Баранов Юрий. Обитель подводных мореходов

   Вадим недвижно сидел за столом, скрестив руки на груди и предавшись молчаливой меланхолии. Погрустневшая толстушка Линда, всё ещё остававшаяся рядом с ним, его нисколько не интересовала. Она уж, верно, потеряла всякую надежду завладеть вниманием непроницаемо-серьёзного кавалера. Вадим был верен себе. Он и Егору, казалось, не прощал его легкомысленного флирта с Вероникой. Лишь Кузя понимающе подмигивал Непрядову, мол, не дрейфуй, так держать... и плюнь ты на этого интеллигента, который баб как кораблекрушения боится...
   Однако Егору всё больше становилось не по себе. И он постарался найти повод, чтобы избавиться от "рыжей бестии". Сперва вышел на крыльцо, будто покурить, а там и до калитки рукой подать. Хотелось побыть наедине с самим собой и немного проветриться. Он брёл по улице наугад, радуясь полнолунию, звёздам и упиваясь ощущением полученной свободы.
   По дороге попалась колонка, и Егор, надавив на рычаг, сунул голову под холодную струю. Вода взбодрила. Распрямившись, он провел рукой по мокрому лицу, прогоняя хмельной дурман. Вскоре от него не осталось и следа. Мысли были ясными и весёлыми. Его разбирал смех, как только он вспоминал о Веронике, пытавшейся столь нелепым способом приручить его наподобие "ничейного" кота: "Меня-то, свободного альбатроса!.." И он тихонько захохотал.
   Неведомыми задворками Непрядов выбрался на берег. У самых ног чуть плескала вода. Немного мористее покачивались на волне сонные чайки.
   Откуда-то сбоку, из-за кустов ракитника, появился Колбенев.
   - Ты здесь? - удивлённо спросил он, приближаясь.
   - А где же ещё? - подтвердил Егор.
   - Но я думал... Извини, но Вероника спрашивала о тебе.
   - Что мне до неё?..
   - А впрочем, тебе видней, - рассудил Вадим.
   До рассвета дружки бродили по пустынному берегу. Казалось, обо всём на свете переговорили. Никогда ещё обоим не было так легко и спокойно, оттого что хорошо чувствовали, понимали мысли друг друга. Всходившее солнце застало их далеко от посёлка. Они шли по упругому песку и слушали, как просыпается море. Уже застучал лодочный мотор, поскрипывали разбуженные чайки и где-то далеко, почти еле слышно, надрывал глотку встревоженный Кузьма. Дружки удивлённо переглянулись и прибавили шагу, заторопившись обратно в посёлок.
   39
   Выпускное торжество состоялось в училище в начале августа. Обыкновенный будничный день, казалось бы, ничем не выделявшийся среди прочих, стал для Егора Непрядова и его друзей-однокашников настоящим праздником. С самого раннего утра покрытое лёгкой дымкой небо голубело наподобие полинявшего флотского воротничка. Ещё не раскалившееся солнце изливалось морем нежного тепла и света.
   Во внутреннем дворе училища, где выстроился весь личный состав, воцарилась напряжённая, до боли в ушах, тишина. Лишь слегка шуршали на ветру флаги расцвечивания и чуть слышно ворковали голуби, рассевшиеся по карнизам терпеливыми зрителями. Все ждали адмирала Шестопалова, который в сопровождении штабной свиты должен был появиться из распахнутых настежь дверей.
   Егор стоял на правом фланге выпускного взвода, немного волнуясь, еле сдерживая не к месту просившуюся на губы горделивую улыбку. Взгляд невольно упирался в столик, на котором были разложены кортики и золотые офицерские погоны.
   Ритуал производства в морской офицерский корпус на флоте отшлифован веками и выверен до мелочей: каждому выпускнику точно отмеряна равная доля общего торжества. Но кто же не волновался, не ощущал безудержно радостный, непослушный стук собственного сердца, когда чувствовал, что ты уже не курсант, хотя и не лейтенант ещё. Где он, твой заветный кортик, из тех, что так маняще поблескивают на столе, и которые твои погоны?.. "Что за нетерпение? - сказал бы сухопутный дилетант, отродясь не имевший к флоту никакого отношения. - Чего ради волноваться, если приказ главкома на присвоение офицерских званий подписан ещё накануне и загодя сшита на каждого выпускника в гарнизонном ателье новенькая, с иголочки форма?" И всё-таки нет полноты счастья без минуты наивысшего торжества, когда впервые увидишь блеск собственных погон с двумя лейтенантскими звёздочками, о которых так мечтал...
   Раздалась команда. Строй чуть шелохнулся, распрямляясь, и замер по стойке "смирно". Адмирал Шестопалов, в полной парадной форме, придерживая рукой старинный наследственный палаш, появился из сумрака дверного проёма. В полушаге от него, почтительно и торжественно, следовала свита.
   Не торопясь, как бы давая всем в полной мере вкусить значимость момента, Владислав Спиридонович двинулся вдоль курсантских шеренг, поочерёдно здороваясь с подразделениями. Ему отвечали громко, весело, всей грудной мощью, на которую только были способны. Непрядову показалось, что адмирал, когда проходил мимо, чуть больше обычного задержал на нём свой колючий, цепкий взгляд. Егор не смутился, не отвёл глаза, потому что ему теперь нечего стыдиться: училище он всё-таки закончил с отличием, хотя и не потянул, как Вадим Колбенев, на золотую медаль.
   Завершив обход, адмиральская свита сместилась к столику. И снова торжественная, томительная тишина. Продолжалась она минуту или две, пока оркестр не грянул встречный марш. В дальнем конце двора, взметнувшись над бескозырками, алым парусом поплыло полотнище знамени. Его провожали слаженным поворотом головы, единым взглядом сотен глаз.
   Пока зачитывали приказ, Егор пребывал в каком-то приятном, трепетном полусне. Сами собой возникали мысли об отце: как хорошо было бы представиться ему уже в новом качестве, во всей значимости офицерского звания. "Ну что ж, - подумалось, - всё получилось именно так, как того он и хотел... А впрочем, ещё немного терпения..."
   Размечтавшись, Егор прослушал, как назвали его фамилию. Тычок в спину, полученный от Кузьмы, обратил Непрядова к действительности.
   - К адмиралу! - возбуждённым шёпотом подсказал Колбенев.
   Твёрдо шагая, Непрядов приблизился на положенное расстояние к начальнику училища и вскинул руку под козырёк фуражки.
   - Мичман Непрядов, - доложил он. - Представляюсь по случаю присвоения воинского звания лейтенант.
   Адмирал крепко стиснул Непрядову руку и протянул офицерские регалии. Сказав полагающееся в таких случаях уставное приветствие, вдруг погрозил пальцем: "гляди у меня, драчун...", однако с улыбкой добавил:
   - Служи, моряк. Попутного ветра в твои паруса и семи футов под килем.
   Вернувшись в строй, Непрядов долго не мог согнать с лица блуждающую счастливую улыбку. Впрочем, невольно улыбались все, кто возвращался в строй, крепко сжимая в руке погоны и кортик. Кузьма прямо-таки сиял. Лишь Вадим оставался серьёзным, исполненным собственного достоинства и немного печальным.
   На переодевание отпускалось двадцать минут. Уже произведённые лейтенанты, по-курсантски бесшабашно подталкивая друг друга и весело подначивая, бегом устремились по лестнице в свой класс. Там их поджидала аккуратно разложенная поверх конторок офицерская форма. Переодевались всё ещё шумно и весело. Но вскоре как-то присмирели. Новая одежда с непривычки казалась немного жестковатой, стеснявшей движения. Шею, привыкшую к свободному проёму форменки, теперь обхватил тугой воротничок накрахмаленной сорочки, поджатой чёрным галстуком. Тужурка с накладной ватой давила плечи, а сбоку ощущалась тяжесть кортика.
   Поторапливаемые Свиридовым, лейтенанты спускались по лестнице уже посерьёзневшие и не столь разговорчивые, как бы с трудом узнавая друг в друге прежних своих товарищей-однокашников, с которыми прожили годы, от первого и до последнего курса, под одной крышей.
   Непрядову казалось, что он видел совсем других, почти незнакомых людей. Решительные, собранные, исполненные собственного достоинства и чести мужчины в морской офицерской форме поочерёдно выходили из строя и, припав на колено, целовали шёлковое полотнище своей родной "альма-матер". Припал к нему и Непрядов - с чувством такого же благоговения и ненасытной жажды, как он припадал к воде кристально-чистого родничка, что бьёт из недр земли на окраине Укромовки.
   - К торжественному маршу! - раздалась команда. - Повзводно! На одного линейного дистанции!..
   "Вот и настал он, - с грустью подумал Егор, - мой последний парад в этих стенах..."
   Под звуки знакомого марша, навек застрявшего в ушах, штурманская рота последний раз взяла с места чёткий шаг. Молодые лейтенанты шли стройными шеренгами, равняясь поворотом головы на старого адмирала, который провожал их пристальным, добрым взглядом в моря и океаны, в немыслимые пределы дальних глубин.
   А вечером грянул прощальный бал. Снова в актовом зале шум, смех, весёлые голоса друзей-однокашников и знакомых девушек. Кузьма появился вместе с Региной, ставшей к этому времени его женой. Егор и Вадим тотчас начали наперебой приглашать её, ангажируя каждый раз очередной танец. К друзьям Обрезков свою супругу не ревновал и в душе даже остался доволен, что его спутница жизни пользуется на балу "светским" успехом.
   Дружки весь вечер не отходили друг от друга, предвидя скорое расставание и желая напоследок вдоволь наговориться. Всем троим предстояло служить на разных флотах. Егору выпала Балтика, Кузьму ждал Север, а Вадиму предстояло отправиться на Юг.
   Перед тем как прибыть к месту новой службы, всем выпускникам полагался месячный отпуск. Непрядов никуда не хотел ехать, кроме как в Укромово селище. Дед с нетерпением ждал его. Можно было бы, конечно, попытаться разыскать Катю и объясниться с ней, только обида и гордость не позволяли Егору сделать этот шаг. Закрадывалась мысль, что для разрыва между ними ей потребовался всего лишь какой-нибудь пустячный повод, а иначе давно бы ответила на одно из его писем...
   Горько стало на душе у Егора от невесёлых размышлений. Он погрустнел, в разговоре начал отмалчиваться, больше слушая других, нежели говоря сам. Хотелось выбраться из зала и побродить напоследок по улицам.
   Вечер был в самом разгаре, когда Непрядов заметил в толпе Лерочку. Чижевский, как ни удивительно, стоял поодаль и даже не пытался к ней приблизиться.
   Момент был подходящий. Непрядов ринулся к Лерочке и снисходительным кивком головы, как бы между прочим, пригласил её на вальс. Она медлила. Он упрямо ждал. Наконец девушка надменно скривила губы, мол, так и быть, если уж тебе больше не с кем танцевать... В роскошном, цвета нежной сирени, вечернем платье, с причудливой заколкой в волосах, Лерочка казалась капризной принцессой, которой наскучили придворные балы. Они легко, согласно закружили по залу.
   - А тебе к лицу чёрная форма, - заметила она вскользь. - Ты в ней похож на монаха.
   - С твоим нарядом быть тебе сегодня королевой бала, - польстил не без умысла Егор.
   - Едва ли, - возразила Лерочка. - Партнёра нет.
   - А Чижевский?..
   - Фи!
   - Не понял.
   - Вот разве что ты... - и уточнила: - Если постараешься. Не находишь, что этот вариант пока остаётся в силе?
   - Стар я и немощен, сударыня, - слукавил Непрядов, вздыхая. - Мне ли в рысаки...
   - Пой, ласточка, пой...
   Вальс кончился. Лерочка взяла Егора под руку, всем своим видом давая понять, что желает продолжить начатый разговор. Они прошли в вестибюль. Поискав взглядом укромное место, Непрядов кивнул на диван, стоявший в углу под размашистой пальмой. Они присели, чувствуя взаимную неловкость. Егор, сам не зная для чего, пнул слегка пальмовую кадушку, точно она ему мешала. Его так и подмывало спросить, что Лерочка наговорила Кате в тот злополучный день, когда расстроилась его свадьба. Но он решил всё же не торопиться, тем более что откровенного объяснения всё равно не избежать. Егор, насколько мог, принял скучающий и равнодушный вид - пускай знает, насколько безразличен он к женщинам вообще...
   - Странно, - сказала она, комкая в руках маленький платочек. - Вот мы опять встретились. И судьба снова дарит нам шанс.
   - Но зачем?.. - Егор сокрушённо качнул головой, выдерживая взятую на себя роль. - Мы ведь, кажется, обо всём договорились.
   - Нет, Егор, - в глазах у неё проступила отчаянная решимость, желание во что бы то ни стало добиться своего. - Я буду за тебя драться, сколько смогу...
   Непрядов изумлённо глянул на Лерочку, не сразу сообразив, что на такую откровенность следует ответить.
   - Да, да, да! - с жаром повторила она, не давая Егору опомниться. Неужели ты не видишь, не чувствуешь, как я люблю тебя, дурачок ты мой. Мне совсем не стыдно, что я расстроила твою легкомысленную женитьбу на этой циркачке.
   - Зачем же так пренебрежительно говорить о человеке, которого ты совсем не знаешь, - сразу посуровев, ответил Егор. - Дело ведь не в том, что она циркачка. Представь, что ведь и я тоже люблю её.
   - И напрасно, ничего из этого не выйдет. Я знаю, что в труппе у неё есть жених. У него вполне серьёзные виды, я ничуть не удивлюсь, если они поженились.
   - Вот как!.. Но почему ты так думаешь?
   - На другой день, после твоей драки, я сама разыскала Катю. Она очень трогательно ухаживала за тем блондином, которому ты изукрасил физиономию...
   - Это её дело, - уязвлённо буркнул Егор и, наконец, спросил: - О чём же ты с ней говорила, если не секрет?
   - О разном... Конечно же и о тебе. Ты знаешь, она согласилась, что я имею на тебя больше прав. Мне совсем не было стыдно, когда я придумала, что у нас ребёнок, что ему полтора года...
   - Ну, ты даёшь! - только и мог вымолвить Егор. - Знаешь, как это называется?..
   - Прости. Но я и в самом деле не соображала тогда, что говорю.
   - И тебе поверили?
   - Во всяком случае, она испугалась... Пойми, Егор, ваш брак был бы самым несчастливым из всех, которые можно себе представить.
   - Не понимаю, как ты могла такое выдумать...
   Лерочка со слезами, почти умоляюще глянула на Непрядова, касаясь ладонью его руки.
   - Егор, мы не можем расстаться просто так. Об одном прошу, только не уходи навсегда. Я буду ждать твоего письма, буду тебя ждать, пока есть хоть капелька надежды. Оставь мне её, дурной ты мой, - она с жаром обхватила Егора за шею и поцеловала. Потом вскочила, испуганно глядя на Непрядова, будто изумляясь, что натворила, и устремилась к выходу.
   Непрядов не стал её догонять. Со смущением и досадой он глядел ей в след. Отчего-то жаль было Лерочку, хотя должен бы возненавидеть её, и горько за самого себя, - за то, что всё в его личной жизни шло так непутёво, скверно.
   У дверей зала Егор столкнулся с Чижевским. Тот был навеселе, в глазах злой огонь.
   - А-а, лейтенант Непрядов, - протянул, криво усмехаясь, точно встретил его к своему неудовольствию.
   Егор хотел пройти мимо, только Эдуард придержал его.
   - Ну, что тебе? - раздражённо спросил Непрядов.
   - А то... Вы, кажется, оскорбили женщину и должны за это, Егор Степанович, ответить.
   - Да неужели, Эдуард Владимирович!
   - Я не шучу.
   - И я тоже, - Непрядов сменил тон, в упор глядя на Чижевского. Никого и ничем я не оскорбил, а уж тем более женщину...
   - Не просто женщину, а самую прекрасную из всех женщин, которую я ни с кем не собираюсь делить. Потому что она моя. Понял, ты?!
   - Послушай, Чижевский: да не нужна мне она совсем, а уж ты - тем более. Неужели до того нализался, что ничего не можешь понять!
   - Но ты же целовал её!
   - Это спорный вопрос кто кого: скорее она меня, надо полагать, на прощанье.
   - И всё же, всё же... - успокаиваясь, с тенью явившейся надежды произнёс Эдик.
   - Вообще-то, я предпочитаю другую, и ты это отлично знаешь, - выложил Непрядов последний довод. И он, по всей видимости, показался Чижевскому вполне убедительным.
   - Ну что, и у тебя обручальные кольца наперекосяк? - как бы ненароком, любопытства ради, осведомился Эдуард.
   - И у меня, - согласился Егор, - чтоб тебе одному не обидно было.
   Они постояли, грустно глядя друг на друга, оба удивлённые случайно излившейся откровенностью. Каждый из них ожидал каких-то других, таких же искренних, идущих от сердца слов, но только какое-то более глубокое чувство прежней неприязни и настороженности помешало продолжить начатый разговор. Чижевский с хитроватой иронией поклонился Непрядову, как бы говоря, честь имею, и своей излюбленной подрагивающей походкой направился в зал, где продолжались танцы.
   Поздно вечером друзья-однокурсники вышли попрощаться с городом. Утомлённые от дневной жары улицы затихали, до утра погружаясь в дремоту. В домах гасли огни. С речного простора веяло прохладой, приятно остужавшей разгорячённые весельем и танцами лица молодых офицеров и их юных подруг. Шли нестройными, тесными рядами, взявшись под руки. Не успевала отзвучать одна песня, как тут же возникала новая. И все разом подхватывали её.
   В эти минуты им принадлежал весь город. Тихо вздыхала под ветром листва на Бастионной горке, привычно журчал ниспадавший с её крутизны ручей, и призрачно пошевеливались под ивами обводного канала белые лебеди. Город оставался всё таким же прекрасным, неповторимым в своём древнем величии, только лишь подернулся в глазах ребят грустной тенью предстоящей разлуки. Хотелось вдосталь наглядеться на его улицы и бульвары, запомнить каждый камень в булыжной мостовой, чтобы потом, быть может, много лет спустя, греться теплом и светом своих воспоминаний о Риге.
   Простились друзья на другой день, обещав друг другу непременно писать. Скорые поезда увозили их в разные стороны за тысячи километров от города курсантской юности. Начиналась лейтенантская молодость, полная новых надежд, ожиданий, тревог. Океанская глубина и стальной отсек прочного корпуса, скупые на радости и щедрые на испытания, ждали каждого из них.
   ВОСХОЖДЕНИЕ НА МОСТИК
   1
   Встреча с подводной лодкой, на которой Непрядову предстояло служить, оказалась на удивление деловой, будничной. В экипаже Егора приняли так, словно все его давно знали и наконец-то дождались после затянувшейся побывки на берегу. Ему искренне обрадовались ещё и потому, что должность командира БЧ-1 долгое время оставалась не занятой: чтобы вести в море штурманскую прокладку, поневоле приходилось на каждый выход брать "варягов" с соседних лодок.
   С облегчением вздохнул командир корабля капитан третьего ранга Христофор Петрович Дубко, когда наконец-то предстал перед ним юный навигатор, только что прибывший в бригаду из училища. Не дав Егору опомниться, командир забросил его чемодан в свою канцелярию на береговой базе, а самого прямиком повёл на пирс.
   Дубко внешностью вполне оправдывал свою фамилию. Как лесной великан сутул и кряжист, с густой кроной курчавившихся рыжих волос. В расщелинах каменно-волевого лица будто вмёрзли неподвижные льдинки глаз. "Какой-то тролль, да и только", - невольно заметил Егор, поспешая за молчаливо и широко шагавшим командиром. Первым ввязываться в разговор Непрядов считал для себя верхом бестактности, и потому ничего не оставалось, как тоже молчать.
   За деревьями, размалёванными осенним разноцветьем листвы, за приземистыми, прокопчёнными от времени береговыми постройками завиднелось море - такое же неприветливое и стылое, как командирские глаза. Даже чаек нигде не было видно. От подёрнутого дымкой горизонта исходило давление надвигавшегося шторма. Крепкий ветер выскрябывал на воде мелкую нервную рябь. Дышало сырой рыбьей утробой глубины...
   К пирсу вела неширокая асфальтированная дорога, тянувшаяся от ворот береговой базы через густой перелесок. С обеих сторон к ней вплотную подступали невысокие кусты вереска, да по-солдатски пропылённые, жёсткие полчища татарника. Ощущалась первозданная дикость земли и моря, существовавшая как бы вне Егорова разумения. Охватив это всё единым взглядом, он ничего ещё не мог осмыслить, сообразуясь с собственным настроением. Так бывает, когда тебя ведут неведомо куда с завязанными глазами, а потом неожиданно сдергивают повязку, ошарашивая видом какого-то незнакомого и жуткого места.
   Под ногами загудел деревянный настил пирса. У трапа вытянулся вахтенный матрос, прижимая локтем висевший на плече автомат и приветствуя проходивших офицеров поворотом головы.
   - Прибыли, - глухо бросил Дубко, кивая на ошвартованную первым корпусом малую подводную лодку, или попросту "малютку", как их называли на флоте.
   Егор окинул её быстрым взглядом с носа до кормы. Узкое тело субмарины походило на запутавшегося в швартовых концах угря, на хребтине которого высоким плавником топорщилась рубка. "Малютка" оказалась далеко не новой постройки: судя по всему, старушка доживала свой век, продолжая служить верой и правдой в предчувствии неизбежной отставки. "Нечего сказать, молчком съязвил Егор. - Чудо корабельной архитектоники, гроза морей и мелких речек!.."
   - Что, лейтенант, думаешь: коробочка не подарочек, скорее гроб с музыкой? - насмешливо спросил Христофор Петрович, поймав на Егоровом лице тень разочарования и досады.
   - Угадали, товарищ командир, - сознался Непрядов, рискуя показаться нахалом. - Кому-то из наших ребят, надо полагать, больше повезло...
   Но Дубко ничуть не обиделся. Его тяжёлый, леденящий душу взгляд даже чуть оттаял, просветлел.
   - Не расстраивайся, Егор Степанович, - сказал запросто, как-то по-домашнему. - И на этой коробочке служить можно. Ты полюби её как женщину, как мать или как невесту. Ведь у каждой лодки своя глубинная душа и её надо понять. Суть не в том, чтобы она тебе приглянулась, а чтобы ты ей понравился. Конечно же, лучше заканчивать на ней службу, а не начинать, впервые его жёсткие губы чуть дрогнули в едва заметной улыбке. - Только вот что скажу я тебе: любая беспредельная глубина всегда ж начинается с малого отсчета. Прими суть этой истины пока что на веру, а сердцем и разумом, всем нутром после поймёшь, - и добавил, хитровато прищуриваясь, - если прежде, конечно, не попросишься на берег. И такое бывает.
   - Не дождётесь, не так воспитан, - уязвлённо бросил Егор.
   - Добро, ловлю на слове, - согласился командир, поначалу вскинувший было от удивления брови и в знак примирения широкой, сильной ладонью запросто подтолкнул Непрядова к трапу.
   Ещё недавно, подъезжая на электричке к маленькому прибалтийскому городку, Егор мечтал об этой минуте беспредельного торжества и волнения. Он загодя облачился в парадную форму и даже нацепил кортик, чтобы таким способом запечатлеть своё явление экипажу. Но устраивать в его честь ритуал торжественного построения команды по большому сбору было некогда и незачем. Подлодка готовилась к выходу в море на торпедные стрельбы. Предстояло тотчас принимать штурманские дела и без долгих размышлений "вживаться" в центральный отсек, попутно знакомясь с людьми. Как ни досадно, пришлось убедиться в полной нелепости собственных желаний. Новенькая чёрная тужурка в блеске золотых погон и шевронов, подчёркнутая белизна накрахмаленной сорочки теперь невольно тяготили, казались неуместными и даже вызывающими среди засаленных рабочих комбинезонов, поношенных кителей и роб.
   Выручил Теняев, помощник командира лодки. Он как бы между прочим, мимоходом сунул Егору свой хлопчатобумажный китель, хотя и далеко не новый, но вполне подходящий по размеру и даже с подшитым свежим подворотничком. Как и Егор, Теняев был таким же высоким, плечистым и худощавым. Пришлось только на погонах отцепить по две звездочки, чтобы не возвышать себя до капитан-лейтенантского звания, которого пока не выслужил.
   На лодке до Непрядова будто никому не было дела. Шло проворачивание механизмов. Люди проверяли приборы и агрегаты, готовили к действию различные системы, крепили к бортам по-походному отсечный инвентарь. И всё-таки Егор ощущал на себе чей-то изучающий, пристальный взгляд. Невозможно угадать, кто же именно уделял ему столь повышенное внимание в царившей на корабле предпоходной суматохе. Только ощущение стеснённости не проходило, заставляя постоянно держаться в напряжении.
   На "малютке" Непрядов оказался впервые. До этого случалось проходить практику на подлодках более современных и ёмких, нашпигованных новейшим оборудованием и умнейшими чудо-приборами.
   Даже в центральном отсеке теснота как в переполненном вагоне: в проходе можно едва боком разойтись. Шахты перископов и РДП будто в дремучем лесу частоколом стояли посреди отсека, по подволоку плющами проросли жилы электроцепей и трубопроводов. Ещё более тесня пространство, с бортов выпирали переходные коробки, маховики клапанов, туго перехваченные ремнями водолазные сумки. Отсечный сумрак с трудом разгонялся по углам тусклым светом гермоллафонов, прятавшихся где-то на подволоке между змеившимися трубопроводами и кабелями. Здесь устоялся неистребимый запах резины, краски и непросыхавшей влаги.
   Надо было осмыслить отсек таким, каков он есть, чтобы уже потом попытаться найти в нём какие-то достоинства и прелести, отвечающие представлениям о подводном корабле его мечты. Не он, Егор Непрядов, выбирал себе здесь службу, она сама нашла его как испытание судьбы. На этой лодке предстояло ходить в море и возвращаться к берегам, погружаться в неизведанные глубины и всплывать. Собственную судьбу следовало непременно соединить с судьбами всего экипажа, чтобы, как водится в подплаве, почувствовать себя своим среди своих.