Страница:
Вадиму совсем не хотелось ехать. Но отказывать человеку, от которого зависела защита диссертации жены, было крайне неосмотрительно.
Смоленский провел Вадима в кабинет и плотно закрыл дверь.
– Вадим, разговаривая с вами, я очень рискую. – Губы профессора нервно подрагивали.
– Что стряслось? – не понял Вадим.
– Меня сегодня вызвал наш университетский куратор от КГБ и подробно расспрашивал про Лену и про вас.
– Что его интересовало? – напрягся Осипов.
– Я так до конца и не понял, – признался ученый. – Они ведь всегда ходят вокруг да около. Но мне показалось, что его интересовало, знаю ли я что-нибудь о каком-то мебельном деле, которое вы сейчас ведете. Вам это о чем-то говорит?
– Я не веду сейчас никакого мебельного дела, – на всякий случай соврал Вадим. Хотя не очень-то и соврал: Дело действительно было не про мебель. – Дайте-ка подумать.
Возникла пауза, затянувшаяся на несколько минут. Смоленский не торопил. Только бамбуковая палочка нервно крутилась у него в руках.
Вадим пытался разобраться, что происходит. Первое – комитетчики пытаются узнать, не рассказывала ли Лена Смоленскому что-либо о Кузьмичеве, что может их затрагивать или интересовать. Нет, маловероятно. Если бы они так боялись, что Володя их заложит, «замочили» бы его к чертовой матери, и дело с концом. Да и слишком наивно полагать, будто все болтуны. И Володя, и он, и Лена. Нет, это не вариант. Тогда что? Пытаются узнать через Ленку, кто платит за его работу и, следовательно, с кем Кузьмичев связан? Для этого и «хвост» пустили? Вряд ли. Все-таки Контора – организация серьезная. Наверняка им хорошо известно, кто с кем и как связан. Не надо было для этого судебного процесса ждать. Можно просто Машин телефон послушать. Наверняка и послушали. А, вот где собака зарыта! Может, Ленка от Маши что-то узнала и поделилась со Смоленским? Это – вероятно. Что еще? Как вариант – психологическая атака на него, на Вадима. Понимали, а может, и попросили, кто знает, чтобы Смоленский с ним поделился? Расчет простой – он начнет дергаться и скажет лишнее. Либо Смоленскому, либо по телефону кому-нибудь. Хрен вам! Не дождетесь. Смоленский терпеливо ждал.
– Знаете, Владимир Юрьевич, – подчеркнуто спокойно произнес Вадим, – что-то ничего толкового на ум не приходит.
– Понимаю. – Смоленский смотрел на Вадима по-отечески ласково. – Я и не прошу вас мне ничего рассказывать. Даже наоборот: меньше знаешь – лучше спишь. Только не надо думать, пожалуйста, что меня просили с вами поговорить. Ладно?
– Да что вы, я и не думал, – удивился прозорливости профессора Вадим.
– А вот это неправда. Любой на вашем месте подумал бы так в первую очередь. Любой умный человек. – Смоленский улыбнулся. – Но нельзя исключать, что они там как раз и рассчитывали, что я вам об этом сообщу. Они хорошие психологи. Поверьте, я знаю.
– На Лениной защите это никак не отразится?
– А вот это уже моя забота! Сюда им нос не дам сунуть! Достали! – неожиданно зло отреагировал завкафедрой, вспомнив, видимо, собственные обиды на Контору.
В тот вечер Вадим позвонил Автандилу уже с медицинским вопросом. Какое снотворное принять. Понимал, что так просто ему не уснуть. Банальные 50 капель валокордина сработали замечательно.
Утром Вадим проснулся с твердым решением – теперь он пойдет до конца, невзирая ни на что! Коли на него пытаются надавить – значит, боятся. А если боятся – значит, он что-то может. Ну вот и сделает! К тому же у них сейчас свои проблемы – гласность и перестройка многое изменили. Вдруг Вадима осенило! Многие «известинцы» поддерживали дружеские отношения с Егором Яковлевым, нынешним главным редактором «Московских новостей». Каждый номер этой газеты становился сенсацией, там «мочили» и КПСС, и КГБ, и все, что еще недавно казалось незыблемым и неприкосновенным. Журналистов стали бояться. Их даже назвали «четвертой властью». Ох, как бы сейчас не помешала статья в серьезной газете о деле Кузьмичева! Себя, по крайней мере, Вадим бы точно обезопасил.
С Женей Збаровым договорились встретиться в воскресенье днем. Женя выслушал рассказ Вадима с большим интересом. Это удивило, поскольку Женины цинизм и леность были притчей во языцех. Если уж он заинтересовался – значит, материал того действительно стоил.
– Я сам напишу! – решил Женя. – А с Егором договорюсь, чтобы он опубликовал. Наши, «известинские», перебздят!
– Сколько это потребует времени? – поинтересовался Вадим.
– Не дави! – Женя обозлился. – Я не собираюсь тебе помогать торгаша вытаскивать. Меня комитетские методы бесят. Бл…ди! За свою жопу боятся. – Потом, вспомнив, о чем его, собственно, Вадим спросил, уже спокойнее ответил: – Раньше чем через месяц – не жди.
– Спасибо! – поблагодарил Осипов.
– За что? – удивился Женя.
– Что не врезал. – Вадим рассмеялся.
– Да иди ты! – миролюбиво послал Збаров.
– Ну вот, наш последний совместный обед, – вдруг в конце застолья сообщил Иванов.
– Почему? – спросила Минх.
– Завтра начинаются прения сторон, – вместо прокурора ответил Вадим.
– И какая связь? – Шатунова удивленно смотрела на мужчин, каждый из которых был ей симпатичен по-своему. С обоими было очень интересно. В обоих было что-то свое. Вадим более нервный, лучше образован, зато Иван – настоящий мужик, от него веяло спокойствием, силой.
– Товарищ прокурор хочет настроиться на обвинительный лад, – иронично начал Вадим. – А мое присутствие беспокоит его совесть. Я прав? – Вадим ехидно взглянул на Иванова.
– Совесть здесь ни при чем. С ней все и так в порядке. Просто со времен, когда занимался боксом, перед боем настраивал себя на неприязнь к противнику. А вы, Вадим Михайлович, с завтрашнего дня – мой противник. – Поняв, что сказанное прозвучало слишком сурово, Иванов пояснил: – Всего на несколько дней, до окончания прений.
Женщины растерянно посмотрели на Вадима. Такая хорошая компания сложилась, обидно!
– Иван Иванович прав. Я также настраиваюсь. Завтра мы вступаем в непосредственную борьбу друг с другом. Это правда. А вот после приговора предлагаю просто собраться вместе и пообедать. У нас, адвокатов, говорят так – клиенты приходят и уходят, а мы остаемся.
– Да, людьми оставаться надо всегда, – по-учительски уверенно заключила Шатунова.
– Даже когда болеешь, – неожиданно добавила Минх.
Суть речи Иванова, продолжавшейся более пяти часов, сводилась к простому выводу – и Кузьмичев, и Булычева полностью изобличены как показаниями свидетелей, так и показаниями самой Булычевой. С учетом всех смягчающих и отягчающих вину обстоятельств, прокурор попросил Кузьмичеву назначить наказание в виде 13 лет лишения свободы.
В этот момент обе заседательницы, до того почти задремавшие, вскинулись и с удивлением и неодобрением посмотрели на своего бывшего соседа по столу. А для Булычевой – 9 лет лишения свободы. Булычева, услышав это, заголосила во все горло, забилась в истерике и затихла, упав в обморок. Володя посмотрел на нее с презрительной жалостью. «А чего ж ты ждала?» – подумал Вадим. Адвокат Булычевой даже не повернулся в сторону своей подопечной.
Горе-защитник несчастной женщины, который весь процесс просидел, разгадывая кроссворды, подробной речью ни себя, ни суд утруждать не стал. Как и его подзащитная, признавая вину в содеянном, он попросил суд при определении меры наказания учесть наличие несовершеннолетнего ребенка на иждивении, раскаяние и активную помощь следствию. В этот момент Вадим довольно громко, вроде бы сам себе, сказал: «Уже учли!» Шатунова кивнула одобрительно головой, а Зеленцова беззлобно сделала ему замечание за нарушение порядка. Адвокат Булычевой совсем сник и, скомкав, закончил свою никчемную речь.
Вадим попросил перерыв на два дня. Для подготовки выступления с учетом аргументов представителя государственного обвинения. Зеленцова объявила перерыв на один день. Когда Вадим выходил из здания суда, его догнала запыхавшаяся Шатунова.
– Успеха вам, Вадим Михайлович! Я в вас верю! У вас получится! – старалась она подбодрить Осипова.
– Спасибо! Главное, чтобы у вас получилось! – со значением отозвался Вадим.
Шатунова покраснела и вдруг с вызовом ответила:
– А мне терять нечего! Дальше моих Вялков не пошлют!
Речь Вадима заняла шесть часов. Плюс перерыв на час. Адвокат эпизод за эпизодом анализировал предъявленное обвинение. Напоминал о противоречиях, нестыковках в показаниях свидетелей. Особенно упирал на явные глупости в показаниях Булычевой. Несколько раз даже произнес слово «самооговор». Почему-то адвокат Булычевой очень неодобрительно в эти моменты смотрел на Вадима. Но Вадим никакого внимания на него не обращал, а мерно, монотонно шел дальше и дальше. В зале возникло ощущение танковой атаки. Моторы гудели ровно, но надвигающаяся мощь – не металла, а железной логики, тем более страшная своей силой, что Вадим исключил в речи всякие эмоции, – делала свое дело. Тишина стояла полнейшая. Минх и Шатунова брали ручки, склонялись к блокнотам. Зеленцова, не записавшая ни слова во время выступления Иванова, сейчас время от времени что-то помечала в своих бумагах.
В конце речи Вадим заговорил о гражданской совести. О совести тех, от кого зависит судьба человека. Вадим подчеркнул, что имеет в виду следователя, но только дурак мог не понять – это было прямое обращение к судьям. К их совести. Осипов не сомневался, что Зеленцова не даст ему договорить. Такого не позволяли никому, но Вера Ивановна молчала, слушала, отвернувшись к окну. Или не слушала, а пропускала мимо ушей. Вадим понять не мог. Но он и не на нее рассчитывал. Минх будто вдавилась в кресло и не поднимала глаз. Шатунова же, наоборот, гордо выпрямила спину, смотрела в упор на Вадима, кивала головой, вся подавшись вперед. Казалось, она сейчас вскочит с каким-нибудь боевым кличем и бросится на амбразуру. Иванов снисходительно улыбался.
Когда Вадим попросил оправдать Кузьмичева за отсутствием доказательств его причастности к инкриминируемым деяниям (для заседатедьниц Вадим уточнил простым языком – «Просто он ни в чем не виноват!»), Зеленцова спокойно объявила:
– Спасибо, товарищ адвокат. Перерыв на десять дней.
В конвойке Володя сразу спросил Вадима:
– А последнее слово? Она что, забыла?
– Нет, разумеется. – Вадим был без голоса и совсем без сил. – Так часто делают: дают последнее слово, а через час начинают оглашать приговор.
– Так она его напишет еще до последнего слова? – поразился Кузьмичев.
– Она, я думаю, его уже давно написала!
Кузьмичев грустно посмотрел на Вадима.
– Ну и работа у вас, адвокатов. Не позавидуешь. Езжайте-ка отдыхать, «товарищ адвокат», – передразнил, как смог, Кузьмичев. – Ничего! Пробьемся!
– Это ты меня подбадриваешь? – Вадим криво усмехнулся.
– Тебя, тебя! – Володя рассмеялся.
Вечером позвонил Эдуард Николаевич:
– Я коротко. Чтобы вы не сомневались в моих словах, напомню. Я говорил, что о вас мы будем судить не по результату, а по вашей работе. Уже сейчас могу сказать – вы все сделали, как обещали. Приятно было с вами познакомиться.
Еще свидимся. До свидания! – И положил трубку, не дав Вадиму ответить ни слова.
Через неделю, в субботу, неожиданно позвонил Аристархов. У Вадима сердце упало: «Неужели все-таки расстрел?» Актер попросил сегодня обязательно встретиться. Про шифр забыл начисто – прямым текстом. «Видать, совсем плохо», – подумал Вадим.
– Но консультация закрыта. Суббота! – напомнил Вадим.
– Значит, в ГУМе, у фонтана.
Что еще мог предложить коренной москвич?
– Фонтан ремонтируют, – механически заметил Осипов.
– Значит, у ремонтируемого фонтана, – уже с раздражением отозвался актер.
– Веру вызывали в КГБ. Куда-то очень высоко. Она в истерике. Не знает, что делать! – Вся пафосность Аристархова куда-то исчезла. Он не играл никакой роли. Вадим-то думал, что плохой актер все время что-то изображает, ну хотя бы самого себя. А сегодня – нет. Перед ним стоял просто очень взволнованный мужчина.
– Чего от нее хотят? – как можно спокойнее спросил Вадим.
– Она ушам своим не поверила! Ее просят вынести оправдательный приговор!
– Что-о?!! – заорал Вадим.
– Оправдательный приговор! – медленно повторил Аристархов.
– Почему? – неизвестно зачем спросил Осипов. Будто актер мог знать.
– Она не понимает. Ей сказали только одно: какая-то статья должна в четверг выйти в «Московских новостях». И приговор нужно вынести в среду.
– Но у нас перерыв до пятницы! – Глаза Вадима полезли из орбит.
– Это она перенесет, – спокойно сообщил актер.
– Как?!!
Не знаю! Какое это имеет значение?! Вопрос – что ей Делать? С Комитетом ссориться нельзя, с прокуратурой тоже. Она говорит, что оправдательных приговоров по таким делам не бывает! Что гэбэшники пытаются решить свои вопросы за ее счет. Что это – конец карьеры! – Губы актера дрожали, он даже схватил Вадима за лацканы пиджака.
– Стоп! – рявкнул Вадим, чтобы прекратить истерику. – Дайте подумать!
Вадим призвал логику. Странно, что в Комитете испугались статьи. Про них писали сейчас столько и такого, что одной статьей больше, одной меньше – разницы никакой. Вспомнили, что Кузьмичев их когда-то кормил? Нет, это точно не вариант. Во-первых, хотели бы помочь – помогли бы раньше. Во-вторых, о таких вещах стараются поскорее забыть, а уж точно не отрабатывать. Не они, по крайней мере. Боятся, что «запоет», попав на зону? Проще убрать.
– Ну а еще хоть что-нибудь ей говорили? – без особой надежды спросил Вадим.
– Что-то, я помню, про честное определение в адрес ОБХСС, – неуверенно промямлил актер.
– Не «честное», а «частное», – на автомате поправил Вадим.
Вот это меняло дело. Комитет решил нанести удар по ментам. Красиво! Об этом приговоре будут кричать все газеты. И кто по уши в дерьме? Менты! По полной программе! Красиво. Ничего не скажешь. Простенько и со вкусом. Статья Жданова – холостой выстрел для КГБ, а вот ментов «опустили», и Кузьмичев теперь комитетский должник. Умно!
– Знаешь что? – неожиданно перешел на «ты» Вадим. – Сегодня времена поменялись. Если Вера Ивановна хочет попасть в Верховный Суд, надо, чтобы ее заметили. Надо иметь репутацию независимого судьи. Лизать жопу прокуратуре уже не модно. Представь себе, она Кузьмичева посадит, а Верховный отменит? Тогда на ее карьере точно крест ставить можно. Такая вероятность, по старой дружбе скажу тебе честно, есть. И немалая! Да она и сама этого не может не понимать. А рискнет – и по совести поступит, и может куш сорвать! – Вадим говорил очень убедительно. «Профессиональный навык», – как сказала бы Лена.
– А он правда не виноват? – вдруг спросил Аристархов. – Только честно, для меня.
– В том, в чем обвиняют, – нет. До настоящих его грехов никто так и не докопался.
– Убил кого-то?! – ужаснулся актер.
– Нет. – Вадим рассмеялся. – На эмигрировавших из Союза евреях зарабатывал. Взятки брал, с очередью на мебель жульничал.
– Ну так это святое, – успокоился актер. И неожиданно добавил: – А еще Вера тебя хвалила за какие-то ходатайства. Сказала, что они ее сейчас очень выручают.
Когда Зеленцова в совещательной комнате предложила Шатуновой и Минх высказаться по поводу приговора, фельдшер растерялась и сказала: «Это вам решать, мы не специалисты!» Шатунова же с вызовом заявила:
– Я настаиваю на оправдательном приговоре обоим! Женщину запугали, запутали. А Кузьмичев не виноват. Доказательств нет.
– Вы готовы написать особое мнение? – улыбнулась Зеленцова.
– Готова! – резко ответила учительница. – И напишу! Клянусь, напишу!
– А вы? – Зеленцова обратилась к Минх.
– Я – нет, я – как вы решите. Я в этом ничего не понимаю. – Ей было очень неловко за себя, но…
– Значит, особого мнения никому писать не придется! – с улыбкой произнесла судья.
– То есть? – как-то сразу обмякла Шатунова.
– То есть я тоже считаю, что вина Кузьмичева не доказана. Что же касается Булычевой, никто не виноват, сама на себя наговорила с три короба. Взрослая уже! – неожиданно сурово закончила Зеленцова.
Шатунова вскочила, подбежала к Зеленцовой и поцеловала:
– Отлично!
– В дневник не забудете поставить? – рассмеялась Зеленцова. И впервые совещательная комната члена Московского областного суда Зеленцовой наполнилась радостным женским смехом.
В день оглашения приговора Лена взяла отгул и поехала к Маше. Вадим обеим запретил идти в суд. Ему только Машиной истерики там не хватало. При любом исходе. В оправдательный приговор он не верил. Такого везения не бывает!
Договорились, что он сразу позвонит.
Саша и Миша пришли в зал суда. Эдуард Николаевич, разумеется, нет.
Зеленцова читала приговор в общей сложности два часа сорок минут. Но не все ждали окончания оглашения с нетерпением. Уже к десятой минуте Иванов и Осипов поняли из текста, что Кузьмичев будет оправдан, а Булычева сядет. На самом деле Вадим догадался об этом сразу – по тому, как гордо смотрела на него Шатунова. Как она улыбалась. Учительница была горда собой, это бросалось в глаза. Правда, Вадим волновался несколько минут, не гордится ли она тем, что написала особое мнение. Но, посмотрев на Минх, понял, что там, в совещательной комнате, был достигнут полный консенсус. Слово, введенное в оборот Горбачевым, сразу вспомнилось Вадиму в этот момент. Согласие – пошло, консенсус – высоко!
Когда Зеленцова закончила читать приговор, в зале раздались аплодисменты, звук которых перекрыл дикий крик Булычевой. Она получила 8 лет общего режима. Кузьмичев был оправдан по всем пунктам обвинения. Зеленцова подождала, пока наступит тишина, спокойно распорядилась вызвать врача Булычевой, опять упавшей в обморок, и продолжила:
– Кроме того, судом по делу вынесено частное определение в адрес…
Но это уже никого не интересовало.
На выходе из зала суда Иванов подошел к Вадиму и пожал руку:
– Спасибо за процесс! Поздравляю!
– Спасибо! – Вадим не скрывал радости.
– Перестройка! – со вздохом произнес Иван Иванович и улыбнулся. Он совсем не был расстроен приговором суда.
Трубку взяла Лена:
– Ну, что? Не тяни!
– Вечером будет дома, – почти безразлично, дразнясь, ответил Вадим.
– Ура!!! – завопила жена и вдруг осеклась: – Ой, позвони позже, Машке дурно.
У Вадима оборвалось сердце. Машка-то здесь при чем?! Потом быстро сообразил, что Лена не про их Машку говорила, а про Машу – жену Кузьмичева. И успокоился.
– Все-таки хорошо, что актер не понадобился, – дослушав повествование Вадима, сказал Марлен. – Я хоть и сам это одобрил, но от безвыходности ситуации. Слава богу!
– Да, уж если такие номера и проделывать, то самому, без привлечения наемной рабочей силы, – рассмеялся Тадва.
Вадим был горд: два великих адвоката страны общались с ним как с ровней.
Через неделю домой к Вадиму приехал Миша. С большой коробкой. Стал распаковывать. Сначала появился целлофановый пакет с помидорами. За ним последовало нечто, Леной и Вадимом сразу не понятое: металлическая копия пакетика сливок. С гравировкой – «Сливки, 10%» и рисунком, очень похожим на тот, что был на пакетике, – коровья голова в овале.
– Серебро! – с восторгом объявил Миша.
– Здорово! – не сдержалась Лена.
– Остроумно! – признал Вадим.
– А это от Эдуарда Николаевича! – Миша дрожащими от почтения руками вынул из коробки что-то большое, завернутое в море бумаги. Стал разворачивать. На столе появились антикварные каминные часы.
– Ух ты! – обомлела Лена.
– Вы сюда посмотрите! – с придыханием призвал Миша и повернул к Вадиму часы тыльной стороной. – Вот сюда!
На обратной стороне часов был выгравирован знак, очень похожий на татуировку, которую Вадим видел на плече Эдуарда Николаевича.
– А меня за это не убьют? – на всякий случай поинтересовался Вадим.
– Вот за это тебя точно не убьют, – перешел на «ты» Миша и хитро подмигнул Вадиму.
– Помнишь? – удивился Осипов.
– Работа такая – помнить! – опять запальцевал Миша.
Обещанные Машей пять тысяч Вадим взять отказался. Тогда она подарила Лене бриллиантовое кольцо. Со словами: «Вернете – обижусь насмерть!» Ленка рассматривала кольцо с таким восторгом, что Вадим настаивать не стал. Тем более что, если честно, – заслужил. И Маше было приятно – она-таки приняла участие в деле мужа.
Статья Збарова высшее руководство КГБ никак не взволновала. «Пиши, Емеля, твоя неделя!» Эти люди понимали, что их время еще вернется. А сейчас, когда преступный мир консолидировался и перестраивался вместе со всей страной, получить такого «должничка», как Кузьмичев, было очень тонко проведенной операцией и большим успехом. В КГБ тоже шла перестройка.
Глава 19
Смоленский провел Вадима в кабинет и плотно закрыл дверь.
– Вадим, разговаривая с вами, я очень рискую. – Губы профессора нервно подрагивали.
– Что стряслось? – не понял Вадим.
– Меня сегодня вызвал наш университетский куратор от КГБ и подробно расспрашивал про Лену и про вас.
– Что его интересовало? – напрягся Осипов.
– Я так до конца и не понял, – признался ученый. – Они ведь всегда ходят вокруг да около. Но мне показалось, что его интересовало, знаю ли я что-нибудь о каком-то мебельном деле, которое вы сейчас ведете. Вам это о чем-то говорит?
– Я не веду сейчас никакого мебельного дела, – на всякий случай соврал Вадим. Хотя не очень-то и соврал: Дело действительно было не про мебель. – Дайте-ка подумать.
Возникла пауза, затянувшаяся на несколько минут. Смоленский не торопил. Только бамбуковая палочка нервно крутилась у него в руках.
Вадим пытался разобраться, что происходит. Первое – комитетчики пытаются узнать, не рассказывала ли Лена Смоленскому что-либо о Кузьмичеве, что может их затрагивать или интересовать. Нет, маловероятно. Если бы они так боялись, что Володя их заложит, «замочили» бы его к чертовой матери, и дело с концом. Да и слишком наивно полагать, будто все болтуны. И Володя, и он, и Лена. Нет, это не вариант. Тогда что? Пытаются узнать через Ленку, кто платит за его работу и, следовательно, с кем Кузьмичев связан? Для этого и «хвост» пустили? Вряд ли. Все-таки Контора – организация серьезная. Наверняка им хорошо известно, кто с кем и как связан. Не надо было для этого судебного процесса ждать. Можно просто Машин телефон послушать. Наверняка и послушали. А, вот где собака зарыта! Может, Ленка от Маши что-то узнала и поделилась со Смоленским? Это – вероятно. Что еще? Как вариант – психологическая атака на него, на Вадима. Понимали, а может, и попросили, кто знает, чтобы Смоленский с ним поделился? Расчет простой – он начнет дергаться и скажет лишнее. Либо Смоленскому, либо по телефону кому-нибудь. Хрен вам! Не дождетесь. Смоленский терпеливо ждал.
– Знаете, Владимир Юрьевич, – подчеркнуто спокойно произнес Вадим, – что-то ничего толкового на ум не приходит.
– Понимаю. – Смоленский смотрел на Вадима по-отечески ласково. – Я и не прошу вас мне ничего рассказывать. Даже наоборот: меньше знаешь – лучше спишь. Только не надо думать, пожалуйста, что меня просили с вами поговорить. Ладно?
– Да что вы, я и не думал, – удивился прозорливости профессора Вадим.
– А вот это неправда. Любой на вашем месте подумал бы так в первую очередь. Любой умный человек. – Смоленский улыбнулся. – Но нельзя исключать, что они там как раз и рассчитывали, что я вам об этом сообщу. Они хорошие психологи. Поверьте, я знаю.
– На Лениной защите это никак не отразится?
– А вот это уже моя забота! Сюда им нос не дам сунуть! Достали! – неожиданно зло отреагировал завкафедрой, вспомнив, видимо, собственные обиды на Контору.
В тот вечер Вадим позвонил Автандилу уже с медицинским вопросом. Какое снотворное принять. Понимал, что так просто ему не уснуть. Банальные 50 капель валокордина сработали замечательно.
Утром Вадим проснулся с твердым решением – теперь он пойдет до конца, невзирая ни на что! Коли на него пытаются надавить – значит, боятся. А если боятся – значит, он что-то может. Ну вот и сделает! К тому же у них сейчас свои проблемы – гласность и перестройка многое изменили. Вдруг Вадима осенило! Многие «известинцы» поддерживали дружеские отношения с Егором Яковлевым, нынешним главным редактором «Московских новостей». Каждый номер этой газеты становился сенсацией, там «мочили» и КПСС, и КГБ, и все, что еще недавно казалось незыблемым и неприкосновенным. Журналистов стали бояться. Их даже назвали «четвертой властью». Ох, как бы сейчас не помешала статья в серьезной газете о деле Кузьмичева! Себя, по крайней мере, Вадим бы точно обезопасил.
С Женей Збаровым договорились встретиться в воскресенье днем. Женя выслушал рассказ Вадима с большим интересом. Это удивило, поскольку Женины цинизм и леность были притчей во языцех. Если уж он заинтересовался – значит, материал того действительно стоил.
– Я сам напишу! – решил Женя. – А с Егором договорюсь, чтобы он опубликовал. Наши, «известинские», перебздят!
– Сколько это потребует времени? – поинтересовался Вадим.
– Не дави! – Женя обозлился. – Я не собираюсь тебе помогать торгаша вытаскивать. Меня комитетские методы бесят. Бл…ди! За свою жопу боятся. – Потом, вспомнив, о чем его, собственно, Вадим спросил, уже спокойнее ответил: – Раньше чем через месяц – не жди.
– Спасибо! – поблагодарил Осипов.
– За что? – удивился Женя.
– Что не врезал. – Вадим рассмеялся.
– Да иди ты! – миролюбиво послал Збаров.
– Ну вот, наш последний совместный обед, – вдруг в конце застолья сообщил Иванов.
– Почему? – спросила Минх.
– Завтра начинаются прения сторон, – вместо прокурора ответил Вадим.
– И какая связь? – Шатунова удивленно смотрела на мужчин, каждый из которых был ей симпатичен по-своему. С обоими было очень интересно. В обоих было что-то свое. Вадим более нервный, лучше образован, зато Иван – настоящий мужик, от него веяло спокойствием, силой.
– Товарищ прокурор хочет настроиться на обвинительный лад, – иронично начал Вадим. – А мое присутствие беспокоит его совесть. Я прав? – Вадим ехидно взглянул на Иванова.
– Совесть здесь ни при чем. С ней все и так в порядке. Просто со времен, когда занимался боксом, перед боем настраивал себя на неприязнь к противнику. А вы, Вадим Михайлович, с завтрашнего дня – мой противник. – Поняв, что сказанное прозвучало слишком сурово, Иванов пояснил: – Всего на несколько дней, до окончания прений.
Женщины растерянно посмотрели на Вадима. Такая хорошая компания сложилась, обидно!
– Иван Иванович прав. Я также настраиваюсь. Завтра мы вступаем в непосредственную борьбу друг с другом. Это правда. А вот после приговора предлагаю просто собраться вместе и пообедать. У нас, адвокатов, говорят так – клиенты приходят и уходят, а мы остаемся.
– Да, людьми оставаться надо всегда, – по-учительски уверенно заключила Шатунова.
– Даже когда болеешь, – неожиданно добавила Минх.
Суть речи Иванова, продолжавшейся более пяти часов, сводилась к простому выводу – и Кузьмичев, и Булычева полностью изобличены как показаниями свидетелей, так и показаниями самой Булычевой. С учетом всех смягчающих и отягчающих вину обстоятельств, прокурор попросил Кузьмичеву назначить наказание в виде 13 лет лишения свободы.
В этот момент обе заседательницы, до того почти задремавшие, вскинулись и с удивлением и неодобрением посмотрели на своего бывшего соседа по столу. А для Булычевой – 9 лет лишения свободы. Булычева, услышав это, заголосила во все горло, забилась в истерике и затихла, упав в обморок. Володя посмотрел на нее с презрительной жалостью. «А чего ж ты ждала?» – подумал Вадим. Адвокат Булычевой даже не повернулся в сторону своей подопечной.
Горе-защитник несчастной женщины, который весь процесс просидел, разгадывая кроссворды, подробной речью ни себя, ни суд утруждать не стал. Как и его подзащитная, признавая вину в содеянном, он попросил суд при определении меры наказания учесть наличие несовершеннолетнего ребенка на иждивении, раскаяние и активную помощь следствию. В этот момент Вадим довольно громко, вроде бы сам себе, сказал: «Уже учли!» Шатунова кивнула одобрительно головой, а Зеленцова беззлобно сделала ему замечание за нарушение порядка. Адвокат Булычевой совсем сник и, скомкав, закончил свою никчемную речь.
Вадим попросил перерыв на два дня. Для подготовки выступления с учетом аргументов представителя государственного обвинения. Зеленцова объявила перерыв на один день. Когда Вадим выходил из здания суда, его догнала запыхавшаяся Шатунова.
– Успеха вам, Вадим Михайлович! Я в вас верю! У вас получится! – старалась она подбодрить Осипова.
– Спасибо! Главное, чтобы у вас получилось! – со значением отозвался Вадим.
Шатунова покраснела и вдруг с вызовом ответила:
– А мне терять нечего! Дальше моих Вялков не пошлют!
Речь Вадима заняла шесть часов. Плюс перерыв на час. Адвокат эпизод за эпизодом анализировал предъявленное обвинение. Напоминал о противоречиях, нестыковках в показаниях свидетелей. Особенно упирал на явные глупости в показаниях Булычевой. Несколько раз даже произнес слово «самооговор». Почему-то адвокат Булычевой очень неодобрительно в эти моменты смотрел на Вадима. Но Вадим никакого внимания на него не обращал, а мерно, монотонно шел дальше и дальше. В зале возникло ощущение танковой атаки. Моторы гудели ровно, но надвигающаяся мощь – не металла, а железной логики, тем более страшная своей силой, что Вадим исключил в речи всякие эмоции, – делала свое дело. Тишина стояла полнейшая. Минх и Шатунова брали ручки, склонялись к блокнотам. Зеленцова, не записавшая ни слова во время выступления Иванова, сейчас время от времени что-то помечала в своих бумагах.
В конце речи Вадим заговорил о гражданской совести. О совести тех, от кого зависит судьба человека. Вадим подчеркнул, что имеет в виду следователя, но только дурак мог не понять – это было прямое обращение к судьям. К их совести. Осипов не сомневался, что Зеленцова не даст ему договорить. Такого не позволяли никому, но Вера Ивановна молчала, слушала, отвернувшись к окну. Или не слушала, а пропускала мимо ушей. Вадим понять не мог. Но он и не на нее рассчитывал. Минх будто вдавилась в кресло и не поднимала глаз. Шатунова же, наоборот, гордо выпрямила спину, смотрела в упор на Вадима, кивала головой, вся подавшись вперед. Казалось, она сейчас вскочит с каким-нибудь боевым кличем и бросится на амбразуру. Иванов снисходительно улыбался.
Когда Вадим попросил оправдать Кузьмичева за отсутствием доказательств его причастности к инкриминируемым деяниям (для заседатедьниц Вадим уточнил простым языком – «Просто он ни в чем не виноват!»), Зеленцова спокойно объявила:
– Спасибо, товарищ адвокат. Перерыв на десять дней.
В конвойке Володя сразу спросил Вадима:
– А последнее слово? Она что, забыла?
– Нет, разумеется. – Вадим был без голоса и совсем без сил. – Так часто делают: дают последнее слово, а через час начинают оглашать приговор.
– Так она его напишет еще до последнего слова? – поразился Кузьмичев.
– Она, я думаю, его уже давно написала!
Кузьмичев грустно посмотрел на Вадима.
– Ну и работа у вас, адвокатов. Не позавидуешь. Езжайте-ка отдыхать, «товарищ адвокат», – передразнил, как смог, Кузьмичев. – Ничего! Пробьемся!
– Это ты меня подбадриваешь? – Вадим криво усмехнулся.
– Тебя, тебя! – Володя рассмеялся.
Вечером позвонил Эдуард Николаевич:
– Я коротко. Чтобы вы не сомневались в моих словах, напомню. Я говорил, что о вас мы будем судить не по результату, а по вашей работе. Уже сейчас могу сказать – вы все сделали, как обещали. Приятно было с вами познакомиться.
Еще свидимся. До свидания! – И положил трубку, не дав Вадиму ответить ни слова.
Через неделю, в субботу, неожиданно позвонил Аристархов. У Вадима сердце упало: «Неужели все-таки расстрел?» Актер попросил сегодня обязательно встретиться. Про шифр забыл начисто – прямым текстом. «Видать, совсем плохо», – подумал Вадим.
– Но консультация закрыта. Суббота! – напомнил Вадим.
– Значит, в ГУМе, у фонтана.
Что еще мог предложить коренной москвич?
– Фонтан ремонтируют, – механически заметил Осипов.
– Значит, у ремонтируемого фонтана, – уже с раздражением отозвался актер.
– Веру вызывали в КГБ. Куда-то очень высоко. Она в истерике. Не знает, что делать! – Вся пафосность Аристархова куда-то исчезла. Он не играл никакой роли. Вадим-то думал, что плохой актер все время что-то изображает, ну хотя бы самого себя. А сегодня – нет. Перед ним стоял просто очень взволнованный мужчина.
– Чего от нее хотят? – как можно спокойнее спросил Вадим.
– Она ушам своим не поверила! Ее просят вынести оправдательный приговор!
– Что-о?!! – заорал Вадим.
– Оправдательный приговор! – медленно повторил Аристархов.
– Почему? – неизвестно зачем спросил Осипов. Будто актер мог знать.
– Она не понимает. Ей сказали только одно: какая-то статья должна в четверг выйти в «Московских новостях». И приговор нужно вынести в среду.
– Но у нас перерыв до пятницы! – Глаза Вадима полезли из орбит.
– Это она перенесет, – спокойно сообщил актер.
– Как?!!
Не знаю! Какое это имеет значение?! Вопрос – что ей Делать? С Комитетом ссориться нельзя, с прокуратурой тоже. Она говорит, что оправдательных приговоров по таким делам не бывает! Что гэбэшники пытаются решить свои вопросы за ее счет. Что это – конец карьеры! – Губы актера дрожали, он даже схватил Вадима за лацканы пиджака.
– Стоп! – рявкнул Вадим, чтобы прекратить истерику. – Дайте подумать!
Вадим призвал логику. Странно, что в Комитете испугались статьи. Про них писали сейчас столько и такого, что одной статьей больше, одной меньше – разницы никакой. Вспомнили, что Кузьмичев их когда-то кормил? Нет, это точно не вариант. Во-первых, хотели бы помочь – помогли бы раньше. Во-вторых, о таких вещах стараются поскорее забыть, а уж точно не отрабатывать. Не они, по крайней мере. Боятся, что «запоет», попав на зону? Проще убрать.
– Ну а еще хоть что-нибудь ей говорили? – без особой надежды спросил Вадим.
– Что-то, я помню, про честное определение в адрес ОБХСС, – неуверенно промямлил актер.
– Не «честное», а «частное», – на автомате поправил Вадим.
Вот это меняло дело. Комитет решил нанести удар по ментам. Красиво! Об этом приговоре будут кричать все газеты. И кто по уши в дерьме? Менты! По полной программе! Красиво. Ничего не скажешь. Простенько и со вкусом. Статья Жданова – холостой выстрел для КГБ, а вот ментов «опустили», и Кузьмичев теперь комитетский должник. Умно!
– Знаешь что? – неожиданно перешел на «ты» Вадим. – Сегодня времена поменялись. Если Вера Ивановна хочет попасть в Верховный Суд, надо, чтобы ее заметили. Надо иметь репутацию независимого судьи. Лизать жопу прокуратуре уже не модно. Представь себе, она Кузьмичева посадит, а Верховный отменит? Тогда на ее карьере точно крест ставить можно. Такая вероятность, по старой дружбе скажу тебе честно, есть. И немалая! Да она и сама этого не может не понимать. А рискнет – и по совести поступит, и может куш сорвать! – Вадим говорил очень убедительно. «Профессиональный навык», – как сказала бы Лена.
– А он правда не виноват? – вдруг спросил Аристархов. – Только честно, для меня.
– В том, в чем обвиняют, – нет. До настоящих его грехов никто так и не докопался.
– Убил кого-то?! – ужаснулся актер.
– Нет. – Вадим рассмеялся. – На эмигрировавших из Союза евреях зарабатывал. Взятки брал, с очередью на мебель жульничал.
– Ну так это святое, – успокоился актер. И неожиданно добавил: – А еще Вера тебя хвалила за какие-то ходатайства. Сказала, что они ее сейчас очень выручают.
Когда Зеленцова в совещательной комнате предложила Шатуновой и Минх высказаться по поводу приговора, фельдшер растерялась и сказала: «Это вам решать, мы не специалисты!» Шатунова же с вызовом заявила:
– Я настаиваю на оправдательном приговоре обоим! Женщину запугали, запутали. А Кузьмичев не виноват. Доказательств нет.
– Вы готовы написать особое мнение? – улыбнулась Зеленцова.
– Готова! – резко ответила учительница. – И напишу! Клянусь, напишу!
– А вы? – Зеленцова обратилась к Минх.
– Я – нет, я – как вы решите. Я в этом ничего не понимаю. – Ей было очень неловко за себя, но…
– Значит, особого мнения никому писать не придется! – с улыбкой произнесла судья.
– То есть? – как-то сразу обмякла Шатунова.
– То есть я тоже считаю, что вина Кузьмичева не доказана. Что же касается Булычевой, никто не виноват, сама на себя наговорила с три короба. Взрослая уже! – неожиданно сурово закончила Зеленцова.
Шатунова вскочила, подбежала к Зеленцовой и поцеловала:
– Отлично!
– В дневник не забудете поставить? – рассмеялась Зеленцова. И впервые совещательная комната члена Московского областного суда Зеленцовой наполнилась радостным женским смехом.
В день оглашения приговора Лена взяла отгул и поехала к Маше. Вадим обеим запретил идти в суд. Ему только Машиной истерики там не хватало. При любом исходе. В оправдательный приговор он не верил. Такого везения не бывает!
Договорились, что он сразу позвонит.
Саша и Миша пришли в зал суда. Эдуард Николаевич, разумеется, нет.
Зеленцова читала приговор в общей сложности два часа сорок минут. Но не все ждали окончания оглашения с нетерпением. Уже к десятой минуте Иванов и Осипов поняли из текста, что Кузьмичев будет оправдан, а Булычева сядет. На самом деле Вадим догадался об этом сразу – по тому, как гордо смотрела на него Шатунова. Как она улыбалась. Учительница была горда собой, это бросалось в глаза. Правда, Вадим волновался несколько минут, не гордится ли она тем, что написала особое мнение. Но, посмотрев на Минх, понял, что там, в совещательной комнате, был достигнут полный консенсус. Слово, введенное в оборот Горбачевым, сразу вспомнилось Вадиму в этот момент. Согласие – пошло, консенсус – высоко!
Когда Зеленцова закончила читать приговор, в зале раздались аплодисменты, звук которых перекрыл дикий крик Булычевой. Она получила 8 лет общего режима. Кузьмичев был оправдан по всем пунктам обвинения. Зеленцова подождала, пока наступит тишина, спокойно распорядилась вызвать врача Булычевой, опять упавшей в обморок, и продолжила:
– Кроме того, судом по делу вынесено частное определение в адрес…
Но это уже никого не интересовало.
На выходе из зала суда Иванов подошел к Вадиму и пожал руку:
– Спасибо за процесс! Поздравляю!
– Спасибо! – Вадим не скрывал радости.
– Перестройка! – со вздохом произнес Иван Иванович и улыбнулся. Он совсем не был расстроен приговором суда.
Трубку взяла Лена:
– Ну, что? Не тяни!
– Вечером будет дома, – почти безразлично, дразнясь, ответил Вадим.
– Ура!!! – завопила жена и вдруг осеклась: – Ой, позвони позже, Машке дурно.
У Вадима оборвалось сердце. Машка-то здесь при чем?! Потом быстро сообразил, что Лена не про их Машку говорила, а про Машу – жену Кузьмичева. И успокоился.
– Все-таки хорошо, что актер не понадобился, – дослушав повествование Вадима, сказал Марлен. – Я хоть и сам это одобрил, но от безвыходности ситуации. Слава богу!
– Да, уж если такие номера и проделывать, то самому, без привлечения наемной рабочей силы, – рассмеялся Тадва.
Вадим был горд: два великих адвоката страны общались с ним как с ровней.
Через неделю домой к Вадиму приехал Миша. С большой коробкой. Стал распаковывать. Сначала появился целлофановый пакет с помидорами. За ним последовало нечто, Леной и Вадимом сразу не понятое: металлическая копия пакетика сливок. С гравировкой – «Сливки, 10%» и рисунком, очень похожим на тот, что был на пакетике, – коровья голова в овале.
– Серебро! – с восторгом объявил Миша.
– Здорово! – не сдержалась Лена.
– Остроумно! – признал Вадим.
– А это от Эдуарда Николаевича! – Миша дрожащими от почтения руками вынул из коробки что-то большое, завернутое в море бумаги. Стал разворачивать. На столе появились антикварные каминные часы.
– Ух ты! – обомлела Лена.
– Вы сюда посмотрите! – с придыханием призвал Миша и повернул к Вадиму часы тыльной стороной. – Вот сюда!
На обратной стороне часов был выгравирован знак, очень похожий на татуировку, которую Вадим видел на плече Эдуарда Николаевича.
– А меня за это не убьют? – на всякий случай поинтересовался Вадим.
– Вот за это тебя точно не убьют, – перешел на «ты» Миша и хитро подмигнул Вадиму.
– Помнишь? – удивился Осипов.
– Работа такая – помнить! – опять запальцевал Миша.
Обещанные Машей пять тысяч Вадим взять отказался. Тогда она подарила Лене бриллиантовое кольцо. Со словами: «Вернете – обижусь насмерть!» Ленка рассматривала кольцо с таким восторгом, что Вадим настаивать не стал. Тем более что, если честно, – заслужил. И Маше было приятно – она-таки приняла участие в деле мужа.
Статья Збарова высшее руководство КГБ никак не взволновала. «Пиши, Емеля, твоя неделя!» Эти люди понимали, что их время еще вернется. А сейчас, когда преступный мир консолидировался и перестраивался вместе со всей страной, получить такого «должничка», как Кузьмичев, было очень тонко проведенной операцией и большим успехом. В КГБ тоже шла перестройка.
Глава 19
НАЕЗД
Вадим Осипов вышел из здания суда в прекрасном расположении духа. Мало того, что солнце светило почти по-летнему, а капель отстукивала мелодию прихода весны по крышам стоявших вдоль стены дома машин, но и случившееся только что на процессе задирало Вадиму нос.
Он был горд. Организовать такой триумф собственного тщеславия сам бы он никогда не смог. Расстраивало только одно: никто, кроме Лены и Коган, в подлинность этой истории не поверит. И событие уж больно маловероятное, и умение Вадима приукрашивать произошедшее с ним было хорошо известно. Обычно это его не смущало: рассказываешь историю – рассказывай красиво. Поэтому и слушали в любой компании его байки, затаив дыхание. А то, что потом посмеивались, ловя на неточностях, ехидничая по поводу слов, использованных в превосходной степени, так ведь это потом… Да и подтрунивали над Вадимом не зло… А вот в сегодняшнем «повороте темы» все – чистейшая правда! Но ведь расскажешь – не поверят!
Вадим вел самое рутинное дело о разделе наследственного имущества. Противная сторона требовала признать за ней право на обязательную долю в наследстве. Это когда некто из ближайших родственников умершего, обойденный его завещанием, все равно имеет право на часть наследства, поскольку он либо несовершеннолетний, либо пенсионер, либо инвалид. Словом, нетрудоспособный.
В принципе, проблем здесь не возникает. Есть в законе формула, по которой легко вычисляется его обязательная доля. Спорить бесполезно. Но! По понятным причинам такой обязательный наследник всегда старается «откусить» самый лакомый кусочек наследственного пирога. Как правило, дачи или кооперативного жилья. И, получись у него это, начинаются нескончаемые суды теперь уже по поводу реального раздела дачи или квартиры, но уже «в натуре».
Сегодня спор, как и всегда в таких случаях, свелся к теории наследственного права. Истцы говорили – хотим одну треть дачи, поскольку стоимость этой трети как раз соответствует нашей доле в наследстве. А Вадим утверждал, что так-то оно так, но все, что положено истцам в суммовом выражении, получить они должны посудой, скатертями, книгами, мебелью или, того проще, – деньгами.
Осипову частенько приходилось выступать и на той стороне. Он прекрасно знал, как надо аргументировать позицию истца в таком споре, и, разумеется, был готов эти аргументы парировать. Это как при игре в шахматы – в любой момент Вадим мог бы перевернуть доску и доиграть партию противника. Целый раздел его уже достаточно давно защищенной диссертации был посвящен именно этому вопросу теории. Как правило, Осипов выигрывал такие дела как «за черных», так и «за белых».
Но сегодняшний его оппонент!..
То ли мужику выдался именно вчера тяжелый вечер, то ли каждый вечер его жизни был нелегким. Выступать «с бодуна» в суде не являлось чем-то из ряда вон, но и уж нормой не считалось. Судьи относились к этому снисходительно, так как многие и сами «позволяли», и понимание присутствовало – ну не может быть в пьющей стране одного, отдельно взятого, непьющего сословия. Тем более адвокатов! Людей, с точки зрения большинства судей, по определению вредных.
Когда процесс дошел до стадии прений сторон, оппонент Вадима встал, надулся от собственной значимости, благодаря чему краснота его физиономии приобрела угрожающе пунцовые оттенки, и начал говорить речь. Разумеется, о справедливости советского законодательства, которое обеспечивает права нетрудоспособных наследников, ограничивая самодурство тех, кто пишет завещания не по справедливости. О важной роли дачи в жизни советского человека, столь необходимой для поправки и без того неполноценного здоровья… Слова лились, не задевая слуха судьи. Все было скучно, заранее предсказуемо. Вадим понял, что процесс он выиграет, а своего коллегу-противника хоть легонько, но побьет. Но тут «адвокат-с-бодуна» вдруг подпустил в тон металла и одновременно снисходительной горечи и произнес:
– Мой юный коллега, как и большинство молодых адвокатов, считая, видимо, что студенческие знания вполне достаточны для защиты интересов своих доверителей, очевидно, не находит времени читать юридическую периодику. А зря! – И, обращаясь уже непосредственно к Вадиму, с пафосом продолжил: – Вот если бы вы, молодой человек, потрудились посмотреть последний номер «Советской юстиции», то узнали бы, что ведущие ученые в области наследственного права утверждают следующее. – Теперь «адвокат-с-бодуна» повернулся к судье. – Я позволю себе процитировать, хотя уверен, что суд эту статью читал…
Он был горд. Организовать такой триумф собственного тщеславия сам бы он никогда не смог. Расстраивало только одно: никто, кроме Лены и Коган, в подлинность этой истории не поверит. И событие уж больно маловероятное, и умение Вадима приукрашивать произошедшее с ним было хорошо известно. Обычно это его не смущало: рассказываешь историю – рассказывай красиво. Поэтому и слушали в любой компании его байки, затаив дыхание. А то, что потом посмеивались, ловя на неточностях, ехидничая по поводу слов, использованных в превосходной степени, так ведь это потом… Да и подтрунивали над Вадимом не зло… А вот в сегодняшнем «повороте темы» все – чистейшая правда! Но ведь расскажешь – не поверят!
Вадим вел самое рутинное дело о разделе наследственного имущества. Противная сторона требовала признать за ней право на обязательную долю в наследстве. Это когда некто из ближайших родственников умершего, обойденный его завещанием, все равно имеет право на часть наследства, поскольку он либо несовершеннолетний, либо пенсионер, либо инвалид. Словом, нетрудоспособный.
В принципе, проблем здесь не возникает. Есть в законе формула, по которой легко вычисляется его обязательная доля. Спорить бесполезно. Но! По понятным причинам такой обязательный наследник всегда старается «откусить» самый лакомый кусочек наследственного пирога. Как правило, дачи или кооперативного жилья. И, получись у него это, начинаются нескончаемые суды теперь уже по поводу реального раздела дачи или квартиры, но уже «в натуре».
Сегодня спор, как и всегда в таких случаях, свелся к теории наследственного права. Истцы говорили – хотим одну треть дачи, поскольку стоимость этой трети как раз соответствует нашей доле в наследстве. А Вадим утверждал, что так-то оно так, но все, что положено истцам в суммовом выражении, получить они должны посудой, скатертями, книгами, мебелью или, того проще, – деньгами.
Осипову частенько приходилось выступать и на той стороне. Он прекрасно знал, как надо аргументировать позицию истца в таком споре, и, разумеется, был готов эти аргументы парировать. Это как при игре в шахматы – в любой момент Вадим мог бы перевернуть доску и доиграть партию противника. Целый раздел его уже достаточно давно защищенной диссертации был посвящен именно этому вопросу теории. Как правило, Осипов выигрывал такие дела как «за черных», так и «за белых».
Но сегодняшний его оппонент!..
То ли мужику выдался именно вчера тяжелый вечер, то ли каждый вечер его жизни был нелегким. Выступать «с бодуна» в суде не являлось чем-то из ряда вон, но и уж нормой не считалось. Судьи относились к этому снисходительно, так как многие и сами «позволяли», и понимание присутствовало – ну не может быть в пьющей стране одного, отдельно взятого, непьющего сословия. Тем более адвокатов! Людей, с точки зрения большинства судей, по определению вредных.
Когда процесс дошел до стадии прений сторон, оппонент Вадима встал, надулся от собственной значимости, благодаря чему краснота его физиономии приобрела угрожающе пунцовые оттенки, и начал говорить речь. Разумеется, о справедливости советского законодательства, которое обеспечивает права нетрудоспособных наследников, ограничивая самодурство тех, кто пишет завещания не по справедливости. О важной роли дачи в жизни советского человека, столь необходимой для поправки и без того неполноценного здоровья… Слова лились, не задевая слуха судьи. Все было скучно, заранее предсказуемо. Вадим понял, что процесс он выиграет, а своего коллегу-противника хоть легонько, но побьет. Но тут «адвокат-с-бодуна» вдруг подпустил в тон металла и одновременно снисходительной горечи и произнес:
– Мой юный коллега, как и большинство молодых адвокатов, считая, видимо, что студенческие знания вполне достаточны для защиты интересов своих доверителей, очевидно, не находит времени читать юридическую периодику. А зря! – И, обращаясь уже непосредственно к Вадиму, с пафосом продолжил: – Вот если бы вы, молодой человек, потрудились посмотреть последний номер «Советской юстиции», то узнали бы, что ведущие ученые в области наследственного права утверждают следующее. – Теперь «адвокат-с-бодуна» повернулся к судье. – Я позволю себе процитировать, хотя уверен, что суд эту статью читал…