Банч Кристофер. Король-Демон

   Тенедос, в парадном облачении, спокойный и уверенный, отвечал на приветствия так, словно принимал парад в Никее.
   Что касается нас, арьергарда, мы подошли к городским воротам уже ближе к вечеру, и император к тому времени давно занял свое место во главе колонны. Не успели мы пройти четыре-пять миль, как сгустились сумерки, и нам пришлось устраивать привал.
   Я уже успел заметить первые признаки беды. Повсюду вдоль дороги валялось брошенное имущество, но совсем не те ценности, о которых мечтал Йонг. Больше всего было огромных роскошных экипажей, пригодных только для езды по ровным городским улицам. С отвалившимися колесами и лопнувшими рессорами они теперь валялись в кюветах, распотрошенные и по большей части сожженные.
   Обочины были усеяны самыми странными предметами. Я видел разбитую арфу, мраморное изваяние какого-то божества, для перевозки которого требовалась целая телега, женское белье из тончайшего шелка, висящее на ветках высокого дерева, словно заброшенное туда расшалившимся гигантом, огромные картины, исполосованные саблями, несколько сотен книг в одинаковых переплетах из красной кожи, сваленные в грязь. И, после первого же дня пути, трупы.
   Свальбард и Курти, превратившись в плотников, соорудили в одном из наших экипажей скамьи, раскладывающиеся в кровати, так что мы с Алегрией были защищены от сырости. Где-то после полуночи меня разбудили. Мы с Алегрией спали полностью одетыми, поэтому мне достаточно было только натянуть сапоги и опоясаться портупеей.
   Домициус Биканер, командир 17-го Уланского полка, разместил свой штаб в просторном шатре. Вместе с ним там находился самый страшно изуродованный и оборванный человек, какого я только имел несчастье видеть. У него была ампутирована рука, и промокшие от крови бинты почернели. Пол шатра, устланный соломой, был забрызган кровью. На несчастном остались только грязная рваная рубаха и штаны; несмотря на непогоду, он был босиком. Как выяснилось, этот сержант гвардии был тяжело ранен в стычке с негаретами. Хирурги не смогли спасти его руку и были вынуждены ее ампутировать. Выздоровление затянулось, и сержант остался в одном из лазаретов, устроенных в бывшем храме.
   По его словам, он дремал, временами проваливаясь в беспамятство, как вдруг услышал странный звук, нечто среднее между шипением змеи и завыванием ветра. Открыв глаза, сержант увидел темно-серое, почти черное облако, заплывающее в палату.
   — Время от времени туман словно сгущался, — запинаясь, произнес он, — и, клянусь, я видел глаза, сверлящие меня насквозь. Я притворился мертвым. А что еще мне было делать?
   — Что было дальше? — спросил Биканер.
   То, что последовало дальше, оказалось гораздо страшнее. В лазарет ворвались с полсотни мужчин и женщин, одетых в лохмотья. Почти все были пьяны. Все были вооружены — кто брошенным или сломанным оружием армейского образца, кто первым, что подвернулось под руку: серпом, длинным ножом, заточенной лопатой. Толпа бушевала в безумной ярости.
   — Они начали убивать всех подряд, — прошептал сержант. — Один врач попытался их остановить, но его буквально разрезали пополам. Ублюдки переходили от койки к койке, со смехом расправляясь с ранеными. Пощады не было никому, как бы их ни просили. Они перебили всех до одного. Я остался жив только потому, что рядом со мной было окно на улицу. Разбив стекло, я выпрыгнул вниз. Там тоже было полно этих ублюдков, но я, хвала Исе, приземлился на ноги и пустился бежать.
   За мной бросились в погоню, но мне каким-то образом удалось от них оторваться. Из ампутированной руки хлестала кровь, но я бежал что есть сил, решив, что лучше умереть где-нибудь в канаве, чем остаться. Два-три раза я опять видел черный туман с глазами. Тогда я падал на землю и притворялся мертвым, и эта дрянь пролетала мимо. Не знаю, сэр, по-моему, этот туман руководил теми подонками или просто наблюдал за происходящим. Не могу сказать. Не знаю.
   Посмотрев на свою разодранную одежду, промокшую насквозь от крови, несчастный покачнулся.
   — Я бежал... очень долго. Но мне нужно было добраться до безопасного места. Сейчас ведь мне больше ничто не угрожает, правда?
   С надеждой посмотрев на меня, сержант вдруг закатил глаза и начал падать, и я едва успел его подхватить.
   Вызвав врача, мы попросили его заняться сержантом и сделать для этого героя все возможное.
   — Что сталось с теми, кто остался в Джарре? — спросил Биканер.
   Я промолчал.
   — Я так и думал, — сказал он. — Пойду распоряжусь, чтобы часовые были начеку. Как только рассветет, мы трогаемся в путь.
   Сержант умер утром, когда мы сворачивали лагерь.
   К середине следующего дня мы дошли до постоялого двора, где однажды мы с Алегрией чуть было впервые не познали близость любви. Теперь на его месте дымились обугленные развалины.
   — Я очень признателен нашим боевым товарищам, идущим впереди, — пробурчал Свальбард. — Как они заботятся о тех, кто идет следом за ними! Трибун, как вы думаете, нам всю дорогу придется видеть только лошадиные крупы и руины?
   Я натянуто рассмеялся, и мы двинулись дальше, медленно, очень медленно. Обернувшись на наш экипаж, я увидел, что Алегрия не может оторвать глаз от того, что осталось от постоялого двора. Наши взгляды встретились, и она печально улыбнулась.
   Прошло совсем немного времени, и однообразные дни отступления слились в одну бесконечную череду. Дождь, грязь, слякоть; брошенные разбитые повозки, трупы. Мы шли по выжженной земле, местам недавнего крестьянского восстания; поживиться было совсем нечем. Негареты и партизаны тревожили нас постоянно, совершая стремительные набеги, угоняя одну-две повозки и убивая всех, кто был рядом. После этого они скрывались в ближайшем лесу, прежде чем наша кавалерия успевала нанести ответный удар.
   Лошади околевали еще быстрее, чем во время наступления; вдоль дороги все чаще и чаще попадались брошенные седла. Павших животных свежевали, и их мясо помогало всадникам продержаться еще пару дней.
   В который раз я радовался, что в свое время буквально вколачивал в каждого кавалериста, находящегося у меня в подчинении: в первую очередь думай о своем коне и лишь потом о себе самом. Конечно, лошади дохли и в моих полках, но значительно реже, чем у других, менее заботливых солдат.
   На самом краю этой страшной зоны опустошения, по которой мы двигались, стояла деревушка, запомнившаяся мне, когда мы еще ехали с посольством в Джарру. Теперь от нее остались лишь обугленные остовы домов. Неподалеку находилась одна ферма, и я попросил домициуса Биканера с эскадроном улан проводить меня туда. Как это ни странно, ферма уцелела и, больше того, похоже, вообще нисколько не пострадала. Во внутреннем дворике мы обнаружили десять трупов.
   Один из них принадлежал угрюмому крестьянину, утверждавшему, что эмблема над воротами в виде перевернутой желтой подковы — не больше чем родовой знак.
   Из груди крестьянина торчал меч. Остальные девять убитых были гвардейцами; все как один были задушены. Задушены желтыми шелковыми шнурками, задушены Товиети.
   Но как душители смогли подкрасться незаметно к солдатам, находящимся начеку? Какие чары призвал себе на помощь крестьянин — или кто-то другой? И почему командир погибших гвардейцев не искал своих людей, не нашел место побоища и не спалил ферму дотла? Неужели Товиети собираются снова нанести нам удар? А может быть, они уже начали действовать?
   Что могут обратить Товиети себе на пользу сейчас, когда мы отступаем? И здесь — но, главное, в Нумантии? На эти вопросы у меня не было ответа. Я приказал своим людям возвращаться в колонну.
   Уезжая последним, я спиной чувствовал чей-то взгляд.
   С каждым днем стычек становилось все больше, и наши потери росли. Павшим уже не оказывали последние почести, их трупы никто не сжигал. На это не было ни времени, ни дров — слишком большой ценности в этих безлесых местах, чтобы тратить их на мертвых. Лишь изредка колдун Чарского Братства бормотал поминальную молитву над телом высокопоставленного офицера, после чего оно мгновенно превращалось в угли, распространяя зловоние паленого мяса.
   Больных и раненых укладывали на первую попавшуюся повозку, ибо походные лазареты постоянно были переполнены, несмотря на то что люди умирали ежедневно. По большей части эти несчастные были обречены, ибо возничие, в основном вольнонаемные маркитанты, не видели смысла везти истекающих кровью людей вместо награбленного добра или продовольствия, которое можно было выгодно продать. Поэтому то и дело происходили «несчастные случаи»: раненых сбрасывали в придорожные канавы или, что хуже всего, оставляли прямо в дорожной колее, где они доживали свои последние мгновения, с ужасом смотря на приближающуюся следующую телегу.
   Теперь Алегрия ехала на крыше нашего экипажа, полностью отданного тяжелораненым.
   Проследить путь отступающей армии было очень просто — над ним кружили огромные стаи черных ворон, птиц смерти Сайонджи, жиревших с каждой лигой.
   Я не обратил внимания ни на первую снежинку, ни на десятую, но вот уже повсюду бесшумно закружились белые хлопья. Через час снег сменился дождем, и грязь раскисла еще больше. Начинался Сезон Бурь.
   Капитан Балк угрюмо показал на лежащий у обочины труп. Он был раздет догола, в чем не было ничего удивительного — мертвым не нужна теплая одежда. Труп лежал на животе, и его ягодицы чернели страшными ранами. Другие раны были на верхней части бедер.
   — Кто-то нарезал из него бифштексов, — заметил Балк.
   У меня внутри все перевернулось. Свальбард, ехавший рядом с Курти позади меня, пробормотал:
   — По крайней мере, кто-то сегодня ночью ляжет спать с полным желудком.
   Курти хрипло рассмеялся.
   — Верзила, берегись! У меня при виде тебя все чаще слюнки наворачиваются.
   Шло время, и подобные ужасы встречались все чаще и чаще.
   — Господин офицер... господин офицер... окажите милость! Ради Исы, ради любви Паноана!
   Я старался не смотреть на человека, распростертого под деревом.
   — Господин офицер... убейте меня! Верните меня на Колесо. Пожалуйста...
   Я не мог удовлетворить эту просьбу, хотя помогал жертвам пожара в Джарре. Но рядом со мной были и другие, у кого, хвала Сайонджи, на это хватало силы духа.
   Постепенно подобные стоны и мольбы становились все чаще, и мы перестали их слышать. Мы упрямо брели вперед через коричневое месиво, видя только кружащиеся снежинки и спину впереди идущего товарища.
   Снова и снова негареты и бандиты нападали на нас, истощая наши силы. Положение усугублялось тем, что майсирцы день ото дня становились все более дерзкими.
   Люди умирали от меча неприятеля, но гораздо чаще от холода, ветра, голода, истощения. Есть один достоверный способ определить, что солдат обречен: если он расстается с надеждой. У всех, кто выжил, было одно общее — каждый был твердо уверен, что он, по крайней мере, обязательно увидит свою родину, даже если будет единственным нумантийским солдатом, которому посчастливится вернуться домой. Стоило человеку расстаться с этой решимостью — и он погибал.
   К нам приходили офицеры, говорившие, что их эскадрон, отряд или, что самое страшное, полк перестал существовать, домициус погиб и командовать больше некем. Офицеры без солдат, солдаты без офицеров.
   Проезжая мимо двух солдат, я услышал обрывок разговора:
   — Идем, Кират! Идем! Нельзя останавливаться. Только не здесь!
   — Нет, товарищ... нет. Кажется, пришла моя пора.
   Второй солдат свернул с дороги и, шатаясь, направился к рощице деревьев. Первый, пожав плечами, продолжал идти вперед.
   Моя армия постепенно умирала.
   Командуя дозором, я вместе с тремя солдатами оторвался от основных сил, и вдруг из снежного безмолвия на нас напали негареты, закутанные в белые халаты. Мои люди закричали от страха, и тотчас же началось буйство стали и крови. Бородатый негарет замахнулся на меня мечом, но вдруг прозвучал резкий оклик: «Нет!», и он вместо этого попытался оглушить меня рукояткой.
   Погрузив ему в грудь свой клинок, я быстро обернулся, не давая остальным негаретам зайти со спины.
   Но, как оказалось, всадники окружили меня плотным кольцом. Их лица светились весельем. Послышались радостные крики:
   — Вот он!
   — Хватайте его! За него заплатят золотом!
   — Это нумантийский раури!
   — Выкупа за меня не будет! — крикнул я, пуская Каземата на врагов.
   И тут я увидел их предводителя. Это был йедаз Бакр, командир отряда негаретов, провожавшего меня до Осви.
   — Приветствую тебя, нумантиец! — крикнул Бакр, и его всадники умолкли. — Ты сдаешься?
   — Приветствую тебя, великий йедаз! — Почему-то мрачное настроение, одолевавшее меня последнее время, исчезло, и я ощутил возбуждение воина, заглянувшего в лицо смерти. — Ты пришел, чтобы меня убить?
   — Твой час еще не пробил, шам а'Симабу. Если только, конечно, ты не собираешься остаться с этими кретинами и отморозить себе яйца в снегу или сдохнуть с голоду. Сдавайся, и я научу тебя быть негаретом. После того как вашей Нумантии придет конец, у нас будет много работы.
   — Даже и не надейся.
   — Ты можешь, если захочешь, взять с собой свою женщину, ту, которую тебе подарили эти ублюдки. Приведи ее в наши шатры, Дамастес. Она будет не рабыней, а принцессой.
   — Нет! Ты знаешь, кто я... и что я. Бакр перестал улыбаться.
   — Знаю. Знаю, что ты предпочтешь умереть с остальными. И все же я решил сделать тебе предложение. Среди отступающих ты последний, и первый среди тех, кто идет вперед. Решайся, переходи к нам.
   Я чувствую, для нас, негаретов, наступают новые времена. Мы поднимемся так высоко, как даже не мечтали, как этого совсем не хочет король Байран.
   Я покачал головой. Бакр поморщился, затем пожал плечами.
   — В таком случае, постарайся остаться живым. Он отдал приказ, и его воины, развернувшись, стремительно умчались прочь.
   Ко мне подскакали капитан Балк, Свальбард и остальные Красные Уланы.
   — Трибун, мы на мгновение потеряли вас из виду, и...
   — Не берите в голову, — отрезал я. — Ничего страшного не произошло. Возвращаемся к своим.
   — Слушаюсь, сэр, — пробормотал Балк. Стыдясь своей оплошности, он старательно отводил взгляд. Свальбард и Курти как-то странно посмотрели на меня, но промолчали. Мы поскакали назад.
   Редколесье кончилось, и мы достигли Киотских болот. Сейчас двигаться по ним было даже хуже, чем в прошлый раз, ибо бревенчатые настилы оказались разбиты, и осталась одна непроходимая грязь. Лошади увязали в трясине, и вытащить их не удавалось. Их оставляли околевать или свежевали еще живых. Брошенные повозки перекрывали дорогу и затрудняли продвижение.
   Однако те, кто шел по дороге, могли считать себя счастливчиками, ибо многим приходилось сворачивать в топи. Я боялся, что болото засосет нас и мы никогда не сможем из него выбраться. И все же медленно, очень медленно мы двигались вперед.
   Я отправил 17-й Юрейский полк в голову колонны, и мы проверили все повозки. Я установил жесткое правило: одна повозка на офицера. Все остальные мы переворачивали вверх колесами, отдавая на разграбление проходящим солдатам, а затем сталкивали в болото.
   На телеги, принадлежащие пехотинцам и груженные их снаряжением, я не обращал внимания. Пусть бедолаги хоть как-то облегчат себе жизнь, если, конечно, сумеют сохранить свои повозки.
   Домициусы, генералы и даже трибуны жаловались, но я приказал всем заткнуться. Кое-кто пытался было схватиться за меч, но, увидев лучников, приготовившихся к стрельбе, убирался прочь, бормоча ругательства.
   Один жирный капитан, перевозивший в пяти повозках коллекционные вина и отборные продукты, расплакался, когда я приказал раздать эти припасы голодным солдатам. Посмеявшись над его слезами, я поехал дальше.
   Офицеры жаловались императору, ехавшему в голове колонны. Трижды гонцы доставляли мне из ставки письменные приказы Тенедоса немедленно прекратить произвол. Я благодарил гонцов, отсылал их обратно и продолжал безжалостную чистку. Да, я принес присягу Тенедосу, но это не значило, что я должен был квакать лягушкой, если он говорил: «Болото».
   Нам то и дело попадались обезьяноподобные создания, но они вели себя совершенно миролюбиво. Солдаты просили разрешения поохотиться на них, чтобы разнообразить свой скудный рацион, но я неизменно отвечал отказом. Возможно, это были не люди, но мою душу и так тяготило достаточно грехов, чтобы вешать на себя новые. Дважды нам попадались жуткие чудовища, похожие на слизняков, но я заранее подумал об этом и обзавелся действенным оружием. Конечно, было бы лучше, если бы колдуны Чарского Братства наложили на тварей какое-нибудь заклятие, но с таким же успехом можно было мечтать о теплой, солнечной погоде, сухой одежде, горячей бане и пуховой перине, на которой лежала бы Алегрия.
   Итак, я приказал всем лучникам иметь по пять-шесть стрел, измазанных в смоле, и держать в кармане огниво или тлеющий трут. Как только гигантские слизняки выползали из полумрака, на них обрушивались потоки зажженных стрел.
   Это причиняло тварям боль или по крайней мере раздражение, ибо они сразу же обращались в бегство. Но не все смогли воспользоваться моим оружием, и чудовища не испытывали недостатка в еде. Иногда им доставались лошади, но гораздо чаще — люди.
   Наконец полоса болот закончилась, и мы вышли к небольшому каменному городку Сидор.
   На противоположном берегу извивающейся реки Анкер, разделенной на многочисленные полузамерзшие протоки, огромным полумесяцем, протянувшимся на многие лиги, стояла майсирская армия численностью в два с половиной миллиона человек.

Глава 26
МОСТЫ ПОД СИДОРОМ

   Противник расположился на противоположном берегу и выставил охрану на обоих мостах через реку. При нашем приближении охранение должно было отойти назад, поджигая за собой переправу. Для большей надежности небольшие отряды были размещены также на небольших речных островках.
   Майсирское войско выстроилось тремя линиями по дуге с центром в Сидоре, а позади находились многочисленные резервы.
   В нашей армии все смешалось. Теперь никто не знал, кто действует на острие атаки, а кто обеспечивает поддержку. Офицеры орали до хрипоты, пытаясь собрать своих людей.
   Разведчики Йонга первыми вышли к реке, и между ними и майсирскими солдатами, охранявшими переправу, завязалась перестрелка.
   Император Тенедос стоял на вершине небольшого холма с уверенной улыбкой на лице. Рядом находились ординарцы и вестовые, ожидая приказаний.
   — Итак, враг перед нами, трибун, — вместо приветствия обратился ко мне Тенедос.
   — Похоже на то, ваше величество.
   — Ты переправлялся через реку именно здесь, верно?
   — Так точно, ваше величество. По пути в Джарру.
   — Какая у нее здесь глубина? Ее можно перейти вброд?
   — Вряд ли. Конечно, верховой переплывет через узкие протоки. Летом или осенью можно было бы перебросить через них веревки. Но сейчас... — Я указал на стремительные потоки черной воды, кое-где белеющие пятнами льдин. — Если бы река замерзла...
   — Или если бы у нас выросли крылья, — недовольно заметил император. —Отлично. Не будем ходить вокруг да около. До конца дня разбираемся в нашей путанице и с первыми лучами солнца начинаем наступление. Придется исходить из предположения, что противник успеет сжечь мосты, прежде чем мы их захватим.
   Первыми двинутся разведчики, вплавь, при поддержке легкой кавалерии. Следом за ними пойдут саперы. Пусть пловцы натянут веревки. Нам надо будет сразу же захватить плацдарм, иначе мы обречены. Вызовите мне Йонга.
   Ординарец бегом отправился выполнять приказ.
   — Остальные саперные части должны начать валить бревна для плавучего моста, по которому будут переправляться основные силы армии. Первой пойдет гвардия, она ударит неприятелю в лоб. Наверное, надо будет также нанести отвлекающий удар ниже или выше по течению.
   Основные наши силы будут действовать в центре; мы разорвем оборону противника, и он обратится в бегство.
   План был простым, и, возможно, он мог привести к успеху, но цена победы должна была стать огромной.
   — У вас есть какие-нибудь замечания, генерал армии а'Симабу?
   Я внимательно посмотрел на мосты и городок на противоположном берегу.
   — План неплохой, — вежливо произнес я, поскольку нас могли услышать ординарцы. — Но у меня есть одно предложение.
   — Говори.
   Голос Тенедоса был ледяным, как и морозный зимний воздух.
   — Быть может, мой император, нам лучше пройти вон туда, чтобы я указал вам несколько слабых мест в обороне противника?
   Недоверчиво взглянув на меня, Тенедос тем не менее спустился с пригорка. Домициус Отман направился было следом за императором, но я остановил его выразительным взглядом.
   — Ну хорошо, Дамастес, — сказал император, когда мы остались одни. — Что я упустил?
   — Ничего, ваше величество. Но возможно, есть способ... скажем так, повысить наши шансы на успех.
   — Продолжай.
   Мои предложения были краткими. Основная суть плана императора оставалась без изменений. Сомнение на лице Тенедоса сменилось сначала любопытством, затем восторгом. Когда я закончил, император возбужденно закивал.
   Хорошо, хорошо. И я полный дурак, что не додумался до этого. Но я не могу поверить, что у майсирцев такая слабая охрана. Ладно, сколько человек тебе потребуется?
   — По десять солдат, лучших из лучших, на каждую штурмовую группу. Двадцать человек им в поддержку. И вместе с ними десять ваших колдунов. Потом еще пятьдесят человек, чтобы держать мост и разбираться с теми, кто внизу. Это должны быть лучники. Первые тридцать человек набираем из разведчиков, остальные гвардейцы. Только добровольцев, и чтобы дисциплина была железной.
   — По-моему, этого совсем недостаточно.
   — Согласен, но от шестисот человек будет больше шума и меньше толку, — сказал я.
   — А пока передовой отряд будет выполнять твой план?.. — спросил император.
   — Саперы будут валить бревна, войска будут изображать бурную деятельность. Надеюсь, майсирцы решат, что мы начнем наступление с рассветом.
   Тенедос хитро усмехнулся.
   — Я так понял, ты и себя включил в передовой отряд.
   — Разумеется. Разве я могу перепоручить это кому-нибудь другому?
   Улыбка Тенедоса стала еще шире.
   — Значит, ты конечно же понимаешь, что последует дальше.
   — Нет... а, черт! Ваше величество, вы просто не имеете права...
   — И все же я пойду с тобой. Разве нам уже не приходилось так поступать в прошлом? Помнишь, что случилось в последний раз?
   Я понял, что спорить бессмысленно.
   — А если все пойдет наперекосяк? — тем не менее попробовал возразить я.
   — В таком случае, ни ты, ни я об этом уже не узнаем, не так ли? Ну, принимайся за дело. А мне нужно подготовить кое-какие заклинания.
   Порой я гадаю, каково служить в армии, в которой трибуны и императоры знают свое место. Готов поспорить, это меньшее безумство по сравнению с тем, что выпадает на долю нумантийского воина. Йонг заявил, так же категорично, как и император, что отправится с первым десятком. Я возражал довольно вяло, и не потому, что заранее признавал свое поражение: командир разведки прекрасно владел ножом, а подобное умение мне сейчас очень требовалось.
   Свальбард и Курти также вызвались идти впереди. Я долго колебался, так как мне хотелось, чтобы Курти, меткий стрелок, находился со вторым отрядом из двадцати человек. Однако в конце концов я уступил.
   Последние два часа перед закатом я провел, скорчившись под обледенелым кустом и наблюдая сквозь снежные заряды за двумя мостами и островами, отмечая характерные приметы, которые можно будет разглядеть в темноте.
   У меня за спиной армия готовилась к переправе. Тут и там сновали саперы, валившие деревья и подтаскивавшие бревна к берегу. Примерно двести пятьдесят человек — все, что осталось от Баранской гвардии, элитного полка Мируса Ле Балафре, при переходе через границу насчитывавшего больше трех тысяч солдат, — выдвинулись на восток, на милю вниз по течению, особенно не стараясь скрыть свое передвижение от майсирских наблюдателей.
   Увидев застрявшую на мели перевернутую рыбацкую лодку, я попросил саперов вытащить ее на берег.
   Когда стемнело, я вернулся в ставку императора. В просторном шатре, обогреваемом жаровнями, были накрыты столы. Я увидел копченую ветчину, консервированную рыбу, свежий бекон, только что выпеченный белый хлеб и даже устриц и сыр — лакомства, о которых забыл еще в Джарре.
   Я едва не взбесился от злости, но затем понял, что этот ужин предназначается не для придворных, а для солдат штурмового отряда, первых тридцати, которым предстояло пойти вместе со мной, и десяти военных колдунов. Чуть поодаль ели двести гвардейцев, и хотя их трапеза была не такой роскошной, как у нас, все равно она превосходила то, что они видели в течение последнего сезона.
   Солдаты выпачкали себе лица и руки грязью и срезали с мундиров все блестящее — медали, пуговицы, галуны. Помимо мечей и сабель каждый разведчик был вооружен длинным ножом, а многие к тому же имели мешочки с песком, утяжеленные свинцом.
   Положив на хлеб толстый ломоть ветчины, я накрыл его куском сыра и полил все острым свекольным соусом. Впившись зубами в этот огромный сандвич, я на время превратился из первого трибуна в один огромный желудок.