Страница:
— Не надо, — сказал император. — Расставь их вдоль главной дороги для отвлечения внимания. У Кутулу будет собственное войско. Завтра с рассветом я пошлю гелиограмму в Ренан; 10-й Гусарский полк отправится на юг и присоединится к Кутулу в Энтотто. Прибыв в Каллио, гусары поступят в твое распоряжение.
Я ошеломленно заморгал. Как и Юрейские Уланы, 10-й полк считался элитой в войсках Нумантии. То, что император оголял Юрей, где гусары несли службу, защищая провинцию от набегов воинственных горцев, подкрепляло его слова о серьезности положения.
— Дожидаясь прибытия Кутулу, ты должен непременно сделать одно дело, — продолжал император. — Разыщи кого-нибудь из местных колдунов, кто занимал высокую должность в совете Чардин Шера. Спроси у него, почему нашей магии не удается предсказывать то, что должно произойти в Каллио. Я хочу получить ответ на этот вопрос, и меня не интересует, в мягкой или грубой форме ты его задашь. Ты понял, что я имею в виду?
— Да, император.
Я услышал, как отворилась и закрылась дверь, и император посмотрел «мне за плечо», куда-то за Чашу. На мгновение его брови взметнулись вверх, выражая удивление, но он тотчас же совладал с собой.
— Что-нибудь еще, Дамастес?
— Нет, ваше величество.
— В таком случае, прошу меня извинить. Сейчас я должен отправиться на одно очень важное заседание.
Покачав головой, я встал, вытягиваясь в струнку. Серебряное зеркало затянулось серой пленкой, но, несмотря на огромное расстояние, я успел услышать негромкое хихиканье.
Я никогда не слышал, чтобы супруга императора, баронесса Розеина, хихикала. Если быть точнее, у нее был очаровательный, чувственный грудной смех, которым я прямо-таки наслаждался. По всей вероятности, я ошибся, потому что лишь очень злой человек может считать, что мужчина, встречающийся в столь поздний час в своих личных покоях с женщиной, не являющейся его женой, не может не помышлять о разврате. С другой стороны, я вспомнил об одержимости Лейша Тенедоса, когда он еще был холостым, затаскивать в свою кровать всех окрестных красавиц. Меня восторгало то, как успешно баронесса Розеина справлялась с подобными наклонностями своего супруга, особенно после того, как он взошел на престол. Правда, в последнее время до меня стали доходить слухи, что Тенедос недоволен своей женой, не принесшей ему наследника, но лично я ничего подобного не замечал.
Впрочем, не имело никакого значения, была ли та женщина, чей смех я услышал, Розенной или кем-то еще — император вправе вести себя так, как ему заблагорассудится, и мне не было до этого никакого дела.
Я задержался на этой мелочи, к тому же, возможно, объяснявшейся просто игрой моего воображения, потому, что не хотел думать о главном.
Судьба Нумантии находится за Спорными Землями.К югу от Кейта раскинулся Майсир, вотчина великого короля Байрана. Испокон веков Нумантия и Майсир жили в мире, но Тенедос однажды сказал мне:
— Короли всегда смотрят дальше границ своих владений. Лично я так поступаю; почему же мне ждать иного от других?
Но Майсир огромен, по площади почти в полтора раза больше Нумантии, его населяют миллионы людей разных национальностей, у него могучая регулярная армия. Я не знал, что хуже — виды короля Байрана на Нумантию или же стремление императора Тенедоса расширить границы своих земель.
Вдруг все предстало передо мной в мрачных тонах. Во-первых, император изменяет своей супруге, далее, со стороны Майсира надвигается какая-то беда... Оставалось только надеяться, что я ошибаюсь.
Фи! — как говорит Тенедос в минуты крайнего недовольства. Иногда нужно думать, а иногда лучше отключать рассудок, не давать хода мыслям.
Маран спала, устроившись на своей половине просторной кровати под высоким балдахином, украшенной бронзой. Во сне она выбросила ногу из-под одеяла, и я задержал восторженный взгляд на восхитительных изгибах щиколотки и бедра, лежащих на шелковой простыне и освещенных двумя горящими свечами. Дверь приглушенно захлопнулась, и Маран перекатилась на спину, опуская руку вниз. На ее губах заиграла улыбка.
Я вспомнил игру, в которую мы с женой играли время от времени. Этой игре научила меня Маран, а она, в свою очередь, узнала ее от своей лучшей подруги Амиэль, графини Кальведон.
Бесшумно раздевшись, я прокрался к одному из наших сундуков, так и не разобранных после приезда. Отыскав в нем четыре длинных шарфа, я сделал на конце каждого по петле и накинул их на запястья и щиколотки спящей.
Сначала я осторожно развел ей руки. Если Маран и проснулась, то не показала виду. Правда, ее улыбка стала еще шире.
Быстро привязав запястья к стойкам кровати, я схватил одну ногу и поднял ее так, что ягодицы Маран приподнялись над простыней. Обмотав шарф вокруг верхней части спинки, я ловко затянул узел.
Тут уж Маран соизволила проснуться. Она начала сопротивляться, вырываясь из моих рук, но я схватил другую ногу и так же стремительно привязал ее к противоположной стороне спинки кровати.
Маран широко раскрыла глаза.
— Теперь ты полностью в моей власти, — прошипел я, подражая злодею со сцены.
Она открыла было рот.
— Только попробуй крикнуть, и я буду вынужден заткнуть тебе рот кляпом!
Высунув язык, Маран медленно провела им по губам, дразня меня.
— Ты ведь не можешь пошевелиться, так?
— Не могу, — прошептала она. — Ты можешь делать со мной все, что пожелаешь.
— Правда?
— Правда. Я заслужила наказание и приму его в том виде, в каком ты захочешь.
Забравшись на кровать, я ущипнул Маран сначала за один сосок, потом за другой. Она ахнула, вжимая свою грудь мне в руку. Опустившись на колени у нее между ног, я провел языком по узелку страсти, а потом проник внутрь. Застонав, Маран стиснула бедрами мою голову.
Мой язык входил и выходил из ее чрева, и дыхание жены учащалось и становилось громче. Ее бедра начали двигаться в такт.
— О да, о да, пожалуйста, о да! — стонала Маран, но я не обращал внимания на ее призывы.
Ее тело взметнулось вверх, она вскрикнула и забилась в судорогах. Мой язык не останавливался до тех пор, пока дрожь не прекратилась, после чего я лег на Маран.
— А вот теперь, — сказал я, — теперьты познаешь истинное наслаждение.
Погрузив свое естество в ее влажное чрево, я неподвижно застыл. Маран попыталась было двигаться, но я ей не позволил.
— Пожалуйста, возьми меня! — взмолилась она. — Возьми меня так, чтобы дух захватило!
«Вот так?» Обхватив руками бедра Маран, я потянул ее на себя, доставая до самых глубин, и она снова вскрикнула. Я отпрянул назад, опять подался вперед, двигаясь резко, жестоко, и каждый раз Маран выкрикивала что-то бессвязное, то называя меня по имени, то произнося грязное ругательство. Я держался, пока мог, но в конце концов дал себе волю и с громким криком выплеснулся внутрь Маран, почувствовав, что где-то совсем неподалеку вращается Колесо.
Придя в себя, я обнаружил, что лежу на жене, опираясь на локти Маран медленно открыла глаза.
— А теперь дай мне попробовать тебя на вкус. Выскользнув из нее, я прополз вперед. Повернув голову, Маран высунула язычок и лизнула головку моего члена.
— Великий трибун, я по-прежнему твоя пленница, — прошептала она. — Я требую более сурового наказания, — добавила она, раскрывая рот и принимая меня в себя.
С этого момента и до рассвета у меня в голове успела промелькнуть лишь одна связная мысль: что-то насчет императоров и королей.
Выполнить приказ императора найти и допросить высокопоставленного чародея оказалось совсем непросто. Большинство каллианских прорицателей погибли или в пламени гражданской войны, или при разгроме последнего оплота Чардин Шера, стертого с лица земли демоном. Те, кто уцелел, насколько мне удалось выяснить, бежали из провинции или спрятались. Я подозревал, что пытаться отыскать колдуна, который этого не хочет, все равно что искать черную кошку в безлунную ночь.
И все же в конце концов мне удалось найти одного мага. К своему стыду, я выяснил, что все это время он сидел у меня — точнее, у принца Рейферна в тюрьме. Согласно его досье, это оказался не столько практикующий чародей, сколько философ и наставник. И все же в моих руках оказался друг Микаэла-Повелителя духов, Микаэла Янтлуса, главного волшебника Чардин Шера. Возможно, с его помощью мне удастся понять, кто собирается восстать против законного правителя.
Этого чародея звали Аримонди Хами; он был очень уважаемым человеком в кругу каллианской интеллигенции. Его взяли под стражу, потому что он отказывался признать власть Нумантии и, что гораздо хуже, заявлял об этом во всеуслышание.
Меня всегда мучил вопрос, как можно держать в плену волшебника, даже не самого могучего. Хами сидел не в сыром темном подземелье, а в очень светлой и чистой камере, находящейся прямо под гауптвахтой цитадели; помещение постоянно подвергалось тщательным обыскам, происходившим с непредсказуемой периодичностью не реже раза в неделю. Хами разрешалось иметь в камере перо, бумагу и любые книги, за исключением тех, что имели отношение к колдовству. К нему допускались посетители из списка, одобренного лично принцем-регентом. Еду пленному чародею готовил его собственный повар, а одежда состояла из новых шерстяных и хлопчатобумажных балахонов без каких-либо украшений. Каждая просьба Хами тщательно изучалась провидцем Эдви, следившим за тем, чтобы заключенному не удалось собрать все необходимое для заклятия побега.
Пусть мне предстояло иметь дело не с великим чародеем, а с книжным червем, и все же я поставил за его креслом двоих охранников с обнаженными мечами, получившими приказ хватать его, если что-то пойдет наперекосяк, а если это окажется невозможно, убить Хами на месте.
Когда ученого-колдуна ввели в комнату, он бросил взгляд на солдат и вздрогнул. Я пригласил его садиться и спросил, не желает ли он вина.
— Не откажусь, трибун а'Симабу, — произнес мой гость приятным голосом прирожденного оратора.
Наполнив кубок, я протянул его Хами.
— Вы не выпьете со мной?
— Вино я употребляю крайне редко, — честно признался я. — Мне так и не удалось полюбить вкус спиртного; к тому же оно оказывает на меня не очень приятное воздействие.
Колдун окинул меня недоверчивым взглядом.
— Не знаю, можно ли вам верить.
— Я вас не понимаю, — удивился я.
— Два солдата с обнаженными мечами... вы не желаете разделить со мной угощение... можно подумать, вам удалось распутать узел, над которым бился принц Рейферн и те, кто был до него.
— Провидец Хами, ученик из меня выдался никудышный, — сказал я. — Мои наставники постоянно сбивали меня с толку своими вопросами, причем нередко делали они это не для того, чтобы научить меня уму-разуму, а просто ради забавы. Мне это не нравилось тогда, а сейчас нравится еще меньше. Будьте добры, объяснитесь.
Ученый муж пристально взглянул на меня.
— Когда стражники привели меня сюда, я решил, что вы хотите меня убить.
— Зачем мне лишать вас жизни? Хоть вы и изменник, но, помимо пустых разговоров, от вас нет никакого вреда.
— Чего, по моему разумению, в нынешние времена вполне достаточно, чтобы укоротить человека на длину головы.
— Ко мне это не относится, — заверил его я. — А также к тем, кто служит под моим началом. Нет, мне нужно от вас другое. Но с чего вы взяли, что я собираюсь вас убить? О каком запутанном узле шла речь?
Осушив кубок, Хами улыбнулся.
— Вино превосходное, трибун. Вы позволите мне еще?
Я снова наполнил его кубок.
— Запутанный узел, в который сплелась моя судьба. Только задумайтесь: я отказался признать власть Провидца Лейша Тенедоса, провозгласившего себя императором. Я считаю законным органом правления Нумантии Совет Десяти.
— Этих бестолочей? -изумился я. — Доведших страну до бесчинств сторонников Товиети, разжегших пламя гражданской войны? Почему вы хотите вернуть власть этим людям? Еще никогда прежде власть в стране не принадлежала столь бездарным правителям. Ни один из них не догадался бы вылить из сапога случайно зачерпнутую воду, если бы наставление, как это делать, было написано на подошве!
— Но это была законная власть.
— Вы считаете, Нумантии следовало идти по той дорожке, куда они ее завели, до тех пор, пока она окончательно не развалилась бы на части?
— Мне, как уроженцу Каллио, мало дела до того, что будет с остальной Нумантией. Я считал правление Чар-дин Шера динамичным и прогрессивным.
— Странно слышать от вас подобные слова. Чардин Шер был здесь таким же диктатором, каким, по вашему утверждению, является в Нумантии император.
Аримонди Хами слабо усмехнулся.
— Наверное, вы правы. Но если воспользоваться армейским языком, возможно, Чардин Шер был сукин сын, но он был нашсукин сын.
— Но сейчас он мертв, и мертвее не бывает, — заметил я. — Насколько мне известно, он не оставил после себя ни преемников, ни близких кровных родственников. Вы бы предпочли, чтобы вами управлял первый встречный болван?
Ученый муж рассмеялся. Я с горечью осознал, что мои слова можно было бы применить и к тому, кто не так давно пробил себе дорогу к престолу Нумантии.
— Не стану вас больше смущать, продолжая распространяться на эту тему, — успокоил меня Хами. — Позвольте только добавить, что, на мой взгляд, Каллио нужно дать возможность самой разобраться со своими проблемами — впрочем, это относится ко всему человечеству. Возможно, вы правы, и в конечном счете мы попадем под пяту какого-нибудь кровожадного деспота. Согласен, ваш император далеко не самый несправедливый человек из всех тех, о ком мне доводилось слышать или читать.
Я восстал против него потому, что мне хочется узнать, каким станет будущее, если устранить от власти военных. Быть может, в этом случае страной будут управлять люди мира — поэты, ученые, святые.
— Сомневаюсь, что такое когда-либо произойдет, — печально усмехнулся я. — Похоже, самой судьбой предопределено, чтобы люди с мечом брали верх над людьми мира. Императору Тенедосу тоже понадобилось войско, чтобы взойти на престол.
Но мы отклонились от темы. Продолжайте свое объяснение насчет того узла, который, по-вашему, я собирался разрубить.
— Приношу свои извинения. Вы правы. Я нахожусь в решительной оппозиции к вашему императору и не собираюсь молчать о том, что думаю о его правлении. Поэтому, согласно вашим законам, я изменник, и меня надлежит предать смерти.
Однако у тех, кого император присылал в Каллио, хватало ума понимать, что из казненного ученого получится великолепный мученик, который может стать знаменем сопротивления. Вот почему мне позволили жить и не предали суду.
Когда меня привели сюда и я увидел этих двоих (и он кивнул в сторону охраны), мне показалось, что вы подошли к решению проблемы как настоящий солдат: сегодня разбираться с сегодняшними заботами, а с завтрашними тогда, когда они возникнут.
— По-моему, провидец, — возразил я, — вы судите о военных чересчур упрощенно — по крайней мере о командирах.
— Возможно, — согласился Хами, и в его голосе мне послышалось безразличие. — Я не имел возможности с ними общаться.
Осушив свой кубок, он встал и, не спрашивая у меня разрешения, в третий раз наполнил его. Я ничего не имел против. Если мне удастся его напоить, возможно, у него развяжется язык. Я прекрасно понимал, что имел в виду император, говоря, что для получения ответа на его вопрос я могу использовать любые средства. В подвалах замка находились комнаты пыток, и у меня не было недостатка в людях, как каллианцах, так и никейцах, умеющих пользоваться страшными приспособлениями, ржаво-бурыми от крови.
— Значит, я ошибся, — улыбнулся Хами. — Кстати, позвольте признаться, что я не слишком-то жалуюсь на свою участь. Меня неплохо кормят, мне не нужно беспокоиться о том, как расплатиться с домовладельцем и сборщиком податей. В моем распоряжении есть практически любая интересующая меня книга, за исключением тех, что связаны с колдовством; впрочем, мои изыскания уже давно превзошли все то, что можно найти в трактатах о прикладной магии. Мне уже не доставляет удовольствия шататься по тавернам или искать наслаждения в объятиях красотки, так что от этого я тоже не испытываю неудобства. В таком случае, что же вам от меня понадобилось? Смею предположить, это как-то связано с тем обстоятельством, что мы, каллианцы, не желаем пресмыкаться перед вашим императором, как вам того хотелось бы.
— Знаете, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, и я понял, что на него начинает действовать вино, — я был другом Микаэла Янтлуса, главного чародея Чар-дин Шера, — по крайней мере в той степени, в какой Микаэл был способен на дружбу. Этого человека интересовали только власть и магия; общение с теми, кто не мог ничего добавить к его знаниям по этим двум вопросам, он считал пустой тратой времени.
Я считал его величайшим магом всех времен и народов. Но я ошибался. Провидец Тенедос оказался сильнее его, хотя остается только гадать, какая цена была за это заплачена.
— Цена?
— Я читал сообщения о том, что произошло во время осады последней крепости, и даже говорил с воинами, чудом оставшимися в живых после той ночи, когда появившийся демон уничтожил Чардин Шера и Микаэла. Как вы полагаете, откуда появился этот демон?
— Мне не нужно гадать, я знаю наверняка, — сказал я. — Его призвал Провидец Тенедос.
— И чем он за это расплатился? — по-совиному широко раскрыл глаза Хами, глядя на меня.
Сам Тенедос ответил мне на этот вопрос, когда я вызвался пробраться в замок Чардин Шера с неким снадобьем. Я решил рассказать Хами о том, что в ту грозовую ночь сказал мне Лейш Тенедос — Император сказал, что та сила, демон, просит его доказать свою искренность. Человек, которого он любит, должен выполнить одно поручение, — сказал я. — И этим человеком, как решил император, являюсь я. Поэтому я исполнил то, о чем он меня просил.
— И больше он вам ничего не объяснил? — недоверчиво спросил Хами.
— Тенедос также сказал, что это еще не все, но окончательная расплата наступит не скоро. — Возможно, мне не следовало говорить об этом Хами, но тем не менее я не удержался.
— И как вы думаете, о чем шла речь? — усмехнулся искусный спорщик.
— Понятия не имею, — честно признался я. — В демонах я разбираюсь так же плохо, как вы в военных.
— Справедливое замечание, — согласился Хами. — Кстати, я настоятельно не рекомендую вам посвящать человека, провозгласившего себя императором, в суть нашего разговора. Вне всякого сомнения, Провидцу Тенедосу пришлось дорого заплатить за услуги демона, а чародеи, заключившие подобные сделки, не любят, когда им об этом напоминают.
Но я опять увлекся, а ведь вы пригласили меня не для этого.
Я передал ученому мужу вопрос императора: что мешает имперской магии действовать в Каллио, преграждая ей путь, словно облако тумана лучам света?
Почесав подбородок, Хами поднял было кубок, но снова поставил его, не сделав ни одного глотка.
— Война Каллио и Нумантии потрясла до основания как этот мир, так и тот, другой. Люди призывали на помощь магию такой разрушительной силы, подобной которой еще не было в истории человечества. Это чувствую даже я, кого Ирису обделил талантом.
После окончания войны, в тот короткий промежуток времени до моего ареста и водворения в тюрьму, я обнаружил, что мне с огромным трудом даются даже самые простые заклинания. Полагаю, это объяснялось побочным действием разрушительных энергий, не подвластных мне, — если хотите, отголосками столкновения Микаэла Янтлуса и Провидца Тенедоса. Я ощущаю их до сих пор.
— Вот мое самое вероятное объяснение, — продолжал ученый-колдун, переходя на нудную монотонную речь профессора, втолковывающего очевидные истины тупым ученикам. — Возможно и другое предположение, которое не придется по нраву вашему императору, состоящее в том, что существует другой всемогущий чародей, желающий Тенедосу зла. Этот неизвестный до сих пор волшебник может находиться как в Нумантии, так и за ее пределами. Пока что я ничего не могу сказать, — добавил Хами, — но если вы не побоитесь предоставить мне доступ к определенным вещам, я могу поэкспериментировать. Я рассмеялся.
— Прорицатель Хами, я все-таки не такой желторотый птенец, каким кажусь. Можете не сомневаться, я ни за что не позволю вам творить какие-либо заклинания. — Я встал. — Благодарю за то, что уделили мне время.
Улыбнувшись, ученый муж тоже поднялся с места. Я заметил, что его слегка пошатывает.
— Мы можем продолжить наш разговор. Вы прекрасно разбираетесь в винах.
Вопреки настоятельному совету каллианского чародея, я передал императору все, о чем мы с ним говорили. Где-то в середине сеанса ртутное зеркало подернулось рябью, и я испугался, что связь прервалась. Однако через мгновение лицо императора снова появилось.
Когда я замолчал, Тенедос долго сидел не шелохнувшись. Его лицо оставалось непроницаемым. Наконец, не выдержав, я тихо кашлянул, и император пришел в себя.
— Гм, любопытно, — задумчиво произнес он. — Значит, в Каллио действительночто-то есть. Любопытно, очень любопытно. И все же я готов поспорить, что суть происходящего надо искать в настоящем, а не в прошлом.
— Ваше величество, у вас есть какие-то предположения?
— Разумеется. Но это никак не связано с Каллио, так что ты можешь не беспокоиться. Предоставь мне разбираться с будущим. С самым ближайшим будущим.
Поколебавшись, я набрался смелости и сказал:
— Мой господин, позвольте еще вопрос... Лицо императора окаменело.
— Полагаю, тебя интересует цена, о которой упоминал каллианский прорицатель?
— Да, ваше величество.
— Нет, ответа не будет. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Дамастес, ты хороший солдат и отличный друг. Второе определяется тем, что ты никогда не выходишь за рамки первого. К тому же этот книжный червь все равно не знает, как себя вести, чем расплачиваться в реальноммире.
Резко встав с кресла, император вышел из комнаты.
Возможно, мне следовало проявить настойчивость — если не в этот раз, то в другой. Нумантия была родиной не только Тенедоса, но и моей тоже. Как командующему армией мне нужно было знать ответы на такие вопросы. Но вместо этого, смутившись, я постарался не думать о зловещих словах Хами.
В тот момент боги отвернулись от меня: и Ирису-Хранитель, и Паноан, бог-покровитель Никеи, и Танис, бог-хранитель моего рода, и Вахан, божество в виде обезьянки, мой личный бог мудрости, — все повернулись ко мне спиной.
Осталась только Сайонджи, и сейчас, оглядываясь назад, я вижу ее злорадные ужимки: она предвкушала грядущий ужас.
Глава 3
Я ошеломленно заморгал. Как и Юрейские Уланы, 10-й полк считался элитой в войсках Нумантии. То, что император оголял Юрей, где гусары несли службу, защищая провинцию от набегов воинственных горцев, подкрепляло его слова о серьезности положения.
— Дожидаясь прибытия Кутулу, ты должен непременно сделать одно дело, — продолжал император. — Разыщи кого-нибудь из местных колдунов, кто занимал высокую должность в совете Чардин Шера. Спроси у него, почему нашей магии не удается предсказывать то, что должно произойти в Каллио. Я хочу получить ответ на этот вопрос, и меня не интересует, в мягкой или грубой форме ты его задашь. Ты понял, что я имею в виду?
— Да, император.
Я услышал, как отворилась и закрылась дверь, и император посмотрел «мне за плечо», куда-то за Чашу. На мгновение его брови взметнулись вверх, выражая удивление, но он тотчас же совладал с собой.
— Что-нибудь еще, Дамастес?
— Нет, ваше величество.
— В таком случае, прошу меня извинить. Сейчас я должен отправиться на одно очень важное заседание.
Покачав головой, я встал, вытягиваясь в струнку. Серебряное зеркало затянулось серой пленкой, но, несмотря на огромное расстояние, я успел услышать негромкое хихиканье.
Я никогда не слышал, чтобы супруга императора, баронесса Розеина, хихикала. Если быть точнее, у нее был очаровательный, чувственный грудной смех, которым я прямо-таки наслаждался. По всей вероятности, я ошибся, потому что лишь очень злой человек может считать, что мужчина, встречающийся в столь поздний час в своих личных покоях с женщиной, не являющейся его женой, не может не помышлять о разврате. С другой стороны, я вспомнил об одержимости Лейша Тенедоса, когда он еще был холостым, затаскивать в свою кровать всех окрестных красавиц. Меня восторгало то, как успешно баронесса Розеина справлялась с подобными наклонностями своего супруга, особенно после того, как он взошел на престол. Правда, в последнее время до меня стали доходить слухи, что Тенедос недоволен своей женой, не принесшей ему наследника, но лично я ничего подобного не замечал.
Впрочем, не имело никакого значения, была ли та женщина, чей смех я услышал, Розенной или кем-то еще — император вправе вести себя так, как ему заблагорассудится, и мне не было до этого никакого дела.
Я задержался на этой мелочи, к тому же, возможно, объяснявшейся просто игрой моего воображения, потому, что не хотел думать о главном.
Судьба Нумантии находится за Спорными Землями.К югу от Кейта раскинулся Майсир, вотчина великого короля Байрана. Испокон веков Нумантия и Майсир жили в мире, но Тенедос однажды сказал мне:
— Короли всегда смотрят дальше границ своих владений. Лично я так поступаю; почему же мне ждать иного от других?
Но Майсир огромен, по площади почти в полтора раза больше Нумантии, его населяют миллионы людей разных национальностей, у него могучая регулярная армия. Я не знал, что хуже — виды короля Байрана на Нумантию или же стремление императора Тенедоса расширить границы своих земель.
Вдруг все предстало передо мной в мрачных тонах. Во-первых, император изменяет своей супруге, далее, со стороны Майсира надвигается какая-то беда... Оставалось только надеяться, что я ошибаюсь.
Фи! — как говорит Тенедос в минуты крайнего недовольства. Иногда нужно думать, а иногда лучше отключать рассудок, не давать хода мыслям.
Маран спала, устроившись на своей половине просторной кровати под высоким балдахином, украшенной бронзой. Во сне она выбросила ногу из-под одеяла, и я задержал восторженный взгляд на восхитительных изгибах щиколотки и бедра, лежащих на шелковой простыне и освещенных двумя горящими свечами. Дверь приглушенно захлопнулась, и Маран перекатилась на спину, опуская руку вниз. На ее губах заиграла улыбка.
Я вспомнил игру, в которую мы с женой играли время от времени. Этой игре научила меня Маран, а она, в свою очередь, узнала ее от своей лучшей подруги Амиэль, графини Кальведон.
Бесшумно раздевшись, я прокрался к одному из наших сундуков, так и не разобранных после приезда. Отыскав в нем четыре длинных шарфа, я сделал на конце каждого по петле и накинул их на запястья и щиколотки спящей.
Сначала я осторожно развел ей руки. Если Маран и проснулась, то не показала виду. Правда, ее улыбка стала еще шире.
Быстро привязав запястья к стойкам кровати, я схватил одну ногу и поднял ее так, что ягодицы Маран приподнялись над простыней. Обмотав шарф вокруг верхней части спинки, я ловко затянул узел.
Тут уж Маран соизволила проснуться. Она начала сопротивляться, вырываясь из моих рук, но я схватил другую ногу и так же стремительно привязал ее к противоположной стороне спинки кровати.
Маран широко раскрыла глаза.
— Теперь ты полностью в моей власти, — прошипел я, подражая злодею со сцены.
Она открыла было рот.
— Только попробуй крикнуть, и я буду вынужден заткнуть тебе рот кляпом!
Высунув язык, Маран медленно провела им по губам, дразня меня.
— Ты ведь не можешь пошевелиться, так?
— Не могу, — прошептала она. — Ты можешь делать со мной все, что пожелаешь.
— Правда?
— Правда. Я заслужила наказание и приму его в том виде, в каком ты захочешь.
Забравшись на кровать, я ущипнул Маран сначала за один сосок, потом за другой. Она ахнула, вжимая свою грудь мне в руку. Опустившись на колени у нее между ног, я провел языком по узелку страсти, а потом проник внутрь. Застонав, Маран стиснула бедрами мою голову.
Мой язык входил и выходил из ее чрева, и дыхание жены учащалось и становилось громче. Ее бедра начали двигаться в такт.
— О да, о да, пожалуйста, о да! — стонала Маран, но я не обращал внимания на ее призывы.
Ее тело взметнулось вверх, она вскрикнула и забилась в судорогах. Мой язык не останавливался до тех пор, пока дрожь не прекратилась, после чего я лег на Маран.
— А вот теперь, — сказал я, — теперьты познаешь истинное наслаждение.
Погрузив свое естество в ее влажное чрево, я неподвижно застыл. Маран попыталась было двигаться, но я ей не позволил.
— Пожалуйста, возьми меня! — взмолилась она. — Возьми меня так, чтобы дух захватило!
«Вот так?» Обхватив руками бедра Маран, я потянул ее на себя, доставая до самых глубин, и она снова вскрикнула. Я отпрянул назад, опять подался вперед, двигаясь резко, жестоко, и каждый раз Маран выкрикивала что-то бессвязное, то называя меня по имени, то произнося грязное ругательство. Я держался, пока мог, но в конце концов дал себе волю и с громким криком выплеснулся внутрь Маран, почувствовав, что где-то совсем неподалеку вращается Колесо.
Придя в себя, я обнаружил, что лежу на жене, опираясь на локти Маран медленно открыла глаза.
— А теперь дай мне попробовать тебя на вкус. Выскользнув из нее, я прополз вперед. Повернув голову, Маран высунула язычок и лизнула головку моего члена.
— Великий трибун, я по-прежнему твоя пленница, — прошептала она. — Я требую более сурового наказания, — добавила она, раскрывая рот и принимая меня в себя.
С этого момента и до рассвета у меня в голове успела промелькнуть лишь одна связная мысль: что-то насчет императоров и королей.
Выполнить приказ императора найти и допросить высокопоставленного чародея оказалось совсем непросто. Большинство каллианских прорицателей погибли или в пламени гражданской войны, или при разгроме последнего оплота Чардин Шера, стертого с лица земли демоном. Те, кто уцелел, насколько мне удалось выяснить, бежали из провинции или спрятались. Я подозревал, что пытаться отыскать колдуна, который этого не хочет, все равно что искать черную кошку в безлунную ночь.
И все же в конце концов мне удалось найти одного мага. К своему стыду, я выяснил, что все это время он сидел у меня — точнее, у принца Рейферна в тюрьме. Согласно его досье, это оказался не столько практикующий чародей, сколько философ и наставник. И все же в моих руках оказался друг Микаэла-Повелителя духов, Микаэла Янтлуса, главного волшебника Чардин Шера. Возможно, с его помощью мне удастся понять, кто собирается восстать против законного правителя.
Этого чародея звали Аримонди Хами; он был очень уважаемым человеком в кругу каллианской интеллигенции. Его взяли под стражу, потому что он отказывался признать власть Нумантии и, что гораздо хуже, заявлял об этом во всеуслышание.
Меня всегда мучил вопрос, как можно держать в плену волшебника, даже не самого могучего. Хами сидел не в сыром темном подземелье, а в очень светлой и чистой камере, находящейся прямо под гауптвахтой цитадели; помещение постоянно подвергалось тщательным обыскам, происходившим с непредсказуемой периодичностью не реже раза в неделю. Хами разрешалось иметь в камере перо, бумагу и любые книги, за исключением тех, что имели отношение к колдовству. К нему допускались посетители из списка, одобренного лично принцем-регентом. Еду пленному чародею готовил его собственный повар, а одежда состояла из новых шерстяных и хлопчатобумажных балахонов без каких-либо украшений. Каждая просьба Хами тщательно изучалась провидцем Эдви, следившим за тем, чтобы заключенному не удалось собрать все необходимое для заклятия побега.
Пусть мне предстояло иметь дело не с великим чародеем, а с книжным червем, и все же я поставил за его креслом двоих охранников с обнаженными мечами, получившими приказ хватать его, если что-то пойдет наперекосяк, а если это окажется невозможно, убить Хами на месте.
Когда ученого-колдуна ввели в комнату, он бросил взгляд на солдат и вздрогнул. Я пригласил его садиться и спросил, не желает ли он вина.
— Не откажусь, трибун а'Симабу, — произнес мой гость приятным голосом прирожденного оратора.
Наполнив кубок, я протянул его Хами.
— Вы не выпьете со мной?
— Вино я употребляю крайне редко, — честно признался я. — Мне так и не удалось полюбить вкус спиртного; к тому же оно оказывает на меня не очень приятное воздействие.
Колдун окинул меня недоверчивым взглядом.
— Не знаю, можно ли вам верить.
— Я вас не понимаю, — удивился я.
— Два солдата с обнаженными мечами... вы не желаете разделить со мной угощение... можно подумать, вам удалось распутать узел, над которым бился принц Рейферн и те, кто был до него.
— Провидец Хами, ученик из меня выдался никудышный, — сказал я. — Мои наставники постоянно сбивали меня с толку своими вопросами, причем нередко делали они это не для того, чтобы научить меня уму-разуму, а просто ради забавы. Мне это не нравилось тогда, а сейчас нравится еще меньше. Будьте добры, объяснитесь.
Ученый муж пристально взглянул на меня.
— Когда стражники привели меня сюда, я решил, что вы хотите меня убить.
— Зачем мне лишать вас жизни? Хоть вы и изменник, но, помимо пустых разговоров, от вас нет никакого вреда.
— Чего, по моему разумению, в нынешние времена вполне достаточно, чтобы укоротить человека на длину головы.
— Ко мне это не относится, — заверил его я. — А также к тем, кто служит под моим началом. Нет, мне нужно от вас другое. Но с чего вы взяли, что я собираюсь вас убить? О каком запутанном узле шла речь?
Осушив кубок, Хами улыбнулся.
— Вино превосходное, трибун. Вы позволите мне еще?
Я снова наполнил его кубок.
— Запутанный узел, в который сплелась моя судьба. Только задумайтесь: я отказался признать власть Провидца Лейша Тенедоса, провозгласившего себя императором. Я считаю законным органом правления Нумантии Совет Десяти.
— Этих бестолочей? -изумился я. — Доведших страну до бесчинств сторонников Товиети, разжегших пламя гражданской войны? Почему вы хотите вернуть власть этим людям? Еще никогда прежде власть в стране не принадлежала столь бездарным правителям. Ни один из них не догадался бы вылить из сапога случайно зачерпнутую воду, если бы наставление, как это делать, было написано на подошве!
— Но это была законная власть.
— Вы считаете, Нумантии следовало идти по той дорожке, куда они ее завели, до тех пор, пока она окончательно не развалилась бы на части?
— Мне, как уроженцу Каллио, мало дела до того, что будет с остальной Нумантией. Я считал правление Чар-дин Шера динамичным и прогрессивным.
— Странно слышать от вас подобные слова. Чардин Шер был здесь таким же диктатором, каким, по вашему утверждению, является в Нумантии император.
Аримонди Хами слабо усмехнулся.
— Наверное, вы правы. Но если воспользоваться армейским языком, возможно, Чардин Шер был сукин сын, но он был нашсукин сын.
— Но сейчас он мертв, и мертвее не бывает, — заметил я. — Насколько мне известно, он не оставил после себя ни преемников, ни близких кровных родственников. Вы бы предпочли, чтобы вами управлял первый встречный болван?
Ученый муж рассмеялся. Я с горечью осознал, что мои слова можно было бы применить и к тому, кто не так давно пробил себе дорогу к престолу Нумантии.
— Не стану вас больше смущать, продолжая распространяться на эту тему, — успокоил меня Хами. — Позвольте только добавить, что, на мой взгляд, Каллио нужно дать возможность самой разобраться со своими проблемами — впрочем, это относится ко всему человечеству. Возможно, вы правы, и в конечном счете мы попадем под пяту какого-нибудь кровожадного деспота. Согласен, ваш император далеко не самый несправедливый человек из всех тех, о ком мне доводилось слышать или читать.
Я восстал против него потому, что мне хочется узнать, каким станет будущее, если устранить от власти военных. Быть может, в этом случае страной будут управлять люди мира — поэты, ученые, святые.
— Сомневаюсь, что такое когда-либо произойдет, — печально усмехнулся я. — Похоже, самой судьбой предопределено, чтобы люди с мечом брали верх над людьми мира. Императору Тенедосу тоже понадобилось войско, чтобы взойти на престол.
Но мы отклонились от темы. Продолжайте свое объяснение насчет того узла, который, по-вашему, я собирался разрубить.
— Приношу свои извинения. Вы правы. Я нахожусь в решительной оппозиции к вашему императору и не собираюсь молчать о том, что думаю о его правлении. Поэтому, согласно вашим законам, я изменник, и меня надлежит предать смерти.
Однако у тех, кого император присылал в Каллио, хватало ума понимать, что из казненного ученого получится великолепный мученик, который может стать знаменем сопротивления. Вот почему мне позволили жить и не предали суду.
Когда меня привели сюда и я увидел этих двоих (и он кивнул в сторону охраны), мне показалось, что вы подошли к решению проблемы как настоящий солдат: сегодня разбираться с сегодняшними заботами, а с завтрашними тогда, когда они возникнут.
— По-моему, провидец, — возразил я, — вы судите о военных чересчур упрощенно — по крайней мере о командирах.
— Возможно, — согласился Хами, и в его голосе мне послышалось безразличие. — Я не имел возможности с ними общаться.
Осушив свой кубок, он встал и, не спрашивая у меня разрешения, в третий раз наполнил его. Я ничего не имел против. Если мне удастся его напоить, возможно, у него развяжется язык. Я прекрасно понимал, что имел в виду император, говоря, что для получения ответа на его вопрос я могу использовать любые средства. В подвалах замка находились комнаты пыток, и у меня не было недостатка в людях, как каллианцах, так и никейцах, умеющих пользоваться страшными приспособлениями, ржаво-бурыми от крови.
— Значит, я ошибся, — улыбнулся Хами. — Кстати, позвольте признаться, что я не слишком-то жалуюсь на свою участь. Меня неплохо кормят, мне не нужно беспокоиться о том, как расплатиться с домовладельцем и сборщиком податей. В моем распоряжении есть практически любая интересующая меня книга, за исключением тех, что связаны с колдовством; впрочем, мои изыскания уже давно превзошли все то, что можно найти в трактатах о прикладной магии. Мне уже не доставляет удовольствия шататься по тавернам или искать наслаждения в объятиях красотки, так что от этого я тоже не испытываю неудобства. В таком случае, что же вам от меня понадобилось? Смею предположить, это как-то связано с тем обстоятельством, что мы, каллианцы, не желаем пресмыкаться перед вашим императором, как вам того хотелось бы.
— Знаете, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, и я понял, что на него начинает действовать вино, — я был другом Микаэла Янтлуса, главного чародея Чар-дин Шера, — по крайней мере в той степени, в какой Микаэл был способен на дружбу. Этого человека интересовали только власть и магия; общение с теми, кто не мог ничего добавить к его знаниям по этим двум вопросам, он считал пустой тратой времени.
Я считал его величайшим магом всех времен и народов. Но я ошибался. Провидец Тенедос оказался сильнее его, хотя остается только гадать, какая цена была за это заплачена.
— Цена?
— Я читал сообщения о том, что произошло во время осады последней крепости, и даже говорил с воинами, чудом оставшимися в живых после той ночи, когда появившийся демон уничтожил Чардин Шера и Микаэла. Как вы полагаете, откуда появился этот демон?
— Мне не нужно гадать, я знаю наверняка, — сказал я. — Его призвал Провидец Тенедос.
— И чем он за это расплатился? — по-совиному широко раскрыл глаза Хами, глядя на меня.
Сам Тенедос ответил мне на этот вопрос, когда я вызвался пробраться в замок Чардин Шера с неким снадобьем. Я решил рассказать Хами о том, что в ту грозовую ночь сказал мне Лейш Тенедос — Император сказал, что та сила, демон, просит его доказать свою искренность. Человек, которого он любит, должен выполнить одно поручение, — сказал я. — И этим человеком, как решил император, являюсь я. Поэтому я исполнил то, о чем он меня просил.
— И больше он вам ничего не объяснил? — недоверчиво спросил Хами.
— Тенедос также сказал, что это еще не все, но окончательная расплата наступит не скоро. — Возможно, мне не следовало говорить об этом Хами, но тем не менее я не удержался.
— И как вы думаете, о чем шла речь? — усмехнулся искусный спорщик.
— Понятия не имею, — честно признался я. — В демонах я разбираюсь так же плохо, как вы в военных.
— Справедливое замечание, — согласился Хами. — Кстати, я настоятельно не рекомендую вам посвящать человека, провозгласившего себя императором, в суть нашего разговора. Вне всякого сомнения, Провидцу Тенедосу пришлось дорого заплатить за услуги демона, а чародеи, заключившие подобные сделки, не любят, когда им об этом напоминают.
Но я опять увлекся, а ведь вы пригласили меня не для этого.
Я передал ученому мужу вопрос императора: что мешает имперской магии действовать в Каллио, преграждая ей путь, словно облако тумана лучам света?
Почесав подбородок, Хами поднял было кубок, но снова поставил его, не сделав ни одного глотка.
— Война Каллио и Нумантии потрясла до основания как этот мир, так и тот, другой. Люди призывали на помощь магию такой разрушительной силы, подобной которой еще не было в истории человечества. Это чувствую даже я, кого Ирису обделил талантом.
После окончания войны, в тот короткий промежуток времени до моего ареста и водворения в тюрьму, я обнаружил, что мне с огромным трудом даются даже самые простые заклинания. Полагаю, это объяснялось побочным действием разрушительных энергий, не подвластных мне, — если хотите, отголосками столкновения Микаэла Янтлуса и Провидца Тенедоса. Я ощущаю их до сих пор.
— Вот мое самое вероятное объяснение, — продолжал ученый-колдун, переходя на нудную монотонную речь профессора, втолковывающего очевидные истины тупым ученикам. — Возможно и другое предположение, которое не придется по нраву вашему императору, состоящее в том, что существует другой всемогущий чародей, желающий Тенедосу зла. Этот неизвестный до сих пор волшебник может находиться как в Нумантии, так и за ее пределами. Пока что я ничего не могу сказать, — добавил Хами, — но если вы не побоитесь предоставить мне доступ к определенным вещам, я могу поэкспериментировать. Я рассмеялся.
— Прорицатель Хами, я все-таки не такой желторотый птенец, каким кажусь. Можете не сомневаться, я ни за что не позволю вам творить какие-либо заклинания. — Я встал. — Благодарю за то, что уделили мне время.
Улыбнувшись, ученый муж тоже поднялся с места. Я заметил, что его слегка пошатывает.
— Мы можем продолжить наш разговор. Вы прекрасно разбираетесь в винах.
Вопреки настоятельному совету каллианского чародея, я передал императору все, о чем мы с ним говорили. Где-то в середине сеанса ртутное зеркало подернулось рябью, и я испугался, что связь прервалась. Однако через мгновение лицо императора снова появилось.
Когда я замолчал, Тенедос долго сидел не шелохнувшись. Его лицо оставалось непроницаемым. Наконец, не выдержав, я тихо кашлянул, и император пришел в себя.
— Гм, любопытно, — задумчиво произнес он. — Значит, в Каллио действительночто-то есть. Любопытно, очень любопытно. И все же я готов поспорить, что суть происходящего надо искать в настоящем, а не в прошлом.
— Ваше величество, у вас есть какие-то предположения?
— Разумеется. Но это никак не связано с Каллио, так что ты можешь не беспокоиться. Предоставь мне разбираться с будущим. С самым ближайшим будущим.
Поколебавшись, я набрался смелости и сказал:
— Мой господин, позвольте еще вопрос... Лицо императора окаменело.
— Полагаю, тебя интересует цена, о которой упоминал каллианский прорицатель?
— Да, ваше величество.
— Нет, ответа не будет. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Дамастес, ты хороший солдат и отличный друг. Второе определяется тем, что ты никогда не выходишь за рамки первого. К тому же этот книжный червь все равно не знает, как себя вести, чем расплачиваться в реальноммире.
Резко встав с кресла, император вышел из комнаты.
Возможно, мне следовало проявить настойчивость — если не в этот раз, то в другой. Нумантия была родиной не только Тенедоса, но и моей тоже. Как командующему армией мне нужно было знать ответы на такие вопросы. Но вместо этого, смутившись, я постарался не думать о зловещих словах Хами.
В тот момент боги отвернулись от меня: и Ирису-Хранитель, и Паноан, бог-покровитель Никеи, и Танис, бог-хранитель моего рода, и Вахан, божество в виде обезьянки, мой личный бог мудрости, — все повернулись ко мне спиной.
Осталась только Сайонджи, и сейчас, оглядываясь назад, я вижу ее злорадные ужимки: она предвкушала грядущий ужас.
Глава 3
СТЫЧКИ
Я отправился по деревням с одним из отрядов «выездного правосудия». Мне очень понравилось, как вел дела молодой легат, хотя он поначалу немного нервничал, стесняясь такого высокопоставленного наблюдателя.
Путь назад в Полиситтарию был неблизкий. Вдыхая жаркий пыльный воздух, я мечтал о горячей ванне, трех фунтах бифштекса с кровью и шести часах сна. На ванну и мясо я еще мог рассчитывать, но скопившиеся бумаги, требующие моего скорейшего рассмотрения, должны были задержать меня в кабинете минимум до полуночи, поэтому я был в отвратительном настроении.
В замке меня ждали два сюрприза. Первым был ландграф Амбойна, вальяжно развалившийся в кресле у меня в приемной с кубком вина и любезно болтающий с моей женой; вторым же была громадная картина, прислоненная к стене. При моем появлении Амбойна встал и поклонился. Маран же торопливо чмокнула меня в губы.
— Господин ландграф принес нам подарок, — сказала она, — и оказал любезность, скрасив мое одиночество. — Обернувшись, Маран указала на полотно. — Разве это не прекрасно?
По-моему, «прекрасно» было не самым удачным словом. Несомненно, картина внушала благоговейный ужас. Огромный холст размером десять на восемь футов был заключен в массивную деревянную раму, украшенную затейливой резьбой. Наверное, мне нужно было радоваться тому, что теперь, благодаря Провидцу Тенедосу и своей супруге, я стал весьма состоятельным человеком, владельцем нескольких дворцов с достаточно просторными комнатами — и прочными стенами, чтобы там можно было повесить этот шедевр живописи.
На переднем плане бурлило человеческое море: тщательно прорисованные сценки изображали жизнь подданных Нумантии, от простых крестьян до высокопоставленных вельмож, от джунглей на западе до гористых пустынь на востоке. За всем этим вращалось Колесо — неумолимое, вечное. С одной стороны от него находился Ирису, оценивающий поступки людей; с другой стороны Сайонджи проводила пальцами с длинными когтями по земле, собирая для Колеса свежую жатву смерти — и возрождения.
А за всем этим наблюдал задумчивый бородатый старик, который мог быть только Умаром-Творцом. Быть может, он восторгался делом рук своих, а может быть, наоборот, собирался все уничтожить и предпринять новую попытку. Вокруг этих главных богов толпились их многочисленные проявления: хранители, среди которых выделялся Ахархел, Бог, Разговаривающий с Владыками, затем боги и богини Огня, Земли, Воздуха и Воды, а также многие другие.
Я не мог не восхищаться теми месяцами, а может быть, и годами, которые потратил на работу художник. Однако этот холст, как и другие картины и скульптуры, не имел для меня почти никакой ценности. Для того чтобы произведение искусства мне понравилось, оно должно изображать что-нибудь знакомое, например бытовую сценку из жизни деревни, затерявшейся в джунглях Симабу, или, что еще лучше, карту одной из моих боевых кампаний. Подобным признанием я, вне всякого сомнения, ставлю на себя несмываемое клеймо простолюдина — но что делать, если я действительно сердцем был и остаюсь крестьянином. Из всех видов искусства лишь музыка обладает способностью трогать меня.
Путь назад в Полиситтарию был неблизкий. Вдыхая жаркий пыльный воздух, я мечтал о горячей ванне, трех фунтах бифштекса с кровью и шести часах сна. На ванну и мясо я еще мог рассчитывать, но скопившиеся бумаги, требующие моего скорейшего рассмотрения, должны были задержать меня в кабинете минимум до полуночи, поэтому я был в отвратительном настроении.
В замке меня ждали два сюрприза. Первым был ландграф Амбойна, вальяжно развалившийся в кресле у меня в приемной с кубком вина и любезно болтающий с моей женой; вторым же была громадная картина, прислоненная к стене. При моем появлении Амбойна встал и поклонился. Маран же торопливо чмокнула меня в губы.
— Господин ландграф принес нам подарок, — сказала она, — и оказал любезность, скрасив мое одиночество. — Обернувшись, Маран указала на полотно. — Разве это не прекрасно?
По-моему, «прекрасно» было не самым удачным словом. Несомненно, картина внушала благоговейный ужас. Огромный холст размером десять на восемь футов был заключен в массивную деревянную раму, украшенную затейливой резьбой. Наверное, мне нужно было радоваться тому, что теперь, благодаря Провидцу Тенедосу и своей супруге, я стал весьма состоятельным человеком, владельцем нескольких дворцов с достаточно просторными комнатами — и прочными стенами, чтобы там можно было повесить этот шедевр живописи.
На переднем плане бурлило человеческое море: тщательно прорисованные сценки изображали жизнь подданных Нумантии, от простых крестьян до высокопоставленных вельмож, от джунглей на западе до гористых пустынь на востоке. За всем этим вращалось Колесо — неумолимое, вечное. С одной стороны от него находился Ирису, оценивающий поступки людей; с другой стороны Сайонджи проводила пальцами с длинными когтями по земле, собирая для Колеса свежую жатву смерти — и возрождения.
А за всем этим наблюдал задумчивый бородатый старик, который мог быть только Умаром-Творцом. Быть может, он восторгался делом рук своих, а может быть, наоборот, собирался все уничтожить и предпринять новую попытку. Вокруг этих главных богов толпились их многочисленные проявления: хранители, среди которых выделялся Ахархел, Бог, Разговаривающий с Владыками, затем боги и богини Огня, Земли, Воздуха и Воды, а также многие другие.
Я не мог не восхищаться теми месяцами, а может быть, и годами, которые потратил на работу художник. Однако этот холст, как и другие картины и скульптуры, не имел для меня почти никакой ценности. Для того чтобы произведение искусства мне понравилось, оно должно изображать что-нибудь знакомое, например бытовую сценку из жизни деревни, затерявшейся в джунглях Симабу, или, что еще лучше, карту одной из моих боевых кампаний. Подобным признанием я, вне всякого сомнения, ставлю на себя несмываемое клеймо простолюдина — но что делать, если я действительно сердцем был и остаюсь крестьянином. Из всех видов искусства лишь музыка обладает способностью трогать меня.