Страница:
Бабушку Лизу и Илью Иосифовича муж внучки вполне устраивал. Деда – потому что Вадим продолжал много читать, а главное, совершенствовал свой английский. Эта иллюзия возникла у Ильи Иосифовича из-за нескольких обращений Вадима с просьбой помочь с переводами английских текстов. Наивный интеллигент не догадывался, что Вадиму просто нужно было скорее спихнуть кандидатский минимум. Лена не дала мужу бросить аспирантуру, и ни шатко ни валко он эту лямку потихоньку тянул.
Елизавета Имануиловна претензии к Вадиму, разумеется, имела. Но в общем и целом относилась к нему хорошо. Вкалывает, о Лене заботится, не пьет – значит, чего-то когда-то в жизни добьется.
Что же касалось отношения к Лене со стороны Вадимовой родни – здесь все было абсолютно безоблачно, вплоть до восторга. Особых эмоций не выказывала только бабушка Аня – ее житейские проблемы не интересовали.
Вадим, погруженный в себя и злой, мерил шагами кабинет. Громко сказано – кабинет. В трехкомнатной квартире, где они жили с Леной и дочкой, кабинет Вадима занимал четвертую часть. Звучит красиво: четверть квартиры – кабинет главы семьи. Только надо учесть, что вся квартирка помешалась на тридцати двух метрах жилой площади, так что кабинет был восьмиметровой клетушкой, к тому же вместившей в себя письменный стол и забитой книгами. Поэтому «мерить шагами» было неутомительно – четыре шага по свободному пространству от двери до противоположной стены и два шага от кресла-кровати, где иногда спал Вадим, засидевшись допоздна за работой, до окна.
Но ни ему, ни Лене и в голову не приходило, что их квартира – маленькая. У них была отдельная квартира! Без родителей или соседей. Своя! Трехкомнатная!
Так и не придумав ничего путного, Вадим лег спать. Лена давно уснула. Назавтра занятия у нее начинались в 8.30, так что встать надо будет в половине седьмого.
В два часа ночи Вадим проснулся. Нет, не проснулся – вылетел из кровати, как катапультированный. Бросился в кабинет и сел за письменный стол.
Встав по будильнику в семь утра и не обнаружив мужа рядом в постели, Лена по привычке пошла в кабинет. Вадим частенько просыпался незадолго до будильника и либо садился за пишущую машинку, либо читал что-то свое по праву, прихлебывая холодный кофе из большой чайной чашки. Но сегодня…
Лена даже испугалась. Вадим спал на полу, подложив под голову сиденье с кресла-кровати. «Не захотел будить», – тепло подумала Лена.
Вадим, почувствовав взгляд жены, проснулся, потянулся, с удивлением огляделся, виновато улыбнулся и радостно вывалил:
– А я придумал! Обалдеть! Я – кретин! Чувствовал: что-то есть, но никак не мог понять – что! Ну, теперь – поиграем!
Лена как мешок картошки с плеч сбросила. Вадим стал самим собой. В глазах – азарт, голос, хоть и спросонья, звонкий. Сел, размахивая руками. Потом вскочил, обнял и потащил Лену обратно в спальню. Она не сомневалась зачем.
Сергей не столько удивился, сколько встревожился, когда из камеры его повели на свидание с адвокатом. Что-то явно стряслось, ведь Осипов собирался сегодня весь день гулять и думать. Может, он протрепался Миле и приехал сообщить ему, что та уходит? Или показал жене письмо, адресованное Ларисе? Только не это! А может, что-то у Ларисы? Может, она не хочет с ним иметь ничего общего? А ведь прежде чем идти в ОБХСС, он к ней приехал, все рассказал и она обещала ждать…
– Привет, Сережа! – бодро поздоровался Вадим, как только охранник вышел за дверь. – А я кое-что придумал.
– Что с Милой? Как Лариса? – Мирский не слышал адвоката.
– А? Что? А, Мила?.. Нормально. Лариса – тоже. Все нормально. С женщинами у тебя вообще все нормально, – расплылся Вадим. Он был в очень хорошем настроении.
– Так что случилось?!
– Ничего. Кроме того, что тебе везет не только с женщинами, но и с адвокатом. – Вадим засмеялся и хлопнул Сергея по плечу. – Я такое нашел…
Следующие полчаса Мирский слушал. То хлопая себя по коленям, то вскакивая и начиная почти бегать по комнате. Однажды, забыв, что стул намертво привинчен к полу, попытался его схватить и повернуть, чтобы сесть верхом.
Настроение у обоих было такое, будто они делили самый крупный выигрыш в денежно-вещевой лотерее, выпавший на совместно купленный билет.
Шла третья неделя процесса. Вадим раньше не принимал участия в больших судебных делах, и потому втянуться в нудный, как расписание пригородной электрички, график было не так-то легко. Всегда и везде страдая от нехватки времени, сейчас он трудился изо дня в день размеренно, не торопясь. И в основном – головой, поскольку избранная им тактика не подразумевала активных действий с его стороны.
Косыгина явно не спешила, вела процесс, не подгоняя, подробно.
Лена ловко справлялась с ролью диспетчера, регулируя посещения суда то Милой, то Ларисой. После первых двух дней процесса Ларисе везло все больше и больше – Мила появлялась в зале не чаще двух раз в неделю. Три дня принадлежали Ларисе. Она, в отличие от Милы, приходила к десяти и всегда была уже в зале, когда конвой заводил Мирского, а уходила только после того, как Сергей, держа в сложенных за спиной руках тетради со своими записями, покидал зал суда под охраной троих хлюпеньких парнишек в Беликоватой им форме внутренних войск. Тогда «хозяйственников» охраняли почти символически, – они из зала суда не бегали. Некуда.
Косыгина за эти три недели возненавидела Осипова. Сидел, тупо вращая головой, что-то себе записывал. Практически никакой защиты не вел. Она-то ждала, памятуя слова мужа, что придется охлаждать пыл молодого наглеца, разгадывать его придумки, снимать наводящие вопросы, словом – бороться. А этот сидел и молчал. Если и задавал какой вопрос, то невпопад, а то и во вред клиенту.
И главное, что выводило Нину Петровну из себя, так это то, что Осипов, изучавший дело неделями, ежедневно по многу часов, дела так и не знал! Если ему надо было сослаться на какой-то документ, он долго копался в своих записях, пыхтел, заискивающе смотрел ей в глаза и мямлил:
– Простите, товарищ председательствующий, не могу найти номер тома и страницы.
Косыгина клокотала! Даже девчушка из городской прокуратуры, якобы поддерживающая обвинение, даже она знала дело лучше адвоката! Такого еще в практике Косыгиной не было.
А Мирского Нина Петровна жалела. Чисто по-человечески. Да и по-женски. Красавец мужик, неглупый, вежливый. Старательно задававший вовсе не наивные вопросы свидетелям и экспертам, приветливо, а не заискивающе, как другие, улыбавшийся ей по утрам, когда она, входя в зал, говорила: «Доброе утро, прошу садиться», – он ей нравился все больше.
«И надо же было, чтобы так ему не повезло. Вор у вора Дубинку украл! Клюнул на банальных мошенников. Облапошили они его элементарно! И жена – стерва, даже в суд ходит через пень-колоду, не то что другие – сидят как пришитые. После приговора наверняка разведется и заживет вольной пташкой. Хорошо, если передачи станет посылать. А то, бывает, и этого не делают. Да еще и адвокат этот, Осипов. Пользы от него ноль, одно только раздражение» – такие мысли крутились в голове Косыгиной каждый день, и незаметно для себя она начала искать аргументы в пользу Мирского.
Она сама пристрастно допрашивала свидетелей обвинения, экспертов, сделавших выводы о причастности Мирского к хищениям. Очень расстроилась, что все выводы экспертов подтверждались, – Мирский не только взял деньги из кассы на покупку талонов, но и немало наворовал, как и все торгаши, на «естественке» и «усушке-утруске». «А жаль», – подумалось судье.
Прошло еще две недели. Процесс шел медленнее, чем раньше, – кто-то из свидетелей не являлся в суд, приходилось откладывать дело на завтра.
Подошла очередь допроса главного свидетеля – судебного эксперта, проводившего комплексную бухгалтерско-товароведческую экспертизу. Именно на основе его выводов Мирскому и инкриминировалось хищение двадцати трех тысяч рублей.
Косыгина вошла в зал и не увидела на лице Мирского приветливой улыбки. Она привыкла к ней, можно сказать – ждала. Вообще, вчера вечером, готовя Леве ужин, она поймала себя на мысли, что такой мужчина, как Мирский… Нет, даже думать об этом недопустимо! И вот сегодня Мирский ей не улыбнулся. «Боится допроса эксперта», – решила Косыгина. От ее внимательного взгляда не ускользнуло и то обстоятельство, что ни на парапете загородки, отделявшей скамью подсудимых от зала, ни на скамейке рядом с Мирским не было его тетрадей.
Осипов тоже выглядел по-иному – еще глупее обычного. Даже вставая, когда Косыгина входила в зал, продолжал копаться в своих бумагах, пытаясь что-то найти. Жены Мирского в зале не было. Впрочем, она отсутствовала уже дней десять. Зато, как всегда, сидела на своем месте молодая женщина, приходившая только в дни, когда не было жены Мирского. Нина Петровна попросила как-то секретаря разузнать, кто эта дама.
Секретарша доложила:
– Говорит, родственница Осипова. При этом очень покраснела, – поделилась своим наблюдением секретарь.
«Наверное, – решила Косыгина, – любовница придурка адвоката. А дело он получил, поскольку, видно, его жена – родственница жены Мирского. Вот он свою любовницу при жене Мирского в суд и не таскает». Нина Петровна совсем распалилась: «Вместо того, чтобы защищать, думает о своих удовольствиях!»
Последнее время все, что делал Осипов, вызывало в судье страшное раздражение. И все больше и больше становилось жалко Мирского. «Ну ведь правда обидно, такой красивый мужик, и чтобы так не повезло и с женой, и с адвокатом!» – в очередной раз попеняла на судьбу Косыгина.
Как только Нина Петровна объявила начало процесса, Осипов встал и сказал:
– Товарищ председательствующий, у меня ходатайство.
– Что это такая активность с самого утра, товарищ адвокат? – заметила судья с плохо скрытым раздражением. – Ну, слушаю вас.
– Уважаемый суд! Защита просит объявить перерыв судебного заседания до завтрашнего дня. Причина в том, что мой подзащитный забыл в камере свои записи. И поскольку сегодня предстоит допрос важнейшего свидетеля по делу, мой подзащитный будет фактически лишен права на защиту. – Осипов сел.
Когда он говорил, Косыгина заметила, что адвокат действительно волнуется. При этом выражение его лица перестало быть заискивающе-придурковатым.
– А что, один раз поработать самому, не перекладывая защиту на клиента, вам невмоготу?! – начала заводиться Косыгина.
Осипов молчал. Встал Мирский:
– Я поддерживаю ходатайство моего адвоката. Понимаете, Нина Петровна, здесь ведь специфические вопросы будут обсуждаться. Адвокат мне не поможет. Я сам должен…
– Мирский, я бы попросила вас обращаться ко мне «гражданин судья», – неожиданно резко оборвала его Косыгина. – Ваше мнение, товарищ прокурор?
Гособвинитель встала, растерянно глядя на судью. Такого тона ни в отношении адвоката, ни тем более подсудимого, которому, она давно заметила, Косыгина явно симпатизировала, молодая прокурорша не ожидала.
– На усмотрение суда, – тихо сказала девушка.
Косыгина зло уставилась на прокуроршу. Та съежилась под ее взглядом и торопливо добавила:
– Впрочем, лично я оснований для отложения дела не вижу.
Даже не повернув головы в сторону народных заседателей, Косыгина произнесла:
– Суд, совещаясь на месте, решил: ходатайство защиты отклонить как необоснованное. Есть еще ходатайства, товарищ адвокат? – уже с откровенной издевкой спросила Косыгина.
– Нет, спасибо, – приподнявшись, тихо ответил Осипов.
Шел третий час допроса. Первой задала свои вопросы Косыгина. Она допрашивала с пристрастием, понимая, что от других участников процесса толку будет мало. И действительно, прокурор ограничилась четырьмя вопросами, в основном сводившимися к формуле «подтверждаете ли вы ранее данное заключение о…».
Мирский сегодня был не в ударе. «Видно, и вправду без записей ему тяжело», – признала Косыгина, но менять что-либо было поздно. «Дотяну до вечера, а завтра вызову его еще раз. Мирский свое наверстает», – заключила Нина Петровна, и ее совесть удовлетворилась таким решением.
Подошла очередь Осипова.
«Полчаса позора адвокатуры», – вздохнула про себя Косыгина и опять с жалостью посмотрела на Мирского.
Вадим начал с простых вопросов – где, когда, кем проводилась экспертиза? Настаивает ли эксперт на своих выводах, сделанных на предварительном следствии? По каким документам проводилась экспертиза?
«Дурацкий вопрос. Ясно, что по тем, которые в деле!» – подумала Нина Петровна, но промолчала.
Осипов продолжал.
Косыгина поймала себя на мысли, что диалог адвоката и эксперта увлекает ее. Вопросы были профессиональными, некоторые с подковыкой.
Эксперт начал нервничать, но пока отвечал точно, не путаясь. Осипов стал задавать вопросы более жестко, напористо. Эксперт занервничал уже не на шутку.
Вдруг Косыгина сообразила, что Осипов вообще в свои записи не заглядывает. Вопросы задает по памяти. А вопросы-то – по документам. Смутное ощущение одураченности стало наплывать на Нину Петровну. Что-то происходило такое, чего она пока не могла осознать, но что-то необычное. Все шло не так, как раньше.
Это был другой адвокат! Не Осипов! То есть то же тело, лицо, одежда. Но другой голос, другой взгляд. Совершенно другой уровень профессионализма.
А Осипов продолжал задавать вопросы. Он по памяти гонял эксперта по 90-страничному заключению, просил прокомментировать некоторые несовпадения между выводами, содержащимися в разных разделах экспертного заключения. Бред! Парень знал экспертизу наизусть! Мало того, в его вопросах проскальзывало и глубокое знание самого предмета. То, как он ссылался на ГОСТы, правила бухучета, нормативы, определяющие естественную убыль разных товаров, а их были десятки и десятки, – все это было настолько неожиданно, что Косыгина на какое-то время «выпала из процесса». Она только успевала переводить взгляд с Осипова на эксперта и обратно. И прокурор, и Мирский делали то же самое.
Вадим, казалось, тоже увлекся. Он никого не видел и не слышал, кроме эксперта. Бедный пожилой бухгалтер проклинал тот день и час, когда согласился провести экспертизу по заданию ОБХСС. Так его еще не гоняли.
Внезапно Косыгина пришла в себя. Она хозяйка в этом зале или Осипов?!
Судья перебила адвоката уточняющим вопросом:
– Какую накладную вы имеете в виду?
– № 564398 от пятого апреля, том 8, лист дела 24, – даже не повернув головы в сторону судьи, не заглядывая в записи, продолжая буравить глазами эксперта, моментально ответил Вадим. Потом вздрогнул, опустил плечи, испуганно посмотрел на судью, схватил в руки первый попавшийся листок из лежавших в его папке и неуверенно проговорил:
– Кажется, так. Я не уверен. Простите, я сейчас проверю…
– Суд сам проверит, – рыкнула Косыгина. Открыла 8-й том, 24-й лист дела и обнаружила там накладную № 564398 от 5 апреля. Все было абсолютно точно!
У Нины Петровны потемнело в глазах от ярости. Впервые она поняла, в каком состоянии люди идут на убийство. Сколько раз подсудимые рассказывали ей, что сами не понимают, как могли убить, что на них нашло затмение, что Разум помутился. Но Нина Петровна не могла себе этого представить. А сейчас – могла!
– Перерыв. Десять минут. Адвокат – ко мне! – почти прокричала Косыгина, вскочила, как подпрыгнула, и ринулась к себе в кабинет, свалив по дороге совсем не легонькое председательское кресло.
Вслед за Косыгиной засеменили оба народных заседателя. Оставив на столе документы, прокурор тоже бросилась в кабинет судьи. Секретарь суда, разумеется, не могла лишить себя удовольствия наблюдать картину «Иван Грозный убивает своего сына», то есть «Судья рвет в клочья провинившегося адвоката».
Только Вадим не торопился в совещательную комнату, роль которой и исполнял кабинет судьи. Он жалобно посмотрел на Мирского, не вполне понимавшего, что, собственно, случилось. На эксперта – тот торжествовал, поскольку считал, что гнев судьи связан исключительно с недопустимым тоном, которым юноша позволил себе с ним общаться. Тяжело вздохнул и направился к двери кабинета. Один из конвоиров в это время не без труда устанавливал кресло председательствующего на место.
Не успел Осипов пройти и половину пути, как ему навстречу из кабинета Косыгиной потянулись вереницей все вошедшие. В обратном порядке. Первыми вышли с довольно глупым выражением лица заседатели. За ними выскочила как ошпаренная секретарша. Поскольку дверь она не закрыла, напутственные слова Косыгиной прокурорше Вадим расслышал хорошо:
– А вам, милочка, надо учиться работать, а не только за прической следить! У юриста голова не только для парикмахерской! И сделайте одолжение, впредь не появляйтесь у меня в процессе в рваных колготках! Вы ведь женщина, в конце-то концов!!!
Прокурорша вылетела за дверь чуть ли не в слезах. «Эк ее разобрало! – подумал Осипов. – Ну, сейчас будет партактив на свиноферме!» – удивился собственной ассоциации Вадим. «Пусть сильнее грянет буря!» – С этой мыслью он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Плотно. И еще раз потянул ручку – поплотнее. Дальше дверь не шла.
– Вы что себе позволяете, товарищ адвокат? Ты чего это мне здесь два месяца комедию ломал?! Мальчишка! Как ты смеешь так относиться к суду? Ко мне?! Я тебе что, девочка с дискотеки? Мы что, в игрушки здесь играем?! А если я твоему Мирскому расстрел дам, ты тоже хиханьками будешь заниматься?! – Косыгину несло, она и сама это понимала, но остановиться было трудно. – Ты не меня, ты профессию позоришь, советское правосудие позоришь!
– Нет, Нина Петровна, – жестко и громко перебил ее Осипов, – советское правосудие опозорите вы, если из-за неприязни ко мне дадите Мирскому расстрел.
– Да как вы смеете со мной так разговаривать? – чуть тише произнесла Косыгина.
– Смею! – выкрикнул Вадим.
От неожиданности Косыгина вздрогнула, истерика закончилась, и она, будто проснувшись, с удивлением посмотрела на Осипова: «Кто это здесь?»
Воспользовавшись замешательством, Вадим спокойным голосом, хотя внутри его колотило, просто било, как током, продолжил:
– Начнем с того, что уголовно-процессуальный кодекс я нигде ни на йоту не нарушил. Формально вы меня ни в чем обвинить не можете! Это раз. Второе. Никто не может запретить мне готовить вопросы для свидетелей своему подзащитному и осуществлять его защиту его же собственными руками. Да, непривычно. Понимаю. Но если бы я все время сам допрашивал свидетелей, вы бы снимали мои вопросы, вы бы помогали обвинению, а я вынудил вас быть объективной. Именно потому, что вы – бывший адвокат, что ваш муж – адвокат, именно поэтому вы не могли быть безразличной к человеку, оставшемуся в суде без защиты! Кроме того…
– А сегодня? – ошарашенно спросила Косыгина.
Вадим с недоумением посмотрел на судью: «Неужели так ничего и не поняла?! Значит, зря раскрылся? Рано?» Но отступать было поздно.
– А сегодня, Нина Петровна, Сергей забыл в камере тетрадь со всеми вопросами к эксперту, которые я ему приготовил. Вы не захотели отложить процесс. Пришлось начать Работать мне. Ну и я, извините, прокололся. Все-таки не профессиональный артист. Так, любитель. Ну а вы человек наблюдательный. Меня спровоцировали и поймали. Признаю – классно!
– А зачем вы все это делали? – Судья говорила теперь без тени злобы. Ей стало интересно. Просто интересно.
– Все элементарно, Нина Петровна. Повторюсь – любой нормальный судья, а вы – нормальный, ваша репутация не оставляла у меня в этом ни тени сомнения, так вот, любой нормальный судья всегда невольно занимает в процессе сторону слабой стороны, извините за каламбур. При всей моей легендарной скромности, а я знаю, что справки вы обо мне наводили, при всей моей скромности, если бы допросы вел я, а не Сергей, вы невольно встали бы на сторону обвинения. Значит, мне пришлось бы в конце процесса вас переубеждать, стать вашим, а не прокурора, оппонентом. Сейчас же вы сами все увидели, и мне вас переубеждать не придется. Я только – и то не уверен, понадобится ли – в прениях сторон помогу систематизировать все то, что вы, не я, а вы, выяснили у свидетелей и экспертов. Так в чем моя вина? В том, что я дал вам возможность объективно разобраться в деле? В том, что не мешал увидеть, что Сергей нормальный мужик, который пошел на авантюру и влип?!
– А двадцать три тысячи? Хищение двадцати трех тысяч – это, по-вашему, тоже просто авантюра? – с иронией спросила судья.
– А нет хищения! Нет двадцати трех тысяч! – чуть ли не передразнивая Косыгину, выпалил Вадим.
– То есть как это? Все эксперты подтвердили, да и по документам…
– Нина Петровна, – обнаглев совсем, перебил ее Вадим, – перестаньте провоцировать. Я два раза на грабли в течение одного дня не наступаю. Неужели вы думаете, что я поверю, будто вы сами не заметили?
Косыгина тупо уставилась на Осипова. Ей и в голову не приходило, о чем он говорит. Не замечая, а вернее делая вид, что не замечает реакции судьи, Вадим продолжал:
– В деле нет ни одной подлинной товарно-транспортной накладной. Только копии. Эксперт сегодня подтвердил, что заключение давал по тем документам, что в материалах дела. Только по копиям. То есть по филькиным грамотам. Вы лучше меня знаете, что если в хозяйственном деле нет «первички», оригиналов первичных документов на товары, то и дела нет! Осудить по копиям товарно-транспортных накладных – это еще смешнее, чем осудить за убийство, когда нет трупа! И вы, разумеется, это заметили раньше, чем я.
Вадим выдохнул и замолчал. Все! Дело сделано! Теперь либо она его убьет, либо он выиграл процесс.
Косыгина впала в ступор. В ее мозгу происходили неуправляемые, разнонаправленные движения обрывков мыслей. «Осипов – наглец и самоуверенный нахал. Он – абсолютно прав. Передопрашивать свидетелей бессмысленно. Оригиналов документов нет. Только копии. Это – пустые бумажки. Осипов разговаривает со мной, как с сопливой девчонкой. Еще издевается, мол, сами наверняка заметили. Прокурорша – дура. Ходит в рваных колготках. А эксперт, старый идиот, куда смотрел, когда экспертизу делал? Мирский тоже, получается, меня обманывал. Все мужики – сволочи. Никому нельзя верить! А Лева, хорош гусь, – не мог узнать, с кем мне предстоит иметь дело. Но по талонам действительно разовый эпизод. Можно признать виновным частично. Но этот нахал! А как играл! А все-таки я его раскусила. Нет, нас, женщин, не обманешь, мы вас, стервецов, чутьем берем. Все равно мы всегда сверху!»
Косыгина улыбнулась своей последней мысли и, обращаясь к Осипову, сказала:
– Хорошо. Идите, товарищ адвокат. Но больше так не поступайте.
Вадим не стал уточнять, чего больше он не должен «так» делать, и вышел в зал.
Нина Петровна Косыгина, опытнейший судья Московского городского суда, судья, которую боялись и уважали лучшие адвокаты Москвы, сидела в кабинете, положив перед собой раскрытую пудреницу, и смотрела в зеркальце. Она улыбалась. Так ее еще не обводили вокруг пальца.
Нина Петровна любила умных людей. Она любила у них учиться. И ничего, что Осипов такой молодой. Ей было приятно, что ее переиграли! По всем правилам. Честно. Воспользовавшись ее самомнением, ее самоуверенностью. Так и надо! «Учись, Нинка!» – подмигнула Косыгина своему отражению и представила, как вечером она расскажет все Леве. «Два старых ишака, которых переиграл молодой мальчишка!»
В эту минуту мысли Нины Петровны скакнули в сторону, и она подумала о сыне, первокурснике юрфака: «Вот бы он бы так…»
Прошла еще неделя. И еще одна. Косыгина сделала запрос в Следственное управление прокуратуры и в торг «Гастроном» – сохранились ли оригиналы товарно-транспортных накладных за период работы Мирского. Понимала, что маловероятно, но порядок есть порядок. Получила отрицательные ответы. Из торга – с приложением акта на уничтожение за истечением срока хранения.
Нина Петровна не скрывала от себя, что обрадовалась. Сохранись эти документы, и пришлось бы отправлять дело на доследование. Сам факт вины Мирского в хищении двадцати трех тысяч сомнений у Косыгиной не вызывал. А потом все сначала.
Нет уж, хватит! И без того процесс превратился в ее сплошной позор. Это других участников дела можно было ввести в заблуждение по поводу ее внимательности, но себя-то не обманешь! Она-то знала, что она, старая опытная волчица, прозевала, что в деле нет оригиналов…
Все формальности, сопутствующие окончанию процесса, оглашение материалов дела, приобщение документов, представленных сторонами, были соблюдены.
Косыгина обратилась к сторонам с вопросом:
– Сколько вам нужно времени для подготовки к прениям сторон?
Прокурорша, не желавшая простить Косыгиной унизительного замечания по поводу рваных колготок, замечания несправедливого, поскольку на ее зарплату покупать колготки у спекулянток нереально, а в магазинах их не достать, решила отомстить судье и радостно отрапортовала, что готова выступать хоть завтра.
Осипов попросил четыре дня.
Косыгина назначила прения через два дня на третий.
В день выступления прокурора и адвоката по делу Мирского в соседнем зале огласили приговор по взяточному делу. Судили троих приемщиков техцентра на Варшавском шоссе. Двое получили по три взятки, 10 рублей каждая, а один – пять взяток, также по 10 рублей, – за прием автомобилей в ремонт вне общей очереди. Дали – двум первым по восемь лет, а третьему – двенадцать.
Елизавета Имануиловна претензии к Вадиму, разумеется, имела. Но в общем и целом относилась к нему хорошо. Вкалывает, о Лене заботится, не пьет – значит, чего-то когда-то в жизни добьется.
Что же касалось отношения к Лене со стороны Вадимовой родни – здесь все было абсолютно безоблачно, вплоть до восторга. Особых эмоций не выказывала только бабушка Аня – ее житейские проблемы не интересовали.
Вадим, погруженный в себя и злой, мерил шагами кабинет. Громко сказано – кабинет. В трехкомнатной квартире, где они жили с Леной и дочкой, кабинет Вадима занимал четвертую часть. Звучит красиво: четверть квартиры – кабинет главы семьи. Только надо учесть, что вся квартирка помешалась на тридцати двух метрах жилой площади, так что кабинет был восьмиметровой клетушкой, к тому же вместившей в себя письменный стол и забитой книгами. Поэтому «мерить шагами» было неутомительно – четыре шага по свободному пространству от двери до противоположной стены и два шага от кресла-кровати, где иногда спал Вадим, засидевшись допоздна за работой, до окна.
Но ни ему, ни Лене и в голову не приходило, что их квартира – маленькая. У них была отдельная квартира! Без родителей или соседей. Своя! Трехкомнатная!
Так и не придумав ничего путного, Вадим лег спать. Лена давно уснула. Назавтра занятия у нее начинались в 8.30, так что встать надо будет в половине седьмого.
В два часа ночи Вадим проснулся. Нет, не проснулся – вылетел из кровати, как катапультированный. Бросился в кабинет и сел за письменный стол.
Встав по будильнику в семь утра и не обнаружив мужа рядом в постели, Лена по привычке пошла в кабинет. Вадим частенько просыпался незадолго до будильника и либо садился за пишущую машинку, либо читал что-то свое по праву, прихлебывая холодный кофе из большой чайной чашки. Но сегодня…
Лена даже испугалась. Вадим спал на полу, подложив под голову сиденье с кресла-кровати. «Не захотел будить», – тепло подумала Лена.
Вадим, почувствовав взгляд жены, проснулся, потянулся, с удивлением огляделся, виновато улыбнулся и радостно вывалил:
– А я придумал! Обалдеть! Я – кретин! Чувствовал: что-то есть, но никак не мог понять – что! Ну, теперь – поиграем!
Лена как мешок картошки с плеч сбросила. Вадим стал самим собой. В глазах – азарт, голос, хоть и спросонья, звонкий. Сел, размахивая руками. Потом вскочил, обнял и потащил Лену обратно в спальню. Она не сомневалась зачем.
Сергей не столько удивился, сколько встревожился, когда из камеры его повели на свидание с адвокатом. Что-то явно стряслось, ведь Осипов собирался сегодня весь день гулять и думать. Может, он протрепался Миле и приехал сообщить ему, что та уходит? Или показал жене письмо, адресованное Ларисе? Только не это! А может, что-то у Ларисы? Может, она не хочет с ним иметь ничего общего? А ведь прежде чем идти в ОБХСС, он к ней приехал, все рассказал и она обещала ждать…
– Привет, Сережа! – бодро поздоровался Вадим, как только охранник вышел за дверь. – А я кое-что придумал.
– Что с Милой? Как Лариса? – Мирский не слышал адвоката.
– А? Что? А, Мила?.. Нормально. Лариса – тоже. Все нормально. С женщинами у тебя вообще все нормально, – расплылся Вадим. Он был в очень хорошем настроении.
– Так что случилось?!
– Ничего. Кроме того, что тебе везет не только с женщинами, но и с адвокатом. – Вадим засмеялся и хлопнул Сергея по плечу. – Я такое нашел…
Следующие полчаса Мирский слушал. То хлопая себя по коленям, то вскакивая и начиная почти бегать по комнате. Однажды, забыв, что стул намертво привинчен к полу, попытался его схватить и повернуть, чтобы сесть верхом.
Настроение у обоих было такое, будто они делили самый крупный выигрыш в денежно-вещевой лотерее, выпавший на совместно купленный билет.
Шла третья неделя процесса. Вадим раньше не принимал участия в больших судебных делах, и потому втянуться в нудный, как расписание пригородной электрички, график было не так-то легко. Всегда и везде страдая от нехватки времени, сейчас он трудился изо дня в день размеренно, не торопясь. И в основном – головой, поскольку избранная им тактика не подразумевала активных действий с его стороны.
Косыгина явно не спешила, вела процесс, не подгоняя, подробно.
Лена ловко справлялась с ролью диспетчера, регулируя посещения суда то Милой, то Ларисой. После первых двух дней процесса Ларисе везло все больше и больше – Мила появлялась в зале не чаще двух раз в неделю. Три дня принадлежали Ларисе. Она, в отличие от Милы, приходила к десяти и всегда была уже в зале, когда конвой заводил Мирского, а уходила только после того, как Сергей, держа в сложенных за спиной руках тетради со своими записями, покидал зал суда под охраной троих хлюпеньких парнишек в Беликоватой им форме внутренних войск. Тогда «хозяйственников» охраняли почти символически, – они из зала суда не бегали. Некуда.
Косыгина за эти три недели возненавидела Осипова. Сидел, тупо вращая головой, что-то себе записывал. Практически никакой защиты не вел. Она-то ждала, памятуя слова мужа, что придется охлаждать пыл молодого наглеца, разгадывать его придумки, снимать наводящие вопросы, словом – бороться. А этот сидел и молчал. Если и задавал какой вопрос, то невпопад, а то и во вред клиенту.
И главное, что выводило Нину Петровну из себя, так это то, что Осипов, изучавший дело неделями, ежедневно по многу часов, дела так и не знал! Если ему надо было сослаться на какой-то документ, он долго копался в своих записях, пыхтел, заискивающе смотрел ей в глаза и мямлил:
– Простите, товарищ председательствующий, не могу найти номер тома и страницы.
Косыгина клокотала! Даже девчушка из городской прокуратуры, якобы поддерживающая обвинение, даже она знала дело лучше адвоката! Такого еще в практике Косыгиной не было.
А Мирского Нина Петровна жалела. Чисто по-человечески. Да и по-женски. Красавец мужик, неглупый, вежливый. Старательно задававший вовсе не наивные вопросы свидетелям и экспертам, приветливо, а не заискивающе, как другие, улыбавшийся ей по утрам, когда она, входя в зал, говорила: «Доброе утро, прошу садиться», – он ей нравился все больше.
«И надо же было, чтобы так ему не повезло. Вор у вора Дубинку украл! Клюнул на банальных мошенников. Облапошили они его элементарно! И жена – стерва, даже в суд ходит через пень-колоду, не то что другие – сидят как пришитые. После приговора наверняка разведется и заживет вольной пташкой. Хорошо, если передачи станет посылать. А то, бывает, и этого не делают. Да еще и адвокат этот, Осипов. Пользы от него ноль, одно только раздражение» – такие мысли крутились в голове Косыгиной каждый день, и незаметно для себя она начала искать аргументы в пользу Мирского.
Она сама пристрастно допрашивала свидетелей обвинения, экспертов, сделавших выводы о причастности Мирского к хищениям. Очень расстроилась, что все выводы экспертов подтверждались, – Мирский не только взял деньги из кассы на покупку талонов, но и немало наворовал, как и все торгаши, на «естественке» и «усушке-утруске». «А жаль», – подумалось судье.
Прошло еще две недели. Процесс шел медленнее, чем раньше, – кто-то из свидетелей не являлся в суд, приходилось откладывать дело на завтра.
Подошла очередь допроса главного свидетеля – судебного эксперта, проводившего комплексную бухгалтерско-товароведческую экспертизу. Именно на основе его выводов Мирскому и инкриминировалось хищение двадцати трех тысяч рублей.
Косыгина вошла в зал и не увидела на лице Мирского приветливой улыбки. Она привыкла к ней, можно сказать – ждала. Вообще, вчера вечером, готовя Леве ужин, она поймала себя на мысли, что такой мужчина, как Мирский… Нет, даже думать об этом недопустимо! И вот сегодня Мирский ей не улыбнулся. «Боится допроса эксперта», – решила Косыгина. От ее внимательного взгляда не ускользнуло и то обстоятельство, что ни на парапете загородки, отделявшей скамью подсудимых от зала, ни на скамейке рядом с Мирским не было его тетрадей.
Осипов тоже выглядел по-иному – еще глупее обычного. Даже вставая, когда Косыгина входила в зал, продолжал копаться в своих бумагах, пытаясь что-то найти. Жены Мирского в зале не было. Впрочем, она отсутствовала уже дней десять. Зато, как всегда, сидела на своем месте молодая женщина, приходившая только в дни, когда не было жены Мирского. Нина Петровна попросила как-то секретаря разузнать, кто эта дама.
Секретарша доложила:
– Говорит, родственница Осипова. При этом очень покраснела, – поделилась своим наблюдением секретарь.
«Наверное, – решила Косыгина, – любовница придурка адвоката. А дело он получил, поскольку, видно, его жена – родственница жены Мирского. Вот он свою любовницу при жене Мирского в суд и не таскает». Нина Петровна совсем распалилась: «Вместо того, чтобы защищать, думает о своих удовольствиях!»
Последнее время все, что делал Осипов, вызывало в судье страшное раздражение. И все больше и больше становилось жалко Мирского. «Ну ведь правда обидно, такой красивый мужик, и чтобы так не повезло и с женой, и с адвокатом!» – в очередной раз попеняла на судьбу Косыгина.
Как только Нина Петровна объявила начало процесса, Осипов встал и сказал:
– Товарищ председательствующий, у меня ходатайство.
– Что это такая активность с самого утра, товарищ адвокат? – заметила судья с плохо скрытым раздражением. – Ну, слушаю вас.
– Уважаемый суд! Защита просит объявить перерыв судебного заседания до завтрашнего дня. Причина в том, что мой подзащитный забыл в камере свои записи. И поскольку сегодня предстоит допрос важнейшего свидетеля по делу, мой подзащитный будет фактически лишен права на защиту. – Осипов сел.
Когда он говорил, Косыгина заметила, что адвокат действительно волнуется. При этом выражение его лица перестало быть заискивающе-придурковатым.
– А что, один раз поработать самому, не перекладывая защиту на клиента, вам невмоготу?! – начала заводиться Косыгина.
Осипов молчал. Встал Мирский:
– Я поддерживаю ходатайство моего адвоката. Понимаете, Нина Петровна, здесь ведь специфические вопросы будут обсуждаться. Адвокат мне не поможет. Я сам должен…
– Мирский, я бы попросила вас обращаться ко мне «гражданин судья», – неожиданно резко оборвала его Косыгина. – Ваше мнение, товарищ прокурор?
Гособвинитель встала, растерянно глядя на судью. Такого тона ни в отношении адвоката, ни тем более подсудимого, которому, она давно заметила, Косыгина явно симпатизировала, молодая прокурорша не ожидала.
– На усмотрение суда, – тихо сказала девушка.
Косыгина зло уставилась на прокуроршу. Та съежилась под ее взглядом и торопливо добавила:
– Впрочем, лично я оснований для отложения дела не вижу.
Даже не повернув головы в сторону народных заседателей, Косыгина произнесла:
– Суд, совещаясь на месте, решил: ходатайство защиты отклонить как необоснованное. Есть еще ходатайства, товарищ адвокат? – уже с откровенной издевкой спросила Косыгина.
– Нет, спасибо, – приподнявшись, тихо ответил Осипов.
Шел третий час допроса. Первой задала свои вопросы Косыгина. Она допрашивала с пристрастием, понимая, что от других участников процесса толку будет мало. И действительно, прокурор ограничилась четырьмя вопросами, в основном сводившимися к формуле «подтверждаете ли вы ранее данное заключение о…».
Мирский сегодня был не в ударе. «Видно, и вправду без записей ему тяжело», – признала Косыгина, но менять что-либо было поздно. «Дотяну до вечера, а завтра вызову его еще раз. Мирский свое наверстает», – заключила Нина Петровна, и ее совесть удовлетворилась таким решением.
Подошла очередь Осипова.
«Полчаса позора адвокатуры», – вздохнула про себя Косыгина и опять с жалостью посмотрела на Мирского.
Вадим начал с простых вопросов – где, когда, кем проводилась экспертиза? Настаивает ли эксперт на своих выводах, сделанных на предварительном следствии? По каким документам проводилась экспертиза?
«Дурацкий вопрос. Ясно, что по тем, которые в деле!» – подумала Нина Петровна, но промолчала.
Осипов продолжал.
Косыгина поймала себя на мысли, что диалог адвоката и эксперта увлекает ее. Вопросы были профессиональными, некоторые с подковыкой.
Эксперт начал нервничать, но пока отвечал точно, не путаясь. Осипов стал задавать вопросы более жестко, напористо. Эксперт занервничал уже не на шутку.
Вдруг Косыгина сообразила, что Осипов вообще в свои записи не заглядывает. Вопросы задает по памяти. А вопросы-то – по документам. Смутное ощущение одураченности стало наплывать на Нину Петровну. Что-то происходило такое, чего она пока не могла осознать, но что-то необычное. Все шло не так, как раньше.
Это был другой адвокат! Не Осипов! То есть то же тело, лицо, одежда. Но другой голос, другой взгляд. Совершенно другой уровень профессионализма.
А Осипов продолжал задавать вопросы. Он по памяти гонял эксперта по 90-страничному заключению, просил прокомментировать некоторые несовпадения между выводами, содержащимися в разных разделах экспертного заключения. Бред! Парень знал экспертизу наизусть! Мало того, в его вопросах проскальзывало и глубокое знание самого предмета. То, как он ссылался на ГОСТы, правила бухучета, нормативы, определяющие естественную убыль разных товаров, а их были десятки и десятки, – все это было настолько неожиданно, что Косыгина на какое-то время «выпала из процесса». Она только успевала переводить взгляд с Осипова на эксперта и обратно. И прокурор, и Мирский делали то же самое.
Вадим, казалось, тоже увлекся. Он никого не видел и не слышал, кроме эксперта. Бедный пожилой бухгалтер проклинал тот день и час, когда согласился провести экспертизу по заданию ОБХСС. Так его еще не гоняли.
Внезапно Косыгина пришла в себя. Она хозяйка в этом зале или Осипов?!
Судья перебила адвоката уточняющим вопросом:
– Какую накладную вы имеете в виду?
– № 564398 от пятого апреля, том 8, лист дела 24, – даже не повернув головы в сторону судьи, не заглядывая в записи, продолжая буравить глазами эксперта, моментально ответил Вадим. Потом вздрогнул, опустил плечи, испуганно посмотрел на судью, схватил в руки первый попавшийся листок из лежавших в его папке и неуверенно проговорил:
– Кажется, так. Я не уверен. Простите, я сейчас проверю…
– Суд сам проверит, – рыкнула Косыгина. Открыла 8-й том, 24-й лист дела и обнаружила там накладную № 564398 от 5 апреля. Все было абсолютно точно!
У Нины Петровны потемнело в глазах от ярости. Впервые она поняла, в каком состоянии люди идут на убийство. Сколько раз подсудимые рассказывали ей, что сами не понимают, как могли убить, что на них нашло затмение, что Разум помутился. Но Нина Петровна не могла себе этого представить. А сейчас – могла!
– Перерыв. Десять минут. Адвокат – ко мне! – почти прокричала Косыгина, вскочила, как подпрыгнула, и ринулась к себе в кабинет, свалив по дороге совсем не легонькое председательское кресло.
Вслед за Косыгиной засеменили оба народных заседателя. Оставив на столе документы, прокурор тоже бросилась в кабинет судьи. Секретарь суда, разумеется, не могла лишить себя удовольствия наблюдать картину «Иван Грозный убивает своего сына», то есть «Судья рвет в клочья провинившегося адвоката».
Только Вадим не торопился в совещательную комнату, роль которой и исполнял кабинет судьи. Он жалобно посмотрел на Мирского, не вполне понимавшего, что, собственно, случилось. На эксперта – тот торжествовал, поскольку считал, что гнев судьи связан исключительно с недопустимым тоном, которым юноша позволил себе с ним общаться. Тяжело вздохнул и направился к двери кабинета. Один из конвоиров в это время не без труда устанавливал кресло председательствующего на место.
Не успел Осипов пройти и половину пути, как ему навстречу из кабинета Косыгиной потянулись вереницей все вошедшие. В обратном порядке. Первыми вышли с довольно глупым выражением лица заседатели. За ними выскочила как ошпаренная секретарша. Поскольку дверь она не закрыла, напутственные слова Косыгиной прокурорше Вадим расслышал хорошо:
– А вам, милочка, надо учиться работать, а не только за прической следить! У юриста голова не только для парикмахерской! И сделайте одолжение, впредь не появляйтесь у меня в процессе в рваных колготках! Вы ведь женщина, в конце-то концов!!!
Прокурорша вылетела за дверь чуть ли не в слезах. «Эк ее разобрало! – подумал Осипов. – Ну, сейчас будет партактив на свиноферме!» – удивился собственной ассоциации Вадим. «Пусть сильнее грянет буря!» – С этой мыслью он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Плотно. И еще раз потянул ручку – поплотнее. Дальше дверь не шла.
– Вы что себе позволяете, товарищ адвокат? Ты чего это мне здесь два месяца комедию ломал?! Мальчишка! Как ты смеешь так относиться к суду? Ко мне?! Я тебе что, девочка с дискотеки? Мы что, в игрушки здесь играем?! А если я твоему Мирскому расстрел дам, ты тоже хиханьками будешь заниматься?! – Косыгину несло, она и сама это понимала, но остановиться было трудно. – Ты не меня, ты профессию позоришь, советское правосудие позоришь!
– Нет, Нина Петровна, – жестко и громко перебил ее Осипов, – советское правосудие опозорите вы, если из-за неприязни ко мне дадите Мирскому расстрел.
– Да как вы смеете со мной так разговаривать? – чуть тише произнесла Косыгина.
– Смею! – выкрикнул Вадим.
От неожиданности Косыгина вздрогнула, истерика закончилась, и она, будто проснувшись, с удивлением посмотрела на Осипова: «Кто это здесь?»
Воспользовавшись замешательством, Вадим спокойным голосом, хотя внутри его колотило, просто било, как током, продолжил:
– Начнем с того, что уголовно-процессуальный кодекс я нигде ни на йоту не нарушил. Формально вы меня ни в чем обвинить не можете! Это раз. Второе. Никто не может запретить мне готовить вопросы для свидетелей своему подзащитному и осуществлять его защиту его же собственными руками. Да, непривычно. Понимаю. Но если бы я все время сам допрашивал свидетелей, вы бы снимали мои вопросы, вы бы помогали обвинению, а я вынудил вас быть объективной. Именно потому, что вы – бывший адвокат, что ваш муж – адвокат, именно поэтому вы не могли быть безразличной к человеку, оставшемуся в суде без защиты! Кроме того…
– А сегодня? – ошарашенно спросила Косыгина.
Вадим с недоумением посмотрел на судью: «Неужели так ничего и не поняла?! Значит, зря раскрылся? Рано?» Но отступать было поздно.
– А сегодня, Нина Петровна, Сергей забыл в камере тетрадь со всеми вопросами к эксперту, которые я ему приготовил. Вы не захотели отложить процесс. Пришлось начать Работать мне. Ну и я, извините, прокололся. Все-таки не профессиональный артист. Так, любитель. Ну а вы человек наблюдательный. Меня спровоцировали и поймали. Признаю – классно!
– А зачем вы все это делали? – Судья говорила теперь без тени злобы. Ей стало интересно. Просто интересно.
– Все элементарно, Нина Петровна. Повторюсь – любой нормальный судья, а вы – нормальный, ваша репутация не оставляла у меня в этом ни тени сомнения, так вот, любой нормальный судья всегда невольно занимает в процессе сторону слабой стороны, извините за каламбур. При всей моей легендарной скромности, а я знаю, что справки вы обо мне наводили, при всей моей скромности, если бы допросы вел я, а не Сергей, вы невольно встали бы на сторону обвинения. Значит, мне пришлось бы в конце процесса вас переубеждать, стать вашим, а не прокурора, оппонентом. Сейчас же вы сами все увидели, и мне вас переубеждать не придется. Я только – и то не уверен, понадобится ли – в прениях сторон помогу систематизировать все то, что вы, не я, а вы, выяснили у свидетелей и экспертов. Так в чем моя вина? В том, что я дал вам возможность объективно разобраться в деле? В том, что не мешал увидеть, что Сергей нормальный мужик, который пошел на авантюру и влип?!
– А двадцать три тысячи? Хищение двадцати трех тысяч – это, по-вашему, тоже просто авантюра? – с иронией спросила судья.
– А нет хищения! Нет двадцати трех тысяч! – чуть ли не передразнивая Косыгину, выпалил Вадим.
– То есть как это? Все эксперты подтвердили, да и по документам…
– Нина Петровна, – обнаглев совсем, перебил ее Вадим, – перестаньте провоцировать. Я два раза на грабли в течение одного дня не наступаю. Неужели вы думаете, что я поверю, будто вы сами не заметили?
Косыгина тупо уставилась на Осипова. Ей и в голову не приходило, о чем он говорит. Не замечая, а вернее делая вид, что не замечает реакции судьи, Вадим продолжал:
– В деле нет ни одной подлинной товарно-транспортной накладной. Только копии. Эксперт сегодня подтвердил, что заключение давал по тем документам, что в материалах дела. Только по копиям. То есть по филькиным грамотам. Вы лучше меня знаете, что если в хозяйственном деле нет «первички», оригиналов первичных документов на товары, то и дела нет! Осудить по копиям товарно-транспортных накладных – это еще смешнее, чем осудить за убийство, когда нет трупа! И вы, разумеется, это заметили раньше, чем я.
Вадим выдохнул и замолчал. Все! Дело сделано! Теперь либо она его убьет, либо он выиграл процесс.
Косыгина впала в ступор. В ее мозгу происходили неуправляемые, разнонаправленные движения обрывков мыслей. «Осипов – наглец и самоуверенный нахал. Он – абсолютно прав. Передопрашивать свидетелей бессмысленно. Оригиналов документов нет. Только копии. Это – пустые бумажки. Осипов разговаривает со мной, как с сопливой девчонкой. Еще издевается, мол, сами наверняка заметили. Прокурорша – дура. Ходит в рваных колготках. А эксперт, старый идиот, куда смотрел, когда экспертизу делал? Мирский тоже, получается, меня обманывал. Все мужики – сволочи. Никому нельзя верить! А Лева, хорош гусь, – не мог узнать, с кем мне предстоит иметь дело. Но по талонам действительно разовый эпизод. Можно признать виновным частично. Но этот нахал! А как играл! А все-таки я его раскусила. Нет, нас, женщин, не обманешь, мы вас, стервецов, чутьем берем. Все равно мы всегда сверху!»
Косыгина улыбнулась своей последней мысли и, обращаясь к Осипову, сказала:
– Хорошо. Идите, товарищ адвокат. Но больше так не поступайте.
Вадим не стал уточнять, чего больше он не должен «так» делать, и вышел в зал.
Нина Петровна Косыгина, опытнейший судья Московского городского суда, судья, которую боялись и уважали лучшие адвокаты Москвы, сидела в кабинете, положив перед собой раскрытую пудреницу, и смотрела в зеркальце. Она улыбалась. Так ее еще не обводили вокруг пальца.
Нина Петровна любила умных людей. Она любила у них учиться. И ничего, что Осипов такой молодой. Ей было приятно, что ее переиграли! По всем правилам. Честно. Воспользовавшись ее самомнением, ее самоуверенностью. Так и надо! «Учись, Нинка!» – подмигнула Косыгина своему отражению и представила, как вечером она расскажет все Леве. «Два старых ишака, которых переиграл молодой мальчишка!»
В эту минуту мысли Нины Петровны скакнули в сторону, и она подумала о сыне, первокурснике юрфака: «Вот бы он бы так…»
Прошла еще неделя. И еще одна. Косыгина сделала запрос в Следственное управление прокуратуры и в торг «Гастроном» – сохранились ли оригиналы товарно-транспортных накладных за период работы Мирского. Понимала, что маловероятно, но порядок есть порядок. Получила отрицательные ответы. Из торга – с приложением акта на уничтожение за истечением срока хранения.
Нина Петровна не скрывала от себя, что обрадовалась. Сохранись эти документы, и пришлось бы отправлять дело на доследование. Сам факт вины Мирского в хищении двадцати трех тысяч сомнений у Косыгиной не вызывал. А потом все сначала.
Нет уж, хватит! И без того процесс превратился в ее сплошной позор. Это других участников дела можно было ввести в заблуждение по поводу ее внимательности, но себя-то не обманешь! Она-то знала, что она, старая опытная волчица, прозевала, что в деле нет оригиналов…
Все формальности, сопутствующие окончанию процесса, оглашение материалов дела, приобщение документов, представленных сторонами, были соблюдены.
Косыгина обратилась к сторонам с вопросом:
– Сколько вам нужно времени для подготовки к прениям сторон?
Прокурорша, не желавшая простить Косыгиной унизительного замечания по поводу рваных колготок, замечания несправедливого, поскольку на ее зарплату покупать колготки у спекулянток нереально, а в магазинах их не достать, решила отомстить судье и радостно отрапортовала, что готова выступать хоть завтра.
Осипов попросил четыре дня.
Косыгина назначила прения через два дня на третий.
В день выступления прокурора и адвоката по делу Мирского в соседнем зале огласили приговор по взяточному делу. Судили троих приемщиков техцентра на Варшавском шоссе. Двое получили по три взятки, 10 рублей каждая, а один – пять взяток, также по 10 рублей, – за прием автомобилей в ремонт вне общей очереди. Дали – двум первым по восемь лет, а третьему – двенадцать.