Страница:
Который раз Крапивин начинал "дуэль", заставляя офицеров напрягать память в познаниях по истории флота. Минёр Имедашвили парировал "выпад" штурмана Тынова, ответив после некоторого раздумья, что трагедия печальной памяти союзнического конвоя PQ-17, брошенного английским эскортом на растерзание гитлеровским субмаринам, случилась на траверзе мыса Нордкап в июне 1942 года. Зато флегматичный и долговязый доктор Александр Сергеевич Целиков "насмерть" уколол механика Червоненко. Тот не ответил, как назывался парусно-паровой корвет - а таковым оказался "Калевала" - на котором юный гардемарин Костя Станюкович отправился в октябре 1860 года в свою первую кругосветку. Впрочем, всем было понятно, что механик просто не хотел отвечать. Он всё ещё переживал злополучную запись в вахтенном журнале, которую теперь "не вырубишь топором..."
Когда очередь дошла до Чижевского, он спросил, обращаясь к Непрядову, обдиравшего за столом воблу.
- Егор Степанович, помятуя ваше происхождение... - он сделал паузу, изобразив на лице любезную улыбку, и пояснил: - Я имею в виду ваше блестящее нахимовское прошлое... Не соблаговолите ли сказать, на каком корабле впервые была учреждена должность попа?
Непрядов сосредоточенно жевал, как бы пропустив обращённый к нему вопрос мимо ушей.
- Пас, дорогой старпом? - восторжествовал Эдик.
- Фрегат "Паллада", 1851 год, - буркнул Егор, не отрываясь от воблы.
- А кто был первым его...
- ...Командиром, - как бы перехватив вопрос, Егор тут же ответил: Павел Степанович Нахимов, который, кстати сказать, был оным с момента закладки корабля на Охтинской верфи в 1832 году.
Непрядов неспешным взглядом скользнул по Чижевскому. Тот лишь поклонился с показной учтивостью, как бы принимая к сведению познания старпома. Но по глазам было видно, как хотелось ему хоть в какой-то малости подловить Егора, чтобы тем самым показать своё превосходство над ним.
- Кстати, Эдуард Владимирович, - не мог себе отказать в удовольствии Егор, - Помятуя о вашем происхождении, нельзя ли узнать, какова дальнейшая судьба дальневосточного трепанга, оказавшегося после сытного обеда в животе у японского адмирала Того накануне морской баталии при Цусиме?
За столом весело захохотали. Чижевский покраснел, намереваясь сделать очередной, видимо, заранее подготовленный выпад. Но заговорил командир, и его неудобно было перебивать.
"Схлопотал?.. - подумал о Чижевском Егор. - А мне плевать. Нас теперь трое..."
И только Колбенев чуть заметно вздохнул, с укоризной глянув на Непрядова. С давнишних курсантских лет он не одобрял их спонтанного дуэлянтства.
37
Стоял конец июля, когда лодке дали "добро" на возвращение в базу. Крапивин по корабельной трансляции незамедлительно передал это известие. А в ответ по всем отсекам грянуло такое взрывное, ликующее "ура", что его всплеск, могло статься, с недоумением засекли гидролокаторы на всей Атлантике.
С той минуты в экипаже только и разговору было, что о близившемся конце их затянувшегося похода.
Впрочем, каждому прибыло своих забот. Штурмана занялись предварительной курсовой прокладкой, мотористы озадачились неожиданно забарахлившим циркуляционным насосом, боцмана готовились к покраске изрядно поржавевшего корпуса. Предвкушая завершающее поход торжественное построение, вся команда чистила от плесени, сушила и гладила парадную форму первого срока.
Но прежде чем лечь на курс к родным берегам, предстояло в условленном квадрате встретиться с танкером и пополнить истощившиеся запасы дизельного топлива. В расчётной точке всплыли в полдень. Танкер был ещё где-то на подходе и потому пришлось некоторое время прохаживаться галсами на малых оборотах винта.
Погода не предвещала спокойной жизни. Небо задёрнулось тучами, отяжелело. Вот уже дохнуло удушливой штормовой сыростью. Волны расходились во всю необъятную океанскую ширь. Они дыбились, будто непреступные крепостные валы с глубокими рвами, которые лодка брала приступом, пробивая форштевнем дорогу. Вскоре мрак сгустился и воздух набряк влагой, - будто настали внеурочные осенние сумерки.
В зачастившем дожде видимость ещё больше ухудшилась. Верхняя вахта до рези в глазах всматривалась в стык бесновавшейся воды и серого, как промокшая солдатская шинель, неба. Крапивин обещал десять отпускных суток каждому, кто первым заметит приближавшееся судно.
- Вижу цель! - радостно завопил наконец рулевой-сигнальщик Леденков. Курсовой сто двадцать, справа!
Танкер появился призрачной тенью "летучего голландца". Он шёл медленно вдоль борта субмарины, ложась на параллельный курс.
Моргнул воспалённый глаз прожектора. Всё ещё торжествующий Леденков резво засемафорил в ответ.
Непрядов вместе с механиком Червоненко руководили приёмкой топлива. Разумеется, нечего было и думать, чтобы при сильном ветре и крутой волне сойтись бортами, или же пришвартоваться лагом. Единственно возможный вариант, как решили, это принимать топливо по шлангу прямо на ходу, лёжа на параллельных курсах. Крапивин с таким вариантом согласился, но приказал вахте "глядеть в оба и бабочек не ловить..." Ожидалось усиление шторма и потому следовало торопиться.
- Швартовой команде наверх! - непререкаемым голосом пророка изрёк в динамик Непрядов и тут же добавил: - Пошевеливайся, моряки, нас дома заждались.
В шахте рубочного люка загудел под ногами стальной трап. Матросы в оранжевых спасательных жилетах посыпали на корму, словно апельсины из прохудившейся авоськи. По пояс высунувшись из обвеса рубки, Непрядов через раструб подавал команды. Он волновался, видя, как нелегко было работать на зыбкой, уходившей из-под ног палубе. "Только бы никто не свалился за борт, - всё время сверлила неотвязная мысль, - лишь бы успеть до шторма, пока водица не расходилась ещё больше..."
На танкере послышался хлопок реактивного линемёта, и деревянная головка перелетела через кормовую надстройку. Старшина Сенин с лёту подхватил тянувшийся за головкой капроновый линь, и швартовая команда в несколько рук принялась вытаскивать на палубу стальной трос со шлангом. "Молодчина, Сенин", - отметил про себя Егор.
Через несколько минут шланг подсоединили к приёмному рожку, и Непрядов приказал сигнальщику дать на танкер семафор, чтобы начинали подавать топливо.
- Все вниз! - прогудел Егор в жестяной раструб.
Теперь все заботы ложились на механика и его мотористов. А швартовой команде разрешалось погреться и выпить чаю. Пропустив вперёд себя швартовщиков, Непрядов последним спустился в центральный. Его не покидало радостное ощущение скорой встречи с берегом. Хотелось обнять Катюшу, сказать ей самые нежные слова и взглянуть на своего сынишку. Егор почему-то никак не мог представить его маленьким, беспомощным существом, постоянно кричащим и требующим к себе внимания взрослых. Уж верно чуток подрастёт к моменту его возвращения, начнёт протягивать ручки, а то и улыбаться...
Попивая крепкий чай, сдобренный клюквенным экстрактом, счастливый отец улыбался своим мыслям. Он не прислушивался к тому, о чём разговаривали сидевшие за столом офицеры. В голову постоянно лезли какие-то мелкие житейские заботы, и они отнюдь не были ему в тягость. Думалось, как при первом же подходящем случае он отпросится у командира хотя бы на день, чтобы съездить в Полярный и там накупить своему Стёпке целый ворох всевозможных игрушек. Егор почти млел от нахлынувшей нежности, предвкушая, как со временем сын сделает первый шажок, как потом заговорит. И вот уж совсем не в меру размечтавшись, он загадал, чтобы у них с Катей непременно появился бы и второй ребёнок, и уж конечно же - опять сын.
Хлёсткий удар по корпусу разом оборвал Егоровы мечты. Лодка вздрогнула и закачалась, как бы получив дополнительную степень свободы, позволявшую ей не слушаться руля. Забыв накинуть плащ, Непрядов, в чём был, пулей выскочил на верхний мостик. Потеряв ход, лодка медленно разворачивалась лагом к волне. Разгульные волны свободно переваливали через покатую палубу, и корпус дрожал как от простудного озноба.
- Трос вместе со шлангом оборвало! - прокричал Чижевский, сидевший на месте вахтенного офицера. - Хорошо ещё, что солярку приняли почти под самую завязку, а то бы она совсем нас "заколебала".
Появился командир. Высунувшись за обвес, он пристально посмотрел в сторону кормы. В свете прожектора было видно, как два моториста безуспешно пытались вытянуть на борт обрывок стального троса.
Крапивин заметно нервничал, постукивая кулаком по обшивке ограждения и тем самым как бы поторапливая медленно копавшихся мотористов. И командирская тревога невольно передалась Егору. Больше всего следовало опасаться, чтобы обрывок этого троса не намотало на гребные винты.
На танкере догадались, в чём дело, и дали до обидного любезный семафор: "Готовы взять вас на буксир".
- Этого ещё не хватало! - зло сказал командир. - Позору потом на весь флот не оберёшься, - и обернувшись к Егору, резко бросил: - Готовить водолазов к спуску!
- Разрешите, товарищ командир, лично мне осмотреть винты, - не раздумывая, попросил старшина Сенин.
- Толковый водолаз, - подтвердил Егор, заметив, что командир медлит с ответом. - А мы с механиком его подстрахуем.
- Ну, добро, - согласился командир, как бы в чём-то ещё сомневаясь.
Старшина благодарно глянул на Непрядова и мгновенно исчез в шахте люка. Непрядов и Червоненко так же спустились в центральный, где для них готовили водолазные гидрокомбинезоны. Надо было поторапливаться.
Пока Сенин обжимал на себе плотную даместиковую ткань, выдавливая лишний воздух, механик поспешно его наставлял, что именно и как следует сделать, чтобы освободить винты от намотавшегося на них троса. Сенин кивал стриженной бобриком крутолобой головой. Его насмешливые, казавшиеся всегда колючими глаза были на этот раз как никогда строгими. И от этого он ещё больше напоминал сердитого ежа.
Кислородно-дыхательные аппараты им навесили на мостике. Получив командирское "благословение", все трое прикусили зубами протёртые спиртом загубники и шумно задышали через клапана, включённые "на атмосферу". Но стоило повернуть рукоятку - и тогда уже дышать можно было бы поступавшим из баллончика кислородом.
Непрядов мотнул головой, приглашая следовать за ним. И они через узкие "шхеры" в ограждении рубки начали сходить на верхнюю палубу, Егор двигался первым, то и дело задевая плечами за всевозможные выступы. Совсем не к месту подумалось: "Надо бы во всех этих закутках ещё до возвращения в базу, как только позволит погода, всё хорошенько выскрести и вычистить". Но уже в следующее мгновенье снова нацелился мыслями на их главное дело, которое следовало побыстрее завершить. Открыв боковую дверцу в ограждении рубки, они выбрались на палубу. Через стёкла шлем-маски предстал мятушийся полумрак. Осатанело, с буйством умалишённого, выл ветер. Океан с рёвом разверзал ненасытную пасть, обнажая клыки волн. Будто сам старик-Нептун неутомимо пережёвывал челюстями лодку.
Осторожно ступая по мокрой палубной тверди, они друг за другом, как альпинисты в одной связке, двинулись к аварийному бую. Палуба уходила из-под ног, проваливалась, и тогда собственным нутром Егор ощущал невесомость, а потом палуба резко шла вверх, и тогда ноги, как бы намагничиваясь, сами собой прилипали к ней литыми подошвами комбинезона.
Экономя на каждом движении, добрались до буя. Немного передохнув, старшина включился в аппарат. Непрядов хлопнул его по спине, разрешая спуск. Сенин кивнул в ответ. Поймав момент, когда раскачавшаяся лодка встала на ровный киль, Сенин оттолкнулся ногами от борта и сиганул в мятущуюся бездну. Несколько секунд шлем-маска старшины виднелась на мельтешившей воде, а потом растворилась в пучине...
До чего же медленно, в представлении Егора, тянулось время. Немалых сил стоило удержаться на покатой палубе, где, в случае чего, и ухватиться-то не за что. С большим трудом приходилось противостоять каждой волне, которая нахраписто перемахивала с одного борта на другой. Егор держал в руках страховочный конец, связывавший его с водолазом. Крепкий линь то напрягался, как живой человеческий нерв, то давал слабину. Можно было только предполагать, как нелегко сейчас приходилось Валентину Сенину, на своих рёбрах ощущавшему всю ярость взбесившейся воды. Она, видимо, почём зря трепала его, норовя ударить о корпус. И требовалось немало усилий, чтобы в этой толчее не перевернуться кверху ногами, потеряв равновесие. И всё же Непрядов не сомневался в старшине, поручившись за него перед командиром. При всех его странностях, Егор чувствовал в нём какую-то целеустремлённую одержимость. Разумеется, в команде нашлись бы и другие водолазы, не менее отважные и подготовленные ребята. Только Сенин всё же сам рвался в дело, как бы желая в чём-то превозмочь, преодолеть себя, доказывая своё право на осмысленную отвагу.
Ещё стоя на мостике, Непрядов основательно промок. Даже лицо некогда было обтереть полотенцем, перед тем как напялить на голову шлем-маску. И вот теперь от скопившейся влаги кожу нестерпимо саднило. Казалось, даже отросшую бороду его можно было выжать как мочалку. "Успеть бы сбрить её к лешему, - подумалось, - а то ведь и родная жена из-за неё не признает..."
Егор не заметил, как стемнело. В свете прожектора несло фосфорические заряды водяной пыли. Казалось, ещё крепче били волны и ещё злее выл холодный ветер.
Наконец рядом с бортом, будто голова всплывшей нерпы, показалась сенинская шлем-маска.
Не сразу удалось вырвать старшину из бездны. Океан отчаянно этому противился, будто не желая отдавать, казалось бы, такой близкой добычи. Несколько раз волны отрывали Сенина от борта, как только он пытался за что-либо ухватиться. Мешал висевший на груди тяжёлый и неудобный дыхательный аппарат.
- Ложись на спину! - пересиливая океанский рёв, прокричал Егор. И Сенин услышал его. Поймав момент, когда лодка в очередной раз оказалась на наклонном киле и корма ушла под воду, Непрядов и Червоненко подцепили старшину и выволокли на палубу.
Выключившись из аппарата, Сенин долго не мог отдышаться, с шумом втягивая в себя сырой штормовой воздух. Даже через мутные стёкла очков было видно, как он смертельно устал.
- Троса... распутал, - сдавленно выжал из груди слова, показывая при этом большой палец. - Всё в норме.
- Спасибо за службу, старшина, - только и мог обрадованно ответить Егор.
Держась друг за друга, они едва не ползком стали пробираться к рубке.
И вот опять ожили, задышали дизеля. Какое-то время лодка шла в надводном положении, перемигиваясь семоафором с танкером, а потом, вобрав в цистерны порцию забортной воды, ушла под ревущие волны. Качка улеглась, и в отсеках настала привычная, давно желанная тишина.
Теперь уже никто не сомневался, что с каждым шагом винта неизменно близилась встреча с родными Северами. Перед самым погружением Тынов каким-то чудом исхитрился поймать в разводах туч Полярную звезду, и лодка устремилась по направлению к ней, пробивая в океанской толще дорогу домой.
Непрядов с ног до головы растёрся у себя в каюте спиртом и ощутил во всём теле приятную, усыпляющую истому. Укрывшись поверх одеяла ещё и меховой курткой, он задремал. То ли во сне, то ли наяву привиделся дед. В долгополой рясе, с окладистой седой бородой и умными глазами, в которых сама вселенская скорбь. Стоя на пригорке у дома, он звал внука протянутыми руками, и в его умоляющем взгляде было столько неизбывной тоски, что Егору захотелось плакать...
Проснулся он внезапно, с ощущением невесть откуда взявшегося страха за своего старика и с какой-то непостижимо волнующей и тёплой нежности к нему. То было, скорее всего, мучительное шевеление собственной совести, оттого что он редко писал своему деду и ещё реже наведывался к нему с тех пор, как стал женатым человеком. "Да провалиться мне пропадом на самое дно, вырвалось в сердцах, - если по возвращении в базу хотя бы на недельку не вырвусь в Укромовку!"
38
Лодка вышла из глубины у самой кромки нейтральных вод. Справа по борту сплошной шероховатой линией тянулись родные берега. Будто истосковавшись, чайки с криком нависали над кормой. Студёное море слегка пошевеливалось, и освежающе вздыхал бродяга Сиверко.
Всё ближе заветная Майва-губа, но душою и сердцем все давно уже на берегу. Здесь каждый изгиб фарватера, каждая нависающая над водой скала давно знакомы и всё-таки представлялись теперь другими, не такими, как много месяцев назад. Быть может, оттого и казалось всё изменившимся, что сами люди сделались не только старше, но и, в меру пережитого, мудрее. Где только не побывали, чего только не повидали в бесконечности лодочных отсеков. Сколько переживаний, надежд и чаяний вместилось в их герметичном объёме, простиравшемся на тысячи подводных миль. И вот предел всех устремлений - родная земля, какой видится сейчас перед глазами.
Стоя в ограждении рубки, Егор мельком представил, как великолепно его экипаж будет выглядеть на торжественном построении. Конечно же моряки принарядятся в форму первого срока. Все неотразимо хороши, подтянуты, снисходительны, вежливы. Блестит на тужурках и бушлатах надраенная латунь пуговиц, белизною отливают на головных уборах чехлы.
Как ни зарекался Непрядов, всё-таки не смог расстаться со своей русой бородкой и усами - рука не поднялась сбрить их. Хотелось испытать, узнает ли его теперь Катя вот таким, - просоленным и проветренным, с усталыми глазами? Он был спокоен, весел и твёрд как истинный мореход и подводник, честно выполнивший свой нелёгкий долг и возвращающийся теперь под крышу родного дома.
День выдался, как назло, пасмурным и ветреным. Однако такой пустяк не заслуживал внимания - дома любая погода хороша. В бинокль Непрядов уже различал пирс и толпившихся на нём людей, среди которых, надо полагать, была и его Катя с сынишкой на руках. Блестела медь строившегося оркестра. И ветер колыхал кормовые флаги ошвартованных у плавбазы субмарин.
Вот он, родной причал. Каждая щербинка в бетонном теле как на ладони, - лёгкий толчок о кранцы, и лодка притёрлась к ним шершавым, будто давно небритым бортом. Чудесной переливчатой трелью грянули в недрах корабля весёлые колокола громкого боя, и посыпал подводный люд на палубу, становясь на баке в две шеренги.
Впервые за всё время долгой, изнурительной автономки видел Непрядов свой экипаж в сборе, - побледневшие, усталые, тронутые неизбывными заботами лица. Колбенев, с выпиравшим животом, предельно собран и внимателен, как перед беседой на международную тему. Чижевский, как искушённый в тайнах дипломатии, снисходительно любезен и горделив. Никогда не изменявший себе Тынов распахнуто весел и прям, тогда как сутуловатый Целиков по привычке уныл и скучен, точно не видел для себя радости на берегу. И только всегда подвижный, деятельный механик выглядел не в меру заторможенным, - словно налетевший на пень лыжник.
По перекинутому трапу на борт с показной лёгкостью взбежал комбриг Дубко. Вся его штабная свита, взяв под козырёк, осталась на берегу.
Крапивин скомандовал "смирно" и, брякнув кортиком, сделал несколько шагов навстречу Христофору Петровичу.
- Товарищ капитан первого ранга, подводная лодка... вернулась из автономного плавания. Все механизмы в исправности. Личный состав готов к новому походу.
- Поздравляю, товарищи подводники, с благополучным возвращением в базу! - громогласно приветствовал комбриг.
И в ответ слаженное и громкое "ура" далеко разнеслось по окрестным сопкам. Грянул оркестр. Рукопожатия, улыбки, тёплые слова...
После коротких официальных речей команде разрешили сойти на берег. Матросов ждала баня и полагавшийся к обеду жареный поросёнок, офицеров и сверхсрочников - свидание с семьями, а командира - подробный доклад в штабе о состоявшемся походе.
Непрядова так и подмывало рвануться к трапу. Однако он пропустил впереди себя матросов, старшин, затем офицеров и лишь после этого позволил себе покинуть борт лодки.
В говорливой, радостно улыбавшейся стайке женщин Егор искал взглядом Катю, но её нигде не было видно, и он встревожился, уж не случилось ли что, - не заболел ли их сынишка... Потом всё же сообразил, что неразумно с грудным ребёнком выходить на улицу в такую сырую, ветреную погоду. И в следующую минуту, уличая себя в эгоизме по отношению к самым дорогим для него людям, к жене и сыну, он побежал к ним, уже не владея собой.
Вот и приземистый финский домик, притулившийся у отвесной скалы. Дверь привычно скрипнула, когда истосковавшийся мореход отворил её. Комната выглядела опрятно прибранной, только не составляло труда понять, что в ней давно никто не жил.
Непрядов тяжело опустился на стул. Посидел несколько минут без движения, соображая, каким образом и где следует разыскивать Катю. И только теперь взгляд его упал на вазу, которая придавливала конверт. Егор вскрыл его и, достав листок бумаги, узнал красивый, по-школьному правильный Катин почерк. Он принялся торопливо читать. Однако чем дальше углублялся в текст, тем труднее понимал, что произошло с его женой.
"Милый Егор, - писала Катя на вырванном из тетради листочке. - Я не могу и не хочу больше мучить тебя, да и себя тоже. Чувствую, что просто сойду с ума, если снова не буду на манеже. Отец всё-таки прав: ничего у нас не получилось... Я заранее предвижу, как ты мог бы мне возразить, но моё решение твёрдо, я выбираю цирк. Сын остается со мной. Стёпка здоровенький, крепенький и можешь за него не беспокоиться. Прощай. И прости, если можешь..."
Скомкав листок и швырнув его к печке, Непрядов возбуждённо вскочил и заметался по комнате. Хотелось куда-то бежать, что-то делать, лишь бы вырваться из удушающей, замкнутой пустоты, в которую загнала судьба. Открывая форточку, он так пихнул её, что высадил стекло. Вздох ветра остудил дождевыми брызгами лицо, но не мысли в разгорячённой голове. Непрядов негодовал на жену. Все её доводы в пользу поспешного отъезда казались неубедительными, придуманными наспех. Подобрав с пола смятое письмо, Егор снова и снова перечитывал его, стараясь понять, насколько оно было искренним, что заставило Катю отречься от его любви, от их с таким трудом выстраданного счастья.
"Вот если бы автономка была покороче да побольше терпения у неё..." подумалось о жене с горькой иронией.
Но всё стало на свои места: Оксана Филипповна на кухне по-соседски доверительно рассказала, как это всё случилось. По её словам, за Катей приехал какой-то симпатичный, высокий млодой мужчина. Разговор между ними был недолгим. Она собрала чемодан, укутала в одеяльце ребёнка и ушла, даже не попрощавшись с соседями - видимо, очень торопилась, а может, просто стыдилась своего поспешного бегства.
- Вот по той лестнице они спускались к пирсу, - для большей убедительности Оксана Филипповна глянула в окно. - А мужчина видный такой из себя, хваткий.
Непрядов догадался, что за Катей приезжал Серж... Его появление в закрытом гарнизоне не было странным. Как выяснилось, с шефскими концертами у них гастролировала большая группа артистов цирка.
39
После похода экипажу дали несколько дней на отдых, а после начался планово-предупредительный ремонт. Мотористы и трюмные потрошили внутренности лодки, перебирая агрегаты и трубопроводы, боцманская команда отшкрябывала стальными щётками коросту ржавчины и ракушек на лёгком корпусе, торпедные и штурманские электрики, вскрыв коробки приборов, занялись "нейрохирургией" проводов. Непрядов с утра и до позднего вечера пропадал на лодке. Работы всем хватало невпроворот. На нём же, как на старшем помощнике, лежали обязанности координатора всей ремонтной стратегии - одной бумажной волокиты столько, что и продохнуть нельзя.
Домой Непрядов перестал ходить. Да и что там в пустой комнате делать, если снова сам себе голова. Он никому не жаловался на свою незадавшуюся семейную жизнь, ни в ком не искал сочувствия к себе. Жил и служил так, будто ничего не произошло такого, что могло бы вызвать к нему чувство сострадания или жалости - этого Егор не выносил ещё с давних пор своего сиротского детства. Ведь было дело, которое он любил, и оставалась цель, которой добивался... Только самым близким друзьям, Вадиму с Кузьмой, дозволялось говорить с Егором о его жене. Кузьма полагал, что надо ей просто дать развод, раз она предала. Вадим уговаривал разыскать беглянку и поговорить с ней начистоту. И только сам Егор даже не представлял, что ему делать, к какому берегу плыть...
Ремонт подходил к концу, когда в Майва-губу пришла баржа с дровами. Лето кончалось, а там и зима недалеко: печи в посёлке начинали топить рано. Скрепя душу, Непрядов выделил несколько моряков на разгрузку поленьев, хотя каждый человек был на счету. Но мог ли он знать, что этим дело не кончится...
Лодочные отсеки после ремонтного "разгула" приводили в должный порядок. Выбрасывали всякий мусор и хлам, чистили, скребли и мыли. Егор лично следил, чтобы приборочного материала было бы в достатке. Он уже собирался докладывать командиру о полном завершении ремонтных работ, но мимоходом заметил, что в боевой рубке как попало валяются сигнальные флаги расцвечивания. Ещё накануне сигнальщики их постирали, высушили, только почему-то не успели разложить в рундуке по ячейкам. От такого беспорядка Непрядов тихо рассвирепел. Он вернулся в кают-компанию, где Тынов, сидя за столом, приводил в порядок навигационные журналы.
Когда очередь дошла до Чижевского, он спросил, обращаясь к Непрядову, обдиравшего за столом воблу.
- Егор Степанович, помятуя ваше происхождение... - он сделал паузу, изобразив на лице любезную улыбку, и пояснил: - Я имею в виду ваше блестящее нахимовское прошлое... Не соблаговолите ли сказать, на каком корабле впервые была учреждена должность попа?
Непрядов сосредоточенно жевал, как бы пропустив обращённый к нему вопрос мимо ушей.
- Пас, дорогой старпом? - восторжествовал Эдик.
- Фрегат "Паллада", 1851 год, - буркнул Егор, не отрываясь от воблы.
- А кто был первым его...
- ...Командиром, - как бы перехватив вопрос, Егор тут же ответил: Павел Степанович Нахимов, который, кстати сказать, был оным с момента закладки корабля на Охтинской верфи в 1832 году.
Непрядов неспешным взглядом скользнул по Чижевскому. Тот лишь поклонился с показной учтивостью, как бы принимая к сведению познания старпома. Но по глазам было видно, как хотелось ему хоть в какой-то малости подловить Егора, чтобы тем самым показать своё превосходство над ним.
- Кстати, Эдуард Владимирович, - не мог себе отказать в удовольствии Егор, - Помятуя о вашем происхождении, нельзя ли узнать, какова дальнейшая судьба дальневосточного трепанга, оказавшегося после сытного обеда в животе у японского адмирала Того накануне морской баталии при Цусиме?
За столом весело захохотали. Чижевский покраснел, намереваясь сделать очередной, видимо, заранее подготовленный выпад. Но заговорил командир, и его неудобно было перебивать.
"Схлопотал?.. - подумал о Чижевском Егор. - А мне плевать. Нас теперь трое..."
И только Колбенев чуть заметно вздохнул, с укоризной глянув на Непрядова. С давнишних курсантских лет он не одобрял их спонтанного дуэлянтства.
37
Стоял конец июля, когда лодке дали "добро" на возвращение в базу. Крапивин по корабельной трансляции незамедлительно передал это известие. А в ответ по всем отсекам грянуло такое взрывное, ликующее "ура", что его всплеск, могло статься, с недоумением засекли гидролокаторы на всей Атлантике.
С той минуты в экипаже только и разговору было, что о близившемся конце их затянувшегося похода.
Впрочем, каждому прибыло своих забот. Штурмана занялись предварительной курсовой прокладкой, мотористы озадачились неожиданно забарахлившим циркуляционным насосом, боцмана готовились к покраске изрядно поржавевшего корпуса. Предвкушая завершающее поход торжественное построение, вся команда чистила от плесени, сушила и гладила парадную форму первого срока.
Но прежде чем лечь на курс к родным берегам, предстояло в условленном квадрате встретиться с танкером и пополнить истощившиеся запасы дизельного топлива. В расчётной точке всплыли в полдень. Танкер был ещё где-то на подходе и потому пришлось некоторое время прохаживаться галсами на малых оборотах винта.
Погода не предвещала спокойной жизни. Небо задёрнулось тучами, отяжелело. Вот уже дохнуло удушливой штормовой сыростью. Волны расходились во всю необъятную океанскую ширь. Они дыбились, будто непреступные крепостные валы с глубокими рвами, которые лодка брала приступом, пробивая форштевнем дорогу. Вскоре мрак сгустился и воздух набряк влагой, - будто настали внеурочные осенние сумерки.
В зачастившем дожде видимость ещё больше ухудшилась. Верхняя вахта до рези в глазах всматривалась в стык бесновавшейся воды и серого, как промокшая солдатская шинель, неба. Крапивин обещал десять отпускных суток каждому, кто первым заметит приближавшееся судно.
- Вижу цель! - радостно завопил наконец рулевой-сигнальщик Леденков. Курсовой сто двадцать, справа!
Танкер появился призрачной тенью "летучего голландца". Он шёл медленно вдоль борта субмарины, ложась на параллельный курс.
Моргнул воспалённый глаз прожектора. Всё ещё торжествующий Леденков резво засемафорил в ответ.
Непрядов вместе с механиком Червоненко руководили приёмкой топлива. Разумеется, нечего было и думать, чтобы при сильном ветре и крутой волне сойтись бортами, или же пришвартоваться лагом. Единственно возможный вариант, как решили, это принимать топливо по шлангу прямо на ходу, лёжа на параллельных курсах. Крапивин с таким вариантом согласился, но приказал вахте "глядеть в оба и бабочек не ловить..." Ожидалось усиление шторма и потому следовало торопиться.
- Швартовой команде наверх! - непререкаемым голосом пророка изрёк в динамик Непрядов и тут же добавил: - Пошевеливайся, моряки, нас дома заждались.
В шахте рубочного люка загудел под ногами стальной трап. Матросы в оранжевых спасательных жилетах посыпали на корму, словно апельсины из прохудившейся авоськи. По пояс высунувшись из обвеса рубки, Непрядов через раструб подавал команды. Он волновался, видя, как нелегко было работать на зыбкой, уходившей из-под ног палубе. "Только бы никто не свалился за борт, - всё время сверлила неотвязная мысль, - лишь бы успеть до шторма, пока водица не расходилась ещё больше..."
На танкере послышался хлопок реактивного линемёта, и деревянная головка перелетела через кормовую надстройку. Старшина Сенин с лёту подхватил тянувшийся за головкой капроновый линь, и швартовая команда в несколько рук принялась вытаскивать на палубу стальной трос со шлангом. "Молодчина, Сенин", - отметил про себя Егор.
Через несколько минут шланг подсоединили к приёмному рожку, и Непрядов приказал сигнальщику дать на танкер семафор, чтобы начинали подавать топливо.
- Все вниз! - прогудел Егор в жестяной раструб.
Теперь все заботы ложились на механика и его мотористов. А швартовой команде разрешалось погреться и выпить чаю. Пропустив вперёд себя швартовщиков, Непрядов последним спустился в центральный. Его не покидало радостное ощущение скорой встречи с берегом. Хотелось обнять Катюшу, сказать ей самые нежные слова и взглянуть на своего сынишку. Егор почему-то никак не мог представить его маленьким, беспомощным существом, постоянно кричащим и требующим к себе внимания взрослых. Уж верно чуток подрастёт к моменту его возвращения, начнёт протягивать ручки, а то и улыбаться...
Попивая крепкий чай, сдобренный клюквенным экстрактом, счастливый отец улыбался своим мыслям. Он не прислушивался к тому, о чём разговаривали сидевшие за столом офицеры. В голову постоянно лезли какие-то мелкие житейские заботы, и они отнюдь не были ему в тягость. Думалось, как при первом же подходящем случае он отпросится у командира хотя бы на день, чтобы съездить в Полярный и там накупить своему Стёпке целый ворох всевозможных игрушек. Егор почти млел от нахлынувшей нежности, предвкушая, как со временем сын сделает первый шажок, как потом заговорит. И вот уж совсем не в меру размечтавшись, он загадал, чтобы у них с Катей непременно появился бы и второй ребёнок, и уж конечно же - опять сын.
Хлёсткий удар по корпусу разом оборвал Егоровы мечты. Лодка вздрогнула и закачалась, как бы получив дополнительную степень свободы, позволявшую ей не слушаться руля. Забыв накинуть плащ, Непрядов, в чём был, пулей выскочил на верхний мостик. Потеряв ход, лодка медленно разворачивалась лагом к волне. Разгульные волны свободно переваливали через покатую палубу, и корпус дрожал как от простудного озноба.
- Трос вместе со шлангом оборвало! - прокричал Чижевский, сидевший на месте вахтенного офицера. - Хорошо ещё, что солярку приняли почти под самую завязку, а то бы она совсем нас "заколебала".
Появился командир. Высунувшись за обвес, он пристально посмотрел в сторону кормы. В свете прожектора было видно, как два моториста безуспешно пытались вытянуть на борт обрывок стального троса.
Крапивин заметно нервничал, постукивая кулаком по обшивке ограждения и тем самым как бы поторапливая медленно копавшихся мотористов. И командирская тревога невольно передалась Егору. Больше всего следовало опасаться, чтобы обрывок этого троса не намотало на гребные винты.
На танкере догадались, в чём дело, и дали до обидного любезный семафор: "Готовы взять вас на буксир".
- Этого ещё не хватало! - зло сказал командир. - Позору потом на весь флот не оберёшься, - и обернувшись к Егору, резко бросил: - Готовить водолазов к спуску!
- Разрешите, товарищ командир, лично мне осмотреть винты, - не раздумывая, попросил старшина Сенин.
- Толковый водолаз, - подтвердил Егор, заметив, что командир медлит с ответом. - А мы с механиком его подстрахуем.
- Ну, добро, - согласился командир, как бы в чём-то ещё сомневаясь.
Старшина благодарно глянул на Непрядова и мгновенно исчез в шахте люка. Непрядов и Червоненко так же спустились в центральный, где для них готовили водолазные гидрокомбинезоны. Надо было поторапливаться.
Пока Сенин обжимал на себе плотную даместиковую ткань, выдавливая лишний воздух, механик поспешно его наставлял, что именно и как следует сделать, чтобы освободить винты от намотавшегося на них троса. Сенин кивал стриженной бобриком крутолобой головой. Его насмешливые, казавшиеся всегда колючими глаза были на этот раз как никогда строгими. И от этого он ещё больше напоминал сердитого ежа.
Кислородно-дыхательные аппараты им навесили на мостике. Получив командирское "благословение", все трое прикусили зубами протёртые спиртом загубники и шумно задышали через клапана, включённые "на атмосферу". Но стоило повернуть рукоятку - и тогда уже дышать можно было бы поступавшим из баллончика кислородом.
Непрядов мотнул головой, приглашая следовать за ним. И они через узкие "шхеры" в ограждении рубки начали сходить на верхнюю палубу, Егор двигался первым, то и дело задевая плечами за всевозможные выступы. Совсем не к месту подумалось: "Надо бы во всех этих закутках ещё до возвращения в базу, как только позволит погода, всё хорошенько выскрести и вычистить". Но уже в следующее мгновенье снова нацелился мыслями на их главное дело, которое следовало побыстрее завершить. Открыв боковую дверцу в ограждении рубки, они выбрались на палубу. Через стёкла шлем-маски предстал мятушийся полумрак. Осатанело, с буйством умалишённого, выл ветер. Океан с рёвом разверзал ненасытную пасть, обнажая клыки волн. Будто сам старик-Нептун неутомимо пережёвывал челюстями лодку.
Осторожно ступая по мокрой палубной тверди, они друг за другом, как альпинисты в одной связке, двинулись к аварийному бую. Палуба уходила из-под ног, проваливалась, и тогда собственным нутром Егор ощущал невесомость, а потом палуба резко шла вверх, и тогда ноги, как бы намагничиваясь, сами собой прилипали к ней литыми подошвами комбинезона.
Экономя на каждом движении, добрались до буя. Немного передохнув, старшина включился в аппарат. Непрядов хлопнул его по спине, разрешая спуск. Сенин кивнул в ответ. Поймав момент, когда раскачавшаяся лодка встала на ровный киль, Сенин оттолкнулся ногами от борта и сиганул в мятущуюся бездну. Несколько секунд шлем-маска старшины виднелась на мельтешившей воде, а потом растворилась в пучине...
До чего же медленно, в представлении Егора, тянулось время. Немалых сил стоило удержаться на покатой палубе, где, в случае чего, и ухватиться-то не за что. С большим трудом приходилось противостоять каждой волне, которая нахраписто перемахивала с одного борта на другой. Егор держал в руках страховочный конец, связывавший его с водолазом. Крепкий линь то напрягался, как живой человеческий нерв, то давал слабину. Можно было только предполагать, как нелегко сейчас приходилось Валентину Сенину, на своих рёбрах ощущавшему всю ярость взбесившейся воды. Она, видимо, почём зря трепала его, норовя ударить о корпус. И требовалось немало усилий, чтобы в этой толчее не перевернуться кверху ногами, потеряв равновесие. И всё же Непрядов не сомневался в старшине, поручившись за него перед командиром. При всех его странностях, Егор чувствовал в нём какую-то целеустремлённую одержимость. Разумеется, в команде нашлись бы и другие водолазы, не менее отважные и подготовленные ребята. Только Сенин всё же сам рвался в дело, как бы желая в чём-то превозмочь, преодолеть себя, доказывая своё право на осмысленную отвагу.
Ещё стоя на мостике, Непрядов основательно промок. Даже лицо некогда было обтереть полотенцем, перед тем как напялить на голову шлем-маску. И вот теперь от скопившейся влаги кожу нестерпимо саднило. Казалось, даже отросшую бороду его можно было выжать как мочалку. "Успеть бы сбрить её к лешему, - подумалось, - а то ведь и родная жена из-за неё не признает..."
Егор не заметил, как стемнело. В свете прожектора несло фосфорические заряды водяной пыли. Казалось, ещё крепче били волны и ещё злее выл холодный ветер.
Наконец рядом с бортом, будто голова всплывшей нерпы, показалась сенинская шлем-маска.
Не сразу удалось вырвать старшину из бездны. Океан отчаянно этому противился, будто не желая отдавать, казалось бы, такой близкой добычи. Несколько раз волны отрывали Сенина от борта, как только он пытался за что-либо ухватиться. Мешал висевший на груди тяжёлый и неудобный дыхательный аппарат.
- Ложись на спину! - пересиливая океанский рёв, прокричал Егор. И Сенин услышал его. Поймав момент, когда лодка в очередной раз оказалась на наклонном киле и корма ушла под воду, Непрядов и Червоненко подцепили старшину и выволокли на палубу.
Выключившись из аппарата, Сенин долго не мог отдышаться, с шумом втягивая в себя сырой штормовой воздух. Даже через мутные стёкла очков было видно, как он смертельно устал.
- Троса... распутал, - сдавленно выжал из груди слова, показывая при этом большой палец. - Всё в норме.
- Спасибо за службу, старшина, - только и мог обрадованно ответить Егор.
Держась друг за друга, они едва не ползком стали пробираться к рубке.
И вот опять ожили, задышали дизеля. Какое-то время лодка шла в надводном положении, перемигиваясь семоафором с танкером, а потом, вобрав в цистерны порцию забортной воды, ушла под ревущие волны. Качка улеглась, и в отсеках настала привычная, давно желанная тишина.
Теперь уже никто не сомневался, что с каждым шагом винта неизменно близилась встреча с родными Северами. Перед самым погружением Тынов каким-то чудом исхитрился поймать в разводах туч Полярную звезду, и лодка устремилась по направлению к ней, пробивая в океанской толще дорогу домой.
Непрядов с ног до головы растёрся у себя в каюте спиртом и ощутил во всём теле приятную, усыпляющую истому. Укрывшись поверх одеяла ещё и меховой курткой, он задремал. То ли во сне, то ли наяву привиделся дед. В долгополой рясе, с окладистой седой бородой и умными глазами, в которых сама вселенская скорбь. Стоя на пригорке у дома, он звал внука протянутыми руками, и в его умоляющем взгляде было столько неизбывной тоски, что Егору захотелось плакать...
Проснулся он внезапно, с ощущением невесть откуда взявшегося страха за своего старика и с какой-то непостижимо волнующей и тёплой нежности к нему. То было, скорее всего, мучительное шевеление собственной совести, оттого что он редко писал своему деду и ещё реже наведывался к нему с тех пор, как стал женатым человеком. "Да провалиться мне пропадом на самое дно, вырвалось в сердцах, - если по возвращении в базу хотя бы на недельку не вырвусь в Укромовку!"
38
Лодка вышла из глубины у самой кромки нейтральных вод. Справа по борту сплошной шероховатой линией тянулись родные берега. Будто истосковавшись, чайки с криком нависали над кормой. Студёное море слегка пошевеливалось, и освежающе вздыхал бродяга Сиверко.
Всё ближе заветная Майва-губа, но душою и сердцем все давно уже на берегу. Здесь каждый изгиб фарватера, каждая нависающая над водой скала давно знакомы и всё-таки представлялись теперь другими, не такими, как много месяцев назад. Быть может, оттого и казалось всё изменившимся, что сами люди сделались не только старше, но и, в меру пережитого, мудрее. Где только не побывали, чего только не повидали в бесконечности лодочных отсеков. Сколько переживаний, надежд и чаяний вместилось в их герметичном объёме, простиравшемся на тысячи подводных миль. И вот предел всех устремлений - родная земля, какой видится сейчас перед глазами.
Стоя в ограждении рубки, Егор мельком представил, как великолепно его экипаж будет выглядеть на торжественном построении. Конечно же моряки принарядятся в форму первого срока. Все неотразимо хороши, подтянуты, снисходительны, вежливы. Блестит на тужурках и бушлатах надраенная латунь пуговиц, белизною отливают на головных уборах чехлы.
Как ни зарекался Непрядов, всё-таки не смог расстаться со своей русой бородкой и усами - рука не поднялась сбрить их. Хотелось испытать, узнает ли его теперь Катя вот таким, - просоленным и проветренным, с усталыми глазами? Он был спокоен, весел и твёрд как истинный мореход и подводник, честно выполнивший свой нелёгкий долг и возвращающийся теперь под крышу родного дома.
День выдался, как назло, пасмурным и ветреным. Однако такой пустяк не заслуживал внимания - дома любая погода хороша. В бинокль Непрядов уже различал пирс и толпившихся на нём людей, среди которых, надо полагать, была и его Катя с сынишкой на руках. Блестела медь строившегося оркестра. И ветер колыхал кормовые флаги ошвартованных у плавбазы субмарин.
Вот он, родной причал. Каждая щербинка в бетонном теле как на ладони, - лёгкий толчок о кранцы, и лодка притёрлась к ним шершавым, будто давно небритым бортом. Чудесной переливчатой трелью грянули в недрах корабля весёлые колокола громкого боя, и посыпал подводный люд на палубу, становясь на баке в две шеренги.
Впервые за всё время долгой, изнурительной автономки видел Непрядов свой экипаж в сборе, - побледневшие, усталые, тронутые неизбывными заботами лица. Колбенев, с выпиравшим животом, предельно собран и внимателен, как перед беседой на международную тему. Чижевский, как искушённый в тайнах дипломатии, снисходительно любезен и горделив. Никогда не изменявший себе Тынов распахнуто весел и прям, тогда как сутуловатый Целиков по привычке уныл и скучен, точно не видел для себя радости на берегу. И только всегда подвижный, деятельный механик выглядел не в меру заторможенным, - словно налетевший на пень лыжник.
По перекинутому трапу на борт с показной лёгкостью взбежал комбриг Дубко. Вся его штабная свита, взяв под козырёк, осталась на берегу.
Крапивин скомандовал "смирно" и, брякнув кортиком, сделал несколько шагов навстречу Христофору Петровичу.
- Товарищ капитан первого ранга, подводная лодка... вернулась из автономного плавания. Все механизмы в исправности. Личный состав готов к новому походу.
- Поздравляю, товарищи подводники, с благополучным возвращением в базу! - громогласно приветствовал комбриг.
И в ответ слаженное и громкое "ура" далеко разнеслось по окрестным сопкам. Грянул оркестр. Рукопожатия, улыбки, тёплые слова...
После коротких официальных речей команде разрешили сойти на берег. Матросов ждала баня и полагавшийся к обеду жареный поросёнок, офицеров и сверхсрочников - свидание с семьями, а командира - подробный доклад в штабе о состоявшемся походе.
Непрядова так и подмывало рвануться к трапу. Однако он пропустил впереди себя матросов, старшин, затем офицеров и лишь после этого позволил себе покинуть борт лодки.
В говорливой, радостно улыбавшейся стайке женщин Егор искал взглядом Катю, но её нигде не было видно, и он встревожился, уж не случилось ли что, - не заболел ли их сынишка... Потом всё же сообразил, что неразумно с грудным ребёнком выходить на улицу в такую сырую, ветреную погоду. И в следующую минуту, уличая себя в эгоизме по отношению к самым дорогим для него людям, к жене и сыну, он побежал к ним, уже не владея собой.
Вот и приземистый финский домик, притулившийся у отвесной скалы. Дверь привычно скрипнула, когда истосковавшийся мореход отворил её. Комната выглядела опрятно прибранной, только не составляло труда понять, что в ней давно никто не жил.
Непрядов тяжело опустился на стул. Посидел несколько минут без движения, соображая, каким образом и где следует разыскивать Катю. И только теперь взгляд его упал на вазу, которая придавливала конверт. Егор вскрыл его и, достав листок бумаги, узнал красивый, по-школьному правильный Катин почерк. Он принялся торопливо читать. Однако чем дальше углублялся в текст, тем труднее понимал, что произошло с его женой.
"Милый Егор, - писала Катя на вырванном из тетради листочке. - Я не могу и не хочу больше мучить тебя, да и себя тоже. Чувствую, что просто сойду с ума, если снова не буду на манеже. Отец всё-таки прав: ничего у нас не получилось... Я заранее предвижу, как ты мог бы мне возразить, но моё решение твёрдо, я выбираю цирк. Сын остается со мной. Стёпка здоровенький, крепенький и можешь за него не беспокоиться. Прощай. И прости, если можешь..."
Скомкав листок и швырнув его к печке, Непрядов возбуждённо вскочил и заметался по комнате. Хотелось куда-то бежать, что-то делать, лишь бы вырваться из удушающей, замкнутой пустоты, в которую загнала судьба. Открывая форточку, он так пихнул её, что высадил стекло. Вздох ветра остудил дождевыми брызгами лицо, но не мысли в разгорячённой голове. Непрядов негодовал на жену. Все её доводы в пользу поспешного отъезда казались неубедительными, придуманными наспех. Подобрав с пола смятое письмо, Егор снова и снова перечитывал его, стараясь понять, насколько оно было искренним, что заставило Катю отречься от его любви, от их с таким трудом выстраданного счастья.
"Вот если бы автономка была покороче да побольше терпения у неё..." подумалось о жене с горькой иронией.
Но всё стало на свои места: Оксана Филипповна на кухне по-соседски доверительно рассказала, как это всё случилось. По её словам, за Катей приехал какой-то симпатичный, высокий млодой мужчина. Разговор между ними был недолгим. Она собрала чемодан, укутала в одеяльце ребёнка и ушла, даже не попрощавшись с соседями - видимо, очень торопилась, а может, просто стыдилась своего поспешного бегства.
- Вот по той лестнице они спускались к пирсу, - для большей убедительности Оксана Филипповна глянула в окно. - А мужчина видный такой из себя, хваткий.
Непрядов догадался, что за Катей приезжал Серж... Его появление в закрытом гарнизоне не было странным. Как выяснилось, с шефскими концертами у них гастролировала большая группа артистов цирка.
39
После похода экипажу дали несколько дней на отдых, а после начался планово-предупредительный ремонт. Мотористы и трюмные потрошили внутренности лодки, перебирая агрегаты и трубопроводы, боцманская команда отшкрябывала стальными щётками коросту ржавчины и ракушек на лёгком корпусе, торпедные и штурманские электрики, вскрыв коробки приборов, занялись "нейрохирургией" проводов. Непрядов с утра и до позднего вечера пропадал на лодке. Работы всем хватало невпроворот. На нём же, как на старшем помощнике, лежали обязанности координатора всей ремонтной стратегии - одной бумажной волокиты столько, что и продохнуть нельзя.
Домой Непрядов перестал ходить. Да и что там в пустой комнате делать, если снова сам себе голова. Он никому не жаловался на свою незадавшуюся семейную жизнь, ни в ком не искал сочувствия к себе. Жил и служил так, будто ничего не произошло такого, что могло бы вызвать к нему чувство сострадания или жалости - этого Егор не выносил ещё с давних пор своего сиротского детства. Ведь было дело, которое он любил, и оставалась цель, которой добивался... Только самым близким друзьям, Вадиму с Кузьмой, дозволялось говорить с Егором о его жене. Кузьма полагал, что надо ей просто дать развод, раз она предала. Вадим уговаривал разыскать беглянку и поговорить с ней начистоту. И только сам Егор даже не представлял, что ему делать, к какому берегу плыть...
Ремонт подходил к концу, когда в Майва-губу пришла баржа с дровами. Лето кончалось, а там и зима недалеко: печи в посёлке начинали топить рано. Скрепя душу, Непрядов выделил несколько моряков на разгрузку поленьев, хотя каждый человек был на счету. Но мог ли он знать, что этим дело не кончится...
Лодочные отсеки после ремонтного "разгула" приводили в должный порядок. Выбрасывали всякий мусор и хлам, чистили, скребли и мыли. Егор лично следил, чтобы приборочного материала было бы в достатке. Он уже собирался докладывать командиру о полном завершении ремонтных работ, но мимоходом заметил, что в боевой рубке как попало валяются сигнальные флаги расцвечивания. Ещё накануне сигнальщики их постирали, высушили, только почему-то не успели разложить в рундуке по ячейкам. От такого беспорядка Непрядов тихо рассвирепел. Он вернулся в кают-компанию, где Тынов, сидя за столом, приводил в порядок навигационные журналы.