес будет большим? Как мы будем себя чувствовать на этой полосе?
   – Ничего, – отозвался Тасманов.
   – Что ничего? Ты уверен, что топливо действительно уходит?
   – Я грешил на приборы, но они работают.
   – Значит, так, – сказал Углин. – Топливо у нас уходит с левой стороны, правая показывает правильно.
   – Так.
   – Вот и по расходному баку видно…
   – Так.
   – Поэтому…
   – Так.
   – …если мы ошибемся…
   – Так…
   – …и у нас в Перекатах вес будет максимальный…
   – Так.
   – Сейчас я вам скажу… Сто, около ста двадцати восьми тонн. Ничего страшного не будет. А если мы не ошибемся, упадем без керосина.
   – Хорошо, верно.
   – Давайте прямо на Перекаты.
   – Булатбек, какие машины там садятся?
   – АН-24, ИЛ-14. Полоса хорошая.
   – Ну, добро, пошли на Перекаты. Давай, Булатбек.
   – Сейчас, командир, готовлю. – Саетгиреев разворачивал карту.
   – Костя?
   – Да?
   – Свяжи Славу с Перекатами, быстро. Слава?
   – Да?
   – Докладывай, что идем к ним аварийно.
   – Понял.
   – Слава, работай, – сказал Карауш.
   – Понял. На какой станции?
   – На обеих.
   – Понял, на обеих… Я – 0801, я – 0801, у меня на борту непорядок, буду садиться у вас, доложите возможность посадки…
   Сквозь шум с земли донеслось:
   – Перекаты-один, Перекаты-один… Вас понял, посадку разрешаю.
   – Вас понял. Повторяю: посадка аварийно, возможно – с ходу, обеспечьте полосу… Возможна посадка с ходу…
   – Перекаты-один, Перекаты-один… Вас понял; посадка с ходу.
   – Алексей Сергеевич, – сказал Углин.
   – Ау!
   – Крен ощущаете в правую сторону?
   – Да, есть.
   – Значительный?
   – Нет, не очень.
   – Когда будет значительный, скажите. Сколько до Перекатов?
   – Двести. Ровно, – сказал Булатбек.
   – Что, пора снижаться? – спросил Лютров.
   – Подожди, – сказал Чернорай.
   Его перебил Углин:
   – Алексей Сергеевич, сейчас магистральный топливный кран перекрыт, будет крен, возможно, значительный…
   – Хорошо, понял. А слева продолжает убывать?
   – Да.
   – Здорово?
   – Костя, надо передать на наш аэродром, что мы аварийно садимся в Перекатах.
   – Наш не слышит уже. Я через Перекаты с ним свяжусь. Слава, работай с землей.
   – Я – 0801… Вас понял, снижаюсь… Курс 135? Повторите! Понял, курс сто тридцать пять… Леша, занимай пять тысяч, курс сто тридцать пять.
   – Понял.
   – Командир, левы двигатели могут остановиться, – сказал Тасманов.
   – Левые могут встать? Без топлива?
   – Правые, а не левые, наверно, – сказал Чернорай.
   – Левые, левые! – крикнул Тасманов.
   – Горючее-то у нас держится на левой стороне? – У Чернорая были свои выводы после всего услышанного.
   – Ушло с левой!
   – Уходит с левой, – уточнил Углин.
   – Командир, – сказал Карауш, – курс сто тридцать.
   – Встанут так встанут, – сказал Чернорай, – на двух дойдем.
   – Может, их прибрать, Алексей Сергеевич? Чтобы керосин не уходил?
   – Прибрать?
   – Да, левые двигатели, А то не дойдем.
   – Сейчас рано, – сказал Чернорай, – мы провалимся.
   – Как же мы пойдем на этой высоте на двух? – сказал Лютров.
   – Ну, хотя бы один?
   – Один можно. Убирайте… Слава, сними обороты с первого.
   – На малый газ, – сказал Тасманов, – поставьте первый на малый газ.
   – Сколько до Перекатов, Булатбек?
   – Сто тридцать.
   – А ближе аэродрома нет? – спросил Углин.
   – Ближе нет. Самый ближний.
   – Ничего, ничего, – сказал Лютров, – потихонечку снизимся сейчас и пойдем… Попроси снижения, Костя.
   – Понял.
   – Что? Лучше не стало? – спросил Тасманов Углина. – Левый я прибрал, магистральный закрыт. Смотри, уровень держится?..
   – Костя, как со снижением?
   – Дают высоту две пятьсот.
   – Курс?
   – Курс сто тридцать.
   – Понял.
   – Все-таки уходит, – услышал Лютров голос Углина. – Что будем делать?
   – Надо останавливать и второй двигатель, – сказал Тасманов.
   – Второй? – спросил Лютров. – Давайте второй…
   – Алексей Сергеевич, топлива осталось двенадцать тонн, нужно немедленно останавливать второй, – сказал Углин.
   – Да, убирайте второй.
   – Может, их выключить? – спросил Тасманов.
   – Надо выключить и закрыть пожарные краны, – согласился с ним Углин.
   – Давайте попробуйте, – сказал Лютров.
   – Но мы же не дойдем, братцы! – сказал Чернорай.
   Лютров понимал беспокойство Чернорая, тяги могло не хватить, но нужно было выбирать меньшее из зол.
   – Дойдем, – сказал Углин, – если сто километров, то дойдем.
   – Сто тридцать, – сказал Чернорай. – Булатбек, сколько осталось? Леша, погоди снижаться, а то мы сейчас…
   – Иосаф Иванович, может быть, все-таки наверху пройти, топливо экономить? – сказал Лютров.
   – Алексей Сергеевич, оно выходит быстрее, чем вы его экономите.
   – Хорошо, выключайте оба двигателя.
   – Рано, рано, – сказал Чернорай.
   – Костя, проси аварийное снижение, на них прямо.
   – Понял, снижение аварийно.
   – Останавливаю двигатель номер один, – сказал Тасманов.
   – Давай.
   – Топлива одиннадцать с половиной тони, – доложил Углин.
   – Понял.
   – Останавливаю двигатель номер два.
   – Так, – сказал Лютров. – А вы правильно определили, откуда уходит топливо?
   Он боялся, что ошибка может привести к остановке всех четырех двигателей: два выключат, два останутся без топлива.
   – С левой стороны, это точно, – отозвался Углин. – Может быть, через бак, но скорее всего через двигатель.
   – Понял.
   – Но почему машина кренится влево? – спросил Чернорай.
   – Как влево? Пустые баки слева и крен тоже влево?
   Но так оно и было.
   – Леша, у тебя куда кренится, влево? – спросил Чернорай.
   – Да, потому что два двигателя встали.
   Машина кренится из-за несимметричности тяги, – сказал Углин.
   – Булатбек, – сказал Лютров, – дай Славе схему посадки.
   – Топлива девять тони, – доложил Углин.
   – Снижаемся, – сказал Лютров, – топливо больше не уходит? Кран перекрыт?
   – Расход в норме.
   – Следите.
   – Костя, частоту Перекатов настроил?
   – Да. Слава, работай.
   – Они нас наблюдают? – спросил Лютров. – Пусть возьмут под контроль… Что сказали, Слава? Прямо садиться?
   – Да. Шестьдесят километров до ближнего привода. Можно садиться с ходу. Ветер почему-то дают попутный, по полосе, – он протянул Лютрову схему посадки, – вот так… Так зайдем, садиться сюда…
   – Вес может оказаться большим, худо с попутным, полосы может не хватить.
   – Алексей Сергеевич, – чеканно сказал Углин, – вес, к сожалению, маленький.
   – Точно, да?
   – Абсолютно. Керосину нет на машине, – сказал Тасманов.
   – Сомнений нет, – сказал Углин.
   – Слава, магнитофон включил?
   – Да. Булатбек, удаление какое?
   – Сорок пять километров.
   – Курс у них посадочный какой?
   – Сто сорок девять. Будем заходить по обратному лучу.
   – Да, пусть помогут, – сказал Лютров. – У них что, плохой заход с этой стороны?
   – Видимо, да, если посылают по ветру.
   – Почему, ты не знаешь?
   – Нет. Надо запросить.
   – Алексей Сергеевич, на двух двигателях сядем? – спросил Углин
   – Пока снижаемся… Там посмотрим. Прямая покажет. В крайнем случае запустим перед посадкой один левый.
   – И он моментально проглотит все топливо. Все топливо уйдет за две минуты.
   – Сколько сейчас?
   – Восемь тонн.
   – И пока держится?
   – Да, норма сейчас, – сказал Тасманов.
   – Булатбек, сколько осталось до них?
   – До Перекатов удаление… около сорока.
   – Понял.
   – Заведут с ходу, у них пеленгатор, – сказал Саетгиреев.
   – Слава, земля, работай, – сказал Карауш.
   – Я – 0801, я – 0801!.. Снижаюсь аварийно… Да. Прошу обеспечить посадку с ходу… На курс сто сорок девять. Вас понял. Как ветер?.. Да, продолжаю снижаться, скорость снижения… восемь метров в секунду. Снижаюсь на двух двигателях.
   – Топлива семь с половиной тонн, – сказал Углин.
   – Хорошо.
   В кабине раздались редкие звонки.
   – Это что, Булатбек, дальний привод?
   Неожиданно заговорила земля:
   – Перекаты-один, Перекаты-один… Рабочая длина полосы тысяча восемьсот восемьдесят метров… Земляные работы в конце… Обеспечьте торможение.
   – Вас понял. Давайте удаление… Понял. Курс сто сорок девять? Понял.
   – Второй двигатель у нас не работает, тормоза будут аварийные, командир, – сказал Тасманов.
   – Хорошо. Сколько топлива, Иосаф Иванович?
   – Топлива семь тонн.
   – Слава, выпускай шасси.
   – Шасси? Рано, на двух двигателях не дойдем, Леша, зачем? На прямой выпустим. Зачем тебе это нужно?
   – Выпуск аварийный, могут долго не выходить.
   – Выпустятся, на прямой снижаться будем и…
   – Тасманов, шасси будут нормально выходить?
   – Шасси?.. Слабо будут выходить.
   – Слабо, да?
   – Да, медленно.
   – Сейчас развернемся и будем выпускать, Слава.
   – Будут заводить по локатору, – напомнил Саетгиреев.
   – Слава, скажи, чтобы длинный заход не делали.
   – Понял. Разворачивайся.
   – Видишь полосу, да?
   – Да.
   – Скорость триста… Слава, посмотри, шасси-то у нас…
   – Не вышла правая?
   – Правая нога не вышла.
   – Аварийно выпускается, – сказал Тасманов, – медленно идет.
   – Слава, держи скорость!.. Слава, скорость триста.
   – Двигатели больше не дают!
   – Тасманов!
   – Да, командир?
   – Запусти второй двигатель!
   – Понял, запускаю.
   – Магистральный кран открой! Второй, второй, – сказал Углин.
   – Двигатель не идет, командир.
   – Первый запускаю, – сказал Углин.
   – Слава, машина падает! Держи обороты полностью, Слава!
   – Двигатели не держат… Давай форсаж, Тасманов!
   – Бортинженер, форсаж обоим правым!
   – Есть обоим форсаж!
   – И запусти какой-нибудь двигатель, – сказал Чернорай.
   – Нет, ничего! – По полосе, как по ориентиру, Лютров видел, что форсаж восстановил нужную скорость снижения. – Шасси?
   – На месте, командир, – сказал Тасманов.
   – Хорошо, Алексей Сергеевич, – сказал Саетгиреев. – Доворачивайте.
   – Да, да… Форсаж есть?
   – Да, – отозвался Тасманов.
   Едва кромка полосы скрылась под самолетом, как колеса С-44 гулко зарокотали по бетону.
   – Хорошо… Вот так, – говорил Лютров, – убирай форсаж, Слава. Убирай двигателя, Тасманов.
   – – Понял, двигатели убрал.
   – Хорошо. Парашют, Слава, парашют.
   – Тормоза аварийные, – напомнил Тасманов.
   – Понял. Славик, парашют.
   – Есть, есть.
   Все почувствовали сильный рывок выпущенных тормозных парашютов, а вслед затем услышала голос Карауша:
   – Ну вот, а вы боялись…
   – Проснулся, одессит… Вентиляторы, Слава, не забудь.
   – Да, Да.
   – Братцы, а топлива осталось семь тонн! – сказал Углин.
   Спокойно, спокойно, полоса кончается, а мы еще не встали… Вон строительные машины, там люди… Тихо, тихо…
   – Сейчас встанем. Все нормально, – сказал Тасманов.
   Несколько раз качнувшись при включении тормозов, С-44 остановился.
   – Ну вот, братцы, по-моему, ничего…
   – Отлично, Алексей Сергеевич! – сказал Углин. – Айда разбираться.
 
   Еще до того, как к огромной машине, казавшейся среди ИЛ-14, ЛИ-2 и АН-24 осой, упавшей в муравейник, подкатил оранжево-черный «газик» руководителя полетов, высокого, подвижного человека в форме, из люка в нише передней ноги самолета по спущенной Тасмановым лестнице вышли один за другим все члены экипажа. Из шести человек в коричневых кожаных костюмах только двое резко выделялись – Лютров своим ростом, как будто стеснявшим его, принуждавшим двигаться медленно и опасливо, и Углин – пугающе худой, узкогрудый человек в очках, которые непременно соскочили бы с его длинного тонкого носа, если бы на пути к стыдливо розовеющему в любую погоду кончику не оказалось удобной впадинки. Бортрадист Костя Карауш и штурман Саетгиреев выглядели одинаково стройно, в равной мере обладая той юношеской стройностью, которая ухитрялась уравнивать их в летах, хотя Карауш был почти на десять лет старше Саетгиреева. Тасманов и Чернорай казались братьями – одинаково коротконогие, с широкими литыми спинами и длинными руками, разве что Чернорай был заметно крупнее бортинженера.
   Углин первым подскочил к двум спаренным двигателям на левой стороне и, ступив прямо в натекшую на бетон лужу керосина, принялся вскрывать капот двигателя.
   – Что-то, по-видимому, с топливными трубами. Что-то с ними, – бормотал Углин, ловко орудуя отверткой в паре с подоспевшим Тасмановым, не замечая, что керосиновая капель сыпалась ему за шиворот.
   – Ну, конечно! Смотрите!
   Все шестеро, несколько потеснив любопытствующего руководителя полетов, сгрудились под провисшими створками капота, рассматривая плавно огибающую стальное тело двигателя белую трубу топливопровода. Там, куда указывала отвертка ведущего инженера, был виден сползший с места массивный, выточенный из нержавеющей стали стыковочный хомут с оборванным креплением, а в месте, где ему надлежало быть, зияла обнаженная щель, через которую за часовой полет они потеряли несколько десятков тонн керосина.
   – Н-нда, – Костя Карауш причмокнул и посмотрел на Углина взглядом ведущего расследование детектива. – Насколько я понимаю в кавалерии, мы должны были сгореть, многоуважаемый Иосаф Иванович?
   – Маловероятно, Костенька. При таком истечении пожар маловероятен, мощный поток, насосы работали на максимале… Я их уничтожу! – неожиданно прибавил Углин, имея в виду не насосы, а фирму, чьи двигатели стояли на С-44. – Такого пустяка не продумать.
 
   Через час заместитель начальника аэропорта устроил экипаж в пустующей гостинице для летного состава, установил охрану самолета, вручил Лютрову подтверждение приема посланной на летную базу радиограммы о вынужденной посадке, и когда Лютров протянул ему в знак благодарности руку, он задержал ее, неожиданно объявив:
   – А я вас знаю.
   Лютров внимательно посмотрел на крепко подбитого жирком человека в синей форме с золотыми шевронами, силясь вырвать из картотеки памяти ничем не примечательное, улыбающееся лицо. Но тщетно. Он не мог вспомнить этого человека.
   – Вот задача, – сказал Лютров, и в самом деле озадаченный тем, что плохая память может обидеть, черт возьми, хорошего человека.
   А тот, как нарочно, терпеливо ждал, не стараясь опередить событие, уверенный, что вспомнить его – дело времени.
   Внутренне отказавшийся от попыток вспомнить, Лютров смущенно потянул вниз бегунок застежки-«молнии» на кожаной куртке (погода стояла жаркая для начала мая), взял из одной руки в другую небольшой мягкий чемодан с брюками, бельем, плащом и несессером: привычка брать с собой про всякий случай самое необходимое на этот раз оправдала себя.
   – Так и не вспомнили? – полный человек снял фуражку и провел платком по внутренней стороне околыша.
   И тут в памяти Лютрова забрезжил намек; ей, как видно, не хватало вот этих вьющихся волос, впадины на низком лбу и торчащих, как две приклеенные детские ладошки, ушей. Из «картотеки» показался листок с расплывшимся портретом.
   – Погодите… Мы с вами служили в училище!
   – Там, – сказал человек, – вы инструктором, а я у вас в группе курсантом.
   – Но вы не летаете? – спросил Лютров, изо всех сил стараясь вспомнить фамилию.
   – Нет, меня вскорости списали.
   – А, вот в чем дело. Поэтому-то я фамилию вашу…
   – Кого, кого, а меня должны были запомнить.
   «Он решил замучить меня», – подумал Лютров.
   – Кого, кого… Я ж вас чуть не угробил на экзаменах. И самого себя, конечно.
   – Вот вы кто! Теперь я и фамилию вашу вспомнил: Молчанов?
   – Колчанов.
   – Простите, Колчанов… Однако время-то идет, а? – Лютров с улыбкой оглядел фигуру бывшего курсанта.
   – Да, малость отяжелел! – он весело засмеялся и не отказал себе в удовольствии похлопать Лютрова по плечу, давая понять проходящим мужчинам в такой же, как у него, форме, что этот рослый летчик-испытатель того самого аварийно посаженного, стоящего под охраной громадного самолета его приятель.
   – Что, Алексей Сергеевич? Как говорятся, подобные происшествия не каждый день бывают, – предваряюще начал Колчанов, глядя на Лютрова откровенно заискивающе. – Я сейчас звякну жене, закажу пельменей, ну и всего прейскуранту, как положено по такому случаю, идет?
   – Не знаю, удобно ли? Незваный гость…
   – Брось! – почти закричал Колчанов, маскируя восторгом переход на «ты», а может быть, считал, что сам факт приглашения в гости давал ему право на это.
   Мимоходом отметив это про себя, Лютров все-таки не мог устоять перед явной радостью бывшего курсанта да и самой неожиданности встречи.
   – Честно говоря, званых-то я и не люблю, да и жена у меня… – начал Колчанов, но так и не договорил, что за жена у него. – А вот со старыми друзьями, тут уж!.. «Пусть будут «старые друзья», – решил Лютров, – никуда не денешься, вот только перед ребятами неловко – уединяться после такой оказии…»
 
   В большом номере с половичками возле каждой из восьми кроватей за круглым столом с пустым графином лениво играли в дурака Чернорай, Саетгиреев, Тасманов и Костя Карауш. На них были все те же кожаные куртки, но вместо форменных – обычные брюки, да вместо верблюжьих свитеров – свежие сорочки. Углин сидел на кровати в голубом исподнем белье и, положив перед собой шахматы, решал задачу из какой-то старой газеты.
   «Ждут. Собрались куда-то, позвонки», – подумал Лютров.
   – Леш, – не очень уверенно начал Костя, – мы тут посовещались и решили…
   – Взять шефство над местным рестораном?
   – Так поскольку завтра все одно делать нечего…
   Лютров поглядел на Чернорая и по его улыбке понял: решай, мол, сам, меня уговорили. Саетгиреев старательно потирал ладонью бритый подбородок, неумело скрывая свое причастие к общему решению. Тасманов переводил взгляд с сидящих за столом на Лютрова и откровенно улыбался, как школьник, за чью проделку в переплет попал сосед по парте. Лютров повернулся к Углину, подобравшему под себя худые ноги в шелковых подштанниках.
   – Ваше мнение, Иосаф Иванович?
   – Противопоказаний нет, – не оглядываясь и не отрываясь от шахмат, сказал ведущий инженер. – Белее того: если начальство решит менять насосы, мы тут поживем.
   – Ладно, валяйте.
   – Командир, а ты вроде уклоняешься? – сказал Костя Карауш.
   – Да я тут своего бывшего курсанта встретил. Зовет к себе, и отказать неудобно,
   – Везет людям.
   Все, кроме Кости, вышли в коридор. Карауш задержался у выхода, переступая с ноги на ногу, потирая руки.
   – Что, одессит, никак поиздержался? – спросил Лютров.
   – Надысь, понимаешь, разгончик учинили в сельской местности…
   – Держи. Хватит? ~ Лютров протянул ему двадцать пять рублей.
   – Уложусь, надо полагать.
   – Ну и смета у тебя, Костик, – заметил Углин.
   – Вы, Иосаф Иванович, человек мыслящий, а не понимаете, что ресторан – учреждение с накладными расходами… Ну, бывайте!
   Отправляясь в душ, Лютров не без интереса восстанавливал в памяти неожиданную встречу с человеком, который и в самом деле чуть не угробил его. Но и оказался виновником другого, весьма важного события в жизни своего инструктора.
   Годы в училище, трудные радости постижения дела, посвящения в профессию, внешне однообразные, они остались в памяти как непрерывное восхождение по долгой тропе, в конце которой начинался летчик Алексей Лютров. Он получил диплом с отличием, но еще до того начальник училища предложил ему работу. Инструктора.
   Несколько лет затем жизнь его не выбивалась из колеи служебного благополучия, и только в самом конце сороковых годов стали давать знать о себе первые признаки неудовлетворенности работой.