Баранов Юрий. Обитель подводных мореходов

   - Танцуем фокстрот, - возвестил с эстрады старшекурсник, распоряжавшийся танцами. Как только музыка заиграла, он негромко, но внятно добавил в микрофон:
   - Первокурсники, не сачковать. Смелее приглашайте прекрасных дам...
   Со светской непринуждённостью, в такт шагам покачивая руками, Чижевский направился к девушкам, не упуская из вида Лерочку. Пока он, небрежно поглядывая по сторонам, не спеша приближался, его едва не опередил курсант с четвёртого курса. Они почти одновременно тряхнули перед Лерой головами. Мгновенье поколебавшись, та всё же предпочла старшекурсника. Чижевский непобежденно ухмыльнулся и пригласил на танец первую, подвернувшуюся под руку, Лерочкину подругу.
   - Попляшем? - предложил Егор, привычно расправляя под ремнём форменку двумя большими пальцами.
   - Это запросто, - согласился Кузьма и в один миг растворился в толпе, надеясь отыскать свою знакомую библиотекаршу. Один за другим разбрелись в разные стороны и все ребята.
   - Что же ты? - поторопил Егор Вадима, который не двигался с места.
   - Не умею, - признался тот без особого сожаления.
   - А что тут уметь!
   - Что-нибудь, да надо...
   - Опять, значит, надо заняться твоим воспитанием, - сказал Егор и удивлённо вскинул плечи. - Что ты за человек! Плавать на гражданке не научился, танцевать - тоже.
   - Но плавать я научился, - возразил Вадим. - Что же касается танцев, то всегда считал это делом пустым.
   - В девках засидишься, - предупредил Егор. - Так ты никогда и ни с кем не познакомишься.
   - А я не тороплюсь.
   - Может, ищешь идеал?
   - Ты сам разве не ищешь?
   - Но я предпочитаю активный поиск. Представь себе, и на танцах - тоже.
   - Пустое занятие, - философски изрёк Вадим. - Все браки, как известно, свершаются на небесах...
   - Зато регистрируются на земле, - нашёлся Егор. - У нас в нахимовском, кстати, тоже кое о чём думали, когда вводили обязательный курс бальных танцев. Ибо морской офицер, не умеющий танцевать, это всё равно что эстетический паралитик.
   - Если по-настоящему полюбишь человека, - не сдавался Колбенев, - то и в инвалидной коляске, вероятно, будешь с ним счастлив.
   - Пускай так,- согласился Егор.- Тогда какой же ты видишь свою будущую жену?
   - Какой? - Вадим на мгновенье задумался. - Да самой прекрасной, самой необыкновенной из всех женщин. И пусть у неё будет внешность Афродиты, ум Софьи Ковалевской, а сердце... как у моей мамы.
   Егор хохотнул.
   - Ничего себе запросики! - изумился неожиданно появившийся Кузьма. Прям Василису Премудрую тебе подавай, да и только. Вот если б она ещё стряпать могла, стирать, корову доить и всё такое, - он выразительно покрутил растопыренными пальцами.
   - Зачем же так?.. - Колбенев мучительно поморщился. - Женщина достойна, чтобы на неё смотрели как на высокий идеал. Ты же видишь в ней батрачку. В самом деле! Вы только представьте себе, насколько позволяет воображение, самую красивую, обворожительную, во всём совершенную женщину. В её красоте великая созидательная сила, начало всех начал. Разве такая женщина не сделает тебя добрее, лучше? А уж какие глубины человеческой мысли взбудораживает её неземная красота - уму непостижимо... Это, ребятишки, великий дар природы, который мы, в своём мнимом превосходстве, не всегда замечаем.
   - Всё гораздо проще, чем ты думаешь, - высказался Егор. - Даже для сотворения красивейшей в мире женщины природа использует всего четыре элемента из всей менделеевской таблицы: углерод, кислород, водород и азот.
   - И ещё немножко змеиного яда, - мрачно дополнил Кузьма. - Все они, красотки, такие.
   - С библиотекаршей не получилось? - смекнув, полюбопытствовал Егор.
   - А ну вас всех, - Кузьма с раздражением отмахнулся. - Трепачи вы, а не философы. Говорил же тогда, что мне позарез в город надо - ведь не пустили, математикой всё мордовали. А у меня свидание было замётано.
   - Неужели влюбился? - допытывался Егор. - Интересно...
   - Кто! Это я? - хорохорился Кузьма. - Просто не выношу, когда знакомых девах у меня из-под носа уводят. На гражданке за такие штучки можно было бы кое-кому глянец на фотокарточке попортить.
   - Этот кое-кто не с четвёртого курса?
   - Положим. Ну что из того?
   - Доживёшь до его седин, caм отбивать библиотекарш у двоечников станешь.
   - Несерьёзно это всё, - сказал Вадим, примирительно хлопнув по спине ладонью обидевшегося было Кузьму. - Не нужна она тебе, оттого и ты ей не нужен.
   - Вот и я о том же, - добавил Егор. - Она старше тебя и, уж конечно, практичнее. А кто у кого пытался отбить - это ещё вопрос. Твою библиотекаршу и того самого, с четвёртого курса, я их вместе на танцах ещё в прошлом году видел.
   - Не в жисть не поверю, - на простецком лице Кузьмы заиграла плутоватая улыбка. - Чего ж она мне тогда макароны на уши вешала?
   - Чем красивее женщина, - изрёк Егор, - тем непрогляднее у неё душа, а уж поступки вообще непредсказуемы.
   Вадим раскрыл было рот, собираясь тотчас возразить, но не успел. Фокстрот закончился, и вокруг них снова начали собираться одноклассники. Ребята после полученной разминки держались уже более свободно, в общем кругу прибыло весёлости и шума, отчего Эдик со своим неуёмным темпераментом немного потускнел.
   Призывно громыхнула барабанная дробь, звякнули медные тарелки, и курсант-распорядитель интимно прошептал в микрофон:
   - Приглашают... девушки.
   Чижевский, не сводивший с Леры глаз, точно гипнотизировал её. Он даже изменился в лице, когда девушка, наконец, направилась в его сторону. Можно было лишь предположить, каких усилий стоило Чижевскому, чтобы не ринуться навстречу. И Егор даже чуть посторонился, невольно усмехаясь, чтобы пропустить Эдика, уж ничего, казалось, не видевшего перед собой, кроме приближавшейся красавицы-шатенки.
   Но девушка вдруг остановилась перед Егором, давая взглядом понять, что её выбор пал всё-таки на него. И Непрядов со снисходительной улыбкой повиновался, чувствуя на себе испепеляющий взгляд Чижевского.
   Заиграли танго. Егор легко и плавно повёл свою очаровательную партнёршу.
   - Рада тебя видеть, - игриво сказала Лерочка. - Вот уж не думала, что ты останешься в Риге.
   - Это почему же? - небрежно полюбопытствовал Непрядов.
   - Да все мальчишки из вашего класса только и мечтали, чтобы поскорее уехать в Ленинград.
   - Не все. Я желал в Севастополь,- признался Егор. - Только вот, как видишь, ничего не получилось.
   - Жалеешь?
   - Раньше - да, но теперь нисколько.
   - Ну и правильно, потому что нет города лучше нашего, - она таинственно улыбнулась и запела: "Рига, мой любимый город, Рига, маленький Париж..."
   - Моим любимым городом всё же остаётся Севастополь.
   - А что, там теплее?
   - Там роднее. Это город моего детства.
   - Ах, Егор! Ты просто ни в кого здесь не влюбился.
   - Зато в тебя была влюблена добрая половина ребят из нашего класса.
   - Да-а? - с притворным удивлением она вскинула густые ресницы. - И ты в их числе?
   - Куда уж мне, - поскромничал Егор. - К тебе ж было не пробиться такой плотный круг рыцарей твоего сердца.
   - Мне кажется, ты и не старался. Ты слишком увлечён своим боксом.
   - Увы, - и он пропел в ответ, подлаживаясь под Утесова: "Такая, наша доля мужская..."
   - А помнишь, как наши девчонки и мальчишки дружили классами? Всегда весело, интересно...
   - Это всё в детстве. Что было, то было...
   - Егор, ты рассуждаешь как старик. Но ведь мы студенты!
   - Мы?
   - Ну да. Вы, морские студенты и мы, студенты-медики.
   Егор не успел ответить. Появившийся Чижевский хлопнул в ладоши, требуя по правилам танца уступить ему партнёршу. Непрядов показал Лерочке взглядом на своего нетерпеливого одноклассника.
   Девушка с напускным, томным вздохом распрощалась с Непрядовым, послав ему воздушный поцелуй. Ей нравилось играть роль героини весёлой оперетты.
   После танца Чижевский прямо-таки ошалел от свалившегося на него счастья. Он подошёл к Егору и с восторгом сказал:
   - Ты знаешь, милорд, она не против.
   - Стать твоей женой? - съязвил Егор без промедления.
   - Пошля-як, - беззлобно протянул Эдик. - Она не против, чтобы наш класс и её группа дружили бы между собой. Ведь это твоя идея?
   - Моя? - от души удивился Егор, но потом всё же решил не возражать. Моя, так моя. Что ж тут особенного? Разве ты против?
   - Ни в коем случае! Пойдём к девчонкам, поговорить надо. Кстати, представь меня этой Венере Милосской, раз уж ты знаком с ней. Так будет интимнее.
   После того как отзвучал прощальный вальс, Лера дала Непрядову повод проводить её. Он помог девушке одеться, и они вышли на улицу.
   Не сделали десяти шагов, как их нагнал Чижевский. Он пристроился рядом, убеждённо сказав:
   - Надеюсь, Лерочка не будет возражать, если я собственным вымпелом усилю эскорт.
   Лерочка не возражала. Она смело взяла обоих курсантов под руки, и они через бульвар Падомыо направились в сторону улицы Кирова - к её дому. Говорил больше всех Чижевский, привыкший неизменно находиться в центре общего внимания. Он сначала выказал свои познания в живописи Айвазовского, потом ударился в рассуждения о бликовой манере импрессионистов. Егор слушал его и лишь ухмылялся. Он не испытывал особой ревности, оттого что ему пытались откровенно помешать, - просто не выносил, когда ему в чём-то наступают на пятки. Чтобы позлить Чижевского, Егор не совсем вежливо перебил его и начал рассказывать Лерочке о боксе. Эдик принял вызов, подхватив тему, и при этом не упустил возможности упомянуть, что сам на ринге не салага - имеет второй спортивный разряд.
   Однако Егор не хвастал своим чемпионским титулом. Он здорово упал бы в глазах Леры, если б напомнил, что стал кандидатом в мастера. Девушка и так знала о его боксёрских способностях. Они даже переглянулись между собой, готовые вот-вот расхохотаться от самовлюблённой болтовни Чижевского.
   У подъезда Лерочкиного дома они остановились. Эдик продолжал страстно объяснять неоспоримые преимущества "молниеносного хука справа", которым якобы владел в совершенстве.
   "И всё-таки, первый раунд не твой..." - убеждённо подумал Егор, когда Чижевский, прощаясь с Лерой, изысканно поцеловал ей руку.
   Что-то вспомнив, она задержалась в дверях.
   - Послушайте, моряки, что это вы все время взрываетесь? - неожиданно спросила Лерочка, обращаясь сразу к обоим.
   - Взрываемся?.. Каким же образом, прекраснейшая? - попросил Эдик уточнить.
   - Вам виднее. Об этом в городе только и говорят.
   - Да что говорят? - насторожился Егор.
   - Как что! - удивилась Лерочка. - В Севастополе неделю назад утонул какой-то большой военный корабль и погибло очень много людей.
   Непрядов и Чижевский в недоумении переглянулись.
   - А вы не знали?.. Тоже мне, моряки! - презрительно передернув краешком губ, она скрылась за дверью.
   - Всегда и всё последними узнаём, - удручённо заметил Эдик.
   - Какая-то чепуха в кулёчке, - высказался Непрядов.
   Однако на другой день слухи усилились, - будто в Севастополе и в самом деле перевернулся и пошёл ко дну вместе с экипажем линейный корабль "Новороссийск", при этом погибло полторы, не то две тысячи людей.
   Училище взбудоражилось. Пo этому поводу завзятые мореходы-теоретики толковали разное. Одни доказывали, что такого быть не может: потопить линкор - даже в бою дело не простое, для этого потребовалось бы вогнать ему в борт не менее десятка торпед. Другие уверяли, будто всё возможно, если неосторожно обращаться с артиллерийским боезапасом главного калибра. Находились и такие, кто во всём случившемся искал след подводных диверсантов.
   Факультетское начальство на этот счёт отмалчивалось, либо требовало прекратить досужую болтовню. И все ожидали каких-то разъяснений.
   Наконец, адмирал Шестопалов приказал собрать весь личный состав штурманов и минёров в актовом зале. Егop и его дружки поторопились занять места в первом ряду, как раз напротив доски, на которой был кнопками приколот конструкторский чертёж "Новороссийска".
   Владислав Спиридонович медлил начинать, пристальным взглядом ощупывая сидевших перед ним курсантов. Потом в наступившей тишине отчетливо произнёс:
   - Прошу почтить минутой молчания светлую память героически погибших матросов и офицеров черноморской эскадры линкора "Новороссийск".
   Возникло какое-то быстротечное замешательство, по рядам прошёлся гул голосов. Двинув стульями, курсанты поднялись. Нe шелохнувшись, они будто целую вечность стояли в скорбном смятении.
   Дав разрешение всем садиться, Шестопалов начал с легенды, с исторической справки о корабле. Кое-что Непрядов об этом и раньше знал, едва не самый быстроходный в мире итальянский линейный корабль, переданный в состав Черноморского флота по репарации после войны. Но не родословная корабля-приёмыша, по сути, чужака в эскадре, была всем важна. До Егорова сознания только теперь начало доходить, сколь велика затронувшая флот беда. В большом напряжении он слушал адмирала, мучительно сопереживая. Мало утешения было в том, что на самом деле погибших оказалось не две и не полторы тысячи, а около шестисот человек. И виной всему, вероятно, явились не диверсанты, а немецкие донные мины, оставшиеся на грунте с времён минувшей войны. Любой, кто на море служит, мог бы оказаться на месте погибших "новороссийцев".
   Шестопалов с педантичностью анатома-физиолога вскрыл весь процесс гибели черноморского линкора. Мощнейший взрыв грохнул ночью под самым днищем. Корабль дал крен, и вода хлынула через незадраенные иллюминаторы кают внутрь жилых помещений. А потом случилось то самое, непоправимое и страшное, что на флоте называют "овер-киль", когда утративший остойчивость корабль переворачивается кверху днищем.
   Казалось, всё именно так и было, как излагал адмирал. Каждое слово Владислава Спиридоновича взвешено, мысль отточена. Погибавший экипаж, по его словам, действовал в лучших традициях флота. Даже гипотезы и предположения оборачивались у него неопровержимым доказательством стойкости и мужества до конца боровшихся за живучесть моряков. И тем досаднее представлялась царившая на спасательных работах суетня к неразбериха - всё то, что выплеснулось в итоге трагедии.
   Сообщение Шестопалова положило конец догадкам и домыслам. Тем более что из города продолжали приходить самые невероятные слухи. Погибших героев-моряков якобы похоронили в спешке и от всех тайно, как бы заметая следы какого-то чудовищного преступления. И что офицерам в форме будто бы нельзя стало в Севастополе на улице показываться - гражданские не прощали им малодушия, поскольку погибших моряков и похоронить-то по человечески не смогли.
   "Но что же это было? - мучил себя вопросами Егор. - Перестраховка? Трусость?.. А может, предательство, раз кому-то очень выгодно было вызвать всеобщее возмущение и стыд?.. Известно же, как в народе любят моряков. О чём же думал командующий флотом, сын прославленного героя гражданской войны? - Он-то не мог не знать, что такое беззаветный героизм до конца стоявшего экипажа! Матросы-то в чём виноваты?!.."
   В первые минуты Егор порывался идти к адмиралу и обо всём этом спросить его прямо. Только рассудительный Вадимыч не посоветовал этого делать, потому что адмирал не вправе сказать курсанту более того, что уже сказал. А сгоряча можно было нарваться на крупную неприятность. И потом ведь у каждого, если не дурак, своя голова на плечах... Возможно, не пришло ещё время сказать всю правду.
   Конечно же, Владиславу Спиридоновичу многое виделось за дымкой прожитых лет. Он вёл свой отсчёт роковым взрывам линейных кораблей, начиная с трагически потонувшей "Императрицы Марии". Но всё же откровенным был постольку, поскольку старался уберечь своих питомцев от повторения зловещих промахов...
   Впрочем, не один Егор задавался мучительными вопросами, отчего это на флотах Российских беспримерный героизм и самоотверженность команды нередко соседствует с беспечностью, разгильдяйством, неспособностью вовремя принять правильное решение. Ведь ничего не случилось бы, обследуй загодя водолазы дно в районе якорной стоянки корабля у пятой бочки, задрай иллюминаторы в своих каютах сходившие на берег офицеры и, наконец, не внеси сумятицу в действия аварийных партий сам адмирал Пархоменко, бестолковый сын прославленного героя... Теперь же проще простого было развести руками: произошло-де как раз то, чему суждено случиться, погибших не вернёшь, не вытрешь их матерям, жёнам и невестам слёзы отчаянья и скорби. А самому Непрядову хотелось от всего этого кричать...
   Вдвойне было больно оттого, что катастрофа произошла в его родном городе, о котором навсегда в памяти остались самые светлые, хотя и неясные видения раннего детства. Отчаянно думалось. да разве допустил бы такое лично он, Егор Непрядов, дай ему в эту страшную минуту адмиральское право распоряжаться судьбами многих людей. Уж он-то наверняка нашёл бы единственно правильное решение, чтобы не было причины в тайне рыть ночью экскаватором общую могилу на Братском кладбище.
   Воображение рисовало ему Северную бухту и... перевёрнутую кверху днищем махину линкора, торчавшую из воды в каких-нибудь двухстах метрах от берега. Допустим, дала бы судьба право последнего выбора: стой в толпе на Госпитальной набережной, в бессильном ужасе взирая на тонущий корабль, или же сам окажись на его борту среди погибающих людей... Не задумываясь, Егор выбрал бы последний вариант. Он готов был до последнего вздоха спасать корабль или погрузиться вместе с ним в морскую пучину - лишь бы не страдать позором собственного бессилия. И не сомневался, что поступил бы точно так, как нашёл в себе силы поступить его отец...
   9
   Суточный наряд являлся как раз тем исключительным случаем, когда взвод в полном составе пропускал занятия. Одни заступали в караул, другие рабочими по камбузу, третьи - дневальными. А Егору Непрядову, как старшине класса и бывалому служаке, доверяли бело-голубую повязку дежурного по роте. В его подчинении оказывались три дневальных, чьи полномочия подтверждались бело-красными нарукавными повязками. Службу посменно несли в коридоре у входной двери. Подсменка обязана была поддерживать в кубриках чистоту и порядок.
   Тот день, когда Непрядов очередной раз дежурил по роте, ничем не отличался от всех прочих пасмурных зимних дней, когда из-за промозглой сырости и слякоти никому не хотелось на улицу и носа показывать. Егор вразвалочку расхаживал по коридору, ощущая приятную тяжесть палаша, оттягивавшего поясной ремень у левого бедра.
   У столика дневального маялся Герка Лобов. Невысокий, но по-борцовски крепко сложенный, со скуластым лицом и слегка раскосыми глазами, он походил на степного кочевника. Герка слыл заядлым курильщиком и большим знатоком в радиоделе. Курить на посту не разрешалось, и потому Герка с упоением рассказывал Егору о каких-то оригинальных печатных микросхемах, о которых вычитал в журнале.
   Егор терпеливо выслушал его и сказал:
   - При таких-то страстях тебе надо во "ВМУРЭ" учиться, а не здесь.
   - Совсем не обязательно, - возразил Герка. - В штурманском деле и сейчас электроники хоть отбавляй, а будет, я так думаю, ещё больше.
   - Но ты оказался бы там как рыба в воде, - пробовал зацепить его за живое Непрядов. - Ты же по натуре технарь, а не строевик.
   - Технарь, строевик... - недовольно высказал Лобов. - Да кто это выдумал! Мы офицеры флота, и этим всё сказано.
   - Будущие, - уточнил Егор. - Сперва надо четыре года грести в морской науке по-каторжному, как на галерах.
   - Греби - не греби, а всего на свете знать не дано. Зато в чём-то своём просто обязан разбираться до винтиков, до молекул и атомов. Надо просто заболеть каким-то делом на всю жизнь и тогда вот эта самая "болезнь" сделает тебя богом в том самом твоём увлечении. Только это дело должно быть настоящим, серьёзным.
   - И спорт?
   - А причём здесь спорт? Это же, скорее, развлечение, а не увлечение.
   - Сам Козьма Прутков утверждал, - Непрядов назидательно поднял палец, - что специалист подобен флюсу.
   - Передай своему Козьме, чтобы он не простужался - тогда и чирей не вскочит.
   - Вот для этого хотя бы и нужно заниматься спортом, а не только техникой.
   - Подумаешь! Нормы по ГТО я сдал не хуже других и больше на это дело тратить время не желаю. Лучше уж технический интеллект накачивать, чем одни лишь мускулы.
   - Да что вы спорите! - подал из ленкомнаты голос Вадим, где он за подшивкой газет коротал подсменку. - Конечно же и невозможно сразу всем заниматься и всё знать. Только надо к этому стремиться. Кто-то из древних сказал: вселенная вокруг тебя, так будь же в ней самой яркой звездой и свети хотя бы мгновенье...
   - Ну, если каждый возомнит себя звездой, - Герка скривил толстые губы, изобразив крайнее удивление, - сплошной звездопад получится. Ибо по Михайле Ломоносову, "звездам числа нет, бездне дна..."
   - Вообще-то, их давно пересчитали, - убеждённо заявил Колбенев, выходя из ленкомнаты. - Около трех тысяч, если смотреть на небо в ясную ночь, а если взять нашу галактику, то - больше десяти миллиардов.
   Лобов скептически ухмыльнулся, но возражать не стал - кто их, звездочётов, разберёт...
   - Покурить, что ли? - как бы подумал он вслух.
   Но отпроситься в курилку не успел. На лестничной клетке послышались тяжёлые шаркающие шаги и вскоре в дверном проёме показалась дебелая фигура старшины роты.
   Лобов поправил на рукаве повязку и отвалился от стола, на котором всё это время полусидел.
   Вскинув руку к бескозырке, Егор отрапортовал мичману, как положено по уставу.
   - Говоришь, в роте полный порядок, замечаний нет? - переспросил мичман, очевидно, собираясь к чему-то придраться.
   Егор пожал плечами, давая понять, что начальству виднее, и при этом снисходительно улыбнулся.
   - Ты какой год на флоте, Непрядов? - продолжал Иван Порфирьевич.
   - Восьмой, товарищ мичман, - бойко отвечал Егор и тайком чуть подмигнул Герке, мол, приготовься отразить атаку...
   - Так, восьмой, - как бы подытожил мичман и тут же сделал вывод. - А ведь не знаешь, что во время дежурства на посторонние темы говорить с дневальным не полагается. Так орали, аж на улице слышно. И потом, чем у тебя занимаются на подсменке? Где третий?
   - В кубрике, койки подравнивает, - не моргнув глазом, отчеканил Егор.
   Появился Кузьма. По его помятому лицу нетрудно было догадаться, что он не упустил случая немного "прикорнуть" на койке.
   Мичман сердито погрозил ему пальцем.
   Кузьма невинно улыбнулся: "ну как можно, вы ж меня знаете..."
   - Поглядим теперь порядок в жилых помещениях, - сказал Пискарёв, не спеша, с достоинством неся своё грузное тело по коридору.
   - В кубриках? - уточнил Егор на правах бывалого моремана.
   - Я сказал: в жилых помещениях, - повторил Иван Порфирьевич. - В кубриках размещается плавсостав, значит - корабельный экипаж. Пока что такового здесь не наблюдаю.
   Непрядов вздохнул, оставаясь при своём мнении, мол, флотские традиции всё ж надо уважать...
   Старшина роты, будто не замечая Егорова недовольства, продолжал перечислять ровным, бесстрастным голосом:
   - Сапожная щётка валяется на полу. А лежать ей положено где?.. В пустом тувалете свет горит. А кому там сейчас темно?..
   - Вы хотите сказать, в гальюне? - опять попытался уточнить Егор.
   Мичман внимательно поглядел на него и так же ровно, не повышая голоса ответил:
   - Это на корабле, как приспичит, бегают в гальюн, а здесь - тувалет, и укоризненно покачал головой. - Восьмой год на флоте, а разницы между сортирами не видишь.
   - Это ж такое тонкое дело, - съязвил Егор. - А впрочем, я не возражаю - пускай будет тувалет.
   Мичман неодобрительно покачал головой и шумно вздохнул. Ему не хотелось доводить дело до принципа. Пройдя между рядами коек и заглянув на выбор в несколько рундучков, которые он, как бы к слову, назвал конечно же тумбочками, Иван Порфирьевич немного подобрел.
   - Вот! Если ж порядок тут - он порядок и есть: кровати выставлены как по ниточке и палуба такая, что носовой платок об неё не замараешь.
   - Вы хотели сказать - пол? - польщённо придрался Егор. - Палуба, если не ошибаюсь, на корабле?
   - Тю на тебя! - в сердцах выругался мичман. - Конечно же пол, понимать должон!
   Мичман ещё некоторое время бродил по кубрику, ворча и придираясь, как полагал Егор, к мелочам. Потом остановился и как-то неловко, будто у него подвернулась нога, опустился на койку.
   Непрядов тут же хотел было намекнуть, что в рабочее время на койке сидеть не полагается, но потом догадался, что со стариком творится что-то неладное. Лицо его сделалось серым, взгляд потускнел.
   - Вам плохо? - забеспокоился Егор.
   Не говоря ни слова, Иван Порфирьевич пошарил рукой в кармане и вытащил оттуда стеклянную трубочку с валидолом. Сунув таблетку под язык и немного выждав, облегчённо выдохнул воздух.
   Оба поглядели друг на друга - Егор с состраданием, мичман устало и чуточку виновато. Пискарёв грустно улыбнулся и развёл руками, давая понять, что ничего тут не поделаешь, такие вот дела...
   - Я позвоню в санчасть, - предложил Непрядов.
   - Я те позвоню, - мичман строго погрозил кулаком.
   Не секрет, что у мичмана пошаливало сердце, хотя он и пытался скрывать от всех свой недуг. Ему шёл уже седьмой десяток лет, но с флотом он и не думал расставаться. Семьи у него давно уж не было. Все помыслы и надежды старого служаки, казалось, не выходили за пределы ротного помещения. Здесь он дневал и ночевал. Однако в городе у него была отдельная большая квартира, которая, впрочем, чаще пустовала.