Баранов Юрий. Обитель подводных мореходов

   - А мне наша Рига часто снится, - сказала она, нарочно замедляя шаг и тем самым придерживая Егора. - Неповторимый Межа-парк, наш дом под высокими соснами. И такой милый, такой тёплый снег... - потом вдруг предложила, заглядывая Егору в глаза. - Знаешь, а давай на Новый год соберёмся у нас. Как прошлый раз, помнишь?..
   Непрядов заколебался, не зная, что на это сказать.
   - Ну же, Егор! - настойчиво потормошила она его за рукав. - Решайся.
   - У вас ремонт, - вспомнил он. - Удобно ли стеснять?
   - Какой там ремонт! - удивилась она. - Да мы летом его сделали.
   - Твой супруг, по-моему, будет не в восторге...
   - Да ты что! Эдька только будет рад. И потом, я так хочу, - она тут же принялась мечтать. - Достанем ёлку под потолок. Регина Обрезкова испечёт свой фирменный пирог - мы уже об этом с ней говорили. И соберёмся все свои, рижане. Наших наберётся человек десять.
   - Надо бы с ребятами потолковать, - всё ещё колебался Егор. - А вообще, доживём до Нового года, там и видно будет.
   На этом и порешили. Сойдя с мостков, Лерочка ступила на протоптанную в снегу дорожку, тянувшуюся к её дому, а Егор направился дальше, куда ему указали. Вскоре он добрался до своего нового жилья. Дом как дом - не лучше и не хуже других, из печной трубы валил густой дым, и светились узкие оконца.
   На первый случай Непрядов не предполагал здесь долго задерживаться. Хотелось лишь посмотреть и прикинуть в уме, как лучше здесь обустроиться. Ведь не в голые же стены войдёт его Катя, как только приедет сюда хотя бы на недельку или даже всего на день. Его комната, как порешил, должна по всем статьям походить на нормальное благоустроенное жильё вполне солидного семейного человека.
   На крыльце Егор столкнулся со своим соседом - боцманом с его же лодки мичманом Исидором Кондратьевичем Охрипенко. Тот с почтением откозырял, услужливо пропуская корабельное начальство вперёд себя.
   - Вы уж, товаришо капытан-лейтенант, давайте запросто и без стеснений, - предложил он, по-украински мягко произнося слова. - Шо там по хозяйству надо - вы прямо ко мне, бо к моей жинке Оксане Филипповне.
   - Так и сделаем, Исидор Кондратьевич, - пообещал Егор, благодарно зажмурившись, как бы в знак своего особого расположения к боцману.
   Отворив дверь, Непрядов шагнул через порог и, удивлённый, остановился. В небольшой, чисто прибранной и обставленной простенькой мебелью комнате за накрытым столом сидели, как ни в чём не бывало, Вадим Колбенев и Кузя со своей Региной Яновной. Тотчас все они зашумели и захохотали, угощая своей выдумкой.
   - Не ожидал? - с довольным видом вопросил Обрезков, как только всплеск восторга и радости поутих.
   - Нет слов, ребятишки! - только и мог сказать Егор, стягивая с себя шинель и вешая её в простенке за печкой на вешалку. Он по старой памяти запросто расцеловался с Региной, которая помогала ему раздеться. Потом деловито оглядел комнату. Всё прибрано, со вкусом расставлено по своим местам и овеяно теплом домашнего уюта. Именно таким он и видел в мечтах свой первый семейный очаг. У стенки добротная деревянная кровать, заправленная новеньким ватным одеялом, на окошке вышитые затейливым латышским орнаментом занавески, под ногами пёстрый половичок, создававший, по здешним понятиям, иллюзию полного семейного благополучия.
   - То-то, - самодовольно напыжился Кузьма, уловив на лице Непрядова растроганное выражение. - Не имей двухсот рублей, а имей двух корешей. Это мы всё запросто.
   - Не хвастай, - осадил его Вадим. - Это уж надо Регину Яновну благодарить. Она здесь во всём первая скрипка.
   - Не игнорируй, замполит, - Кузя погрозил кулаком. - А кто печку побелил, кто целых три кошёлки угля приволок! Ты, что ли?
   - От скромности этот бывший юноша никогда не умрёт, - Колбенев поморщился, отмахиваясь от расхваставшегося дружка.
   - Эх, братишки, да что бы я тут без вас, - с душевностью признался Егор, подсаживаясь к столу. - Чем, отцы, будете угощать?
   Распоряжавшаяся за хозяйку Регина Яновна сдернула со стола салфетку, под которой оказался подрумяненный пирог. Она ловко разрезала его ножом и положила всем на тарелки по большому куску.
   - А теперь, корешочки, - Кузьма энергично потёр ладонями, изображая на хитроватом лице верх блаженства, - по такому случаю не грех и причаститься под "кровавую Маргариту", - достав откуда-то из под кровати заранее припасённую бутылку, он плеснул в стаканы спирт, а потом из вскрытой консервной банки добавил томатного сока. При этом ехидно покосился на Вадима:
   - Товарищ замполит, вы не возражаете?
   Колбенев неопределённо качнул головой, что могло означать: "разве что по такому поводу..."
   И снова меж дружками-приятелями потекла задушевная беседа на излюбленную тему. Вспомнили курсантские годы, перебрали в памяти старых знакомых. Егор с Вадимом так увлеклись разговором, что не заметили, как Обрезков начал хмелеть. Регина пыталась отобрать у него стакан, но он сердито оттолкнул её руку. Вскочив из-за стола, Регина выбежала за дверь.
   - Кузьма! - Колбенев хлобыстнул по столу ладонью. - Ты что себе позволяешь?!
   - Не надо меня воспитывать, - огрызнулся он. - Я сам, если хочешь, кого угодно перевоспитаю.
   Непрядов вырвал у Кузьмы бутылку и приказал:
   - Марш за дверь! Не видишь, что жена вышла на улицу раздетая?
   - А ну её... - отмахнулся Кузьма, но тем не менее всё же поднялся из-за стола.
   Оставшись вдвоём, Егор и Вадим покачали головами, повздыхали, осуждая зарвавшегося Кузьму.
   - Неладное у них что-то происходит, - вымолвил Вадим, как бы следуя тяготившим его мыслям. - И дело здесь не только в том, что Кузьма начал "керогазить".
   - Может, в штурманах засиделся, перспективы не видит? - предположил Егор. - Вот отсюда и хочет на ком-то разрядиться. Но кто ближе, если не собственная жена - ей первой и достаётся.
   - Уж под каким углом на это дело глянуть в перископ! В одном убеждён: без крепкой семьи не может быть нормальной службы. А получается, семейная обшивка у Кузьмы по всем швам трещит...
   - Не паникуй, замполит. Ничего же ещё не произошло.
   - Не паникую, а семафорю, пока ещё не поздно.
   Непрядов понимал, что Вадим конечно же прав. Им обоим Кузьма с Региной не были чужими людьми, судьба которых могла бы не слишком волновать. Вся их жизнь представлялась чем-то вроде испечённого Региной пирога: отрежь кусок и сразу же пропадёт ощущение чего-то нерасторжимо целостного, имеющего всеродство в своей первозданной выпечке. "А впрочем, - рассудил Егор, - на то и пирог, чтобы его резать и есть - только не в одиночку..."
   Вадим встал и начал прощаться. Он торопился на плавбазу, чтобы по привычке наведаться перед вечерней поверкой к морякам в кубрик.
   Проводив дружка, Непрядов прибрал стол, помыл посуду, которой Регина поделилась. "А всё-таки душевная она баба, - запросто подумалось о Регине Яновне. - Хоть и не блещет красотой, как Лерочка, но Кузьме-лопуху здорово с ней повезло. Лерочка, та уж, верно, своего Чижевского по стойке "смирно" держит. А этот пижон кривоногий ещё кочевряжится..."
   Подкинув в печку пару совков угля, Непрядов погасил свет и лёг в постель. Но спать не хотелось. За окном бесилась метель, а в комнате сухо, тепло и уютно. Он глядел на плясавшие по потолку отсветы огня и прислушивался к вою ветра. Мысли, растворяясь в путанице неясных видений, блуждали где-то далеко и неподвластно ему. Егор не понимал уже: спал он или же грезил наяву... В комнату входил дед, - гривастый, бородатый, в чёрной рясе и с наперсным крестом на цепи. Он махал руками, отгоняя невесть откуда налетевших и роившихся над головой внука пчёл. Потом Катя откуда-то с небес бесконечно падала, сорвавшись с трапеции. И Егор чувствовал, как у него холодело сердце от собственного бессилия хоть как-то помочь любимой...
   Но вот разверзлись волны Чёрного моря, и всплыл обвитый тиной и обросший ракушками "морской охотник". Пристёгнутый ремнями к пулемёту, будто живой, стоял на вечной вахте коренастый моряк в изодранной тельняшке. Он глядел на сына из небытия, собираясь что-то сказать, не то спросить о чём-то важном, отчего зависела вся Егорова жизнь. Егор жаждал отцовских слов и... не находил их. А возможно, ещё не пришло для них время...
   Проснулся Егор от холода. Протерев глаза, догадался, что Арктику разом всё равно не отопить - забыл на ночь закрыть печную задвижку на трубе и тепло из комнаты быстро улетучилось. Поневоле пришлось заторопиться на плавбазу, где на обогрев кают и кубриков свежего пара не жалели.
   30
   Тяжесть старпомовских забот обрушилась на Егора, словно мешок на плечи грузчика. Но если грузчик парень крепкий, он в таком случае лишь присядет, крякнет и непременно потащит свою поклажу, чего бы это ему ни стоило. Так Непрядов и поступил. На новом месте он не растерялся и не обмяк. Немного приглядевшись и пообвыкнув, повёл себя так, что все в экипаже тотчас почувствовали его твёрдую хватку.
   Начал с того, что на одном из собраний офицерского состава лодки перечислил все мелкие огрехи, к которым в экипаже давно привыкли и не считали таким уж превеликим злом, чтобы всерьёз им обеспокоиться. На свежий взгляд он подметил, что рулевые ходят в грязных робах, в то время как мотористы и трюмные выглядят куда чище. Штурман старший лейтенант Тынов оскорблённо покраснел, восприняв это замечание едва ли не за пощёчину. Механику выговорил за то, что питьевая вода на лодке была с привкусом верный признак того, что трюмные долго не чистили автоклав от накипи. Досталось минёру и даже корабельному доктору.
   Командир помрачнел, верно и сам в чём-то уязвлённый, но принял всё же сторону Непрядова. За всё время, пока Егор обстоятельно говорил о состоянии дел на лодке, какими они ему представлялись, капитан второго ранга Крапивин бросал колючие взгляды то на одного, то на другого из офицеров, о ком заходила речь. Вадим Колбенев, как бы в знак своего полного согласия, кивал головой и таинственно улыбался.
   Лишь Чижевский держался так, будто не соглашался ни с одним Егоровым словом. Он то с ехидцей косился на Непрядова, то вдруг, склоняясь к механику, начинал нашёптывать ему на ухо. Однако в присутствии командира вслух предпочитал не высказываться. Всем и без того было яснее ясного, что подмеченные Егором недостатки лежали на совести Чижевского, исполнявшего несколько месяцев кряду старпомовские обязанности.
   Почин тем не менее был сделан. Командир утвердил составленный план работ, и весь экипаж нацелился на исправление собственных огрехов.
   Их лодка находилась под вымпелом. Несмотря на сложную ледовую обстановку, усилившиеся морозы и штормовые ветры, выходы в море не отменялись. Экипаж отрабатывал боевые задачи, - взаимодействовал, как водится, с надводными кораблями и с морской авиацией. У Непрядова отпала теперь причина жаловаться на малый радиус действия субмарины и на ограниченность тактических задач. Собственными глазами он видел, какие большие силы разворачивались на всём протяжении северо-западной кромки родной земли. Флот наливался упругими мышцами современных, быстроходных и мощных кораблей. Ему день ото дня становилось всё более тесно в гаванях и на рейдах. Всё чаще красные вымпелы реяли на просторах мирового океана, стесняя оперативные перемещения натовских армад.
   Очередной выход в море крапивинской лодки назначили на воскресенье. Нельзя сказать, чтобы все были от этого в восторге. Но со штабом, как известно, спорить не приходится. Лодку в экстренном порядке начали готовить к походу и погружению.
   В отсутствие командира Непрядов ощущал себя на корабле полноправным хозяином. Сидя в центральном у переговорной трубы, он принимал доклады из отсеков и внимательно прислушивался к тому, как постепенно приходил в движение, оживал могучий организм субмарины. По звукам Егор безошибочно определял, что происходит в каждом из семи отсеков. С глухим гидравлическим придыхом в носу откидывались горизонтальные рули, а в корме с надсадным воем леспромхозовской бензопилы завыла циркуляционная помпа осушения. Ритмично заработал бортовой генератор, и тотчас померк в плафонах свет электрики отключились от берегового распредщита. Затем, усилиями трюмных, прекратилась подача на борт берегового пара и воды. Как созревший плод в материнском чреве, лодка перестала питаться родительскими соками плавбазы, постепенно переходя на собственный, автономный режим жизнедеятельности.
   Как только все приготовления были закончены, Егор заглянул в свою каюту. Поспешая, напялил на себя привычную для северных широт одежду: теплый свитер, ватные штаны, валенки. В меховое кожаное пальто облачился уже на ходовом мостике - без него сподручнее было протиснуться через узкую горловину рубочного люка. Лодка чуть ходила на швартовых у борта плавбазы, натужно поскрипывали кранцы. И казалось, что это ласковый котёнок с негромким писком трётся о ногу своей хозяйки. Сильные прожекторы высвечивали стылую крутизну палубы и выстроившихся на ней матросов швартовой команды. На корме, где распоряжался минёр Давид Имедашвили, чувствовалось лёгкое оживление - с этим элегантным, подтянутым грузином всем было всегда весело и просто. Зато на носу матросы стояли, не шелохнувшись, едва не по стойке "смирно" - там распоряжался Чижевский, не терпевший на швартовке никакой "травли".
   Поверх ограждения рубки, у пеленгатора, копошился штурман Тынов крупноголовый, плечистый, с большими, покрасневшими на морозе руками, напоминавшими клешни варёного рака. Штурман даже в лютый мороз каким-то чудом умудрялся обходиться без рукавиц.
   - А, твою... - высказался он вслух по поводу пеленгатора, в медном котелке которого что-то не ладилось.
   - Вы что? - строго спросил Непрядов.
   - Да вот, понимаешь, - с раздражением ответил Тынов, - подсветка опять барахлит.
   - Раньше надо было побеспокоиться.
   - Да наладим как-нибудь. Нам не впервой "от буя до буя не видеть ни..."
   - Выбирайте выражения, старший лейтенант, - резко, с раздражением оборвал его Непрядов.
   - Что тут особенного? - удивился Тынов.
   - Вам понятно? - настаивал Непрядов.
   - Понятно, - с неохотой согласился штурман.
   - Сомневаюсь, - вмешался появившийся на мостике замполит. - Какой раз обещаете, Савелий Миронович, не сквернословить.
   - А вы что же, товарищ капитан-лейтенант, - хотите, чтоб я и обещать перестал?
   - Неужели не стыдно, Тынов? - продолжал Колбенев. - На вас теперь не только соседи - собственная жена жалуется.
   - Выскакивает как-то из меня, - оправдывался штурман. - Вот хоть язык режь.
   - У вас ребёнок совсем взрослый, - совестил замполит. - А это уже серьёзно.
   - Да не буду, не буду... - с досадой отвечал штурман, захлопывая на пеленгаторе герметичный колпак. - Вы бы с меня за каждый матерок по рублю, что ли, брали...
   - По миру пойдёте, - предупредил Колбенев, спускаясь в люк.
   Штурман спрыгнул с надстройки в ограждение рубки. Пошарив по карманам, достал сигареты, закурил, сложив ладони пещеркой.
   - А как у вас на Балтике, Егор Степаныч, неужели без матерка даже на швартовке?
   - Всё дело в привычке, Савелий Миронович, а появилась она с той изначальной минуты, как на лодку пришёл. У нас первый командир был человеком большой морской культуры. Вот с него и повелось.
   - А мой "батя" всегда такие трели выдавал, - штурман вожделенно зажмурился, - просто заслушаться было можно.
   - Суть в традициях, - сказал Егор, - а их делают люди. Причём, штурмана всегда были на флотах Российских носителями высочайшей интеллигентности. Ругались, в основном, боцмана - так ведь у них образование было как у попугая в клетке: выдавали, что слышали... Вообще-то, за мат и на Балтике, случается, наказывают.
   - Вот и наш кэп меня "прихватил", - пожаловался Тынов. - Грозился фитиль на всю катушку размотать - суток на пять.
   - И правильно сделает, если на губу посадит. Он ведь не замполит, уговаривать не станет.
   - Ну и порядочки на флотах пошли, - пробубнил штурман, - душу не отведёшь. Так и заскучать можно.
   Командир прибыл на лодку вместе с комбригом. Дубко шёл в море проверяющим. Без промедленья отвалили от борта плавбазы. Тесня бортами густую прибрежную шугу, лодка под электромоторами двинулась к выходу из губы. Шли медленно, почти крадучись. Луч бортового прожектора непрерывно шарил перед форштевнем по чёрной воде - будто слепец простукивал палочкой дорогу. Припорошенные снегом скалы дыбились по бортам совсем рядом.
   Как только выбрались на простор залива, заработали на винт дизеля. Пошла небольшая волна, и лодка начала вспарывать её носом. На ветру покрепчал мороз.
   Под обвесом лодки было тесновато и сумрачно. Осколком луны высвечивал репитер гирокомпаса и вспыхивали марсианскими глазками огоньки сигарет. Крапивин о чём-то еле слышно переговаривался с комбригом. По обрывкам фраз Егор догадывался, что речь шла о предстоящей постановке учебных мин. Он размышлял о том же самом, сидя по правому борту на банке. Эти мины было нужно незаметно сбросить при выходе из фьорда, воспрепятствовав тем самым движению транспортов "противника". Но прежде надлежало незаметно прибыть в район постановки, перехитрив корабли поисково-ударной группы. А уже после того, как выброшенные из торпедных аппаратов мины станут на якорь, предполагалось так же скрытно уйти. За все годы службы Егору ни разу не приходилось этим заниматься, и потому он немного волновался: всегда трудно что-либо делать в первый раз и уж тем более на Северах, где океан ошибок не прощает. На Балтике всё казалось проще, ближе, роднее. А Северный Ледовитый жил по своим законам. Он тебе то друг, то враг - пойди, угадай, с какой ноги он сегодня встал...
   Союзницей крапивинского экипажа оставалась непроглядная темень. Она поглощала лодку по мере того, как иссякали постепенно меркнувшие проблески маяка. Когда небо не отличишь от воды, а воду от неба, ощущение пространства и времени неизбежно уходит из-под контроля. Сколько бы миль ни отмотали корабельные винты, всегда кажется, что остаёшься на месте. И невольно возникает ощущение собственной растворимости в бездне мироздания... На Балтике, когда лодка шла в надводном положении, у Непрядова никогда не пропадало триединое чутьё неба, воды и земной тверди. В теснении берегов там всё было заранее определено, выверено и наперёд известно. Но Севера предстали перед ним уже в ином измерении, - они не умещались так же удобно, как собственная голова в меховой шапке. Необходимо было в масштабах лодки сперва определять координаты собственной старпомовской личности и затем уже соотносить их с местонахождением корабля на карте. У каждого человека в океане свои координаты, и в мыслях они совсем не обязательно должны совпадать с корабельными. Скорее всего возникает расхождение, когда человек остаётся наедине со своими мыслями, желаниями и надеждами, со всем тем, чем он живёт на берегу.
   Подводная лодка - это, в сущности, бесконечность каждого из её отсеков, движущихся в пространстве. И так же бесконечны мысли людей, уносящиеся за сталь прочного корпуса к родным берегам. Под водой это успокаивает, придаёт силы подобно глотку чистого воздуха в перенасыщенном избытком углекислоты отсеке.
   Дали команду на погружение. Разом хлопнули клапана вентиляции, со вздохом облегчения выпуская воздух, и балластные цистерны стали захлёбываться студёной океанской водой. Отяжелевшая лодка с дифферентом на нос пошла на глубину.
   Проверив за вахтенным офицером, надёжно ли задраен верхний рубочный люк, Непрядов соскользнул по трапу в центральный отсек. После пронизывающего ледяного ветра и не на шутку занимавшейся качки, здесь было потеплее и поспокойнее. Так случается почувствовать себя, когда в лютую зимнюю стужу с открытого, продуваемого всеми ветрами поля войдёшь в дремучий лес, который могучими стволами своих деревьев надёжно укроет тебя от разгулявшейся пурги.
   Скинув меховое пальто и рукавицы, Непрядов подошёл к навесной конторке, прикреплённой к шахте вентиляции у переговорной трубы. Достав журнал событий, сделал очередную запись: указал широту и долготу точки погружения, курс и скорость движения, продолжив тем самым историю жизни своей подлодки. Привилегия быть летописцем на любом корабле принадлежит исключительно старпому. В скупых, до предела сжатых строчках ему надлежит с документальной достоверностью отмечать каждое заслуживающее внимания событие на ходовой вахте, свидетелем и участником которого он становится с момента выхода в море.
   Медленно текли под водой часы и минуты, складываясь в сутки. Зависнув на глубине, лодка осторожно пробиралась в заданный район. На штурманской карте уже прорисовывалась обстановка, в которой предстояло действовать. Разгулявшийся шторм пришёлся как нельзя кстати. Он увеличивал шансы незаметно подойти у устью глубокого фьорда и перегородить фарватер минами. Однако для этого нужно было преодолеть противолодочный рубеж.
   Акустики, работая в режиме шумопеленгования, за несколько десятков миль обнаружили слабые посылки, исходившие от гидролокаторов надводных кораблей поисково-ударной группы. Ещё загодя было известно, что в неё входили эсминец и несколько тральщиков.
   Надводникам в такую "непогодь" приходилось особенно тяжко. Форштевни кораблей глубоко зарывались в воду, к тому же большую скорость при качке не разовьёшь. А в наушниках такая трескотня, что лодку от косяка сельди не отличишь.
   Напряжение в центральном возрастало по мере того, как все ближе и ближе надвигался берег. Команды Крапивина становились всё более отрывистыми и резкими, движения стремительными. Всегда уравновешенный и спокойный, он преображался, как бы подстёгивая избытком энергии весь экипаж.
   Комбриг предоставил Крапивину полную свободу действий. Сидя в закутке подле штурманского столика, он лениво потягивал пустую трубку и краем глаза косил на карту.
   Сколько помнил Егор своего первого командира, тот никому и никогда не навязывал своего мнения. Всегда лишь советовал, как бы предоставляя выбор поступать так или эдак - лишь бы в конечном итоге всё получилось как надо. Вот и теперь, взяв под начало бригаду, Христофор Петрович не изменил своим привычкам. Разумеется, вернувшись с моря, он разложит все элементы похода по полочкам и вынесет действиям каждого офицера свой окончательный комбриговский вердикт. А сейчас - дерзай, кто на что способен.
   Удачно сманеврировав, Крапивин привёл корабль в исходную точку. Крякнул ревун, и первая мина, выброшенная из торпедного аппарата сжатым воздухом, пошла на глубину. Став на грунт, она приготовилась сработать, как только над ней зависнет днище "вражеского" корабля. Разумеется, взрыва не произойдёт. Переварив гидродинамическим трактом корабельные флюиды, мина выбросит контрольный поплавок, что будет означать воспламенение запалов и высвобождение заключенной в корпусе мины трехсоткилограммовой тротил-гексогеновой смерти.
   Снова крякал ревун и вздрагивала субмарина, расставаясь со своим разящим грузом. Три минные банки вскоре перегородили фарватер, создав угрозу надводным кораблям.
   Комбриг посмотрел на карту, где крестиками были помечены точки сбросов, потёр ладонью крутой подбородок и сказал Крапивину:
   - Добре, командир. Плотненько легли, голубушки. Ни пешком не пройдёшь, ни змеёй не проползёшь.
   - Будем надеяться, Христофор Петрович, - сдержанно ответствовал Крапивин, вытирая платком вспотевший лоб. Во время минной постановки самому командиру пришлось едва ли не жарче всех.
   Передышка оказалась недолгой. Изменив направление движения, противолодочные корабли начали перекрывать выход лодки из устья губы.
   Крапивин озадачился. Потеснив штурмана, он прильнул к карте и начал вглядываться в расположение кораблей.
   - Что, не нравится? - как бы между прочим полюбопытствовал Дубко.
   - Да как сказать... - Леонид Мартынович шумно вздохнул, подёрнув пальцами воротник свитера, точно ему тяжко дышать. - Как в том анекдоте: всегда найдётся два выхода...
   - Вам виднее, - сказал на это комбриг, чему-то усмехаясь. - Суть в том, как скоро нас засекут.
   - Похоже, что уже засекли, - вмешался Чижевский, высовываясь из рубки гидроакустика. - Странные шумы, товарищ командир. Акустики не могут их классифицировать.
   - Приём звукового тракта транслировать в центральный, - тут же приказал командир.
   Ожил динамик, висевший над конторкой. Оттуда слышались довольно странные щелчки. Они вплетались в певучие голоса океанской глубины каким-то инородным явлением, происхождение которого невозможно было понять. Однако на посылки гидролокатора эти щелчки совсем не походили.
   - Откуда, от кого исходит эта чертовщина? - вслух подумал Крапивин.
   Никто не ответил ему, не пытаясь даже предположить, насколько эти звуки могут оказаться для лодки опасными. В океане всякое может произойти. Вооружившись секундомером, Егор подсел поближе к динамику. Пришлось начать замеры гидрологии моря, частоты и интенсивности звуковых посылок. Минут пятнадцать у него ушло на лихорадочные подсчёты. Как показалось, вроде бы незакономерные интервалы и акустические спектры иногда приобретали некоторую последовательность...
   Через горловину лаза в отсек просунулся боцман Охрипенко. Он потоптался у переборки с крайне печальным выражением лица. Потом, как бы набравшись храбрости, поманил рукой Крапивина и принялся ему что-то объяснять, прикладывая руку к сердцу. Леонид Мартынович лишь качал головой и хмурился. Вдруг он выругался, чем нимало всех удивил - такого с ним никогда ещё не бывало. Командир просто был взбешён. Попятившись, боцман испуганно удалился.