Басирин Андрей. Убить Ланселота

   – Я, сударыня.
   Вблизи дредноут оказался величественной дамой – румяной, щекастой, с едва заметными усиками. При виде ее Фероче сделался даже как-то ниже ростом.
   – Вот ты где, Фероче, – пробасила дама. – Наконец-то объявился…
   – Госпожа Долорозо, мое почтение. – Шарлатан стал на одно колено и склонился до земли. Шея его побагровела.
   – Фьюндарин, мы не можем тебя пустить в Град Града. – Госпожа Долорозо выхватила из корсета несколько пожелтевших листков. – У тебя обнаружилась библиотечная задолженность. Вот. – Она торжественно потрясла листками в воздухе. – «Сказка о жреце и о работнике его Халде», «Метод конечных элементов в вычислении антропоморфического поля филогенетических преобразований в лягушку», «Шпинат в цвету» и «Кошмарное убийство в Лянгзаме».
   – Но у меня нет этих книг! – похолодел Фероче,
   – Очень жаль. Придется возместить убыток. – Мадам Долорозо подняла глаза к небу и беззвучно зашевелила губами. – В семьсот двадцати четырехкратном размере.
   – Вот, пожалуйста, – побелевшими губами пробормотал шарлатан, выписывая долговое обязательство.
   – Тогда проезжайте. Все в порядке, – благосклонно кивнула госпожа Долорозо.
   И карета загремела по булыжнику Града Града.
   …Страдания шарлатана на этом не закончились. Маги университета живут по нескольку сотен лет. Магия помогает продлить жизнь. К сожалению, она не дает ни молодости, ни свежести восприятия мира. Маразм, старческая мелочность и придирчивость – вот беды прославленных магов. Грустно видеть людей, некогда всесильных, проигравшими битву со всесильным временем.
   Волшебники Града Града помнили всех своих выпускников – особенно знатных и прославленных. Им присылали открытки на дни рождения, приглашали на выпускные балы, приводили в пример младшекурсникам. Это было приятно и радостно.
   Но Фью волшебники помнили с плохой стороны. Шарлатан покинул университет весьма безответственно. В общежитии не сдал постельное белье, во время прощальной пирушки выбросил в окно казенный чаролист. Много чего маги могли припомнить своему властителю.
   – У вас была восхитительная юность, – подмигнул Розенмуллен. – Я, помнится, тоже зажигал не по-детски. И студентки… ах, студенточки!
   Его преосвященство и Эрастофен отмолчались. Им вспоминать было нечего.
   Мучительное восхождение на университетскую Голгофу близилось к концу. Королям открылся вид на сияющую дверь – дубовую, в резных травах и кленовых ветвях. На ней сияла медью табличка: «Ректор Петруччио Да Капо».
   Не без трепета Фероче постучал. Ответа не было.
   Он постучал еще раз, а затем, не дождавшись ответа, вошел. Дюжинцы двинулись за ним следом.
   – Добрый день, господин ректор, – тихо поздоровался шарлатан.
   Согнутая спина – атласная, поблескивающая неживыми алыми маками на васильковом фоне – завозилась в кресле. Скрипучий голос осведомился:
   – Кто это?
   – Шарлатан Тримегистии, господин ректор. Фьюндарин Фероче.
   Фероче совершил ошибку. Ни в коем случае не следовало называться официальным именем. За все время обучения в университете Фьюндарином его звали лишь в некоторых, вполне определенных случаях. Когда хотели отчислить за неуспеваемость, например. Или назначая штраф за драку с градским патрулем.
   – Фьюндарин Фероче. Да, припоминаю, – проскрипела спина. – Фьюндарин Фероче. А кто это с тобой?
   – Это – могущественнейшие властители Террокса.
   Дюжинцы представились.
   – Да, понятно… Кхек! Понятно, да… С чем пожаловали?…
   Соринка попала в глаз шарлатана. Он мигнул, и развеялся морок. Ректор вовсе не поворачивался к посетителям спиной. Его скрючил ревматизм, да так, что подбородок профессора оказался чуть ли не на уровне коленей. Ах, старость, старость…
   Из любопытства Фероче попытался вернуть иллюзию, но сознанию свойственен снобизм. Оно не любит оставаться в дураках. Как ни щурился Фероче, он продолжал видеть согбенного старика – со слезящимися глазками, волосками в носу, клочковатой бородой. Васильковая спина не возвращалась.
   Вздохнув, шарлатан объявил:
   – Мы прибыли, господин ректор, чтобы вернуть в университет беглого ученика.
   – Беглого ученика, беглого ученика, – закудахтал тот. – Что ж, вы вовремя… Сентябрь на носу. – Он потер нос, словно пытаясь стереть подступающую осень. – Только…
   – Что только, господин ректор? – нахмурился его преосвященство.
   – То и только. Отчего это вы, господа хорошие… кхе-кхе!…, думаете, что мы его примем обратно?
   – У нас была договоренность… с вашим секретарем…
   – Знать не знаю. Как имя вашего протеже?
   – Хоакин Истессо.
   Ректор замер. В глазах его отразилась растерянность.
   – Как… прошу прощения, как вы сказали?…
   Старчески кряхтя, он встал. Одернул полы халата.
   – Хоакин Истессо, – изменившимся голосом объявил он. – Прошу вас, господа.
 
   Сонного Хоакина перенесли в студенческую гостиницу и уложили на кровать. По удивительному стечению обстоятельств, комната, в которой он жил сто лет назад, оказалась свободной.
   Но осталась ли она неизменной?
   Да. В мире, где правят звери великие, где одна эра не способна сменить другую столетиями, вещи не стремятся к развитию и преображению. Те же полотенца на крючочках. Те же полуразвалившиеся кровати, застиранные до дыр простыни. Стол залит чернилами, да и надписи на нем все те же.
   От сессии до сессии живут студенты весело. Вино – зараза, прощай разум, утром встретимся. В смерти моей прошу винить профессора рунистики.
   На исписанной столешнице лежит пожелтевшая зачетка. Она раскрыта ближе к концу. В столбике несданных экзаменов виднеется сиротливая запись: «Экзамен по транспортной магии – 5».
 
   Его преосвященство с отеческой любовью посмотрел на спящего Истессо.
   – Прощай, друг мой. Надеюсь, тебе здесь будет лучше.
   Он обернулся к горничной и приказал:
   – Растопи, пожалуйста, печку, девонька. Да пожарче.
   – Но, сударь… Ведь лето же на дворе!
   – Я приказываю.
   Когда пламя в печи достаточно разгорелось, его преосвященство достал книгу в черной обложке. Перелистал небрежно.
   – Теория вольного застрельничества… Жизнь, полная приключений. Ах, приключения! – Он обернулся к спящему. – Хватит с тебя. Да и не с тобой они происходили, друг Ланселот, с кем-то другим. С героем, которым ты никогда не станешь.
   Книга полетела в огонь. Словно исполняя ритуал, короли проследили за тем, чтобы сгорели все до единой страницы. Фероче переворошил кочергой пепел.
   – Ну все, хана, – объявил он на языке истопников. – Теперь ему себя не вспомнить.
   Дюжинцы сняли шляпы.
   – Прочь! Прочь, мерзавцы!
   – Но, госпожа, – донеслось с той стороны запертой двери, – я принес вам завтрак.
   – Уморю себя голодом!
   – Одумайтесь, Лиза, – вступил из-за двери старческий фальцет. – Вы – старшая жрица. Вам надо выглядеть солидно, хорошо питаться.
   Маггара замахала ручками, дирижируя:
   – Вер-ни-те! Лан-се-ло-та! – разнеслось в храмовых покоях. – Вер-ни-те! Лан-се-ло-та!
   Разлетелись в стороны осколки. Жрецы за дверью притихли.
   – Что там? – сдавленно пискнул первый.
   – Священная ваза Крааль, – ответил второй. В голосе его прорезалось благоговение. – Реликвия всеанатолайского значения.
   – Плохо.
   Бом-м-м-м. Тягучий медный удар прорезал воздух.
   – А это?
   – Курительница Умпирудас. Часть Оракула, жизненно необходимая для ритуала.
   – Девушки! – взмолился первый – тот, кто предлагал завтрак. – Келью отделали вашу мы с вящим стараньем. Вы, может быть, голодать перейдете в покои иные? Очень уж бог наш суров и гневлив, разбираться не станет. Похрен метелки ему, и любовь, и вся ваша диета. Коль шандарахнет молоньей, так мало вам слышьте? – не будет!
   – Вот мой ответ, – провозгласила Фуоко. Что-то хрупнуло, как будто топором рубанули по спелому арбузу.
   – Дароносица Рогнодай, – удрученно отметил обладатель фальцета. – Слушай, пойдем же, брат Люций, доложим начальству. Кстати, явилась мне мысль, так скажу: гениальная очень. Что, если мы дипломатию хитро применим? Дзинь. Дзинь-дзинь.
   – Зеркало Судьбы. Ох… Прав ты, брат Люций. О прав ты – пропьем под шумок Чайник Света.
   – А на остатний динарий съедим ветчины малосольной. Сладких ватрушек вкусим и пирожных с воздушной начинкой.
   Скрип за дверью стих. Жрецы побежали в кофейню проедать и пропивать оставшиеся целыми святыни. Фуоко выкинула в окно три серебряных блюда, плоский стеклянный глобус и чашку с перьями. Затем села и горько заплакала.
   Майская Маггара и Инцери бросились ее утешать:
   – Не плачь, Лиза. Слышишь? Мы еще поборемся.
   – Я не плачу. Только сердце болит…

Глава 13
К ВОПРОСУ О ВАРВАРСКОМ МЫШЛЕНИИ

   Время, время…
   Осень пришла в Циркон мгновенно, расцветив улицы багрянцем и пурпуром. Оки, привычный к чудесам цивилизации, только плечами пожал – он-то уже насмотрелся. Зато Харметтир блаженствовал. Идея смены времен года вызывала в душе варвара трепет.
   В Аларике существовало одно-единственное время – зима. Она разделялась на зиму мокрую, снежную, морозную, вьюжную, голодную… тем не менее это была все та же унылая пора, очей огорченье.
   Шли дни, а Харметтир оставался все тем же неотесанным дикарем. Из-за этого каждое утро варваров начиналось с перебранки.
   – Брось это, о позор торосов дивных! Это мусор.
   – Но, Длинная Подпись, я купил эту кучу листьев у дворника всего за двадцать денье.
   – Да зачем они тебе? Все сундуки листьями забиты!
   Харметтир подмигнул и принялся делать таинственные знаки. Обычно он так себя вел, когда задумывал прибыльное дело. А прибыльные дела Большого Процента оказывались сущим проклятием для окружающих.
   – Ладно, ладно. – Оки махнул рукой. – Спускаемся вниз. Надо позавтракать и допросить новых свидетелей. Зачем тебе листья, потом расскажешь.
   – Хорошо, – согласился Харметтир. – Эй, Гилтамас! Где ты, лентяй и обжора?
   Маленький сильф состоял на службе у варваров. Они хотели и Летицию взять, переписывать бумаги, но не сложилось. Вытерпеть нытье жертвенной девы не смог даже привычный ко всему Харметтир.
   Выгоняя старуху, он прочел такую вису:

 
Душу вытряхнула споро, превратив в песок унынья,
И пилою притуплённой распилила ум и уши.
 

   Оки не мог с ним не согласиться. С уходом старой жрицы варвары зажили спокойно.
 
   Ступеньки наигрывали веселые аларикские мелодии. Оки бежал вприпрыжку; спутник его шагал размеренно, тяжело перенося вес с ноги. Заслышав шаги, Горацио встрепенулся. Со временем все трактирщики учатся распознавать постояльцев по походке.
   – Утречко доброе, господин Харметтир. Приветствую вас, господин Оки.
   Перед варварами появилось плетеное блюдо с дымящимися лепешками. Рядом – чашка Лигурийского соуса «песто» и бутылка вина.
   – Вас дожидаются трое, – шепнул Кантабиле. – По виду – шпионы.
   Трактирщик заговорщицки подвигал бровями и исчез. У него были свои резоны Мешаться в игры посетителей – дело убыточное. Господа варвары строят из себя заговорщиков и шпионов? Бога ради! Горацио не поленился, сходил в Бахамотову Пустошь и все подробно изложил кому надо. Из канцелярии прислали соглядатая – востроносенького, щупленького, в огромной шляпе с обвисшими полями. Соглядатай засел в «Чушке»; он торчал за печкой днями и ночами, выпивая и закусывая – Кантабиле нарадоваться не мог, глядя на его счета.
   Варварам было все равно: следят за ними или нет. Харметтир обставил дело такой таинственностью, что народ в «Чушку» валом валил, как на представление. Доходы трактира выросли. Горацио подумывал, уже, когда варвары съедут, нанять лицедеев – чтобы те продолжили традицию.
   – Эй, Гилтамас, глянь – хвоста нет?
   Сильф юркнул под кресло, завозился.
   – Никак нет, господин Длинная Подпись.
   – Ну слава богу. А то и у стен бывают уши.
   – О, не беспокойтесь. Наш стол стоит посредине зала. Никакие стены не подкрадутся.
   Оки принялся насвистывать «Зантицию». Харметтир задумчиво покусывал закладку гроссбуха.
   – Смотрит? – спросил он.
   – Улыбается.
   Соглядатай действительно смотрел и блаженно улыбался. С работой ему повезло. Господа большие деньги платят, чтобы в цирконскую оперу попасть, а тут – представление. Да еще и приплачивают. И кормежка дармовая.
   Харметтир поманил к себе первого из «шпионов». Тот подошел, робко озираясь, уселся на табурет.
   – Больше вороватости, – приказал Харметтир, – Ну?
   Варвары не переигрывали. Оки прекрасно знал цивилизацию и южан. А Харметтир всю жизнь провел в снегах, охотясь на пингвинов и снежных ухохотней, Первейшая истина, которую он усвоил, такова: нет лучшей маскировки, чем выглядеть тем, кто ты есть на самом деле. Тролли-ухохотни обожают человеческое мясо. Посмотреть на одинокого варварского охотника сбегается вся стая.
   Тут-то и начинается настоящая охота.
   Сейчас происходило нечто похожее. Бахамотова канцелярия предполагала, что варвары ищут планы дворцовых подземелий. Картографы Пустоши трудились, изготавливая для аларикцев фальшивки.
   Среди простого люда ходили слухи попроще. Цирконцы считали, что цель аларикцев – похитить Джинджеллу кон Тутти Форца, первую красавицу Циркона. Увезти на север, выдать за юного варварского принца Эйли.
   Люди обожают мифы. А что может быть красивее похищения? Аларикцы стали популярны. Их узнавали на улицах, угощали пирожками и вином. Рафаэлло кон Тутти Форца подослал к Харметтиру наемных убийц, но без толку: разъяренная толпа разорвала негодяев на части. Народ не прощает покушений на своих героев.
   Даже Горацио при всем его опыте ошибся. Варвары приехали за рецептом дивной сальтибокки по-цирконски, решил он. С шалфеем и красным вином. Что ж… они свое получат. И не обрадуются.
   – Господа, – испуганно прошептал шпион, – господа, на нас смотрят.
   – Пусть смотрят. Ты переговорил с конюшенным дворца?
   – Да. Карета перемазана пыльцой иван-чая, на ободе следы тины и белой глины. В торбе нашлись колоски овса – вот этого.
   Шпион выложил на стол носовой платок с увязанным в нем мусором.
   – Капюшон надвинь, дубина, – оскалился Длинная Подпись. – Картинней!
   Оки и Харметтир переглянулись. Прирожденные возниц, они обладали сверхъестественным чутьем. По горстке пыли могли определить, откуда она, да и в сортах овса для лошадей разбирались.
   – Доннельфам.
   Оки поджал губы и подтвердил диагноз:
   – Доннельфам.
   Они обернулись к шпиону:
   – Продолжай.
   Тот развел руками:
   – След обрывается. Гонец прибыл в карете без гербов-в такой ездят шарлатановы эмиссары. Затем отправился в неизвестном направлении.
   – Хорошо. Вот твоя награда. – Харметтир придвинул к шпиону полотняный мешочек с монетами. – Пригласи второго. Сам можешь убираться.
   Второй шпион выглядел солиднее. Щеки у него отвисали, как у добродушного бульдога, а немигающему взгляду могла позавидовать кобра.
   – Векселя, – отрывисто рявкнул он.
   Оки без разговоров выложил на стол второй мешочек: плоский и широкий, словно набитый кусками кожи. Ладонь варвара припечатала его к столешнице.
   – Вильгельм, – сказал Оки. – Ты знаешь: слово варвара свято. Клан Длинной Подписи простит тебе все долги. Рассказывай.
   – Я выяснил. Вот списки товаров. Цены выросли. Если так дальше пойдет – шляпные мастера зашибут хороший капиталец. Я уж не говорю о торговцах зеленым сукном.
   Бумаги легли рядом с плоским мешочком. Две бороды нетерпеливо склонились над ними.
   – О, как я был прав, – выдохнул наконец Харметтир. – Как прав!
   Оки не отвечал, лишь комкал салфетку. Из бумаг следовало, что в Доннельфаме вырос спрос на зеленые ткани. На охотничьи шляпы с перьями, декоративные луки, топорики, кожаные пояса. Разбойникомания принесла свои плоды.
   Если у варваров и оставались сомнения, где искать концы этой истории, то третий шпион их рассеял.
   – Жрица в наш храм заглянула, прекрасна очами, – пропел он, оглаживая на животе жреческий хитон. – Из Доннельфама дорога вела, дивный град, о поверьте, драгие! Имя Фуоко ее, а прозвание – Бедная Лиза…
   – Не части! – Оки раздраженно врезал кулаком по столу. – Записываю я.
   – …с нею создания дивные: фея и ящерка-пламя…
   Тут уж все стало ясно. Ляменто рассказывала о том, что Хоакин путешествует в обществе малолетних развратниц. О Лизе она высказалась так же категорично. Мозаика складывалась в единую картину.
   – Благодарю, благодарю, святой отец. Ступай, спасибо!
   Третий мешочек – на этот раз парчовый – перекочевал из рук в руки.
   Оки поднялся, размял плечи.
   – На сегодня все, господа, – объявил он в пустоту. – Нам следует удалиться в свои покои, поразмыслить.
   По таверне прошел ропот.
   – Впрочем, – добавил Харметтир, – кто-то может нам помочь. Похищение девиц – дело трудное. Если кто-то принесет хорошую веревочную лестницу, снотворного для часовых, ливерной колбасы для собак… что еще?…
   – …отмычку! – заволновались завсегдатаи.
   – …штаны запасные! Вечно у Тутти-Форцев забор гвоздями утыкан!
   – …масла, корпии, камфары!… Там стражники!…
   – … и добрую шпагу!…
   – …и карету!…
   – Вот-вот, – широким жестом прервал их Большой Процент. – Если кто-то нам это все доставит – к ночи нынешней, не позже, – будет назван тот героем, лучшим другом аларикца. Похитителем красавиц.
   По залу промчался сквозняк. Зазвенели монеты, прыгая по стойке под алчным взглядом Кантабиле. Счастливцы, успевшие расплатиться первыми, выпархивали из «Свинцовой Чушки», словно дрозды из клетки.
   – После обеда гулять пойдем. Не проворонь, – бросил Харметтир соглядатаю. – А то опять будешь бегать, как вчера. Стыдоба.
   Широкополая шляпа склонилась в знак признательности.
   – Пр-много благ-дарен, гс-да варвары, – донеслось из-под полей.
 
   Варвары чересчур увлеклись донесениями шпионов. Играя в заговорщиков, они и мысли не допускали, что кто-то может следить за ними.
   А этот кто-то существовал. Измученное лицо – словно мешковина с дырами, заскорузлый платок на выбитом глазу. Бродяга прятался в дальнем темном закутке, возле ведер с золой и метел.
   Тальберт Ойлен не знал покоя.
   Судьба показала ему, кем он способен стать. На миг дала видение кораблей, знамен, веселого бунтарства и – вновь швырнула в помойную яму. В запахи лука, гнилой ботвы, застарелой куриной крови.
   Везение не оставило бродягу. Неведомое чутье привело его вслед за варварами в Циркон, загнало в «Свинцовую Чушку». Ойлену посчастливилось. Он нанялся в работники к Кантабиле, и дни его оказались заполнены колкой дров, беготней с помойными ведрами, разгрузкой подвод. Потеряв бродяжью душу, скульптор обрел видимость покоя. Ровно до того момента, как в «Свинцовой Чушке» поселились Харметтир и Оки.
   После этого жизнь Тальберта превратилась в кошмар. Стоило Оки сказать: «На дворе тихо. Кинь мне тот кус баранины», – в ушах звучало: «Хоакин… раненый…» Если Харметтир спрашивал у Кантабиле: «Что, для кишок не вредно ли тесто?» – Ойлен слышал: «Нехорошо… предал Истессо…»
   Он единственный понял суть заговора. Никому из здравомыслящих цирконцев не приходило в голову, что варвары охотятся за Ланселотом. Но Ойлен перешел ту грань, за которой логика утрачивает силу. Его разум блуждал в туманных далях, там, где возможное становится реальным, а схожее – одинаковым. Минус на минус дают плюс. Безумие Ойлена дало возможность проникнуть в суть вещей.
   Быстро и неряшливо дометя пол, Тальберт бросил метлу и выбежал на улицу. Ему многое предстояло сделать.
 
   – Не стоит благодарности.
   Крылышки Маггары затрещали. Фея опустила на поднос мельхиоровый кувшинчик с крохотными капельками сапфиров на горлышке.
   – Это амброзия. Сейчас еще чего-нибудь отыщу.
   – Хорошо.
   Лиза уселась на поваленную колонну, Сложила на коленях руки и принялась терпеливо ждать. Сквозь полуразрушенную крышу портика проглядывало солнце. Сияющие столбы пыли пересекали полумрак тут и там.
   Эту часть храма никогда не ремонтировали. Его преосвященство заботился о символизме и эстетике. Разрушенный портик символизировал темную часть человеческой души. Здесь хранились ненужные святыни: старые, разбитые, списанные за ненадобностью.
   Именно эти реликвии с такой легкостью повыбрасывала и разбила Фуоко. Пусть старичок Версус оплачет их: он жрец старой закалки, и все эти дароносицы, чаши, зеркала дороги ему как воспоминания былых дней. Ныне живущим незачем заморачиваться на древнем хламе. История рассудит, кто прав.
   Боевые монахи из свиты его преосвященства привезли Фуоко с недвусмысленным приказом: устроить со всеми удобствами. А это значит: ковры, благовония, питание по высшему разряду.
   Яства и благовония отец Люций устроил, а вот с коврами вышла заминка. Вешать их оказалось некуда. Достойные верховной жрицы покои еще только предстояло привести в порядок. Лизу временно поселили в портике Старых Святынь.
   Сбежать из портика не удавалось никому. Скала, на которой его выстроили, обрывалась в океан, символизируя ограниченность человеческого познания. До возвращения его преосвященства деваться Лизе было некуда. Но старому жрецу это вышло боком. Те дни, что Лиза провела в портике, оказались роковыми для старых святынь.
   Поднос быстро заполнялся кувшинчиками, тарелочками, вазочками.
   – Вот манна небесная, – деловито поясняла Маггара. – Вот амрита, нектар, маат.
   Инцери пробежала по пыльной скамье, оставляя блестящие черные следы. С любопытством обнюхала небесную манну.
   – Откуда ты все это берешь?
   – Места знаю. Есть такая пристройка в пальмовой роще… А у поварихи левый глаз не видит. Если подкрасться с нужной стороны – бери все, что душа пожелает.
   Фуоко отдернула протянутую к кувшинчику руку. Поставила кувшин с амброзией на место и опасливо вытерла пальцы.
   – Отнеси обратно.
   – Ты что, сбрендила?
   – Я знаю эту пристройку. И о кривой поварихе слышала. Я не стану это есть.
   – Глупости, – фыркнула Маггара. – Я посмотрела: плита чистая. И повариха руки моет. Ешь, не бойся.
   – Не стану.
   – Здрасьте! Что мне теперь, все это выбросить? Ладно, я могу.
   Фея столкнула поднос со скамьи. Тарелки зазвенели. Один из кувшинчиков – пузатый, с серебряной филигранью на горлышке – кувыркнулся на пол. Тут произошло чудо: из-под скамьи вынырнул булыжник, выпустил руки и ноги и подхватил его.
   – Ох! – только и выдохнули пленницы. Камень поставил кувшинчик на место, передвинул поднос дальше от края и робко спросил:
   – Вы в самом деле не будете это есть? Вам не нравится? Извините.
   Маггара и Лиза переглянулись.
   – Говорящий.
   – Точно. Не надо было эту дрянь пробовать. Она с грибами.
   – Вообще-то это мои… моя еда, – продолжал камень. – Подношения, понимаете? Мне много жертвуют. Только это не в том смысле, будто я вас упрекаю.
   – Жертвуют? – удивилась Лиза. – Вы зверь великий?
   Камень поболтал ложкой в манне небесной. Осторожно попробовал.
   – Я не представился, да? Извините. Я – бог всего сущего.
   – Кто-кто?
   – Бог. Квинтэссенций. Еще я – пятый элемент, субстанций, первобатерий и философствующий камень.
   – Алкагест? – робко спросила Инцери.
   – В воплощении алкагеста я недолговечен. Извините. Растворяю любой сосуд и ухожу к центру Террокса. Но магму очень не люблю.
   Лиза вытянула руку:
   – Так вот вы какой, первобатерий… Я слышала о вас от старших жриц. Потрогать можно?
   – Только без фамильярности.
   На ощупь камень казался шершавым и теплым – словно целый день провалялся на солнцепеке. Квинтэссенций жил в храме, ни от кого не скрываясь, но видели его немногие: лишь те, кто способны в обыденном различить чудо. Люций и Версус как раз относились к таким счастливчикам.
   – Вы ешьте, ешьте, – спохватилась Маггара. – Зря, что ли, я все это сюда натаскала?
   – Спасибо. Вы очень добры… Извините.
   С Квинтэссенцием довольно быстро удалось найти общий язык. Прихлебывая нектар из блюдца, словно горячий чай, философствующий камень рассказал пленницам о нелегкой доле живых богов. О бремени водесущности. О черствости и непонимании жрецов.
   – Особенно тяжело, – рассказывал он, – когда брат Полифемус-Пта-Уха-Гор тащит ковры на барахолку. Мне ведь не ковров жалко. Что ковры? В конце концов мир из меня состоит. Но принцип! Он ведь не ковры продает – меня. Бога.
   – Мерзавец, – сочувственно вздохнула Инцери.
   – Точно.
   – После этого вы и сбежали?
   – Не смог вынести людской бездуховности. С тех пор скитаюсь по миру голодный и обездоленный.
   Мир в представлении Квинтэссенция располагался на пространстве от главного здания до портика забытых богов. Дальше храмовой площади бог не уходил.
   – И вот финал. Сижу на свалке. Извините… ем бог знает что, и никаких перспектив. Вот вы умная девушка, Лиза, подскажите: что мне делать?
   Лиза задумалась.
   – Вернуться не пробовали? – поинтересовалась она.
   – Исключено.
   – Почему? Это же ваш храм.
   – Если бы мой! Вы помните, как он называется?
   – Я читала табличку. Там написано: «Храм Эры Зверей Великих».
   – Вот-вот. Идемте. – Квинтэссенций поджал губы. – Идемте, я покажу. Тут есть потайной ход. За ним, если я не перепутал, мы найдем объяснение всем этим непотребствам.