Страница:
– Бедный глупый мальчик! Сколько несправедливостей в этом мире… Короли играют тобой, как хотят. Старый глупый шарлатан в шутку сделал тебя разбойником, а ты и поверил.
Холодная влажная рука коснулась лба Истессо.
– Господин Фероче, готовьте портал в Град Града. Держать Ланселота в лесу становится опасно.
Голос удалился, расширился. Загремел за пределами хижины:
– Эй! Лилии несите и орхидеи. Окна закройте!
Глухо, почти неслышно отвечал голос Пампфеля:
– Он будет чихать. Эти проклятые цветочки воняют немилосердно…
Сон затягивал Хоакина все глубже и глубже. Раскручивалась сладкая воронка несознания, унося стрелка в теплую страну, исполненную грез и радостных видений. Брошенный на скамью плащ превратился в Фуоко, и стрелок усмехнулся. Лиза действительно была здесь. Просто она спряталась, обманула его.
Она всех обманула.
– Ты здесь, Лиза… А эти глупцы говорят, что его преосвященство увез тебя в Храм. Как такое может быть?
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вот она встала и указала глазами в окно. Снаружи, в быстро темнеющем небе загорались звезды – одна, другая, третья.
– Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? – Стрелок приподнялся в постели, протянул руку к девушке. – Так проклятые монахи все-таки убили тебя… И ты меня зовешь.
«Пет, любимый! Нет!» – безмолвно отвечала Фуоко.
– Тогда что? Что же?!
Он яростно рванулся. Лесная хижина провалилась в глубины ночного неба.
– Лиза!
Звездная круговерть развернулась вокруг стрелка. Престолы танцевали с Силами, ангелы источали свет и любовь к Творцу, наделившему их величием и свободой.
– Ты уже понял, кто ты? – грозно пели они. – Ты познал свою сущность?
– О чем вы, провозвестники света? – развел руками Хоакин. – Я не понимаю вас.
Огни, огни, огни… Водопады огней. Струи, ливни. Звезды – как глаза чудищ, смотрят из тьмы – настороженно, недобро.
Чулище Фероче. Чудище Розенмуллен.
Двуглавое чудище Ганхель-Пампфель.
Хоакин совсем потерялся в этих огнях, в их величии и праздничном сиянии. Звездный свет жег, рвался в душу, заставляя ее таять и преображаться. Так свинец плачет в атаноре крупными сверкающими каплями, воплощаясь в золото, власть и силу.
– Скажи! – вопили духи. – Скорее! В чем твоя основа?
– Ты разбойник?… Ланселот?… Ты верноподданный?… Сын?… Брат?… Покупатель кафтанов?… Приманка для мошенников, возлюбленный, человек на дороге?… Кто ты?…
– Отстаньте, господа духи! Я не желаю слушать!
– Кто ты?! КТОТЫКТОТЫКТОТЫ?
– Я…
Вся жизнь в единый миг промелькнула перед глазами Хоакина. Начиная с тех времен, когда отец пытался сделать его магом, и дальше, дальше, дальше…
Квинта-Ля видел в нем капитана разбойников.
Бизоатон Фортиссимо, его преосвященство, Дюжина решили, что он – Ланселот.
Розенмуллен ославил его честным человеком.
Тальберт считал духом перемен – и разочаровался.
Шелуха. Шелуха…
Цок-цок, цок-цок, копыта. Орда стрелков под звук подков. Проносятся вдоль дороги сосны зеленые, кусты крушины, розовые свечи иван-чая. Мчит карета на восток, везет в Град Града его преосвященство и компанию.
На козлах – могучий детина в шерстяной куртке и домотканых портках; волосы путаной паклей спускаются на плечи. Потрюхивают на бедре боевые счеты.
– Арррьях-ха!
От вопля возницы сорвалось с березы воронье. Закружилось в небе, возмущенно каркая. Лошади лишь чуть резвей затрюхали да хвостами тряхнули – стараемся мол, сударь-варвар-господин.
– Имеет смысл обсудить, – деловито начал Фероче, – долевое участие в процессе обесхоакинивания Террокса.
Последние деньки выдались тяжелыми. Переговоры с доннельфамцами, политика, перетасовка войск. Шарлатан не всегда успевал переключиться с одного языка на другой.
– Уж ваше-то участие можно счесть номинальным, – ядовито отозвался Розенмуллен. – Вы нас с его преосвященством едва не ухайдакали на лыжне своей магией.
– Обжираться надо меньше. Я, между прочим, выявил Хоакина и спровоцировал его гнусную разрушительную сущность. Если бы не досадные накладки, оформил бы придворным Ланселотом. Эрастофен, это вы виноваты, что Истессо ускользнул.
Философ не ответил. Лишь глянул на шарлатана так, что у того враз пропало желание наседать с какими бы то ни было обвинениями.
– Все мы наломали дров, – примирительно заметил его преосвященство. – Великолепнейшая идея была – создать легенду о погибшем Ланселоте. И? Ваша светлость, где вы нашли того скульптора?
– …А мой побег? Заставить Ланселота бежать, раструбить по всему свету о его трусости, – поддержал Эрастофен. – Розенмуллен, ваши слуги чересчур дисциплинированны. Это ненормально и подозрительно. Верность долгу должна ограничиваться продажностью.
– Зато никто не спорил, когда я приказал людям стать вольными стрелками, – парировал Розенмуллен. – Весь город облачился в зеленые камзолы. Несмотря на то что налог на стрелковость составлял почти треть от дохода каждого.
– Треть? Хм… недурная идея.
Его преосвященство поерзал на бархатных подушках. От езды в карете старого жреца мутило.
– Я претендую на высшую награду в этом деле. У меня Ланселот не сбежал ни разу.
– Ах, ни разу?! А кто…
…Все дальше и дальше от Терекока. От вольнодумствующего Доннельфама, страшной Базилисковой Камении. А в багаже, среди тюков с коронами, мантиями, митрами и горностаями, среди коробок со сластями и винами, лежит человек.
Лицо его обмякло, в уголках губ скопилась слюна. Глаза открыты, но вряд ли Истессо что-нибудь видит. Разум стрелка далеко – бродит среди звезд и чудовищ, духов и ангелов. Его преосвященство постарался на славу. Каждый вечер поит его сонными отварами собственного изготовления.
Хоакин стал обычным человеком. Короли везут Хоакина в Град Града, чтобы сдать в академию и сделать вечным студентом. Учитель музыки Квота Квинта-Ля, черная книга, теория вольных стрелков – всему этому предстоит уйти в небытие.
В университете Истессо ожидают неприятности. Еще бы. Сбежать с экзамена по транспортной магии, умчаться невесть куда, не сдав зачетку… думаете, это вам с рук сойдет? Живо господа маги соберутся. Сам ректор произведет внушение – и придется нерадивому студенту остаться на второй год. А потом еще и еще.
Прекрасный план. Но дюжинцы забыли простую вещь. Когда лавина мчит с гор, сокрушая все на своем пути, бесполезно выхватывать камешек, что ее породил. Над силами, что пробудились в мире, больше не были властны ни сам Хоакин, ни хозяева зверей.
– Что будут заказывать досточтимые господа? Сегодняшний минестроне с соусом песто – просто истинное алхимическое золото. М-м! – Трактирщик причмокнул, целуя кончики пальцев. – А какие ньоки! Красный Вепрь пожинает Соловьиные Язычки, господа посетители.
Горацио Кантабиле заливался соловьем. Он был воодушевлен: в его заведение нагрянули неожиданные гости. Они сидели за тем самым столом, за каким когда-то сидел Хоакин.
– Э-э… Принеси нам вихри теста, сваренны в души веселье. Не забудь рубинов дола, алой крови виноградной и вот этого… ну как же… вот на языке крутилось… А! Нептицу, с желтым фруктом, что кривит лицо в унынье, навевая грустны мысли. Ну а к ней…
– Так-так. Подождите, господа. Значит, спагетти в коньяке, так?… С томатным соусом, ага. Винишко – это само собой разумеется… Какое предпочитаете, господа? Есть Примарола Абруззо, восьмилетнее, есть и Ломбардия Боттелини.
Горацио чиркал в книжечке, переводя пожелания гостей с варварского на обычный человеческий язык.
– И напоследок, конечно, курица, запеченная с лимоном и…
Тут Харметтир Большой Процент замялся. Капли пота выступили на лбу. Происходило это вовсе не потому, что на дворе стояло лето, а шкуру снежного барса он снять не догадался. Перед варварским таном стояла тяжелая задача.
– Мошною леса? – задумчиво проговорил он. – Вожделеньем быстрых белок?
– Что, простите, господин варвар?
В глазах Харметтира блеснули слезы. Толстые губы беззвучно шевелились.
– То, что собирают в гроздьях, вялят, сушат и ссыпают? – рискнул он.
Трактирщик пожал плечами.
– Булочек душа и сытость?
На помощь пришел Оки Длинная Подпись.
– Золотой изюм сушеный и кедровые орешки.
При этом он подмигнул. Привыкший к варварским иносказаниям Горацио едва не добавил в рецепт желатин и толченые персиковые косточки.
– Будет сделано, господа. На десерт не желаете ли чего?
Харметтир подергал себя за нос, в глазах его появилась тоска. Предупреждая события, трактирщик объявил:
– На десерт нет ничего, кроме печенья амаретти со сливами в вине.
– Слитки золотого теста… – приступил к переводу Большой Процент, но Оки грубо перебил:
– Давайте, давайте, давайте. Несите и печенье, и сливы. Всего, всего побольше!
Кантабиле ушел, и в зале установилась тишина. Две бородатые варварские физиономии мрачно уставились друг на друга через стол.
– Оки, ты огородная культура. Корнеплод ядрено – жгучий, мудростью веков прославлен. Я давно хотел сказать тебе одну вещь…
Маленький варвар встрепенулся:
– Правильно ли я понял, что ты меня назвал старым хреном?
– Именно так, о…
– Стоп, стоп, – примирительно замахал руками Длинная Подпись. – Харметтир, я тоже хочу сказать одну вещь. Дело в том, что времена изменились.
– Что? Бег ладьи конунга Хрюки изменил пути земные?
– Примерно так. Видишь ли, Большой Процент, я некоторое время работал извозчиком в Октанайте. Потом налаживал морские перевозки в Брешии. Ты же ни разу не покидал Аларик. Ни разу.
Харметтир попытался что-то сказать, но Оки не надо было переводить в уме одни образы в другие.
Поэтому он успел раньше:
– Пойми, дорогуша, здесь люди иначе разговаривают. Если ты назовешь галеру верблюдом моря, тебе придется драться и с караванщиками, и с моряками. Если ты закажешь ублажение желудка из земли благословенья с алым лалом дольних весен, с мягким камнем тех, кто блеет, в шерсть укутавшись свирепо, обеда тебе придется ждать долго.
Лоб громилы-варвара пошел складками:
– Э-э… Как ты сказал? Ублажение желудка из земли благословенья?
– Картофельные ньокки с пассатой и сыром-мас-карпоне, – подсказал объявившийся невесть откуда Горацио. – Ждать вы их будете действительно долго: на кухне закончился мускатный орех. Но, если желаете…
– Нет-нет, – заторопился Оки. – Я это так сказал, для примера.
– Воля ваша, господа. – Кантабиле выставил на стол бутыль примаролы. – Если появится желание, только крикните. За орехом я уже послал.
Вид у Большого Процента сделался больной и несчастный.
– Ньокки с пассатой… и маскарпоне… – с отвращением произнес Харметтир. – Ты уверен, что это лучше ублажения желудка?
– Да. Начинай мыслить цивилизованно. Возьми вилку в левую руку, а нож – в правую. Улыбайся!
– Арррррххх! Назад в дикость!
– Улыбайся. На тебя смотрят.
Тридцать два… – хотя нет, чуть меньше – желтых зуба сверкнули в бороде тана.
– Поменьше зубастости, Харметтир. Итак, – Оки разлил вино по бокалам. – За Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
При этих словах оба варвара поморщились.
…Название заговора родилось еще в Аларике.
Финдир Золотой Чек, красавица Сильгия и оба тана стояли на крепостной стене Арминиуса, глядя на юг – туда, где простирались земли владетелей чудищ.
– Быть может, назовем его Вандальской Революцией? – осторожно предложил Оки.
– Банально, – сморщила носик Сильгия. – Банально и не образно.
– А как, насчет Сокрушения Устоев Всех Земель, Укрытых Снегом?…
– Двусмысленно.
– Всех Сразим Стальным Гроссбухом?
– Излишне агрессивно.
Финдир задумался.
– Всетеррокское Готское Восстание?
– Идея не проявлена, о муж мой.
– Тогда – Всемирный Готтентотский Заговор?
Теперь пришлось задуматься Сильгии. Название ей нравилось. Солидно, фундаментально, по существу. Но Сильгия была женщиной до последнего мизинца.
– Хорошо, согласна. Только пусть это прозвучит немножко иначе. Скажем так: Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
– Но…
Шесть рук зажали Финдиру рот.
– Хорошее название, сударыня, – в один голос заявили таны. – И, главное, короткое.
…Когда вино в бутыли поиссякло, варвары приступили к выработке плана.
– Прежде всего, – начал Оки, – следует опутать весь мир сетями могучего заговора.
– Передмолчания, Харметтир.
– Да, да, неважно… Ребенок в люльке, старушка-молочница, простодушный бродяга – все они должны стать нашими глазами и ушами.
– И работать будут – за идею.
Варвары посмотрели друг на друга. Перед их внутренним взором проносились картины одна краше другой. Пронырливые старушки-молочницы прячутся под потолочными балками дворцов. Цветочницы передают шпионские записки в букетах. Воры и стражники, монахи, каменщики, атташе – все послушны единому слону Оки и Харметтира. Нищие в капюшонах с горящими глазами крадутся в темноте.
– Нам следует изыскивать малейшие следы пребывания Хоакина…
– …грозы королей, ты хотел сказать?
– Да, да… Не перебивай, пожалуйста.
Судьба варварам благоволила – так всегда случается с людьми увлеченными. В зал вошла старушка-нищенка – в лохмотьях, многочисленных пыльных юбках, с клюкой.
– Поможите, люди добрые, бывшей жрице, – затянула она. – Мы с моим маленьким Гилтамасом не ели уже шесть дней.
Завидев старуху, пирующие отворачивались. Горбились, уходя носами в тарелки. Нищенка эта была не кто иная, как Летиция Ляменто. Люди прекрасно помнили, как обманулись перед коронацией, приняв Фуоко за жертвенную деву. Своего позора обыватели Летиции простить не могли.
– …Вот уж дней шесть, как не видели пищи пустые утробы, – затянула бойкая старушонка на чистейшем анатолайском. Голос ее взвился дискантом: – Дайте, о дайте насытить нам голод предвечный!
Мрачный детина в черном колпаке с серебряными костями[5] протянул Летиции кусок творожного сыра.
– Кушайте, бабушка, – ласково произнес он. – Укрепляйте суставы. В твороге кальция много. Еще в вашем возрасте полезно мумие пить. Для костей – просто необходимо.
Старушка яростно глянула на мага.
– Ой-ей-ей, недотрога… Ну наше дело предложить.
Вновь застучала по деревянному полу клюка.
– Уж шесть раз костер кровавый проплывает в море рока, как не видели мы хлеба с закадычным моим другом, – затянула Ляменто по-варварски.
Перед родной речью суровые варварские сердца не устояли.
– Эй, бабушка! – помахал ей Харметтир. – Идите к нам, бабушка.
Кроха Гилтамас подергал бывшую жрицу за седые космы, и та обернулась к варварам. Оки услужливо придвинул табурет.
– Присаживайтесь, бабушка. Как имечко ваше?
От жрицы нестерпимо воняло. Перед вонью этой пасовали даже заклятия Кантабиле, призванные скрыть тайны неудачной стряпни. Однако варвары привыкли и не к такому. Харметтир поставил перед старухой миску с ньоками, Оки налил вина.
– Летицией Ляменто прозываюсь. По-вашему – Порхающая Жалобщица. – Летиция благодарно зачавкала. – Ох, судари-голубчики! Ох, спасители мои!… Уж не знаю, что бы делала без вас.
Гилтамас вновь подергал Летицию за волосы. Та кивнула, и перед сильфом появилось кофейное блюдце с равиолем и наперсток вина.
– Верите ли, господа варвары. С тех пор как мерзавец Хоакин обездолил, кровиночку родную похитил…
– Мерзавец Хоакин? То есть Ланселот? Рассказывайте.
Видели вы когда-нибудь, как снежные волки нападают на след? Как несутся они меж торосов, щелкая клыками, алча кровавой пищи своей?
Давненько не попадались госпоже Ляменто такие благодарные слушатели. Харметтир достал свой могучий гроссбух, и недобрым было лицо могучего тана. Ох, добавится новая закладка меж страниц прославленного гроссбуха!
– Так-так, – бормотал он. – Помедленнее, о Ласточка Печали, я записываю. Итак, «обесчестив невинное дитя на алтаре служения чудищам»… Как дальше?
– А я ищу огненную элементаль Инцери, – признался сильф Гилтамас – Дамаэнур, знакомец мой, не спит и не ест. Все красотку свою ищет.
Оки слушал, кивая головой. Да, да, Инцери… Что ему эта Инцери? Хоакин Истессо занимал все его помыслы. Ведь подчас даже самые опытные заговорщики не в силах выделить среди событий действительно важные.
От несчастной жрицы варвары узнали многое. И скоро у них родился план.
Жизнь государственная подобна жарке блинов: падает капля воды на раскаленную сковородку, масло шкварчит, бунтует. Летят в разные стороны брызги, визжит ошпаренная повариха… А поделом! Не будь раззявой. И странно: уж давно испарилась та капля в кухонном чаду, а проклятия не умолкают. Горят волдыри на руках, блинчики коробятся черной узорчатой коркой… Сколько бед натворила одна-единственная капля! Примерно это и произошло с Терроксом. Когда утром следующего дня Тальберт Ойлен проснулся в борделе, на душе его было неспокойно. Добродушные шлюшки пытались удержать его, но бродяга лишь хмурился. Злое беличье личико Греты-шпионки не шло из памяти.
Герцог – старшина огородников посмеялся над ними. Ославил честными людьми… А ну как стражники о том не знают?
– Тальберт, ты уходишь? – Две тонкие руки-змеи обвили его шею. Капризное личико придвинулось близко-близко. – Постой! Куда ты?
– Солнце восходит, милая. – Шут сорвал с окна штору, бросил на пол. – Засиделся я что-то в гостях.
– Нам было хорошо. Зачем тебе уходить?
– Странные нищие бродят под окнами. Клянусь кораблями мира, у них слишком сытые рожи. Что ты ищешь в своем рукаве, Герда?
– Ах нет, ничего.
Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.
– Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!
Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.
На лице – ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:
– Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?
– Тальберт, ты говорил… – Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. – Говорил, что… – И она решилась: – Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!
Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.
Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.
Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот – башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?
Ну-ка, снова. Прямо, затем – ратушная площадь. Слева – эшафот, справа – церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…
Мастерская часовщика.
Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.
Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.
– Та-альб… – заскрипел голем. – Ус! Ус! Я Берн…Ус!
Заскорузлая повязка на лице. Трещина в голове голема. Метнулись улицы, закружились вокруг стрелка – последнего стрелка в Доннельфаме. Церковь, ратуша, гвардейский кордон на пути в Терекок.
– Куды, ска-атина! – метнулись наперерез алые камзолы. – Герцогом! Иименем герцога!
Стрелок-предатель кружил по Доннельфаму. Смыла в его беготне было не больше, чем в суете обезглавленной курицы.
– Что же это я, – бормотал он. – Это ведь я виноват… Из-за меня всех повязали.
Вынырнуло знакомое лицо. Тальберт бросился навстречу:
– Эй, Ганхель! Ганхель!
– Пшел вон, побирушка. Ну?!
Красный камзол, зеленая подкладка. Древко алебарды ткнулось Ойлену под ребра. Стрелок не почувствовал этого. Голос его звучал хрипло:
– Ганхель! Что с ним?… Куда увезли Ланселота?
– Пшел! Проваливай, пьянь.
– Ганхель! Это же я, Тальберт!
В лице служаки мелькнула тень сочувствия. Нагнувшись к Ойлену, он прошептал:
– Карету видишь? Туда… В Град Града его повезли. Быстро!
И, выпрямившись, замахнулся алебардой. Брызги, брызги, брызги…
Шипит сковорода, бушует пенным потоком масло. Повар хватается обожженными пальцами за ухо – да разве это поможет?
Не ротозейничай!
Чайка пронеслась над пальмами. Сделала круг над фаянсовой колоннадой храма. Статуя, изображающая много мудрого Катаблефаса, украсилась жирной белой кляксой.
Тень в солнечных часах сообщала, что эра на дворе все та же. Эра зверей великих.
Вжих. Вжих. Вжиииих.
– Слушай, брат Версус, быть может, лежит он в чулане? Всеми забыт, позаброшен, в тоске и унынье?
– Ты бы, брат Люций, метлою шустрил и не умничал больно. Ишь, моду взял через раз проходить по ступеням.
– Я же… я что… ничего, я лишь как бы подумал.
– Ты мне еще поглаголь, проходимец. Спиноза!
Две сгорбленные фигурки поравнялись друг с другом и двинулись в разные стороны, резво работая метлами.
Положение святых отцов с каждым днем становилось все отчаянней. Бог Террокса, Квинтэссенций философствующий, вездесущ. Но почему-то именно в этом храме его не могли отыскать.
Град Града узнать легко, даже если вы его никогда в жизни не видели. На Терроксе существует лишь один город, построенный в облачном кольце. Лишь один город, вокруг которого непрерывно идет град.
– Сторожевое заклинание? – нахмурился его преосвященство. – Зачем? Мы же заранее выслали депешу – едем, мол, встречайте.
– Накладочка вышла, – добродушно отмахнулся Фероче. – С кем не бывает.
Розенмуллен достал лорнет и уважительно оглядел застрявшую за стеклом градину.
– Однако ж… внушает уважение.
– Еще бы. – Шарлатан важно покачал головой. – Ювелирная работа. Одна градина хранится в палате мер и весов как эталон воробьиного яйца.
Карета вынеслась к городским воротам и замерла, как гвоздями прибитая. Из караульного помещения бежали маги в белоснежных с серебром мантиях.
– Эй! Стой! Кто? Куда?
Дверца кареты приоткрылась. Выглянул шарлатан.
– К господину ректору, Петруччио Да Капо, – объявил он. Над верхней губой шарлатана поблескивали крошечные капельки пота. Давным-давно он покинул университет, но память о здешних порядках никуда не делась. Фью Фероче здорово волновался.
– Дайте ваше предписание, – протянул руку первый из стражников – седой, толстый, со злым лицом южанина. Он обернулся ко второму и отрывисто бросил: – Мадам Долорозо. Известить. Это по ее части.
Тут уж всем королям в карете стало не по себе. Отчего – один бог ведает. Что-то в лице мага-южанина заставило властителей, вновь ощутить себя школярами. Вспомнились коротенькие штанишки, грифельная доска, мел. Двойки, несделанные домашние задания. Кнопки, подложенные на бархатное кресло учителя.
Линейка, обрушивающаяся на сгорбленные детские плечи.
Стражник читал медленно, сдвинув очки на самый кончик носа. Губы его шевелились, словно он пробовал каждое слово на вкус:
– Запятая пропущена, – недовольно объявил он. – И «воспрепятствовать» через «е» написано.
Он отыскал взглядом Фероче:
– Запомните, мой милый мальчик: слово «препятствие» происходит от «пятки»; «пяти» и «пятен». Но никак не от «пения», «петуний» и «петард». О, не делайте эту ужасную ошибку в дальнейшем! Не уподобляйтесь бездушным профанам!
– Э-э… прошу прощения, господин маг… – Шарлатан спрыгнул с подножки кареты и униженно заглянул стражнику в лицо. – Вы случайно не знакомы с Вырио Марчиаллиссимо, учителем грамматики и чистописания? Дело в том, что двадцать лет назад…
– Чушь, – перебил тот. – Как я могу быть с ним не знаком, если это я и есть? Ваше имя?
Ответить шарлатан не успел. Из ворот выплыл могучий дредноут в розовой кипени парусов.
– Фьюндарин Фероче, негодный мальчишка, – объявил дредноут. – Ты ли это?
Холодная влажная рука коснулась лба Истессо.
– Господин Фероче, готовьте портал в Град Града. Держать Ланселота в лесу становится опасно.
Голос удалился, расширился. Загремел за пределами хижины:
– Эй! Лилии несите и орхидеи. Окна закройте!
Глухо, почти неслышно отвечал голос Пампфеля:
– Он будет чихать. Эти проклятые цветочки воняют немилосердно…
Сон затягивал Хоакина все глубже и глубже. Раскручивалась сладкая воронка несознания, унося стрелка в теплую страну, исполненную грез и радостных видений. Брошенный на скамью плащ превратился в Фуоко, и стрелок усмехнулся. Лиза действительно была здесь. Просто она спряталась, обманула его.
Она всех обманула.
– Ты здесь, Лиза… А эти глупцы говорят, что его преосвященство увез тебя в Храм. Как такое может быть?
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вот она встала и указала глазами в окно. Снаружи, в быстро темнеющем небе загорались звезды – одна, другая, третья.
– Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? – Стрелок приподнялся в постели, протянул руку к девушке. – Так проклятые монахи все-таки убили тебя… И ты меня зовешь.
«Пет, любимый! Нет!» – безмолвно отвечала Фуоко.
– Тогда что? Что же?!
Он яростно рванулся. Лесная хижина провалилась в глубины ночного неба.
– Лиза!
Звездная круговерть развернулась вокруг стрелка. Престолы танцевали с Силами, ангелы источали свет и любовь к Творцу, наделившему их величием и свободой.
– Ты уже понял, кто ты? – грозно пели они. – Ты познал свою сущность?
– О чем вы, провозвестники света? – развел руками Хоакин. – Я не понимаю вас.
Огни, огни, огни… Водопады огней. Струи, ливни. Звезды – как глаза чудищ, смотрят из тьмы – настороженно, недобро.
Чулище Фероче. Чудище Розенмуллен.
Двуглавое чудище Ганхель-Пампфель.
Хоакин совсем потерялся в этих огнях, в их величии и праздничном сиянии. Звездный свет жег, рвался в душу, заставляя ее таять и преображаться. Так свинец плачет в атаноре крупными сверкающими каплями, воплощаясь в золото, власть и силу.
– Скажи! – вопили духи. – Скорее! В чем твоя основа?
В ответ грянул хор:
Я, господа огни, не понимаю снова… Ни столько, ни полслова!
Быть бестолковым смертным – это мука,
Вопросы ваши – только воду мутят.
Я – Хоакин, лесной кафтан, стрелок из лука, что еще?
В уши бились голоса, нашептывали:
– Глупец! Ты вновь не постигаешь сути!
– Ты разбойник?… Ланселот?… Ты верноподданный?… Сын?… Брат?… Покупатель кафтанов?… Приманка для мошенников, возлюбленный, человек на дороге?… Кто ты?…
– Отстаньте, господа духи! Я не желаю слушать!
– Кто ты?! КТОТЫКТОТЫКТОТЫ?
– Я…
Вся жизнь в единый миг промелькнула перед глазами Хоакина. Начиная с тех времен, когда отец пытался сделать его магом, и дальше, дальше, дальше…
Квинта-Ля видел в нем капитана разбойников.
Бизоатон Фортиссимо, его преосвященство, Дюжина решили, что он – Ланселот.
Розенмуллен ославил его честным человеком.
Тальберт считал духом перемен – и разочаровался.
Шелуха. Шелуха…
Цок-цок, цок-цок, копыта. Орда стрелков под звук подков. Проносятся вдоль дороги сосны зеленые, кусты крушины, розовые свечи иван-чая. Мчит карета на восток, везет в Град Града его преосвященство и компанию.
На козлах – могучий детина в шерстяной куртке и домотканых портках; волосы путаной паклей спускаются на плечи. Потрюхивают на бедре боевые счеты.
Варвар раскрутил над головой кнут и диким голосом заверещал:
Когда б имел златые горы
И – ока-ока! – отмычку богов,
Меня б записали в крутейшие воры,
Поскольку красив я, умен и толков.
– Арррьях-ха!
От вопля возницы сорвалось с березы воронье. Закружилось в небе, возмущенно каркая. Лошади лишь чуть резвей затрюхали да хвостами тряхнули – стараемся мол, сударь-варвар-господин.
– Имеет смысл обсудить, – деловито начал Фероче, – долевое участие в процессе обесхоакинивания Террокса.
Последние деньки выдались тяжелыми. Переговоры с доннельфамцами, политика, перетасовка войск. Шарлатан не всегда успевал переключиться с одного языка на другой.
– Уж ваше-то участие можно счесть номинальным, – ядовито отозвался Розенмуллен. – Вы нас с его преосвященством едва не ухайдакали на лыжне своей магией.
– Обжираться надо меньше. Я, между прочим, выявил Хоакина и спровоцировал его гнусную разрушительную сущность. Если бы не досадные накладки, оформил бы придворным Ланселотом. Эрастофен, это вы виноваты, что Истессо ускользнул.
Философ не ответил. Лишь глянул на шарлатана так, что у того враз пропало желание наседать с какими бы то ни было обвинениями.
– Все мы наломали дров, – примирительно заметил его преосвященство. – Великолепнейшая идея была – создать легенду о погибшем Ланселоте. И? Ваша светлость, где вы нашли того скульптора?
– …А мой побег? Заставить Ланселота бежать, раструбить по всему свету о его трусости, – поддержал Эрастофен. – Розенмуллен, ваши слуги чересчур дисциплинированны. Это ненормально и подозрительно. Верность долгу должна ограничиваться продажностью.
– Зато никто не спорил, когда я приказал людям стать вольными стрелками, – парировал Розенмуллен. – Весь город облачился в зеленые камзолы. Несмотря на то что налог на стрелковость составлял почти треть от дохода каждого.
– Треть? Хм… недурная идея.
Его преосвященство поерзал на бархатных подушках. От езды в карете старого жреца мутило.
– Я претендую на высшую награду в этом деле. У меня Ланселот не сбежал ни разу.
– Ах, ни разу?! А кто…
…Все дальше и дальше от Терекока. От вольнодумствующего Доннельфама, страшной Базилисковой Камении. А в багаже, среди тюков с коронами, мантиями, митрами и горностаями, среди коробок со сластями и винами, лежит человек.
Лицо его обмякло, в уголках губ скопилась слюна. Глаза открыты, но вряд ли Истессо что-нибудь видит. Разум стрелка далеко – бродит среди звезд и чудовищ, духов и ангелов. Его преосвященство постарался на славу. Каждый вечер поит его сонными отварами собственного изготовления.
Хоакин стал обычным человеком. Короли везут Хоакина в Град Града, чтобы сдать в академию и сделать вечным студентом. Учитель музыки Квота Квинта-Ля, черная книга, теория вольных стрелков – всему этому предстоит уйти в небытие.
В университете Истессо ожидают неприятности. Еще бы. Сбежать с экзамена по транспортной магии, умчаться невесть куда, не сдав зачетку… думаете, это вам с рук сойдет? Живо господа маги соберутся. Сам ректор произведет внушение – и придется нерадивому студенту остаться на второй год. А потом еще и еще.
Прекрасный план. Но дюжинцы забыли простую вещь. Когда лавина мчит с гор, сокрушая все на своем пути, бесполезно выхватывать камешек, что ее породил. Над силами, что пробудились в мире, больше не были властны ни сам Хоакин, ни хозяева зверей.
– Что будут заказывать досточтимые господа? Сегодняшний минестроне с соусом песто – просто истинное алхимическое золото. М-м! – Трактирщик причмокнул, целуя кончики пальцев. – А какие ньоки! Красный Вепрь пожинает Соловьиные Язычки, господа посетители.
Горацио Кантабиле заливался соловьем. Он был воодушевлен: в его заведение нагрянули неожиданные гости. Они сидели за тем самым столом, за каким когда-то сидел Хоакин.
– Э-э… Принеси нам вихри теста, сваренны в души веселье. Не забудь рубинов дола, алой крови виноградной и вот этого… ну как же… вот на языке крутилось… А! Нептицу, с желтым фруктом, что кривит лицо в унынье, навевая грустны мысли. Ну а к ней…
– Так-так. Подождите, господа. Значит, спагетти в коньяке, так?… С томатным соусом, ага. Винишко – это само собой разумеется… Какое предпочитаете, господа? Есть Примарола Абруззо, восьмилетнее, есть и Ломбардия Боттелини.
Горацио чиркал в книжечке, переводя пожелания гостей с варварского на обычный человеческий язык.
– И напоследок, конечно, курица, запеченная с лимоном и…
Тут Харметтир Большой Процент замялся. Капли пота выступили на лбу. Происходило это вовсе не потому, что на дворе стояло лето, а шкуру снежного барса он снять не догадался. Перед варварским таном стояла тяжелая задача.
– Мошною леса? – задумчиво проговорил он. – Вожделеньем быстрых белок?
– Что, простите, господин варвар?
В глазах Харметтира блеснули слезы. Толстые губы беззвучно шевелились.
– То, что собирают в гроздьях, вялят, сушат и ссыпают? – рискнул он.
Трактирщик пожал плечами.
– Булочек душа и сытость?
На помощь пришел Оки Длинная Подпись.
– Золотой изюм сушеный и кедровые орешки.
При этом он подмигнул. Привыкший к варварским иносказаниям Горацио едва не добавил в рецепт желатин и толченые персиковые косточки.
– Будет сделано, господа. На десерт не желаете ли чего?
Харметтир подергал себя за нос, в глазах его появилась тоска. Предупреждая события, трактирщик объявил:
– На десерт нет ничего, кроме печенья амаретти со сливами в вине.
– Слитки золотого теста… – приступил к переводу Большой Процент, но Оки грубо перебил:
– Давайте, давайте, давайте. Несите и печенье, и сливы. Всего, всего побольше!
Кантабиле ушел, и в зале установилась тишина. Две бородатые варварские физиономии мрачно уставились друг на друга через стол.
– Оки, ты огородная культура. Корнеплод ядрено – жгучий, мудростью веков прославлен. Я давно хотел сказать тебе одну вещь…
Маленький варвар встрепенулся:
– Правильно ли я понял, что ты меня назвал старым хреном?
– Именно так, о…
– Стоп, стоп, – примирительно замахал руками Длинная Подпись. – Харметтир, я тоже хочу сказать одну вещь. Дело в том, что времена изменились.
– Что? Бег ладьи конунга Хрюки изменил пути земные?
– Примерно так. Видишь ли, Большой Процент, я некоторое время работал извозчиком в Октанайте. Потом налаживал морские перевозки в Брешии. Ты же ни разу не покидал Аларик. Ни разу.
Харметтир попытался что-то сказать, но Оки не надо было переводить в уме одни образы в другие.
Поэтому он успел раньше:
– Пойми, дорогуша, здесь люди иначе разговаривают. Если ты назовешь галеру верблюдом моря, тебе придется драться и с караванщиками, и с моряками. Если ты закажешь ублажение желудка из земли благословенья с алым лалом дольних весен, с мягким камнем тех, кто блеет, в шерсть укутавшись свирепо, обеда тебе придется ждать долго.
Лоб громилы-варвара пошел складками:
– Э-э… Как ты сказал? Ублажение желудка из земли благословенья?
– Картофельные ньокки с пассатой и сыром-мас-карпоне, – подсказал объявившийся невесть откуда Горацио. – Ждать вы их будете действительно долго: на кухне закончился мускатный орех. Но, если желаете…
– Нет-нет, – заторопился Оки. – Я это так сказал, для примера.
– Воля ваша, господа. – Кантабиле выставил на стол бутыль примаролы. – Если появится желание, только крикните. За орехом я уже послал.
Вид у Большого Процента сделался больной и несчастный.
– Ньокки с пассатой… и маскарпоне… – с отвращением произнес Харметтир. – Ты уверен, что это лучше ублажения желудка?
– Да. Начинай мыслить цивилизованно. Возьми вилку в левую руку, а нож – в правую. Улыбайся!
– Арррррххх! Назад в дикость!
– Улыбайся. На тебя смотрят.
Тридцать два… – хотя нет, чуть меньше – желтых зуба сверкнули в бороде тана.
– Поменьше зубастости, Харметтир. Итак, – Оки разлил вино по бокалам. – За Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
При этих словах оба варвара поморщились.
…Название заговора родилось еще в Аларике.
Финдир Золотой Чек, красавица Сильгия и оба тана стояли на крепостной стене Арминиуса, глядя на юг – туда, где простирались земли владетелей чудищ.
– Быть может, назовем его Вандальской Революцией? – осторожно предложил Оки.
– Банально, – сморщила носик Сильгия. – Банально и не образно.
– А как, насчет Сокрушения Устоев Всех Земель, Укрытых Снегом?…
– Двусмысленно.
– Всех Сразим Стальным Гроссбухом?
– Излишне агрессивно.
Финдир задумался.
– Всетеррокское Готское Восстание?
– Идея не проявлена, о муж мой.
– Тогда – Всемирный Готтентотский Заговор?
Теперь пришлось задуматься Сильгии. Название ей нравилось. Солидно, фундаментально, по существу. Но Сильгия была женщиной до последнего мизинца.
– Хорошо, согласна. Только пусть это прозвучит немножко иначе. Скажем так: Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание.
– Но…
Шесть рук зажали Финдиру рот.
– Хорошее название, сударыня, – в один голос заявили таны. – И, главное, короткое.
…Когда вино в бутыли поиссякло, варвары приступили к выработке плана.
– Прежде всего, – начал Оки, – следует опутать весь мир сетями могучего заговора.
– Передмолчания, Харметтир.
– Да, да, неважно… Ребенок в люльке, старушка-молочница, простодушный бродяга – все они должны стать нашими глазами и ушами.
– И работать будут – за идею.
Варвары посмотрели друг на друга. Перед их внутренним взором проносились картины одна краше другой. Пронырливые старушки-молочницы прячутся под потолочными балками дворцов. Цветочницы передают шпионские записки в букетах. Воры и стражники, монахи, каменщики, атташе – все послушны единому слону Оки и Харметтира. Нищие в капюшонах с горящими глазами крадутся в темноте.
– Нам следует изыскивать малейшие следы пребывания Хоакина…
– …грозы королей, ты хотел сказать?
– Да, да… Не перебивай, пожалуйста.
Судьба варварам благоволила – так всегда случается с людьми увлеченными. В зал вошла старушка-нищенка – в лохмотьях, многочисленных пыльных юбках, с клюкой.
– Поможите, люди добрые, бывшей жрице, – затянула она. – Мы с моим маленьким Гилтамасом не ели уже шесть дней.
Завидев старуху, пирующие отворачивались. Горбились, уходя носами в тарелки. Нищенка эта была не кто иная, как Летиция Ляменто. Люди прекрасно помнили, как обманулись перед коронацией, приняв Фуоко за жертвенную деву. Своего позора обыватели Летиции простить не могли.
– …Вот уж дней шесть, как не видели пищи пустые утробы, – затянула бойкая старушонка на чистейшем анатолайском. Голос ее взвился дискантом: – Дайте, о дайте насытить нам голод предвечный!
Мрачный детина в черном колпаке с серебряными костями[5] протянул Летиции кусок творожного сыра.
– Кушайте, бабушка, – ласково произнес он. – Укрепляйте суставы. В твороге кальция много. Еще в вашем возрасте полезно мумие пить. Для костей – просто необходимо.
Старушка яростно глянула на мага.
– Ой-ей-ей, недотрога… Ну наше дело предложить.
Вновь застучала по деревянному полу клюка.
– Уж шесть раз костер кровавый проплывает в море рока, как не видели мы хлеба с закадычным моим другом, – затянула Ляменто по-варварски.
Перед родной речью суровые варварские сердца не устояли.
– Эй, бабушка! – помахал ей Харметтир. – Идите к нам, бабушка.
Кроха Гилтамас подергал бывшую жрицу за седые космы, и та обернулась к варварам. Оки услужливо придвинул табурет.
– Присаживайтесь, бабушка. Как имечко ваше?
От жрицы нестерпимо воняло. Перед вонью этой пасовали даже заклятия Кантабиле, призванные скрыть тайны неудачной стряпни. Однако варвары привыкли и не к такому. Харметтир поставил перед старухой миску с ньоками, Оки налил вина.
– Летицией Ляменто прозываюсь. По-вашему – Порхающая Жалобщица. – Летиция благодарно зачавкала. – Ох, судари-голубчики! Ох, спасители мои!… Уж не знаю, что бы делала без вас.
Гилтамас вновь подергал Летицию за волосы. Та кивнула, и перед сильфом появилось кофейное блюдце с равиолем и наперсток вина.
– Верите ли, господа варвары. С тех пор как мерзавец Хоакин обездолил, кровиночку родную похитил…
– Мерзавец Хоакин? То есть Ланселот? Рассказывайте.
Видели вы когда-нибудь, как снежные волки нападают на след? Как несутся они меж торосов, щелкая клыками, алча кровавой пищи своей?
Давненько не попадались госпоже Ляменто такие благодарные слушатели. Харметтир достал свой могучий гроссбух, и недобрым было лицо могучего тана. Ох, добавится новая закладка меж страниц прославленного гроссбуха!
– Так-так, – бормотал он. – Помедленнее, о Ласточка Печали, я записываю. Итак, «обесчестив невинное дитя на алтаре служения чудищам»… Как дальше?
– А я ищу огненную элементаль Инцери, – признался сильф Гилтамас – Дамаэнур, знакомец мой, не спит и не ест. Все красотку свою ищет.
Оки слушал, кивая головой. Да, да, Инцери… Что ему эта Инцери? Хоакин Истессо занимал все его помыслы. Ведь подчас даже самые опытные заговорщики не в силах выделить среди событий действительно важные.
От несчастной жрицы варвары узнали многое. И скоро у них родился план.
Жизнь государственная подобна жарке блинов: падает капля воды на раскаленную сковородку, масло шкварчит, бунтует. Летят в разные стороны брызги, визжит ошпаренная повариха… А поделом! Не будь раззявой. И странно: уж давно испарилась та капля в кухонном чаду, а проклятия не умолкают. Горят волдыри на руках, блинчики коробятся черной узорчатой коркой… Сколько бед натворила одна-единственная капля! Примерно это и произошло с Терроксом. Когда утром следующего дня Тальберт Ойлен проснулся в борделе, на душе его было неспокойно. Добродушные шлюшки пытались удержать его, но бродяга лишь хмурился. Злое беличье личико Греты-шпионки не шло из памяти.
Герцог – старшина огородников посмеялся над ними. Ославил честными людьми… А ну как стражники о том не знают?
– Тальберт, ты уходишь? – Две тонкие руки-змеи обвили его шею. Капризное личико придвинулось близко-близко. – Постой! Куда ты?
– Солнце восходит, милая. – Шут сорвал с окна штору, бросил на пол. – Засиделся я что-то в гостях.
– Нам было хорошо. Зачем тебе уходить?
– Странные нищие бродят под окнами. Клянусь кораблями мира, у них слишком сытые рожи. Что ты ищешь в своем рукаве, Герда?
– Ах нет, ничего.
Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.
– Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!
Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.
На лице – ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:
– Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?
– Тальберт, ты говорил… – Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. – Говорил, что… – И она решилась: – Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!
Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.
Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.
Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот – башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?
Ну-ка, снова. Прямо, затем – ратушная площадь. Слева – эшафот, справа – церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…
Мастерская часовщика.
Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.
Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.
– Та-альб… – заскрипел голем. – Ус! Ус! Я Берн…Ус!
Заскорузлая повязка на лице. Трещина в голове голема. Метнулись улицы, закружились вокруг стрелка – последнего стрелка в Доннельфаме. Церковь, ратуша, гвардейский кордон на пути в Терекок.
– Куды, ска-атина! – метнулись наперерез алые камзолы. – Герцогом! Иименем герцога!
Стрелок-предатель кружил по Доннельфаму. Смыла в его беготне было не больше, чем в суете обезглавленной курицы.
– Что же это я, – бормотал он. – Это ведь я виноват… Из-за меня всех повязали.
Вынырнуло знакомое лицо. Тальберт бросился навстречу:
– Эй, Ганхель! Ганхель!
– Пшел вон, побирушка. Ну?!
Красный камзол, зеленая подкладка. Древко алебарды ткнулось Ойлену под ребра. Стрелок не почувствовал этого. Голос его звучал хрипло:
– Ганхель! Что с ним?… Куда увезли Ланселота?
– Пшел! Проваливай, пьянь.
– Ганхель! Это же я, Тальберт!
В лице служаки мелькнула тень сочувствия. Нагнувшись к Ойлену, он прошептал:
– Карету видишь? Туда… В Град Града его повезли. Быстро!
И, выпрямившись, замахнулся алебардой. Брызги, брызги, брызги…
Шипит сковорода, бушует пенным потоком масло. Повар хватается обожженными пальцами за ухо – да разве это поможет?
Не ротозейничай!
Чайка пронеслась над пальмами. Сделала круг над фаянсовой колоннадой храма. Статуя, изображающая много мудрого Катаблефаса, украсилась жирной белой кляксой.
Тень в солнечных часах сообщала, что эра на дворе все та же. Эра зверей великих.
Вжих. Вжих. Вжиииих.
– Слушай, брат Версус, быть может, лежит он в чулане? Всеми забыт, позаброшен, в тоске и унынье?
– Ты бы, брат Люций, метлою шустрил и не умничал больно. Ишь, моду взял через раз проходить по ступеням.
– Я же… я что… ничего, я лишь как бы подумал.
– Ты мне еще поглаголь, проходимец. Спиноза!
Две сгорбленные фигурки поравнялись друг с другом и двинулись в разные стороны, резво работая метлами.
Положение святых отцов с каждым днем становилось все отчаянней. Бог Террокса, Квинтэссенций философствующий, вездесущ. Но почему-то именно в этом храме его не могли отыскать.
Град Града узнать легко, даже если вы его никогда в жизни не видели. На Терроксе существует лишь один город, построенный в облачном кольце. Лишь один город, вокруг которого непрерывно идет град.
Торопливое стаккато ударило по крыше кареты. Взвизгнули лощади, варвар-возница захлебнулся на половине строфы.
Я с галеры вернусь,
Фраера пусть кольчуги наденут.
Ты меня предала, за бесценок спустила мой килт…
– Сторожевое заклинание? – нахмурился его преосвященство. – Зачем? Мы же заранее выслали депешу – едем, мол, встречайте.
– Накладочка вышла, – добродушно отмахнулся Фероче. – С кем не бывает.
Розенмуллен достал лорнет и уважительно оглядел застрявшую за стеклом градину.
– Однако ж… внушает уважение.
– Еще бы. – Шарлатан важно покачал головой. – Ювелирная работа. Одна градина хранится в палате мер и весов как эталон воробьиного яйца.
Карета вынеслась к городским воротам и замерла, как гвоздями прибитая. Из караульного помещения бежали маги в белоснежных с серебром мантиях.
– Эй! Стой! Кто? Куда?
Дверца кареты приоткрылась. Выглянул шарлатан.
– К господину ректору, Петруччио Да Капо, – объявил он. Над верхней губой шарлатана поблескивали крошечные капельки пота. Давным-давно он покинул университет, но память о здешних порядках никуда не делась. Фью Фероче здорово волновался.
– Дайте ваше предписание, – протянул руку первый из стражников – седой, толстый, со злым лицом южанина. Он обернулся ко второму и отрывисто бросил: – Мадам Долорозо. Известить. Это по ее части.
Тут уж всем королям в карете стало не по себе. Отчего – один бог ведает. Что-то в лице мага-южанина заставило властителей, вновь ощутить себя школярами. Вспомнились коротенькие штанишки, грифельная доска, мел. Двойки, несделанные домашние задания. Кнопки, подложенные на бархатное кресло учителя.
Линейка, обрушивающаяся на сгорбленные детские плечи.
Стражник читал медленно, сдвинув очки на самый кончик носа. Губы его шевелились, словно он пробовал каждое слово на вкус:
– Запятая пропущена, – недовольно объявил он. – И «воспрепятствовать» через «е» написано.
Он отыскал взглядом Фероче:
– Запомните, мой милый мальчик: слово «препятствие» происходит от «пятки»; «пяти» и «пятен». Но никак не от «пения», «петуний» и «петард». О, не делайте эту ужасную ошибку в дальнейшем! Не уподобляйтесь бездушным профанам!
– Э-э… прошу прощения, господин маг… – Шарлатан спрыгнул с подножки кареты и униженно заглянул стражнику в лицо. – Вы случайно не знакомы с Вырио Марчиаллиссимо, учителем грамматики и чистописания? Дело в том, что двадцать лет назад…
– Чушь, – перебил тот. – Как я могу быть с ним не знаком, если это я и есть? Ваше имя?
Ответить шарлатан не успел. Из ворот выплыл могучий дредноут в розовой кипени парусов.
– Фьюндарин Фероче, негодный мальчишка, – объявил дредноут. – Ты ли это?