Банч Кристофер. Король-Демон

   Снова свистнул кнут.
   Наверное, эта троица была назначена в дозор. Негодяи решили, что успеют совершить свое злодеяние и догнать отряд, прежде чем их хватятся. Я пробежал через двор и приблизился к ним, и только тогда они услышали мои шаги. Я ударил калстора по затылку рукояткой меча, и он, обмякнув, рухнул на землю. Два деваса, увидев обнаженное лезвие, закричали от страха.
   — Немедленно освободите его!
   Солдаты бросились выполнять мое приказание. Разрезав веревки, один из них обернулся, сжимая нож в руке. Прежде чем его мысль успела оформиться в действие, я всадил ему в руку четыре дюйма стали.
   — Принесите длинную веревку, — распорядился я.
   Девасы притащили кусок длиной около пятидесяти футов. Сделав три петли на расстоянии пять футов друг от друга, я накинул их на шеи солдат. Крестьянин бормотал что-то насчет «милосердного повелителя» и «великого отца», однако это я был перед ним в долгу. Дав бедняге еще несколько золотых, я взял веревку за длинный конец и поспешил вдогонку за караваном. Коня я пустил быстрой рысью, так что негодяям приходилось бежать. Они то и дело спотыкались и падали в раскисшую от дождей колею. Я останавливал коня не сразу, протаскивая извивающихся и брыкающихся людей по земле, и лишь потом давал им возможность подняться на ноги. Когда мы догнали наш маленький отряд, вся троица превратилась в огромные комки грязи.
   Филарет захотел знать, в чем дело, но я, не сказав ни слова, лишь бросил ему конец веревки, вернул пыдне его коня и сел в свою карету. Не знаю, что сталось с тремя неудавшимися ворами, но, по-моему, больше я их не видел.
   Далеко не все майсирские военные были идиотами и негодяями. Во время переправы через реку, от дождей вышедшую из берегов, одного солдата сбросило с лошади и потащило вниз по течению. Не раздумывая ни секунды, четверо девасов нырнули следом за ним. Первого мы так и не нашли, и из четверки храбрецов трое тоже утонули.
   Это был благородный поступок, но шамб Филарет ни словом не обмолвился о подвиге трех солдат.
   Попросив его подождать минутку, я произнес краткую молитву, обращенную скорее не к богам, а к другим майсирским солдатам. Затем мы продолжили путь, и вскоре шум реки, только что забравшей жизни четырех человек, замер вдали.
   Преодолев около двух третей расстояния от границы до Джарры, мы достигли реки Анкер. Этот водный поток, текущий с востока за запад, имеет ширину больше двух миль. Однако для торговых сообщений эта река как транспортная артерия не имеет никакого значения; кроме того, она очень мелкая, так что судоходна только для небольших лодок. Здесь, в районе города Сидор, река разветвляется на много мелких рукавов, разделенных песчаными отмелями и мелкими островами. На некоторых островках ютятся убогие рыбацкие деревеньки.
   Через Анкер переброшены два длинных моста, расположенных на расстоянии двадцати ярдов друг от друга. Каждый сделан из дерева, обнесен невысокими перилами и имеет в ширину около тридцати футов. Деревянные настилы проложены от острова к острову. По словам Филарета, нередко во время весеннего половодья один или несколько таких настилов смывает вода, и движение замирает на много недель; тем же, кто следует по неотложным делам, приходится добираться до уцелевших настилов на лодках.
   Сидор, построенный преимущественно из камня, произвел на нас более сильное впечатление, чем остальные городишки, встречавшиеся до этого на пути. Мы с восхищением осмотрели местную достопримечательность — высокий шестиугольный каменный амбар, а затем, закупив копченой, соленой и сохраненной с помощью колдовства рыбы, чтобы хоть как-то разнообразить наш скудный рацион, пересекли мост и поднялись на высокий противоположный берег Анкера.
   Впереди нас ждало кое-что похуже суэби — болота. Топи, через которые пролегал наш путь, были не такими огромными, как те, что располагались дальше к востоку, образуя бесконечные Киотские болота — бескрайнее море непроходимой трясины, лишь кое-где разделенное узкими полосками твердой земли. Мир вокруг по-прежнему оставался серым, но теперь это определял не цвет неба, скрывшегося из виду, а серый мох, свисающий с блеклых, кривых, чахлых деревьев, казалось, никогда не бывших живыми. Однако даже тут кое-где встречались крохотные деревушки — как сказал Филарет, лишь самые выносливые майсирцы селились в этих суровых краях, хотя ходили слухи о таинственных людях, живущих среди болот и не признающих власти короля Байрана и его правительства.
   Дорога стала одновременно и лучше, и хуже. Теперь это уже была не просто колея в грязи, а настил из бревен — аккуратно подогнанных друг к другу, скрепленных вместе. Через многочисленные протоки были перекинуты грубые мостки. Теперь наши экипажи уже не так часто проваливались в трясину, зато путешествие превратилось в постоянную тряску. Я спросил у Филарета, сколько человек требуется для того, чтобы поддерживать состояние этой дороги. Шамб ответил, что тут многое зависит от помощи придворных чародеев короля Байрана, накладывающих предохранительные заклинания на свежесрубленные деревья и ремни из кож, препятствующие гниению в условиях постоянной сырости. И все же каждый год, после того как в Сезон Пробуждения сходит лед, приходится присылать солдат с топорами и лопатами.
   Где-то поблизости, в полумраке, скрывались таинственные твари. Однажды мы с Карьяном заметили ярдах в ста от дороги огромное обезьяноподобное существо, но только с двумя парами рук и ног и удлиненным телом, практически лишенным головы, так что оно скорее напоминало не человека, а гигантского паука. Сердито зарычав, тварь скрылась в зарослях. Мне рассказали, что никто ничего не знает и не хочет знать об этих существах. Считается, что они обладают разумом, лишь немногим уступая в этом человеку, живут большими группами и похищают детей у крестьян, поселившихся на окраине болот.
   — Или крадут, — заключил капитан Ласта, ибо именно он передал нам эти слухи, — или ужинают ими. Может быть и так и эдак.
   К счастью, в это время года на болотах уже почти не осталось насекомых. И все же я предпочел бы иметь дело с тысячами назойливо гудящих кровососов, чем жить в постоянном страхе перед чем-то неведомым, невидимым. Мне все время казалось, это что-то следит за нами, то притаившись вон на том бугре, то умело спрятавшись за этим корявым, ветвистым деревом. Порой до нас доносились странные звуки, но никто ничего не видел.
   Достигнув участка гати, где бревна в большинстве своем сгнили и рассыпались в труху, мы спешились и продолжили путь пешком. Кучера вели за собой лошадей в поводу. Впереди колонны были отправлены пешие разведчики, которые должны были проверить, не размыта ли дальше дорога. Я размышлял, где нам предстоит останавливаться на ночлег, и вдруг тишину разорвал крик ужаса. Мгновенно мечи покинули ножны и в луки были вставлены стрелы.
   Нам навстречу бежал один из разведчиков, завывающий в безумной панике. Однако вряд ли кто-нибудь назвал бы его спятившим, ибо следом за ним вдоль дороги неслось что-то кошмарное, невообразимое. Представьте себе огромного слизняка, футов тридцать длиной, пятнистого, цвета желтой слизи и коричневого дерьма, без глаз, зато с двумя десятками, если не больше, зияющих пастей на тупой морде. Слизняк двигался совершенно бесшумно, гораздо быстрее, чем мог бежать запыхавшийся разведчик. Он уже почти настиг несчастного, и солдат, оглянувшись, издал пронзительный вопль и, свернув с дороги, бросился к небольшой рощице. Вероятно, бедняга надеялся спастись от жуткой твари, забравшись на дерево.
   Филарет и еще один офицер закричали что есть силы, приказывая солдату вернуться на дорогу, иначе он умрет, что, на мой взгляд, не имело никакого смысла.
   Слизняк, продолжая двигаться вперед, внезапно приподнялся над землей и плюхнулся на солдата, подминая его под себя. Засвистели стрелы, вонзаясь в бока твари, следом за ними полетели дротики. Но мерзкому чудовищу, похоже, они не причинили никакого вреда. Оно стремительно неслось назад, откуда прилетело, и скрылось в полумраке. А от разведчика не осталось даже следа.
   — Глупец, — выругался Филарет.
   Я спросил, в чем была ошибка солдата и что делать нам, если мы тоже подвергнемся нападению.
   — Не знаю, является ли это тайной... с другой стороны, никто меня не предупреждал, что об этом нельзя рассказывать, — сказал шамб. — Я уже говорил, что над гатью произнесены заклинания, не дающие им гнить так быстро, как это происходило бы в естественных условиях. Но есть и другие заклинания, якобы препятствующие обитающим в болотах тварям пересекать дорогу и даже выходить на нее. До тех пор пока человек остается на бревенчатом настиле, он в безопасности. Но стоит только сойти в сторону...
   Дальше он мог не продолжать.
   Мы двигались вперед еще около часа, затем остановились прямо на дороге. Мы спали в экипажах, а майсирские солдаты, сняв с карет парусину, укрылись под ней. Нам было очень неудобно, впрочем, полагаю, вряд ли кто-либо все равно крепко спал в эту ночь. Лично я не сомкнул глаз. Не столько из страха перед возможным возвращением гигантского слизняка; я размышлял над словами Филарета. Насколько мне было известно, ни один чародей, в том числе и колдуны Чарского Братства, не обладал могуществом, чтобы наложить заклятие, описанное шамбом Филаретом. Император Тенедос был прав — судя по всему, майсирская магия значительно превосходила все то, что имелось у нас.
   Наконец болота остались позади, и мы въехали в леса, являющиеся частью громадной чащи Белайя, окружающей Джарру и служащей естественной защитой столицы. Невысокие пологие холмы сменяли друг друга. Почвы были бедные, песчаные. В основном здесь росли высокие хвойные деревья. Ветер день и ночь раскачивал их, и они откликались то шепотом, то оглушительным ревом.
   Колея становилась все лучше и лучше и наконец превратилась в настоящую дорогу, усыпанную между городами щебнем, а в городах мощенную булыжником. Мы приближались к Джарре.
   Нам стали встречаться обширные поместья майсирийской знати, простиравшиеся на многие лиги. Но огромные замки, как правило, давно нуждались в ремонте, а окрестные деревеньки были убогими. Неплодородная земля отказывалась кормить тех, кто ее обрабатывал. Нас встречали с радостью, так как в большинстве случаев за полгода мы были первыми «благородными» гостями, и наши хозяева жаждали услышать от нас то, что считали новостями.
   На самом деле их интересовали лишь сплетни о том, чем занимаются богатые и знатные люди в Нумантии, Осви и других поместьях, что сейчас в моде и тому подобное. Настоящие новости, в частности об обострении напряженности между нашими странами, вызывали у наших хозяев скуку. Все жаловались на одиночество, но я обратил внимание, что ни у кого даже не возникало мысли предложить кров проходящим мимо торговым караванам. Лучше скука, чем общение с низшими классами.
   Мы остановились у одной деревушки, и вышедший к нам навстречу крестьянин предложил купить у него молоко. Он черпал его ковшом из больших фляг. Молоко быстро кончилось, а нам хотелось еще. Я отправился вместе с крестьянином на ферму, на этот раз благоразумно позволив Карьяну и Свальбарду сопровождать меня. Всю дорогу я расспрашивал крестьянина о земле, о ферме, о том, какие времена года благоприятнее для каких культур, чем он пользуется, обрабатывая поля, но тот только нехотя отделывался односложными ответами. Мне хотелось спросить у него, что он думает о короле, о его наместниках, но я понял, что ничего не добьюсь от этого истукана.
   Ферма оказалась более опрятной, чем все то, что мы видели до сих пор, хотя по нумантийским стандартам она была очень маленькая. Над воротами был нарисован желтой краской любопытный знак в виде перевернутой изгибом вверх подковы. На концах подковы были утолщения, словно завязанные на веревке узлы.
   — Что это такое? — как можно более невинным тоном спросил я.
   Крестьянин пристально посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнула угроза, что было странно для простолюдина.
   — Это старинный знак, приносящий нашей семье удачу и хорошую погоду, — пробормотал он. — И больше ничего.
   Но этот рисунок был очень похож на шелковый шнурок, которым душат свои жертвы Товиети.
   — Позволь задать один вопрос, — равнодушным голосом продолжал я. — Тебе что-нибудь говорит этот символ? Представь, что он нарисован красной краской.
   Я быстро начертил острием меча на земле круг, из которого исходили извивающиеся линии, — зловещую эмблему Товиети, смертоносных змей, выползающих из лужи крови погибших мучеников культа.
   — Нет, — быстро ответил крестьянин. — Ничего не говорит.
   Однако при этом он старался не смотреть мне в глаза. Значит, в Майсире тоже были Товиети.
   Здание зияло пустыми глазницами окон, подставляя серому небу разрушенную крышу. Каменные стены до сих пор хранили следы пожара. Конечно, можно было считать, что здесь просто произошел несчастный случай, но за час до этого мы проехали через то, что когда-то было деревней, а сейчас лежало в развалинах. Я спросил шамба Филарета, не знает ли он, что здесь случилось, и он кивнул утвердительно. Мне пришлось буквально вытягивать из него каждое слово, и в конце концов Филарет рассказал, что здесь крестьяне восстали против своих господ.
   Вспомнив Ирригон — страшный пожар, смерть Амиэль, — я поежился.
   — Почему это произошло?
   — Полагаю, всему виной стали обычные причины, — пожал плечами шамб. — Иногда крестьяне забывают, что их удел — постоянный труд и хлыст господина, имеющего право делать с ними все, что заблагорассудится, и сходят с ума. Это словно чума. — Филарет помолчал. — Они не думают о том, что делают, о том, что будет дальше, а только громят и убивают, словно медведь, затравленный собаками.
   — Значит, эту деревню сожгла армия, подавляя бунт?
   — Не армия, — мрачно ответил он. — Придворные чародеи наслали на убийц огненные ветры, предоставив Шахрийе разбираться с бунтовщиками, не щадя никого, ни женщин, ни детей. Затем эти земли провозгласили Проклятыми, запретив их обрабатывать и селиться здесь. Это навеки послужит примером, напоминающим, что каждый человек должен знать свое место, свои обязанности.
   — Когда это произошло? — спросил я, уверенный, что в наши дни подобное варварство невозможно и с тех пор сменилось уже не одно поколение.
   — Пять — нет, шесть лет назад.
   Мы поехали дальше, через другие сожженные деревни, по безжизненной земле. Я чувствовал нависшую над нами зловещую длань богов.
   Постоялый двор, от которого до Джарры оставался лишь день пути, был построен на холме, возвышавшемся над озером. Это заведение для своих загородных прогулок облюбовала майсирская знать, поэтому оно процветало. Здесь были конюшни, крытые сараи, где можно было вымыть кареты, и бараки для слуг постояльцев. Как и у многих других майсирских построек, первый этаж основного здания был каменный, отделанный деревом, а верхние этажи деревянными. Мои люди разместились на втором этаже, каждый в отдельной комнате. Капитан Ласта, как и Карьян, уже не в первый раз оказывался в подобной роскоши, но остальные радовались, словно дети на именинах.
   Я очень устал, поэтому попросил, чтобы простой ужин подали нам в комнаты. Мы с Алегрией устроились в трех просторных комнатах на третьем этаже, освещаемых газовыми светильниками. Газ подавался из расположенной неподалеку расселины, что в Майсире встречалось крайне редко. Мы едва взглянули на спальни и гостиную, так как этот постоялый двор мог похвастаться неслыханным чудом, которое нам после Осви почти не доводилось встречать, — ванной. Небольшое помещение было обито тщательно обструганными досками; теплый воздух поступал через специальные трубы с первого этажа. Наконец у меня появилась возможность узнать, как заботится о чистоте тела майсирская знать.
   Стены были украшены каменными химерами. Дергая за закрепленные в них цепочки, можно было наливать из кранов в ведра воду различной температуры. Человек обливался водой, намыливался, затем по меньшей мере дважды смывал с себя мыло, после чего забирался в лохань, бочку диаметром двадцать футов, распиленную пополам. Вода в этой лохани уже не осквернялась ни мылом, ни грязью, как объяснила мне Алегрия, а использовалась лишь для полного расслабления всех мышц Над лоханью также нависали головы чудовищ с цепочками. Если потянуть за цепочку, открывалась каменная пасть, извергая холодную или горячую воду.
   Первой пошла мыться Алегрия, а я тем временем прилагал все силы, чтобы не заснуть. Все до одной мышцы моего тела стонали, жалуясь на тяготы путешествия, продолжавшегося уже больше полутора сезонов.
   — Теперь можете заходить вы, — сказала наконец Алегрия, и я повиновался.
   Девушка плавала в лохани на спине, закрыв глаза. Я был слишком уставшим, слишком измученным, поэтому меня не волновало, подсматривает она или нет. Повесив халат на крючок, я наполнил ведро водой, нашел кусок мыла и большую морскую губку и принялся оттирать с себя грязь. Мне пришлось трижды поменять воду, прежде чем я смыл дорожную пыль и моя кожа стала розовой, как у ребенка. Правда, весьма обросшего, поэтому, достав бритву и кусок полированной стали, я побрился, на удивление обойдясь без порезов.
   Алегрия весело плескалась в лохани, напевая себе под нос. Ей, похоже, нисколько не хотелось спать. У меня мелькнула мысль, не утопить ли ее. Я потянулся было за халатом, но, решив, что это глупо, подошел к лохани и осторожно опустился в чуть теплую воду. Окунувшись с головой, я почувствовал, что мои волосы плавают будто водоросли. В конце концов мне пришлось вынырнуть, чтобы сделать вдох. Я вытянулся во весь рост, положив голову на край лохани.
   Вода была какой-то необычной. Она пузырилась и бурлила, лаская мою кожу, но при этом не обладала зловонием, присущим воде из горячих источников. Алегрия лежала напротив, на другом конце просторной лохани, поглядывая на меня сквозь растопыренные пальцы ног.
   — Дамастес, вы счастливы? — спросила она.
   К своему изумлению, я поймал себя на том, что назвать себя несчастливым никак не могу. Свинцовая тоска, мой постоянный спутник с тех самых пор, как мы с Маран разошлись, осталась, но отодвинулась куда-то далеко, превратившись хоть и в тяжелое, но воспоминание.
   — В общем-то, счастлив, — признался я.
   — И я тоже.
   Я зевнул.
   — А вот этого, сэр, не надо, — улыбнулась Алегрия. — Спать вам нельзя, скоро ужин. Мы столько времени питались слизняками, улитками и зерном, а сегодня нас накормят жареной уткой.
   — Долго терпеть я не могу, — сказал я. — Боюсь, я захлебнусь, упав лицом в тарелку с супом.
   Странно, говоря эти слова, я вдруг почувствовал, как усталость покидает меня, словно вода придала мне новые силы.
   — Конечно, не надо, —согласилась Алегрия. — Я успела убедиться на собственном опыте, насколько опасны эти лохани.
   — Это еще как? В них такая теплая вода, что можно растаять?
   — Нет, — приняла озабоченный вид Алегрия. — Все дело в дереве, из которого они сделаны. Я читала, в них заводятся мелкие твари, время от времени выползающие наружу.
   Я удивленно поднял брови.
   — Я говорю правду, — продолжала Алегрия. — Эти твари очень опасны. У них всего одна челюсть, и они очень любят кусаться.
   — Я очень обеспокоен, — сказал я.
   — Ой! Кажется, меня только что укусила одна из них! — вскрикнула Алегрия.
   И в это мгновение вокруг моего члена сомкнулись клещи, и я подскочил вверх. Только тут до меня дошло, что на самом деле «челюстями» были пальцы ног Алегрии.
   Я поднялся, разбрызгивая воду.
   — Ах ты чертовка! Маленький бесенок! Лгунья! — Моя ярость выглядела бы более убедительно, если бы член не торчал повелительным жезлом. — Я же просил тебя не делать этого!
   И снова мне не удалось изобразить праведный гнев.
   — Дамастес, оченьпрошу простить меня, — сказала Алегрия — По-моему, нам уже накрыли на стол. Не хотите ли поужинать?
   Мы с удовольствием подкрепились теплым свежевыпеченным хлебом, деревенским маслом, замечательным салатом из самой разнообразной зелени и крохотными креветками, которые, как клялась Алегрия, водились в лоханях постоялого двора. По ее словам, именно такая, без челюстей, только что пыталась укусить меня. Мы могли бы заказать мясо или рыбу, но поскольку мы изголодались по овощам, то быстро расправились с жареной горькой дыней, фаршированной черной фасолью и различными грибами. Алегрия выпила два бокала вина; я, как всегда, довольствовался минеральной водой. Наконец я вызвал слугу и приказал ему унести жалкие остатки ужина.
   — А теперь в кровать, мой господин?
   — А теперь в кровать, — зевнув, согласился я.
   — Если честно, — призналась Алегрия, поднимаясь из-за стола и направляясь в спальню, — я очень рада, что мы с вами заключили такое соглашение.
   — Неужели?
   — Если бы у нас с вами было что-то серьезное, мы бы недосыпали ночами, а сон необходим нам, чтобы восстановить силы и приготовиться к завтрашнему дню.
   — Ты говоришь совсем как моя мать, — заметил я.
   — Но разве я на нее похожа?
   С этими словами Алегрия сбросила с себя халат. Я успел мельком увидеть гибкое, стройное обнаженное тело, но тут она загасила газовый светильник, и мы очутились в полной темноте, озаряемой лишь узким серпом луны, то и дело заслоняемым мечущимися тучами.
   — Ложитесь в кровать, — прошептала Алегрия, и я услышал скрип пружин.
   Я повиновался. Кровать была мягкой, просторной, теплой и восхитительной, хотя сейчас мне было не до сна. Алегрия лежала на боку, спиной ко мне. Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, но это нисколько не помогло.
   — Я вот-вот засну, — сказала Алегрия, но, судя по голосу, сна у нее не было ни в одном глазу. — Дамастес, ответьте мне на один вопрос. Нумантийцы целуются?
   — Ну разумеется, глупышка.
   — Это еще почему я глупышка? Вот меня до сих пор никто не целовал. Между прочим, и вы в том числе. Я и подумала, быть может, ваш народ считает это чем-то зазорным.
   — Алегрия, ты плохо ведешь себя.
   — Да? А что плохого будет в одном маленьком поцелуе? Я просто хочу утолить свое любопытство, и все.
   — Ну хорошо.
   Перекатившись на спину, девушка вытянула руки над головой.
   — А нумантийцы целуются с закрытым или открытым ртом?
   — Тот, с которым ты сейчас имеешь дело, будет целоваться с закрытым ртом, потому что он пытается не впутаться в беду, — пробормотал я.
   Склонившись к Алегрии, я осторожно поцеловал ее. Как только я прикоснулся к ее губам, они чуть приоткрылись. Но я, полный решимости держаться до конца, поцеловал ее в щеки, а затем в закрытые глаза. На мой взгляд, не было ничего страшного в том, чтобы поласкать языком веки Алегрии.
   — Нумантийцы очень нежные и ласковые, — прошептала она. — Повтори.
   Я повторил, и мой рот как-то сам собой открылся, и в него проник язык Алегрии. Вздохнув, она обвила меня руками за шею. Поцелуй продолжался, постепенно становясь более чувственным. Ладони Алегрии заскользили по моей спине. Я провел языком по ее шее, и дыхание девушки участилось. Отняв руку от меня, Алегрия отбросила одеяло, прижимаясь ко мне грудью. Я ощутил прикосновение ее затвердевших сосков.
   Я поцеловал один, потом другой, дразня их зубами, затем языком. Обняв Алегрию, я привлек ее к себе, опуская руку вниз, к упругим округлым ягодицам.
   Подняв ногу, она положила ее на меня, и я ощутил бедром жесткие курчавые волосы, смоченные влагой.
   Вдруг Алегрия, вскрикнув, оторвалась от меня и, перекатившись на противоположный край кровати, соскочила на пол.
   — В чем де...
   — Меня кто-то укусил! Ой! Какая дрянь... быстро зажги свет!
   Пошарив, я нашел на ночном столике коробку со спичками и зажег газ.
   Обнаженная Алегрия стояла посреди комнаты, с опаской глядя на кровать.
   — Я туда не вернусь — мой господин, откиньте одеяло!
   Я повиновался, и на белую простыню свалился огромный черный паук. Я раздавил его ладонью.
   — Куда он тебя укусил?
   — Сюда, — пожаловалась Алегрия. — В руку.
   У нее на запястье краснела быстро увеличивающаяся опухоль. Я дернул за шнурок колокольчика, вызывая слугу. Тот прибежал через считанные мгновения, и я приказал ему принести уксус и пищевую соду. Как только слуга исполнил мое поручение, я размешал соду в уксусе и принялся растирать руку Алегрии. Подоспела встревоженная хозяйка постоялого двора. Она пришла в ужас, узнав, что в ее заведении случилось нечто подобное, особенно с таким знатным гостем, и настояла на том, чтобы принести нам другую кровать. Еще она хотела окурить комнату дымом, чтобы уничтожить остальных пауков, если таковые имеются, а нас переселить в другую — хотя и не в лучшую — и так далее, и так далее. В конце концов мне удалось избавиться от нее и вернуться к Алегрии. Примерно через полчаса девушка сказала, что боль утихла.
   — Но как только мы приедем в Дарру, — сказал я, — ты должна показаться знахарю. Укусы пауков могут привести к очень дурным последствиям.
   — Все будет в порядке, — печально усмехнулась Алегрия. — Вот только я начинаю подозревать, что Ирису хочет навеки сохранить меня девственницей.
   Я неловко улыбнулся. От романтичного настроения, от нежного вожделения не осталось и следа. Сейчас мне хотелось...
   Я не знал, чего мне хотелось.
   Алегрия правильно истолковала выражение моего лица.
   — Успокойся, Дамастес. Давай спать. По-настоящему. Она снова погасила свет, и мы улеглись обратно в постель.