Баранов Юрий. Обитель подводных мореходов

   Егор сосредоточился, прочь отогнал сомнения и начал править на корабле штурманскую службу, как это столетиями делали до него и как во все года делать станут флотские навигаторы. Забравшись в тесную выгородку, Непрядов принялся разбираться в своём хозяйстве. Не потребовалось много времени, чтобы перетряхнуть содержимое выдвижных ящичков стола и маленького сейфа, привинченного к палубе у переборки. Штурманский инструмент, справочники, таблицы, лоции - всё оказалось на своих местах. Видно предшественник, штурмавивший здесь до Егора, хорошо знал и любил своё дело.
   Пока не нашлось повода придраться и к подчинённым: каждый из них, судя по всему, неплохо справлялся со своими обязанностями даже в отсутствие командира БЧ. Гирокомпас ещё загодя был запущен и приведён в меридиан. Эхолоты исправно отщёлкивали глубину под килем, и рули послушно перекладывались в пределах заданных секторов.
   Ощущение того самого постороннего взгляда, каким тяготился Егор, немного поубавилось, хотя и не исчезло совсем. Но он всё больше успокаивался, с головой уходя в работу. В штурманских обязанностях, как казалось, не было ничего такого, с чем бы невозможно справиться, чего нельзя хотя бы со временем постичь. Непрядов чувствовал к себе доброе доверие, и поэтому также хотелось всем отплатить ответным добром.
   Командир представлялся на корабле, конечно же, самым занятым человеком. И всё же он выкроил несколько свободных минут, чтобы лично объяснить Егору обстановку. Предстояло скрытно привести лодку в заданный квадрат и произвести поиск "неприятельского" транспорта, чтобы затем атаковать его практическими торпедами. Роль этого транспорта, как выяснилось, брала на себя плавбаза. Она вышла в море в сопровождении торпедолова на несколько часов раньше.
   Внимание Непрядову уделил и торпедист лейтенант Стригалов. Невысокого роста, худенький, он с крайне озабоченным, независимым видом прошмыгнул пару раз мимо штурманской выгородки, подчёркнуто не замечая Егора. Наконец, на третьем "галсе" остановился около выгородки и, как бы впервые заметив Егора, удивлённо спросил:
   - Так это ты и есть наш новый штурманец?
   - Я и есть, - подтвердил Егор бесстрастным голосом делового человека, которому недосуг болтать.
   - Нелегко тебе, дружище, придётся, - предупредил торпедист. - Ты уж не подкачай: стрельба зачётная.
   - Не подкачаю.
   - А вообще-то, я тебе не завидую, - не унимался Стригалов. - Зачёты на допуск придётся сдавать в темпе бодрого галопа. Кэп шибко не любит, когда с этим делом затягивают - поверь моему опыту.
   - Поверю, поверю, - буркнул Егор, затачивая карандаш. Покровительственный тон "торпедёра" был явно ему не по душе, и он спросил:
   - Сам-то давно на лодке?
   - Почти год.
   - Тоже мне, мореман! Вот с этого и начинал бы, - ухмыльнулся Непрядов. - Можешь со мной запросто, - и протянул руку, - Егор.
   - Толя, - ответил Стригалов слегка обескураженный, хотя и не теряя надежды сохранить в глазах штурмана свою торпедистскую значимость. Рукопожатие у Непрядова было до боли крепким, внушительным.
   Дали команду "По местам стоять, со швартовых сниматься". Стригалов сорвался с места, на ходу застёгивая оранжевый спасательный жилет. Егор вобрался внутрь просторной меховой куртки, предусмотрительно пожалованной боцманом, и зачастил по трапу ботинками, выбираясь на мостик. Тотчас пристроился у пеленгатора, выискивая ориентиры. Самым заметным из них оказалась кирха, высокий шпиль которой рыцарским копьём вознёсся над крышами домов. Кряжистый, усечённый конус проблескового маяка должен был открыться на мысу при выходе из бухты.
   Надвигавшийся шторм не сулил ничего хорошего. Небо всё мрачнее пошевеливало бровями мохнатых туч. Корпус и рубка залоснились от мелкого дождя-косохлёста, который временами просеивался небольшими зарядами.
   Дубко распоряжался на мостике не торопясь, основательно. Мощный голос позволял ему вполне обходиться без жестяного раструба: у всех, кто оказывался рядом с ним, порой даже уши закладывало. Егор страдальчески морщился, но помощник снисходительно улыбался, давая понять: "Ничего страшного, привыкнешь... Зато силища какая!"
   "Ему бы у моего деда в хоре петь, - всё-таки раздражённо думал Егор, цены бы ему не было..." В последнее время Егор всё чаще ловил себя на мысли, что начинает раздражаться по сущим пустякам. Он понимал, что виной всему, конечно же, оставался разрыв с Катей. Как ни старался, не мог он, да и не хотел выкинуть её из своего сердца и уж тем более - из памяти. Мысли о ней неотвязно преследовали всюду, где бы он ни находился. Эти мысли и во сне не давали ему покоя.
   И всё-таки Непрядов оставался человеком дела. Он мог заставить себя при необходимости мыслить и поступать вопреки собственной слабости. Во всяком случае, никто на мостике даже не догадывался о личных Егоровых невзгодах, тяготивших ему душу. Быть может, в его характере сухости прибавилось, ну так ведь надо было кому-то его знать прежним, чтобы сравнить с нынешним.
   Отдали швартовы. Электромоторы неслышно заработали на винт, взбаламучивая по бортам холодную, тугую воду. Лодка задним ходом начала отваливать от пирса. Берег со всеми постройками, кустами и деревьями нехотя подался в сторону, как бы с трудом отторгнув от себя собственную частицу, какой была ограждённая размахами бортов корабельная палуба.
   Посреди гавани лодка развернулась, гукнула напоследок ревуном и нацелилась острием форштевня в распадок боновых заграждений. Утробно кашлянув, заработали дизеля, подмешивая к промозглой сырости сладковатый запах солярового дыма. Егор взял первый пеленг на кирху и заученно, почти не касаясь ботинками перекладин, провалился в шахту рубочного люка. Через пару минут появилась тоненькая карандашная линия истинного курса лодки самого первого в самостоятельной штурманской жизни Егора Непрядова, за точность которого он теперь уже нёс личную ответственность.
   Сразу же за бонами дохнуло крепким ветром. Круче пошла ядрёная волна. Море начинало дышать тяжело и хрипло, будто простудившийся исполин, собиравшийся безудержным штормовым кашлем сотрясти могучую грудь. Лодку начало сильнее уваливать с борта на борт. Она будто примерялась, как ей поудобнее улечься на волне, чтобы перетерпеть начинавшуюся качку.
   Через полчаса хода мутная дымка наглухо запеленала отдалявшийся берег. Какое-то время подмигивали ещё тусклые проблески маяка, но и они вскоре исчезли. Непрядов повёл прокладку по счислению.
   Командир изредка заглядывал в его карту, но серьёзных замечаний не делал. Судя по всему, работа молодого штурмана пока что его устраивала. Но Егор понимал: главная для него проверка начнётся в момент поиска и торпедной атаки - вот когда всем станет ясно, на что он способен и стоит ли ему вообще доверять что-либо серьёзное.
   День прошёл незаметно. Непрядов не чувствовал особой усталости, потому что ещё с курсантской поры научился пересиливать качку. Она даже не влияла теперь на его аппетит, как это случалось раньше. В обед он не отказался от наваристого рассольника, съел приличную горку макарон по-флотски. А уходя из кают-компании набил карманы сухарями, по-привычке, во время шторма всегда хотелось чего-нибудь пожевать.
   Стоявшие на вахте матросы зауважали Егора, когда определили, что качка его не берёт. Без труда наладился контакт и с командиром отделения рулевых старшиной первой статьи Рустамом Бахтияровым. Стройный, приятно улыбающийся узбек с лёгким румянцем на смуглом лице сам подошёл и запросто представился. Они накоротке поговорили об отсечных делах и оба остались друг другом довольны. Рустам, судя по всему, был толковым специалистом. Сложнее оказалось с гидроакустиком Петром Хуторновым. Когда Егор заглянул в его рубку, тот блаженно дремал, сидя в кресле и прикрыв глаза ладонью. Аппаратура была включена, в динамике трещало и посвистывало.
   - Спите? - сказал Егор со сдержанной угрозой.
   - Ни в коем случае, товарищ лейтенант, - отозвался Хуторнов, не сразу отведя ладонь от продолговатого, смурого лица с узким подбородком. - Это мой особый метод поиска подводного супостата.
   - И всегда срабатывает этот ваш метод?
   - Фирма гарантирует, - и для убедительности оттопырил ладонями широкие лопухи ушей, пояснив: - Имеющий уши да услышит.
   - А имеющий глаза да увидит. Как вы думаете, во сколько же оценивается ваш почин?
   - Смотря в каком выражении,
   - Не в денежном, в дисциплинарном.
   - Тогда понятно, - с притворным вздохом признался акустик. - Если без особой фантазии, то до трёх нарядов.
   - Мало себя цените. От щедрот душевных можно и побольше.
   - А как у вас, товарищ лейтенант, с юмором?..
   - В порядке. Только на всякий случай прошу учесть: со мной такие штучки не проходят. Я на флоте с десяти лет от роду и, как "осаживать" кнехты кувалдой, знаю.
   - Тогда сработаемся, товарищ лейтенант.
   - Срабатываются на гражданке, а на флоте просто понимают друг друга.
   - Тогда как же насчёт нарядов?
   - Пока примите их как юмор. И начнём, как говорится, с чистого листа. Прежние ваши "грехи" я никогда вам не вспомню, если вы только не наделаете новых, - и протянул матросу руку. Тот пожал её, как показалось, не только с хитрецой в глазах, но и с некоторым смущением, оттого что лейтенант "раскусил" его, столь необычно отреагировав на подначку.
   Егор успел убедиться, что Хуторнов в команде далеко не подарочек, как и предупреждал его об этом помощник, когда характеризовал Егоровых подчинённых. По словам Теняева, акустик нарядам вне очереди счёт потерял, сидел даже на "губе", но только едва ли во всей бригаде можно было сыскать более толкового специалиста, настоящего мастера в своём деле.
   - Цены б Хуторнову не было, - говорил помощник,- если бы не его характер с претензией на исключительность.
   Но Егор попытался убедить себя, что и не таких видывал за годы собственной флотской службы. Ему ли отступать: характер на характер, чья возьмёт. Всё ж не салага он, Егор Непрядов, сын военного моряка и рыбацкий внук, если взять по материнской линии. Так вот запросто на испуг не возьмёшь, пузыри в луже пускать не заставишь!..
   К вечеру лодка прибыла в район, где предполагалась встреча с "противником". Откуда и когда именно появится плавбаза и следовавший за ней торпедолов, не знал даже командир. Можно было лишь гадать о времени этой встречи и возможных курсах, которыми корабль-цель могла пересекать намеченный квадрат.
   В сумерках волны стали ещё тяжелей и круче. Ни о какой атаке в штормовой обстановке и помышлять было нельзя. Дубко принял решение уйти на глубину, избрав единственно разумный в таком случае вариант долгого подводного ожидания.
   Стихли дизеля, перестав засасывать воздух через шахту верхнего рубочного люка. Всем надоевший сквозняк в центральном отсеке прекратился. Какое-то время лодка лежала в дрейфе, послушно раскачиваясь бортами на волне. Порой через незадраенный люк холодным душем ниспадали тяжёлые брызги. Верхняя вахта спустилась в центральный, но командир зачем-то всё ещё оставался на мостике - то ли о чём-то размышлял, то ли курил в рукав напоследок...
   Наконец глухой стук задраиваемой крышки рубочного люка явил в Егоровой душе ощущение замкнутости от внешнего мира, ещё большей отсечной стеснённости - то самое состояние, которое дед называл "затворничеством в обители подводных мореходов". И в самом деле, в подводной жизни что-то есть от монашества с его добровольным воздержанием и аскетизмом. Начинается иная жизнь, щедрая на тревоги подводного бытия и предельно скупая на обыкновенные земные радости. Будто разом отсекло прежние заботы и волнения, которые совсем ещё недавно казались на берегу неотложными и значительными, занимавшими все Егоровы мысли. Это было нечто вроде собственной самогерметизации, когда человеческий мозг, вбирая в себя всю сумму личных желаний, страстей и возможностей, начинает выдавать лишь единственно разумные импульсы поведения и мыслей. В такие мгновенья наивысшей собранности Непрядов с особой отчётливостью понимал, почему человеческий разум способен противостоять глубине сильнее металла прочного корпуса. Прочность каждого загерметизированного отсека стократ множилась на прочность людей, шедших вмести с ним на погружение. В этом была истина постигаемой им глубины.
   Лодка никак не могла расстаться с цепко державшими её волнами. Боцман старательно перекладывал рули, но стрелка глубиномера упорно держалась на нуле. Чертыхнувшись, Дубко приказал механику Симакову дать ход электромоторами. Звякнули машинные телеграфы, и моторы неслышно заработали на винт, загоняя лодку под волны. Перестав упорствовать, дрогнула и поползла по кругу стрелка глубиномера.
   Непрядов сделал запись о погружении в ходовом журнале и повёл отсчёт подводным милям. Погружение продолжалось. Где-то на тридцати метрах глубины качка прекратилась, и люди, перестав испытывать её тошнотворный гнёт, облегчённо вздохнули, оживились.
   На рабочей глубине корабль удифферентовали, приведя его в послушное рулям состояние. И потянулись долгие часы поиска и ожидания, надежды на встречу с кораблём-целью и, наконец, на удачную торпедную атаку, венчающую все штормовые мытарства экипажа.
   После вечернего чая Христофор Петрович отправил Непрядова отдыхать. Егор начал устраиваться во втором отсеке на кожаном диване, как только вестовой прибрал стол, за которым чаевничали офицеры. Он лёг поверх одеяла, не раздеваясь, набросив на ноги тяжёлую меховую куртку, ещё не просохшую, пахнущую кислятиной.
   Заснул Непрядов не сразу. Перегруженный впечатлениями прожитого дня, он перебирал в памяти события и всё больше приятно убеждался, что с назначением на "малютку" ему всё-таки повезло. Не таким уж нелюдимым и мрачным оказался командир лодки, этот "рыжий тролль", каким он представился поначалу. Помощник и того лучше: интеллигентный, доброжелательный, спокойный, совсем не похожий на бытовавший стереотип, согласно которому в этой должности непременно теряешь на лодке друзей. Что же касается торпедиста, любившего напустить тумана для пущей важности, так и с ним вполне ужиться можно, тем более что оба они в экипаже, как лейтенанты, на равных. Оставался ещё механик Дима Симаков, с которым Егору пока что не удалось по службе сойтись. Выглядел он предельно занятым и серьёзным, каким и полагается быть человеку, обременённому сложным электромеханическим хозяйством.
   Сложилось кое-какое представление и о подчиненных моряках. "В общем-то, - решил Егор, - все ребята как ребята, не хуже и не лучше других - на первую прикидку. Даже Хуторнов, будто тугая форточка - хоть с трудом, но всё же открывается". Теперь же Непрядова больше всего интересовало совсем другое: каким он сам предстал в глазах экипажа... Егор припомнил едва ли не каждое сказанное им слово, заново повторил в мыслях почти каждый сделанный им шаг и всё-таки не смог остаться довольным собой. Что-то можно было бы сказать иначе, более продуманно, да и поступить по-другому, чуточку вернее и лучше.
   В голове неотвязно прокручивались варианты предстоящей торпедной атаки. Исход её должен был окончательно всё поставить на свои места. Пока же во всём, что он переживал в себе, чувствовалась какая-то незавершённость. И оттого пристальней чувствовался чей-то взгляд, нацеленный на Егора даже в полумраке ночного освещения.
   Уже засыпая, в какое то мгновенье подумалось об Укромовке... Хорошо, что она всегда есть, была и будет. Что-то сейчас поделывает дед, где-то Катя... Промелькнуло с фотографической ясностью бесконечно дорогое, милое лицо, и с именем её намаявшийся за день Егор незаметно заснул.
   Транспорт объявился на горизонте около семи часов утра, когда над морем только ещё занимался слабый рассвет. Ветер поутих, волна присмирела. Но гидрология - хуже не придумаешь. Шторм, будто в стиральном барабане, перемешал огромную массу воды. На экране гидролокатара вместо чётких всплесков - сплошные засветки, в наушниках сильный треск. И непонятно, каким чудом ушастому Хуторнову удаётся из всей этой какофонии извлекать пеленга. Непрядов старательно наносил ах на карту, сидя за столиком в своём закутке. Лодка тем временен полным ходом шла наперерез плавбазе, стараясь занять выгодную позицию для залпа.
   - Товарищ командир, пеленг не прослушивается, - вдруг сказал Хуторнов, высунув из рубки узколобую, стриженную ёжиком голову.
   - Искать, - глухо бросил командир и вдавился в штурманскую выгородку.
   Егор потеснился, уступая место Христофору Петровичу у карты.
   - Какие соображения, штурман? - спросил Дубко, не отрывая взгляда от прочерченных Непрядовым ломаных курсовых линий.
   - Цель отвернула вправо, - не задумываясь, выдал Егор.
   - А может, ход застопорили? - предположил Дубко. Немного подумав, командир отдал команду всплывать под перескоп.
   Симаков надавил на кнопку привода. Густо смазанная тавотом труба со змеиным шипением скользнула через отверстие в подволоке наружу. Из шахты всплыла тумба перископа.
   Откинув рукоятки, могучий Дубко обхватил тумбу и прильнул глазом к окуляру. Он медленно задвигался, затанцевал, с трудом поворачивая свою неподатливую партнёршу.
   Свет в центральном посту погасили, чтобы лучше можно было различить в перископ линию горизонта. В отсеке полумрак и тишина. Лишь высвечивала разноцветными глазками сигнализация клапанов, да тихо жужжали датчики гирокомпаса.
   Казалось, люди в центральном дышать перестали, чтобы ненароком не помешать Дубко накоротке объясниться с "противником". По тому, как усмехался он, скривив уголки губ, все догадывалисъ, что замысел командира плавбазы разгадан.
   - Пеленг две сотни десять! - твёрдо произнёс Христофор Петрович, отваливаясь от перископа. - Акустик, слушать в этом секторе. Боцман, погружаемся на глубину!
   "Вот она цель, всё-таки замерла, ждёт, - думал Непрядов, работая с маневровым планшетом. Картина торпедной атаки всё больше становилась ясной. Прошло совсем немного времени, и Хуторнов радостно воскликнул:
   - Есть цель!
   На полную мощь электронных лёгких задышал торпедный автомат стрельбы. В его утробе сердито заворчали датчики, переваривая вводимую цифирь, жадными глазками заморгали контрольные лампочки. Насытившись пеленгами, автомат выдал, наконец, исходные данные для стрельбы.
   Дубко было жарко. Пот градом лил с его широкого лица. Он то и дело отирался платком и облизывал пересохшие губы. Видимо, ему смертельно хотелось пить.
   - Товсь! - подал он с облегчением давно сидевшую на языке команду. Бросил последний взгляд на показания приборов. Курс, глубина, дифферент, согласовка углов на торпедах - вроде всё в норме. И неистово рявкнул по переговорной трубе в первый отсек:
   - Пли!
   Дрогнула субмарина всем своим существом, выбрасывая из чрева первую торпеду. Как бы снова поднатужившись, выдавила с муками роженицы и вторую.
   - Торпеды вышли! - доложил Стригалов из своего отсека торжественно и грозно, будто с подмостков сцены возвестив о свершившемся великом действе.
   Началось послезалповое маневрирование. Лодка металась из стороны в сторону, проваливалась на глубину и снова подвсплывала, стараясь уйти от "погони".
   Только на этот раз гоняться за ней было некому.
   - Вот так всякий раз, - ворчал Дубко. - Играем в войну, а не учимся воевать. Всё топливо, да моторесурсы экономим - пока жареный петух не клюнет...
   Тихоходная плавбаза считалась условно потопленной, а торпедолов занялся поиском всплывших торпед. Но так уж в подплаве повелось: после атаки непременно следовало хотя бы условно "поиграть со смертью в прятки", чтобы, как в настоящем бою, насчёт противника не было бы никаких иллюзий. Ты ему торпеду под брюхо, а он тебе - глубинную бомбу на голову. Дурных, да слабых в море не ищи и на "везуху" не слишком-то надейся. Чья убеждённость и вера крепче, у кого больше терпения и выдержки, а к тому же и с юмором всё в порядке - у того меньше всего шансов нарушить извечное равенство, когда количество погружений перестаёт быть равным числу всплытий и полагающегося на берегу жареного поросёнка едят за тебя другие. Это и есть подводная судьба, - для каждого глубоко личная и на весь экипаж одна.
   Но оттого-то и недоволен был Дубко, что слишком много, на его взгляд, на учениях в море появлялось условностей. Егор потом не раз мог убедиться, как воевал командир со штабными, отстаивая свою точку зрения на право действовать в условиях, максимально приближённых к боевым. Вроде бы все с ним соглашались, но когда дело доходило до конкретного обеспечения, то находилось множество причин, по которым ему частенько не могли выделить ни одного быстроходного противолодочного корабля. Срабатывала какая-то скрытая бюрократическая машина, с которой Христофор Петрович не уставал бороться, наживая себе недругов. В штабе многие считали его неудобным командиром.
   Продув балласт, лодка пошла на всплытие. На перископной глубине начало слегка покачивать. Судя по всему, шторм окончательно выдыхался и постепенно "исходил на нет" мёртвой зыбью. Отдраили верхний рубочный люк. В центральном засквозило промозглой сыростью. Поеживаясь, Непрядов снова надел меховой альпак. Поднявшись на мостик, он выглянул за обвес рубки. Серая громада плавбазы застыла на воде в полумиле от дрейфовавшей лодки. Оба корабля переговаривались семафором. Сигнальщик, сидевший в кармане ограждения, будто кенгурёнок в сумке матери, изредка щёлкал затвором прожектора, принимая передававшийся ему текст. Христофор Петрович восседал рядом с ним на рубке и терпеливо ждал, покуривая в рукав.
   - Ну как, попали? - не утерпев, полюбопытствовал Егор.
   - Должны попасть, - убеждённо сказал помощник. - Иначе не стоило испарять электролит и жечь солярку.
   - А вообще заметь, - вмешался Стригалов, - торпеда дура - отчёт молодец. Главное в нашем деле - это канцелярия. Если документация в полном порядке, то врагу в небесах, на земле и на море - крышка.
   - Отчётами воевать не годится, - возразил командир, покосившись на разговорчивого минёра. - Торпеду к делу не подошьёшь, коль скоро ей взрываться под днищем положено.
   - Есть попадание, товарищ командир, - доложил сигнальщик, еле сдерживая ликование. - Сразу двумя торпедами по корме. Комбриг просит передать личному составу благодарность.
   На твёрдом, широкоскулом лице командира ничего не отразилось. Докурив сигарету, он швырнул окурок за борт и лишь после этого потянулся к микрофону корабельной трансляции.
   На мостике было слышно, как бурно возликовал центральный. Приглушённое "ура" взрывной волной покатилось по отсекам. Непрядова так и распирало от волнения и радости, захлестнувшей экипаж. Но он всё же позволил себе лишь скупо улыбнуться, невольно подражая этому предельно сдержанному "рыжему троллю".
   Уже в следующую минуту Дубко повысил голос, как бы прекращая не утихавшее веселье и требуя сдержанности:
   - Сигнальщик! Запросите торпедолов, не нужна ли наша помощь?
   Снова защёлкал затвор прожектора, процеживая сигналы морзянки через щели створок. Выждав, пока торпедолов ответит, сигнальщик доложил, что обе торпеды "заарканены" и взяты на борт.
   Через полчаса получили "добро" на возвращение в базу. Лодка описала циркуляцию и легла на обратный курс. Сильнее взревели дизеля. Будто подстёгнутые, они понесли корабль во всю мощь содержавшихся в них лошадиных сил. По-ямщицки удало и весело засвистал в ушах крепкий ветер, а за кормой широким трактом потянулась следовая полоса. Пошли разматываться от винта мили-вёрсты, приближая встречу с берегом.
   Постоянным курсом шли несколько часов. Над морем завечерело. Ненадолго проглянуло солнце. Придавленное тяжёлой тучей, оно неласково высвечивало, словно воспалённый стариковский глаз под нахмуренной бровью. Стылая вода багровела, щетинилась.
   Непрядов возился на мостике с секстаном, собираясь определиться по солнцу. Не успел взять и одной высоты, как светило спряталось. Как бы поддразнивая, оно ещё раз моргнуло терпеливо ждавшему Егору и больше не появлялось. Тогда он сплюнул, - не по-настоящему, что явилось бы верхом морской серости, а в сердцах, чтобы утолить свою досаду.
   - Штурман, подмени минут на десять, пока чай попью, - попросил Стригалов, сидевший на откидной банке по левому борту. - Кэп дал добро.
   Непрядов кивнул и взгромоздился на освободившееся место вахтенного офицера. Егору даже льстило, что командирское доверие к нему оказывалось столь бесконечно щедрым. Конечно же, за это ничтожно малое время на мостике не слишком-то раскомандуешься: обстановка спокойная, курс - прежний. И всё же самостоятельно править вахту было приятно. Явилось ощущение собственного всемогущества над кораблём, когда каждое произнесённое в микрофон слово приобретало для всего экипажа силу закона. Он принимал поступавшие с боевых постов доклады и отвечал на них, как полагается, коротко и строго, в то время как всё в нём ликовало от избытка радости за собственный успех. Теперь уже просто немыслимым казалось начинать службу в каком-то ином месте и тем более на другом корабле. Ведь неизвестно ещё, как бы там пошли дела, тогда как в экипаже Дубко просто по-человечески повезло.
   - Товарищ лейтенант, - доложил сигнальщик, показывая куда-то за борт рукой, - плавающий предмет, справа - курсовой тридцать, дистанция десять кабельтовых.
   - Классифицировать цель, - приказал Егор, вглядываясь в море по направлению вытянутой руки сигнальщика.
   Матрос долго крутил диоптрами бинокля, щурился.